Небоскребы, соединяясь надземными автострадами и мостами, будто опираясь друг на друга, как на костыли, рвались ввысь, оставляя под собою словно изъеденный червями лабиринт.

Скользкие холодные камни, по стенам стекает вода, под пальцами временами слабо хрустят мокрицы.

Выныривая из подвалов за глотком света, я утыкался в толстенное стекло, для верности обмотанное колючкой. За его гранями текла будничная жизнь. Люди низших слоев мотались в отчаянных поисках работы, бродили бесцельно или латали здания, надгрызенные у основания, изуродованные войной. Но даже эти люди отворачивали лица, намеренно не замечая нас. Или так они боролись с искушением, изо всех сил цепляясь за жизнь наверху? Старались не замечать заманчиво выставленные на освещенных участках лабиринта кухни-автоматы, где любой желающий мог получить питьевую воду и безвкусную, но вполне сытную еду.

Город, гниющий снизу, загонял под землю своих неудавшихся детей, словно так пытаясь забыть катаклизмы прошедших десятилетий: голод, разруху, войну. Предлагал переждать несложившийся период жизни, перезимовать. А для кроссеров - таких, как я - испробовать шанс очистить имя. Только б дойти...

Обитатели лабиринта - многие из них - отчаявшись выбраться, обживались вокруг социальных столовых и, приманенные на дармовую еду, ждали, когда ж излучатели напрочь выжгут мозги.

По слухам, лабиринт местами соединялся с пересохшими артериями канализации и отжившими свой век ветками метро. Марта - спасибо тебе, солнышко - раздобыла схемы бывших подземных магистралей, я знал их теперь на зубок. Также я знал, что шанс не изжарить под излучателями мозги есть только глубоко внизу, в червоточинах-тоннелях - в насверленном буровыми танками наследии войны. Поговаривали, что там, оспаривая у крыс место в пищевой цепочке, до сих пор блуждают дезертиры. Упокой, наконец, Господь, их тела.

 

Тюремная комната свиданий. Ладонь любимой женщины - близкая и недостижимая за стеклом.

Обидно. Я просто оказался не там и не тогда. Попал в череду странных зловещих обстоятельств. А мои отпечатки на орудии убийства? Ложь!

Понятия не имею, что произошло. Когда меня под конвоем уводили, я лишь мельком заметил тело Гофмана, распростертое на полу.

- Марта, - всякий раз повторял я. - Я Гофмана не убивал.

Моя жена с укоризной посмотрела мне в глаза:

- Я это знаю.

Марта сильно сдала с последней встречи. По исхудавшему, чуть с желтизной лицу было видно - она много курила и мало спала.

Мы с сожалением смотрели друг на друга. Я понимал, о чем она спросит. Понимала и Марта, но не решалась начать разговор.

Проект "Альтернатива" - лабиринт. Заманчивая возможность разгрузить переполненные тюрьмы. Не потому ли не спешили обезвреживать излучатели, оставшиеся с войны? Совсем не спешили.

По нервно танцующим пальцам Марты было заметно, как ей хочется курить. Предельно серьезно ее внешне спокойное лицо. Наконец, она собралась с духом.

- Что ты решил?

- Мы добьемся пересмотра дела. Будет апелляция...

- О, Господи! Только не начинай снова. - Сильная женщина, ни пролившая с моего ареста ни слезинки, сейчас готовая разрыдаться, кусала губу. - Йозефа допрашивают, - пристально глядя в глаза, призналась Марта. - Я не хотела говорить. Похоже, они пронюхали про карты старого метро. Не знаю, может это наша с Йозефом ошибка. Не стоило и затевать... Но мы хоть что-то делаем! Пока ты телишься, он подставляет свою шкуру, - взорвавшись криком, она с опаской огляделась и шепотом продолжила. - Ты не знаешь, чего стоило раздобыть их и переправить тебе за решетку. Йозеф мне друг, он обещал молчать, но у него семья, и кто знает, сколько он продержится. Неделю, несколько дней? А потом тебя просто вычеркнут из списков. Хочешь мотать срок без права альтернативы? Ты этого хочешь, да?! - Она была столь притягательна даже сейчас, когда с нежностью, заботой и любовью отчитывала меня. - Многие проходили лабиринт всего за месяц. Не хочешь отвечать - не надо. Просто сравни - один месяц и восемь лет. Восемь лет чувствовать себя вдовой!

Опомнившись вдруг, Марта лицом и обеими руками припечаталась к стеклу, словно желая просочиться сквозь него:

- Прости меня, ну прости. Я слабая, глупая, сама не знаю, что говорю, - ее голос звучал, пытаясь достучаться до сердца. - Герман, ты пойми... Твой кросс - это шанс для нас обоих. - Словно гладя меня, Марта провела ладонью по разделяющему нас стеклу. - Каким бы ты не вышел из лабиринта, я буду любить тебя. Ты просто знай.

Слезинка всё-таки скатилась с ее глаз. Смахнув ее, моя жена добавила тихо напоследок:

- Восемь лет, Герман. Может, ты и справишься. А я?

 

- Говорить умеешь? - выдернул меня из воспоминаний раздавшийся сзади мальчишеский голосок.

- Допустим, - подумав, отозвался я.

Нежданный попутчик не входил в мои планы, да и вообще - заводить знакомства в лабиринте я не счел бы безопасным.

- Вперед, - скомандовал обладатель детского голоса и ткнул в спину ладошкой. - Пошел, я сказал! Пошел.

Проклятье! Вот же влип. Ввязываться в драку в беспроглядной дыре, пусть и с пацаном - не самая удачная мысль. Да и проверять, чем угрожал мальчишка, не хотелось. Командуя и направляя, он по цепочке тоннелей доставил меня в некое подобие комнатушки. Буровая махина некогда прошлась здесь через ствол вентиляционного канала, уходящего вертикально вверх. Оттуда лился красноватый, слабо различимый свет - одинокая лампочка выжила где-то в вышине.

Мальчишка развел в сторону руки - в них не оказалось ни огнестрельного оружия, ни ножа.

- Повелся, да? - Пацаненок шкирился.

Чувствуя себя идиотом, я сердито сплюнул.

- А если б не повелся?

- Повелся бы. Пахнешь как новенький, - пояснил пацан. Он так и просился, чтобы сорвать на нем злость.

- А если уши надеру?

Мальчишка выглядел странным. Косо смотрел поверх меня и чуть вбок. Рыжие космы, или в красноватом мареве только казавшиеся такими, спадали на плечи.

- Мамка придет, тебе не поздоровится.

- Ладно, герой. Чего тебе?

Он вдруг стал серьезным, изменился разом и, запинаясь, спросил:

- Здесь и вправду есть свет?

После этих слов показалось постыдным смотреть ему в глаза. Слышался гул вентиляции. Я кивнул, но, опомнившись, тут же повторил словами.

- Какой он? - Мальчишка запрокинул голову.

- Он красный. Как смородина, как кровь. Как неоновая вывеска у "La Palette" на развилке Семнадцатой и Четвертой авеню, прямо над набережной...

 

Скромная уютная кафешка, гнездящаяся меж небоскребов на перекрестке подвесных автодорог. Ниже лишь самопальные хибарки и рабочие этажи. А здесь, протяни руку - и коснешься ритмично качающихся верхушек тополей. Ветер доносил прохладу с набережной и обрывки звуков, но было жарковато как для начала лета. Я любил тут бывать, когда позволяли обстоятельства и средства. Увы, всё чаще обстоятельства не складывались и чертовски не хватало средств.

- Не найдется огня? - эти слова я услышал, когда жизнь безостановочно катилась под откос. Слова принадлежали женщине, незаметно присевшей за соседний столик. Ветерок играл с ее длинными, яркими, словно отлитыми из меди волосами, а, увлекшись и теряя стыд, норовил стащить с плеча бретельку вечернего платья. - Простите, я попросила зажигалку.

- Да, да, конечно. - Очнувшись, я похлопал себя по карманам.

Полуприкрыв глаза, прелестница выпустила струйку дыма.

- Вы спасли меня, - заверила незнакомка, пересаживаясь за мой столик. - До невозможности хотелось курить.

Так кстати заиграл заунывный романс. Я заказал два мохито.

- Я Марта. А как зовут мужчину с огоньком?

- Герман, - представился я. - Я не встречал вас раньше в "La Palette".

Позже в тот же вечер Марта в моем доме бесстыдно сбросила одежду - женщина, умеющая брать от жизни всё. Словно ангел, она ворвалась в мою жизнь. Ради меня словно отстегнула крылья. Марта - женщина с верхних этажей.

Вихрем завертелся наш бурный роман. Свидания, ночи... Ее друзья - через них Марта подыскала мне нормальную работу. И снова ночи. А всего месяц спустя для нас исполнялся марш Мендельсона.

 

Мальчишка назвался Томашем. Не имея ни родителей, ни жилья, некогда он счел лучшим найти приют в лабиринте, и теперь как местный старожил знал здесь всё и про всех.

- Мне бы выбраться, - с надеждой высказал я.

- Э, мужик, да ты кроссер, - тут же догадался парнишка. - Угораздило же тебя.

- Как до метро добраться знаешь? Дальше я как-нибудь сам.

Томаш покачал головой.

- Я-то нет, но есть тут один. Наилем зовут. Хочешь, сведу.

На первом же повороте распрямившись неловко, я приложился к своду головой. Потирая ушиб, выругался.

- Постой-ка. - Томаш остановился. Помолчал, закусив губу, будто взвешивая пришедшую в голову мысль. - Эх, ладно. - Махнул он рукой и повернул в обратную сторону. - Айда за мной.

Через несколько переходов Томаш потянул меня в закуток.

- Только не рассказывай никому, - предупредил он. - При случае вымениваю на еду. Там, наверное, и годное что-нибудь есть. - Он шмыгнул носом. - Ну вдруг.

Пошарив в тайнике руками, я с трепетом нащупал кучку фонариков, прикрытую тряпьем. Схватив первый попавшийся, щелкнул выключателем - безрезультатно. С сомнением взял другой, еще один... Лишь напоследок один из фонарей сжалился и из него полился свет.

- Они светят, Томаш, - солгал я. - Все они светят. Я возьму один.

Пока двигались дальше, Томаш, сияя от счастья ярче фонарей, ни на минуту не умолкал.

- Он нереально крутой, он человек-легенда. Наши старики точно знают, что Наиль проводник. Другие, правда, не верят. Рассказывают, пока Наиль мог говорить, раздавал инструкции на то время... Ну сам понимаешь - мозги.

Вот и славно, что Томаш болтает без умолка - я двигался на голос, экономя свет. Внезапно нечто взвыло. Я не успел подумать, что за тварь способна издать такие звуки, как это нечто, обрушившись из ниоткуда, впившись когтями, припечатало меня к стене.

- Мам! Он свой. - Томаш бросился на помощь, отдирая от меня визжащее, колотящее и царапающее существо. - Да перестань.

Когда буйство угомонилось, я дрожащей рукой включил фонарь. Всклокоченная женщина, почти уткнувшись мне в лицо, подозрительно щурилась. Сплошь седая с напоминавшим коросту слоем грязи на лице. Ее возраст при таких обстоятельствах и не угадать. И хотя я сам, ясное дело, благоухал не парфюмом, но от той женщины исходил неимоверный смрад, подобный запаху, которым веет из переполненного гнилью подвала - запах крыс.

- Нормально всё, идем. - Томаш потащил меня дальше. - Это Сара - моя мамка. Вообще-то, не настоящая, но она, как видишь, так не считает. - Томаш хохотнул. - Говорят, я пятый у нее. Своего и предыдущих трех то ли местные задрали, то ли сами того. М-да, с такой мамкой не жизнь - малина. Кто знает нас - не тронет. А кто не знает - тех проучит так... Сильно она тебя отделала?

- Переживу.

Свернули в новый тоннель. Сара плелась следом.

- Долго еще?

- К Наилю? Долго. Но мы не к нему.

- Какого чёрта?! - Я остановился.

- Э, да не кипятись ты! Инструкции Наиля - всё четко, - пояснил Томаш. - Сыр нужен.

Сыр?! Происходящее напоминало дурной сон. Но нет, не похоже, что парень серьезно попалил мозги. Я поплелся дальше.

- Да скоро уже. Чуешь, свалкой несет? Заодно и перекусим. Только ее держат кроты, так что не расслабляйся. И смотри, кроты разные бывают - есть говорящие еще, вроде меня, а есть полные психи. Да не дрейфь. - Томаш рассмеялся. - Мне-то проще, мамка еду из соцстоловок приносит. Когда-то меня за шкирку оттуда оттащила и не подпускает. Строгая она. Там светло, блин, а внизу видеть незачем, вот глаза и того, - Томаш натужно кашлянул, скрывая пробившуюся в голосе грусть. - Кто поумнее, кормятся на свалке. А остальные... - Томаш кивнул на Сару и постучал себя голове.

Свалка предстала во всей красе, едва мы выбрались из ниточек-тоннелей в огромный котлован, перекрытиями наглухо отгороженный от верхнего мира. Лишь из горловины неиссякающей подачкой сыпался мусор. Вонь стояла, что не хотелось дышать. Томаш потянул носом воздух.

- Только сыр, - напомнил Томаш. - Ищи - оттуда им несет.

Уже через минуту я отслаивал от сэндвича тонкий кусок.

- Фу, мерзость!

- Ничего, - заверил Томаш. - Сойдет.

Вслепую, но с его чутьем Томаш управлялся вдвое быстрей. Сара же, постоянно подергивая мышцами лица, водила из стороны в сторону губами, принюхивалась, изредка с тревогой вскидывала голову, всё остальное время не спуская с Томаша глаз.

Остервенело роясь в отбросах, я пытался забыться размышлениями о том, кем была Сара в иной, надземной жизни. Видимо, обычной женщиной, мечтавшей быть просто матерью своих детей.

Сзади раздался шорох. Но уже за секунды до этого я буквально кожей ощутил, как Сара меняется в лице. Как растворяется женщина-мать. Исчезает даже одичавшая замызганная Сара. Маленькие щелочки глаз, полный злобы крысиный оскал.

Сара двинулась с места. И показалось - зверь прошел мимо меня. Я невольно отшатнулся.

- Атас, кроты! - заорал Томаш.

Я толкнул мальчишку за спину и сжал кулаки. Поводил фонариком, осмотрелся. Одинаково заросшие лица, погруженные взглядом в себя, в одинаковых серых лохмотьях один за одним выныривая из темноты, стекались на запах и на голос. Принюхиваясь, они медленно стягивались в круг. Сара не шевелилась. Не знаю, была ли хоть капля страха в ее глазах.

- От меня ни на шаг, - предупредил шепотом Томаш. - Так будет лучше. Поверь.

- Чужие! - в тот же миг скомандовал хриплый голос и понеслось. Ближайший к Саре крот, доковыляв, вцепился в ее руку, коротко рыкнул, и вся орава единой волной устремилась туда, закопошилась.

Запредельно высокий женский писк прорвался сквозь топот, и в секунду все изменилось. Сара, ухитряясь находиться повсюду, впивалась зубами в небритые лица, разрывала и выворачивала шеи, расцарапывала глаза. Пачками падали кроты, извиваясь и органично сливаясь с мусорным ландшафтом.

- Крыса! Напоролись на Крысу! - завопил кто-то из выживших, и свора отшатнулась вмиг.

Сара остановилась. Тряся руками, коротко истерично завизжала. Замерла и затихла вновь. Глянув мимоходом на кровоточащую руку, Сара подошла к Томашу, лизнула его и, прижав к себе, долго гладила по голове. Я нервно водил фонариком туда-сюда. Наиболее пугливые улизнули сразу. Те, кто посмелее, замерли вдалеке и, задрав головы, шумно вдыхали, запоминая, как пахнет безумная мать.

В спешке затоварившись сыром, мы покинули опасный район и вскоре устроили привал. Я задремал.

В переплетении реальности, грёз и воспоминаний я передвигался не то в комнате, где погасли свечи, не то в чреве лабиринта, никогда не знавшем, что такое свет. Я кого-то искал. Женщину. Вожделенную женщину. Изнывая всем телом, я страстно жаждал ее и не мог разглядеть в темноте. Я шел на запах. Вбирал по крупицам ее характерный, стойкий и столь знакомый аромат. Я искал свою женщину. Женщину с запахом крысы...

Ужаснувшись этой мысли, я пробкой вынырнул из сна. Судорожно сглотнув, посветил, вспоминая, где нахожусь. Рядом, свернувшись калачиком и посапывая, спала Сара. От нее невообразимо воняло крысой.

- Чёрт! Моется она хоть когда-нибудь? А?

Меня покоробило от мысли о возможной плотской близости с ней. Сон больше не шел, и в воспоминаниях я унесся вдаль, туда, где ждала меня Марта.

 

Помню, как в один из дней Марта, захмелевшая от "Шато Марго", стащила с антресолей свой старый альбом. Детские фотографии с потухшим глянцем. Поздние снимки. Фото времен девичества. Везде на них яркая, стильная, напористая женщина. И неважно сколько ей - шестнадцать или сорок пять.

- Я тут некрасивая. Отдай! - Марта вдруг выхватила снимок.

Лишь мельком я успел разглядеть рядом с ней человека с аккуратно стриженой бородкой в круглых смешных очках. На фоне - люди в белых халатах. Они отложились в памяти невзрачным светлым пятном.

- Это кто?

- Да так, коллега по работе, - лениво протягивая мне бокал, отозвалась Марта. - Забудь. - Отобранный снимок, послушный в ее пальцах, уполз и затерялся среди страниц. - Всё, хватит. - Марта захлопнула альбом и, выгнувшись кошкой, полезла целоваться как страстная стервозная девчонка.

 

В цепочке переходов со временем стало казаться, что мы с Томашем и Сарой ходим кругами. Легкий шорох заставил нас остановиться. Я включил фонарик. Прямо передо мной на корточках сидел человек и мелко-мелко подергивал пальцами у самого носа. Томаш, в свою очередь, вытянув руку, поелозил у сидящего по лицу и чуть с придыханием выдал:

- Он.

Было в этом грязном, заросшем человеке нечто, из-за чего с первых минут не покидало ощущение давнишнего знакомства с ним. Черты лица, выдававшие в нем выходца с востока? Начищенные до блеска кругляши очков, придававшие ему забавный вид? Не знаю. Тот, о ком Томаш упоминал как о легенде, с отрешенным видом перебирал тряпочки, аккуратно складывал их в сумку, перекинутую через плечо, потом вытряхивал содержимое на землю и перебирал снова.

- Сыр, Наиль. - Томаш помахал кульком у того перед носом.

Наиль тотчас словно проснулся. Гримасничая и подскакивая, оббежал мальчишку несколько раз, тщательно его обнюхивая, тыча пальцем в некогда обрушившийся, а ныне чуть расчищенный проход, подталкивая Томаша туда. Сара зашипела.

- Нет, нет, - замотал головой Томаш и передал кулек мне. - Это он - человек с сыром. Его веди.

Когда Наиль повторил танец вприпрыжку вокруг меня, я, призадумавшись, провел рукой прямо перед стеклами его очков. Наиль чуть двинул головой, подернул ухом, прислушался. Худшая догадка подтвердилась - крот. О, боже! В этом перевернутом с ног на голову мире слепой для зрячего берется стать поводырем.

Я посветил вперед. У расчищенного завала на воткнутом в стену штыре виднелась намотанная на череп красная тряпка. Наверняка знак для тех, у кого есть свет и есть мозги, чтобы понять: дальше не суйся - излучатели.

Томаш дернул меня за рукав.

- Всё, Герман. Я дальше не могу - для головы там плохо. И мамка не велит. - Выглядел он грустным. Или показалось?

- Ты мог бы пойти с нами, - предложил я. - Да и Сара может.

- Ага. Сам ей скажи.

Я посмотрел Саре в лицо, на ее дикий, лишенный всего человеческого взгляд. Согласился:

- Ну, как знаешь.

Мы с Наилем отправились в путь. Двигался он странно, по-крысиному - короткими перебежками преодолевая коридоры и временами присаживаясь, а у развилок высовывая в пространство нос и тщательно на запах выверяя что-то. Направление? Опасность? Часть перекрестков он пробегал без раздумий, видимо помня их лучше других. Хотелось верить, что активными излучателями напичканы именно они - те зоны, что мы преодолевали бегом.

По мере пути оставался неизменным ритуал - преодолев успешно пару-тройку перекрестков, Наиль мчался ко мне, выхватывал из протянутого кулька угощение, отламывал крохотный кусочек сыра и быстро-быстро пережевывал. Когда же случалось натыкаться на свежезаваленный проход, Наиль выл, попеременно лупил себя ладонями по лицу, расцарапывал до крови кожу. Глядя, как он истязает себя, я испытывал жалость. Но в глубине души понимал - Наиль прав. Позволив животным инстинктам взять верх, он нашел в них спасение. После подобной трёпки, заданной себе, он больше не сунется сюда. Запомнит.

Под ногами хлюпало. Фонарик я по возможности берёг, двигаясь на слух за Наилем. И в отголосках эха не сразу различил посторонние звуки. Нас поджидали. В кромешной темноте без объяснений я оказался прижат к стене. У горла я почувствовал лезвие ножа. Аккуратно я потянулся за фонариком и тронул выключатель. Один из кротов, держа меня за шкирку, таращился на бьющий ему в глаза свет, пока его подельник выворачивал у меня карманы. Двое или трое других - не разобрать - возились с Наилем. Грабитель с ножом, подернув ноздрями, отпустил хватку и потянул кулек с сыром на себя. Вскоре, убедившись, что больше нечего взять, нас отпустили. Скучковавшись, кроты потянулись по тоннелю назад, поедая на ходу слипшуюся сырную массу, чавкая и переругиваясь на им лишь понятном языке. И слава богу. Хорошо хоть без крови обошлось.

Наиль, поскуливая, увязался было за кротами, знаками показывая, что нужно двигаться не туда, но один из них оттолкнул его и пнул ногой в живот. Наиль, словно ребенок, заныл. Сполз по стене и уселся на корточки. Словно утратив рассудок повторно, он нервозно покусывал пальцы, изредка повизгивал, нервно почесывался. По щекам текли слёзы. Беснуясь, Наиль протирал бесполезные для него очки, таращась перед собой в одну точку, и снова водружал их на нос.

- Ну ничего. Пошли, - позвал я. Наиль не реагировал и тут я запаниковал. - Ну нету сыра, пойми ты! Чёртов придурок! Да как же тебе объяснить?

Я лихорадочно размышлял. Тем временем Наиль, постепенно затихая, прекращал истерику. Вот он уже бросил скулить, вот грызть пальцы, а вскоре и вовсе начал было копошиться в сумке и перебирать тряпье. Он становился овощем, каким я его и встретил.

- Нет! Не смей отключаться! - Я тряхнул его за грудки.

Лишь на мгновение он очнулся и опять. Подрагивание пальцев и бессмысленное копошение.

Жгло внутри. Я буквально чувствовал, как горела голова. Я обреченно присел рядом и ткнулся носом Наилю в лоб.

- Понимаешь, мне нужно вернуться домой, пока я не превратился в подобного тебе безумца. Там Марта - моя жена.

Мне показалось или Наиль слабо улыбнулся?

- Не знаю как, но думаю, ты меня понимаешь. У тебя ведь тоже, наверное, есть семья.

Наиль всхлипнул и потерся лбом о мой лоб.

- Дружище, ты понимаешь. - Мне так хотелось бы поверить в свои слова. - Нет. Ни черта там нет в твоей черепной коробке. Но ты хороший, хороший, - убеждал я и гладил по голове взрослого мужчину как щенка. - Ты только веди.

Наиль обиженно хлюпнул носом, вытянулся во весь рост, ощупал потолок, стены, потоптался неуверенно и указал пальцем в уходящий вниз хвост тоннеля, затопленный по самый свод.

- Да, да. Нам туда нужно. Веди, - согласился и снова погладил я.

Бредя ли в вязкой жиже, временами едва ли не с головой погружаясь в нее, а уж тем более с наслаждением выбираясь на сухие участки, Наиль неизменно повторял свой ритуал. Только теперь он не требовал сыра, а подбегал и ластился. Вспоминая недавнее нападение и отчасти ранее прожитую жизнь и глядя одновременно на это практически лишенное здравых мыслей существо, я понимал - кто-то и без разума остается человеком, кто-то им и не был никогда.

Фонарь на честном слове продержался с неделю. Затем наступила тьма.

 

- Движение в пятом секторе. Дежурный, проверь.

Двое охранников нехотя отложили колоду. Лифт доставил их в лабиринт.

Выгрызая фонариками клочья темноты, они разделились и принялись обходить указанный сектор, осматривая ведущие вглубь лабиринта тоннели. Именно оттуда, бросившись внезапно, вынырнула тень и сбила здоровяка в форме с ног. Приложившись головой о стену, тот, ухнув, затих, его тело обмякло. Отлетевший в сторону фонарь завертелся, и свет, на мгновенье мелькнув, попал в гущу событий. Напавший взвизгнул, но не тронулся с места. Лишь прикрыв лицо рукавом, он стал обнюхивать тело и свободной рукой шарить по карманам. Но, едва нащупав нагрудный значок, он вдруг остановился, замер и, выгнувшись, издал нечто, напомнившее победный рык.

- Г-г-герман Ричковский. Кроссер, - хрипло прокричал в лицо здоровяку, еще не пришедшему в себя, этот страшный, перепачканный донельзя человек. Мгновением позже удар наотмашь по затылку вырубил и его.

- Центральная. Медиков сюда! - Связался с диспетчерской подоспевший охранник. - У нас гость. Утверждает, что кроссер. Даю изображение - по базе пробивай.

 

Среди шарканья тапочек и скрипа каталок из коридора донесся перестук каблучков. Она вошла в палату как прежде стройная, красивая. Тонкий свитер под горло, накинутый на плечи больничный халат. Повеяло осенью.

- Марта. - Язык едва шевелился во рту. - Ты Марта. Ты моя жена, - глубоко вздохнул я с блаженной улыбкой. - Вот видишь - я помню. Я прошел. Я ж обещал.

Марта тихонько присела на мою койку, провела руками по плечам, подровняла одеяло, будто не жена даже, а заботливая мать. Собранная, сосредоточенная. Кончики пальцев чуть заметно дрожат - так бывает, когда хочешь погладить собаку и не знаешь - укусит или нет.

- Вот и хорошо, - ее голос, тихий и чуть сдавленный, был спокоен.

Я вдыхал ее аромат.

- С тобой пришел запах осени, - сообщил я. - Так пахнет прелая листва. Уже октябрь? Так странно - ты пахнешь незнакомкой. - Обострившийся нюх подкидывал неразличимые раньше ароматы. Странный специфический оттенок пробивался сквозь парфюм. - После кросса мир воспринимается иначе. Он наполнен запахами чувств, эмоций. Ты не знала? - я продолжал, словно размышляя вслух. - Твой аромат... Беспокойство? Страх? Тревога? Нет. Страх пахнет не так.

Марта выглядела усталой.

- Я позже зайду. Ты поправляйся.

Так скоро? Она уходила, а я даже не шевельнулся, чтобы удержать. Только у самой двери я ее окликнул:

- Сара!

Повисло неловкое мгновение. Марта чуть вздрогнула и, остановившись у порога, повернулась.

- Не поняла.

Нервозно хохотнув, я приподнялся:

- Так звали женщину там, в лабиринте. Прошу, подойди.

Она послушалась и, чуть приподняв бровь, присела на краешек кровати. Я сжал ладони Марты в своих руках, коснулся их губами и снова принюхался.

- Ты так не похожа на нее: ты темно-рыжая, она - насколько это различимо в темноте - седая, она дикая, а ты нет. Ты не была в лабиринте, Марта, а крысой пахнет и от тебя.

Я ждал. Медленным движением Марта высвободила руки, подтянула их к груди и, комкая краешек халата, застыла на мгновение с каменным лицом, глядя на щербинку в полу. Поднялась, в задумчивости прошлась по палате, а потом, словно придя в себя, решительно направилась к окну. Резким движением раздвинула шторы, распахнула окно и, ткнув в него пальцем, прокричала:

- Посмотри. Видишь!? - Запахи улицы ворвались вовнутрь, окутав густым ароматом. Голова закружилась. Небоскреб напротив заслонял горизонт. - Сорок шестой этаж, Герман. Это я подняла тебя так высоко. Смотри. И помни об этом, когда снова поползешь по социальной лестнице вниз.

Я помню. Я устало прикрыл глаза.

- Ты мне снилась. Женщина, пахнущая крысой. Такая желанная. Это была ты. - Реальность оказалась отвратительнее сна. - Куда ты теперь? К своим лабораторным крысам?

- В душ. - Марта поднесла пальцы к носу, обнюхала, пожала плечами. - И вправду пора смыть с себя этот вечно висящий в лаборатории крысиный дух. Я заслужила. Ох, как же я от всего этого устала - гонять грызунов, макак и людей по лабиринтам. - Марта усмехнулась. - А знаешь, Герман, если тебя это утешит - ты был лучшей из моих крыс.

- Зачем?

- Зачем что? Зачем мне нужен был именно ты? Или зачем вообще вся эта история с Гофманом и лабиринтом? Могу рассказать - ты ведь умный малыш, не станешь болтать. - Марта завелась и продолжила на повышенных тонах. - Да мы с Наилем их пачками загоняли в лабиринт. Обещали всё: свободу, деньги, много денег. Но стоило поджарить им мозги... Да что я говорю тебе - ты сам видел их скопища вокруг кормушек. Люди, ничем не отличавшиеся от крыс.

Наплевав на больничные распорядки, Марта закурила. Затянулась вальяжно и с наслаждением выдохнула струйку дыма в потолок.

- Впрочем, иные выбирались. Насильники, убийцы, отъявленные психи. Да, они выходят, но как отживший свое материал с их стократ усиленной излучателями жаждой убивать.

- Я Гофмана не убивал, - застонав, я выпалил машинально. В памяти вновь замелькали допросы у следователя и зарешеченное окно.

- Конечно, - как и прежде, согласилась Марта. - Вот этим ты и ценен. Какое идеальное сочетание: невинная овечка, излучатели и лабиринт. - Марта, приподняв руки, пошевелила пальцами. - Эти руки развязаны. С самого верха получено добро - слишком уж лакомый кусочек мы предложили. Ты только представь - работник без зависти, сомнений и дерзких идей. Только инстинкты. И жизнь с одной только целью - служить, служить, служить!

Марта вернулась к койке, запустила руку мне в волосы, задумчиво теребя их; провела ладонью по лицу.

- А ты смышленый. И ты меня любишь. - Поглаживая, Марта наслаждалась не то теплом моего тела, не то собой. - Миром движет любовь. Слышал наверно. - Докуривая, Марта помолчала. - Наиль всё усложнял. Этика, мораль, - скривившись, она мотнула головой. - Мужчина... ему не понять. Моя теория проще - влюбить, поставить задачу и выжечь мозги. Я провела эксперимент и это доказала. Спасибо тебе, малыш.

Складывались в памяти имена и факты.

- Наиль? Точно - мужчина в очках на фотографии, твой коллега, - я, наконец, припомнил.

- Малодушный дурак. Решил вывести всех из лабиринта - за это сам туда и угодил. - Марта явно злилась. - Наиль не справился, а я смогла. Ты тоже молодчина.

Вытянув губы, она чмокнула в щечку.

- Он стал легендой, - возразил я. - Наиль и мне помог.

- Он еще жив? - Марта удивилась. - Вот как. Знала бы, передала бы привет. - Марта хмыкнула. - Умный был, зараза. Он первый догадался, что излучатели не просто разрушают психику и мозг. Они перекраивают его. Стабильно активным в мозге остается единственный очаг - доминанта. И тогда начинаешь замечать, что тебя преследует неотступная назойливая мысль. Куда бы ты ни прятался, что бы ни случалось, мысль будет нашептывать тебе...

- "Пройди лабиринт", - подсказал я. - Или "защити детеныша", или "вечно будь проводником".

- Да, например, так.

Стало тяжелее дышать.

- Ты знаешь, каково это - больше всего на свете желать пройти лабиринт?! Когда просыпаешься с этой мыслью. С ней же жуешь найденный на свалке бутерброд. Прокручиваешь лежа в больничной палате. Мысль, которая становится навязанной мечтой. - В изнеможении я обхватил голову руками. - Когда голос любимой женщины внутри только и просит: "Пройди его, Герман, пройди".

- Ты шел ко мне. - Марта обняла мою голову и, покачивая, прижала к груди. - С прожженными мозгами ты будешь любить меня вечно. Бедный малыш.

- Я проходил лабиринт, Марта! Просто проходил. - Сырость закралась в палату. Осень на улице, осень внутри. С надрывом я сорвался на крик. - И я снова хочу пройти этот чёртов лабиринт!

Марта осадила меня строгим голосом:

- Всё, Герман, всё. Ты больше не кроссер. Поправляйся, забудь обо всём и просто живи.

Хммм, живи...

Марта встала, прошлась по палате и, замедлив шаг, остановилась у окна, чуть приподняв голову и глядя на ожидающие ее верхние этажи.

- Вот это всё. - Я обвел комнату руками. - Эта палата, Йозеф, Гофман, наше случайное знакомство в "La Palette". - С исключительным трудом, словно из прошлой жизни, из мозга удавалось извлекать слова.

Вспомнился запах набережной, чуть заметный вкус соли на губах. Как странно, что раньше, я его не различал. И пресновато-горький запах женщины, притворявшейся моей. Слишком богатой, умной и слишком красивой для меня.

- Забавно, - вдруг подумалось. - До этой встречи я не знал, как пахнет ложь. Не замечал сначала, а потом... Ведь люди, ставшие животными, не лгут. - Я сверлил взглядом стоящий ко мне боком женский силуэт, намереваясь зацепить ее глаза. - Ты пахнешь ложью.

- Мозг частично восстановится... когда-нибудь, - спокойно отозвалась Марта и отвернулась.

Я, наконец, поднялся с кровати и, стараясь не обращать внимания на туман в голове, приблизился к Марте и, вытерев вспотевшие руки о больничные штаны, обнял ее за плечи.

- Я больше не кроссер - ты права. Чтобы стать им, нужно убить. Убить человека. - Здесь и сейчас думалось о том, что есть вещи, которых в жизни так часто недостает. Запах осени, любимая женщина и распахнутое окно. - Как жаль, что ты по-прежнему шепчешь: "Пройди его, Герман. Пройди".

Оставался один шаг до мечты.