Я всегда любил деревья. Мог бы карабкаться ввысь до бесконечности, прыгать с ветки на ветку, балансировать на самых тонких из них. Часто я следил за движениями белок и пытался повторять за ними безустанно, пока не выходило так же легко и плавно. А иногда просто сидел почти без движения и слушал рассказы ветра о дальних краях, о мире, который только и мог существовать, что в воображении восьмилетнего мальчишки. Я часто вглядывался в бесконечные дали горизонта в мечтах о жизни, которую мог бы иметь, родись я не на отшибе мироздания. Вот бы я мог полететь туда.
В конце концов, моя судьба была решена родителями еще до моего рождения, как впрочем и судьба моих братьев тоже. Моя семья содержала небольшую пекарню и родители были своего рода обеспеченными людьми. Они никогда не желали большего, не пытались стать богаче, чем есть, или расширить своё дело. Они были из тех, кого всё всегда устраивало. Пекарня с молодости принадлежала отцу, до этого его отцу и отцу его отца и так до тех самых времен, когда человек впервые взялся за плуг и стал выращивать пшеницу. В этом доме ни у кого никогда не зарождалось сомнения, что грядущее поколение может заниматься чем-то иным, помимо выпекания хлеба всех возможных видов. И не от того, что не желали детям удачной судьбы, но лишь потому что не могли представить участи счастливее.
Я не сильно горевал по этому поводу. Как и всем детям будущее и взрослая жизнь казались мне чем-то недостижимым, навсегда остающемся где-то далеко за пределами реальности. В те годы родители тратили почти все свободное время на обучение старших братьев, что уже вступили в ту пору, когда "пора браться за хлеб", меня еще считали за ребенка и не требовали много от моего существования, поэтому большую часть жизнь помимо школы, я проводил на полпути к небу и облакам.
Я помню тот день, будто это было еще вчера. Большинство дней нашей жизни пролетают незаметно, стекая в глухую бездну небытия, но есть и другие дни, что мы бережно храним, преобразуя их в огонек, что будет годами светить в самой глубине души. Я услышал их издалека, хотя первые звуки зародились в глубине меня самого, и все громче, все ближе; жизнь, что я ждал, врывалась в мой спокойный мирок и разрывала меня изнутри.
С недосягаемой высоты я наблюдал их прибытие: караван великолепных красок и удивительных чудес.
- Цирк, - прошептал я.
Сердце было готово выпрыгнуть из груди, я встал почти по струнке и обхватил ствол дерева в предвкушении того, что увижу. До самого заката я просидел на ветке, вглядываясь в происходящее на заветной поляне и пошел домой, лишь когда стало уже смеркаться и вероятность получить затрещину от матери стала болезненно близка.
В кухню я влетел вдохновленный и полный энтузиазма распространить чудесную новость. Но семья уже знала о цирке и была не столь заинтригована предстоящими событиями. А мать и вовсе сказала: "За что нам напасть такая?! Будто в городе и без них бродяг не хватает. Будут по округе шастать без дела, да и народ отвлекать!". Я был с ней категорически не согласен, но знал на своем опыте, что пререкаться со взрослыми себе дороже, особенно если я все-таки хочу попасть в цирк.
На следующий день после школы я прямиком помчался к поляне. Тогда-то и открылся для меня мир, который заполнил все мою жизнь без малейшего остатка. Первым я увидел огромного слона, привязанного совсем тонкой веревочкой к столбу. Он стоял в безмятежном спокойствии и жевал траву, думаю, не будь веревки вовсе, ничего бы не изменилось. Клоуны доставали из чемоданов экипировку, намывали маленький автомобиль, в который потом влезут впятером, а дрессированные собаки бегали за ними следом и требовали ласки, как и совершенно обычные их сородичи. Гадалка уже разместилась в своем вардо, а силач поднимал двух гуттаперчевых девочек над головой. Установка шатра была завершена и красно-белый купол уже возвышался над деревьями.
Большинство людей были темноволосые и кучерявые, со смуглой кожей, цыгане, подумал я. В детские годы цыганский народ представлялся мне средоточием тайн и загадок, магия окутывала их мир и цирк, что они привезли за собой. Все это время я оставался незамеченным, цирк жил как один огромный организм и я был слишком мал, чтобы привлечь его внимание. Но вот я впервые был замечен: кто-то положил большую и тяжелую руку на моё плечо.
- И кто это у нас тут? - раздался мягкий мужской голос. - Самый преданный зритель?
Я медленно обернулся. Он был высок, восхищение было неизбежной реакцией - мне он показался героем, силачом, способным двигать горы. У него были черные как смоль волосы почти до плеч, смуглая от природы кожа была почти черной от лета, проведенного на открытом воздухе. Одет он был в свободные шаровары из легкой материи. Мужчина улыбался мне и я слегка осмелел.
- Вы цыган? - спросил я не отрывая от него пристального взгляда.
- Так и есть, - проговорил он. - что ни на есть, самый настоящий цыган.
А чем вы занимаетесь в цирке?
Я воздушный гимнаст. Хочешь посмотреть?
На секунду я даже замер с раскрытым ртом. Я и не смел помышлять о такой удаче и мог лишь радостно кивать ему в ответ.
- Ну тогда пошли.
Мы подошли к куполу и легким движением руки он отвел занавес в другую реальность. Под самым сводом в недосягаемой высоте тренировались акробаты. Их было две пары: двое сильных мужчин с легкостью перекидывали почти невесомых партнерш. Я на мгновение забыл обо всем на свете и завороженно глядел ввысь.
Вдруг к нам подбежала девушка, точнее, она подбежала к цыгану и стала попрекать его в чем-то на неведомом мне языке.
- Прости, друг. Мне тоже пора репетировать, если будешь тихо себя вести можешь посидеть вот тут и посмотреть.
Я кивнул и присел на край лавки, что стояла у прохода. Акробаты уже слезли, а работники сняли страховочную сетку, что была натянута над ареной. С самого купола и до земли свисал канат с небольшой петлей для руки. Цыган просунул в неё руку, ухватился за канат и кивнул куда-то в сторону кулис. Сделав несколько шагов по окружности, он взмыл в воздухе. Я раньше никогда не видел ничего подобного, человек парил под самым сводом, расправив руки, точно птица. Какие громадные усилия он прилагал, но каким невесомым казался. Вскоре он опустился и подхватил партнершу одной рукой и они оба взлетели над ареной. Как оказалось каната было два и они вдвоем летали, создавая удивительные фигуры в воздухе.
Почему полет так привлекателен для человека? Ведь мы не птицы и нахождение на высоте смертельно для нас, но мы упорно не сдаемся и ищем новые пути взмыть в небо и променять контроль над своей жизнь на это удивительное чувство свободы.
Пара опустилась, цыган остался у каната и продел в петлю лодыжку вместо запястья, а девушка сошла на твердую землю и, подойдя ко мне, села рядом.
- Сейчас будет финал, кульминация, - тихо сказала она. - маленькая смерть.
Канат поднимался, обвивая талию цыгана и унося его под купол. В тот момент мне показалось, что мир застыл и мы навеки останемся в этом шатре: цыган под сводом и я, восхищенно смотрящий на него. Не сомневаясь больше ни секунды он отпустил руку и, крутясь будто в бешеном танце, его тело устремилось к полу. Он застыл совсем близко к поверхности и, секунду находясь в неподвижности, провернулся вокруг своей оси, давая воображаемым зрителям прийти в себя.
- Хочешь попробовать? - спросила меня девушка.
- А можно?
- Конечно. - и крикнула цыгану: "Рикардо, прокати мальчонку."
Цыган, уже стоявший на арене, улыбнулся мне и приманил рукой.
***
Домой я вернулся сам не свой. Душой я остался там под куполом цирка и сколько ни старался я не мог покинуть это место. Меня приходилось переспрашивать по несколько раз, иногда даже нужно было тряхнуть за плечо, чтобы хоть как-то привлечь моё внимание. В себя я пришел на следующее утро, когда в кухню вошел отец с пятью билетами в цирк на вечер.
Все представление я не отрывал взгляда от арены: мне абсолютно все было интересно. Я глядел в мир, который был противоположностью скучной реальности маленького городка: цвета были ярче, а лица смазаны, тут всегда играла музыка, слышался смех, а в воздухе летал аромат свободы.
Теперь все время я проводил на поляне, где расположился цирк. Недели пролетали, как в забытье, я подружился со всеми и к моменту их отъезда знал имя каждого; научился ходить по канату, ездить верхом и даже умел давать команды слону. Не мог я лишь одного - представить как буду жить, когда цирк уедет.
В последний вечер стоянки цирка я хотел пойти попрощаться со всеми, но мать не отпустила меня, за это время ей здорово надоело моё отсутствие (я и раньше редко сидел дома, а теперь и вовсе почти не появлялся) и она оставила меня в пекарне замешивать с ней тесто на завтра. Я помню, как сидел у большой кадушки и плакал, роняя слезы прямо в муку. А мать лишь приговаривала: "Вот и славно, солить не придется". Она не была злой или даже суровой, но жила строгими правилами и была до ужаса упряма. Думаю, она лучше всех понимала, как плохо на меня влиял цирк, перекрывая все другие интересы.
Отпустила она меня только поздно вечером, когда я уже никуда не мог пойти, кроме как в кровать. Я лежал и смотрел в потолок, слез совсем не осталось, только лишь комки дикой злости никак не отступали. Я никак не мог простить, что меня лишили последнего шанса побыть в том загадочном мире, а завтра на рассвете его уже не будет. Я резко встал и начал мерить шагами комнату. Этого было совершенно нельзя допустить. Я не мог оставаться здесь, жизнь станет невыносимой и такой пустой. Я опустошил школьную сумку, забил её самым необходимым барахлом и тихо вышел за дверь. На крыльце дома я немного помедлил, попрощался с семьей и своей прежней жизнью и отправился к поляне, где уже стояли собранные цирковые повозки, в одну из которых я и залез.
Я проснулся от того, что луч солнца пробивался сквозь тент, повозка мирно покачивалась, а значит мой план осуществился. Я покинул ту жизнь. Мир, в котором я стану пекарем в маленьком городке, больше не существовал. Я никогда не увижу родителей и братьев, не найду места, что назову домом, но есть цена, которую надо платить за осуществление заветной мечты.
Моя кожа быстро обветрилась и загорела на солнце, волосы с годами стали темнее. Мне дали имя Миро, а старое я быстро забыл за ненадобностью. И всё чаще меня стали принимать за цыганского мальчика. В мечтах о полете родилась моя новая жизнь.