Прошу помнить о том, что большинство понятий и терминов, представленных в данном произведении, такие как: "сон", "реальность", время суток и хронология многих событий являются абстрактными и не подлежат традиционной интерпретации, ввиду крайнего психического и душевного расстройства главного героя.
Заранее приношу свои глубочайшие извинения, но именно с такой точки рассмотрения нижеследующих событий представляется возможным поведать о том, что находиться за границами обычного человеческого восприятия - того, что мы наивно зовём "реальностью".
Приятного чтения!
LDR
Глава Первая
"Deja vu"
Очень часто бывает так, что человеческий мозг не в состоянии отличить два кардинально противоположных состояния его собственной деятельности: сон и реальность. Хотя порою кажется, что невозможно провести довольно чёткую грань между ними, и тогда в игру вступают древние силы, доселе спокойно дремлющие в закоулках нашего подсознания прячась в самые глубокие расщелины Тартара и Гадеса...
Ну а лично я давно уже перестал понимать столь существенную, казалось бы, разницу и моя жизнь плавно перетекала из одного кошмара в другой, ещё более жуткий, оставляющие лишь смутные отпечатки следов в моей уже порядком затёртой памяти.
События, которые происходили со мной, давно перестали иметь хотя бы малую толику здравого смысла, и я пускал всё на самотёк, не придавая маломальского значения тому, что творилось вокруг.
Но, если говорить по правде, моя жизнь ограничивалась всего лишь пятью десятками квадратных метров старого пыльного чердака, заваленного никому не нужным хламом, на который изредка падал тусклый луч солнца, с трудом пробивающийся сквозь страшно замызганные окна и поточенные молью шторы, больше похожие на марлю. Но если ему это удавалось, то единственное, что можно было осветить - густое облако пыли, висящее в тяжёлом воздухе.
Именно это захолустье служило мне одновременно и домом, и местом работы. Всю мою мебель составляли всего несколько предметов. Древний шкаф с резными дверцами и потускневшими от времени бронзовыми ручками (в нём хранился мой скромный гардероб). Скрипучая металлическая кровать, сквозь матрас, который местами вытыкивались пружины (ложе Прокруста). Письменный стол, стоящий у одного из окон и весь заляпанный чернилами, воском от свечей да объедками от трапезы (святая святых моей квартиры). Старое кожаное кресло, затёртое до дыр и местами проваливающееся, да несколько полуразваленных стульев (для гостей, которых у меня никогда не было).
Компанию мне составляли мыши да пауки, которые, как мне казалось, жили исключительно за счёт моих харчей. Во всяком случае, это скромное жилище заменило мне весь внешний мир, и ничего более мне не было нужно. Здесь вашему покорному слуге предоставлялась возможность скрыться от этого наглого, шумного и грязного города с его бесконечной ежедневной суетой и надоедливыми жителями, предаваясь безотчётным (безумным) фантазиями.
Этот город пытался казаться культурным, но я видел всю его беспардонную и хаотичную сущность насквозь: он возвеличивал одних и бросал в грязь других, лишая нас человеческого облика, вертя свою карусель всё быстрее и быстрее. Моё убежище служило мне крепостью от посягательств цивилизации, культуры и, главное, неумолимого времени. Целых шесть лет длились для меня словно вечность. Бесконечная и немного грязная вечность. Хотя, если говорить о грязи, то в моей уже порядочной бороде и как попало склоченных волосах, её было не меньше, чем в средневековых трущобах Парижа. Однако специфичность моей профессии позволяла мне не думать о вопросах личной гигиены (по крайней мере, до конца каждого месяца) и о том, что скажут любопытные (иногда слишком) соседи по поводу моей непозволительной неряшливости.
Уверен, что им было о чём поболтать помимо моего странного (слишком странного) затворничества на чердаке.
Только один человек каждое "утро" (реальное или выдуманное) смел нарушать моё одиночество, вторгаясь во владения мрака и пыли - милая девочка лет одиннадцати-двенадцати, приносившая в своей не менее милой корзинке, зачастую украшенной луговыми цветами, которые (да простят ей боги) несомненно, были сорваны маленькой негодницей по пути через Лихтенштейнский парк. Она приносила мне еду из продуктовой лавки, находящейся на пересечении Порцелянгассе и Грюненторгассе.
Поначалу малышка порядочно пугалась моего рассеянного взгляда мутных и покрасневших от бессонной ночи глаз, растрёпанной шевелюры и неприятного запаха. Но, буквально за неделю привыкла к этим отвратительным странностям моего имиджа, учитывая то, что я всегда одаривал её несколькими кронами. Сжав в своей маленькой ладошке хрустящие бумажки, девочка смущённо улыбалась мне, делая при этом лёгкий реверанс, и быстро сбегала вниз, весело размахивая корзинкой и беззаботно мурлыча себе под нос какую-то мелодию.
После "завтрака" (также либо реального, либо приготовленного моим распустившимся подсознанием) я, по обычаю, закрывал шторами все четыре окна, выходящие строго по сторонам света, и без сил валился в постель, не утруждая себя такими банальными мелочами, как раздевание, отправляясь в мир сновидений (а может наоборот просыпался???).
Как только стены моего "дома" окутывал вечерний полумрак, зажигающий фонари, а на улицах города стихал привычный шум трамваев и прохожих, сменяющийся на относительную тишину, прерывающуюся изредка пьяной бранью и собачим лаем. Как только клонящийся за горизонт ярко-жёлтый солнечный диск уступал место бледно-серебристой луне и приходящей с ней ночной прохладе, освежающей мой измученный мозг, я садился за стол, разгребая заметки, сделанные накануне, и вновь брался за перо.
Мне, как и многим писателям, была по душе теория "ночного вдохновения". Правда, моим скромным произведениям было весьма далеко до легендарных произведений таких классиков, как Шекспир, Грильпарцер, Байрон, Шницлер, Гюго или Бальзак, да и многих прочих. Я заслужил всего лишь славу самого острого пера в газете "Arbeiter-Zeitung", к которой приложилась зависть коллег и едкие шуточки главного редактора и по совместительству видного политического деятеля Австрии - Виктора Адлера.
В последний день каждого месяца я должен был приносить в редакцию очередной рассказ, основанный на криминальной хронике происшествий за минувший квартал, приправленный детективными загадками, мистическими поворотами, нотками недовольства бездействием властей в столь смутные времена и солидной щепоткой социалистической идеологии. На все эти детали современный читатель был очень падок, и тиражи газеты расходились мгновенно (к большому удовлетворению Виктора).
Зарабатываемых денег на "жизнь" мне хватало с лихвой, хотя подобное скудное бытие вряд ли можно было назвать таким громким словом. Но, не смотря на это, мне чем-то даже нравилась придуманная мной иллюзия, которой я предавался каждую "ночь", выводя на бумаге судьбы людей.
Шесть лет (слишком долгих, как мне кажется) подобной литературной практики дали мне возможность понять, что люди двадцатого века больше не нуждаются в правде, как эталоне объективности реальности. Им уже не нужны были логические объяснения того или иного события или же научные подтверждения фактов. Люди во всём стали искать загадку, мистификацию, а если не находили таковой, то незамедлительно придумывали её сами, покрывая вуалью таинственности самые банальные и обыденные вещи. В том случае, если людям не удавалось создать мистерию самим, то они доверяли это мастерам пера и фантазии.
Как сказал на одном из литературных вечеров (на котором я имел честь присутствовать) Стефан Цвейг: "Люди перестали верить в Бога, скоро перестанут верить в Науку, останется только Литература!".
Воодушевившись после крепкого "сна", я снова садился за рукопись и продолжал выдавать хронику за хроникой, будоража воображения скудных умов читателей очередными жестокими подробностями ночной жизни Вены. "Утром", когда в стопку бумаг ложился очередной десяток страниц, я, с чувством исполненного долга, отправлялся на отдых, который для меня значил блуждание по дебрям собственного подсознания, преподносящего мне очередную порцию психоделического бреда.
Сегодня же мой обычный распорядок дня нарушался вынужденным походом в редакцию, с целью сдачи рукописи в печать. Желания такого у меня, конечно, не было, но доверить кому-либо, кроме Адлера свой рассказ я не имел ни морального, ни юридического права.
Тщательно вымывшись, побрившись и даже расчесавшись, я надел свой единственный парадный костюм, состоящий из тёмно-коричневых брюк, белой рубашки, бордового галстука, чёрной жилетки, такого же цвета туфлей с блестящими металлическими набойками на носках и серого плаща.
Вещи хоть и были старыми да местами затёртыми, но свежо пахли после стирки и были идеально выглажены горничной. Немного побрызгав на шею дешёвым одеколоном, и ещё раз крутанувшись на носках перед зеркалом, нервно поправляя непослушные волосы, я бережно завернул в кусок непромокаемой ткани рукопись и положил свёрток в маленький чемоданчик.
Закрыв чердак и отдав ключ хозяйке дома, выскользнул через заднюю дверь на Туригассе, сразу же поворачивая в сторону Лихтенштейнского парка. По пути я наблюдал за прохожими, немного щурясь от яркого солнечного света, к которому мои глаза были непривычны, и старался меньше привлекать к себе внимание, спеша в редакцию.
Был конец февраля, но за время моего отшельничества в город успела ворваться красавица-весна и взять его с первого штурма, оставив на улицах немногочисленные следы сражения с зимой: небольшие кучки чёрного тающего снега, грязные лужи и местами выткнувшуюся сквозь булыжники мостовой траву. Казалось, что даже дома обуяла весёлая проказница, заставив их окна радостно сверкать и подставлять свои кирпичные бока под первые тёплые лучи солнца.
Но мне, как ни странно, этот призыв был совершенно неведом ещё с детских лет, когда наша семья ютилась на соседней улице, в подвале, который нам милостиво предоставил тогдашний начальник вокзала имени Франца-Иосифа, на котором когда-то работал мой отец. Впоследствии он трагически погиб от несчастного случая во время ремонта товарного вагона. Моей матери в то время сильно помогли рабочие из цеха, кто сколько мог, а Железнодорожное Министерство выделило скромную пенсию и отдало подвал в бессрочное пользование под жилую площадь, в котором я и рос с тех самых пор, с каких себя помню.
Мать тогда перебивалась с работы на работу, повсюду таская меня с собой, а моим любимым времяпрепровождением было фантазировать, забившись в пыльный угол за печкой. Я с лёгкостью мог пересказать ранее услышанную сказку или стишок, и даже придумывать какие-то свои маленькие рассказы, что приносило матери хоть небольшую толику радости. Может быть, единственную с тех пор, как не стало отца и на нас обрушилась полоса невзгод и лишений.
Наших сбережений едва ли хватило бы на то, что бы предоставить мне возможность учиться даже в самой захудалой церковно-приходской школе, а потому мать лично занялась моим образованием, растрачивая деньги на детские книги и учебники.
Часто я видел, как она, тайком от меня, плачет по ночам, забившись в тот самый дальний угол за печкой, думая, что никто не заметит, и рвала на себе волосы, тихо всхлипывая. Тогда у меня не хватало духу, что бы подойти и утешить её, о чём я потом жалел до конца дней своих.
Наконец мать нашла себе пристойное место в книжной лавке приезжего торговца из Италии - дона Хосе Лавельйо и мы целыми днями общались только с книгами и их ценителями. Литература стала для меня всем: другом, отцом и даже Богом. Печатное слово навсегда отпечаталось в моей душе, дав мне возможность сполна познать мир фантазий, которые пленили меня окончательно.
В скором времени мы с матерью (благодаря неимоверной доброте дона Хосе) смогли перебраться жить в подсобное помещение этой самой книжной лавки, навсегда оставив сырой и мрачный подвал, хранивший одни лишь неприятные воспоминания, в далёком прошлом. Дела наши постепенно налаживались и, когда мне исполнилось десять лет, мать договорилась с приходским священником и тот приходил к нам по вечерам, потягивая мои знания в области точных и естественных наук (за символическую плату), что бы я мог подготовиться к поступлению в гимназию (такова была воля матери).
После года наших занятий отец Петер отметил у меня прекрасные способности к написанию сочинений и новелл.
- У мальчика талант! - уверенно заявил пастор. - Ему непременно стоит попробовать себя на литературном поприще.
Мать долго смотрела на меня, а потом кивнула (обречённо, как мне показалось), пряча скупую слезу счастья в полотенце.
Итак, с двенадцати лет я стал подрабатывать эдаким мальчиком на побегушках в редакции этой самой газеты "Arbeiter-Zeitung", познакомившись с одним из самых непредсказуемых и авангардных людей тогдашней Вены - Виктором Адлером, который на тот момент начал являть собой реальную угрозу существующему политическому режиму империи.
Его внимательный и проникновенный взгляд изучал меня ровно десять секунд, когда я впервые явился перед издателем, прежде чем он заинтересованно покосился на Петера:
- И что мне прикажешь с ним делать?
- Дай бумагу, перо и чернила, - улыбнулся священник, - да новость посвежее.
На следующий вечер, когда я сидел в коридоре возле кабинета Виктора, он подошёл ко мне, сжимая в руке несколько небрежно свернутых листов бумаги, и присел рядом.
- Думаешь, что сможешь писать? - смерил меня вчерашним взглядом мужчина.
- Если дадите мне такую возможность, - ответил я так, как научил меня священник.
- Что бы писать действительно хорошо, нужно неимоверно много учиться, - предупредил Адлер. - Может быть, через год-другой смогу выделить для тебя колонку.
- Я не подведу вас.
От чувства радости моя душа, казалось, пыталась поднять меня над землёй на несколько сантиметров.
- Посмотрим, - скупая улыбка осветила лицо собеседника.
И мне ничего другого не оставалось, как учиться с ещё большим усердием.
Мой новый наставник привёл меня в Национальную библиотеку, усадил за стол, который буквально завалил стопками книг и сказал, что пока я всё это не прочту, то он не даст мне шанса написать даже строчку на самой последней странице распоследней буржуазной бульварной газетёнки. Таким образом, мне пришлось совмещать работу и чтение, глотая книги с такой же скоростью, с которой я подносил кофе уставшим корреспондентам и приносил Виктору свежий выпуск его "детища".
Домой мне теперь доводилось добираться либо поздней ночью (ближе к утру), либо же, оставаться ночевать прям в редакции (хотя там редко удавалось сомкнуть глаза, бегая по цеху с документами и рукописями всю ночь напролёт).
Мать была несказанно рада тому, что я нашёл своё призвание, но очень расстраивалась тому, что домой приходил всё реже, каждый раз всё позже и с более вымученным видом.
- Ты загонишь себя в гроб, - взъерошивала она мне волосы, обеспокоенно улыбаясь.
- Не волнуйтесь, матушка, - слабо улыбался я в ответ. - Виктор обещал скоро выделить мне целую колонку.
Но уже шёл второй год моей усердной работы в редакции, а он словно был глух к моим мольбам.
- У меня нет свободного места не то что в колонке, а даже в строчке. - сердито бурчал Адлер во время каждого нашего разговора, не отрывая взгляда от свежего выпуска газеты, в котором он усердно чиркал карандашом, недовольно покашливая.
После таких бесед я снова проводил бессонные ночи в библиотеке, корпя над книгами и делая записи в новенькой тетрадке. На следующий день результаты моих стараний, незаметно подброшенные на стол моему покровителю, ждали, пока главный редактор их обнаружит и оценит эти образцы журналистского творчества. Когда Виктор находил эти "записки", то никогда ничего мне не говорил, а лишь тихонько посмеивался в свои густые усы, проходя мимо меня, и по-отцовски хлопал по плечу.
Шёл 1905 год и в Вене становилось всё неспокойнее: политическая обстановка оставляла желать лучшего, поднимали головы радикально настроенные партии, чуя ветер перемен и не гнушаясь никакими методами борьбы с монархией.
В тот злосчастный (а может быть счастливый для меня) вечер я засиделся на Шварцпаньештрассе 10, как обычно, почти до самого утра и направился домой, когда газетчики уже стали постепенно расходиться.
На Верингерштрассе меня чуть не сбил с ног какой-то взъерошенный парень лет двадцати с круглыми от ужаса глазами, бегущий так, словно за ним гнались все черти Ада. Машинально пробормотав извинения, чудак исчез в соседнем переулке, а я продолжил свой путь, не забивая себе голову этой странной встречей, сонно зевая на ходу.
Ещё издалека вид чёрного дыма стелящегося по тёмному небу, которое только-только начинало местами светлеть, разбудил в глубине моей души смутное беспокойство, которое тщетно пытался подавить. Опасения мои, к сожалению, были подтверждены: дом, в котором располагалась книжная лавка, был объят огнём. Вокруг суетились жильцы соседних домов, крича, размахивая руками и пытаясь своими силами потушить пожар.
Буквально через минуту прибыл пожарный расчёт, и вскоре пламя унялось, местами продолжая вспыхивать красными искрами из-под груды обломков, которые всё ещё продолжали тлеть. Всё это время я просидел под стенкой дома напротив, не издав ни единого звука, безучастно наблюдая за происходящим. Слёзы катились по моим щекам, но они были не в состоянии укротить огонь отчаяния и горя, что бушевал в моём сердце.
Некоторые самые рьяные мародёры уже рыскали по развалинам в поисках лёгкой поживы, но с появлением полицмейстеров быстро исчезли, оставив меня на пепелище в полном одиночестве.
Кто-то заботливо накинул мне на плечи большое и тёплое пальто и повёл в громоздкую машину, что-то говоря тихим и утешающим голосом.
В полицейском отделении я сел в какое-то кресло, где меня никто бы не видел и забылся глубоким чёрным сном, в котором увидел свою мать, окружённую стеной огня и книжную лавку, которую поглотил появившийся из-под земли огромный зелёный змей с рубиново красными глазами. Повернувшись ко мне мордой, он хищно улыбнулся (насколько это было возможно для змеи) и растворился в густом утреннем тумане, оставив за собой глубокую борозду на дороге. Я пошёл за ним, но никак не мог догнать, будто бы улица неимоверно растянулась. Затем, где-то вверху послышался птичий крик, и мне под ноги упало павлинье перо.
Кто-то схватил меня за плечо, вытягивая из кошмара.
- Парень, ты чего? - послышался сзади густой баритон.
Высокий мужчина в тёмном пальто, с голубыми глазами, еле проглядывающимися из-под тёмной чёлки, сверлил меня вопросительным взглядом.
Я молча встал, недоверчиво глядя на незнакомца и сглотнул, избавляясь от кома, застрявшего в горле.
- Не бойся, меня зовут Мартин, - представился инспектор.
- Даниель, - робко кивнул я.
- Ты ведь жил в том доме?
Кивок головы.
- Мне очень жаль, - голос мужчины дрогнул.
- Кто это сделал? - тихо спросил я.
- Почему ты думаешь, что это кто-то сделал? - прищурился Мартин.
- Не знаю, - пожал я плечами. - Просто предположил.
- Ты кого-нибудь подозреваешь?
- Нет.
- Ты не видел ничего подозрительного?
- Нет.
- У дона Хосе были враги?
- Наверное, нет.
- Ладно, - тяжело вздохнув, мысленно махнул на меня рукой инспектор. - Тебе есть куда пойти?
- Да, - кивнул я. - В редакцию газеты "Arbeiter-Zeitung".
- А кто-нибудь из родных у тебя есть?
Молчание.
- Хорошо, можешь идти, - пожал мне руку Мартин. - Мы ещё с тобой увидимся, Даниель.
Блуждать по улицам мне пришлось очень долго, пока ноги не решили нести меня в сторону Шварцпаньештрассе. Очень остро я ощущал пустоту и безысходность, пожиравшие меня до мозга костей. Прохожие, заполонившие проснувшийся город, обходили меня стороной, завидев покрытого копотью и пеплом мальчишку, смотрящего в никуда и пошатывающегося при каждом шаге.
Несколько раз я чуть было не попал под колёса трамвая, но в самый последний момент кто-то из прохожих успевал оттащить меня в сторону под ругань машиниста, выглядывающего из кабины грохочущего чудовища. Виктор, заметив меня, быстро подбежал, схватив за плечи, и несколько раз основательно встряхнул, пытаясь привести в чувство. Поняв тщетность своих усилий, он буквально затащил меня в редакцию и заварил для меня безумно крепкий кофе, усадив в собственное кресло.
- Что случилось? - тихо спросил он, глядя на меня.
- Дом сожгли, - не менее тихим голосом ответил я.
- Когда? - немного наклонился Адлер вперёд.
- Этой ночью.
- А как же...
- Мертвы.
Виктор немного побледнел, впившись ногтями в подлокотники стула, и перевёл взгляд на окно. Я уныло водил ложкой по чашке с кофе, пристально всматриваясь в густую черноту напитка, в которой готов был просто утопиться, лишь бы ничего больше никогда не чувствовать.
- Что дальше? - спросил Виктор, ни к кому в особенности не обращаясь.
Подняв взгляд, я долго пытался рассмотреть выражение лица редактора, но тот, словно нарочно отклонился назад, прячась в тень.
- Я распоряжусь, что бы тебе освободили комнату наверху. Некоторое время поживешь здесь, а потом переберёшься куда пожелаешь, - произнёс он, поднимаясь с места. - Пока отдыхай, отсыпайся, завтра ты мне понадобишься.
Не имея ни сил, ни желания возражать или отказываться, я встал и пошёл на третий этаж, зашёл в первую попавшуюся комнату, где сполз по стене, с трудом сдерживая рыдания, и уткнулся головой в кучу старых газет.
Буквально через минуту сон одолел мою измученную душу.
После того я всецело посвятил себя работе, откинув в сторону все чувства и желания помимо одного - поскорее забыть то, что произошло, избавиться от тяжести горя и одиночества, предавшись всецело тому, что я умел делать лучше всего делать - литературной деятельности. В конце концов, Адлер сжалился и отдал мне последнюю страницу в газете, где я размещал небольшие статьи о продвижении борьбы рабочих за справедливое управление страной.
К моему и, несомненно, Виктора величайшему удивлению, тиражи "Arbeiter-Zeitung" поднялись почти вдвое. А сам объём газеты увеличился на целый десяток страниц, что было фантастическим рывком для печатного слова того времени. Главный редактор, хорошо изучив вкусы и пристрастия читателей, доверил мне вести криминальную рубрику, занимающую целый раздел. Дела мои быстро пошли на поправку. Гонорары от Виктора за мою самоотверженную работу были очень щедрыми и, спустя всего лишь год, я перебрался на Туригассе, решив заниматься творческой деятельностью подальше от завистливых взглядов и злых шептаний по углам.
Одновременно с работой в газете я начал собирать материалы, что бы написать свой собственный роман, который должен был кардинально изменить весь литературный и учёный мир. Моей целью было создать уникальный шедевр, основанный на свежайших трудах по философии, психологии, теологии, с прямым обращением к более древним источникам, питающихся из забытых верований наших далёких предков, через призму которых мне предстояло оценить человека в течении его развития (зачастую заходящего в тупик) как существа наделённого разумом и сознанием, но не умеющего правильно их применять, в чём и заключалась причина стремительного падения нашего морального и духовного облика, а также постепенного (целенаправленного) самоуничтожения, к чему были причастны тайные сообщества, чьи сети растянулись по всему миру.
Каждую ночь, помимо газетных статей и вырезок я пересматривал целую кипу книг по богословию, религии, научной периодики Национального Венского Университета, труды по биологии, анатомии, физиологии, психологии, секретные исторические документы и отчёты правительственных структур, доставать которые было особенно сложно.
С головой я погружался даже в демонологию и оккультные науки, пытаясь познать то, что скрыто от глаз простых смертных. Очень долго мне приходилось постигать все тонкости и особенности обрядов и верований многих нынче мёртвых народов, изучать давно исчезнувшие языки и наречия, находить во всём это общие черты и выводить единый корень, который давал жизнь всем существующим и несуществующим уже религиям.
Довольно часто после таких творческих поисков меня снова и снова мучили кошмары и странные сны, сливающиеся в непрерывную череду ужасов, подстерегающих меня повсюду. Начиная с возраста шестнадцати лет такие вот "сны" стали для меня уже привычным и перманентным явлением. Я перестал видеть разницу между ними и реальной жизнью. Казалось, что кошмарные образы проникали из снов в наш мир, материализованные моим измождённым сознанием.
Может быть, именно поэтому, быстро шагая по каменной дорожке через парк, я нервно оглядывался по сторонам, ожидая очередных галлюцинаций, но, к счастью, всё было спокойно. На выходе из леска я немного задержался, передыхая под деревом. Было немного непривычно ощущать под ногами мягкую землю, а не деревянный пол, который стал для моих стоп практически родным.
Солнце светило очень ярко, подбираясь к зениту, и мне почем-то стало немного душно, хотя на улице было вряд ли теплее, чем десять градусов. Расстегнув жилетку, я присел на камень, откинув волосы назад и замер, заметив, что ко мне приближается неясная фигура, закутанная в тёмно-фиолетовый плащ с красивым восточным узором, поблескивающий на свету золотом.
"Очередной мираж?" - подумалось мне.
Тем временем, скользящий между тенистых деревьев "мираж" подобрался настолько близко, что я мог заметить неказистую комплекцию незнакомца, который был почти на голову ниже меня и гораздо уже в плечах. Самым интересным оказалось то, что он не оставлял на земле явных следов.
Разглядеть того, кто скрывался под плащом, мне пока никак не удавалось, хотя тот уже был всего в нескольких шагах от меня. Я встал, немного нервничая, и взял в руки чемоданчик, не сводя глаз с фигуры. Вдруг из-под капюшона блеснули два ярко-жёлтых глаза и наружу высунулась морда кота, который словно в издёвку, точь-в-точь, как и я жмурился от слепящего солнца.
Немного испугавшись и невольно сделав шаг назад, совершенно забыв о том, что за моей спиной камень, я во весь рост растянулся на земле. Когда перед глазами перестали мелькать звёзды, мой взгляд наткнулся на лицо симпатичной девушки, которая, как оказалось, скрывалась под плащом. Её светло-голубые глаза с нескрываемым интересом изучали меня, губки немного изогнулись в снисходительно-успокаивающей улыбке, демонстрируя милые ямочки в уголках рта, а немножко курносый носик, усыпанный веснушками, бесшумно втягивал воздух, отчего крылья носа забавно шевелились, и слаживалось впечатление, будто бы незнакомка обнюхивала меня.
Увидев, что я уже оправился от падения, она немного отступила назад, пряча щёки, которые покрыл лёгкий румянец смущения под густыми каштановыми волосами, ниспадающими из-под капюшона.
- Пардон, мёсье. - немного присела она передо мной, чуть-чуть поклонившись.
- Это вы меня простите. - слабо улыбнулся я, поднимаясь на ноги. - Мне показалось, будто бы у вас кошачье лицо.
- Вас напугал Марк, - лёгким кивком головы она указала в сторону, где на бревне расселся огромный сибиряк рыжего окраса, подставив свою густую шерсть порывам весеннего ветра и довольно мурлыча.
- Очень приятно. - откашлялся я, обращаясь к коту.
Похоже, что долгие дни молчания дали о себе знать и мой голос огрубел до неприятного безобразия.
- Вы за мной следите? - решил осведомиться я у мадемуазель.
- Может быть, - лукаво улыбнулась девушка. - Всё зависит от того, тот ли вы, кто мне нужен и можете ли быть мне полезны.
- Очень сильно сомневаюсь, что вам нужен именно я, да и не похоже, что бы мы с вами были знакомы, фройлян. - застегнув жилетку и взяв чемоданчик, собрался уходить, отвесив лёгкий поклон француженке.
- Мне нужны именно вы, Даниель, - тихо произнесла незнакомка. - И моему хозяину тоже.
Остановившись при звуках своего имени, и повернувшись к девушке, я внимательно присмотрелся к ней, но так и не смог припомнить, что бы мы встречались ранее.
- Очень скоро вас втянут в настоящую игру, - продолжила она, довольно усмехнувшись, чувствуя своё превосходство в осведомлённости моим именем. - И лучше бы вам принять её условия, иначе вас ждёт весьма незавидная участь.
- Откуда вы меня знаете? - сделал я шаг по направлению к собеседнице. - И что вы хотите этим сказать?
- Лишь то, что вы услышали, - девушка медленно попятилась назад.
Кот, до сих пор мирно сидящий на бревне вдруг громко мяукнул, отвлекая моё внимание. Повернувшись, я заметил лишь край тёмно-фиолетового плаща, исчезающего в густом кустарнике, в который следом за госпожой направился Марк, гордо подняв хвост и по пути смерив меня презрительным взглядом.
Сославшись на своё больное воображение и слишком яркое солнце, сыгравшее со мной шутку в этот невероятно тёплый денёк, я отбросил эту историю в дальний ящик своего сознания и поспешил на Шварцпаньештрассе.
Ровно в одиннадцать часов мы с Виктором уже сидели в его кабинете.
- Ты как всегда непревзойдён, - удовлетворённо хмыкнул он, пряча улыбку в густых усах, держа в руках мою рукопись. - Сегодня же напечатаем.
Получив деньги, я попрощался с товарищем и пошёл обратно домой снова через Лихтенштейнский парк. В этот раз обошлось без сомнительных приключений. Как только мне удалось добраться до чердака, как с неба на землю рухнули ливневые потоки, выгоняя с улиц замешкавшихся прохожих.
"Вот вам и дождик весенний" - улыбнулся про себя, заходя в комнату.
Раздевшись, я лёг на кровать и быстро "уснул".
Посреди ночи меня потревожил стук открытого окна, которым весело играл шквальный ветер. Шум дождя уже сошёл на нет, а комната насквозь пропиталась запахом сырости и холодной свежести.
Я зажёг свечу, поднимаясь с кровати, что бы закрыть окно, но тут же замер, как вкопанный: на письменном столе спиной ко мне сидела фигура точно в таком же плаще, в котором была та француженка, что повстречалась мне этим утром.
- Как вы сюда попали? - спросил я, стараясь говорить максимально спокойным тоном.
Девушка (а это была именно она) медленно соскользнула со стола и подошла ко мне, внимательно глядя в мои зелёные глаза своими светло-голубыми. На кончиках её ресниц подрагивали мелкие капельки дождя, а губы немного приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, но была не в силах вымолвить и слова.
Повинуясь неведомому порыву, я подошёл ближе, обняв за плечи, наблюдая за тем, как по её лицу медленно скатываются капли влаги.
"Да она же только что с улицы!" - мысленно отметил про себя я.
- Помогите мне... - наконец прошептала незнакомка, теряя сознание.
Немедленно уложив её на кровать и сорвав с неё плащ, я увидел, что по левой стороне серого платья быстро расползается небольшое багровое пятно. Без секунды сомнений я схватил со стола большие ножницы и одним резким движением распорол платье вместе с корсетом, освобождая девушку от лишней одежды.
Немного ниже левой рёберной дуги оказалось не очень приятное на вид огнестрельное ранение, из которого потихоньку сочилась кровь, заливая левый бок незнакомки. К счастью, пуля прошла на вылет, не зацепив жизненно важных органов. По крайней мере, насколько мог судить я, исходя из того курса медицинских знаний, что благодаря чистой случайности получил при сборе информации для написания своего романа и некоторых газетных рассказов.
Оторвав от простыни порядочный кусок ткани, я скомкал его, предварительно смочив добрым немецким шнапсом, пару бутылок которого завалялись в моём шкафу, и прижал к ране, останавливая кровотечение.
Выскочив в коридор, я нашёл горничную, которую, кажется, звали Гертруда и попросил её сбегать в аптеку за бинтами, ватой, спиртом и скальпелями. Сонная девчонка, увидев мои окровавленные пальцы, мгновенно проснулась и, не посмев со мной спорить, поспешно выбежала на улицу. Вернувшись на чердак, я застал свою "пациентку" всё в том же бессознательном состоянии. Накрыв её одеялом, что бы не заглядываться на молодое и весьма привлекательное тело, изгибами которого мог бы соблазниться даже самый верный муж, я зажёг ещё несколько свечей и внимательно взглянул на лицо француженки, слегка побледневшее и покрытое лёгкой испариной.
Пульс и дыхание у девушки были сохранены и это меня немного успокоило.
"Не хватало ещё трупа" - нервно хмыкнул я.
В комнату постучали - служанка принесла мне целую аптечку. Не глядя, сунув ей несколько купюр и вытолкав любопытную девчонку за двери, что бы она не успела рассмотреть раненную, я закрылся на замок и приступил к оказанию первой хирургической помощи. Решительно избавившись от мёртвых тканей и зашив рану, предварительно промыв её спиртом, мне пришлось немного попотеть, что бы перевязать девушку, то приподнимая её, то переворачивая. Наконец всё было сделано, и я укутал незнакомку в одеяло, оставшись довольным результатами своего труда. Всё это время она не подавала никаких признаков жизни, но когда я присел рядом с ней, заботливо вытирая лоб от пота, она внезапно очнулась, схватив меня за руку.
- Спокойно, - наклонился я над девушкой, смотря ей в глаза. - Вы в безопасности.
- Даниель! - слабо улыбнулась француженка.
- Точно, - кивнул я. - Откуда вы меня знаете?
- От хозяина, - улыбка стала медленно сползать с её губ. - Нам нужно уехать из города! Нет, лучше уехать прочь из Австрии! Прочь из Европы!
- Что вы такое говорите? - наклонился я ещё ниже, приложив руку к её горящему лбу. - У вас высокая температура и вы, наверняка, не в себе.
- Увезите меня отсюда! - умоляюще прошептала собеседница с нескрываемым ужасом в голосе. - Зверь уже рядом.
И снова она потеряла сознание, бессильно рухнув на подушку. Устало вздохнув, я закрыл всё ещё хлопающее окно и сел за письменный стол, уткнувшись головой в кучу бумаг и отключился.
Разбудил меня настойчивый стук в дверь. Подорвавшись, как ошпаренный, я выскочил в коридор, чуть не сбив с ног малышку, принёсшую мне еду.
- Где она!? - без раздумий выпалил я, схватив девочку за плечи.
- Кто? - робко спросила посыльная, съёжившись от страха и только глазами моргая.
Отпустив её и вернувшись в комнату, где всего пару часов тому назад на моей постели лежала прекрасная незнакомка, я перевернул всё вверх дном, наивно надеясь найти хоть какой-нибудь признак пребывания девушки в моём доме. Но, словно по волшебному мановению, следы крови, аптечка, платье и даже запах девушки испарились напрочь. Простыня оказалась совершенно целой, шнапс нетронутым, а ножницы мирно лежали на письменном столе.
"И снова ты попался на удочку своих собственных снов" - подумалось мне с грустью.
Принеся свои извинения Нааме, и заплатив ей вдвое больше, чем обычно, я сел прямо на пол, обхватив колени руками, и попытался упорядочить в своей голове мысли, восстанавливая события прошедших дней и ночей. С первой попытки, конечно же, ничего не получилось. Но, вооружившись листком бумаги и карандашом начал всё заново, записывая даты и события в строгой очерёдности.
- Значит так, - задумчиво протянул я, рисуя стрелочки по направлению к букве "Р", означающей "реальность". - Если предположить, что события прошлой ночи были сном, то выходит, что наша встреча в парке могла быть вполне реальной и девушка действительно существует. Или же, если сейчас сон, а то была явь...
Битый час пытался я решить эту головоломку, выведя несколько теорий (весьма сомнительных) относительно всего происходящего, но не приблизился к решению ни на йоту.
В тот день мне снова пришлось посетить редакцию "Arbeiter-Zeitung" дабы убедиться в том, что посещал её накануне. Удивлённый моему визиту, Виктор даже не стал расспрашивать о том, что со мной происходит, придерживаясь хорошего тона.
После я отправился домой, немного поплутав по дороге тропинками Лихтенштейнского парка, но потратил время понапрасну, несколько раз исходив его вдоль и поперёк.
На чердак мне удалось попасть уже после заката.
Зайдя в комнату я снова внимательно осмотрел её в поисках маломальских зацепок, но, не найдя таковых, снова уселся за расчёты возможных вариантов объяснения этих событий. Огромных усилий мне стоило всё же припомнить все детали минувших дней, но и это не помогло найти ответ на множество вопросов, роящихся в моей голове и жужжащих, как дикие пчёлы. Несколько свежих предложений так и не смогли внести ясность в общую картину.
Вконец измотавшись, я отложил записи и лёг спать, уповая на то, что сон сможет дать мне хоть какие-нибудь ответы. Никогда ещё за последние пять лет мне не приходилось ложиться спать ночью, да и вдобавок, в столь ранний час, а потому пришлось долго поворочаться, прежде чем глаза мои сомкнулись, а мозг отправил меня в свои неизведанные глубины.
Эта необычная девушка посеяла в моей душе тень сомнения, от которой я не мог просто так избавиться, не найдя француженку во что бы то ни стало и не получив ответы на все свои вопросы. Ну и ещё, потому что она мне очень понравилась, а такого со мной ещё не бывало. Мной овладел странный интерес к её загадочной персоне и тому, что с ней произошло.
"Ты должен разобраться во всём этом, чего бы это тебе не стоило!" - сказал я сам себе, постепенно засыпая.
Самая последняя мысль, посетившая меня перед сном, была весьма несуразной: "У неё вместо лица кошачья мордочка".
Рассмеявшись про себя, я закрыл глаза уже окончательно.
В этот самый момент мир снов протянул ко мне свои нежные руки-крылья, унося на берега больших надежд и смелых фантазий.
Приключение уже ждало.
Глава Вторая
"Знакомство со сказкой"
Открыв глаза, я несколько минут рассматривал потолок, собираясь с силами, а потом резко встал и огляделся. Вокруг всё было так же, как и вчера, если не считать шума дождя за окном.
Кое-как одевшись и позавтракав после визита девочки-посыльной, я решил, наконец, приняться за работу. Целый день мне пришлось просматривать газеты, что бы составить более-менее чёткое представление о предыдущем месяце. Вконец утомлённый и уже толком ничего не соображающий, я в кои-то веки рискнул выйти на улицу и пройтись немного по Туригассе, что бы развеяться от мрачных мыслей, связанных с моим недавним приключением.
Мелкий холодный дождь да порывистый пронизывающий ветер составили мне компанию, отбив охоту у кого-либо ещё высовываться из дома и потому я был единственным прохожим на пустынном тротуаре, по которому носились обрывки бумаги и газет, прилипающие к мокрой мостовой.
"Пришла весна". - с нескрываемым злорадством рассмеялся я, пиная ногой камушек и сильнее втягивая голову в плечи, закутываясь в пальто поплотнее.
Дорогу перебежал большой рыжий кот, весь мокрый и грязный, явно спешащий куда-то по своим кошачьим делам. Он бы не привлёк моего внимания, но на секунду обернулся ко мне мордой и я успел заметить яркий блеск его жёлтых глаз и самодовольную "ухмылку" (даже слишком самодовольную).