|
|
||
Вечерело, пятидесятилетний, бритый наголо Кузя стал исполнять на невидимой гармошке неслышимую серенаду неизвестно кому.
Жилин высунул руку в окно, поймал каплю, попробовал на язык, надеясь почему-то, что она окажется соленой, растер пальцами. Прошла кошка, посмотрела на Жилина длинно, отряхнулась, пошла дальше.
"Буду курить, - подумал Жилин. - Кто мне что сделает? Буду курить".
Обернулся - нет никого, только Женчик засунул голову в умывальник, второй час моет.
Вчера Жилин проснулся глубокой ночью - над ним стоял Вахман, дежурная лампочка выныривала из темноты возле его локтя; казалось, Вахман держит свечу, и ее свет поблескивает на его седой бороде.
- Мальчик, - говорит простуженным стариковским. - Мальчик, хочешь нежинского огурчика?
- Женчик, - позвал Жилин. - Женчик!
Мальчишка, пацан - толстозадый, неуклюжий, смотрит, моргает - блынь-блынь.
- Женчик, сигарету принеси, пожалуйста, Женчик.
Пошлепал босыми ногами, сейчас вернется, принесет, а она окажется мокрая, желтая, негодная. Глупо, сам бы сходил.
Шесть часов, сейчас Кузьме начнет подыгрывать Новичок, кидать пальцы то вправо, то влево, щекотать мизинцем невидимую белую, нащупывать грязным носком несуществующую педаль, откидывая несуществующие волосы со лба. А потом как призрак поднимется с кровати и вступит арфист - блынь-блынь.
- Не хочу! - Сказал Жилин. - Исаак, ложитесь, ложитесь спать.
- Собственного посола, - подмигнул старик. - Собственного.
- Я понимаю, но я хочу спать. И вы хотите. Давайте утром, утром.
- Я подчеркиваю, - упрямился Вахман. - Собственного.
Жилин отвернулся, ткнулся лбом в стену и тихо застонал. Не дай Бог, откроется язва, слягу, думал Жилин. Целыми днями лежать, слушать Вахмана, выдергивать куриные перья из подушки и однажды случайно заметить, как Женчик онанирует под одеялом.
Это было вчера, сидя на одеяле по-турецки, Жилин рассказывал:
- А таким я увидел Карибский Залив осенью. Было очень холодно, ноги мерзли. Я тогда отморозил почки, купаясь в заливе, и попал сюда. Если бы нашу роту расквартировали южнее, я бы не попал сюда. Это когда мы были на Кубе.
"Что я говорю?!"
- Нас хотели забросить в Никарагуа, но потом решили на Кубу. И я рад. Да, я рад. Мне хотели отрезать ногу - я ее отморозил в заливе, но кубинские друзья мне помогли. Они приносили передачи, фрукты, сигары. У нас всегда было много женщин, - Жилин кашлянул. - Мулаток.
В палате никого не было, поэтому Жилина никто не перебивал.
- Мулатки очень красивы, у них такой шикарный, шикарный загар. Я был на кубинском карнавале, мы пошли купаться в залив, я отморозил ногу и попал сюда. Это было осенью, было холодно, с моря дул холодный...
"Сейчас они придут, нужно торопиться, торопиться".
- Ногу мне все-таки не отрезали, вылечили, вылечили. Они сначала хотели оставить меня на Кубе, чтобы не травмировать ногу, но я попросил командование, и мне разрешили. Нужно было только дойти до лодки, это было трудно. Мне помогал мичман Шилов, боевой товарищ, не одну милю... На костыль было трудно опираться, он был из тростника, тростника... Стоп. - Жилин потер виски. - Стоп. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали.
В замочную скважину уже вставляли квадратный ключ. Жилин взял с тумбы книгу и стал сосредоточенно листать.
- Давай, давай, Женчик, сигарету. Спасибо, дружище.
Впрочем, не такая и мокрая. Отломить кусочек и не заметить. Жилин протянул руку и схватил каплю - противно, когда ладони сухие. Подоконник был широкий, можно было хоть лежать. За подоконником был внутренний двор внутреннего дома. Был еще внутренний двор внешнего, но о нем Жилин не знал почти ничего - наружные окна были замазаны краской. Однажды, правда, видел план: квадрат, разбитый на маленькие прямоугольники - внутренний дом, окруженный большим квадратом. За границами малого квадрата уже ничего не было обозначено - никаких комнат и коридоров, а за пределами большого вообще ничего не было - лист бумаги с отпечатком чьего-то пальца. Внизу, впрочем, стояла фамилия чертежника - "Павлов", вот и все.
Сигарета курилась с охотой - сказался насильственный перерыв. Жилин потягивал с жадностью, то и дело бросая взгляд на дверь умывальной, обжег палец, соорудил пинцет из двух спичек и бросил, только когда почувствовал жар на губах, усы еще немного подгорели. Жилин поправил протез - культю немного саднило, наверное, сырость, отряхнул пепел с майки и пошел в палату.
В этот самый момент обитая железом дверь распахнулась, и вошел Степан Карлович, главный врач отделения - хоть и маленького роста, но подтянутый, спортивный доктор, в очках, из-за которых выглядывали два внимательных ласковых профессорских глаза. Он тут же подхватил мелодию, уже на скрипке или на альте, прижав ее или его подбородком к плечу, вдумчиво елозя по струнам сосновым смычком, немного покачиваясь, зажмурившись.
- Иван Сергеевич, - позвал доктор, не открывая глаз и исполняя легкое пичикатто в паузе кузиной гармошки. - Иван Сергеевич, вы мне нужны.
- Да, да, Степан Карлович, я здесь, здесь я, - Жилин не знал, куда деть запах дыма изо рта, поэтому старался дышать в сторону и поменьше.
Доктор махнул смычком Кузьме, чтобы тот продолжал без него, и вежливо пропустил Жилина в коридор.
- Ну что с вами делать? - Спросил доктор уже в широком коридоре, когда они шли мимо зарешеченных окон и жестяных дверей. - Опять?
Жилин шел, потупившись, стараясь дышать в сторону краем рта. Степан Карлович достал из нагрудного кармана жевательную резинку, протянул Жилину. Открыв квадратным ключом дверь в свой кабинет, он вновь пропустил Жилина первым, зашел следом, аккуратно прикрыл.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Да не на кушетку, в кресло. Укол вам утром делали? Вот хорошо...
Сам сел за письменный стол, открыл тетрадь, черкнул в ней что-то огрызком карандаша, закрыл аккуратно, сплел пальцы рук и весело посмотрел на Жилина.
- Поздравлю вас.
У Жилина что-то кольнуло под ребром, засосало. С утра еще было чувство... Не может быть.
- А что вы так взволновались, а? - Склонив немного голову набок, спросил доктор. - Лечение идет нормально, есть определенный прогресс, все, так сказать, закономерно.
- Когда, когда, - тихо пробормотал Жилин.
- Сегодня, прямо сейчас.
- Спасибо. Мне можно переодеться.
- Да, конечно. Мы вам выдадим новое, свежее.
- Как, - Жилин постарался заглянуть Степану Карловичу в глаза. - Но у меня же свое, свое.
Степан Карлович сделал вид, что удивляется.
- А как же вы будете в своем ходить? А что больные скажут? А если вы какое-нибудь пятно посадите на штанину, потом ведь к нам претензии будете...? И, я вас прошу, не курите, ладно?
- Ладно...
- Итак, Иван Сергеевич, мы назначаем вас старшим больным отделения, - серьезно продолжал Степан Карлович. - У вас уже есть опыт работы старшим палаты, поэтому новые обязанности не станут для вас чем-то новым. Вот вам ключи, - Степан Карлович достал связку из тумбочки, - вот вам свисток. Свистните.
Жилин свистнул, Степан Карлович кивнул:
- Можете выходить из палаты, когда пожелаете. Вот вам еще фонарик. Посветите, пожалуйста. Хорошо. Теперь покажу вам еще один, более подробный план нашего здания, чтобы вы разобрались в своем хозяйстве.
Степан Карлович расстелил на столе большой ватман, на котором был тот же внутренний квадрат и тот же внешний, но на внешнем уже проступили как бы заштрихованные комнаты и коридоры, а на внутреннем в комнатах появилась бутафорская мебель. В умывальне, обозначенной на прямоугольнике его палаты, Жилин отметил жмущегося к окну толстенького человечка с сигаретой. Внешний дом был окружен еще одним, большим квадратом, на котором от границы внешнего дома ничего не было обозначено. "Чертежник Павлов".
- Во внешний дом вам, конечно, пока нельзя, до поры до времени, впрочем, ничего интересного для вас там, поверьте, не происходит. Ну, не смею вас задерживать, - Степан Карлович поднялся. - Провожать вас, извините, не стану - много дел. Встретите санитара, покажите ему вот этот жетончик. Успехов вам, Иван Сергеевич.
Жилин, воспользовавшись своим новым положением, тут же отправился осматривать свои новые владения - заглянул на кухню, где уже дышали паром обеденные кастрюли, зашел в процедурную, потрогал пальцем резиновые груши, захватил из стеклянного шкафа несколько таблеток аскорбиновой кислоты. Порылся в обувном ящике в кладовке, извлек для себя пару приличных кроссовок, попробовал открыть ключом наружную дерматиновую дверь, ведущую во внешний дом, но безуспешно. Устав, пошел в палату, назначил Вахмана дежурным и лег спать.
И сразу же проснулся оттого, что по лицу у него стала ползать крупная мокрая медуза. С трудом разлепив один глаз, Жилин увидел лицо Вахмана, сперва удивленное, потом напуганное.
- Труп ожил, - прошептал Вахман и отступил на шаг. В руке у него оказалась мокрая грязная тряпка
- Исаак, прекратите, ну что вы, - Жилин сел. - Зачем это вы, зачем?
- Я, я...
- Что, что?
- ...Вы же умерли. Чтобы обмыть по христианскому обычаю...
- Но вы же иудей, Исаак! Да бросьте эту тряпку, я вас прошу, прошу же вас.
Жилин нервно вытер лицо простыней, опустился на подушку и, поворочавшись, заснул беспокойным, пугливым сном.
Вахман заботливо укрыл Жилина одеялом повыше, подоткнул сбоку, выпрямился, поправил платок в кармашке ливреи, посмотрелся в зеркало и вышел за дверь. Минут через пять дверь отворилась, и в палату вплыла санитарка Маша в розовом бальном платье с жемчужным ожерельем, с бокалом в руке. Следом вошел Женчик, в черной тройке, со стаканом "кока-колы", из которого торчала пластмассовая трубочка.
- Может, разбудить? - Спросил Женчик, пытаясь поймать соломинку ртом.
Маша подошла к Жилину ближе, потрогала его за плечо тонкой фарфоровой кистью, Жилин пробормотал что-то неразборчивое, но не проснулся.
- Не нужно, пусть спит пока. Может, попозже, когда гости соберутся.
Дверь закрылась.
Во сне он вдруг начал метаться, класть руки на голову, постанывать, бормотать:
- Вахман, Исаак, ну, я прошу вас, ложитесь уже, не мешайте, не мешайте, не хочу...
Жилин сел на кровати - Вахмана не было, на тумбочке горел ночник, из мраморной пепельницы выглядывал похожий на дуло гаубицы, обвалянный в пепле обрубок сигары. Жилин поднялся, сонно вдел ногу и протез в мягкие тапки, поплелся почти на ощупь к дубовой двери, задевая кресла. В коридоре на него с любопытством глянули каменные львы и тут же, спохватившись, отвернули морды, уставясь в обитую ситцем стену. Жилин двинулся по зеленой дорожке, оглядываясь по сторонам на тусклые портреты, думая, что это зеркала, попил воды из фонтанчика, смочил руки, побрел дальше - к следующей двери - отделанной кожей, за которой был уже внешний дом.
Дверь подалась, но Жилину пришлось напрячься, чтобы сдвинуть ее - то ли она была тяжела, то ли он ослаб, но с лысеющего лба Жилина моментально стекла потная соленая дорожка, свесившись каплей на усах.
Он осторожно заглянул за дверь - она выходила на галерею, под которой лежала огромная оркестровая яма. Жилин подкрался к перилам и увидел.
Люди, люди, люди - в смокингах, в вечерних платьях, в ливреях, безо всякой одежды, с музыкальными инструментами, с бокалами, с вилками и ложками, с подносами, пьющие, икающие, болтающие сами с собой и друг с другом, жующие, танцующие на столах и ухватив рукой стальной блестящий воткнутый в сцену стержень, ползающие под столами в поисках оторванных пуговиц.
- Как же, - проговорил Жилин почти без звука. - Это все-таки как бы не очень...
Он увидел и бритого Кузьму с настоящим полированным аккордеоном, и арфиста, собирающего невидимые виноградные ягоды, прицепленные к струнам, и Вахмана, галантно принимающего у входящих пальто и шубы, и Женчика, уплетающего мороженное за стойкой, и санитарку Машу, ласково беседующую со Степаном Карловичем, и Степана Карловича, нежно беседующего с Машенькой.
- Ну и прикумарило тебя, отец! - Донесся бодрый голос из глубины галереи. - В натуре! В натуре же, прикумарило!
И голос был такой знакомый, дикторский из детства, твердо обещающий Ване Жилину, что Ваня обязательно станет моряком или выдающимся физиком, или машинистом метро.
Жилин пошел на голос, прилипая ладонями к стене, как муха. Ткнувшись коленом во что-то деревянное, он потрогал и осторожно присел на скамеечку, у лапы каменного льва-фонтанчика.
- Понимаете, - сказал Жилин льву, - мне это не совсем, не совсем... Как бы не очень. Вы понимаете, да? Может, совесть? То есть, когда детские воспоминания стучатся, стучатся, а тебе уже как бы стыдно открыть. Или нет? Ну, впрочем... Вот вы - лев, и что, что? Это что изменит?
Лев не отвечал, с его нижней губы свисала тонкая прозрачная непрерывная струйка - думалось, что лев съел на обед очень прозрачную, но, к сожалению, несвежую газель, и вот, теперь...
Жилин обхватил голову руками и тихонько запел, стараясь как можно сильнее зажмурить глаза.
За дверью послышались шаги и неразборчивые... кто-то уверенно распахнул ее, тяжелую, дубовую, стал сначала боком, заглянул через перила в оркестровую яму, прицельно плюнул вниз, посмотрел, куда полетит, но тут услышал тихую песню Жилина, замер, всматриваясь, воскликнул радостно:
- Папа!
Жилин дернул головой, но глаза открывать не хотелось - сожмуренные до слез, они непроницаемой стеной пока еще отделяли Жилина от страшной развязки.
- Папа! Вы чего тут... А... Водички попить? Так может, водочки? Вы только скажите...
Жилин пожевал губами.
- Да нет, зачем же... Что вы, что вы... Я тут немного... Впрочем, водочки, может, конечно...
- Ну что ж вы, папа! Сейчас! Кисель! Дуй за доктором, папа выписался!
Через минуту Жилина уже куда-то тащили под локти два здоровых, а он, поворачивая голову то к одному, то к другому, бормотал:
- Право, зачем так утруждаться... Я бы сам, сам... Не нужно, зачем же...
Левый почтительно кивал, стараясь заглянуть Жилину в глаза, правый даже поддакивал.
Вот они спускаются по лестнице, правый виртуозно попадает окурком в пасть урны, левый что-то говорит Жилину, что-то невразумительное. У самого подножия лестницы мнется санитарка Маша в розовом платье, теребит ожерелье. Увидев Жилина, бросается ему на шею.
- Ну что вы, Машенька, зачем так, я же... тоже не совсем как бы... а так...
- Дорогой! Как я рада, что ты, наконец, выздоровел! Что ты снова со мною, мой пузатик!
- Нет, я понимаю, впрочем... Теперь у меня обязанности еще... Прибавилось, конечно...
- Как ты себя чувствуешь, любимый?!
- Я? Спасибо, спасибо. Доктор сказал, сказал, что есть, знаете, улучшение, поэтому был назначен... даже...
- Ты же знаешь, как мы тебя все любим, как тебя уважают! Вся твоя фирма пришла! С подарками, с цветами! Пузатик!
Жилин увидел Женчика, сильно пьяного, с не застегнутой ширинкой, из которой торчал белоснежный лоскут рубахи. Женчик покачнулся, подойдя к Жилину:
- Папа, я рад, что ты с нами. Пздравляю с днем рождения!
- Мы все, все тебя поздравляем! - Маша попыталась сочно поцеловать Жилина, но ему вовремя удалось...
Жилина усадили на почетное место, возле фонтана, в котором он сейчас же смочил руки, налили водки в хрустальный стакан и стали произносить тосты. Сосед справа подмигнул Жилину:
- Больной! Хе!
... Широким жестом набулькал себе из графина, выпил, скривил жирный от лосося рот.
- А помнишь, Ваня, как мы с тобой поднимались?
- Ну, в общем, конечно...
- Ну! Нефть!
- Вообще-то, да... нефть, конечно же...
- Морской пехотинец, мать твою! На пенсии, мать твою!
- На пенсии, конечно же...
- Говорили - инвалид, без ноги... Без ноги, Ваня!
- Да, да, понимаю... без ноги...
- А пробился? Пробился.
Жилин разглядел уже своего соседа - мощные челюсти, бесцветные или водянистые глаза, лет пятьдесят. Где-то Жилин его видел...
- Извините, вы - Шило?
Сосед уставился на Жилина, нахмурился, но только для того, чтобы сразу же расхохотаться.
- Шило! Я - Шило, а ты - Рембо. Такие у нас с тобой, Ваня, были в нашей беспутной юности погоняла.
- Извините...
Жилин встал, аккуратно задвинул за собой стул и побрел.
- Куда же ты, пузатик? - Маша попыталась встать, но зацепилась платьем за чью-то ногу и упала на стул.
- Я сейчас, извините, пожалуйста...
Жилин знал дорогу лишь примерно - по коридору, а дальше либо сразу направо, либо через дверь, но все-таки не заблудился. Войдя, он тут же подставил обе руки под воду, намылил и стал тереть. Этого ему показалось мало, и он намылил лицо, намыливая, повторял:
- Как же, зачем же...
Смыв пену, он уставился в зеркало - Жилин в зеркале был растерян, он явно хотел сбежать, оставив Жилина-оригинал пропадать в уборной с мокрым небритым лицом. И он сбежал бы, если бы его внимание вдруг не привлек звук спускаемой в унитаз воды. Из кабинки вышел Степан Карлович, вежливо поздоровался с Жилиным и стал мылить руки, что-то мурлыча под нос. Закончив мытье, высушив руки полотенцем, доктор пошел было к двери, но остановился и внимательно поглядел на Жилина.
- Постойте, Иван Сергеевич, что это с вами?
- Не знаю, - потерянно пробормотал Жилин. - Я, кажется, не в себе... или не там, не в том месте.
- А ну-ка, дайте мне ваши зрачки... Так... Понятно... Присядьте-ка...
В уборной стоял небольшой бархатный диванчик, и Жилин с облегчением опустил на него свое жирное тело. Доктор примостился на краешек, попросил Жилина дотронуться указательным пальцем до носа, пощупал руку Жилина.
- Говорите, не в том месте?
- Да, как бы... Не имею места быть...
- Гм... Очень интересное у вас заболевание, Иван Сергеевич... Очень...
- Вы бы мне, мне... таблеточку...
- Да, пожалуй. Возьмите-ка... А знаете, Иван Сергеевич, я ведь предупреждал вас, что вам еще рановато. Предупреждал ведь?
- Да, да, конечно же...
- Ну и что же вы, зачем же не послушались?
- Да я как-то не собирался, оно как-то само собой...
- Ну, хорошо, хорошо. Сейчас поспите. А утром - за работу, работа - лучшее лекарство. У вас теперь новые обязанности, ответственность.
- Да, да, конечно, ответственность.
- Ну, на том и договорились. Спите.
Жилин прилег на диванчик, положил ладонь под голову и стал слушать, как из крана течет вода. Ему стало казаться, что он сидит у водопада, щурясь от брызг. Он попытался дотянуться до водопада рукой, но уснул, пробормотав напоследок:
- Вы правы... Степан... Карлович... Ничего... Интересного...
Разбудила Жилина, как всегда, симфония. Начал ее арфист, которого выдернуло из сна настойчивое подергивание его собственной ноги. Кузьма, видя, что арфист уже доигрывает вступление, проворно схватил свою невидимою гармошку, откинул ремешок и растянул мех.
Женчик, не имевший никакого слуха, пытался подыгрывать им то на барабане, то на литаврах. Вахман тщился дирижировать ложкой, время от времени сверяясь с партитурой - перевернутой шахматной доской.
- Нет, ну зачем же, - пробормотал недовольно Жилин. - Товарищи, товарищи, зачем же нарушать... Нельзя ли не так громко. А то ведь... Как бы не было неприятностей.
Накинув халат, Жилин потянулся, похлопал себя по животу и отправился на кухню - проверять, как обстоит дело с завтраком для отделения. Проходя мимо обитой дерматином двери, он лишь равнодушно скользнул по ней взглядом - внешний дом его больше не интересовал.