Лозовский, широко шагая, пересек ставший до боли родным коридор института клонирования. Шел 2012 год, март, на улице тепло, но он не интересовался солнечными деньками. Если бы его спросили, когда он в последний раз гулял по парку с Людой, он бы даже не сразу вспомнил кто такая эта Люда, хотя поженились они всего год назад.
Распахнув дверь лаборатории, он едва не сбил с ног профессора Курье, почтенного старца и своего наставника. Седовласый, с окладистой бородой и неизменными очками в черной оправе, покоившимися на кончике носа, он казался воплощением спокойствия, и они с Лозовским составляли странный контраст.
- Миша, осторожней, вы когда-нибудь покалечите меня или убьетесь сами, - назидательно промолвил Курье, глядя, как обычно, поверх очков. Лозовский часто думал о том, что эти очки не несут никакой смысловой нагрузки кроме противовеса на длинноватом носу профессора.
- Простите, Степан Давыдович, я спешу.
- Редкий случай! - Профессор укоризненно покачал головой. - Сегодня у тебя ответственный день. Ты все сделаешь сам, или тебе помочь?
- Сам, только сам. Одного лаборанта достаточно, - протараторил Лозовский.
- Я все равно постою рядом. Полюбопытствую. Хотя, повторюсь, идея ваша безумна. Пустая трата времени и средств. Вы талантливый ученый, и все же фантазируете, как мальчишка. Ну где это видано...
Тут его речь прервал лаборант:
- Михаил Ефремович, она готова!
Лозовский бросил извиняющийся взгляд на Курье и метнулся вглубь ярко освещенного кабинета, в данный момент походившего на операционную.
- Миша, вы справитесь с анестезией? - Крикнул ему вслед профессор, но ответа так и не дождался.
Пациентка стояла прямо в лаборатории, в специально оборудованном боксе. Изящная ахалтекинская кобыла с большими, печальными глазами. Ей не было больно, она просто устала. Так думал Лозовский, дневавший и ночевавший подле нее. Он сам делал все замеры, анализы, снимки. Снимками и графиками были увешаны все стены кабинета.
Лозовский был ученым до мозга костей. Он месяцами не появлялся дома, и жена уже, скорее всего, подала на развод, но какое это имеет значение теперь, когда он на пороге открытия, которое перевернет мир. Он никого не подпускал к животному, он был суеверен и тщеславен. Сам, все сам. Сам менял подстилку, сам кормил, сам поил. Только для ректального исследования звал помощников, кобыла едва не убила его, когда он попытался провести ректальное исследование самостоятельно. Только бы ничего не случилось...
Огромный, ярко освещенный зал. Лозовский стоит перед огромной аудиторией. Его буквально сверлят сотни испытующих глаз. Молодой выскочка? Гений? Очередная посредственность? Именитые ученые сидят, скрестив руки на груди или нетерпеливо постукивая "Уотерменами" и "Паркерами" по столам. Кто он, этот молодой, всклокоченный, худощавый парень в сером костюме и галстуке не в тон? Стоит за кафедрой, нервно вращая глазами и перебирая бумаги доклада. Может быть, он просто не подготовлен? Что ж, посмотрим.
Лозовский бросает последний взгляд на своих судей. Сейчас они увидят то, от чего добрую половину из них хватит инфаркт. Ну, держитесь, вы, считающие себя учеными. Сейчас вы поймете истинный смысл слова "открытие", и все ваши научные изыскания покажутся вам самим детским лепетом. Я читаю сомнение в ваших глазах. Посмотрим, какая буря эмоций исказит ваши лица. Это следовало бы запечатлеть на камеру. Итак, начнем.
Лозовский представился.
- Позвольте мне нарушить последовательность, и, прежде чем я назову тему своей диссертации, я хотел бы представить вашему вниманию результат, - выпалил Лозовский. Он хотел произвести фурор, и плевать ему хотелось на недовольный шепоток, пробежавший по аудитории.
Лозовский сделал шаг к двери, распахнул ее, и вывел на сцену полугодовалого жеребенка. Худой, золотистой масти, с огромными, полными испуга глазами. Взгляд притягивала необычно широкая грудь и какое-то подобие седла на спине. Может быть, декоративное, странной формы. В зале поднялся недовольный гул.
Неожиданно кто-то из зрителей щелкнул фотокамерой. Жеребенок испугался вспышки, вздрогнул всем телом, и то, что все приняли за седло, расправилось за спиной огромными крыльями. Кто-то из дам упал в обморок, воцарилась мертвая тишина. Фурор произведен.
Первые два года жизни Гриф провел в лаборатории. Лозовский изучал его физиологию, поведение, развитие. Каждое выпавшее при линьке перышко было пронумеровано и хранилось в отдельной колбе. Лозовский похудел, жена давно ушла от него, и он, фактически, жил в институте. Со временем он понял, что признание собратьев по цеху и толпы журналистов, интервью на телевидении и денежные премии - отнюдь не самое главное. Он чувствовал себя Создателем. Он перевернул страницу научной истории и открыл новую главу, да и это не главное. Главное - перед ним стояло существо, доселе невиданное, сказочное, невозможное! Золотистый жеребец, изящный аргамак с могучими крыльями орла. Гипертрофированные мышцы груди могли бы, возможно, поднять тело аргамака в воздух, но Лозовский боялся рисковать. Он боялся потерять Грифа, не был уверен, что сердце выдержит. Следующего своего питомца он обязательно научит летать, только не Грифа. Слишком велик риск.
Второго пегаса Лозовский уже вынашивал в своей гениальной голове. Оставалось только найти подходящий материал. И когда материал был найден, и ученый погрузился в новые изыскания, Гриф переселился в виварий при институте.
Для этого пришлось снести стену между двумя денниками, чтобы сделать один, просторный. Когда конюх раздавал кашу в обед, все лошади ржали, некоторые кружили вокруг своей оси, а Гриф при этом хлопал крыльями.
Выглядел он неважно. Худой, болезненный, с недоразвитой мускулатурой от недостатка движения. Подкупал миролюбивый характер коня - он никогда не кусался, ни разу никого не лягнул. Лозовский навещал его редко, зато регулярно приходил лаборант, делал инъекции каких-то препаратов и смазывал перья на крыльях - ведь Гриф был все же не птицей, и не мог ухаживать за собой.
Молодой конюх Витя, что дежурил по ночам, часами сидел у Грифа в деннике. Словно не мог наглядеться на чудо, которое вот-вот растворится в воздухе, из которого возникло по волшебству. И вот однажды он принял решение, будь что будет, решил он. Надел на коня недоуздок, и, среди ночи, пока никто не видел, он вывел Грифа на улицу.
Гриф шел за ним покорно, лишь иногда останавливаясь и озираясь по сторонам. Витя привел коня в леваду и пошел по кругу. Конь слегка пошатывался с непривычки. На второй день Витя побежал, Гриф затрусил следом. Движения его были скованы и неуклюжи. Потом Витя научил коня бегать на корде. Так продолжалось около месяца. Мышцы Грифа окрепли, он стал больше есть, и Лозовский не мог понять, в чем дело. Он искал ответ в своих формулах, и, наверное, нашел, он ведь считал себя почти богом.
Курье шел по своим делам, когда Лозовский, громко пыхтя, догнал его в коридоре.
- Степан Давыдович, нужен ваш совет, - задыхаясь, промолвил он.
- Что стряслось? - Очки профессора соскользнули до самого кончика носа.
- Отторгается. Ничего не понимаю, делаю все как тогда, а он, зараза, вылетает, как из пушки. Не приживается, и все тут.
- Ну, милый мой, я вам тут не советчик, - ответил профессор. - Я, видите ли, давно говорил, что это дохлый номер.
- А как же Гриф? С ним-то все получилось!
- Боюсь, Миша, вам просто невероятно повезло. Вы верите в бога?
- В како... А, в бога... Да нет, не верю. Прошу вас, посмотрите мои препараты! Я где-то ошибся, и не пойму где!
- Нет, Миша, я видел ваши препараты и ваших животных уже тысячу раз. Мне правда очень жаль, но я бессилен.
Выходит, Гриф - это все что у меня осталось, подумал Лозовский. Конечно, отступать ни в коем случае нельзя. Эксперимент необходимо повторить! И даже если Гриф - венец моего творения, все равно я - Творец!
Ночь, лето 2015 года. Витя стоит в середине левады, держит в руках конец ярко-красной корды. Крылатый конь рысит по кругу, движения его легки и пружинисты.
- Галоп! Ну же, галоп! - Командует Витя.
Гриф поднимается в галоп и расправляет могучие крылья. Размах почти четыре метра. Дикая озорная искорка загорается в его восточных глазах, и Витя видит ее. Он радуется. Он подарил коню радость движения, он вырвал его из заточения, спас его. Витя чувствует себя Спасителем.
Взмах, другой, третий... Витю обдает ветром, будто неподалеку приземляется вертолет. Конь взлетает. Алая корда вываливается из Витиных онемевших рук. Тяжело полоща крыльями, Гриф поднимается все выше и выше...
Из ворот выбегает взлохмаченный Творец, ошарашенный Спаситель стоит посреди левады, и оба заворожено глядят в небо.
Полет длился каких-то пару минут. Боль в груди - это сердце. Мне надо больше сердца, это слишком мало... Кто я?...