Зима на севере Имбрии в этот год выдалась на редкость снежная. Все окрестности Лох-Баада замело, да и сам город стал похож на вылепленный гигантским ребенком снежный замок. С того времени, как Нааб обнаружил следы вражеских лазутчиков в зарослях у ручья, прошло больше месяца. Вначале эта весть произвела большой переполох в городе и особенно окрестных деревнях. Те, у кого были родственники в Лох-Бааде, поспешили перебраться в город, оставив свои деревенские дома. В городе спешно готовились к обороне, укрепляли стены и ворота, ежедневно проводили учения. На границе были выставлены дополнительные посты, в Пур отправлялись гонец за гонцом с просьбой о подкреплении. Нааб, согласно приказу, несколько раз в день объезжал свой участок границы. Однако больше лазутчики не появлялись, и никаких следов вражеских отрядов обнаружить не удалось. Напряженное ожидание постепенно сменилось надеждой, а затем жизнь снова вернулась в свое прежнее русло. Нааб, наконец-то, смог вернуться в усадьбу у Старого Брода. Вынужденная разлука с Лииной мучила его. Теперь же он мог без помех, как ему казалось, встречаться с ней, тем более, что и Лиина была раде его возвращению. Однако, судьба выстраивала перед влюбленными одно препятствие за другим. Тайные ночные свидания в саду пришлось отменить. Ночью там было холодно и неуютно, к тому же следы на снегу могли выдать их. Встречаться в доме тоже было непросто, Нааб жил в одной большой комнате с тремя своими солдатами, отделенный от них лишь тонкой занавеской. Оставалась комната Лиины, но и тут надо было соблюдать крайнюю осторожность, так как за стеной спала старая служанка, обладавшая чутким сном. Когда Наабу удавалось незамеченным пробраться на женскую половину, влюбленным приходилось сидеть тихо-тихо, как мышкам, боясь пошевелиться. Но поскольку они находились еще на той стадии, когда бесконечные разговоры с любимым человеком составляют главную радость, такое положение не могло их устроить.
И выход был найден. Нашла его, конечно, Лиина. Выросшая на окраине Леса, она знала каждую тропинку, каждое дерево в округе. В детстве отец не раз брал ее с собой на охоту. Позже она ходила туда уже сама, за ягодами, за грибами, или за хворостом. По хитроумному плану Лиины Нааб должен был притвориться заядлым охотником. Под этим предлогом он мог бы уходить из усадьбы. Самой же ей найти благовидный предлог для похода в лес было несложно. Для видимости уходя в разные стороны, они могли бы позднее встречаться в условленном месте. Гулять вместе по зимнему лесу, что могло быть приятнее. К тому же к их услугам всегда была старая охотничья сторожка. Таков был план. На деле же все вышло гораздо удачнее.
За завтраком Нааб, как бы невзначай упомянул, что собирается сегодня поохотиться.
- Идти одному в Лес - это безумие. - возразил отец Лиины, - Господин, ты не знаешь Дар-Друкка! Заблудиться здесь легче легкого.
- Пустяки! Заблудиться? Зимой? Да я просто вернусь по своим же следам!
- Э! Молодой господин, Дар-Друкк не простой лес! Здешние духи коварны! - старик усмехнулся, - Да и мало ли что! Лучше взять опытного проводника, так будет надежнее. Вот хоть дочка моя тебя проводит! Лиина!
Девушка скромно подняла глаза на отца. Сердце ее замерло, она сама не ожидала такой удачи.
- Слышишь, наш молодой господин собирается поохотиться! Ты проводи его, покажи наш Лес! - и, обернувшись к Наабу, с гордостью добавил, - Она хорошо знает окрестности. В лесу как дома. Я сам ее учил!
Итак, вопрос решился сам собой. Не пришлось прибегать к обману, не пришлось придумывать никаких предлогов. Долгих уговоров не понадобилось, влюбленные собрались очень быстро. Лиина в своей пушистой шубке с капюшоном, из которого выглядывал только ее нос, была похожа на какого-то неизвестного, немного смешного, но очень милого зверька. Наабу захотелось крепко-крепко обнять ее, но в присутствии посторонних он вынужден был сдерживать свои чувства.
Самого Нааба также одели в меха. "Ну и дурацкий же у меня, должно быть, вид - подумал Нааб, оглядывая себя, - настоящий северный дикарь". Особенно смешными показались ему штаны, наподобие тех, что носят танцовщицы в Пуре, но только не из легкой прозрачной ткани, а сшитые из шкур мехом наружу. Впрочем, Нааб не мог не признать, что меховой наряд, который он теперь носил, гораздо более приспособлен к местным условиям, чем традиционные одеяния жителей Пура. Чтобы легко идти по глубокому снегу и не проваливаться, на ноги ему надели овальные плетеные снегоступы, сделанные из гибких ивовых прутьев и кожаных ремешков. Нааб видел такие на киллохах, которые приходили прошлой зимой в Нур-Фер, но сам никогда не носил подобных. В Пуре, где снег большая редкость о таких приспособлениях мало кто слышал. Да и охотились на юге иначе; в основном это была загонная охота, на лошадях, с собаками, с большим количеством людей.
Ходить в снегоступах оказалось занятием не простым, по началу Нааб то и дело цеплялся одной ногой за другую, но после небольшой тренировки он стал ходить более-менее сносно. Сборы были окончены и Нааб с Лииной, наконец, отправились на охоту. Дичи в лесу было много, весь снег был испещрен следами, но они так ничего и не поймали, слишком уж они были заняты друг другом. Когда непрерывно смотришь в глаза любимого человека, трудно заметить зайца или лису, даже если они сидят прямо у тебя под носом.
Позднее они много раз уходили охотиться в лес, используя почти все свободное время, которое оставалось у Нааба после выполнения служебных обязанностей. Теперь он не должен был так часто, как раньше объезжать окрестности, про вражеских разведчиков уже никто не вспоминал, но иногда ему, все же, приходилось это делать, к его собственной досаде и к досаде Лиины. Старый охотничий домик в Лесу стал их вторым домом, прибежищем их любви, островком, где они могли быть полностью счастливы, могли забыть обо всем на свете. Конечно же, им было не до охоты, и возвращались они, по большей части, с пустыми руками, рассказывая каждый раз новую историю про дичь, которая "чуть не попалась им в руки". Лишь изредка молодые люди выбирали время, чтобы подстрелить пару больших жирных птиц, называемых лесными петухами. Лиина рассказала, что назвали их так за то, что весной самцы устраивают между собой бои, и наскакивают друг на друга, точь-в-точь как домашние петухи. Весь год они носят иссиня-черный наряд, но зимой становятся почти совсем белыми, так что разглядеть их в лесу бывает непросто. Лиина и Нааб частенько встречали небольшие стаи этих птиц, сидящих на деревьях. Птицы были настолько глупы, что порой не улетали, даже когда Нааб стрелой сбивал одну из них. Поскольку Лиина тоже неплохо стреляла из лука, влюбленные иногда устраивали состязания, стреляя по птицам стрелами без наконечников. Правда, здесь, на Севере, лесные петухи не считались серьезной добычей.
Бесхитростный старик-управляющий, отец Лиины, сначала пытался давать Наабу советы о том, как лучше охотиться, но вскоре, вероятно решив, что Нааб совершенно никудышный охотник, махнул на него рукой. Однако, не все жители усадьбы у Старого Брода, были столь же наивны, как управляющий. Служанки в усадьбе стали перешептываться и втихомолку подсмеиваться над Лииной, и, поскольку она не знала, как к этим пересудам отнесется отец, влюбленным пришлось изменить тактику. Они стали меньше встречаться на людях, а в лес старались уходить порознь, встречаясь затем в заранее условленном месте. Изменился и способ охоты. Чтобы не тратить время на выслеживание дичи, Лиина научила Нааба ставить силки. Теперь дичь попадалась в ловушку сама, благо зверья вокруг было много, оставалось только обойти силки и вытащить добычу. Чаще всего это были зайцы, но попадались куницы и другие зверьки.
Трудно сказать, сколько еще могли Нааб с Лииной морочить голову жителям усадьбы, и чем бы это все кончилось, но внезапно произошло событие, которое резко изменило жизнь и в усадьбе, и в городе, да и, пожалуй, во всей Имбрии.
Зима подошла к концу. Солнце светило совсем по-весеннему, снег кое-где начал таять, и лес наполнился треньканьем синиц и журчанием небольших ручейков. Сезон охоты заканчивался, да и в усадьбе с наступлением весны появилось много хлопот, так что Лиине все труднее стало выбираться в лес. Однако, влюбленные все же решились на очередную, и очевидно последнюю, вылазку. Вышли из усадьбы они порознь и, как обычно, встретились у охотничьего домика. Погода было великолепная, и влюбленные решили не сидеть в домике, а пойти прогуляться по лесу. Они слегка подкрепились тем, что принесли из дома, так как время было ранее, и позавтракать они не успели. Затем пустились в путь. Так шли они довольно долго, блаженствуя под теплыми солнечными лучами, перепрыгивая небольшие ручейки и беседуя о том, о сем. Наконец, Нааб вспомнил, что неплохо бы подстрелить какую-нибудь дичь, чтобы не возвращаться с пустыми руками. Ловушек он в этот раз не поставил, поэтому они углубились в чащу, оглядываясь в поисках подходящей добычи. Нааб достал из колчана стрелу, чтобы быть наготове, когда появится что-то достойное внимания. Однако, ко встрече, которая ему предстояла, он был явно не готов. Продираясь сквозь заросли ивового молодняка, Нааб, буквально нос к носу, столкнулся с огромным животным, похожим на горбатого безрогого оленя. Лиина, конечно же, много рассказывала ему о местных животных, и даже показывала их следы, но, так как они никогда далеко от усадьбы не уходили, то Нааб не встречал ничего подобного. А в Нур-Фер у него и вовсе не было возможности изучать лесных обитателей. Вернее, пару раз со стен крепости он видел нечто подобное, но животные были очень далеко и, к тому же, быстро исчезли из виду, так что Нааб принял их за больших оленей. Внезапная встреча с таким лесным великаном, как мапи (так называют этого зверя киллохи) может обескуражить даже более опытного охотника, чем Нааб. От неожиданности сотник выронил стрелу. Лиина, шедшая чуть сзади, тоже увидела зверя и замерла, боясь его вспугнуть. Огромный и величественный возвышался мапи над людьми, медленно поводя ушами и, словно старик, что-то пожевывая своими мягкими и влажными губами. Сам он был бурого цвета, но ноги светло-серые, почти белые, на шее, под головой, у него болтался большой кожаный нарост. Зверь удивленно смотрел на людей, люди смотрели на зверя. Немая сцена длились несколько секунд, затем мапи, видимо, решил, что пришельцы не стоят особого внимания, и стал обдирать кору с молодого деревца. За это время Нааб пришел в себя и понял, что перед ним настоящая добыча, не то что зайцы или птицы. Стрелял он неплохо, и сейчас в нем вдруг вспыхнул охотничий азарт. Медленно, чтобы не испугать зверя, Нааб потянулся за новой стрелой. Как ни осторожно было это движение, оно все же не понравилось лесному великану, и он, фыркнув, двинулся прочь. Нааб быстро натянул тетиву и послал стрелу ему вслед. Зверь резко скакнул, и ломая молодняк ринулся в чащу. Следы крови на снегу ясно показывали, что он ранен.
- Быстрей! - крикнул Нааб Лиине, и бросился за раненым животным. Впереди слышался треск ломаемых сучьев. Пробираться сквозь ивовые заросли было нелегко, но они бежали, что было сил. Наконец, запыхавшись, Нааб и Лиина выскочили на небольшую поляну. Мапи лежал у самого края, бока его еще тяжело вздымались, но с каждым разом все меньше и меньше. Вскоре он затих. Нааб и Лиина радостно переглянулись, вот это была удача! Нааб достал нож, намереваясь снять со зверя шкуру, но рука Лиины легла ему на плечо. Нааб обернулся. Лиина напряженно смотрела куда-то в сторону.
- Ты что-нибудь чувствуешь? - спросила он.
- Нет!
- По-моему пахнет дымом.
Они пересекли поляну и углубились в лес. Действительно, теперь Нааб явственно различал слабый запах дыма. Вдалеке послышались какие-то звуки, похожие на человеческую речь, но слов было не разобрать. Вот заржала лошадь. Между деревьями появились широкие просветы. Снег здесь был изрядно истоптан людьми, часть деревьев вырублена. Осторожно подползли молодые люди к тому месту, где лес кончался. Они находились на небольшой возвышенности, и перед ними расстилалась почти безлесная долина. Вдали смутно чернели горы. У Нааба бешено заколотилось сердце, Лиина испуганно глядела вниз. Вся долина представляла собой огромный лагерь. То тут, то там виднелись наскоро сооруженные, крытые шкурами палатки, горели костры, у костров сидели люди. Лошади, много лошадей, бродили по долине. Ветер дул с гор, он доносил до Нааба и Лиины запах дыма и отрывки фраз. Язык был им не знаком, он скорее походил на карканье ворон, короткие фразы будто резали воздух. Да и люди, насколько можно было видеть, были одеты странно. Они не походили ни на имбров, ни на местных жителей. Это был настоящий военный походный лагерь, и армия, остановившаяся тут, была огромна. Нааб и Лиина переглянулись, и в глазах у них было одно только слово - валхи!
Быстро отползли они обратно в заросли, и бросились бежать. Теперь было не до охоты, нужно было как можно быстрее предупредить обитателей усадьбы. Солнце перевалило уже за полдень, и, судя по всему, дикари не собирались двигаться с места. Вероятно, они останутся здесь на ночлег, и есть еще полдня и ночь, чтобы предупредить гарнизон Лох-Баада и приготовиться к обороне. Нужно было спешить. Враги могли послать передовой отряд на разведку. Быть может они уже на подходе к усадьбе. Нааб боялся даже подумать об этом - вряд ли десяток его воинов и несколько работников-мужчин смогут оказать серьезное сопротивление.
Как они бежали! Лиина ничуть не отставала от Нааба. Чтобы легче было бежать, они бросили мешок с провизией и взятыми в дорогу вещами, лук Нааба остался где-то около убитого мапи. Под жарким весенним солнцем они обливались потом, Нааб даже сбросил с себя тяжелую меховую куртку. Обратная дорога казалась бесконечной. Увлеченные прогулкой и погоней за раненым зверем они и не подозревали, что ушли так далеко. Несколько раз они останавливались немного передохнуть. Нааб где-то зацепился ногой за ветку, торчавшую из-под снега, и завязки на одном снегоступе порвались. Теперь он одной ногой проваливался в снег. Лиина же поскользнулась в ручей и промочила обе ноги. Тем не менее, они все же добрались до усадьбы, и тяжело дыша влетели в ворота, ко всеобщему удивлению.
- Валхи! - только и смогли крикнуть они. В усадьбе поднялся страшный переполох. Все решили, что дикари гонятся за сотником по пятам, и вот-вот ворвутся в ворота. Управляющий приказал ворота срочно запереть, воины, в спешке похватав свое оружие, бросились к стенам. Но немного отдышавшийся Нааб остановил их, и объяснил в чем дело. Он справедливо считал, что бессмысленно оборонять усадьбу против всей армии валхов. Даже все воины Лох-Баада, выйдя в чистое поле, не смогли бы противостоять столь многочисленному противнику. Оставалась только одна надежда - укрыться за стенами города. Поэтому Нааб приказал немедля собираться в дорогу. Все самое необходимое должно быть погружено на телеги и лошадей как можно скорее. Одного из своих солдат сотник послал с известием в Лох-Баад, другого вверх по ручью, чтобы предупредить об опасности расположенные там поселения. Еще одного человека пришлось послать к переправе, чтобы он дал знать, если враги появятся на той стороне ручья.
Трудно описать, какая творилась в усадьбе суматоха. Солдаты запрягали лошадей, женщины вытащили во двор всю утварь, которую только можно было раздобыть в доме. Большинство этих вещей, к великому сожалению хозяек, пришлось оставить, так как уместить все это в две имевшихся в усадьбе повозки не было никакой возможности. Вещи стащили в подвал, в самый дальний угол, и замаскировали сеном и старым тряпьем в надежде, что враги не заглянут сюда.
Наконец, сборы были закончены. Нааб снял караульного у переправы, и тяжело груженые повозки медленно двинулись в путь. Большинство взрослых шли пешком, и только дети сидели на повозках. Солдаты, верхом по обе стороны дороги, охраняли процессию. Нааб ехал позади всех и постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что враги не преследуют их.
Повозки преодолели уже половину пути, когда Нааб, оглянувшись в очередной раз, увидел вдалеке несколько черных силуэтов, четко выделявшихся на белом снегу. Всадников было около десятка, они догоняли обоз, бешено нахлестывая своих лошадей. Хотя до города было уже недалеко, но повозки и люди двигались очень медленно, так что ускользнуть от преследователей было невозможно. Оставалось только принять бой. По приказу Нааба солдаты сбросили на дорогу мешки, навьюченные на их коней, и обнажили оружие. Женщины и дети спрятались за повозками, остальные выстроились на дороге, готовясь сражаться до конца. Между тем дикари были уже совсем близко. Несколько имбров выпустили стрелы по врагу, но не нанесли ему видимого урона. Дикари ворвались в ряды имбрийских всадников как вихрь. Это были здоровенные детины, от шеи и до ноздрей заросшие волосами, так что практически Нааб видел лишь их глаза. Все они скакали без седел, на их лошадях были только некие подобия удил, да кожаный повод, за который держался всадник. Валхи были одеты в медвежьи шкуры и вооружены копьями, топорами и дубинами. Нааб успел лишь отклонить голову влево и копье дикаря прошло у самого его уха. Сотник ударил врага мечом в бок, и тот тяжело привалился к лошадиной шее, но другой валх уже замахнулся дубиной над головой Нааба. Отбиваясь от наседающего врага, Нааб слышал звонкие металлические и глухие удары, доносившиеся со всех сторон, злобные вопли валхов, крики раненых, визг перепуганных женщин, ржание коней. Лошади дикарей были такие же злобные, как и их хозяева, они пытались укусить за ногу противника или, на худой конец, его коня.
Нааб с ожесточением отбивал удары, наносимые ему косматым валхом, как вдруг поучил неожиданный удар по плечу сбоку. Сотнику пришлось изо всех сил вцепиться в гриву Красотке, чтобы не упасть. В голове промелькнула мысль, что сейчас последует второй удар, который и добьет его. Но удара не последовало. Когда он снова утвердился в седле, валхи, что есть духу, удирали к броду. Нааб обернулся. Со стороны Лох-Баада, ему на выручку, скакал отряд имбрийских воинов. Сотник оглядел поле битвы. Трое его солдат были ранены, двое мертвых валхов лежали на снегу, на котором, то там, то здесь, ярко алели пятна крови. Нааб стал искать взглядом Лиину. Она сидела около повозки, наклонившись над своим отцом. Он был серьезно ранен копьем в бок. Нааб соскочил с коня и вместе с одним из солдат уложил старика на повозку. Лиина, со слезами на глазах, прильнула к его груди. "Ничего, ничего, все будет хорошо! Мы сейчас отвезем его в город" - обнимая ее, только и смог прошептать Нааб. Они подобрали брошенные вещи, и, под охраной подоспевшего отряда, поспешили в Лох-Баад.
8.
Дети Ирмина.
Валхи, дикари, как прозвали их имбры, а за ними и все другие народы Имбрии, сами себя называли ирмингами, то есть детьми бога-громовержца Ирмина, сурового бога-воина, в минуты раздражения насылавшего на людей гром и молнию. Именно он создал Большого Медведя, так ирминги называли весь мир, ибо он представлялся им огромным медведем, на котором вместо шерсти росли леса, а птицы были всего лишь вьющимися над ним комарами. Ирминги жили среди дремучих северных лесов и комариных болот, они и представить себе не могли, что далеко на юге, за горами, есть страны, где за многие дни пути можно не увидеть ни одного дерева, где только песок да камни. Собственно ирминги не представляли собой единого народа, это были несколько, а точнее семь, родственных племен, иногда живших в мире, иногда же воевавших между собой.
В былые времена они жили гораздо севернее Больших гор (у имбров и пурпундийцев эти горы назывались Северными или Столпами Нисса, а ирминги звали их Большими или Южными). Севернее всех жили рильги, наиболее воинственное племя, затем сингулы и тускулы, гилинги, ардинги и сингарии, и, наконец, южнее всех - моринги. Именно моринги первыми поселились у подножия Больших гор, изгнав отсюда небольшое племя кигвиков. Последние вынуждены были перейти через перевал и укрыться на болотистых островах озера Гуаллох. Победив кигвиков, моринги столкнулись с гораздо более сильным противником, с киллохами. Горцы то и дело нападали на них, иногда нанося довольно сильный ущерб. И тогда моринги призвали на помощь остальные племена. Так получилось, что все семь племен ирмингов поселились у подножия гор. Последними сюда перебрались рильги и, будучи племенем весьма воинственным, сразу же затеяли ссору с остальными ирмингами. Однако в неравной борьбе они были разбиты и поселились вдали от соплеменников, на востоке. Оставшиеся племена образовали союз во главе с ардингами, и довольно успешно отражали набеги горцев. Иногда им удавалось перебраться через горы и напасть на равнинных жителей, иногда жители равнин нападали на них. С возникновением на юге сильного государства имбров у ирмингов появился новый могущественный противник. Дикари потерпели несколько серьезных поражений, но столкновения с имбрами многому научили их. Первоначально ирминги не имели лошадей, в сражениях с пешими горцами или кигвиками это не имело большого значения. Теперь же вожди ирмингов поняли всю силу кавалерии. Похищая или покупая лошадей у равнинных жителей, ирминги занялись коневодством. Будучи от природы очень смышленым народом, они быстро научились ездить верхом не хуже любого пурпундийца. Наконец, они помирились с рильгами и создали новый союз, названый Союзом Семи Племен. В горах и предгорьях наступило длительное затишье, горцы платили дань имбрам, и лишь редкие стычки между киллохами и ирмингами нарушали всеобщий мир.
Вскоре Союз Семи Племен возглавил вождь ардингов Ильг. Он был храбр, силен, жесток и необуздан. Под его руководством ирминги набирали силы для того, чтобы отомстить своим врагам. Дважды за это время горцы предпринимали походы в северные предгорья, и дважды Ильг выходил победителем из сражений. Но вскоре он пал жертвой своей необузданности. Вождь ирмингов умер во время одного из пиров, умер от обжорства, с выпученными глазами и огромным куском мяса, застрявшем в глотке. Сразу после его смерти в стане ирмингов начался раздор. Ардинги хотели видеть вождем Союза молодого Ираха, сына умершего вождя. Еще при жизни отца, будучи шестнадцатилетним юношей, Ирах участвовал в последнем походе против горцев и показал себя смелым воином. Но вожди сингулов были против. Давно уже мечтали они поставить главой Союза человека из своего племени. Борьба между ардингами и сингулами грозила вылиться в настоящую войну, когда, наконец, было решено устроить поединок между вождями этих племен. Ирах, которому к тому времени исполнилось девятнадцать лет, вышел из боя победителем, сразив насмерть более опытного вождя сингулов.
Став главой Союза, Ирах предпринял несколько победоносных походов против горцев. Правда, заходить далеко в горы ирминги не решались, и нападали только на кланы, жившие в предгорье, однако и этого хватило, чтобы киллохи, не получая поддержки со стороны имбров, стали все больше склоняться к миру с ирмингами. Наконец, в результате переговоров, между некоторыми горными кланами и ирмингами был заключен союз. Осенью 1550 года по имбрийскому календарю Ирах, собрав огромное войско, в которое входили воины шести племен и некоторых горных кланов, двинулся через перевалы на южную равнину. Рильги собирались вторгнуться на равнины отдельным войском, обойдя горы по восточному побережью. С собой дикари везли свои семьи: жен, детей и весь свой нехитрый скарб. Они были уверены, что идут завоевывать новые земли, на которых поселятся навсегда.
Ирах надеялся перезимовать по ту сторону Больших гор. Он ожидал ожесточенного сопротивления со стороны имбрийского гарнизона, и был весьма удивлен, когда его передовые части, а это был отряд киллохов под водительством Уайока, захватили крепость Нур-Фер, считавшуюся одной из сильнейших, абсолютно без боя. Начавшиеся дожди, а затем и рано выпавший снег, утвердили Ираха в его решении зимовать в Нур-Фер.
Все это время Каррах находился в войске ирмингов. Два раза он отправлялся в горы, чтобы доставить в Нур-Фер продовольствие. Ему даже удалось повидаться с Кинкой и похвастаться перед ней своим воинским нарядом. Каррах рассказал ей, как они захватили имбрийскую крепость, умолчав, однако, о том, что проворонил целый отряд врагов. Кинка была в восхищении, и обещала ждать его.
Каррах подружился с Гвиллом и Лийром, молодыми воинами из отряда Уайока, с которыми он так неудачно караулил имбров в Нур-Фер. Вместе они придумывали разные веселые забавы. Но мысль о том, что они так оплошали, все время терзала Карраха и его товарищей. Правда, в отряде подсмеиваться над ними уже почти перестали, но молодые горцы горели желанием совершить какой-нибудь подвиг, чтобы навсегда стереть воспоминания об их ошибке. Поэтому, когда понадобилось послать разведчиков к Лох-Бааду, они первыми вызвались идти. Старшим был назначен Гвилл. Ирах понимал, что к весне запасы продовольствия в лагере истощатся, и перед тем, как идти в глубь Равнин, их нужно будет основательно пополнить. Ближайшим городом был Лох-Баад. К его захвату Ираха подталкивали и его союзники-горцы, желавшие отобрать у имбров свой древний город. Лох-Баад был платой за их участие в походе. К тому же, продвигаясь на юг, Ирах не хотел оставлять вражескую крепость у себя за спиной. Каррах с товарищами должен был узнать, как охраняются подступы к Лох-Бааду.
Добравшись до границы Лох-Баада, трое воинов устроили наблюдательный пост в зарослях на берегу ручья, почти напротив небольшого поселения имбров. Два дня просидели они в этих кустах, потешаясь над имбрийскими дозорами, которые и не подозревали, что враг находится у них под самым носом. Но внезапно выпавший снег сорвал их планы. Сидеть в зарослях стало невозможно, холодно, да и слишком выделялись они теперь на белом снегу. Нельзя было даже вылезать из кустов, следы выдавали их. Опасаясь, как бы их не заметили, киллохи поспешили покинуть свое убежище. Собственно, Каррах был этому даже рад, так как сидеть в зарослях холодными осенними вечерами, не имея возможности разжечь огонь, и питаться только сушеным мясом, было не так уж приятно. Согревались они все это время, только залезая под большую лохматую шкуру горной козы, да напитком из перебродивших ягод гойбах.
Всю ночь и все утро они шли почти не переставая, сделав лишь короткий привал в небольшой рощице. Они надеялись, что снег запорошит их следы, но он внезапно прекратился. Теперь оставалось только положиться на быстроту своих ног, так как имбры несомненно увидят следы и бросятся в погоню. Так оно и случилось, далеко сзади показались четыре всадника. К счастью для горцев, они успели добраться до небольшой ложбинки, и теперь с напряжением следили за каждым движением преследователей. Пока имбры не могли видеть горцев, но если они подъедут поближе, то несомненно обнаружат их. Киллохи приготовили луки и каждый выбрал себе цель. Однако, всадники вдруг остановились и повернули обратно, решив не преследовать лазутчиков дальше. Каррах с облегчением вздохнул, Гвилл весело подмигнул ему в ответ.
Через несколько дней они благополучно добрались до стана ирмингов и подробно доложили своему вождю обо всем, что видели. Между тем военный стан ирмингов встретил их не радостно. Имбры не оставили в крепости почти никакого продовольствия. Принесенные с собой продукты вскоре стали кончаться, а помощь от союзников-горцев приходила нерегулярно. Ирах стал ежедневно посылать группы охотников во все ближайшие леса. Но прокормить такое огромное войско было непросто. К тому же вскоре ирминги перебили в округе почти всю дичь. Тогда Ирах предпринял несколько вылазок на юг, в сторону озера Гуаллох. Его воины разграбили два небольших селения на побережье, но и этого продовольствия хватило не надолго. Призрак голода все явственнее вставал над Нур-Фер.
Зима казалась Карраху бесконечной. Отряд Уайока расположился недалеко от стен Нур-Фер, и Каррах со своими друзьями целыми днями слонялись между обтянутых шкурами палаток, не зная чем заняться. Время от времени они с другими воинами ходил на охоту, чтобы добыть пропитание для войска. Иногда в лагере устраивались состязания в борьбе, стрельбе из лука или метании копья. Охота и военные игры немного развлекали горцев, Каррах даже пару раз победил в состязании по стрельбе. Но скоро и это надоело. Они шли на войну ради сражений и подвигов, а нашли лишь скуку. Дни текли как вода, а весна никак не наступала. Морозы становились все злее, запасы продовольствия все уменьшались, охотиться становилось все труднее, а заготовка дров скоро перестала развлекать молодых людей. В конце концов, они - воины, а не лесорубы!
Вообще-то большую часть года горцы использовали для очага сухие ветки, валежник. Если же появлялась необходимость срубить живое дерево, то сделать это можно было только после определенной церемонии. Деревья считались жилищами духов Леса. Именно духи ночной порой перешептываются между собой в кронах деревьев. Особенно часто духи Леса любят селиться на осинах. Даже в безветренную погоду листья осин дрожат, будто от ветра. Это духи Леса вьются в кронах и трясут ветви. Срубить дерево, значит оставить духа бездомным, а обиженный дух может отомстить, навредить обидевшему его человеку. Чтобы этого избежать духам Леса приносились богатые дары, а рубка дерева сопровождалась пением заклинаний, в которых люди просили простить их и не сердиться. Правда, лишь только облетала с деревьев последняя листва, духи покидали леса и отправлялись на юг, до следующей весны. Поэтому зимой рубить деревья можно было без какого бы то ни было опасения.
Дров для такого огромного лагеря требовалось немало, а союзники горцев больше предпочитали греться у костров, предоставляя киллохами самим добывать топливо. Порой Каррах думал, что лучше было бы сидеть дома, тем более что обстановка в стане ирмингов становилась все более напряженной. Воины устали от безделья, оголодали и обозлились. Между ними все чаще вспыхивали ссоры. Особенно обострились отношения между киллохами и ирмингами. Киллохи были недовольны, что заготовка дров и добывание пищи достается им чаще, чем их союзникам. К тому же ирминги заняли крепость, а горцы вынуждены были жить в чистом поле. Вспомнилась прежняя вражда. Ирминги обращались со своими союзниками высокомерно, считая их трусами, для горцев же сами они были неотесанными грубыми дикарями. Драки между воинами Ираха и Уайока возникали все чаще, и чаще.
Однажды голодные воины из клана Орла поймали лошадь одного из ирмингов и съели ее. Каким-то образом ирминги узнали об этом, и дело окончилось бы резней, но Ираху с большим трудом удалось урезонить своих разбушевавшихся воинов. Для предотвращения подобных столкновений, Уайоку пришлось перенести свой лагерь подальше от стен крепости.
Но и между ирмингами вскоре начались раздоры. Сингулы обвиняли Ираха в том, что поход был начат так неудачно. Некоторые горячие головы призывали покончить с властью ардингов. Казалось, весь план Ираха вот-вот рухнет. Кое-как дотянули союзники до весны, но дальше ждать было нельзя. Поэтому, не дождавшись, когда толком растает снег, Ирах поднял свою армию в поход.
Пятнадцатого дня Месяца Капели воины Ираха подошли к Новому Броду. Перед ними лежала открытая равнина с разбросанными по ней небольшими селениями, а вдали виднелись долгожданные стены Лох-Баада.
9.
Штурм.
Нааб стоял на восточной стене, недалеко от ворот, и настороженно вглядывался вдаль. Целый день через эти ворота тек поток людей и повозок. Жители окрестных селений бежали от приближавшихся дикарей. Теперь, пропустив последних беженцев, ворота закрылись. Пронизывающий ветер заставил Нааба поежиться. Только сейчас сотник вспомнил о своем ушибленном плече. От ноющей боли Нааб поморщился, весь день ему некогда было заняться своей рукой. Прибыв в город, он первым делом устроил Лиину и ее раненого отца у их родственников, живших в северной части Лох-Баада. Затем он приказал слугам разбирать вещи на повозках, а сам поспешил во дворец наместника. Все военачальники Лох-Баада были уже в сборе. Илу отправил очередного гонца в Кей-Бел, с просьбой о немедленной помощи, и теперь раздавал указания по защите города. Наабу досталась охрана восточной стены, наиболее опасный участок, ибо именно отсюда ожидалось нападение дикарей.
Темнело. Вдалеке, у самого горизонта, вдруг вспыхнул и задрожал огонек, за ним появился другой, третий. Огни загорались, как звезды на небе, и вскоре весь горизонт осветился тысячами крошечными огоньками. Они начинались у самого леса, там, где должна было находиться усадьба, недавно оставленная Наабом, и уходили куда-то далеко на север. Это зрелище напомнило ему церемонию со свечами в храме Энки, которую он видел в раннем детстве, когда ездил с родителями на Кей-Имбру. Зрелище было поразительное. "Не иначе, валхи зажигают костры. - подумал он, - Значит они стали там лагерем". Какое множество огней! Нааб вспомнил лагерь валхов, который они видели с Лииной. Несомненно, дикари собрали огромную армию. Унис был прав - Нур-Фер с ее жалким гарнизоном не устояла бы перед такой лавиной. Кстати, где же теперь Унис, его прежний начальник? За все время, проведенное здесь, Нааб даже не вспомнил о нем. А ведь он же отправился в Кей-Бел за подмогой, и обещал весной вернуться и отбить оставленную крепость. Весна уже не за горами, она уже началась. Так что, даже если дикари решаться осадить город, надо только немного подождать, помощь скоро должна прийти. Надо только продержаться...
Тупая боль снова ударила в плечо. Нааб тихонько застонал. Надо все же пойти перевязать больную руку. Он бросил последний взгляд на рассыпанные по горизонту костры. Справа один огонек, как показалось Наабу, вдруг вспыхнул, и превратился в большое светящееся пятно, которое дрожало и извивалось, постоянно меняя форму, словно пламя свечки. "Неужели они подожгли усадьбу? - мелькнуло у него в голове - Но зачем?" Несомненно, пламя металось как раз там, где находилась усадьба. Если валхи устроили там свой стан, то дом можно было использовать для ночлега, а не сжигать его. Для чего? Просто из страсти к разрушению? Впрочем, это ведь дикари, что с них взять. А ведь это горел дом Лиины! Нааб сокрушенно покачал головой, затем махнул рукой воину, который нес охрану этого участка стены и стал медленно спускаться по лестнице в караульное помещение. Не смотря ни на что, надо было сделать перевязку и немного поспать, завтрашний день обещал быть трудным.
Когда он проснулся, солнце еще только начинало вставать, но по всему день обещал быть ясным. Нааб скинул с себя медвежью шкуру, которую использовал как одеяло, и побрызгал себе в лицо ледяной водой из бочки. От холода мурашки побежали по спине, но он сделал героическое усилие и разделся до пояса. На ушибленном плече красовалось огромное сине-черное пятно. Дрожа от холода, Нааб ополоснулся из бочки и начал одеваться. Со стены спустилась последняя ночная смена. За ночь ничего нового не произошло. С утренней сменой Нааб поднялся наверх. Морозный воздух согнал с него последние остатки сна. Костры на горизонте еще кое-где горели, но они уже не казались такими яркими, как вчера. Некоторые огоньки гасли, другие загорались вновь. Нааб посмотрел в сторону усадьбы, и ему показалось, что он рассмотрел там какое-то черное пятно. Что ж, можно было докладывать наместнику - ночь прошла спокойно. Что-то будет сегодня? Но сначала нужно заскочить к Лиине, узнать как у нее дела. Нааб приказал оседлать Красотку, правая рука у него двигалась с трудом, и, сев на лошадь, помчался к северным воротам.
Вести, которыми его встретила Лиина, были неутешительны. Всю ночь она, не смыкая глаз, ухаживала за отцом. Старик был совсем плох. Местный знахарь утверждал, что он недолго протянет. Утешив девушку как мог и пообещав попросить помощи у личного врача наместника, Нааб уехал во дворец. Конечно же, он умолчал о пожаре в усадьбе, который он видел этой ночью. Лиина была и так очень расстроена.
Вопреки обещанию, поговорить с врачом Наабу так и не удалось. Только он доложил Илу о происшествиях этой ночи, и выслушал последние указания наместника, как пронзительный зов трубы возвестил, что произошло какое-то новое событие. Все военачальники немедля выехали на свои позиции. Сигнал шел от восточных ворот, это как раз был участок Нааба.
Когда сотник стрелой взлетел на стену, он увидел что равнина, покрытая утром белым снегом, вдруг почернела. Словно река, вышедшая из берегов, что по весне затопляет поля, войска валхов медленно заполоняли равнину, все ближе и ближе подкатываясь к городу. Они шли с востока и с севера, южная и западная стороны были свободны от врагов.
Душераздирающе завыли трубы у северных ворот. Стрелки на стенах приготовились. Имбры спешно втаскивали на стены камни и бревна, которые не успели поднять вчера. В надвратных башнях воины грели воду в котлах, чтобы в случае, если враг рискнет штурмовать ворота, вылить ему на голову.
Нааба била нервная дрожь. Как никак, это было первое его настоящее сражение. Перед ним были не жалкие бунтовщики-земледельцы, а огромное войско. Даже все войско Пура не казалось ему таким большим. Враги приближались. Напряжение возрастало. Был слышен хруст снега под ногами людей и под копытами коней. Опять загнусавили трубы, и в ответ им с равнин донеслись ликующие вопли дикарей. Они орали что есть мочи и потрясали оружием.
Подойдя на расстояние чуть больше полета стрелы, враги вдруг остановились. Нааб заметил, что войско дикарей, показавшееся ему издалека сплошным потоком, разделено на несколько отрядов. У валхов была довольно многочисленная конница, и всадники выглядели очень лихо. За конницей выступали пешие отряды, вернее было бы назвать их толпами, так как строя дикари не соблюдали. Вот эти, размахивающие дубинами, конечно же валхи, а кто там, подальше? На валхов не похожи, вооружены длинными луками, круглыми щитами, копьями, да и строй держат, хотя и не маршируют так браво, как имбры. Горцы?
В этот момент от войска дикарей отделилось несколько всадников, которые направились к воротам. Оставшиеся воины стали бить своим оружием по деревянным щитам, и устрашающий рокот раскатился по округе. Стрелки на стенах натянули луки, готовые по команде Нааба выпустить во врага целую тучу стрел. Но Нааб жестом приказал им ждать, а сам, высунувшись в одну из бойниц, крикнул:
- Кто вы такие и что привело вас под стены нашего города?
Всадники переглянулись. Как заметил Нааб (а он насчитал шесть седоков), почти все они были довольно дюжие молодцы. Двоих из них сотник счел вождями валхов, вооружены они были гораздо лучше остальных, да и длинные волосы их были заплетены в косы, спускавшиеся на оба плеча. От Униса Нааб слышал, что такую прическу носят только вожди. У еще одного валха были чем-то обвязана голова и правая рука. Рядом с ним восседал на низкорослой лошаденке коренастый рыжеволосый киллох, лицо которого показалось Наабу розовым, как пяточек поросенка. Еще двое воинов с луками стояли чуть поодаль и, видимо, служили охраной. Вдруг, из-за спины рыжего, вынырнул юноша, судя по одежде - горец, и, соскочив с крупа лошади, на ломаном имбрийском языке обратился к Наабу:
- Ты видишь перед собой сыновей могучего Ирмина и воинов Гор. Мы пришли с миром. Наши вожди - тут он указал на своих спутников, - просят впустить их. Обещаем, если вы откроете ворота, никому из вас не причинят зла.
- Не очень-то вы похожи на мирных путников! - ответил Нааб, дрожь его совершенно прошла, - К тому же, в городе не хватит еды, чтобы накормить всех твоих друзей, и места, чтобы разместить их на ночлег.
- Что ж, если ты отказываешь нам в гостеприимстве, то мы сами войдем в этот город! Но ты первый будешь висеть на стене!
- Ну, это мы еще посмотрим! - Нааб заметил, что двое воинов, охранявших вождей, натянули свои луки, - Убирайтесь прочь, пока целы!
Тут Нааб сделал знак своим лучникам и спрятался за стеной. Но как ни быстро он это сделал, все же одна стрела оцарапала ему щеку. Одновременно со стен тоже полетели стрелы. Под лучником-валхом была убита лошадь, а толмач получил стрелу в ногу. Ковыляя, он подбежал к своим, вскарабкался на лошадь позади рыжеволосого вождя горцев, и всадники, прикрываясь щитами, помчались к своему войску. Последним бежал оставшийся без лошади лучник. Чья-то меткая стрела со свистом вонзилась ему прямо между лопаток, и он растянулся на снегу.
В ответ тысячи глоток слились в едином вопле, вопле ярости и гнева. Вновь зарокотали щиты и тучи стрел обрушились на стены Лох-Баада. Нааб заткнул уши, стрелы свистели так пронзительно, что даже у самых бывалых воинов по спине забегали мурашки. Ирминги снабжали свои стрелы наконечниками особой формы, которые в полете издавали душераздирающий свист. Расстояние между войском дикарей и городом было довольно значительное и лишь немногие стрелы долетели до стен, попаданий же было и того меньше. Но дикари и не надеялись на большой успех, это была лишь попытка запугать осажденных. Поэтому, сделав еще один выстрел, валхи отошли к своему лагерю.
Нааб с облегчением вздохнул. Что ж, первая атака отбита. Враг не решился идти на штурм. Прошло около часа, но дикари больше не появлялись. Оставив на верху только караульную смену, Нааб разрешил остальным воинам идти отдыхать. Но, спускаясь со стены, он увидел целую кавалькаду, которая подъезжала к воротам со стороны дворца Илу. Узнав, что опасность миновала, наместник лично решил убедиться, как обстоят дела на городских укреплениях. Его сопровождала многочисленная охрана. Пришлось Наабу опять собирать своих солдат.
Илу, надменный более чем когда-либо, произнес цветистую речь, в которой поблагодарил воинов за храбрость, обещал щедро наградить и выразил уверенность, что дикари, воочию убедившись в мощи стен Лох-Баада, больше никогда не решатся подходить к ним. Затем наместник, сопровождаемый Наабом, поднялся на стену и, окинув окрестности зорким взглядом бывалого полководца, удовлетворенно кивнул головой. Тело убитого валха он приказал внести в город, чтобы потом вывесить его на центральной площади в назидание своим врагам. Нааб вовсе не разделял оптимизма своего начальника. Вряд ли, думал он, дикари, имея такое мощное войско, откажутся от захвата города, даже толком не попробовав его штурмовать. Однако спорить с Илу он, конечно же, не стал.
Наконец, наместник отправился осматривать северную стену. Воины принесли тело дикаря. Но едва за ними закрылись ворота, как на башнях вновь взревели трубы. Дикари снова пошли на приступ. На этот раз они тащили с собой огромные бревна, лестницы и большие, сколоченные из досок щиты. Войска шли, охватывая город с двух сторон. Нааб понял, что валхи решили взять Лох-Баад в кольцо. Если они будут штурмовать сразу со всех сторон, гарнизону придется туго. Чтобы надежно защитить весь периметр стен у Илу не хватало солдат.
Нааб приказал своим людям приготовиться. Валхи, что есть сил, колотили своими палицами, мечами и топорами по щитам и по мере их приближения этот рокот становился все нестерпимее. Внезапно он стих и по полям прокатился тысячеголосый крик - "Ирмин!" Враги перешли на бег. Неудержимой лавиной неслись они на стены Лох-Баада.
- Давай! - крикнул Нааб, и послал стрелу в щуплого дикаря, бежавшего одним из первых. Будто споткнувшись, дикарь уткнулся лицом в снег и замер. И справа и слева от него падали пораженные стрелами валхи. Но многим удалось добежать до рва. К несчастью для осажденных, ров был не широк и, к тому же, местами полузасыпан снегом. Для отражения сравнительно небольших отрядов киллохов (а до сих пор Лох-Бааду приходилось иметь дело только с ними) этого вполне хватало. Однако остановить нынешнее нашествие ров уже не мог. Дикари перебрасывали через него бревна и лестницы, и по ним перебирались через ров под стены города, где стрелы защитников крепости достать их уже не могли. Некоторые использовали длинные шесты для того, чтобы перепрыгнуть через ров. Те, у кого были лестницы, стали приставлять их к стене. Некоторые пытались забросить на стену веревку с привязанным на конце крюком. По приказу Нааба мост через ров перед воротами был частично разобран еще до начала штурма, оставили только пару бревен на всякий случай. Теперь враги попытались восстановить мост с помощью принесенных бревен. Попытка удалась, хотя дикари потеряли при этом около десятка воинов. Затем человек двенадцать валхов подтащили к воротам огромное бревно, другие прикрывали их большими деревянными щитами. Раскачивая бревно на веревках, дикари стали методично бить им в ворота.
- Скидывай камни, бревна! Отпихивайте лестницы! Вода! Где вода?! - Нааб бегал по стене и лихорадочно отдавал приказы. Между тем враги все прибывали, как морская вода во время прилива. Вот где-то сзади, на западной стене заревели трубы, а вслед за ними этот тревожный сигнал подхватили и на южной стене. Город был окружен.
* * *
Карраху казалось, что война не заладилась с самого начала. Когда войска союзников перешли ручей и захватили несколько поселений, усадьба, за которой в свое время следил Каррах, досталась отряду Уайока и отряду ардингов под началом Барра, ближайшего помощника Ираха. Оба военачальника были опытными воинами, оба небольшого роста, коренастые, но если от Барра веяло добродушием и грубоватой веселостью, даже Каррах испытывал к нему симпатию, не смотря на свое прохладное отношение к валхам, то лицо Уайока могло испугать любого, кто видел его впервые. Среди горцев рыжеволосые люди отнюдь не редкость, но у Уайока волосы казались просто огненными. Кожа у него была розоватая, как у младенца, вся в веснушках и такая тонкая, что через нее можно было разглядеть все жилки и сосуды. Верхняя челюсть немного выдавалась вперед, а верхняя губа была вздернута так, что его клыки торчали наружу, как у дикого зверя. Но самым страшным были его глаза - они были красными. Их пристального взгляда не выдерживал никто. Когда Каррах первый раз увидел вождя горцев, он показался ему чудовищем, вышедшим из потустороннего мира.
Как только воины заняли усадьбу, они самым тщательным образом обыскали дом и все окружавшие его хозяйственные постройки. Усилия хозяев усадьбы оказались напрасными, спрятанные ими вещи были тут же найдены и расхищены дикарями. Когда же ардинги открыли вход в винный погреб, восторгам дикарей не было предела. Каррах был уверен, что страсть к одурманивающим напиткам жила в каждом валхе с самого рождения. Конечно и киллохи пили вино, приготовленное из ягод гойбах, но только во время больших празднеств или что бы согреться в дороге в холодное время года. У валхов же страсть к выпивке было так же сильна, как и страсть к обжорству. Их излюбленным напитком был напиток из ядовитых грибов, приводивший в совершенное бешенство. Валхи пили его обыкновенно перед боем, одурманенные таким образом воины почти переставали чувствовать боль, их сила возрастала , как взбесившиеся быки бросались они на врага, и каждый валх тогда стоил десяти воинов. Но дикари не брезговали и обыкновенным вином.
Увидев оставленные имбрами бочонки, ирминги не стали терять времени. Не прошло и часа, как почти все они были вдрызг пьяны. Каррах с отвращением заметил, что и некоторые горцы последовали примеру своих союзников.
Почему и когда загорелся дом, никто в последствии не мог сказать. Пожар заметили слишком поздно, пламя внезапно взметнулось из-под крыши и в считанные секунды охватило здание. Потушить огонь не удалось, в усадьбе нашлось всего три ведра, одно из которых протекало, а до ручья было достаточно далеко. Пытались тушить снегом, но это не помогло. Все суетились, бегали, поднялась невыразимая суматоха. От большинства ирмингов толку было мало, они лишь мешали. Некоторые преспокойно спали в доме, и так бы и сгорели, если бы не их предводитель. Барр бросился в горящий дом и, не долго думая, стал выкидывать найденных спящими воинов в окна. Таким образом он спас жизни нескольких человек, хотя при падении некоторые и вывихнули себе кто руку, а кто ногу. Сам Барр обжег себе при этом лицо и правую руку.
Ночевать пришлось под открытым небом, лишь вожди и наиболее приближенные к ним воины разместились в уцелевших постройках: в сарае, в конюшне. Горцы на чем свет стоит ругали своих бестолковых союзников, лишивших их крыши над головой. В огне погибла и большая часть остававшегося в усадьбе продовольствия.
Однако ночь прошла, и войска были готовы выступить в поход на Лох-Баад. Оружие было начищено, все снаряжение приведено в порядок. Горцы по своему обыкновению раскрасили лица синей краской, наиболее опытные воины клана Орла украсили свои шлемы орлиными перьями, на некоторых воинах клана Ворона были надеты бронзовые обручи с приделанными по бокам вороньими крыльями. Подобный головной убор могли носить только великие воины, Каррах пока его не имел. Но сердце Карраха готово было выскочить из груди. Наконец-то он примет участие в настоящем сражении, и покажет, на что он способен. Мысленно он повторял молитвы Великому Отцу, Коггьйоку, и Древнему Ворону, родоначальнику их клана. Огромное войско, двигавшееся на Лох-Баад, представляло собой грандиозное зрелище. Впереди ехали вожди: Ирах, мощный и непоколебимый как гора, его волосы и борода были аккуратно расчесаны и заплетены в косы, за ним вождь гилингов Дан, Барр и Уайок. За Уайоком, на крупе его лошади, сидел Лийр, друг Карраха. Его взяли, поскольку он немного говорил по-имбрийски. Все войско казалось Карраху единой огромной волной, способной смести город своим мощным ударом. О том, как они проникнут сквозь городские стены, Каррах даже не думал. Он глядел на мощные стены Лох-Баада, кое-где украшенные голубыми флажками, на белое знамя над воротами, с нарисованным на нем каким-то ярко-красным животным, и только желание немедленно броситься вперед владело им.
То, что произошло потом у ворот, Каррах мог только видеть, их отряд стоял далеко и слова сюда не долетали. Он видел, как полетели со стен стрелы, как вожди удирали обратно, он был готов броситься на стены, но пришел приказ отступить и войско вернулось в лагерь. Каррах был недоволен. Вернуться, не попытавшись штурмовать город, казалось ему недостойным воина. То, что все это представление было лишь обязательной формальностью и, одновременно, попыткой запугать защитников города, Каррах не догадался. Зато Лийр, легко раненый в ногу стрелой, просто раздувался от гордости.
Не успели горцы вернуться в лагерь, как их послали в лес рубить деревья. "Видно так уж мне на роду написано - быть лесорубом!" - вздыхал Каррах. Однако рубка деревьев оказалась частью задуманного Ирахом плана. Нескольких минут, проведенных под стенами города, хватило Ираху, чтобы внимательно осмотреть укрепления. Он прикинул и высоту стен, и ширину рва. Опыта во взятии таких мощных крепостей у Ираха не было, но он многое почерпнул из рассказов стариков о прошлых войнах между ирмингами, горцами и имбрами. К тому же, желая в свое время захватить Нур-Фер, он много думал, как это лучше сделать. Теперь пришло время реализовать свои планы. Из срубленных молодых деревьев Ирах приказал делать длинные лестницы, деревья потолще годились для сооружения моста через ров, и наконец самые толстые можно было использовать в качестве тарана. Ирминги разобрали крыши нескольких сараев в одной из деревенек, и из этих досок соорудили большие щиты для защиты от стрел. Лишь только все это было готово, Ирах вновь повел своих воинов на город. На этот раз они шли его штурмовать.
Каррах, Гвилл и еще несколько воинов тащили большое бревно. Рядом, прихрамывая, шел Лийр, трое горцев несли лестницу. Справа, слева и сзади шли еще воины, но Каррах смотрел только вперед. Ему казалось, что мощные каменные стены медленно ползут ему навстречу. Он слышал, как испуганно заверещали городские трубы. Когда до города было уже рукой подать, Уайок гаркнул - "Вперед!" и все побежали. Крики "Орел!", "Ворон!" и мощное - "Ирмин!" совсем оглушили Карраха. Он и сам что-то кричал, но почти не слышал собственного голоса.
В ответ со стен полетели стрелы. Две из них вонзились в бревно, прямо перед носом Карраха. Одновременно он почувствовал толчок в спину и понял, что бежавший за ним воин упал. Бревно внезапно стало неимоверно тяжелым. Но они дотащили его до рва и перебросили на ту сторону, подобно мосту. Будь бревно на два пальца короче, и они свалилось бы в ров.
Вслед за Лийром Каррах перебежал через ров и прижался к стене. Здесь стрелы не могли их достать. Теперь Каррах видел все поле боя перед собой. Огромное количество людей бежало к нему навстречу, они перебегали через ров по бревнам, лестницам, прыгали в ров, лезли, карабкались. Стрелы поражали их во множестве. Воинственный клич, свист стрел, крики боли, стоны и проклятия смешались в невообразимый гул. Двое валхов перетащили через ров лестницу и приставили ее к стене. Каррах с Лийром последовали за ними. Каррах лез вверх, не видя перед собой ничего, кроме пяток Лийра, как вдруг лестница покачнулась. Стена отделилась от лестницы и ухнула куда-то вниз. Каррах не успел ничего сообразить, как оказался в сугробе, да к тому же сверху его придавило лестницей. Рядом, на четвереньках стоял Лийр, его лицо было все в снегу, и он отплевывался от снега, попавшего в рот. Валхам повезло меньше - один лежал без движения, а другой с воем вертелся на земле, безуспешно пытаясь подняться. Вероятно, у него была сломана нога. Разбираться с ним было некогда, Каррах и Лийр подняли лестницу и снова полезли вверх. На этот раз все обошлось. Каррах был уже наверху, когда один из защитников крепости попытался оттолкнуть лестницу. Каррах бросился на него, и они покатились по полу. Имбр оказался сильнее, и только удар Лийра, взобравшегося на стену вслед за Каррахом, успокоил его. Повсюду метались люди: имбры, киллохи, ирминги. Был слышен лязг мечей, тревожный вой труб и мерные удары тарана - валхи пытались пробить городские ворота.
Оказавшись на стене, Лийр и Каррах попытались спуститься в город, но столкнулись с серьезным сопротивлением. Человек пять имбров бросились на горцев, готовые растерзать их в клочья. К счастью проход был довольно узок, в ряд здесь могли стоять лишь два человека, поэтому все сразу имбры напасть не могли. Горцы отбивались изо всех сил, но имбы были хорошо вооружены, Каррах же в этой сумятице где-то потерял свой щит, а Лийру свободно двигаться мешала раненая нога. Вот он пропустил один удар, второй... Каррах попытался поддержать друга, но ему и самому приходилось туго. Он видел, как Лийр упал, но ничем не мог помочь ему. Сзади послышались торопливые шаги, и Каррах понял, что окружен. Выбора не оставалось, собрав все силы, он оттолкнул наседавшего на него имбра, и прыгнул со стены. Удар оглушил его, в глазах все завертелось, и, перевернувшись несколько раз, Каррах скатился в ров.
* * *
Илу был взбешен. Вся его свита в испуге толпилась около трона. А прямо перед ним стоял главный военачальник Лох-Баада, высокий прямой старик, кривой на один глаз, с лицом исчерченным морщинами и шрамами. За свой кривой глаз он был прозван Одноглазым.
- Положение очень серьезное, мой господин, бой идет уже на стенах. Враг вот-вот прорвется в город! - говорил Одноглазый. Он требовал охрану, личную охрану коменданта. Лишь она могла спасти положение. Илу медлил. Еще утром он готов был праздновать победу, и вдруг все так ужасно переменилось. Хорошо говорить Одноглазому - "Отдай охрану!", но кто защитит его от жителей этого города, которым он не доверял, и которые, вероятно, его ненавидели? Кто убережет собранные в этом дворце богатства?
- Не медли, наместник! Пошли на стены всю свою охрану, собирай всех, кого можешь, всех этих бездельников! - Одноглазый указал на толпу слуг, стоявших по обе стороны от трона, - Иначе завтра ты увидишь свой город оттуда!
Илу взглянул в окно. Над главной площадью мрачно возвышались черные шесты. По спине наместника пробежал холодок. Зрелище, представившееся его мысленному взору, потрясло его до глубины души. Лицо Илу посерело, он обмяк и безвольно опустился на трон.
- Хорошо! - сдавленно произнес он, - Делай, как знаешь!
* * *
Нааб находился в надвратной башне и отсюда руководил обороной восточной стены. Самым главным было защитить ворота. Внизу валхи, прикрываясь деревянными щитами, пытались протаранить ворота. Равномерные удары тарана отдавались у Нааба в голове. Стрелы не могли повредить хорошо защищенному врагу, камни, которые имбры кидали вниз, тоже не нанесли большого ущерба. Несколько больших валунов упали перед самыми воротами, да так неудачно, что не задели никого, а камни поменьше, попадая по щитам, разве что наставили валхами множество шишек и синяков. Только один камень попал в голову высунувшегося из-за щита валха. Валх бездвижно лежал на снегу, уткнувшись головой в кровавую лужу.
Нааб, видя, что принятые меры не дают желаемого результата, а ворота, меж тем, начинают трещать под ударами тарана, приказал лить вниз кипящую воду. Момент был выбран удачно, валхи как раз подбежали к воротам, собираясь нанести очередной удар. Вода с шумом ударилась о землю. Раздались крики. Нааб видел, как несколько валхов пустились наутек, остальные корчились и визжали около ворот.
Первый натиск был отбит сравнительно легко, лишь небольшому количеству врагов удалось подняться на стену. Все они были либо тут же убиты, либо сброшены вниз. Большая часть нападающих отошла от стен и теперь находилась вне досягаемости имбрийских стрел. Стрелки валхов укрылись за большими деревянными щитами по ту сторону рва, стараясь не давать имбрам высовываться из бойниц. Часть валхов, перебравшихся через ров, спряталась под самыми стенами, там, где защитникам города достать их было нелегко. Однако Нааб не обманывался результатом этой маленькой победы. Количество врагов, казалось, нисколько не уменьшилось, между тем как имбры расстреляли почти весь свой запас стрел. Да и человеческие потери, как ни были они малы, беспокоили Нааба. Для валхов потерять десять, двадцать, даже пятьдесят человек не страшно, а у защитников Лох-Баада каждый воин на счету.
Больше всего имбрам досаждали лучники, засевшие за щитами. Нааб приказал обмотать стрелы просмоленными тряпками и зажечь их. Таким образом удалось поджечь несколько больших щитов, и, когда огонь разгорелся, притаившиеся за ними валхи были вынуждены покинуть свое прикрытие. При этом многие их них были поражены стрелками со стен. В ответ враги снова пошли на приступ. В свою очередь они так же использовали огонь. Множество горящих стрел вонзились в ворота Лох-Баада, запылала и деревянная крыша над стеной, защищавшая воинов от непогоды. И если потушить огонь, охвативший ворота, удалось довольно быстро, вылив на них оставшуюся воду, то с крышей все оказалось гораздо сложнее. А между тем натиск врага не ослабевал.
До этих пор Нааб смотрел на врагов в основном с высоты городских стен. Сбрасывать на них камни и бревна, стрелять по ним из лука было все равно, что давить муравьев, мечущихся под ногами. Нааба даже охватил своеобразный азарт. Конечно, стрелы дикарей залетали в бойницы, и могли поразить его, но в пылу боя сотник не думал об этом. Внезапно все переменилось, переменилось в один миг. Нааб увидел, что враги лезут буквально со всех сторон, и остановить их уже невозможно. Сражение перестало походить на игру. Воины Нааба падали один за другим, вспыхнула деревянная крыша. Нааб видел, как стоявшие там воины безуспешно пытаются потушить огонь, но помочь он уже не мог. Со всех сторон лезли взлохмаченные злобные рожи дикарей. Сотник ощутил свое бессилие остановить эту лавину, мысль, что настал его конец, с такой ясностью возникла в его голове, что он содрогнулся. Большим усилием воли заставил он себя броситься на врага, в то время как что-то внутри твердило только одно - бежать, бежать. Правда и бежать-то было уже некуда. Все смешалось. Дым от горевшей крыши застилал глаза. Незадолго до начала второго приступа Нааб вышел из башни и теперь жалел об этом, защищаться, находясь там, было гораздо удобнее. С несколькими воинами, яростно отбиваясь от валхов, Нааб пытался пробиться к башне. И в тот момент, когда сотник уже прощался с жизнью, со стороны дворца раздался рокот боевых барабанов. Это был сигнал к атаке. Личная охрана наместника шла на помощь защитникам городских стен, ее вел в бой сам Одноглазый. За охраной двигалась большая разношерстная толпа, вооруженная чем попало, вплоть до кухонной утвари - это были дворцовые слуги и жители города, все, кого удалось собрать. В другое время их вид вызвал бы только смех, но сейчас было не до смеха. Помощь появилась как нельзя более вовремя.
Наседавший на Нааба валх вдруг захрипел и повалился на пол. Из шеи у него торчала стрела. Только тут Нааб понял, как он смертельно устал. Неимоверная тяжесть внезапно навалилась на него, руки и ноги стали свинцовыми, сотник почувствовал, что больше он не способен пошевелить даже пальцем. Он сполз по стене на пол и закрыл глаза, еле слышно прошептав - "Хвала богам!".
10.
Осада.
Натиск валхов удалось отразить с большим трудом. Одноглазый вывел свой отряд из города через ворота и напал на штурмующих стены дикарей с тыла. Не ожидавшие этого враги в панике отступили. Схватки на стенах еще продолжались, но, в конце концов, имбрам удалось одержать победу, хотя и очень дорогой ценой. Признаться, защитники Лох-Баада и сами не верили, что им удалось остановить врага. Остаток дня прошел в напряженном ожидании, но валхи больше не возобновляли нападение.
Только поздно вечером удалось Наабу покинуть свой пост на крепостной стене, оставив командование на одного из старых воинов. Первым делом сотник отправился к Лиине, но его ждали нерадостные новости - отец Лиины умер, девушка была в ужасном горе.
Старика-управляющего похоронили на следующий день. По обычаям имбров тело его было сожжено. Превратившись в дым, оно, вслед за душой покинуло Срединный мир и вознеслось вверх, к самому престолу Энки. Все собравшиеся родственники пропели прощальную песню, древнюю песню народа аатуни, что пели, должно быть еще их предки на далеких Восточный островах, сложенную на языке, который теперь уже почти никто толком не понимал. Затем пепел костра был развеян по ветру с самой высокой городской башни. Теперь целый год Лиина должна была соблюдать траур, и ни о какой свадьбе (на что уже совсем было решился Нааб) до окончания этого срока речи быть не могло.
Между тем ни на следующий день, ни через день, ни даже через десять дней, враги не пытались снова взять город приступом. Наступило длительное затишье. Весна вступала в свои права, снег быстро таял, дороги совсем раскисли. По утрам радостное щебетание птиц вторило звонкой музыке капели и беспечному журчанию ручьев. В городе гадали, почему валхи больше не предпринимают попыток напасть на Лох-Баад. Возможно, Ирах решил переждать весеннюю распутицу, или, не желая понапрасну терять людей, ведь валхи понесли большой урон во время штурма, хотел взять город измором. Илу везде, где можно, твердил, что дикарей устрашили мощные укрепления Лох-Баада и невиданная храбрость его защитников. Поэтому враг больше не решится нападать. Ждать осталось недолго, говорил он, скоро придет помощь из Пура, и город будет освобожден. Среди имбров царило радостное настроение. Нааб тоже верил в скорое освобождение, постоянно повторяя слова Униса. Иначе и быть не могло, войско имбров вернется и прогонит дикарей обратно за горы в их темные северные леса и болота.
Однако, горцы, жившие в городе, казалось, не разделяют радости имбров. Проезжая по городу, Нааб видел их мрачные лица, ловил их недружелюбные взгляды.
Горе Лиины постепенно немного утихло, но жизнь ее нельзя было назвать радостной. В своей усадьбе она была сама себе хозяйкой. Отец баловал ее и позволял делать все, что ей хотелось. Воспитанная среди лесов, она жила не зная условностей имбрийского общества, или, по крайней мере, не принимая их всерьез. Совсем иная жизнь ожидала ее в Лох-Бааде. Ее тетки, двоюродные сестры отца, слыли в городе большими знатоками и хранительницами имбрийских обычаев. Живя здесь, на севере, среди чуждого имбрам населения, они считали своим долгом во всех мелочах сохранять образ жизни своей родины, требуя неукоснительного исполнения обрядов, церемоний и норм поведения, принятых на Юге от всех своих чад и домочадцев. Он приняли участие в судьбе бедной племянницы-сиротки, и из самых добрый побуждений взялись опекать ее, желая ввести маленькую дикарку в приличное общество. Лиина, конечно же, понимала добрые намерения тетушек, но их опека от этого не становилась менее несносной. В свою очередь тетки заподозрили девушку в черной неблагодарности.
Единственным утешением Лиины стали краткие встречи с Наабом. Раз в день она носила ему еду на его пост к городским воротам. Тетки были этим недовольны, но, поскольку сотник считался теперь как бы официальным женихом девушки, они вынуждены были закрывать на это глаза. Однако они приложили все усилия к тому, чтобы такие встречи не были слишком частыми. Молодым людям оставалось только набраться терпения и ждать окончания срока траура.
Но как бы там ни было, а осада города продолжалась. Все дороги, ведущие из Лох-Баада, были перекрыты вражескими отрядами. Время от времени небольшие группы воинов появлялись под стенами, выкрикивая что-то на своем ужасном языке. Вероятно, это были какие-то оскорбления. По-видимому, воины пытались вызвать на единоборство защитников города. Молодые имбры были готовы принять вызов, но Одноглазый, Нааб и другие военачальники строго следили за своими подчиненными и не допускали подобных попыток. В Лох-Бааде каждый воин был на счету, да и доверять дикарям не стоило.
То тут, то там, у самого горизонта возникали столбы дыма. Иногда дым был черный, а иногда белый, то он поднимался сплошным столбом, а то небольшими отдельными облачками. Нааб был уверен, что таким способом отряды валхов обмениваются между собой сообщениями. Ему даже казалось, что он разгадал некоторые их сигналы. Однако и имбры не бездействовали. За это время гарнизон Лох-Баада совершил две ночных вылазки. Оба раза отрядом командовал Нааб, и обе вылазки прошли успешно. Имбрам удавалось незаметно подкрасться и напасть сторожевые посты дикарей. В целом они уничтожили более двух десятков вражеских воинов, не понеся при этом никакого урона, если не считать нескольких пустяковых ранений. И главное, ради чего эти вылазки и предпринимались, имбрам удалось захватить немного продовольствия.
Третья вылазка окончилась плачевно. Правда, в этот раз отряд возглавил сам Одноглазый, Нааб со своими людьми был оставлен в городе. Была на удивление тихая ночь, отряд, соблюдая максимальную осторожность, вышел из города. Нааб провожал их взглядом, стоя на башне. Он был немного обижен тем, что на этот раз решили обойтись без него. Своими предыдущими вылазками, да и героической защитой города во время штурма, он снискал себе почет и уважение у всего гарнизона. Его хвалили и Илу, и Одноглазый, и простые воины. Сотник значительно вырос в своих же собственных глазах; теперь он считал себя опытным военачальником, и то, что его на этот раз оставили в городе, приписал зависти. Конечно, думал он, Одноглазый позавидовал его славе, и решил отличиться сам. Но стоило Наабу сказать это самому себе, как какой-то внутренний голос прошептал ему - "Как же ты глуп!". Нааб смутился. Глупо было обвинять сурового старого воина в подобном мальчишеском поступке, ведь он за свою долгую жизнь участвовал в стольких схватках, и столько раз отличался, что и шагу не сделал бы ради пустого тщеславия.
Нааб посмотрел еще раз вслед ушедшему отряду. Воины Одноглазого уже растаяли в темноте. Вдруг, где-то за спиной Нааба, нежно и тонко запела свирель. Играл, видно, кто-то из жителей города. Нааб знал, что свирель - любимый инструмент горцев, они даже иногда устраивают своеобразные музыкальные соревнования. Проходили такие соревнования и среди горцев Лох-Баада. Правда, раньше Нааб не слышал, чтобы кто-нибудь играл по ночам. Но это, впрочем, можно было приписать приходу весны. Музыка была немного дика, но настолько завораживающая, что сотник невольно заслушался.
Вот где-то вдалеке отозвалась другая свирель. Возможно, это был какой-нибудь одинокий пастух, или горец из вражеского стана отвечал своему соплеменнику. Казалось, два голоса небесной чистоты вели меж собой таинственный разговор.
Новая смена поднялась на башню, и Нааб, приказав воинам зорко следить за дорогой, спустился в город. Сегодня днем он договорился с Лииной, что придет к ней. Наверное, ему не надо было уходить, но ведь предыдущие вылазки прошли удачно, да и его вера в опытность и удачу Одноглазого была так велика. К тому же ему очень хотелось хоть не надолго повидать Лиину, они уже целую вечность не оставались наедине. И, наконец, все было тихо и спокойно, его сменили, как положено, ведь командир тоже имеет право на отдых...
Прислушиваясь к голосу свирели, Нааб быстро шел по темным улицам. Ключ от заветной калитки висел у него на шее. Вот свирель замолкла. Наступила полная тишина. Нааб старался идти как можно осторожнее, без малейшего шума. Пока все складывалось удачно. Не замеченный ночными патрулями, сотник прокрался в дом Лиины...
Еще только начинало светать, а Нааб уже отправился в обратный путь. Не смотря на всю радость свидания, какое-то дурное предчувствие все время грызло его. И как ни тяжело было ему оставить ту, которая составляла теперь смысл его жизни, он все же поспешил вернуться. Предчувствие его не обмануло. Невеселые известия ждали его у городских ворот - отряд Одноглазого попал в засаду. Имбры мужественно сражались, и им удалось вырваться из окружения, но они понесли серьезные потери. Смертельно был ранен и сам Одноглазый...
* * *
В лагере ирмингов стоял ужасный гам: ржали лошади, громко переговаривались люди, истерически лаяли собаки. Ирах собирался выступить на юг. Начав осаждать Лох-Баад, вождь ирмингов ни на миг не забывал об опасности, которая могла угрожать его войску с юга. Имбры, думал он, узнав о вторжении неприятеля, несомненно, пошлют на помощь осажденным подкрепление. Поэтому по южной дороге, в направлении Кей-Бела, был отправлен отряд сингулов.
Как и предполагал Ирах, на второй день пути разведчики сингулов доложили о приближении вражеского отряда. Имбров вел сам Бурсин. Без всякого сомнения, он предпочел бы остаться в Кей-Беле, и только под давлением своих советников согласился возглавить поход на помощь Лох-Бааду. Военный совет Кей-Бела сильно недооценивал мощь валхов. Советники считали, что освободить осажденный город будет не трудно, зато после победы можно будет, наконец-то, расправиться с ненавистным Илу, и прибрать к рукам его земли. Претендентов на место коменданта Лох-Баада нашлось предостаточно. Все они в один голос требовали от Бурсина выступить в поход, льстиво уверяя, что для такого талантливого военачальника, как он, это будет лишь увеселительная прогулка. Однако Бурсин, никогда не забывавший об осторожности, не слишком спешил на выручку к осажденным. Пускай, думал он, валхи дадут сперва хорошую взбучку Илу.
Итак, войско Кей-Бела двигалось не торопясь. Первым, значительно опережая основные силы, шел небольшой разведывательный отряд. Возможно, что именно такая осторожность и спасла войско Бурсина от поражения. Сингулы, приняв передовой отряд за все войско имбров, устроили ему засаду. Свою ошибку они поняли только тогда, когда на них внезапно обрушились основные силы неприятеля. Дикарям ничего не оставалось, как сломя голову бежать с поля боя.
Вести о приближении имбров и о разгроме сингулов заставили Ираха собрать свое воинство, и направиться на юг. Под стенами Лох-Баада оставались только гилинги, под предводительством Дана, и горцы Уайока. Однако, встретиться с Бурсином в это раз Ираху было не суждено.
Наместник Кей-Бела был настолько опьянен своей победой, что счел свою миссию на этом законченной. К тому же здесь в лесу суровая жизнь воина уже не выглядела столь привлекательно, как в Кей-Беле. Тащиться по весенней распутице было делом тяжелым и утомительным. Комфорт и развлечения Кей-Бела со все возрастающей силой манили Бурсина к себе. Когда же он узнал от плененного сингула действительную численность войска, приведенного Ирахом к Лох-Бааду, то понял, что этот поход не будет легкой прогулкой. В сражении с сингулами передовой отряд имбров понес значительные потери, а ведь это была лишь малая часть неприятельского войска. Поэтому Бурсин счел за лучшее вернуться под защиту стен Кей-Бела. В конце концов, думал он, я победил дикарей и возвращаюсь с победой, а если Правитель считает, что нужно начать с дикарями войну и отбить Лох-Баад, пусть прикажет, пусть собирает войско Пура и ведет его сюда. Если же за это время дикари отрубят голову Илу, то поделом ему, я печалиться не стану.
Но Ирах уже вел свои полчища на юг, и война стала неминуема.
Пока валхи собирались и покидали свой лагерь под Лох-Баадом, Каррах сидел на пригорке недалеко от шатра Уайока и наблюдал за всей этой суматохой. Раны и ссадины, полученные им во время штурма, почти зажили. Рядом, полуприкрыв глаза, лежал Гвилл. Оба они наслаждались теплым весенним солнцем. Да, их теперь было двое - Лийр так и не вернулся со стен города.
Осаду можно было бы счесть скучным делом, если бы не одно обстоятельство. Ирах не желал больше напрасно терять людей, посылая их на стены Лох-Баада. Но и затягивать осаду он не хотел, опасаясь нападения с юга. Необходимо было связаться с киллохами, жившими в городе. Ведь многие из них были недовольны властью имбров. Но как это сделать? В свое время у Уайока было много соглядатаев в Лох-Бааде, однако теперь, когда ирминги обложили город со всех сторон, а ворота и стены его тщательно охранялись, связь с этими людьми прервалась. Выбраться из города стало невозможно. Имбры были так напуганы нападением врага, что ни на миг не смыкали глаз. Напрасно воины Уайока рыскали по ночам под самыми стенами, отыскать лазейку не удавалось. Это приводило Ираха в ярость.
Наконец настала очередь Карраха с Гвиллом идти на разведку. Вместе с ними отправился один из наиболее опытных воинов Уайока. Ему было около сорока лет и Карраху он казался стариком. Они выбрали местечко посуше и, распластавшись по земле, принялись наблюдать за дозорными на башне. Имбры со стен их видеть не могли, да и им самим, по правде говоря, мало что было видно. Разве только неверные тени, изредка мелькавшие на башне в свете факелов. Можно было бы подползти поближе, но это было небезопасно, да и месить весеннюю грязь никому не хотелось. А поскольку старший не выказывал особенного рвения ползти вперед, Каррах и Гвилл в душе согласились с ним, и все трое остались лежать на выбранном сухом пригорке.
Каррах очень хотел, чтобы именно ему удалось проникнуть в город. Вот это был бы настоящий подвиг, достойный великого воина. Молодой горец так много думал об этом, что накануне ему даже приснился сон, будто он пытается взобраться на крепостную стену. Но стена оказалась столь высокой, что уходила куда-то за облака, к тому же ее камни были мокрыми и скользкими, как после дождя. Каррах бросался на стену снова и снова, но все было безрезультатно. Наконец, он в отчаянии бросился на землю. И вдруг услыхал карканье над самым своим ухом. Это был Древний Ворон, покровитель и родоначальник их клана. Он сидел на камне и, склонив голову набок, хитро смотрел на Карраха.
- Мудрый Ворон, сжалься надо мной! Я так хочу стать великим воином, как мои предки! Я хочу совершить подвиг! Дай мне сил, чтобы я смог взобраться на эту стену!
- Кра-кра! - раздалось в ответ, и голосом, похожим на голос их вождя Гиррэма, Ворон ответил, - Великому воину нужна не только сила, но и ум. Думай головой!
Тут он вспорхнул и исчез. И вот теперь, лежа бок о бок со своими товарищами, Каррах пытался придумать способ проникновения в Лох-Баад. Но в голове лишь звучал чуть насмешливый голос Ворона, и не было никаких мыслей.
- А ведь я знаю этот город вдоль и поперек! - прошептал вдруг лежащий рядом старый вояка на ухо Карраху, - Каждую улочку знаю. Да и знакомых у меня там полно, но как туда пробраться?
Он вздохнул и замолчал. Некоторое время они лежали в полной тишине. Потом Каррах опять услышал шепот.
- На осеннюю-то ярмарку здесь обычно народу бывало - тьма! На состязания пастухов приходили посмотреть, свирель послушать. Да только все призы равнинные забирали...
Это была правда, люди из небольшого Равнинного клана, жившие в южных предгорьях, всегда славились своей игрой на свирели. На состязаниях пастухов у храма Тимаггун или здесь, в Лох-Бааде, именно они чаще всего оказывались победителями. Мысли Карраха вдруг унеслись далеко в горы. Ему до ужаса захотелось увидать свою деревню, услышать родные мелодии, которые наигрывали пастухи. Искусство играть на свирели считалось обязательным для пастуха, да и для любого киллоха. Хороший музыкант был гордостью всего селения. Свирель служила средством общения. Пастухи, бродя по горам, отделенные друг от друга большими расстояниями, нередко и общались между собою с помощью свирель. В горах мелодия разносится далеко.
- Стоп! - сказал Каррах сам себе, - Так вот же оно! Свирель!
- Я знаю, как связаться с нашими в городе! - прошептал он своему соседу...
Вот так и получилось, что благодаря Карраху удалось наладить связь с горцами в крепости, и именно это, в конце концов, решило судьбу Лох-Баада. Вся эта история в последствии вошла в известное "Сказание о великом воине Каррахе", которое передавалось из поколения в поколение членами клана Ворона, хотя и в сильно приукрашенном виде. Во-первых, Каррах не был тогда еще вождем. Во-вторых, хотя он, как и любой киллох, умел играть на свирели, но вовсе не был выдающимся мастером в этом деле. И наконец, понять друг друга с помощью свирели оказалось вовсе не так уж просто. Это только в сказании ворота распахивались сами собой, повинуясь волшебным звукам. На деле же Карраху пришлось две ночи обходить стены города, время от времени играя на свирели. Лишь на третью ночь он, наконец-то, услышал ответ. Казалось, сердце выскочит у него из груди от радости. Но трудность состояла в том, что нужно было по мелодии звучащей из-за стены, отгадать сообщение, которое передавал ему незримый "собеседник". У киллонов было огромное множество различных мелодий и песен. Часть их была известна во всех кланах, но наряду с ними у каждого клана существовали и свои особые мелодии. Опытные пастухи могли сыграть до нескольких сотен песен, но Каррах вырос в знатной, по меркам горцев, семье, в семье, давшей клану Ворона немало вождей и отважных воинов. Ни дед, ни отец Карраха, ни он сам не пасли овец, это делали нанятые пастухи из бедных семей или взятые в набегах пленники. Из Карраха воспитывали воина, а не пастуха, поэтому его знания горских напевов были не слишком обширными. Однако он помнил одну известную пастушью песню, которую и играл каждый раз для неведомых союзников в городе:
"Ночь на дворе. Я томлюсь у дверей.
Милая, дверь отопри поскорей!"
То, что отвечал ему музыкант из-за стены, не всегда было знакомо. Можно было, конечно, взять с собой какого-нибудь опытного помощника, хорошо разбиравшегося в игре на свирели, но молодой воин не хотел делить славу ни с кем. С ним ходил лишь Гвилл, обычно стоявший настороже неподалеку. В ту ночь, когда отряд имбров во главе с Одноглазым готовились к очередной вылазке, Каррах услышал из города мелодию, которая была ему до боли знакома. Однако, он не сразу вспомнил, что это за песня. Слова вертелись в голове, готовые сорваться с языка, но в последний миг ускользали, оставляя после себя какое-то туманное облако. Что же там было? Что-то про овец... Ах, вот же -
"Загоню я на ночь стадо,
Бродят волки близь ограды..."
Это была такая известная детская игра, так и называвшаяся - "Волк и овцы". Каррах играл в нее, наверное, тысячу раз. И ведь было это не так давно, а как уже прочно забылось! Кажется прошла целая вечность! Да, несомненно, это она -
"Бегите, овцы! Близко волк!..."
Что бы это значило? Уж не собираются ли имбры снова напасть на лагерь, пользуясь ночной темнотой? Из-за удачных вражеских вылазок воины валхов значительно приуныли, а их вожди были вне себя от бешенства. Но имбрам каждый раз удавалось уйти безнаказанно. Одно несомненно, музыкант в городе предупреждал об опасности. Каррах со всех ног бросился в лагерь. Ему удалось прибежать туда раньше, чем имбры, продвигавшиеся крайне осторожно, достигли передовых постов ирмингов.
Внезапное нападение стало для Одноглазого неприятной неожиданностью. Имбры дрались как львы, но врагов было слишком много. Те, кто уцелел, были несказанно рады, что вырвались из этой ловушки.
После этого авторитет Карраха у простых воинов, да и у вождей, сильно возрос. Правда, Каррах переживал, что ему самому не удалось поучаствовать в ночной схватке, но и без этого он получил похвалу от самого Уайока, человека обычно не склонного хвалить подчиненных. К своему вождю Каррах испытывал противоречивые чувства. С одной стороны слава Уайока как великого воина заставляла молодого горца смотреть на него с восхищением. С другой же, жуткий облик вождя, его злобные выходка, его жестокость, мстительность и мелочность отталкивали. Великий воин, как его представлял себе Каррах, должен был обладать благородством, щедростью и великодушием, чего Уайок был лишен начисто.
И тем не менее Каррах был доволен собой. Сейчас они с Гвиллом сидели около шатра и наблюдали за отрядами валхов, покидавших лагерь. Солнце грело совсем по-весеннему. На пригорках, освободившихся из-под снежного одеяла появились первые, нежно-голубоватые цветы; почки на деревьях, казалось, вот-вот разорвутся; ручьи, весело напевая, бежали по равнине, иногда ныряя под редкие сугробы, чтобы тут же вынырнуть и бежать дальше; вторя ручьям звонко щебетали синицы. Великий Орел возвращался на Ледяную гору. Лесные духи снова принялись обживать свои родные места. Жизнь казалась замечательной штукой.
"Идите, идите! - думал Каррах, глядя вслед валхам, - Город мы возьмем и без вас, зато тогда уж наша древняя столица станет только нашей. Чем меньше вас здесь останется - тем лучше. А вы деритесь с имбрами, грызите друг другу глотки!" Каррах имел все основания считать, что Лох-Баад скоро падет. Не далее как вчера ночью свирель из-за стены пропела ему - "У меня есть дружок, парень он не промах...", и Каррах подумал, что, вероятно, их союзникам из города удалось, наконец, уговорить или подкупить кого-то из городской стражи, и, стало быть, все идет удачно.
* * *
Скверно было на душе у Нааба. Конечно, он понимал, что в смерти Одноглазого его вины нет. Да и чтобы он мог изменить, если бы в ту ночь оставался на своем посту. То же самое ему твердила и Лиина, но упреки совести не переставали его мучить. Однако, все в этом мире рано или поздно кончается, и с течением времени чувство вины если и не покинуло его совсем, то значительно ослабло. Другие мысли заняли голову Нааба. Весна сменяла зиму, и сердце Нааба наполнилось надеждами. Он ждал, что со дня на день вернется Унис с войском, и Лох-Баад будет освобожден. А дальше.. Конечно, он женится на Лиине, и , быть может, увезет ее в Пур, туда, где нет ни снегов, ни мрачных гор, ни жестоких дикарей, ни холода, ни зимы. Он увезет ее туда, где вечное лето, где бескрайнее голубое небо и где у белых стен великого города ласково плещут волны Данга. Ах, весна, весна!
Нааб всегда был человеком миролюбивым, да и военная служба в последнее время изрядно ему надоела.
Когда в лагере валхов было замечено какое-то движение, и разведчики уверенно донесли, что большая часть вражеского войска снялась с места и уходит на юг, Нааб чуть не запрыгал от радости. Это могло означать только одно - враги узнали о приближении армии Пура и поэтому пошли ему навстречу. Нааб ничуть не сомневался в победе имбров. Он был уверен, что это идет Унис. Не пройдет и десяти дней, как имбры прогонят дикарей обратно в их дремучие леса и болота по ту сторону гор.
В своем радостном ослеплении Нааб не замечал, что обстановка в городе складывалась далеко не лучшим образом. Дни шли, а никаких известий с юга не приходило. К тому же выяснилось, что даже оставшиеся под стенами вражеские отряды по численности превосходят гарнизон Лох-Баада. Так что защитникам города по-прежнему приходилось укрываться за стенами. Между тем запасы продовольствия подходили к концу. Многие земледельцы и пастухи, в спешке бежавшие в город от дикарей, не успели захватить с собой все свои запасы. Конечно, все склады большого дворца в Лох-Бааде ломились от зерна, вяленого мяса, различных солений и варений, от прочей снеди. Но все это принадлежало наместнику Илу, а он не спешил расставаться со своим добром. Поговаривали, что у далеких южных народов, посланцы которых изредка приезжали в Пур, люди поклоняются маленьким круглым кусочкам золота и серебра. Глупцы! Для жителей Имбрии: имбров, пурпундийцев и киллонов, золото и серебро ценилось только в виде украшений или каких-либо других полезных и красивых вещей. Главным богатством любого жителя этой страны были его запасы зерна, его скот, дом, посуда, одежда и прочий хозяйственный скарб. Поэтому Илу не желал делиться своим, таким трудом созданным богатством с нищими оборванцами. Он великодушно позволял этим людям работать на себя, наполнять его закрома зерном, пасти его скот, но отдать им хоть часть всего этого было совершенно невозможно. По мнению наместника, это означало бы развращать подвластных ему людей, ибо могло зародить в них ложную уверенность, будто они имеют какое-то право на то, что должны были выращивать для своего властителя. О том, что он назначен Правителем всего лишь военным комендантом Лох-Баада, и должен только защищать город от возможных нападений, Илу предпочитал не вспоминать.
Между тем жители города, особенно горцы, явно не разделяли мнение своего градоначальника. Лица их все больше мрачнели, и лишь Нааб, увлеченный своими мечтами и любовью к прекрасной Лиине, мог не замечать этого. Лиина продолжала носить ему еду, и Нааб всегда с нетерпением ждал этих встреч. Ему доставляло удовольствие наблюдать за ее грациозной походкой, любоваться ее длинной лебединой шеей и маленькой аккуратной головкой, выгодно отличавшей ее от длинноволосых нечесаных горских женщин. Иногда Наабу удавалось выбрать время, чтобы, на правах жениха, самому навестить Лиину. Однако это случалось гораздо реже, чем ему хотелось бы.
Время шло. Погода, казалось обещавшая скорое наступление лета, вдруг переменилась. Снова похолодало, пошел снег. Да и вести с юга все не приходили. Нааб начал беспокоиться. Он терялся в догадках. Неужели Унису не удалось разбить валхов? Что вообще творится там, на юге? Все чаще стал Нааб ловить на себе недружелюбные взгляды живших в городе горцев. Заметил он и то, как изменилось их поведение: то здесь, то там, собирались небольшие группы жителей, что-то негромко обсуждавшие. Стоило рядом появиться какому-нибудь имбру, как разговоры тотчас же прекращались. Дошло до того, что однажды утром большая толпа горожан, собравшаяся перед дворцом наместника, потребовала раздать им продовольствие, хранившееся во дворцовых подвалах. Правда, при появлении личной охраны Илу толпа поспешно разошлась, тем ни менее обстановка в города оставалась напряженной. Нааб не хотел даже думать о том, что произойдет, если в самое ближайшее время никто не придет им на помощь.
Как-то вечером Нааб возвращался от Лиины. Было уже довольно поздно. Сотник осторожно шел по узким улочкам, покрытым подтаявшим снегом, перемешанным с грязью. Луна изредка выглядывала из-за туч, поблескивая в многочисленных лужах. Внезапно послышались звуки свирели. "Опять кто-то играет", - подумал Нааб. Другая свирель ответила первой, где то совсем рядом. И снова первая. Мелодия показалась Наабу знакомой. Да, точно! Ее играл один киллох, служивший в Нур-Фер. Они тогда еще долго смеялись, когда этот горец произнес несколько фраз из песни на своем языке. Песня была о любви, но грубый язык горцев напоминал скорее рычание дикого зверя. Нааб даже удивился, как горцы не ломают себе языки, выговаривая такие нелепые слова. Кажется, в этой песне говорится о каком-то юноше, который просит свою возлюбленную открыть ему дверь. Мысли Нааба унеслись к Лиине. Два музыканта продолжали вести свой разговор, да, это был именно разговор. Звуки доносились со стороны Северных ворот. "Как в ту ночь, когда попал в засаду Одноглазый", - промелькнуло в голове сотника, а вслед за этим проскочила какая-то тревожная мысль, которую Нааб не успел уловить. Но в этой мысли, несомненно, было что-то важное. Но что? Дверь... Ворота... Одноглазый.... Так ли уж все безобидно в этих звуках?
Ноги сами повели Нааба в ту сторону, откуда был слышен голос свирели. Он шел медленно, сам не очень понимая куда и зачем. Свирель вдруг смолкла. Нааб стал вглядываться в темноту, и ему показалось, что впереди мелькнули какие-то тени. Он двинулся за ними. То что это не обход стражи было ясно, слишком воровато крались эти люди. Вот уже видны Северные ворота. Но где же те, кого Нааб преследовал? Они как будто растворились в воздухе. Нааб растерянно остановился.
В этот самый момент удар огромной силы обрушился сзади на его голову. Земля выскользнула у Нааба из-под ног. Мир в одно мгновение перевернулся, и уличная грязь с размаху шлепнулась сотнику в лицо. В ушах поплыл какой-то неясный шум. Затем его прорезал пронзительный женский крик и Нааб открыл глаза. Мимо его лица пробегало множество ног, они шлепали по лужам, и грязные брызги летели прямо в Нааба. Сотник даже не разглядел, кто это были, он вскочил и, хотя голова его кружилась, а к горлу подступала тошнота, тоже бросился бежать, утирая с лица то ли кровь, то ли грязь. Он бежал в сторону дворца Илу.
Внезапно дорогу ему преградил какой-то косматый великан с палицей в руках. В темноте казалось, что его нечесаные волосы и борода переплелись в единый мохнатый ком, из которого злобно сверкали глаза. Бородач замахнулся палицей, но Нааб бросился вперед и удержал его руку. Они сцепились и повалились на землю. Несмотря на свой небольшой рост, Нааб был довольно силен, но враг превосходил его ростом и весом. В результате ожесточенной схватки Нааб оказался внизу, а косматый валх на нем. Дикарь попытался задушить Нааба, сжав его горло своей мощной рукой. Огромным напряжением сил имбр сумел освободиться от этой удавки и вцепился в лохматую шевелюру врага. Валх попытался сделать тоже самое, но его рука скользила по гладкому черепу Нааба. Единственное, за что ему удалось уцепиться, было ухо имбра. Сотник чуть не взревел от боли. Он безуспешно пытался высвободиться из крепких объятий противника, изнемогая под его тяжестью и почти задыхаясь от резкого неприятного запаха, который исходил от валха, как вдруг нащупал у него на поясе нож. Три удара в бок, и огромное тело валха, вздрогнув, обмякло. Нааб вооружился палицей и, превозмогая головокружение, бегом пересек торговую площадь. Ухо болело так, будто его жгли каленным железом. Впереди он увидел кровавое зарево, правое крыло дворца пылало. Встретив отчаянное сопротивление охранявших дворец имбров, дикари подожгли деревянное здание. Среди языков пламени судорожно метались какие-то черные тени. Положение имбров было отчаянное. Выбегавших из дворца людей встречали градом стрел, в свете пожара они становились прекрасными мишенями. Тех же, кто оставался после этого в живых, добивали дубины безжалостных дикарей.
Делать было нечего. Нааб знал, что его место там, среди защитников дворца. Собравшись с духом, он бросился вперед, расталкивая дикарей. Валхи, не ожидавшие нападения с тыла, настолько опешили, что дали Наабу возможность добежать до дверей. Стрелы полетели ему вслед слишком поздно, он был уже вне досягаемости, во дворце.
* * *
Илу проснулся среди ночи, мучимый каким-то тревожным предчувствием. В последнее время он спал очень чутко и мало. Его преследовали страхи. Враги окружали город, но возможно, что враги прятались и здесь, внутри крепостных стен, или даже во дворце. Все эти оборванцы-горожане ненавидели его, им не давали покоя его богатства. Он знал, они с удовольствием вонзят ему кинжал в спину, лишь только он отвернется. Какое несчастье, что он потерял Одноглазого, в присутствии опытного вояки Илу всегда чувствовал себя в безопасности. А эти мерзавцы в Пуре, Кей-Беле, по всей стране, где они? Эти наместники и правители, эти вожди и храбрые воины - они бросили его, бросили в одиночестве, на растерзание дикарям!
Илу показалось, что он расслышал какой-то далекий шум. Будто множество ног одновременно шлепали по лужам. Нет, вероятно, он ошибся! Сон снова стал одолевать его. В глазах и в мозгу поплыл туман, наместник закрыл глаза.
И вдруг какой-то резкий нечеловеческий крик пронзил ночную тишину, и заставил Илу буквально подскочить на ложе. Вслед за этим криком целый водопад звуков обрушился на наместника: человеческие голоса, топот ног, лязг метала, свист стрел и лай собак. От тумана в голове не осталось и следа. Наместник бросился к окну. Что творится внизу разобрать было невозможно, мелькали какие-то тени, будто сами собой пронеслись несколько факелов, и, внезапно, где-то сбоку вспыхнул яркий свет. "Бунт!" - пронеслось в голове у Илу. Он распахнул дверь в приемную залу, там, с вытаращенными от ужаса глазами, с перекошенными лицами, метались его слуги. Никто, казалось, не обращал внимания на своего повелителя, никому и в голову не пришло доложить ему, что же все-таки происходит, все куда-то бежали. С лестницы доносились военные команды. Всеобщая паника охватила и наместника, он бросился к лестнице, затем, внезапно передумав, побежал обратно. Его широкие одежды развевались, и в этот момент он напоминал гигантскую белую бабочку, бестолково порхающую по огромной зале. Языки пламени стремительно ворвались в одно из окон, жадно пожирая вышитую узорами материю, которой были обиты деревянные стены. Илу метнулся в свою комнату. Он выхватил из висевших на стене ножен свой меч, затем отпер потайную дверцу в дальнем углу комнаты и быстро сбежал по узкой лесенке вниз. Снизу слышались голоса и топот ног. Испуганный наместник вернулся, снова запер дверь, и для надежности припер ее большим сундуком. Но приемная зала уже пылала и пламя рвалось в покои Илу. Наместник выглянул в окна, внизу были люди. Они, видимо, заметили его, потому что стали что-то громко кричать. В отчаянии Илу закрыл лицо руками, и только когда жар стал нестерпимым, а огонь лизнул его в шею, наместник выпрыгнул из окна. В развевающихся белых одеждах он камнем ринулся к земле, и в тот момент, когда он ее коснулся, толпа издала радостный вой. Затем тело наместника Лох-Баада еще раз взлетело вверх, но уже пронзенное десятком копий.
* * *
Когда Нааб вбежал во дворец, он понял, что все кончено. В беспросветном едком дыму метались обезумевшие люди. Словно слепые или пьяные они натыкались друг на друга, падали, и снова бежали куда-то. Голова Нааба шла кругом, а к горлу подступала тошнота. Вдруг его кто-то сильно толкнул, мимо пробежали несколько человек. "Вперед! - услышал Нааб, - Или умрем, или прорвемся!" Он сделал несколько шагов во след этим людям, но ноги перестали ему повиноваться и он привалился к стене чтобы не упасть. В глазах замелькали круги, а затем все исчезло и наступила полная тишина...
* * *
В лето 1551 от сотворения первого человека гнев богов пал на весь народ аатуни. Неисчислимые полчища северных дикарей вторглись на Равнины. Словно вышедшая из берегов река растеклись они по просторам Имбрии. Великое горе обрушилось на страну. Стоны и вопли были слышны повсюду, многие города и селения утонули в крови и слезах, и многие дворы опустели. Жестокость завоевателей не знала предела. Там, где жила тысяча человек - осталась едва половина. Где жило пятьсот человек - не осталось никого. Некому было вспахать по весне землю, некому было ее и засеять. И начался голод. И увидев все это ужаснулись тогда правители Пура и Кей-Имбры. Воззвали они о помощи к Энки и к другим богам, великим и малым. Но остались глухи боги к их мольбам. Ибо слишком велики были грехи их...