Чепуховый обзор
Третья часть

Тема, правила и условия новой игры в Чепуху здесь

Перечень рассказов и отзывов со ссылками здесь

   Игра есть способ существования истины, способ ее становления и свершения.
   Игра – это соитие человека и бытия. Поэтому игра плодотворна, она рождает новое, небывшее.
   Игра – это способ самопонимания и самопознания. В игре происходит выход человека за собственные пределы. Это восполнение человека, дополнение его до универсума, восхождение к абсолюту.
   Суть игры состоит в трансценденции, то есть в постоянном преодолении любых форм предметно сущего, любых границ. Игра трансцендентна, так как выходит за пределы всякого возможного в сущем опыта, и в то же время сама является новым опытом бытия. Игра – это язык трансценденции, которая предлагает себя как возможность.
   В игре дается благодать: освобождение от власти сущего, спасение от небытия и преображение человека, происходит его внутренняя метаморфоза.
   Игра – это нечто (а может быть – ничто?), в чем осуществляется человеческая свобода. То есть, игра – это способ спонтанного самосозидания человека.

   С. П. Гурин. Маргинальная антропология

   Важно не то, что в тебе, а то, что ты создаешь.
   То, что в тебе, ты сам со всем твоим своеобразием и индивидуальностью – лишь материя, а отнюдь не форма; если ты художник, то ты пришел сюда не для того, чтобы умножать эту материю, а для того, чтобы придать ей форму и порядок.
   Как бы широко ты ни распахивал свое "я" и ни наполнял свою жизнь – ты все равно не более как материя, пустынная и хаотичная, над которой дух божий возносится в отчаянии, не зная, куда опуститься. Ты должен отделить свет от тьмы, чтобы материя обрела форму; ты должен отделять и отграничивать, чтобы возникли ясные контуры и предметы предстали перед тобой в полном свете, прекрасные, как в день своего сотворения. Ты творишь лишь постольку, поскольку ты придаешь форму материи.
   Пусть твое творение исходит из тебя – все равно его начало и конец лежат в нем самом; его форма должна быть столь совершенной, что в ней не должно оставаться места ни для чего другого, даже для тебя самого. Не в тебе, а в самом твоем творении находится та ось, вокруг которой оно вращается. Все дурное и нечистое искусство вытекает из того, что в нем осталось личного.
   Всюду, где работает художник – как везде, где речь идет о человеческом превосходстве, – увивается дух зла, подстерегая случай показать себя, чтобы искусить и вселиться в тебя. Сам творить не умея, он норовит завладеть тобой. Чтобы испортить твое творение, он насылает порчу на тебя, разъедает твое нутро при помощи самопохвальбы и самодовольства. Чтобы обмануть тебя, чтобы ты не узнал его в его истинном, бесформенном облике, он выдает себя за тебя самого, принимая на себя защиту твоих интересов. "Это я, – шепчет он тебе, – я, твой гений, твой демон, твое гениальное, жаждущее славы "я". Пока я с тобой, ты велик и независим и будешь творить, как захочешь: лишь себе будешь служить". Ибо дьявол никогда не требует, чтобы ты служил ему – только себе.

   К. Чапек. Жизнь и творчество композитора Фолтына

lonebeast
Кривые Зеркала
Новое окончание рассказа "Экземпляр"

   Лучшие аргументы – факты. Автор решил бесплодный спор, затеянный в "Экземпляре", просто ткнув своего героя носом в факты – дав ему возможность сравнить литературных персонажей, которых сам Курочкин называет адекватными, с их фикерскими подобиями. Более того, новый рассказ сам по себе стал фактом, который доказал: никто лучше автора не знает, что происходит в мире его текста – и красиво победил меня, досужего критика, разглагольствовавшего о красотах теоретической дискуссии.
   Отличная сюжетообразующая идея – множественность этих искажённых отражений знакомых героев. Банды тупых дублей, бродящие среди декораций ненастоящего города. Толпы подделок, настолько лишенных индивидуальности, что Курочкин даже не узнаёт "своего" Люка среди других, равно не похожих на виденный недавно оригинал. Курочкин не может сформулировать, в чём именно проявляется "ненастоящесть" гетто и его обитателей. Хотя он искренне считал себя писателем, но ему, как видно, неведомо странное свойство литераторского разума, напоминающее мысленный синхронный перевод: всё, что происходит, всё, что наблюдаешь и делаешь, перелагать в текст, изо всех сил стремясь найти самые точные слова. Но впечатление его верно: вокруг – гопота. Куда там спорить о судьбах словесности – с гопотой бессмысленно и опасно говорить даже на бытовые темы. От неё только бежать. Куда? Кто выведет на верный путь?
   Старый нудный Гэндальф, конечно. Настоящий. Подлинная литература. Она открывает двери. А идти – это уж Славка сам должен, сколько сумеет, сколько осилит. Как и любой из нас.


Юлия Панина greatbattle
О вреде новейшей литературы

   Во времена Чехова, помнится, курящий Нюхин читал лекцию о вреде табака. Впрочем, тогда ему было решительно всё равно, о чём читать лекции. Нынче супруга приказала Ивану Ивановичу обличить пагубу куда более сладостную и страшную, пленившую робкую нюхинскую душу нелепой, но пылкой грёзой. И эту-то грёзу несчастный подкаблучник волею пославшей его жены принуждён публично предать поруганию.
   Иван Иванович сменил нервный тик, но остался собой, узнаваемый, как перелицованный любимый плащ: выглядит новым, но ткань и фасон те же. Он так же работает прислугой за всё, трепещет перед женой, безропотно терпит унижения и упивается страданиями невинной жертвы обстоятельств. Так же уходит от темы в сбивчивую исповедь. Только теперь он мечтает не просто бежать от пошлой жизни без оглядки. После душевных бесед с Курочкиным, вирусоносителем попаданства, мечта Нюхина обрела конкретную форму. Отныне он – избранный. Благой вестник Славик призвал его к великим делам. На днях, а то и раньше, Иван Иванович, органически не способный существовать без ненавистного ярма, превратится в непобедимого Конана. И будет каждый день есть мясо.
   На первый взгляд эта трагикомическая история аналогична "Романсу нечеловеческой жестокости". Но нет. Там речь шла о порнушках – всегдашнем тайном развлечении обывателей. Опусы героини Таты Ветровоск снесли крыши обитателям Бряхимова лишь своей разнузданностью. Рассказ же Юлии Паниной – о самоотождествлении.
   Иван Нюхин, муж своей жены, появился в 1886 году и окончательно оформился в 1902. Можно допустить, что госпожа Нюхина, блюдя нравственность своих воспитанниц, ограничила круг их чтения поношенными страданиями юного Вертера и бедной Лизы (хотя, на мой взгляд, подобный выбор свидетельствует скорее о неосознанном стремлении внушить девицам греховные суицидальные помыслы). Но трудно поверить, что мимо самого Ивана Ивановича, как бы ни был он занят, зависим и беден, прошла вся литература 19-го века. Наверняка читывал. Навскидку, первое, что вспоминается. Вальтер Скотт и готические романы, от Анны Радклифф до Амадея Гофмана. Проспер Мериме и Шарль Нодье. Роберт Стивенсон и Эдгар По. Фенимор Купер и Томас Майн Рид. Теофиль Готье и Александр Дюма. Эжен Сю и Эдвард Бульвер-Литтон. Парижские и лондонские тайны, сцены из жизни богемы, дальние страны, старинные страсти, роковые тайны, благородные дикари и короли, инфернальные злодеи, похождения Роб Роя, Ринальдо Ринальдини, Рокамболя и прочих Робин Гудов и Карлов Мооров. Богатый набор приключений и подвигов, экзотики и романтики, мистики и чудес – что угодно для души, жаждущей улететь от постылого быта за тридевять земель. И, наверное, во все времена, в любом обществе хватает таких душ, тихих работящих Нюхиных, которые в любых обстоятельствах найдут себе свирепого хозяина, его тиранией оправдают собственное безволие и будут утешаться бегством в мечту. Так почему не классика, не более или менее добротная беллетристика, а говардово фэнтези, само по себе довольно дешёвое, да ещё и напетое Курочкиным, – тоже далеко не Карузо, – довело грёзы бедного эскаписта до грани безумия? Почему на фэнтезийное, альтисторическое, фикерское писево подсаживаются, как на наркотик? Дело в писеве – или в читателях? Оно и в самом деле способно сокрушить всякую слабую душу – или перед ним уязвимы лишь наши современники? Если продолжить аналогию с наркотиками, – человечество пользуется ими для расширения пространства сознания столько, сколько существует, но только в 20-м веке наркомания стала глобальной проблемой, – верно, мне кажется, второе. Мы другие. Человек непрерывно меняется, когда-то – медленно, почти незаметно, сейчас – всё быстрее, теряя и судорожно ища своё Я. И, может быть, отождествление себя с персонажами фанфиков, доходящее до психической зависимости, – симптом. Вот только чего – агонии или болезни роста?


Хейлиг
Туда и обратно

   Прелюбопытный поворот заданной темы. Очередной Курочкин, ни разу не фанфикер и вообще не любитель чтения, человек, прочно укоренённый в реальном мире и не очень интересующийся виртуальными мирами литературы, попадает в текст. И не абы какой – Курочкина угораздило въехать в "Туман".
   Даже в переводе книги Кинга впиваются в память прочнее иных реальных, на своей шкуре пережитых событий, оставляя ожоги не на руке – на сердце. Попытка воспроизвести его стиль, простой, плотный и тяжёлый, как слиток урана, сама по себе достойна уважения. И уж тем более – попытка удачная. Хотя и не без огрехов. Например, так и не выстрелившее ружьё – плитка шоколада (может быть, автор собирался отдать её Билли, да забыл?). Сор лишних слов: капкан смыкал и размыкал свои челюсти, цепляясь своими присосками, звуки шипения и потрескивания, издавая при этом каркающие глухие звуки – вместо "глухо каркая", и т. п. Сидение (процесс) вместо сиденья (предмета). Многократное "расслабленно". Заплутавшие запятые. "Казалось, белое марево смыкалось (вместо "смыкается") прямо за задним стеклом, и ничего там больше нет, кроме него". Стоп, стоп, в сторону красный карандаш. Сейчас я не редактор. Что до магии – проникающего излучения текста, то у нас нет приборов для его измерения, кроме недоказуемого чутья. Но в общем и целом стиль хорош, на взгляд и на ощупь похож на кинговский. И отлично работает на идею и сюжет. Неторопливо и внимательно выписанные реалии туманного мира лучше всего убеждают Курочкина: да, мир этот – подлинный, существующий объективно, независимый от читательского сознания. Живой. Да, никакие пересказы и экранизации не идентичны литературному тексту, а отсебятина сценариста может серьёзно исказить восприятие подлинника – так Курочкин едва не совершил ошибку, дав Дэвиду ложную надежду. Да, для думающего человека встреча с литературными героями – поверка совести и ключ к очередной двери на пути самопознания. Да, пусть читатель покидает мир текста не по своей воле – всё равно не избавиться от горечи, что бросил героев в опасности, не остался там, с ними, плечом к плечу.
   Но, может быть, теперь, с дополнительной канистрой бензина, они всё-таки доберутся до Хартфорда?


Полночь
Жалость

   Нуачо, адекватно. И повтор "не поняла" – "непонятный" в первой же фразе, и каша из запятых – отражение каши в голове героини, и её канареечный щебет. Правда, упорные пробелы после дефисов – это, как по мне, уже чересчур. Но именно такой вещий сон и могла увидеть Курочкина, маленькая дурочка с большими подростковыми амбициями и комплексами. Конечно, она попадает в запретную мечту – бар, или ресторан, а может, даже клуб. Прямо как взрослая. Поскольку ни в одном из заведений барышня не бывала, вообразить толком, что там и как, она, естественно, не в силах. Зато мерисьюшный прикид себе представляет в подробностях, даром, что путает слова "корсет" и "корсаж". Из посетителей почти никого не знает – читала лишь Гарри Поттера, и то ей больше всего нравится первая книжка, для самых мелких. Себя мнит центром всеобщего внимания, коли не восхищённого, так осуждающего, и от этого путается в ногах и руках, как лопоухий щенок в длинных лапах. И родственную душу ищет по одёжке – такой же, как у неё самой.
   И это пустенькое существо, для которого лучшая похвала книге – "прикольно", услышав – впервые в жизни, наверное – крик боли, бросается спасать и защищать. Этому зародышу духа, которому родители купили компьютер, но не дали ни грана душевного опыта, достаточно увидеть раненую птицу, чтобы пережить взрыв сострадания, гнева, омерзения к собственным фикерским опусам – и начать думать.
   Предельно, утрированно, до чёрно-белой графики заострённая ситуация. Если вот такая Светка, неразумный детёныш, при первом же соприкосновении с ожившим литературным миром понимает, сколь гадки "жёсткие" фанфики – мыслят ли их вполне половозрелые любители? И живые ли вообще эти гнилые души?


Фусамнан
***

   Грациозная миниатюра удивительным образом вступает в диалог с предыдущим и последующим рассказами – "Жалостью" Полночи и "NС-911" Кристины Лукас. И сама она – диалоги. В ней ведут разговоры старые умные люди – наши добрые знакомые, герои умных книг, беседуют поколения – Чехов и Стругацкие, Дойл и Макс Фрай, перекликаются литературные миры. И говорит рассказ о диалоге – диалоге между текстом и читателем, в котором текст, без читателя существующий латентно, становится полноправным, живым, мыслящим, обладающим культурной памятью и генерирующим смыслы собеседником, а читателю открываются двери.
   Вот она, явилась – любительница слэша, гнилая душа, людоедка Эллочка во всей красе. Она не манипулятор, перехватывающий у автора управление персонажами, она – отрава, бешеная крыса, заражающая героев тяжким безумием. В их силах остановить эпидемию, вышвырнув фикершу из мира текста. Но вылечить заболевших может только читатель. Настоящий читатель. Собеседник.
   Истинно так. Дух-разум – человек ли он, книга ли – мыслит и созидает только в диалоге. Для существования Я необходим Другой. И каждое напоминание об этом в мире, где братья по разуму истребляют друг друга, – бесценно.


Кристина Лукас
NC-911
Исправленный вариант

   В стыдном и страшном сне, наверное, хоть раз в жизни пережитом каждой женщиной (я, неприбранная, босая и полуголая, в ночной сорочке в цветочек, оказываюсь в людном месте), Курочкину, словно котёнка в лужу, тыкают носом в страшную и стыдную правду, написанную с убедительно яркими подробностями. Оказывается, литературные герои – таки да, живые, они страдают от боли, физической и душевной, у них рвётся сердце от позора, страха, отчаяния, сочувствия, у них ломаются кости, течёт кровь и вспухают синяки. Но и это ещё не самое ужасное. Оказывается, персонажи – марионетки, послушные каждому, кто возьмёт в руки вагу. Даже не рабы – куклы. Души, мыслящие и чувствующие, но запертые в телах, которые им не подчиняются и покорно совершают все мерзости, что приписывают героям кукловоды-фикрайтеры.
   В таком случае главный преступник – писатель. Это он творит героев, которыми можно управлять. Фанфикеры только пользуются готовым. И неважно, что сам автор дёргал за нити деликатно, исходя из характера, мотивов и целей героя, – он протянул нити, создав возможность насилия. И нет заслуги автора в том, что он написал живой, глубокий, многогранный образ – наоборот, чем совершеннее герой, тем острее он страдает от насилия и тем тяжелее вина писателя. К этому конечному выводу ведёт логика рассказа. Автор и впрямь шёл именно сюда?