Древняя Греция - родина Геракла, Герыча, по-нашему. Того самого чувака, который всего лишь двенадцать раз сходил на работу и нехило обеспечил себя на всю жизнь. Лично я такими талантами не обладаю, и для меня эта страна никакая не Греция, а Грифония. Поскольку именно здесь живут прекрасные существа с телом льва, птичьей головой и орлиными крыльями. Несравненные создания, достойные пера лучших поэтов. Я обшарил все закоулки Интернета в поисках чего-нибудь новенького о грифоньих повадках, но тщетно: я знаю о них все. Я пишу о грифонах роман-эпопею и не могу погрешить против мифологической достоверности. Грифоны выстилают гнезда золотом, несут яйца из чистого агата и являются людям во снах, дабы загадывать загадки. А загадок у грифона много, и они, ох, какие сложные! Если человек не отгадает загадки, он никогда не проснется.
Я карабкаюсь на гору из последних сил, яркое солнце светит прямо в глаза. Из-под ноги выскальзывает камень, кувыркается по склону и с грохотом летит в ущелье. Пальцы мои содраны в кровь, волосы на затылке взмокли от пота, но я уже различаю вдали, на самой вершине, гнездо грифона - цель нашего похода. Я подтягиваюсь на руках, напрягаю бицепсы. На мне туника и сандалии, мускулы играют под загорелой кожей, я чертовски красив и могуч. Следом карабкается моя Диана, у которой тысячи разных дел, кроме как слоняться по Грифонии, но она не отпускает меня ни на шаг, потому что любит меня, или врет, что любит.
Наконец мы в гнезде. Я хватаю грифонье яйцо, с трудом приподнимаю. Оно огромное, теплое и немного шершавое, похожее на ощупь на пасхальные яйца, которые красила моя мама луковой шелухой. Но яйцо грифона вовсе не такое хрупкое, как куриное. Я даже утверждаю, что оно в тысячу раз прочнее, поскольку я убедился в этом, когда уронил его. Глаза мои вдруг затуманил успех, оно выскользнуло из рук и упало даже не в гнездо, а, о ужас, за край, и покатилось вниз, а я погнался за ним, спотыкаясь и катясь кубарем, а за мной бежала моя Диана. Яйцо добралось до плоского выступа в скале и встало там, балансируя на самом краю над пропастью. Оттуда-то я и наблюдал, как растет черная точка на небе - это грифон возвращался к своим детям, в гнездо, разоренное мной.
Длина грифона восемь футов от груди до крестца, не считая четырехфутового львиного хвоста с черной меховой кисточкой на конце. Рост грифона достигает трех с половиной футов в плечах. И что за люди эти англичане, почему мы вечно должны пересчитывать их футы на наши сантиметры, включая тех, у кого плохо с устным счетом? Просто возмутительно, что в XXI веке еще остались отщепенцы, измеряющие длину и вес не так, как другие, и разъезжающие на автомобилях с правым рулем. Очень странным нахожу я тот факт, что мы никогда не воевали с англичанами, ведь мы такие разные. Грифон все приближается, я уже вижу его сильные лапы с острыми загнутыми когтями, и мощные взмахи крыльев сообщают движение раскаленному статичному воздуху.
Грифон смотрит мне прямо в душу янтарными глазами, и я вижу муху, застывшую в янтаре правого глаза, и он словно вопрошает: "Доколе эти костлявые, уязвимые людишки будут красть моих детей пустой наживы ради?" И еще (голосом Дианы): "Почему так долго не едет скорая помощь?" Я потрясен вопросом номер два. Неужели это и есть уже те самые пресловутые загадки грифона, не разгадав которые, не проснешься? Я хочу проснуться, потому что боюсь грифоньего гнева, ведь зверь уже готов разорвать меня на части. И тогда я отвечаю грифону: "Скорая помощь не едет потому, что машин на станции слишком мало, а больных офигенное количество, к тому же многие симулируют болезнь и вызывают врачей по той причине, что им не с кем словом перекинуться на старости лет, и не дай Бог дожить до такого маразма. А когда я жду скорую сам, то мне плевать на всех остальных больных, потому что если не станет меня, то не станет и их тоже.
Грифон уже приземлился рядом, вертикальной посадкой, как вертолет, и внимательно слушает меня, сидя на камне, поджав лапы по-человечьи. Он склоняет голову набок. Я чувствую, что нравлюсь ему. Кажется, я дал правильный ответ, потому что вскоре просыпаюсь в своей кровати и открываю глаза. На меня смотрит Диана с рассеянным выражением на лице. Светлые, короткие, прямые волосы торчат в разные стороны, когда-то в далеком детстве мы называли такую прическу взрывом на макаронной фабрике. Рядом, у меня в ногах, вернее, на ноге, поверх одеяла сидит наша соседка, очень вонючая заботливая старушонка в моих старых кроссовках и в Дианином свитере. Она все тащит к себе в дом, что нам не надо. Голова у нее качается из стороны в сторону как на пружине. Наверно, у нее совсем нет мозгов, потому что, если бы они были, голова бы закружилась и старушка упала на пол.
Дианочка, одно сплошное рыдание, кидается мне на грудь и завывает: Лешенька, миленький, ты спишь уже тридцать часов. Ты переутомился с этим грифоньим романом. Разве можно так долго сочинять без остановки! И ты уснул за компьютером, а мы с Маргариной Макароновной, то есть с Ариной Маргариновной тебя раздели, в кровать уложили, а потом добудиться не могли и скорую помощь вызвали, но она все не едет и не едет. А мы волнуемся, и я плачу. Лешенька, ведь ты же классный программист с университетским дипломом, специалист по локальным сетям и все такое. Она шмыгает носом. Забудь ты про этих грифонов, найди работу нормальную, с зарплатой, как у всех людей... Арина Мироновна качает головой. Диана продолжает: ты скоро от этого писательства совсем с ума сойдешь и ни денег, ни славы не заработаешь. Тут я бы поспорил. Денег не получу, это и к бабке не ходи, а вот слава - штука тонкая, логике не подвластная. Возьмет, да и придет к тебе, пусть даже после смерти. Вдруг, да и опомнится человечество: вот жил, дескать, такой фуфел и романы клевые писал, а мы взяли, да голодом его уморили, а потом похоронили в общей могиле. Нехорошо получается. И от щедрот потомкам БАБАХ! авторские права подарят. О как! Только потомков у меня нету, потому что я с этими грифонами давно импотентом стал.
Дианочка плачет как дитя, и я клятвенно заверяю ее, что завтра же с утра отправлюсь искать работу. И мы оба знаем, что это неправда, потому что я жить не могу без писательства и без грифонов, и я безумно счастлив в стране Грифонии, и мне невыносимо легко там, за тонкой гранью реальности, дышать полной грудью. Диана подтыкает мне одеяло, приносит корвалол и ставит будильник на семь утра. Арина Мироновна ерзает, встает с моей ноги и уходит, волоча за собой шлейф немытого тела и завалявшейся одежды. А я рад, просто на седьмом небе от счастья, что мне вновь позволили уснуть. Я открываю глаза и вижу грифона. Где Диана? - спрашиваю я, и он отвечает, что девушка не дождалась меня и вернулась в селенье, к своим благочестивым родителям.
Грифон сидит на прежнем месте и изнывает от нетерпения - хочет загадать мне загадку. Но поставить меня в тупик не так то легко, ведь я человек энциклопедических познаний. Почти как те мудрецы из телевизора, отвечающие на все подряд вопросы, которые с утра до вечера только и делают, что читают всевозможные справочники, отращивают бороду и разглаживают складочки на мантиях. Ну, спроси же, спроси... И тут вдруг что-то трещит, и грифонье яйцо перед нами словно взрывается изнутри. Грифон издает воинственный клич и хлопает крыльями. А потом я вижу существо, прекраснее которого не могла родить природа. Он - само совершенство, этот новорожденный грифоненок, с его влажными перышками, тонкой беззащитной шейкой и лимонно-желтым клювом. А лапы у него уже сильные, с истинно львиным потенциалом. И весь он - тайна, весь - несовместность двух вещей. Он потягивается и зевает, скидывая в пропасть ценнейшую агатовую скорлупу по тысяче долларов за унцию (уж эти мне англичане!), будто мусор. А ведь скорлупа и есть самый что ни на есть мусор. Малыш осторожно переступает мягкими подушечками лапок на нагретую солнцем глыбу. Он смотрит вниз, на панораму Грифонии, умиротворенно щурится и мурлычет. Взрослый грифон улыбается и спрашивает меня, ищу ли я работу. Я киваю. Да, я ищу работу, я обещал Диане, что найду работу, однако и предположить не мог, что у грифона есть вакансии. А что, собственно, я должен делать? Каковы условия? Цена вопроса? Грифон снова улыбается. Кто не видел улыбки грифона, меня не поймет. Он кивает на грифоненка и говорит: вот твоя работа, позаботься о нем и обретешь целый мир. В моих глазах он читает согласие и приседает рядом, как верблюд, предлагая взобраться к нему на спину. Он поднимает массивные золотые крылья и взмывает в пронзительно синюю высь, и я вижу внизу долину с ее вечнозеленым летом - сказочную страну, столь щедро одаренную олимпийскими богами негой и величием. Грифон приносит меня в гнездо, оставляет там и возвращается за грифоненком.
Позже на моих глазах вылупляются еще четверо. Грифонятки смелые и сильные, хоть и совсем еще крохи. Я хотел бы покормить их грудью, но опасаюсь их острых клювиков, да и молока у меня нет, да и не пьют они молоко. Просто я нужен им. И я нежен с ними, как умеет быть нежным настоящий мужчина, а не какой-нибудь там мутант. По мере того, как грифонятки подрастают, я даю им имена. А вчера мы вместе летали на побережье, где я, радостный и почти невесомый, стоял по пояс в мятом кружеве прибоя и ощущал несильные болевые толчки в области лопаток - это набухали мои молодые, пока еще мягкие крылья.
Я учу грифонят охотиться и говорить. Им чужд язык людей, и они, глупыши, путают слоги. Слогают путы. Но я их понимаю. И я знаю, что уже никогда не отгадаю загадки грифона. Не захочу. Че захону. Откада никогдаю грифодки загана. Откада никогдаю грифодки. Откада. Откада. Откада...