Вы - начальник. В кабинете у вас есть баня. Нет, не какая-то финская метр на метр, а натурально русская баня с сосновыми лавками, березовыми вениками, дежурным банщиком-денщиком, у которого воот такие усища! Знаю, найдется скептический ум, и этот ум обязательно скажет:
- Вот тля! Сауны ему мало. Баню ему подавай.
Но баня - это не прихоть. Баня - это необходимость положения. Как и важные дела, которые вам еще предстоит сделать сегодня - а именно: подписать все исходящие, проверить все бухгалтерские книги и поиметь секретаршу на подоконнике. Вы - деловой человек, у вас - дела. А сегодня вечером вы собрались в синематограф. Впрочем, не исключено, что проверкой бухгалтерских книг вы сегодня не займетесь, а решите побриться. Еще в молодости вам удалось отрастить тонкие усики наподобие двух сросшихся восточных бровок, и одна неравнодушная белокурая сказала вам, что с усиками вы сразу стали похож на Д'Артаньяна. Ну, с белокурой-то вы распрощались давным-давно, а с раздобревшими усами - да, придется расстаться только теперь. В кабинете у вас - маленькая дверка, под цвет обоев, на фоне вызывающей почтение кожаной мебели. Дверка ведет в баню.
Дежурный банщик очнется ото сна, едва лишь отворится дверь, взметнет с полки свое свалявшееся от пролежней тело и кинется в предбанник за пивом, но вы остановите его повелительным жестом и цокнете языком:
- Non, Kouzma. Бриться.
Уже через полчаса вы будете помыт, побрит, свеж, надушен, накрахмален и сияющ. Выходя из бани и выправляя манжету, вы, по старой традиции деловых людей, попытаетесь найти какое-нибудь важное дело, которое забыли предпринять, но ничего не найдете, и лишь с удовлетворением своей предусмотрительностью отметите, что секретаршу поимели заблаговременно.
Итак, сегодня вечером вы собрались идти в синематограф. Не в какой-нибудь задрипанный театришко, куда можно заявиться с улицы небритым, немытым, без галстука, с запашком дешевого винца и девицей в охапке, о нет, а в такой синематограф, в котором синема начинается именно с вешалки, потому что все как один посетители, и даже ревнивые жены посетителей, и даже ревнивые шавки ревнивых жен посетителей не могут удержаться от восхищенного вздоха, когда она элегантно протягивает руку за шубами посетителей и их жен, и за жилетиками шавок жен посетителей, когда она улыбается такой улыбкой, что все освещение сразу становится излишним, и хочется, чтобы свет погас и засветился экран - о, это она, божественная Марлен Дитрих! Ну, кем еще может быть эта ладная блядь, как не Марлен Дитрих? Да никем другим она быть просто не может, и по такому случаю вы, подумав, все-таки смажете волосы бриллиантином.
И таким вот тщательным образом подготовившись, посмотревшись в зеркало и заперев дверь бани на ключ, вы уныло поплететесь к дивану, уляжетесь на него, подложив под голову подушку, и закроете глаза. На самом деле, вам вовсе никуда и не хотелось идти, потому что вы, в общем-то, в курсе, что Марлен Дитрих давно уже канула в энциклопедию кино, а та гардеробщица, которая возьмет ваше пальто - тоже, наверное, большая блядь, но уж никак не Марлен Дитрих. Вы уснете скоропостижно, и тому не помешает даже мелкая крупка, сыплющая с неба, забирающаяся в глаз, стоит только взглянуть на нее, ни требовательные звонки аппаратов Bell'а, на которые вы давно перестали обращать внимание, ни шуршание банщика за тонкой гипсовой стенкой. Вы будете спать, потому что хотели спать уже давно - с того момента, как поняли, что та белокурая, о которой вы думали, что бросили ее, на самом деле бросила вас, и та квартира, которую вы ей подарили, была вовсе не откупом, а конечной целью ее... - как хорошо, что я сбрил усы, счастливо улыбнетесь вы во сне, каким я был мудаком - а может и с самого рождения.
Вам приснится большая тарелка манной каши. Вы выльете в нее изрядно клубничного варенья из банки, помешаете деревянной ложкой, чтобы вышел пар, и станете жадно поедать эту вкусную кашу, оглядываясь на мать, стоящую у комода, не то ласково, не то с укором бормочущую: "Кирюша, совсем вырос, усы вот уже пробиваются", и вам будет неудобно, потому что каша все время будет капать с усов, и нужно будет вытирать их крахмальной салфеткой, на которой после каждого вытирания скупым поцелуем будет оставаться новая полоска клубничного варенья. Как хорошо, что я сбрил усы, каким я был...
Вы сядете на диване, поглядите на часы и уставитесь на секретаршу, которую и в мыслях не имели иметь, теребя усы, которые все-таки забыли сбрить. На полу будет валяться подушка, которую вы забыли подложить себе под голову, рядом будет стоять бутылка коньяка, которую вы не успели допить. Требовательно зазвонят телефоны, которым нужно будет срочно ответить "слушаю", в дальнем углу, перебирая лапками в паутине, чуть слышно будет копошиться банщик, а из дыры на правом носке помятого Кирилла Александровича будет торчать большая неэстетичная мозоль.
Хорошо. Допустим, вы все-таки попали в синематограф. Не пройдет и полутора часов - и фильма кончилась, так внезапно, так некстати. Вы - умный, образованный человек - неужели и вправду верите, что должно быть что-то еще после того, как по экрану задергались полосы и пленка оборвалась? Нет, признайтесь, вам просто жаль себя - теперь вас попросят выйти, и толстая суровая женщина станет подметать за вами, а вы будете оглядываться и не верить, и вам будет казаться, что подметают вас самих, вместе с вашим разочарованием, вашей уязвленностью и вашим надорванным входным билетом. Сейчас вы выйдете на мороз, а кашне-то осталось у вас в кармане, и чтобы повязать его, вам придется, морщась, расстегиваться, пригибать ворот, впуская под него эту невыносимо декабрьскую погоду. И домашнее умиротворение, желанный стакан крепкого чаю от вас, пожалуй, намного дальше, чем вон та распивочная через улицу, до которой, впрочем, еще нужно дойти.
Ну а после, такой в целом сырой и в частности с мокрыми носками, с запахом "столичной", спрятавшимся до поры до времени в кашне, и вирусом "Сычуань", устроившим засаду в трахее, вы и вовсе перестанете быть кому-либо важным, кому-либо нужным. Наверняка вы попытаетесь словить таксомотор, а затем махнете рукою и даже плюнете, якобы ни в кого не целясь, и потом будете смущаться и стыдиться, но вас не извинят и будут допытываться, и все кончится траурно для вашего глаза и для его носа - жаль, что таксомоторы не ездят в этом квартале, вам придется воспользоваться метрополитеном, до которого, впрочем, тоже еще нужно дойти.
Минуя семечниц и сигаретниц, вы станете испытывать ступеньки на покатость, и результат испытания окажется категорически неминуемым два или три раза, и в переход вы войдете, досадуя на боль в спине и локте, и на сочувствие сигаретниц и семечниц, а более на то, что вот навстречу вам идет господин, всем похожий на вас, с вашим носом, ушами, глазами, с вашей папкой из крокодиловой кожи и с вашей женой, но по сути являющийся не больше вами, чем тот картонный муляж, который зазывает вас в магазин примерить брюки. И вы будете досадовать и обижаться на его ничтожный вес - зачем он подпрыгивает, подлетает над полом, как последняя сволочь? - поскольку нет у него никакого центра тяжести, того, к чему имеет обыкновение тяготеть душа. Ну, как, скажите, при таких обстоятельствах не топнуть ногою в лужу, не забрызгать его штанину хлюпающей кашей и не произнести ему в ухо с издевкой и проснувшимся запахом "столичной" - "сволочь"?
Когда вас начнут забирать, в мозгу еще будет ворочаться неуклюжая бедняга-мысль. Она скоро умрет, и на ее место вернется досада - на то, что вы за столько лет жизни так и не научились спать на ходу. А ведь это совершенно необходимо, и все беды ваши оттого, что природа зла и не одарила вас вовремя этой способностью, но самое досадное, что никто ведь и не обещал иного, хоть и намекали вам в детстве, что будете вы вовсе не пьющим и неудачно женатым начальником, а, возможно, одним из тех, чьи фотографии старательно вырезают ножницами семиклассницы для своих стенгазет. Если же вас, чем лукавый не шутит, все же не заберут, то вам обязательно захочется выспаться, стоя в вагоне, сонно принюхиваясь к приторной прическе впереди стоящей дамы, чисто платонически погружаясь носом в ее пушистый воротник, и кто-нибудь обязательно наступит вам на ногу и проникновенно шепнет в ухо - "сволочь", и пока вы будете постигать, что сволочь эта - вы, вынырнет из вагона вместе с дамой и ошметками вашего сна.
Жену вы одарите им на пороге, затравленно кашлянув пару раз, а ребенка - чуть позже, когда, умывшись холодной водой и напившись чаю, наклонитесь пожелать ему, спящему, покойной ночи. На следующей неделе окажется, что в доме совсем нет аспирина, и... Оставайтесь. Пусть следующая фильма будет про любов.
Пусть следующая фильма была про любов. Вы остались. На следующей неделе оказалось, что в доме совсем нет аспирина, и... Жену вы одарили им на пороге, затравленно кашлянув пару раз, а ребенка - чуть позже, когда, умывшись холодной водой и напившись чаю, наклонились пожелать ему, спящему, покойной ночи.
Если же вас, чем лукавый не шутит, все же не забрали, то вам обязательно захотелось выспаться, стоя в вагоне, сонно принюхиваясь к приторной прическе впереди стоящей дамы, чисто платонически погружаясь носом в ее пушистый воротник, и кто-нибудь обязательно наступил вам на ногу и проникновенно шепнул в ухо - "сволочь", и пока вы постигали, что сволочь эта - вы, вынырнул из вагона вместе с дамой и ошметками вашего сна. А ведь это совершенно необходимо, и все беды ваши оттого, что природа зла и не одарила вас вовремя этой способностью, но самое досадное, что никто ведь и не обещал иного, хоть и намекали вам в детстве, что были вы вовсе не пьющим и неудачно женатым начальником, а, возможно, одним из тех, чьи фотографии старательно вырезали ножницами семиклассницы для своих стенгазет. Она скоро умерла, и на ее место вернулась досада - на то, что вы за столько лет жизни так и не научились спать на ходу. Когда вас начали забирать, в мозгу еще ворочалась неуклюжая бедняга-мысль.
Ну, как, скажите, при таких обстоятельствах было не топнуть ногою в лужу, не забрызгать его штанину хлюпающей кашей и не произнести ему в ухо с издевкой и проснувшимся запахом "столичной" - "сволочь"? И вы досадовали и обижались на его ничтожный вес - зачем он подпрыгивал, подлетал над полом, как последняя сволочь? - поскольку не было у него никакого центра тяжести, того, к чему имела обыкновение тяготеть душа. Минуя семечниц и сигаретниц, вы стали испытывать ступеньки на покатость, и результат испытания оказался категорически неминуемым два или три раза, и в переход вы вошли, досадуя на боль в спине и локте, и на сочувствие сигаретниц и семечниц, а более на то, что вот навстречу вам шел господин, всем похожий на вас, с вашим носом, ушами, глазами, с вашей папкой из крокодиловой кожи и с вашей женой, но по сути являвшийся не больше вами, чем тот картонный муляж, который зазывал вас в магазин примерить брюки.
Наверняка вы попытались словить таксомотор, а затем махнули рукою и даже плюнули, якобы ни в кого не целясь, и потом смущались и стыдились, но вас не извинили и допытывались, и все кончилось траурно для вашего глаза и для его носа - жаль, что таксомоторы не ездили в этом квартале, вам пришлось воспользоваться метрополитеном, до которого, впрочем, тоже еще нужно было дойти. Ну а после, такой в целом сырой и в частности с мокрыми носками, с запахом "столичной", спрятавшимся до поры до времени в кашне, и вирусом "Сычуань", устроившим засаду в трахее, вы и вовсе перестали быть кому-либо важным, кому-либо нужным.
И домашнее умиротворение, желанный стакан крепкого чаю был от вас, пожалуй, намного дальше, чем вон та распивочная через улицу, до которой, впрочем, еще нужно было дойти. Сейчас вы вышли на мороз, а кашне-то осталось у вас в кармане, и чтобы повязать его, вам пришлось, морщась, расстегиваться, пригибать ворот, впуская под него эту невыносимо декабрьскую погоду. Нет, признались вы, мне просто жаль себя - теперь меня попросят выйти, и толстая суровая женщина станет подметать за мною, а я буду оглядываться и не верить, и мне будет казаться, что подметают меня самого, вместе с моим разочарованием, моей уязвленностью и моим надорванным входным билетом. Я - умный, образованный человек - неужели и вправду верю, что должно быть что-то еще после того, как по экрану задергались полосы и пленка оборвалась? Не пройдет и полутора часов - и фильма кончится, так внезапно, так некстати. Допустим, вы все-таки попали в синематограф. Хорошо.