На побережье выбросилась волна и, рассеченная надвое, облизнула растерзавший ее металлический прут, обмотанный тиной, поржавевший и походящий оттого на корягу, догнивающую у воды. Прут покачнулся, с каждым толчком всё больше выдаваясь из земли, чтобы вскоре течением быть вынесенным на мелководье, где спустя полгода нашарит его женская рука. А пока сотканным из отблесков покрывалом колышется морская гладь. Близится вечер.

Скоро солнце опустится к горизонту и, оплавив свинцовые облака, окрасит их огненным цветом, и тогда море, некогда ставшее океаном, отречется от изгоев, нашедших в нем приют. И вот уже женская фигура виднеется над волнами, а за нею продолговатые силуэты всплывают из глубины.

Босые ноги ступают по асфальтовой тропе, скрытой толщей моря. Взгляд блуждает, не желая видеть цель пути.

Женщина идет неспешно. Будто прощаясь, касается ладонью убегающей к берегу волны. Прилипшая к телу блузка не шелохнется, не вздымается грудь.

Последние шаги даются тяжелее. Проступают на шее жилы, страдание отпечатывается на лице. Содрогнувшись всем телом, женщина падает, в судорожном кашле исторгается вода.

- Пошла! - раздается грубый голос. Носок армейского сапога нетерпеливо притопывает у самого лица, будто намеревается вколотить в асфальт тень разрушенного дома.

- Да, - покорно отвечаю сквозь неистовый кашель. Ненавижу, когда видят меня такой. Жадный вдох.

Я поднимаюсь, мельком оглядываясь назад. Знаю, что нельзя, но всё, что у меня есть - позволить себе миг счастья, увидеть солнце.

Берег наполняется суетой. Мары выходят, волокут сети, падают, в муках избавляют легкие от воды и поднимаются, чтобы стать рабами. Так происходит из ночи в ночь.

Мы движемся через затопленные кварталы к зданиям, сохранившимся лучше остальных. Их, словно островки недоугасшей жизни, населяют стражи, в отдельных окнах помигивает свет.

Город большей частью пуст. Только там, в отдалении, на холме, орудует лопатой человек без носа и без губ, одиночка, прозванный погребальщиком.

Сдают смену мары, отработавшие день в наглухо зашторенных помещениях. С небольшой заминкой меняется бригада у маховика. Приостанавливается и возобновляет работу генератор, и из окон снова пробивается тусклый свет. Холм почти не виден, но я уверена, там, словно в насмешку над нами, полулюдьми, променявшими свободу на надежду, погребальщик до утра будет совершать свои бесцельные механичные движения.

Час до рассвета. Погребальщик прекращает махать лопатой и, прежде чем уйти, похлопывает ладонью по непримятой еще земле. Интересно, кто там - стражник или мар? Впрочем, безразлично. С тех пор, как солнце, взбесившись, переплавило наш мир, ценности прошлого потеряли силу. Мы всё равно ничего не смогли б изменить. Болезни, тающий лед, в одночасье исчезающие под водой равнины. Климат менялся за считанные дни, люди за ним не успевали, города пустели. В биографии у выживших немало эпизодов, о которых они не станут говорить. Ведь это в прошлом. А сегодняшняя реальность, где мы рабы, закономерна, но не вечна. Об этом знает стража, об этом знаем мы.

- Пойдем, Тамара, - время возвращаться. Аслан, один из старейшин, зовет меня.

- Я задержусь чуть-чуть, - стараюсь сохранять голос спокойным и, чтобы не выдать смущения, не смотреть в глаза. - Я скоро.

***

Иду знакомой дорогой, каждому шагу вторит чуть различимый всплеск. Стараюсь передвигаться неслышно, ведь рядом сухая зона - один из занятых стражею районов. Бетонные стены доносят эхо чужих шагов. Зажатая в лабиринте узких улочек, затихаю, прислушиваюсь, как сердце вколачивает очередной удар.

Наперерез ложится тень. Слава богу - всего лишь погребальщик. Ищет что-то и, мельком взглянув, проходит мимо. Я иду своей дорогой.

Дом номер сорок пять, комната двенадцать. Вхожу, избавляю тело от одежды.

- Артур.

А теперь нужно просто закрыть глаза и постараться не думать о том, что он стражник.

Поскрипывание кровати разбавляет тишину и вскоре затихает. Мгновения близости остаются позади. Cтою у окна и наблюдаю, как обшаривает свалку погребальщик.

- Ты обещал медикаменты за мои ласки, - не к нему, конечно, обращаюсь, а к Артуру.

Страж медлит, и я в который раз слышу ответ:

- Подожди немного, я достану.

Как глупо будет, однажды обманув смерть, скончаться от воспаления или от простуды. Наверно, зря я на Артура трачу время.

- Томка, - давно меня так не называли. Голосом, привыкшим отдавать приказы, Артур пытается просить. - Возьми меня под купол. Я доплыву.

Погребальщик, наконец, извлекает тело человека из-под останков бродячих псов. Ярко-красные отметины на ладонях трупа, такие же, как начали проявляться у Артура на руках.

- Я поговорю с Асланом, - не уверена, что решусь на это. - Достань лекарств.

Вспомнились прошлые годы. Мы знали - стреоджолит неизлечим, но пронесся слух - есть вакцина, спасение для тех, кто еще не болен. Он даст иммунитет и нечто большее - принявший вакцину сможет жить под водой. Нам так сказали.

Не спрашивай, как вакцина досталась мне. Я хотела жить и повторила бы это снова. Каждый заплатил свою цену и получил шанс.

Мы обосновались у нового побережья и попытались наладить быт. Потом появились стреджи. Они бежали от уже настигшей их болезни, прибывая мелкими группами или поодиночке, зараженные стреоджолитом все как один. С красными пятнами или еще не меченные, но уже чувствующие смерть в себе. Стреджи - те, кто позже назовет себя стражей. Кучки оборванных и голодных, беженцы, пришедшие в наш город умирать. Никто не предполагал, что они проживут так долго.

На улицах города снова поселился страх. Беженцы прибывали, оттесняя нас в полузатопленные кварталы. А в день, когда стреджи объединились и смяли нас численным превосходством, они могли просто отнять наши жизни, но решили взять всё.

***

Камень чуть выступает из воды, гладкий, мокрый и прохладный. Здесь я удобно примостилась. Я одна. Только погребальщик, закопавший очередного стреджа, спускается к морю, черпает воду и льет ее на изуродованное лицо.

Едва порозовели на востоке облака, и я чувствую легкое жжение. Кожа, лишенная пигмента, стала сверхчувствительной к солнечным лучам. Вакцина оказалась нашим спасением и проклятием.

Солнце взошло, и мне пора скрываться в толще океана, где мары строят новый, счастливый город, город-рай. Птицей, сложившей крылья, прыгаю в воду, всплеск - и тишина обволакивает в ответ. Задерживаю дыхание и устремляюсь в глубину, туда, где сереют краски, где, послушные течению, покачиваются изъеденные рыбами тела. Иногда я завидую им - гниющим - тем, кто предпочел свободу.

Да, мы можем дышать под водой, но не способны жить здесь. От непрерывного пребывания в море легкие загнивают, и тогда дни мара сочтены.

- Вам не выжить, - со злостью сказал однажды Артур. Он считает, что так справедливей, как расплата за вакцину, доставшуюся не всем. Я понимаю его, но стараюсь не верить.

Укрытая от людских глаз поднявшимся со дна илом перехожу на водное дыхание, терплю, пока не утихнет боль, и плыву на слабый звук постанывающих чугунных балок. Купол, наша надежда, однажды он будет достроен, и в нем, как под перевернутой чашей, мы сбережем воздух. Мы спрячемся здесь от рабства, солнца и болезней.

Вот он - истинный город маров. Рай.

***

Мы таскали камни до изнеможения, расчищая пригодный для заселения район. Отдыхать разрешалось в двух случаях: когда приносили пищу и в таких обстоятельствах, как сейчас.

- Перекур, - объявил Аслан, медленно, с расстановкой, так, чтобы глубинный смысл сказанного пробрался в затуманивающееся сознание стражника. Тот всё понимал. Он покачнулся, неловко взмахнул рукой и, нащупав стену, сполз на землю.

- Что там? - забеспокоилась охрана.

Ближайший страж коротко взглянул на товарища и отвернулся.

- Перекур, - подтвердил он, с досадой сплюнул и добавил. - Напарника мне пришли.

Умирающего обступили мары. Он еще дышал, беспорядочно бегали глаза, натыкаясь на колющие взгляды.

- Погода как? - небрежно поинтересовался щуплый мар, усаживаясь в полуметре от стража.

- Неплохо, - лениво отозвался кто-то.

Я присела рядом полюбоваться, как умирает враг. С каждой кончиной стражника мы становились на шаг ближе к свободе и ближе к большой резне. Так окрестили битву между марами и стражей, которая когда-нибудь случится, битву, неотвратимую, как апокалипсис, и желанную, как сама жизнь. День резни обязательно настанет. Мы будем ждать, скрывать свою численность, обеспечивать стражу рыбой и теми немногими благами, на которые способен изменившийся мир. Надеюсь, нам хватит терпения дождаться, когда стреджи, поредевшие от болезни, ослабнут. Надеюсь, до того времени они не вырежут нас.

Появился погребальщик.

- Эй, гробокопатель, твой клиент, - страж кивнул на затихающего товарища, и, переходя на крик. - А ну, двоякодышащие, работать!

- Издох вроде, - заверил Аслан, принимаясь за работу. Остальные последовали за ним, пропуская погребальщика к телу. Я, перебинтовав мозоли, вернулась к камням.

Погребальщик возился у стены.

- Аыыаа аыыыы? - вдруг перед лицом возникли его зубы, уродливые шрамы предстали во всей красе.

- Что?! - от неожиданности выпалила я и отпрянула на шаг.

Погребальщик отер слюну и, не намереваясь повторять вопрос, удобнее перехватил мертвеца за руку и поволок на холм.

Кто-то из маров нервозно гоготнул, а в голове у меня стали возникать вопросы. Бешено колотилось сердце. Зачем ты заговорил? Почему я? И что ты делаешь, черт тебя дери?

***

На кровать в углу льется неяркий свет. Как могу, вжимаюсь в темноту, короткой блузкой пытаюсь прикрыть всё тело. Немая сцена затянулась после прибытия очередных гостей.

- Артур. Ты запачкался, - кидает стражник, первым обнаруживший наш тайник, остальные молча разглядывают меня.

- Где? - Артур, краснея, проверяет низ тела.

- У тебя соль на губах, - на лицах стражей выжидание и нескрываемые ухмылки.

Неправда. От моих поцелуев на губах не остается соли. Они сладкие, как опресневшая океанская вода.

Артур медлит, бросая на меня короткие, извиняющиеся взгляды. Потом демонстративно, с издевкой тыльной стороной ладони вытирает губы.

Пока мой бывший любовник натягивает штаны, стражи перешептываются. Неприличные шуточки доносятся и до моих ушей. Страшно и противно.

Артур оделся.

- На. Ты просила, - он полез в карман и швырнул мне три пачки анальгина. - Это всё.

Теперь еще и до омерзения обидно.

Вон! Но ведь можно окликнуть его, остановить. Нет, ничего не изменишь. Наш грубый роман окончен. Я лучше поплачу. Ведь когда причиняют страдания, должна появляться боль.

Он прав. Есть вещи, которые непреодолимы. Как наш разрыв, как попытки кланов договориться, давно и прочно зашедшие в тупик. Два факта неоспоримы - наш союз разрушен, резне быть.

***

Час перед рассветом марам позволяли работать на себя. Мы разбредались кто куда и стаскивали со всех концов всё, что могло принести пользу в подводном мире. Особенно ценилась смола и медь. Потом на открытом участке у моря вещи сортировались, упаковывались и складывались в кучи. Стражники, помыкавшие нами всю ночь, к тому времени возвращались домой и дремали. Мы оставались одни и обговаривали планы.

- Когда, наконец, мы ударим?! - вдруг прозвучало как настойчивая просьба немедля дать ответ.

Аслан насупился.

- Что-то не припомню я тебя, - недобрые нотки зазвенели в голосе старейшины.

- Да я днем обычно, - замялся задавший вопрос и закашлялся. - Легкие подсушить надо, - он явно нервничал.

Кожа темновата, но руки чистые, отметин нет, глаза зеленые.

- С нами пойдешь, - отрезал Аслан. Мары сгустились, смыкаясь в кольцо, с недоверием косясь на вероятного лазутчика. Работа продолжилась в тишине.

Молодой парень, в принципе достаточно светлый, может, и вправду наш. Как бы там ни было, Аслан поступил мудро.

Приготовления завершались. Новой стражи не появилось. Погребальщик спустился с холма и привычной частью пейзажа разместился невдалеке.

Лазутчик сидел на земле и открыто смотрел в наши лица. Мары, не упуская из поля зрения, обходили его стороной. Кто о чем думал? Мне вспоминался грубый армейский сапог и Артур, вытирающий губы. Я видела себя обнаженной под похотливыми взглядами и дрожала. У каждого найдется, что вспомнить.

Парнишка еще сомневался, но мы уже знали, что не простим.

- Пойдем, - голос старейшины прозвучал приговором.

Парень встал, двое мужчин покрепче заломили за спину его руки, и мары тяжелым шагом двинулась к воде. На берегу остался лишь погребальщик. Пусть и пребывая в неведении, он догадался, почувствовал, что сегодня не как каждым утром мары уходят в море, сегодня совершается казнь.

Лазутчик оглянулся лишь раз, и погребальщик всё понял. Он вскочил, издал мычание, ссутулился и с остервенением принялся копать. Пройдет много дней со времени тех событий, а у берега будет зиять пустотой разрытая яма.

 

Загруженные металлом мы идем по дну. Я погружаюсь и вспоминаю свой первый раз...

Уже было заметно, как светлеет кожа, как зеленоватыми становятся мои глаза. Вакцина действует! Но радость сменилась страхом, когда старейшина решил: "Пора".

Мне связали руки, и Аслан напутствовал:

- Сделай вдох.

Погруженная в воду, сперва я лежала смирно, задержав дыхание и слушая, как всплывают и лопаются на поверхности пузырьки. Потом в груди стало больно...

Мы идем по дну. Мары один за другим замедляют ход и, содрогаясь, переходят на водное дыхание. Парнишка держится.

Я помнила, какой одолел меня страх. Вдруг еще рано, вдруг я еще не мар. Я вырывалась с нечеловеческой силой, лопнули веревки на руках.

- Царапается, - Аслан выругался.

Паренек спотыкается, но идет. Не надо, не сопротивляйся. Сейчас отчетливо, как никогда, я по новой переживаю, как, оставив в кулаке Аслана клок волос, я все же вырвалась из мертвой хватки.

Он, снова хватая и утапливая меня, прокричал мне в уши:

- Сделай вдох!!!

Сделай вдох, стражник, я знаю, как больно сопротивляться, сделай вдох.

Страж сдался, в легкие потекла вода...

Помню, как испуганная и заплаканная я дышала, глотая взметнувшуюся со дна взвесь. Я не знала, умерла ли я или еще живая. Ненавидела маров, утопивших меня, но дышала. Дышала!

Стайки рыб собирались вокруг. Самые смелые подплывали вплотную и пытались обкусывать лицо...

Тело стража неподвижно всплывало.

***

По левую сторону двухэтажные дома старой застройки и загороженные высокими воротами дворики. Справа толстая каменная стена, увитая жадно разросшимся плющом. Вода достает до колена. Небо затянули плотные облака. Длинная улица, на том конце переулок.

Что я здесь делаю?

Медленно ползут облака, у переулка уже очертилась граница света и тени. Делаю шаг назад, и плечо упирается в ограду. Покрываюсь испариной - солнце в зените.

Страх. Полмгновения для размышлений и запредельный бег по воде. Вот тут ворота открыты. Это спасение. Теперь в затопленном полуразрушенном доме смогу укрыться до ночи.

Здесь темно. Бледные, с розоватыми цветками обои, снизу почерневшие и покрытые грибком. Старое пианино, как и многое в этом доме, наполовину утоплено. Скорее кажется, чем есть на самом деле, что оно издает неясный стон. На пианино кукла, красивая, в синем платье. В стену вбит гвоздь, на нем должны бы висеть фотографии или часы. Через пролом в стене напротив виден двор. Кровать узкая, матрас подгнил, наполовину сползший в воду.

Усаживаюсь на тумбочку, подтягиваю ноги под себя, обнимаю колени. Жду.

Вечер упорно не наступает. Зато с течением времени запах гнили становится привычен, а вскоре тишина сменяется всплесками шагов. Во двор, освещенный солнцем, входит человек. Погребальщик. Иногда мне кажется, что он стал моей тенью, безобидным и бессмысленным продолжением меня. На нем потрепанный пиджак, правый рукав изорван, через плечо переброшена торба, давно потерявшая свой родной цвет.

В полумраке комнаты сижу без движения, неотличима от мебели, сродни утонувшим вещам, отжившим свой век. Дышу тихо-тихо. Боюсь, вдруг погребальщик увидит меня, приблизится и снова спросит: "Аыыаа аыыыы?". Что я отвечу?

А что он здесь делает? Пока что стоит и дышит. Озирается.

Я не сразу поняла, что не случайно мы оба оказались в заброшенном доме вдали от людей. Меня охватило предчувствие, что становлюсь невольным свидетельством таинства. Погребальщик сгорбился, извлек из кармана платок и долго и тщательно протирал им остатки лица и шею. Он готовился.

Пальцы нервно теребили ремешок торбы и, наконец, решившись, погрузились внутрь и долго шарили в ворохе мелочей. Я сидела, почти не дыша.

Наконец, погребальщик обнаружил то, что искал. Осторожно, словно ценную, но опасную находку, вытащил ее на свет. Солнечный зайчик скользнул по стене и умчался прочь. Зеркальце.

Руки подрагивали. Будто противясь собственной воле, погребальщик поднес их к лицу. Вечностью показались мгновения.

- Нххх, - тихо провыл погребальщик своему отражению. - Нххх.

Зеркальце немедленно вернулось в торбу. Пальцы обеих рук крепко стиснули ее, будто пытаясь задушить, скрыть зловещую правду.

Подвывания затихли. Погребальщик ушел.

Я долгое время не могла шелохнуться, чувствуя смущение и стыд. Пусть невольно, но я коснулась запретного. Сегодня мне удалось сквозь крохотное зеркальце заглянуть в душу странному человеку, увидеть часть его страхов и желаний. Конечно, я оставлю их в тайне, но, Бог свидетель, я хочу погребальщика понять.

***

На холме сидит человек. Это погребальщик. Утром за час до рассвета к нему подойдет женщина, сядет рядом. Это я.

Горбик свежевскопанной земли. Погребальщик ест хлеб, один из тех, превратившихся в камень сухарей, что еще находят в отдаленных районах.

- Я пыталась понять... - превозмогая робость, начинаю говорить и смущаюсь еще больше, отмечая внимание и удивление у погребальщика в глазах.

Погребальщик придвинулся ближе, чуть подернулись куски его губ. Наверно, он так улыбнулся. Его ладонь, словно живущая отдельной жизнью, коснулась могилы, трепетно сжала горсть земли. Уголками губ я изобразила ответную улыбку, качнула головой, будто соглашаясь с ним. Погребальщик тоже кивнул, словно женщину погладил могилку, кивнул снова, потом еще, и еще раз, и еще.

- Ты что-то сказал мне. Помнишь?

Ответа не было.

- Твои поступки ничего в этом мире не меняют. Ты просто зарываешь людей в землю, - я не сдавалась. - И что?

Погребальщик молчал и, чуть прищурившись, наблюдал, как розовеет небо.

Скоро, совсем скоро начнется резня. Я хотела понять, мне казалось важным обдумать то, что произойдет, пока оно не случилось. Погребальщик доел сухарь, я тяжело вздохнула.

- Извини, я пыталась, но не поняла.

Мары возвращаются домой. Я поднимаюсь, ухожу с ними.

***

Сумрак опускается на затопленный город, волны чернеют и с пеной на гребнях разбиваются об осколки стен. Мары сдвигаются к суше как тягучий поток. Их лица напряженные, злые. Из-за бесчисленных спин берег не виден.

Стягиваются с трех сторон оповещенные о восстании стражники. На берегу места нет. Останавливаюсь по колено в воде и, прислушиваясь к биению сердца, ожидаю каждодневный кошмар, когда станет невмоготу сдерживать дыхание. Стекают капли, теплый ветер осушает тело.

Сейчас будет боль, так бывает всегда. Содрогаюсь, падаю на колени, сгибаюсь пополам, разъеденными морской водой подушечками пальцев бьюсь об асфальт. Жидкость из легких перетекает обратно в море. Волны перекатываются в дюйме от лица. Рискуя снова заглотить воду, жадно хватаю воздух. Дышу.

Слышны становящиеся рокотом звуки - выбравшись на берег, мары подбирают камни, выламывают колья, отрывистыми выкриками заставляют ненависть вскипеть.

Я мар, сильный и способный мстить. Достаточно поводить рукой по дну, и в нее ложится ржавый прут. Ладонь сжимается в кулак. Я поднимаюсь.

Прут скользкий, но ребристый. Каждая его шероховатость болью отдается в израненной руке. По ладони стекают капли.

Можно разжать пальцы, прут выскользнет, и боль уйдет. Я услышу всплеск, пройдут секунды, и, гулко стукнув, оружие опустится на дно.

Все выжидают.

На холме, полуотвернувшись, сидит погребальщик, лопата воткнута в землю, ее черенок покоится на плече.

Можно, удерживая берег, окружить противника, или лучше заставить его отступить в затопленную зону. Или занять холм и там ненадолго укрепиться.

Или разжать пальцы...

***

Небо дернулось и остановилось, снова дернулось. Острые камни процарапали бороздки на спине. Надо заплакать. Ведь когда причиняют страдания, должна появляться боль. Небо дернулось.

Кто-то продолжает волочить меня. Я знаю - это погребальщик. Он устал; сделав шаг, останавливается, тяжело дышит, а потом снова.

Небо дернулось.

Я должна собраться, сказать нечто важное, да, должна.

- Ыыы, - вместо слов с уст слетает негромкое стенание. Этого достаточно.

Лицо погребальщика склоняется ко мне. Он озабочен, в глазах внимание и удивление.

- Ааа, - продолжаю с надеждой.

- Аыыаа аыыыы? - возражает погребальщик, и я не знаю, что ему ответить.

Я промолчала, лицо пропало, небо дернулось.

Еще шаг. Небо дернулось в последний раз, и земля ушла из-под меня. Я знаю - когда падение закончится, должна появиться боль.

Я упала, а значит, мне больно. Надо вскрикнуть.

Узкая яма, земляные стены, скрупулезно выточенные углы. Как глубоко! Не видно ни развалин города, ни моря, будто укрыл меня черный лоскут неба.

Помню, я хотела вскрикнуть, но не вышло.

Душно.

А может, сделать вдох?

Жарко. Погребальщик медлит, он устал. Я точно знаю - он сгорбится, достанет из кармана платок и долго и тщательно будет протирать им лицо и шею. Будет готовиться. Еще есть время.

Я сделаю вдох, я сумею.

Я ведь помню - принявший вакцину сможет сберечь дыхание даже под водой. Я помню, нам так сказали, и я дышала.

Чернеет надо мной прямоугольник неба. Солнца нет. Для нас, для маров, оно таит опасность. Нам так сказали.

Слышен шорох, осыпаются комья свежевырытой земли, принимается за работу погребальщик. Закончив, он сядет рядом, кивнет, словно женщину погладит могилку, кивнет снова, потом еще, и еще раз, и еще.

Я пыталась понять.

Наверно, я поняла.

Помню, как, хватая и утапливая меня, Аслан прокричал мне в уши: "Сделай вдох!!!" Помню, как испуганная и заплаканная я дышала, глотая взметнувшуюся со дна взвесь. Я не знала, умерла ли я или еще живая. Ненавидела маров, утопивших меня, но дышала. Дышала!

Я не знала, умерла ли я.

Я не знала...