В этот дождливый день не хотелось выходить из дома. С ночи зарядил нудный бесконечный дождик, как будто на дворе был не конец апреля, а октябрь. Но мы заранее договорились поехать к родителям жены, и они нас ждали.
Мы вышли во двор, сорвали большую, красивую ветку сирени и сели в машину. Дождь то усиливался, то ослабевал, но не прекращался. К счастью, машин на дороге было немного, и через сорок минут, переехав через окутанный густым туманом мост Верразано, мы въехали в Бруклин, а ещё через пятнадцать минут запарковали машину на уютной, зелёной улице, где живут родители моей жены.
Подходя к знакомому шестиэтажному дому, я размышлял о том, что мне повезло с тестем и тёщей. С самого начала у нас сложились очень тёплые, родственные отношения, и с годами они только улучшаются.
Мои размышления прервали трели сотового телефона, раздавшиеся из сумочки жены.
- Алло? Здравствуй, папа. Выгляни в окно, - сказала она, улыбаясь. - Нет, ты выгляни получше, и увидишь не только дождь.
Посмотрев в окно второго этажа, я увидел, как мой тесть, отодвинув занавеску, удивлённо смотрит в окно, прижав к уху телефонную трубку. Я помахал ему веткой сирени, а он в ответ заулыбался и замахал рукой.
Поднявшись на лифте, мы вошли в уже приоткрытую для нас дверь и почувствовали вкусные запахи из кухни.
- Я ведь знал, когда позвонить! Отцовское сердце тоже чует, не только материнское, - гордо говорил мой тесть, целуя дочку.
Через пару часов, отдав должное тёщиным яствам и обсудив политику, погоду и родственников, мы сидели за чаем с пирогами. Ветка сирени, привезённая из Нью-Джерси, стояла в хрустальной вазе на телевизоре.
- На днях я разговаривала с раввином Болкани, - сказала тёща. - Он интересовался, как поживают его воспитанницы.
Раввин Болкани - доректор йешивы Бэйс Яков оф Бруклин, где учились племянница моей жены и наша младшая дочь. Расположена эта йешива в центре Боро-Парка, где живут в основном ортодоксальные евреи. Лет пятндцать назад, когда наша младшая дочка пошла в эту йешиву, бабушка часто отвозила её в школу. Во время одной из таких поездок моя тёща, сидя с внучкой на переднем сиденье, увидела, как в автобус, набитый преимущественно хасидами в чёрных шляпах и их жёнами в париках, вошёл молодой чeрнокожий мужчина. На его правую руку был надет непрозрачый полиэтиленовый пакет.
- Наверное, что-то с рукой, - подумала моя тёща, но тут она увидела, как чёрные пальцы, высунувшись из прорези в пакете, тянутся к её сумочке. Она убрала сумочку, и вор тут же передвинулся вправо, видимо, высматривая очередную жертву.
Внучка весело трещала про своих подружек, а бабушка не понимала, что ей делать. Ей хотелось предупредить людей, чтобы их не обокрали, но она боялась, что, если она так сделает, вор может в отместку покалечить её или ребёнка.
На следующей остановке надо было выходить. Уже стоя на ступеньках, бабушка повернулась к внучке, погрозилa ей пальцем и сердитым голосом крикнула на весь автобус на идиш: "Халт ди кешенес! С'ис до а ганеф!" (Держите карманы! Здесь вор!).
- Что ты сказала, бабушка? - спросила ничего не понявшая внучка. А бабушка с трудом сдержала смех, видя, что большинство пассажиров, как по команде, хлопает себя по карманам и лезет в сумочки. Сойдя на тротуар, ома облегчённо вздохнула, понимая, что в этом автобусе вору не видать добычи.
Сейчас, сидя за чаем, мы живо вспомнили этот эпизод и вновь смеялись, удивляясь находчивости моей тёщи.
- А ведь у меня тоже был случай, когда я оказался рядом с вором, - сказал мой тесть. - Было это во время войны. Послали нас на лесозаготовки.
Мы удивились, зная, что тесть, придя на авиационный завод подростком, всю войну проработал там, производя, в числе прочего, и реактивные снаряды для "катюш". Но тесть объяснил, что дрова нужны были для завода, и молодёжь посылали на пару месяцев в лес.
В поезде до Можайска мой будущий тесть разговорился с парнем из соседнего цеха, одетым в добротную телогрейку, тёплую меховую шапку и новенькие валенки.
- Слушай, Изя, ты парень шустрый, а вот язык за зубами держать умеешь? - вдруг спросил тот, критически оглядывая поношенную одежонку собеседника.
- Ну, конечно, - ответил Изя, которому в тот момент было лет восемнадцать, подумав, что речь пойдёт о любовных переживаниях.
- Видишь, сколько в поезде народу, - спросил парень. - А знаешь, сколько растяп, которые не следят за своим добром? А тебе приодеться бы не помешало, правда?
Изя пожал плечами, всё ещё не понимая, к чему парень клонит.
- Ты что думаешь, я эту шапку с заводских заработков купил? - продолжал тот. - Завод мне нужен, чтобы на фронт не загреметь, а денег я с одного такого поезда унесу столько, сколько у станка за неделю не заработать. А повезёт - так и месячная зарплата в кармане.
Изя опешил. У него на заводе работала вся семья, кроме самого младшего братика. Его покоробила та презрительная небрежность, с которой парень отзывался о родном заводе и о фронте.
- Но чтобы удачно воровать - нужен напарник, - продолжал тот. - Я тебя научу, в обиде не будешь. И приоденешься, и на девок, и на кабаки хватит.
- Нет, не гожусь я для этого дела, - решительно ответил Изя. - Некогда мне. Матери надо помогать, я же старший сын, а четверо младше меня. Но ты не бойся, язык за зубами я держать умею.
Остаток пути они молчали. Вор был явно разочарован.
Приехав на место, Изя облегчённо вздохнул, узнав, что они попали в разные бригады. А вскоре вор вообще исчез с завода, прошёл слух, что его посадили.
- Да, папа, не вышел из тебя вор, - усмехнулась моя жена, и все дружно рассмеялись.
Слушая историю тестя, связанную с воровством на железной дороге, я вспомнил другую историю на ту же тему, рассказанную моей бабушкой. И, как только тесть закончил, я подхватил эстафету.
Бабушка рассказывала, что в довоенные годы на железной дороге орудовали воры, которые забирались на крыши вагонов и специальными крюками вытаскивали через открытые окна чемоданы с самой верхней, багажной полки. Бабушка вспоминала, как однажды она ехала в поезде и какой-то мужчина лёг на верхнюю, багажную полку. Он уже успел заснуть, когда просунутый в окно крюк зацепил его за шиворот и потащил в окно. Это произошло настолько быстро, что, только когда голова и плечи пассажира были снаружи, а живот, к счастью, застрял в узком окне, бедняга окончательно проснулся и заорал дурным спросонья голосом. Над головами пассажиров тут же раздался грохот: не ожидавшие такой добычи воры с перепугу бросили свой крюк и помчались по крышам подальше от этого вагона.
Мы долго смеялись, представляя комизм ситуации и понимая, что всем её участникам было не до смеха.
Отсмеявшись, мы заметили, что моя тёща загрустила.
- Что с тобой, Алла? - спросил её муж.
- Ваши рассказы навеяли воспоминания о том, как мы с мамой ехали во время войны к папе в Оренбург, - ответила Алла. - Шла весна 1943 года, мне было двадцать лет. Жили мы тогда в городке Верхний Уфалей на Северном Урале. Мама тяжело болела. Мой единственный брат Борис в самом начале войны, не успев защитить диплом, ушёл добровольцем на фронт. Я всё время искала папу, и наконец узнала, что он живёт в городе Чкалов, так тогда назывался Оренбург. Я списалась с папой, и он начал хлопотать о пропуске для нас, без которого билеты не продавали. Но это было делом нелёгким и долгим. Тем временем маме становилось всё хуже, и она повторяла, что ей будет легче умереть, зная, что я живу с папой. Я решила рискнуть и поехать без пропуска, но денег у меня тоже не было. До станции было далеко, а мама передвигалась с большим трудом.
Тогда я пошла к заместителю директора никелевого завода, который был нашим соседом. Я часто заходила к его жене, сменять кусок хлеба на четвертинку молока для мамы. Эта добрая русская женщина хорошо ко мне относилась, и её муж тоже знал меня. Я объяснила, что хочу попытаться поехать, не дожидаясь пропуска, и он, зная о болезни мамы, согласился помочь.
- Я дам тебе лошадь с телегой, чтобы доехать до станции, - сказал он. - Возница подождёт; если вам не удастся сесть на поезд - он привезёт вас обратно.
Я поблагодарила и поспешила домой, сообщить маме, что назавтра мы поедем к папе. Она была счастлива, не зная, что без пропуска и денег шансов доехать у нас было не густо.
На следующий день я уложила маму на телeгу, погрузила туда же пару узлов, села сбоку, и мы доехали до станции.
Подошёл поезд, и счастливчики с билетами пошли на посадку. Проводники строго проверяли билеты, и я не знала, что делать. Наконец мой взгляд остановился на молодой проводнице, которая показалась мне симпатичной. Я взяла узлы, и мы с мамой подошли к вагону.
- Билеты, пропуск, - привычно потребовала она.
- Послушай, у нас нет пропуска, поэтому не купить билеты, - ответила я. - Но у нас есть хлеб, сало, водка и деньги. Посади нас, и мы в долгу не останемся.
- А если контролёр? - спросила она, недоверчиво глядя на меня.
- Мы тебя не подведём. Надо будет - с поезда спрыгнем, - продолжала упрашивать я.
Поезд должен был вот-вот отойти, и она решилась.
- Ладно, залезайте.
Вдвоём мы помогли маме взобраться по высоким ступенькам, и я, повернувшись, махнула нашему вознице, чтобы он уезжал.
Поезд тронулся, и мы прошли в вагон. Свободна была только одна боковая верхняя полка. На нижней лежал мужчина лет тридцати. Обладатели четырёх полок у окна, трое молодых мужчин и молодая женщина, играли в карты.
- Мы на пол сядем, - сказала я, понимая, что на верхнюю полку маму не поднять.
- Подожди-ка, - сказала проводница. - Слышь, командировочный, - обратилась она к лежавшему мужчине. - Уступи нижнюю полку больной бабуле. Тебе всё равно скоро выходить.
"Бабуле" в то время было всего 56 лет. Но в связи с болезнью и недоеданием она так выглядела, что командировочный, взглянув на неё, тут же залез на верхнюю полку. Мама легла на нижнюю полку, а я села у неё в ногах.
Через некоторое время проводница позвала меня в служебное купе.
- Ну, давай рассчитываться,- сказала она.
- Понимаешь, у меня безвыходное положение, - призналась я. - Нам с мамой во что бы то ни стало надо доехать до Чкалова, вот я тебе и соврала. В общем, делай со мной, что хочешь, а ничего у меня нет.
- Да я ещё на перроне по вашему виду поняла, какие вы богачки, - махнула рукой проводница. - Ладно уж, поезжайте. Чаем я вас поить буду. Но, если войдёт контролёр - придётся вам сойти. И вот что ещё. Четверо, что у окна сидят - воры. Они освободились из лагеря и едут из Сибири в Казахстан, на поселение. В Чкалове у них пересадка. Если чего увидишь или услышишь - молчи, а то плохо будет. А я им скажу, чтобы вас не обижали.
Ночью мы проснулись от громких криков. Мужчина лет сорока бегал по вагону и кричал, что у него украли портфель вместе с деньгами, паспортом и командировочным удостоверением.
- Хоть бы документы-то отдали, - сказала пришедшая на шум проводница, покосившись на наших соседей.
- Были бы - конечно, отдали бы, - отозвался самый крупный из них, очевидно, главарь. - А чего толку кричать? Надо сойти на станции и в милицию обратиться. Они запрос по месту работы сделают и документы восстановят. Слышь, хорош орать, люди спать хотят.
Потихоньку вагон затих, но мне уже не спалось.
Утром наши соседи сошли на станции и вернулись нагруженные едой.
- На, бабушка, хлеба и колбаски поешь, - сказал один из них, протягивая моей маме продукты.
- За хлеб спасибо, а колбасу я не буду, - отозвалась она. - А трейфе, - шепнула она мне.
- Ты что? Колбаска хорошая, свежая. Не хочешь сама - пусть дочка поест.
Поскольку во рту у меня уже сутки ничего, кроме пустого чая, не было - уговаривать меня не пришлось.
На каждой станции воры отправлялись на промысел и, возвращаясь с добычей, щедро делились с нами, так что все трое суток пути мы голодными не были.
Подъезжая к Оренбургу, я стала волноваться, понимая, что мама не сможет пойти со мной на поиски папы, а оставлять её одну на вокзале я боялась.
- Ты чего такая смурная? - спросил меня один из воров. Узнав, в чём дело, они стали утешать меня, говоря, что им надо компостировать билеты, и они присмотрят за моей мамой, пока я схожу за отцом. Мне это не очень понравилось, но выбора не было.
Перед выходом я обняла и поблагодарила нашу проводницу. Воры помогли моей маме спуститься по ступенькам, я подхватила свои узлы и мы вошли в здание вокзала. Там мы усадили маму на лавочку, и я побежала за папой.
Мне удалось довольно быстро найти завод, где он работал, и я попросила позвать его. Папа очень удивился и обрадовался, увидев меня, расцеловал и стал расспрашивать, но я объяснила, что мама на вокзале под присмотром наших попутчиков, и я боюсь, что они скоро уедут и она останется одна. Мы поспешили к вокзалу.
Войдя в зал ожидания, я ахнула. Мама сидела на той же лавочке, а рядом с ней стояло десятка полтора чемоданов, саквояжей и сундучков. Видимо, воры устроили здесь склад краденого.
- Ну что, Алла, нашла отца? - спросил, подходя с очередным чемоданом, главарь. - Видишь, мамаша твоя в полном порядке. Бери чемодан, какой нравится.
- Спасибо, нам ничего не надо, - испуганно ответила я, помогая маме подняться.
- Ну, тогда будь здорова. - Он поставил чемодан и уселся на ту же лавочку.
- И только выйдя с родителями из вокзала, я облегчённо вздохнула, - закончила свой рассказ 82-летняя Алта Абрамовна.
Только теперь мы заметили, что уже стемнело. Мой тесть включил свет, и все молча сидели за столом, размышляя о событиях более чем 60-летней давности. В комнате витал лёгкий аромат сирени.