Из-за всех этих ужасных событий я почти забыла, что на носу сессия, и первый экзамен уже через неделю. Только взялась за конспекты, как неожиданно вернулся папа... Это была такая радость, будто посреди странной дождливой зимы из-за туч, наконец, вышло солнышко!
Целый день мы провели вместе: папа говорил, я ― слушала. Как в детстве, сидели рядом, ели мандарины, и он, шутя, рассказывал о своей непростой жизни вдали от дома. Истории были совсем невесёлыми, но у него получалось так здорово, что я часто смеялась до слёз и сквозь слёзы...
Когда же папа стал расспрашивать о моём житье-бытье, оказалось, что и говорить-то особенно не о чем ― дом, учёба, посещения врача, снова дом и учёба. О том, что происходило со мной под Новый год ― я молчала. Сама не знаю почему, но не решалась поделиться с ним страхами, а ведь так ждала этого дня, чтобы выплакаться на его сильном плече.
Но вместо этого только глупо улыбалась... Что-то не давало мне быть с папой искренней до конца. Наверное, навязчивый голос в голове, так некстати появившийся снова и уговаривавший немного подождать, отложив все откровения на потом. И я прислушалась к совету...
На тётю не жаловалась, сказав, что у нас с ней всё хорошо, она тоже благоразумно помалкивала о моём новом знакомом. На следующий день мы пошли в гости к папиным друзьям, там было очень весело, и, казалось, что жизнь, наконец-то, налаживалась...
Сдав экзамены, на каникулах съездила в горы, в прямом смысле слова, накатавшись на лыжах до упада, и всё бы хорошо, но не отпускало ощущение, что я с завязанными глазами хожу по краю бездонной пропасти ― одно неверное движение и... А ещё я скучала по Мите: он так ни разу и не позвонил; мне часто снилось, что собрат по несчастью ранен и, истекая кровью, зовёт на помощь. Это было по-настоящему страшно.
Неудивительно, что после поездки я почти каждый день проходила мимо автобусной остановки, на которой мы встречались, хоть это и было не по пути. Кусая губы, то и дело смотрела из окна на автостоянку, надеясь увидеть его байк. Глупо, конечно. Нет, я не запала на симпатичного блондина, по-прежнему недолюбливая смазливых ребят, но... Митя был единственным, кто знал про "них". Он был такой же, как я, и мне его не хватало.
С возвращением папы жизнь вошла в привычное русло, хотя я ещё долго боялась заходить в лифт. Но время шло, а ничего не менялось. До наступления весны оставалось всего несколько дней, и, расслабившись, я внушила себе, что всё произошедшее ― страшный сон. А то, что в этом сне были вполне реальные люди ― Мила, одноклассники, соседи из квартиры сверху, наконец, Митя ― старалась забыть. Просто хотела жить "как все" и вскоре поплатилась за своё легкомыслие.
Это случилось в первый весенний день. Светило такое яркое солнце, что, зайдя с улицы в полутёмную квартиру, пришлось зажмуриться ― какое-то время перед глазами плыли разноцветные круги. Сдвинув шторы и впустив свет в комнату, я бросила рюкзак на диван и по привычке громко крикнула, забыв, что папа на работе, а тётя, так и оставшаяся "временно" жить у нас, уехала в санаторий:
― Я дома!
Ужасно хотелось есть, и, порывшись в холодильнике, поставила в микроволновку вчерашний плов, только тут заметив на столе небольшую, перевязанную красной лентой коробку. Подарок, от кого? Ну, конечно же, от папы! Записки, правда, не было, но это меня не смутило ― я быстро разобралась и с лентой, и с упаковочной бумагой. Замирая от предвкушения, открыла "подарок", чтобы в следующее мгновение задохнуться от ужаса, не в силах ни кричать, ни плакать.
Так и стояла, глядя на знакомую связку колец, аккуратно лежавшую на бархатной подушечке. Кольца Милы ― все из серебра, других она не признавала, с полудрагоценными камушками и просто с чеканным узором. А вот и подаренное мной на день рождения колечко с симпатичным розовым александритом. Все они были на её тоненьких пальчиках в тот день, были, а теперь почему-то лежали в коробке на столе...
Что это ― напоминание о случившемся или наказание? Что за изверг затеял со мной безжалостную игру? Кровь пульсировала в висках, голова кружилась, казалось, чьи-то цепкие пальцы вцепились в моё горло, не позволяя глубоко вздохнуть. Я пятилась до тех пор, пока не ударилась ногами о край дивана, рухнув на него без сил.
Меня душили рыдания: перед глазами, словно живая, стояла Мила, ― юная и красивая, в чёрном кружевном платье с распущенными светлыми волосами. Только сейчас я по-настоящему ощутила потерю подруги, осознав, что никогда её больше не увижу и не поговорю...
Дрожа от ужаса, встала и, старательно отводя взгляд от коробки, помчалась в свою комнату, захлопнув дверь и подперев её стулом. Мне снова было невыносимо страшно: пока нас не было дома, кто-то побывал в квартире, подбросив кольца ― чтобы жертва продолжала бояться, смирившись с уготованной ей, пока ещё не ясной участью.
Когда первая волна паники улеглась я, наконец, серьёзно задумалась обо всём, что случилось с того рокового сентябрьского дня. Это было непросто: слишком долго гнала прочь любую мысль или воспоминание, упорно стремясь всё забыть... Отвратительный "подарок" переполнил чашу моего терпения, и вместо отчаяния разбудил злость и желание посмотреть своему страху в глаза.
Забравшись с ногами на кровать, я постаралась сосредоточиться:
― Итак, что мне известно? В городе есть похожие на людей существа, но не люди. Они ― монстры, не потому что выглядят непривычно, а потому что убивают нас ужасным, варварским способом. Это отдельный, неизвестный науке вид? Возможно. В это дело как-то втянуты военные? Определённо. Вот и все факты, не густо...
Монстров разглядеть не просто, но я и Митя смогли это сделать. Есть ли кроме нас ещё такие же "везунчики"? Пока не ясно. Почему нам с блондином так "повезло", и что на самом деле "им" от нас надо? А что, если они просто пытались выйти на контакт, поговорить, о чём-то предупредить? Нет, что за бред ― зачем тогда столько жертв...
И всё же, почему я раньше не подумала об этом? Да потому, что страх заглушал рассудок: если бы эти существа действительно хотели покончить с нами, сделали бы это "одной лапой", возможностей было предостаточно, но, вопреки всему, я до сих пор жива... Тогда кто же пытался меня запугать? Те, кому выгодно держать всё в секрете.
Вопросов ― море, и ни одного ответа, даже намёка...
А если допустить, что они нам не враги, понимаю, крамольная мысль, то тогда, возможно, и убийства людей ― не их рук дело. Я же ни разу не видела, как монстры разрывали кого-нибудь на части. Сама "додумала", следуя стереотипу: раз страшный и непонятный ― значит, обязательно злодей...
Нет и ещё раз ― нет! Так чёрт знает до чего можно дофантазироваться. А, с другой стороны, все "странные случаи" быстро замяли, сама тому свидетель, меня же не трогали только потому, что папа работал в Генштабе...
А вдруг он всё знал, и не только знал, но и каким-то боком был причастен...
От этой ужасной мысли меня сначала бросило в жар, а потом заколотила нервная дрожь:
― Вот ведь дура, дура, как такое только в голову пришло? Я точно больная, лучше буду верить в это, чем в то, что папочка... Да он лучший из лучших! Он бы никогда и ни за что ничего "такого" не сделал...
Но противный голос в голове снова заставлял сомневаться: или всё-таки...
― Так ли хорошо ты его знаешь, Ася? Да что тебе, доверчивая идиотка, вообще известно о его работе? Ничего конкретного... А если это никакой не Генштаб, а секретная лаборатория? Он ведь не кадровый военный ― врач по образованию...
Всё, Ася, кажется ты снова пересмотрела ужастиков или окончательно слетела с катушек...
Я закрыла уши руками, не желая себя слышать, и даже чувствительно постучала лбом о стену ― не помогло: прилипчивые мысли не отпускали, продолжая мучить, разрывая голову изнутри. Только громкий стук в дверь и папин голос помогли мне выбраться из этого кошмара: вскочив, с плачем, словно ребёнок, я бросилась ему на грудь. Уложив меня в кровать, он сделал успокоительный укол и долго сидел рядом, держа за руку и что-то тихо повторяя, пока я не уснула.
А проснулась только вечером, когда на улице уже было темно, из кухни доносились божественные ароматы ― видимо, папа готовил ужин. Голова ещё болела, глаза опухли от слёз, но как я ни старалась, так и не смогла вспомнить, из-за чего расстроилась. Всё было словно в тумане.
На кухне раздался звонок папиного мобильного, заставивший меня прислушаться к разговору. Раньше я никогда так не делала, но сейчас вся обратилась в слух. Расслышать удалось немногое ― только отдельные слова, но и их хватило, чтобы снова занервничать.
― Да, понятно, всё под контролем, ― папин голос звучал как всегда уверенно и спокойно, ― она в порядке, ничего не вспомнит, я это гарантирую. Конечно, под мою ответственность.
И он выключил телефон. У меня совершенно вылетело из головы, что же произошло этим утром, но почему-то сомнений в том, что речь в разговоре шла именно обо мне, не было. Внезапно на душе стало тяжело, словно вновь, как в детстве, забравшись на дачный чердак, я запуталась лицом в паутине ― и страшно, и противно, и никак не выбраться...
Папины шаги в коридоре на этот раз не успокоили, а напротив, ещё больше напугали. Быстро легла, натянув одеяло до носа и закрыв глаза, чтобы не выдать свой страх. Он потрогал мой лоб, и, вздохнув, тихо пробормотал:
― Странно, пора бы ей уже проснуться, не переборщил ли я с дозировкой? Раньше всё было нормально... подожду ещё немного.
Шаги удалились, и неприятные мысли тут же атаковали всполошившийся разум:
― Что папа имел в виду под этим "раньше"? Неужели он уже не первый раз делал мне такие уколы?
Изо всех сил потёрла виски, пытаясь напрячь память, но от этого голова заболела ещё сильнее.
― Ладно, раз он считает, что "пора просыпаться", так тому и быть, ― усилием воли заставила себя крикнуть, ― я проснулась!
Папа с доброй улыбкой тут же подошёл ко мне, погладив по голове как несмышлёного ребёнка. Внимательно взглянул в лицо, и, осмотрев глаза, кажется, остался доволен увиденным.
― Ведёт себя как врач с пациентом, а не как отец с дочкой, ― молча констатировала я, протянув вслух:
― Пап, как вкусно пахнет, хочу есть!
Он сразу успокоился, а его обаятельная улыбка стала ещё шире:
― Тебе лучше, малышка? Я так беспокоился, ты всё-таки ещё до конца не выздоровела, ― сказал, помогая мне встать и надеть халат.
― Ещё как беспокоился, ― продолжила я свой молчаливый диалог с отцом, ― так сильно, что оставил дочку одну с душевной травмой на несколько месяцев. Впрочем, почему одну? Под присмотром сестры, о которой я раньше никогда не слышала. А может, правильнее сказать, медсестры? Ничего, скоро это проверю...
На кухне меня ждал роскошный ужин, правда, вкус еды почти не чувствовался ― мешала горечь желчи. Но, не подавая вида, "послушная дочка" довольно улыбалась ― хотя мне было по-настоящему горько, и не только на языке... Кажется, сегодня я потеряла что-то очень важное ― веру в самого главного и родного человека.
После ужина как обычно вместе посмотрели "ужастик". Разговор не клеился, хотя раньше мы всегда бурно обсуждали сюжет, посмеиваясь над ляпами сценария или неудачной игрой актёров. Но только не сегодня. Папа пытался меня разговорить, и приходилось отшучиваться, что к вечеру я плохо соображаю. Это было правдой ― после успокоительного голова казалась чугунной. Честно говоря, хотелось одного ― поскорее уйти в свою комнату, чтобы не чувствовать на себе пристального, изучающего взгляда заботливого родителя...
Помог поздний телефонный звонок, после которого он нахмурился и уехал из дома "по срочному делу". Первый раз в жизни я была этому рада, хотя обычно обиженно ныла, упрашивая остаться. Сегодня же ― молча проводила до двери, махнув вслед рукой.
На душе было тоскливо и холодно, никогда ещё я не чувствовала себя такой несчастной и одинокой. Даже когда умерла мама, знала, что папа рядом, что во всём могу на него положиться: он не даст мне потеряться в жизни, поможет и спасёт. Свято верила, что со мной никогда ничего не случится, а теперь ― что делать? Не знаю... Кому верить? Похоже, никому. Сейчас я по-настоящему осталась одна ― ни друзей, ни лучшей подруги, которой можно было бы поплакаться...
И Митя пропал, ни слуху, ни духу. Видно, ему так плохо, что просто не до чужих проблем. Если он вообще ещё жив: слишком часто в последние дни я видела его во сне, и всегда раненым или даже мёртвым. Это же не просто так, он ― свидетель, а с ними, похоже, не церемонятся, тем более что такой защиты, как у меня, у него не было.
Я вздрогнула от звука знакомого рингтона. Кто же мог звонить в полдвенадцатого ночи? Это точно не папа, сказавший, чтобы ложилась спать, не дожидаясь его возвращения. А вдруг? Схватив телефон, с надеждой прошептала:
― Алло, кто это? Митя, ты?
Телефон странно щёлкнул, и усталый голос тихо произнёс:
― Привет, Ася, прости, что долго не звонил, был в бегах. Как ты? Ничего странного не случилось? Уверен, что нет...
― Привет... Да, я в порядке, как догадался?
― Твой папа вернулся, не спрашивай, откуда я знаю. Он ведь не допустил бы, чтобы...
― Ясно, но, если честно, у меня не всё так гладко.
― Что ты имеешь в виду? ― голос друга звучал встревоженно.
Вздохнула, не зная, что ответить:
― Понимаешь, Мить, со мной сегодня утром что-то случилось, и, честно говоря, было очень плохо. Приехал папа и сделал укол, а теперь я не могу вспомнить, что же произошло...
― Он же военный, да? Почему не вызвал врача? ― в Митином голосе звенело нешуточное волнение, и мне понравилось, что он переживает...
― Вообще-то, папа ― тоже доктор...
― Вот оно что, ― как-то странно среагировал мой друг. Внезапно показалось, что он растерян или даже испуган.
― Ну да, а что тут такого?
― Понимаешь, Ася, из-за твоего папы и звоню, хоть это небезопасно ― твой мобильный наверняка прослушивается.
― С чего это ты р-ешил? ― от волнения я начала заикаться.
― Просто так думаю. Нет, уверен ― и этот укол, и потеря памяти, всё подтверждает мои догадки...
― Какие догадки... хватит мямлить, говори уже! ― вскипела я.
― Прости, не сейчас, иначе меня вычислят, потом позвоню. Не доверяй ему! ― и Митя выключил мобильный, толком ничего не объяснив.
Ещё минуту я смотрела на свой телефон, напрасно ожидая, что он сейчас перезвонит. Наш короткий разговор только подтвердил подозрения насчёт папы: очень похоже, что мой самый близкий человек как-то связан со всем "этим", и, вероятно, Митя прав ― папа наблюдает за дочуркой, скорее всего, и мобильный прослушивает. И только ли потому, что волнуется, или у него есть другая, более веская причина?
Расстроенная, я бродила по комнате из угла в угол. Мысли путались, и, как ни старалась, ничего умного в голову не приходило. Легко было Мите сказать ― "не доверяй", а мне теперь с этим жить...
И всё же надо было хоть что-то предпринять. Перед дверью в папину комнату немного "притормозила": я давно туда не заходила, если не считать того раза, когда пустила Митю переночевать. Раньше это была комната родителей, в ней год назад умерла мама...
Но сегодня ― особый случай. Если уж решила разобраться в том, что происходит, прежде всего, должна измениться сама ― пора перестать вздыхать по прошлому и начать действовать... И я решительно открыла дверь.
Здесь всё было по-прежнему: те же мебель и шторы, фотографии на папином столе рядом с ноутбуком, мамин портрет на стене. Ни папок, ни документов, всё, наверное, в компьютере, а там точно пароль. Можно было бы над ним подумать, но не сейчас ― с больной головой это бесполезная трата времени.
Ящики стола, конечно, оказались заперты ― значит, есть что скрывать, хотя при его работе так и должно быть. Ах, папа, знал бы ты сейчас, как мне пригодились твои шуточные уроки взлома... Через пять минут "дело было сделано", и я разочарованно вздохнула: стопки чистой бумаги, канцтовары, наборы отвёрток, которые сама когда-то ему подарила, и ещё много всякой ерунды.
И ради этого стоило закрывать ящики на ключ, чтобы не украли рыболовные крючки или старые туристические проспекты? Вздор... Пересмотрела ещё раз, но результат был нулевой. Разозлённая неудачей, аккуратно вернула всё на место:
― Наверняка папа заметит, что я рылась в столе... Ну и ладно, придумаю какую-нибудь отговорку. Он, конечно, не поверит, но, если мобильный прослушивается, и так скоро узнает про Митин звонок и мои подозрения. Так что, чего уж там, это ему придётся объясняться...
Надув щёки и почесав затылок, я бегло осмотрела комнату, заметив, что между створок платяного шкафа что-то застряло. Похоже на рукав папиного халата ― видно, переодеваясь, он очень торопился. Поправив халат, собралась уже закрыть шкаф, как внимание привлёк оттопыренный карман. Сердце ёкнуло ― вот оно! Называйте это предчувствием, интуицией, как угодно, но оно у меня развито отлично ― наверняка там лежало то, что нужно...
Достав дрожащими руками маленькую коробочку, осторожно её открыла... И это случилось ― я вспомнила всё, что произошло утром: кольца, страх, сомнения, головную боль, возвращение папы и укол....
Почему он не спрятал коробку с кольцами? Забыл, не успел или... хотел, чтобы я нашла?
Быстро вернув коробку на место, аккуратно закрыла шкаф, а за ним и дверь в комнату. И только после этого, задыхаясь от гнева и отчаяния, побежала к себе. На этот раз я не заплакала ― просто сидела в кресле около письменного стола, обхватив колени руками и пытаясь согреться. А когда озноб усилился, забралась в кровать, с головой укрывшись одеялом. Казалось, силы меня окончательно покинули, но через какое-то время, немного успокоившись, я провалилась в тяжёлый сон.
В нём всё перепуталось: Мила в разодранном платье с другими ребятами праздновала Новый год вместе с несчастными соседями сверху. Папа гонялся со шприцем за Иваном Ивановичем, Митя в обнимку с "практикантом" распивали шампанское и смеялись, а я смотрела на это безумие, стоя на вершине зелёного холма, попеременно то одевая на пальцы чужие кольца, то снимая их, вытирая рукавом капающую изо рта кровавую слюну...
Неудивительно, что проснулась от собственного крика ― комнату заливал яркий весенний свет, проникавший с улицы даже через плотные двойные шторы. В дверь заглянул встревоженный папа, но, убедившись, что я в порядке, негромко поздоровался, добавив грустным голосом:
― Вставай и приходи завтракать.
И никаких тебе "малышек" и "дочурок", значит, прямо с утра меня ждал непростой разговор. Я волновалась и, умываясь, посмотрела на себя в зеркало: бледное, измученное лицо покрылось красными пятнами ― явный признак нервозности.
Стиснув зубы и стараясь выглядеть уверенно, пошла на кухню, где меня уже ждали завтрак и стоявший у окна папа. Он засунул руки в карманы домашнего халата и, отодвинув штору, смотрел на улицу, словно надеясь увидеть там что-то очень важное.
Я ела, он молчал. Никто из нас не спешил начинать разговор, и напряжение нарастало с каждой минутой. Остывший чай почему-то обжигал горло, а меня так и подмывало крикнуть:
― Хватит, принимайся за свою "обработку"! Жду не дождусь...
Наконец, папа отошёл от окна, и сел за стол:
― Ася, давай поговорим не как папа и маленькая дочурка, а как взрослые люди.
Я молча кивнула, и чтобы занять дрожащие руки, взяв со стола бумажную салфетку, стала складывать из неё кораблик. Папа, конечно, заметил моё состояние, но не спешил, как обычно, успокаивать или обнимать:
― Понимаю, у тебя накопились вопросы, ведь ты умная и наблюдательная девочка. Сразу скажу ― на многие из них я не буду отвечать, потому что не имею на это права. Молчи, не перебивай, ещё успеешь высказать своё мнение. И... я на тебя не сержусь.
― А за что тебе сердиться? Разве это я устроила слежку и врала?
― Ася, не спеши осуждать, ты же ничего не знаешь...
― Откуда же мне знать, если папочка и не собирался объяснять любимой дочке, что за чертовщина происходит вокруг, ― я почти кричала, чувствуя, как пылают щёки.
― Не могу, Ася. Понимаю, в это трудно поверить, но придётся. Я всю жизнь любил и защищал тебя, и дальше буду это делать. Ты ― всё, что у меня осталось в жизни, и если будешь слушаться ― ничего страшного не случится. Клянусь. Не делай глупостей, как твой приятель, а то закончишь так же, как он...
Тут он запнулся и помрачнел ― понял, что сболтнул лишнее. Или сделал вид, что проговорился, чтобы меня напугать.
Я подняла глаза, которые всё время прятала, и, скомкав салфетку, бросила ему в лицо:
― Что вы с ним сделали? Кому он мешал? Конечно ― ненужный свидетель, а со мной так же расправитесь? ― кричала в полный голос, не в силах больше сдерживаться.
Внезапно папа побледнел ― я никогда раньше с ним так не разговаривала, даже когда была подростком. Он встал, отшвырнув стул в сторону с такой силой, что деревянное сиденье треснуло и разломилось пополам. Испугавшись, я замолчала ― ни разу не видела отца в ярости...
Но уже через мгновение он взял себя в руки, голос снова был спокоен:
― Вижу, что ты ещё не готова к серьёзному разговору. Пусть так. У тебя будет время обо всём хорошенько подумать: с сегодняшнего дня останешься дома, пока я не разрешу выйти.
― Это что ― арест, а как же занятия в университете? ― растерянно пыталась защититься, ― их нельзя пропускать, и вообще, ты не имеешь права меня запирать, я ― взрослая!
― Это ты-то? Нет, Ася, не похоже, но я даю возможность доказать, что ты и вправду взрослая и, надеюсь, разумная девушка. Неужели тебе мало того, что уже перенесла? Хочешь, чтобы это случилось ещё раз? Тогда послушай ― оставайся дома для собственной безопасности. Если сделаешь по-своему, я не смогу тебя защитить. Случится беда, и вскоре сама поймёшь, кто из нас был прав, но будет уже поздно. Это не угроза ― реальность, в которой нам всем приходится жить, ― в его голосе звучало неподдельное отчаяние, и моё сердце дрогнуло. Как же в тот момент хотелось броситься ему на шею и заплакать...
Но, вспомнив его слова о Мите, я промолчала...
Папа вышел из кухни. Я слышала, как он шуршал одеждой, переодеваясь ― входная дверь хлопнула, ловушка закрылась. Выбор у меня был небогатый ― принять папины условия и тихо жить, не задавая вопросов, делая вид, что всё нормально, и надеясь на его защиту. Или уйти из дома фактически на улицу, рискуя в любой момент нарваться на монстров. Проще говоря, не выбор, а фикция. Я попалась, и это чертовски бесило...
Придя в свою комнату, с размаха плюхнулась на злорадно скрипнувший диван. В душе не осталось ни капли надежды, только злость, отчаяние и горе по потерянному другу.
― Митя, Митя... Что же они с тобой сделали? ― всхлипывала я, размазывая слёзы по лицу; буйное воображение рисовало картины одну ужаснее другой. Резкий короткий звонок в дверь навёл на меня оторопь. Когда звонок повторился, пришлось встать и, сгорбившись, как старушка, плестись в коридор.