Решил Максим сделать доброе дело. Стену покрасить у себя на лестничной площадке.
А то намедни, не иначе прельстившись пластмассовыми, разноцветными горшочками, неизвестные проходимцы, украли развешанные жильцами цветы, после чего на стене проявились тщательно замаскированные листвой похабные надписи.
- скучно, как-то, - подумал он спустя минут пять, - и как это они все пять этажей покрасили? - удивился он, имея в виду таджиков, которые за одни сутки выкрасили стены в соседнем подъезде в желтый цвет.
- нет, я так не могу, - присел он, спустя еще две минуты на подоконник, - не моё это дело.
На стене между тем зеленел, вытянутый на уровне груди, прямоугольник.
- нарисую, пожалуй, портрет, - глядя на него, решил Максим, - я давно обещал Ваньке нарисовать Собакину.
Некоторое время он сидел, собираясь с мыслями. Затем решительно встал и за десять минут изобразил на стене собаку. Критически рассматривая своё творение, он недовольно покачал головой.
- слишком обыкновенно, - Максим задумчиво почесал спину, отчего на его рубашке появились три строго параллельные друг другу зеленые полосы, - внутренней сути нет никакой.
- а как же мне её передать? - изредка поглядывая на стену, принялся он измерять лестничную клетку шагами.
- может быть, переделать? - остановившись перед рисунком, он возбужденно схватил себя за бороду перепачканными в краске руками, - а может сделать Собакину человеком?
Точно, - обрадовано воскликнул он окрылённый пришедшей идеей, - сделаю-ка я из этого рисунка другой. Но так чтобы Ванька сразу понял, - это Собакина и одновременно человек.
Собравшись с мыслями, сбегал Максим домой за кистью потоньше и принялся за работу.
Через пол часа со стены смотрело нечто среднее. Не человек и не зверь. А что-то непонятное.
- ну вот, - в восхищении оглядев получившийся результат, Максим довольно улыбнулся, - вроде бы так!
За его спиной хлопнула дверь. На площадку вышла соседка.
- здравствуйте тётя Зина, - приветствовал её Максим, не отрываясь от стены, на которой он пальцем затенял тщательно прорисованное полотно, служившее фоном получившейся фигуре. Максим старался писать рельефно, и ему хотелось, как можно тщательнее передать переход от одного тона к другому.
- а что это вы тут стену напачкали, Максим? - возмущенно воскликнула соседка, проходя мимо, - вы бы лучше оставили её зеленой, - посоветовала она, - а то эти кляксы ваши...
- ну, какие кляксы, какие кляксы, - занервничал Максим, отступая к почтовым ящикам, - это у меня нарисована собака, которая на самом деле не собака, а человек.
- ну, мне не понять что за такая собака-не собака, - не стала спорить соседка, спускаясь вниз по лестнице, - придет дворник, и будет ругаться, когда увидит, что вы тут развели...
- неужели так плохо? - в отчаянии Максим присел на корточки, - а может быть она права, и я вижу то, чего на самом деле нет? Может действительно нужно еще работать и работать, чтобы всякому стало понятно, что это вот тело, это вот глаза, а это уши.
- пойду, пожалуй, поем, - решил Максим, совершенно растроившись, - мне всегда после еды думается лучше.
Через пол часа он снова стоял перед картиной. Разочарованно, но с изрядной долей ненависти посмотрев на рисунок, Максим включил плеер и надел наушники. Стремительными движениями он превращал нарисованную на стене фигуру в вытянутые, искривленные, танцующие линии, пригибающиеся к земле под порывами яростного ветра, тонкие ветви несуществующих деревьев, стремительно рвущиеся к небу расплывчатые, изогнутые тени непонятных механизмов. На стене вокруг предполагаемого портрета появлялись мельчайшие детали. Заострённые стрелки будильника, изъеденные временем ножки стула, переливающиеся осколки разбитой бутылки, проникнутые радостным настроением мерцающие искры. Высунув язык, яростно сверкая глазами, Максим творил.
Мимо проходили соседи. Максим не замечал их, не отвечал на вопросы. Ему казалось, что еще немного и будет готова самая главная картина в его жизни.
Ну, вот и всё, - сказал он, вытирая рукавом испачканный красками лоб, - завтра Ванька придёт, и мы вместе придумаем название.
Уже собираясь уходить, он заключил получившуюся картину в нарисованную остатками черной краски раму.
- всё, завтра, завтра, - волнуясь, пробормотал он, поминутно прижимая ладони ко рту, - сейчас у меня нет больше сил.
Словно в счастливом полусне, вернулся он домой и повалился на диван. Зубы его отбивали мелкую дробь. Лихорадочно он вспоминал, не сделал ли каких ошибок? Но нет, картина и сейчас стояла перед его глазами. Наконец вспотев и разжав кулаки, он успокоился и заснул.
Проснувшись, Максим первым делом посмотрел на часы.
Ого, да уже половина второго! - воскликнул он, устремляясь на лестничную клетку, - как же я мог так долго проспать!?
Мне кажется будто бы я Виллем де Кунинг, - почему-то подумал он, открывая двери.
На площадке ничего не изменилось. Тот-же низкий, широкий, подоконник, ряды поломанных деревянных почтовых ящиков и покрытая непонятными, бурыми, разводами стена напротив.
А до вас что, дворники, не дозвонились что-ли? - буравя Максима глазами, спросила соседка, встретившись с ним случайно во дворе, - уж как они ругались, стирая со стены вашу мазню. У них еще на прошлой неделе ремонт был намечен, - продолжала она, замирая от удовольствия, - вы как в магазин пойдёте, загляните в ЖЭК, уж там они вам выдадут...Квитанцию...
- на каждого Кунинга найдётся свой Раушенберг, - с горечью подумал Максим, отметив для себя, что у соседки порвалась сумка, и вот-вот из этой дырки выпадет банка сливового джема.
Не подавая виду что расстроен, Максим рассмеялся.