Логвинюк Александр Дмитриевич. У гребней гор

Логвинюк Александр Дмитриевич : другие произведения.

У гребней гор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Логвинюк Александр Дмитриевич (logvinjuk54@yandex.ru) Размещен: 14/05/2011, изменен: 14/05/2011. 117k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия		Ваша оценка:

У гребней гор

Бессчастный поход.

Терек - Горыныч.

(легенда*)

С весны ворчал сердитый Терек

на гребенцов и гребеничек*,

вскипал, волной своей грозился

весь городок Червлёный* смыть.

И вот коварный мостогубец,

большие камни разворочив,

своей волной большой, могучей

нанёс удар по берегам.

Ломал плетни, ворота, тиной

сады с полями заволакивал,

пугал скотину и детишек,

рычал Горыныч на людей.

В набат ударили в станице,

казАки бросились на сполох,

кто был одет, а кто - раздетый,

кто был верхом, а кто - пешки.

Пришла беда. И круг казачий

решал теперь, что дальше делать,

чем прогневили они батьку,

и кто же в этом виноват...

Пока судились да рядились,

молодки с девками собрались,

цветов как в Троицу набрали*

и тихо к Тереку пошли.

Три раза в пояс поклонились,

веночки в воду опускали...

и стали плакать и упрашивать,

не гнать сердешных с этих мест:

"Уж мы ль тебя не веселили,

венков тебе ль не нашивали?

И звонкой песней хороводной

не убаюкивали ль тебя?

А удалые казачЕньки

пальбой и гиком молодецким,

лихою скачкою казацкой

не веселили ль ворчуна?

* - см. комментарии.

Пошто ж ты губишь наши души?

Пошто напал на нас абреком?

Какие вины нам несчастным

задумал ты и сосчитал?..".

Швырнул венки он им обратно:

"Вы тут не стойте, щеголихи!

Конешно, есть грешки за вами,

но то не мне их вам пенять.

Вот Тихий Дон, мой брат Иваныч,

не то от ваших сёстр терпит...

Да не про вас моя забота,

а вот про ваших муженьков.

Домой идите вы, касатки,

и мой приказ им отнесите:

пускай идут на суд мой строгий

и держат пусть они ответ...".

И как волной он их ударит

кого куда, по чём попало...

Казачки только завизжали

и тут же бросились домой.

И казаки, носы повесив,

пошли на суд на самый берег,

а Терек вовсе разошёлся,

швыряясь пенною волной:

"С тех пор, как солнце над Кавказом,

по Божьей воле, ярко светит,

селились всякие народы

на этих самых берегах!

Но были все непостоянны,

и не жилось им тут спокойно,

работать честно не хотели -

умели только воровать*...

Потом пришёл народ хороший-

то кабардинцы поселились...

Порядок их князья* держали;

и работящий был народ.

А уж джигитами какими

они с мальства всё время были

и шашкой доброю владели,

что любо было посмотреть!

Царю московскому служили...

И были даже офицеры

среди князей на службе царской,

и даже был и генерал!

Но вот когда салтан турецкий

да крымский хан подлазить стали,

расстройство стало на Кавказе:

что каждый год пошла война.

...Потом казаки поселились,

хотел турнуть я их отсюда...

За них Сунча*- река вступилась

(Она же мне родная дочь!):

"Ты присмотрись сначала, батя,

они ведь люди степенные,

царю, России верно служат,

да и джигиты - хоть куда!..".

И, точно, сам потом я вижу,

что молодцы они лихие:

сражаться с ворогом умели,

да и в работе удальцы!

Свой день до солнца начинали,

земличку трудную пахали,

сады с терпением растили,

сажали сладкий виноград.

А уж меня - то почитали!..

Сойдут с коней - и сразу в пояс:

"Дозволь нам, батюшка - Горыныч,

коней водичкой напоить!..".

Да разе ж я кому в отказе!..

Поил водой их самой светлой;

они ж за это пели песни,

мне сердце часто веселя.

Не налюбуюсь я, бывало,

как славно жили ваши предки,

в труде, в почтении сыновнем,

в семье, в супружеской любви...

А вы?!.. Как вы теперь живёте?..

Забыли Бога, басурмане!

В Великий Пост чихирю* пьёте,

с чужой женой творите грех!

Обидно вам пахать и сеять,

мол, не мужик я сиволапый,

уж как-никак на службе царской...

Но как ты дома - ты мужик!

Понасмотрелися у горцев!..

ЖенЫ у вас вставай и делай,

а ты глаза на солнце щуришь:

"Прикрой мне ставенку, душа!..".

Я дам вам роздыху сегодня!..

Поднял до зорьки самой ранней-

теперь попляшете, холопы!..

Идитя с глаз моих долой!".

Чтоб этих грубостей не слышать

("Ишь как Горыныч напустился!"),

червленцы спрятались за лесом

и порешили тут не жить.

В версте от берега станицу

пришлось им новую отстроить;

Горыныч только усмехался,

смотря на этот переезд.

А здесь, в покинутой Червлёной,

всё заросло и одичало,

огонь в домишках не засветит

и звон набатный не звучит.

В саду под яблоней тенистой

девичью песню не услышишь,

не замычит с утра корова

и конь спросонья не взбрыкнёт.

От дяди ни пяди.

( быль.)

...Прошли года. Усталый странник

седой как лунь, приглуховатый,

подслеповатый и сгорблённый

к станице этой подходил.

Узнав станичные строенья,

стал на колени и молился:

"Благодарю тебя, о Боже!

Сподобил ты меня достичь

святой моей родной сторонки,

что даровал ты мне отраду,

мою последнюю отраду -

в родимом доме помереть...".

И, утолив больную душу

молитвой благостною этой,

он встал с колен и огляделся,

не узнавая ничего.

Тем часом солнце золотое

за тёмный лес уже спускалось,

и встали горы выше тучи,

и свод небесный затемнел...

Куда ему слепому старцу!..

Как разглядеть, что здесь кладбище,

одни развалины глухие

среди запущенных садов.

Пошёл он медленно станицей,

места родные узнавая,

а слёзы радости мешали

ему всё толком рассмотреть.

Вот здесь станичные ворота

когда-то с вышкою стояли,

и к сердцу здесь его прижала

в последний раз, рыдая, мать!..

(Потом маманя Секлетея*

на берег часто выходила

и, вёдра в Терек опуская,

так часто жалилась ему:

"Горыныч, чует моё сердце,

что не придёт домой Ванюша,

что не увижу я кровинку,

а тут и сон какой дурной...").

Да, страшен сон... да милость Божья

его в боях оборонила,

а материнская молитва

от смерти бедного спасла...

...А вот и двор, где бегал в детстве,

где мать порой ему кричала,

скрывая нежность и заботу:

"Поди, Ванюш, дам молочка!..".

А дома нет. Господь, наверно,

давно уже распорядился...

Сгорело всё здесь без остатку

и, видно, некому тут жить!

Пошёл к соседям, там такое ж,

беда такая же случилась,

на третий двор - и там руины...

"Да что же здесь произошло?!

Пусть я глухой и недослышу

ни песнь, ни говора казаков,

пусть я слепой и недовижу

в вечерних окнах тусклый свет...

Но не одной души не встретил...

Куда ж станишники девались?

Не уж-то вышли на тревогу

или спалили нас враги?..".

Пошёл на берег. Кроткий Терек,

за лето сильно исхудавший,

купал в воде златые звёзды,

баюкал светлую Луну.

Присел на высохшую каршу*

и стал смотреть на Терек быстрый...

К утру от свежести осенней,

да и от слабости прозяб.

Но задремал... и слышит голос:

"Откуда дедушка здесь взялся?..

надысь*, когда прошли дозором,

нихто здесь, братцы, не сидел...".

Открыл глаза, коней увидел,

черкески строгие казачьи,

и тут, не выдержав, заплакал:

Храни, Господь, вас, молодцЫ!..".

"Пойдём-ка, дядя, к есаулу*...",

"Замёрз, поди..., одень-ка бурку...",

"Откуда к нам забрёл, болезный?..",

- гутарют тихо казаки.

Пришли... дедуньку накормили,

и бурку тёплую надели

и вопрошать тихонько стали;

и вот что он им рассказал:

"Природный я казак гребЕнский

станицы нашея Червлёной,

Иван по имени пропащий,

Ивана Дёмушкина сын...

В тот год собрали по станицам

сынов казачьих самых смелых,

и я попал в одну из сотен

и дядя мой, наставник мой.

Он тоже был в ту пору молод,

на десять лет меня постарше,

лихой рубака и наездник,

любимец всех станичных баб.

От матерей, отцов родимых

дано было благославленье,

навек с роднымираспрощавшись,

мы с Богом тронулися в путь.

Коней нам дали самых лучших,

чтоб трудный путь наш был полегче,

и саквы* матери уклали,

отцы же - ружья и клинки.

Я был без бати сиротою

(отец утоп, когда был мал я,

рыбачил в Тереке сердешный,

та, видно, жирный был карась...).

Маманя, ить, не хуже прочих

меня в поход тот снарядила,

и конь у нас был кабардинец*,

ещё купила жеребком.

Два года рос скакун со мною,

из рук моих ел-пил товарищ,

за мною бегал собачонкой

и был Гнедком - по масти, знать.

Для казака его коняшка

ближей жены, роднее братки,

в бою он - грозное оружье,

по жизни - самый лучший друг!

В степи от холода укроет,

от злых волков порой уносит

и всё, конешно, понимает,

когда ты с ним заводишь речь...

Кинжал и шашку мне купила

тогда ж... из горскаго булату,

железо он рубал, не тупясь,

сверкая грозной молыньёй.

С сукна тугие ноговицы*

и шапку чёрного барана,

а также бурку чёрной масти,

ружьё с патроном, хазыри*.

Наш боевой наряд, по сути,

от кабардинцев и адыгов,

они - джигиты и вояки,

и казаков такая ж стать.

Да и казачки наши тоже

по виду будто кабардинки,

бешмет поверх рубахи носят

с тугим расшитым пояском.

А на груди их ожерелье

из дорогих монет одето,

что значит - сколько в них сокровищ!

в грудях девиц и матерей.

На голове у них надето

из белых шёлков покрывало,

что тоже, значить, сообщает,

как чист и тих их женский нрав...

Итак, в поход мы отправлялись

и собрались под Гурьев-градом,

а, кроме нас, нас ещё там было

пятнадцать сотен яицких*.

А, кроме их, драгунских* сотня

и сотни две пришли от терцев*,

четыре тысячи солдатских

пришли... - таков царёв указ.

И вот поход наш бесталанный

весной и начался оттуда,

начальник был нам князь Черкасский*,

Довлет-Бекович из черкес.

Хоть сам он был из черкесов,

его отцы царям служили,

был капитаном он гвардейским,

а нам - отец и командир.

И были с ним два рОдных брата,

Сеунш был вместе с Акмурзою,

они в поход с ним отправлялись,

чины и честь себе добыть.

Жена его с двумя дитями,

когда князь в Гурьев отправлялся,

пришла из Астрахани мужа

в поход злосчастный проводить.

А, проводив, когда по Волге

домой на лодке возвращались,

то вихорь лодку опрокинул -

и потерял семейство князь.

Про то мы позже всё узнали

от вестового, что был прислан,

и стал наш князь чернее тучи,

Но это первый был удар...

Через неделю, через две ли

посля прошедшей Красной Горки

мы покидали Гурьев город

и в степь безлюдную вошли.

Она тянулась перед нами,

конца ей не было и краю;

Жары такие наступали,

как на Успение у нас.

Потом в краю песков сыпучих

водою горькой и солёной

сухарь казённый запивали,

доев домашний пирожок.

Где рос бурьян, трава какая,

там сварим тощенькую кашку,

а повезёт убить сайгака,

то запечём в костре мясца.

Конём сайгаков не догонишь,

хоть будь он царскаго заводу,

мы научились у яицких

их из засады добывать.

А кони крепко исхудали,

за месяц, стали стал-быть падать

к бирючьей* радости на пищу,

да и степному шакалью.

Да, што там кони! Если даже

у нас казённые верблюды

не пережили жар пустыни

и дохли ровно в осень мух.

А на восьмой уже неделе

дошли до двух озёр огромных,

хоть по пути на нас при этом

два раза стали нападать.

Хивинским ханом подкупные,

пришли киргизы и трухмены*;

уж мы тогда повеселились,

погнав халатников взашей.

Яицким было то на диво,

как супротив их пик огромных

мы в шашки с гиканьем ходили

по-кабардински без огляд...

А те бегли, бросая пики,

в бескрайнем поле исчезали;

а мы собрали эти пики,

чтоб на костры потом рубить.

Дрова нарубим - кашу сварим,

не очень-то и унывали,

хоть было трудно и опасно,

но нас не зря таких нашли.

Всегда в опасные походы

уходит юность на погибель:

легко их раны заживают,

легко от пули умирать...

Вот у озёр мы крепко стали,

велел нам князь окопы делать.

Пошёл на нас сам хан хивинский

с несметной силой басурман.

Со всех сторон на нас напали,

окопы были нам спасеньем....

Три дня мы с этой силой бились,

а на четвёртый - стали гнать!

Погибло их поболе тыщи,

у нас - не более десятка,

таким он был тогда удачным

последний наш победный день!..

На пятый день к нам хан хивинский

прислал посольство с замиреньем,

а нам того и надо было -

мы шли к ним с миром-то тогда.

А тут небесное виденье

случилось в этот день несчастный,

явилось после полудЕнья,

когда мы встали на привал.

Пекло оно немилосердно,

пустыни знойное светило,

и не одной на небе тучки!..

( Да там их летом не сыскать).

Вдруг солнце быстро стало меркнуть,

закрывшись чёрной сковородкой;

остался только тонкий месяц

в одну минуту от него.

В отряде сразу все притихли,

перепугались не на шутку,

а наши кони и верблюды

ежИлись, словно рядом зверь.

В отряде были и татары*,

увидя месяц мусульманский,

свои раскинули епанчи,

алаха стали прославлять...

Прошло чуть больше получаса,

мы только в ужасе молились:

"Спаси нас, Господе Иисусе!..".

А тут и солнышко взошло.

Как будто не было затменья

и мрака бесовского в небе.

И снова говор стал в отряде,

да только был он не весёл...

Все казаки, кто был постарше,

да из купцов, да из драгунов,

в один сказали сразу голос:

" Сие знаменье не к добру!

Оно на радость махаметам...

Теперь алах тут будет править!

И плохо будет с замиреньем...,

видать, покинул нас господь!".

Тут хан Бековичу подарки

прислал, просил не трогать город,

и князя звал, коварный, в гости -

сулил принять и угощать.

Бекович в Хиву с собою

три сотни гребенских казачьих,

под кем ещё держались кони,

кто сохранил своих коней.

И я, и дядя мой же Иев,

мы тоже в то число попали

и, как смогли, принарядились,

коней украсив серебром*.

А Хивы - город был огромный,

вокруг стена со рвом стояла,

и стены были с каланчами,

да только улицы кривы...

Нас у ворот уже встречали

толпа из знати и вельможи,

и, князю кланяяся низко,

шипели нам, исподтишка:

"Черкез-казак якши сиводня

раки* покушать много будет!..".

И угостили нас ракою,

до самой смерти не забыть...

И вот когда ввели нас в город,

а там ждала уже засада:

одна орда напала с фронта,

вторая тоже - только в тыл.

И грянул бой, не бой - а бойня,

на этих улицах-кривулях,

где в три коня нельзя проехать,

не зацепив стены ногой.

А были там дома из глины,

дома, и крыши, и ограды;

казалось можно бы прорваться,

но тут захлопнулся капкан!

По нам ударили и сверху:

с заборов, крыш, деревьев, окон...

Со всех сторон летели камни,

со всех сторон был посвист пуль.

А с крыш трёхсаженные пики

по нам ударили коварно...

Зимой на Яике острогой

вот так же рыбу там багрят!

Старшины дали нам команду:

"С коня долой!" и "Ружья в руки!".

Потом, ещё успев добавить:

" А ну-тка, в кучу становись!..".

В какую кучу?! Коли лошадь

не может здеся развернуться,

но всё же бились мы, ребята!..

За просто так, за интерес!

В растяжку бились, бились скопом,

и не за жизню, ить, а на смерть,

и на ногах, и на коленях,

потом и лёжа уж дрались!

А раненых там было много:

враги стреляли в нас неловко.

А как стрельнёшь, за трубы прячась,

ещё при этом попадать?

А кто из них был посмелее,

стреляя, лихо выставлялся,

валился с крыши с пулей в сердце,

а то и в глаз, а то и в лоб....

Мы, гребенцы, стрелять умеем,

и даже грамоту не учим,

чтоб только зрение не портить;

абреки знают выстрел наш.

В переполохе наши ж кони

от страха раненых топтали,

потом проклятые хивинцы

их стали, твари, дорезать.

Никто в трущобах тех не выжил,

все полегли там честной смертью.

Потом враги не пощадили

и трупов наших казаков.

Отрезать головы убитым,

потом носить их с дикой пляской,

надев на пики, по базарам

хивинцы в этом мастера.

Не благородные адыги,

не смелый воин кабардинский,

они не знают честной схватки...,

как их степное шакальё!

...А князя нашего схватили,

(в бою Довлет легко был ранен),

и во дворце под пыткой стали,

приказ к отряду вымучать.

Чтоб расходился он частями

по разным всяческим аулам:

как будто, значить, на квартиры,

на самом деле - погибать.

Одних побили, растерзали,

других в ясЫри повернули

и по дворам их разобрали,

где им в рабах, стал быть, пропасть...

А князь Бекович наш Черкасский,

как подписал приказ под пыткой,

подвергнут, был дальнейшим пыткам,

его тиранить стали всласть.

С него живого драли кожу,

то - с головы, а то и дальше:

и с рук, и с ног потом сдирали

и приговаривали при том:

"Ты не ходи, Довлет, к нам в землю,

Амударьи не отнимай-ка,

и золотых песков не надо

искать идти в хивинский край!".

Но, правда, братьев князя мучить

и убивать они не стали;

жестокий хан, как мусульманов,

домой их с миром отпустил...

Теперь вы спросите: а как же

я уцелел в жестокой бойне,

спросить легко, да что ответить,

про то я сам не смог прознать...

Такой закон в казачьем войске*:

наставник - главный твой начальник,

бойцу он юному поможет,

собой закроет от врага.

А для бойца, какой помладше,

закон понять не трудно будет:

на пядь от дяди не отходишь,

и он тебя в бою спасёт.

Когда приказ "С коня!.." нам дали,

от дяди был тогда я сбоку,

а он велел держать коней мне

(уж дюже билися они!):

"Держи коней, Ванюша, крепче

и не робей, Бог даст, прорвёмся,

вот отмахаемся, и снова

"на-кОнь" - поганцев станем гнать!

И тут покойник изругался

всё так не ладными словами,

но камнем в голову мне дали,

я рухнул под ноги коням...

И сколько был я без сознанья,

сказать уж точно не сумею,

очнулся только не на радость,

а на несчастие своё.

Вокруг меня хивинцы встали,

надели цепь как на собаку,

а тут и голову на пике

я дяди Йева увидал...

С того же дня и началася

моя несладкая неволя,

и нету каторги той злее,

чем в ясырЯх* в ХивЕ, в плену.

Я целый век у них был в рабстве,

меня кормить-то забывали,

то продавали как скотину,

то отдавали за долги.

Таким путём, от басурмана

переходя уже к другому,

попал я в Персию случайно,

Стрелкова встретил там Петра.

Он был из Шадринской станицы,

на год всего меня постарше,

и тоже выжил в этой свалке,

и тож попал в поганый плен.

Два казака - уже и войско,

с Петром мы сразу же взбодрились,

бежать решили с ним из плена,

рискнули мы - и вот я здесь!

Мы через горы шли на север,

по перевалам горским снежным;

и вот теперь достигли дома,

теперь я с вами, казаки!..".

Рассказчик смолк и все молчали,

у всех в глазах стояли слёзы,

мужчин погибших вспоминали,

своё сиротство и вдовство.

"Спаси Христос вас, дядя Ваня, -

один казак сказал с поклоном:

за ваши муки и несчастья,

за ваш рассказ про тот поход.

Теперь мы знаем, что случилось,

какой конец отцы принЯли...

В тот год сирот в станице стало,

как не бывало никогда.

Тарасов, Федюшкин, Сергеев,

Екимов, Тиханов и Павлов -

нас по отцам тогда прозвали,

чтоб память, значить, сохранить!

Пойдём помянем их, казАки!

Пойдёмте с нами, дядя Ваня...

В любой семье теперь живите,

и будь Вам слава и почёт.

Вас как отца любить мы будем,

покойной жизни Вам в станице,

и есаул Фролов, наш старший,

Вам будет кланяться всегда...".

Одна нестарая казачка,

что тут вдовой недавно стала,

(её казак погиб в дозоре,

сражаясь с бандой в прошлый год),

на "старика" хитро взглянула:

"Зайдём в мой курень, дядя Ваня.

Быть может, по сердцу придутся

моё хозяйство и мой дом!..".

Пошёл он к ней - и там остался.

Она его чуть подлечила,

заботой нежной окружала,

и он ожил как дуб весной.

Он был казак ещё не старый,

и сил мужских в плену не стратил,

и видно всё у них сложилось:

она как вишня зацвела.

Её Андрюнъкина Наталья

раз по-подружески спросила:

"Ну, как с дедунькой вам живётся?

Небось, пускаить погулять?".

Мария (так вдовицу звали)

глазами чёрными сверкнула:

"Вы б только лясы разводили!..

та, чё вы знаете в любви!

Гляди, дитя ношу под сердцем, -

живот дала пощупать дрУжке:

он и казак, он и работник -

таких на свете поискать!".

И снова Дёмушкиных племя

в станице стало разживаться,

и пережило все невзгоды:

живёт и, дай Бог, будет жить!

А я ж рассказ пока закончу,

и сам устал и вам охота

от дней суровых отвернуться,

вернуться в свой привычный мир.

А где-то сотня выезжает

неровным строем из станицы,

поднявшись в гору по дороге,

сошли служивые с коней.

На церковь дружно помолились,

а кто-то даже прослезился,

вскочили в сёдла по команде,

и скрылась сотня за горой!

Кавказская линия.

" России южные пределы,

дабы хранить нам от османов

и от набегов и разбоев

немирных горцев-бунтарей,

чтобы чинить им в том преграду,

Мы, властью, данною Нам Богом,

указ свой ниже излагаем,

отныне пусть пребудет так:

Мы от Азова до Моздока

построить крепостей желаем,

в каких велим быть гарнизону

российских доблестных солдат,

а между теми крепостями

в достатке будут пусть станицы,

в которых жить казачьим людям,

которым также Мы велим

быть в подчиненьи гарнизону

и равно несть в дозорах службу,

а также в случае тревоги

нападки хищников пресечь..."

Таков указ императрицы

известной нам Екатерины;.

И вот приказ её исполнен

и укрепления стоят.

1 - Указ Её Императорского Величества Екатерины - II от 24 апреля 1777 года о создании Азово - Моздокской линии обороны.

Иван да Марья.

Горит Машук костром багряным,

в осеннем золоте сгорает.

С его вершины виден город:

внизу - прекрасный Пятигорск!

И виден вам не только город,

укрытый кронами каштанов,

но и окрестные посёлки -

когда-то бывшие станицы.

Внизу шумит Подкумок* быстрый,

от гор холодных и опасных

он торопливо убегает,

спеша к своей Куме* навстречу.

На юге гребни гор Кавказа

Эльбрус сиятельный венчает,

Бештау строгий справа в небо

вонзает пять своих вершин.

А слева, там, у горизонта,

в степной дали, в туманной дымке,

спиною волчьею согнувшись,

гора Лысуха улеглась.

И там уже, за Лысой горкой,

куда змеей ползет Подкумок,

станица старая казачья

в садах осенних чуть видна.

Станица - это вам не город

и не село людей крестьянских,

станица - это круг по духу

объединившихся людей.

Станица - это даже войско,

не очень может быть большое,

но как ячейка боевая

она всегда бралась в расчет.

Под самой Лысою горою

была казачая станица,

одна из тех станиц старинных

вокруг Кавказских крепостей.

И у неё была задача:

России южные пределы

от всяких южных басурманов

беречь и строго охранять.

И не легко тянулась служба,

враги дремать им не давали,

что день - то новая тревога,

что год - то новая война.

Валы, в терновниках колючих,

оградой были для станицы,

а над оградой поднималась

дозорных вышек череда.

И здесь, не только на кордонах,

посты, дозоры и "секреты"

в лихие годы выставлялись,

и также строго служба шла.

В часы свободные от службы

у казаков полно работы,

хотя, конечно, большей частью

работу делал слабый пол.

Казачки затемно вставали

и также затемно ложились,

скотина, дети и хозяйство

на плечи женские легли.

И без поддержки их служивых

вот этот рай земной прекрасный

мог превратиться в одночасье

в один сплошной кромешный ад.

Как говорится, служба службой,

а вот семья - другое дело,

нельзя работать только ложкой,

порою надыть и пахать!

И на базу убраться нужно,

скотину утром выгнать в стадо,

коня... а конь - святое дело,

ведь казаку он - первый друг.

...Еще тепла земли хватало

и зрели кисти винограда,

осенним солнцем наливаясь,

готовясь крепким стать вином.

Весна недолга на Кавказе,

три дня - и лето запылало,

зато какая нынче осень,

у ней-то красок не отнять!

Да, осень выдалась на славу.

Хлеба убрались, слава Богу,

а винограду уродилось...

к зиме бы весь перетаскать.

У Луговых кипит работа

на винограднике под Лысой,

здесь вся семья сегодня в сборе

и всяк по-своему в трудах.

Иван вверху срезает кисти,

а мать с сестрой кладут в сапетки*,

отец таскает их к телеге,

а младший брат гребет листву.

А тут прибег верхами Хряпин.

"Бог в помочь вам! - сказал с поклоном, -

слезай, служивый, за тобою...

Тебя там кличет атаман".

"Случилось што?" - спросил хозяин.

"Та я не в курсе, дядя Леша,

послал за Ванькой...". "Значит надыть....

Слезай, казак, седлай коня!".

Иван спустился, распрямляясь:

"Здорово, Коль, сейчас прибуду".

И в сей же миг, по полной форме

он к атаману "побежал".

"Здоровья вам, Степан Сергеич!"

"Здоров..." - станичный усмехнулся.

"Красив казак! - подумал сам-то, -

Наверно, сохнет не одна!...".

"Ну, Луговой, исполни службу!

Возьми у писаря бумаги

и к войсковому атаману

скачи-тко, Ваня, в Пятигорск.

А на словах: мое почтенье,

скажи, давно не заезжали...

А здесь - не город, здесь приволье...

Быть-мождь заедут как-нибудь".

И, взяв у писаря что нужно,

коня легонько понукая,

Иван, пыля степной дорогой,

за Лысой скрылся, за горой.

Поднявшись в гору, по равнине

конь набирал неспешно скорость

и, рассекая грудью ветер,

переходил в степной намёт.

Машук Иван увидел вскоре,

облитый золотом осенним,

он, словно рыжая кобыла,

за перелески убегал.

За ним и Змейка, и Бештау*,

то - торопясь, то - отставая,

неслись неслышно в бурной скачке

к Эльбрусу рыжим табуном.

А через час, въезжая в город,

казак невольно удивлялся

той быстроте, с которой город

так, разрастаясь, расцветал.

Дома огромные из камня

в два этажа и даже выше

стояли, высясь у бульваров,

друг с другом споря красотой.

Аллеи в липах и каштанах

между домами разбежались,

статуи белые стояли,

сияя женской красотой.

Иван стыдливо любовался,

коня пустив коротким шагом:

"И как, бесстыдницы красивы...

как наши девки на реке!".

"А ты, станишник, здесь откуда?

- услышал возглас удивлённый:

Здорово, братка, вот не чаял...

Давно я наших не видал!"

"Ну чё, Ванюш, давай рассказвай,

как там в станице... как там наши;

как батя с мамкой там, здоровы?

Давно не видел..., ну, гутарь!".

"От налетел ты, как чеченец...

Дай хучь очухаться...Здорово!

Поклон тебе от дяди с тетёй,

ну и от наших ото всех.

Здоровы все... Я тут по службе,

мне срочно надыть к атаману...

Ты слухай, Мить, меня проводишь?

А то я сам-то не найду".

"Пошли за мной! Уважу братку,

доставлю в самом лучшем виде!

Я ж тут служу при атамане...

Давай, Ванюха, не горюй!"

...Исполнив долг, казак неспешно

из Пятигорска выезжает,

Горячеводскую станицу

он легкой рысью проходил.

И вот уже, когда станица

кончалась редкими домами,

рыжеволосую девчонку

он у колодца увидал.

Уже не девочка - невеста

стояла тихо у колодца

и с интересом так смотрела

на молодого казака.

Иван к ней медленно подъехал,

встал у коня взглянул ей в очи

и в голубых глазах увидел,

что навсегда теперь пропал.

"Ну, здравствуй, солнце золотое!

Небось, меня с конем напоишь?

А то помрём тут у колодца..."

Она смутилась: "Напою!"

Казак хлебнул глотка четыре

"От хороша! - сказал: водица".

А конь, тот вовсе разошелся

и махом выпил полведра.

"Откеля вы у нас взялися?

- в глазах у девушки смешинки:

Вас чё совсем нихто не поить?

Так я могу черпнуть еще!"

"Спаси, Христос! На сёдни хватит,

но мы с Гнедком ещё приедем...

Так ты давай, тово, хозяйка,

воды поболе запасай.

Зовут-та как тебя?". "Мария!".

"Меня Иваном дома кличут...".

"Ты - чей казак?". "Та лысогорский!".

"А у меня там есть родня!".

Чуть постояв, пошли до дому,

Иван ведро понес с водою,

а Маша рядом с ним шагала,

ведя Гнедого в поводу.

Бывает так - два юных сердца

живут, не зная друг о друге,

и никогда бы не узнали...

Да, видно, есть на свете Бог!

Пяти минут не говорили,

а стали лучшими друзьями;

и расставаться не хотелось -

они бы шли бы так и шли...

И шли они, забыв про воду,

забыв о доме и про службу,

но путь до дома от колодца

всегда кончается, увы.

И вот минута расставанья,

к их сожаленью, наступила,

и Маша с грустью подсказала:

"Ну ладно, Вань, тебе пора".

Весь путь до самой Лысогорки

Иван о девушке все думал,

и, только церковь проезжая,

очнулся он, перекрестясь.

Затем поехал к атаману;

и доложил ему по форме,

от войскового атамана

передавал ему привет:

"Их благородие сказали,

что, с уваженьем к Вам, заедут.

Поклон супружинице Вашей...

Так, в общем, ждите к Покрову".

1 - Станичный атаман.

Степан Сергеевич зарделся:

"Вот видишь, нас ить уважають...

Так, значит, к Покрову заедут...

Ну ладно, Вань, езжай домой!".

Уже смеркалось над станицей,

когда Иван домой приехал,

раздав поклоны по дороге

своей двоюродной родне.

Теперь у Вани есть забота:

он на Гнедке в свободный вечер

пятнадцать верст "бежит" намётом,

чтоб встретить солнышко своё.

Отец заметил это дело:

"Гляди-ка, мать, Гнедко худеет!..

скорей всего придется скоро

сватов к кому-то засылать".

Сестрёнка младшая Катюха

Ивана тоже раскусила,

вокруг да около ходила

и приставала как могла.

"Скажи мне, братка, что за новость?

Куда бежишь ты кажный вечер?

горячеводская зазноба

совсем тебя свела с ума!".

"Сказали мне, что девка рыжа,

тебя надыся с ней видали.

А может быть ещё горбата?

А может быть ещё крива?".

В ответ Иван лишь улыбался:

"Отстань, терновая колючка.

Вот привезу - тогда увидишь!

Чево пристала, егоза?".

А сам - к отцу: "Послухай, батя!

Хочу сказать тебе теперичь...

Ты говорил пора жениться -

так я нашел себе жену!".

"Ты не спеши, - отец ответил:

не кайся, если, рано вставши,

а кайся, рано оженившись,

вот што, сынок, тебе скажу!".

"Сам знаешь, папенка, невеста

не долго в девках засидится,

всегда найдётся мурый* парень,

в свой курень милку увезет!".

"...Ну что ж, иди, зови Величко

да деда Проху Корноуха.

Пускай он с бабкой Корноухой

придут сегодня к нам на-час".

"А ты, Полина, стол накрой-ка,

сваты - они большие гости,

от их уменья и таланта

зависит многое подчас".

И стол - накрыт, и гости рядом

за стол уселись деловито;

о сватовстве, да и о прочем

гутарить стали казаки.

...А утром пару запрягали

в подъесаулову коляску

и, кто - верхами, кто - в коляске,

рванули все в Горячеводск.

Всё получилось очень складно:

"товар" - хорош, "купец" по нраву,

решили дружно свадьбу делать

посля уборки - на Покров.

И вот когда земля остыла,

когда хлеба легли в амбары,

когда чихирь созрел в подвалах,

в станице свадьба началась.

С утра поехали к невесте,

в Горячеводскую к Донцовым,

оттуда сразу скопом в церковь,

что в Лысогорке, Пресвятой;...

Потом два дня гуляла свадьба,

с утра до ночи, по старинке,

чихирь, и водка, и закуски

два дня подряд ломали стол.

1 - храм Рождества Пресвятой Богородицы - церковь станицы Лысогорской.

И пели песни и частушки,

и разговор вели казачий,

кто о хозяйстве и охоте,

а старики - те о войне.

В разгар веселия в станицу,

из Пятигорска с казаками

с визитом частным к атаману

приехал Терский Войсковой;.

Станичный с радостью огромной

встречал полчанина былого,

но всё ж (начальство!) рассыпался

горохом чищенным пред ним.

А тот сказал: "Ты что ж, Сергеич,

порядка нет в станице, шумно!".

"То свадьба, ваше благородье,

казак наш женится...". "Постой!

Люблю, Степан, казачью свадьбу!

Давай веди, помолим деток;

небось, не каждый день к казаку

два атамана гостевать...".

И вот во двор они въезжают,

бегут хозяева с поклоном;

к столу ведут гостей высоких,

от счастья сразу отрезвев.

Тут казаки нестройно встали.

"Здоров, станишники! Садитесь.

Пусть молодые нас уважуть,

пускай немножко постоят.

Чапурку мне, друзья, налейте

вина хозяйского простого,

я молодых хочу поздравить,

а также счастья пожелать.

Дай Бог любви вам и согласья,

детей побольше и здоровья,

чтоб жить до старости глубокой

и вместе в счастье помереть!".

И, выпив, обнял он невесту,

поцеловал её три раза,

потом Ивана. "Вот вам, дети!" -

и бросил денег на поднос.

1 - атаман Терского казачьего Войска.

"Гуляйте, пейте, веселитесь,

но службу тут не забывайте!

Как говорится: свадьба свадьбой -

а служба службой, казаки!".

"Да, тут моих не забижайте,

ребята, знаете, на службе,

узнаю что-нибудь такое,

сам буду плёткою пороть!".

И атаманы сели в сёдла,

покинув двор, пошли на рыси;

у них рыбалка и охота -

недельный отпуск впереди.

...Пришла зима. Холодный ветер

гонял сугробы по станице,

но иногда светило солнце

и небо было голубым.

И дети с радостью катались

на санках с горок и на лыжах,

бросались весело снежками,

лепили дружно снежных баб.

У взрослых меньше по хозяйству

хлопот с заботами осталось,

они частенько веселились

зимою в праздничные дни.

То Рождество, а то Крещенье,

а то сосед свинью зарежет,

а то удачная охота,

а тут и Пасха на носу.

Станица пахнет куличами,

и пироги пекут казачки,

горою крашеные яйца

на блюде сохнут на столе...

Назавтра самый светлый праздник -

святая Пасха наступает,

и звон церковный не смолкает -

зовёт на службу христиан.

На утро все собрались в церкви

и службу долгую стояли,

а после службы разговляться

пошли до дому казаки.

"Христос воскрес!" - хитрят казачки,

целуясь с милыми прилюдно,

а те охотно отвечают...

Вот уж воистину воскрес!

Зимой, мы знаем, ночи длинны,

а предки были молодыми...

И потому сейчас на свете

нам с вами Бог даёт пожить!

У Луговых в семье: Мария

родною стала за полгода,

свекровь в снохе души не чает,

а свёкор любит словно дочь.

С золовкой юной, Катериной,

у них царит сплошная дружба,

та всё ей девичьи секреты

на ушко шепчет по углам.

А Федька, младший брат Ивана,

Катюшу слушать не желает,

кричит: "Я тоже буду рыжим!",

и Машу "няненкой" зовёт.

"Так можно жить!" - скрипят казачки:

"Кохают девку как царицу...

От, Ваньке рыжих нарожаить,

от, будет рыжих казаков!".

А у Ивана и у Марьи

любовь была в самом расцвете,

они любили и учились,

любя, друг друга уважать.

У них была пора такая,

какая и у нас бывала,

когда ты ловишь взгляд любимый

и голос милый слышать рад .

Пора прекрасных ощущений,

взаимных сладостных желаний...

Один сплошной медовый месяц!

Пора любви, любви весна.

...Весна пришла горячим солнцем,

травой на пастбища зелёной;

довольны кони и коровы

и люди тянутся к траве.

Как хорошо бы борщ зеленый

сварить семейству со свининой!

И вот Полина Луговая

снохе и дочке говорит:

"Девчата, взяли б и сходили

вы под Лысуху за щавЕлем,

а я за это вам к обеду

такого супу наварю!".

Мария с Катей взяли сумку,

краюху хлеба положили,

воды колодезной набрали

и, напевая, подались.

Вот через пост прошли станичный;

казаки вслед кричат: "Машука!

На нас нарвите - исть охота!",

"Да змей не трожьте - там полно!".

Со смехом Катька отвечала:

"А чё ж вы их - то не едитя?

Мы с Машей парочку споймаем -

глядишь, на вечер будет плов!".

"Давай пойдём к тому во-он камню!

Мы с мамкой там тем годом рвали...".

"Ты, Кать, веди - я тут не знаю".

И девки скрылись средь кустов.

Они без умолку болтали

и вскоре вышли на поляну,

где вместо трав везде по глине

рос удивительный щавЕль.

Его всегда казачки брали,

такого нету в огороде,

а здесь, без всякого полива,

растёт родимый сотни лет.

Нарвали полную котомку,

воды попили, посидели,

чуть отдохнув, идти решили

и, не спеша, пустились в путь.

...А в это время на заставу

Иван с урядником заехал,

а на посту ему сказали:

"Твои пошли там щАвель рвать".

"От, мало щАвеля им дома!

Поеду встречу их, Андреич,

ты подожди меня - я скоро!".

И Луговой "толкнул" коня.

...И только Маша с Катей стали

шагать с поляны на тропинку,

из леса выскочили трое

в папахах чёрных, на конях.

"Абреки, Маш, бежим в станицу!".

Бандиты бросились за ними,

один из них схватил Машуку,

другой погнался за второй.

Никак её схватить не может,

Катюха вертится змеёю,

схватил кинжал, орёт: "Зарежу!".

Но тут и Ваня подоспел.

С полста шагов стрельнул навскидку,

абрек с коня свалился сразу,

а он погнался за другими,

мгновенно выхватив клинок.

Кричит: "Убью! Сдавайтесь, гады!",

("Вот только б чёрт не тронул Машу!").

Догнал второго - врезал шашкой,

эфесом дал по голове.

А на посту, услышав выстрел,

казаки бросились на помощь,

но Бог сегодня отвернулся

от казаков на этот раз...

Когда Иван свалил второго,

последний вдруг остановился,

поднял ружьё, стоял, прицелясь,

но Луговой летел вперёд .

"Ба - бах!". - И в грудь свинец ударил,

но казаку хватило силы,

сверкнул клинок - и покатилась

на землю бритая башка...

Упал чеченец вместе с Машей,

к ним подошёл Иван, качаясь,

с Гнедка спустившись еле - еле,

и наклонился над женой.

Машука бледная лежала,

в груди торчал кинжал огромный,

Иван обнял её, и губы

слились в последний поцелуй.

"Прости меня!", - они успели

шепнуть друг другу на прощанье,

их души разом отлетели...

И тут поспели казаки.

"Ну, вот и всё... мы опоздали!" -

сказал урядник, сняв папаху.

Катюша рядом зарыдала

и посмурнели казаки.

Сгущались тучи над Лысухой,

ударил гром и хлынул ливень.

Погибших бережно подняли,

в станицу тихо повезли.

Полина горестно рыдала,

себя в их смерти обвиняя;

её волос коснулся иней,

чтоб не растаять никогда.

Отец запил... потом забросил,

но сразу как - то стал старее,

ходил, друзей не узнавая,

и что - то думал про себя.

А Федя, тот совсем не плакал,

одно просил отца, бледнея:

"Отдайте, папенка, ружьё мне -

я всех абреков застрелю!".

Умыл станицу дождь весенний,

на утро небо стало синим,

но по станице было тихо:

Ивана с Машей понесли...

Когда пришли домой с поминок,

мужья и жёны стали тише;

а ночью так они любили -

как - будто сами собрались...

А там, где два угасли сердца,

в степи, у самой Лысой горки,

родник среди камней забился -

земли чистейшая слеза.

Его не всякий может видеть,

волшебный ключ - Иван-да-марья,

он открывается влюблённым,

их нежным, любящим сердцам!

Течёт он лугом, пахнет медом,

зимой в снегу пробьёт дорогу,

и вроде что его искать - то,

а вот, пойди-ка, отыщи!

...А утром сотня выезжала

неровным строем из станицы,

поднявшись в гору, у Лысухи

сошли служивые с коней,

на церковь дружно помолились,

а кто-то даже прослезился,

вскочили в сёдла по команде,

и скрылась сотня за горой...

Станица.

Стояла жаркая погода.

Палило солнце над Лысухой,

дышала степь июльским зноем,

от жажды трескалась земля.

Который день казачьи сборы

в степи в казармах продолжались,

где всем премудростям учились

все молодые* казаки.

Однажды утром, выезжая

в составе сотни на ученья,

они невольно любовались

красой своих родимых мест.

Вдали стоял Машук зелёный,

тянулась справа Лысогорка,

а слева гребни гор Кавказских

Эльбрус сияющий венчал.

Какой там рай! Не надо рая -

здесь неземная красотища.

Здесь только б жить счастливой жизнью...

А здесь всегда идёт война!

"...А ну-тка рысью марш! ребята", -

коней пугая, гаркнул сотник.

И сотня рысью побежала,

рассыпав птиц из ближних трав.

Жара жарой - а служба службой,

кому и где легко в ученьи?..

И вскоре сотня растворилась

за пыльным облаком вдали.

В казармах малым гарнизоном

нести охрану оставались

урядник пожилой Ефанов

и так не много казаков.

На вышках были постовые,

и кашевар готовил пищу,

ему с охотой помогали

два лёгко хворых казака.

И вот когда зависло солнце

костром пылающим в зените,

одна постройка задымилась,

и занялась она огнём.

И, бросив всё, боролись люди

с огня бушующей стихией,

а он неукротимо рвался

к другим бревенчатым домам.

"Лети, Алфимов, быстро в сотню! -

урядник крикнул постовому:

Пускай быстрее приезжают.

Да не тяни,... а то сгорим!".

И вот летит над степью всадник

на аргамаке чёрной птицей;

и к офицеру подъезжает,

с коня сбегая на скаку.

"Вэ - вэ..." (Алфимов заикался.)

"Отставить! - строго крикнул сотник

("Ну, брат-Ефан, послал заику!"):

Давай-ка, Коля, нараспев".

"Пожар там, Ваше благородье,

горят казармы, мы не можем..." -

когда он пел - не заикался,

а офицер об этом знал.

"На-кОнь!" - Казаки сели в сёдла,

и с места бешеным намётом

в казармы сотня поскакала

спасать служивое добро.

И, слава Господу, успели,

огонь тушили быстро, дружно...

С задачей справятся любою

сто пар надёжных, крепких рук.

Потом в станице Лысогорской

"героем" долго был Алфимов.

"Вэ - вэ, - дразнили его девки:

Вэ - вэ, спой, светик, не стыдись!".

А он краснел бурячным* цветом

и обижался как мальчишка,

бежал бегом от них в займИще,

что вызывало буйный смех.

Когда живут в одной станице,

всё люди знают друг о друге,

родятся, женятся, плодятся...

И все всё время на виду!

...Еще вовсю светило солнце,

скользя над Лысою горою;

разъезд казачий ехал шагом

вокруг своей родной станицы.

И вот когда за поворотом

уж скрылась церковь за садами,

они увидели картину -

такую лучше бы не видеть!

Стоит без лошади телега,

а рядом с ней казак убитый

чужой, похоже, что кубанский,

весь окровавленный лежит.

Лежит казак, раскинув руки,

в одной руке зажавши шашку,

в другой обрубленную пику

(как видно сделал все что мог).

А рядом с ним лежит казачка

в красивом синем длинном платье

в груди ее большая рана,

в руках разбитое ружье.

Красива даже в жуткой смерти,

лежит при муже бедолага,

с такой женой в огонь и воду,

с такой не жалко помереть!

Урядник выругался хрипло,

сошел с коня и убиенным

рукой, дрожащею от гнева,

закрыл угасшие глаза.

Казачьи кони сбились в кучу,

храпят, на мертвых косят глазом,

а казакИ стояли молча

и каждый думал о своем...

"И што теперя будим делать?" -

спросил урядника Величко.

Ефанов медленно поднялся

и через силу отвечал:

"В погоню, братцы, и в капусту

изрубим нехристей за это;

нельзя чтоб здесь у Лысогорки

так убивали казаков!"

В кустах вдруг что-то зашуршало,

рванулся Лордугин на шорох;

там плакал маленький мальчонка,

и мирно так паслась коза.

"Спаси, Христос! Живой бедняга,

не всю ить семью истребили,

да што б их скрючила болячка,

чума их черная дери!".

Мальца казаки обступили.

"Ты чей?" - с участием спросили;

"Казак!" - ответил он сквозь слезы.

"Мы сами видим что казак!"

"Казак, казак... А как зовут-та ?"

"Сашко!"- мальчонка улыбнулся,

протер глаза: "А мамка где-то?"

Они смутились: "Мамки нет...".

"Степан,- урядник повернулся,

- давай, вези его в станицу,

скликай народ, пусть... забирають,

да прихвати с собой козу".

"А вы - на-кОнь! Мы их догоним".

Ефанов матерно ругнулся.

КазАки быстро сели в седла

и полетели по степи.

Еще в траве следы виднелись,

четверка шла крутым наметом;

и вскоре что-то показалось -

пылилось облачко вдали...

"Давай, орлы! Пошли по балке,

мы их достанем возле речки.

Давай скорей!". И поскакали,

скрываясь в балке с головой.

И вот, когда у переправы

зверье уже въезжали в реку,

из балки вылетели кони

и налетели казаки.

Бандитов было ровно десять,

но казакам плевать на это,

казак врагов не спросит сколько,

одно он только спросит: "Где?"

Алфимов бил, кусая губы,

Величко - криво улыбаясь,

урядник - бледностью покрывшись,

а Лордугин - слегка кряхтя.

...Короткий бой уже окончен;

казАки шашки вытирали,

коней согнали быстро в кучу

и скоро тронулись домой.

Уже совсем почти стемнело,

когда подъехали к Лысухе;

"Ну, што, станишники, догнали?",

- окликнул их ночной дозор...

Спустились торопко в станицу,

коней чужих в загон загнали,

сложили вещи к атаману

и разошлись по куреням.

...На утро шум стоял станице,

когда на площади собрались,

казачки дружно утирали

свои промокшие глаза.

Решали что с мальчонкой делать,

казачий круг решил: "...отныне

отдать его в казачью сЕмью

и лучше будет - Чепурным.

У них своих детёв-то нету,

живут они терёзвой жизнью,

с хозяйством все у них в порядке -

из казачонка выйдет толк.

Однако ж, раз у убиенных

не оказалось документов,

запишем мальчика Найдёнов...".

Так круг решил. Да будет так!

Отца и мать его отпели,

по-христиански схоронили

и записали на могилке:

" Найдёнов и Найдёнова".

Всем казакам по чарке водки

сам атаман по чести выдал,

чтоб помянули убиенных...

Да будет пухом им земля!

А Чепурным отдали с Сашей

телегу, двух коней отцовских,

одежду, упряжь, серьги, кольца,

седло, клинок... ну и козу.

Мальца Надежда Чепурная

всем сердцем сразу полюбила,

помыла, в новое одела

и развлекала, как могла.

Степан смеялся, между прочим:

" Ну, вот нашла себе игрушку...,

пускай живет; бог даст, Надюша,

хорошим станет казаком".

А через месяц Чепурная,

в душе от счастья расцветая,

сказала мужу, засмущавшись:

"Ты, знаешь, Стёп, кажись, бог дал..."

Степан схватил ее в объятья

и целовал уста и руки;

надел нарядную черкеску,

куда-то бросился бежать.

"Куда?" - жена, смеясь, спросила.

"Пойду к Алфимову с Величкой,

ты знаешь, уж такое дело...".

" Ступай, но долго не болтай!".

Друзья обрадовались тоже,

чихиря где-то раздобыли,

в задах под грушею сидели

и пели песни до темна.

Надежда ж просто расцветала:

глаза блестели ровно звезды,

ходила с Сашей по станице,

гуляя просто или в храм.

Казачки вслед глядят с улыбкой,

гутарют меж собой со смехом:

" Ну вот залетка залетела!

Держи-тка, Степа, ворота...".

Сначала мальчик народился,

а после девочка - погодка,

и вот в семье давно ль бездетной

стоит ребячий шум и гам.

И деду с бабкой есть работка:

дед мастерит в саду кроватку,

а бабка с длинной хворостинкой,

как цыплаков, пасёт внучат.

...Прохладный вечер на станицу

с вершин Кавказа опускался,

спешило летнее светило

от дел небесных отдохнуть.

А по станице в это время,

мыча и мукая, шло стадо,

домой коровы горделиво

несли парное молоко.

Казачки с девками встречали

своих любимиц и кормилиц

и, хворостиной подгоняя,

ласкали нежно на словах:

"Куда ты, чёрная ты немочь?

А ну, домой иди, скотина!..".

Коровы таяли от "ласки"

и не спеша брели домой.

А позже юные казачки

на площадь стали собираться,

собравшись, кучками стояли

и потянулись казаки.

Девчата, словно их не видят,

лузгают семечки, хохочут,

и, чем ближей подходят парни,

тем у казачек громче смех.

Вот девки песню затянули,

но как-то тихо и несмело

и подхватили неумело,

и что-то песня не пошла.

"Не можешь петь - не мучай горло!"

- Сергей Стреногов громко гаркнул,

Наташка Роева - в отместку:

"Ну, ты Серёга!.. сам - дурак!".

Друзья Серёгины заржали:

"Не хочешь петь - не пой, Натаха!".

А тут и Любка Бирюкова:

"Придёт заика - попоём...".

И тут Алфимов показался.

"Здорово, Коль! Давай быстрее...",

"Да он не может без коняки...",

"А если перцу ему в зад!..".

"Д-да в-вы в-вообще тут об-балдели!

Сейчас д-домой пойду обратно,

вот щас возьму на в-всех обижусь -

в-вообще не буду больше петь!".

"Да ладно, Коль, не обижайся!

- к нему тут Любка подкатила:

Ты чё не знаешь наших дурнев?

Попой, казаче, не сердись!".

Не мог Алфимов с Любой спорить

и согласился "с неохотой",

и Неделяев взял гармошку

и растянул её меха.

И тут вдруг в воздухе вечернем

казачья песня зазвучала,

и голос бархатный и чистый

станицей тихою поплыл.

Девчата песню подхватили,

их голоса звучали звонко,

ребята рядом забасили...

И получалось хорошо.

Они поют, казачьи дети,

и песня всё сильней сближает,

их души тянутся друг к другу,

стучат доверчивей сердца.

И то, теперь им жить в станице,

на эти плечи скоро ляжет,

всё то, что в жизни не успели

доделать деды и отцы.

Придётся им пахать и сеять,

рожать детей, учить их песням,

ходить в дозоры и в "секреты",

стоять в бою плечом к плечу.

Потом, как песня отзвучала

и тишина вокруг повисла,

тут чей-то голос вдруг раздался:

"Што приуныли, казаки?".

И все вдруг разом зашумели,

потом частушки* зазвучали,

и долго с хохотом и смехом

перекликались голоса.

Потом немного поплясали

под Неделяева гармошку,

ведь юным долго не сидится -

в них детство скачет до сих пор.

Затем ребята, как обычно,

к девчатам лезли обниматься,

а те визжали и смеялись,

и отбивались как всегда.

Стемнело. Стали расходиться.

Хоть не хотелось расставаться,

хотелось дольше веселиться,

но дома много всяких дел.

Пошла домой казачья юность,

девчата спереди под-ручку,

за ними тянутся ребята,

как - будто просто по пути.

А сами уши напрягают:

о чём там сверстницы болтают?

О чём болтать девчата могут?

Да как обычно - ни о чём.

"От мамка даст мне хворостины!..",

"Моя давно уж не дерётся...",

"Ну, вы нашли об чём гутарить -

давайте лучше об любви!..".

Подружки стали расходиться,

кого из них братья встречали,

кому мамаши с палисада:

"Давай, дурёха, дуй домой!".

Вот Бирюкова лишь осталась,

её Алфимов провожает,

остановились перед домом.

"Д-давай, Любаша, посидим?".

"Устал, милок? Садись на лавку,

а я пойду мне спать охота.

Ну, ладно, только на минуту,

но только, чур, не приставай!".

И просидели до рассвета,

и целовались бесконечно,

Алфимов ей шептал на ушко

слова любви, какие знал.

Она хихикала тихонько

и говорила: "Коля, хватит...

Ну, ладно, милый, ну, не надо...

А то наделаем делов!".

"Ты лучше б взял бы - да посватал,

а то возьмут твою Любашку,

посадют молча в таратайку

и увезут куда-нито!".

"Надысь с Незлобненской станицы

меня тут сватать приезжали,

пока ты там тушил пожары

и честно Родине служил...

Всё хлеб мне под руку совали

и нож такой... с красивой ручкой,

и тут, как чёрт меня попутал,

хватаюсь, глупая, за нож.

От прям никак околдовали.

А мать как треснет полотенцем:

"Куда ты лезешь, недотёпа?

Иди за печку и сиди!".

Сватов в телегу проводила

и говорила им с поклоном:

"За честь спасибо, но у дочки

уже сговорено с другим".

Ты чуешь, Коль, мамука знаить,

у дочки хто лежит на сердце;

быстрее сватай, друг сердешный,

а то, ить, точно увезут!".

Да я зараз...Мои упёрлись:

То молодой.... А то гутарют,

что, мол, она тебе не пара,

что никогда не помолчит".

"Ага, тебе нужна тихоня!

Иди, вон, к Усте Комаровой,

у ней с рождения ни слова

нихто ещё не услыхал".

"Нихто мне, Любушка, н-не нужен!

Одну тебя люблю... такую!

Хучь вправду, я болтать не очень...,

а ты - совсем наоборот".

"Вот потому-то мы и пара!

Я за двоих скажу любому...

Уж точно, Коль, коль будем вместе,

ни где с тобой не пропадём".

"Пошли домой, уже светает...

Ты хоть иди поспи милёнок.

Ну, ладно, Коля...ну, увидят...

Терпи, казак! Иди домой".

Назавтра сотня покидала

свою родимую станицу,

куда служивых отправляли,

ещё никто о том не знал.

Быть может просто на ученья,

а может банда где прорвалась,

а может снова лихолетье -

какая новая война.

И вижу: сотня выезжает

неровным строем из станицы,

поднявшись в гору, у Лысухи

сошли служивые с коней.

На церковь дружно помолились,

и кто-то даже прослезился,

вскочили в сёдла по команде...

И скрылась сотня за горой

Лысогорские частушки.

* * *

Милый мой станицей скачет,

Моя мамка дома плачет:

"Прости, Господи, меня!

Увезёт казак тебя...".

* * *

Что ты стал как тополь длинный,

Навалился на плетень?

Не цветёт моя малина -

Это ты наводишь тень!

* * *

По станице утки крячут...

(Чтобы их заела вошь!),

Наши девки лица прячут -

Так невесту не найдёшь.

* * *

Не хожу я к милой в гости -

У неё три брата...

Раз считали мои кости -

Дружные ребята!

* * *

На осине листья вянут,

Засыхает тополёк,

Все подруженьки вздыхают,

Когда едет мой дружок...

* * *

Я твой курень обхожу

Потому, что вся дрожу.

И тебе я не скажу,

Что люблю без удержу!

* * *

Моя милка в огороде

Целый день копалась, вроде,

Пусть меня туда-то пустит -

что-нибудь найдём в капусте!

* * *

"Что не ходишь, милый, в гости?

Али есть причина?".

"Твой папаша с вёрсту в росте -

Злющий казачина!".

* * *

Что меня не дождалась?

Сама пьяна напилась?

Моя лебедь белая...

Что теперь я сделаю?

* * *

Как с войны казак вернулся,

Как приехал он домой -

Петушок мой встрепенулся

И орёт как чумовой!

* * *

Ветер дует по станице...

Зря станицей я хожу -

Девки прячут свои лица,

Как горянки в паранжу!

* * *

Блещут молнии - зарницы

Над Лысухой да станицей...

Вот когда ударит гром -

Будем с милым мы вдвоём!

* * *

Моя милка на коне

Скачет будто на метле...

Прямо страшная езда...

Не догонишь никогда!

* * *

Я милёночку люблю -

Никогда не изменю...

Только сядет на коня -

так и видели меня!

* * *

Не хочу я девку брать...

А возьму я вдовушку!

Она сможет приласкать...

Выпьет мою кровушку!

* * *

Уходи, казак, отсюда,

Не трави наших сердец!

Так любить тебя не будем -

Только если под венец...

* * *

А над Лысой над горой

Месяц ночью виснет...

Ждёт мой милый дорогой,

Когда рак там свистнет.

* * *

Ой, ду- ду, ду-ду, ду-ду...

Я поеду в Кабарду.

Злата-серебра, лю-лю,

Моей милке накуплю!

* * *

Ой, война, война, война...

Что же ты наделала?

Моя милая черна

Сразу стала белая.

* * *

Казачок мой круглолицый,

Моей мамки нет в станице...

Приходи ко мне скорей -

Да люби меня крепчей!

* * *

Не пойду к тебе я в хату -

У тебя малы ребята...

Самый маленький сынок

Подпирает потолок!

* * *

Похвалялся на базу:

"Приходи - отдам козу!".

И пришла к нему я, ить -

Дал козу мне... подоить.

* * *

Лысогорские казачки -

Настоящие болячки...

Провожая в дальний путь,

Даже семек не дадуть!

* * *

В Пятигорске казаков -

Меньше в войске Гребенском...

И чиво там не служить:

Только воду ходют пить!

* * *

Моя любка в Лысогорке

На Лысой живёт на горке...

Пока сплю один я, сам -

На метле летает там!

* * *

Черноглаза, черноброва

Кабардинская жена...

На неё свою милёну

Не сменяю никогда!

* * *

Ты как ясная погода,

Ты как ясная Луна,

Белолица, черноброва...

Жаль, что мужняя жена!

* * *

Ой, кума моя, кума,

Зря ты хорохоришься...

Вот придёшь ко мне домой -

на сундук напоришься!

* * *

Ты жена моя, жена,

Жена моя милая!..

Как ты время провела

Без меня служивого?

* * *

Мой казак станицей катит,

Едет тихо воронок...

Как же он так нежно гладит

Своей Галке хохолок;!

* * *

Если ночью прискачу -

я к любимой заскочу...

пока будет открывать -

поцелую разов пять!

* * *

Моя милка (во дела!)

В воскресенье родила...

Не быка не мушку -

Весёлую частушку!

1 - в Терском казачьем войске лошадям подстригали холки коротко, оставляя короткий чёлку, хохолок.

Тревога.

Карат распластался как черная птица

Над степью ковыльной, над быстрой рекой...

Скорей бы, скорей бы родная станица

Станица родная под Лысой горой!

"И надо ж так влипнуть... какая досада!-

Казак чертыхнулся, - теперь бы уйти!.."

Чеченцы у балки сидели в засаде,

А драться с толпой одному не с руки.

"Мой верный товарищ, крыло вороное,

Давай-ка, братушка родной, выноси!

Когда уже дома мы будем с тобою-

Тогда чего хочешь, дружище, проси ".

"Теперь оторваться, теперь бы добраться,

Добраться хотя бы до Лысой горы-

А там уже братцы; а там уже, братцы,

Вспоможьте, станишники, будьте добры!"

Вдруг звонкая пуля осою куснула

И болью застыла, заныла в плече,

Казак покривился: " Не слабо тряхнуло!..

Едва удержался, однако, в седле ".

А вот и Лысуха в зеленом наряде,

Влетает в кизильник горячий конек,

Теперь уже близко, теперича рядом,

Над вышкой дозорной взметнулся дымок.

А выстрел дозорных - в станице тревога,

И вот уже братцы навстречу летят,

Бандиты отстали, бандиты уходят;

Казаки коней все сильней горячат.

" Теперь уже наши абреков погнали,"-

Сползая с Карата, подумал казак;

Его подхватили друзья, поддержали:

"Гляди-тко, станишники, ранен никак!".

Комментарии.

Легенда - легенда станицы Червлёная.

Гребенцов и гребеничек - гребенских казаков и казачек.

Цветов как в Троицу набрали - у гребенских казачек существует обычай: в Троицын день и в другие весенние праздники водить хороводы на берегу Терека, плести венки из цветов и листьев и пускать их по течению реки.

Воровать - творить беззаконие, разбойничать

Князья - уорки.

Сунча-река - река Сунжа.

Чихирь - крепкое красное горское вино.

Секлетея - история сохранила имя матери участника хивинского похода 1717г. Ивана Ивановича Дёмушкина - Секлетея Ивановна.

Карша - выброшенная на берег водами Терека коряга.

Надысь - здесь: недавно.

...к есаулу - есаул Фролов был в то время старшиной станицы Червлёная.

Саквы - седельные сумки в экипировке лошади.

Конь кабардинец - лошадь кабардинкой породы, славящаяся своей выносливостью, силой, скаковыми качествами и умением ходить в горах.

Ноговицы - суконные н. плотно облегали берцовые части ног и предохраняли ноги от растяжения при езде на коротких стременах.

Хазыри - газыри, деревянные, отделанные в кость или в серебро патронники, нашитые на груди черкески, горского или казачьего кафтана.

Яицких - здесь имеются ввиду уральские, а по-старому яицкие, казаки.

Сотня драгунских - 100 драгун.

Терцы - терские казаки.

Князь Черкасский - гвардии капитан князь Довлеет-Гирей, а в св. крещении Александр Бекович-Черкасский, потомок заслуженного рода князей Черкасских, которые всячески помогали России утвердиться на Кавказе.

Бирюк - волк.

Татары - здесь: люди мусульманской веры.

Епанчи - здесь: круглый войлочный плащ, бурка.

Украсив серебром - здесь: наборной серебряной сбруей.

Рака - крепкий, домашнего изготовления спиртной напиток.

...в казачьем войске - в Гребенском, а позже и в Терском казачьем войске, подобно горским воинственным народам, существовала такая практика приобщения юноши к военной службе: сначала коноводом, затем участие в малоопасных операциях, а уже после такой поэтапной подготовки - участие в схватках под присмотром наставника - родственника: дяди или двоюродного (старшего) брата, который в минуту смертельной опасности грудью закрывал молодого родственника. Родной брат, как и отец не могли быть наставниками, т.к. от семьи на службу брали одного мужчину.

Ясыри - от киргизск. джасыр, пленники в виде добычи, невольники, рабы.

Подкумок и Кума - реки Кавказа.

Сапетка - круглая корзина, сплетённая из ивняка.

Бурячным - свекольным.

Частушки - в главе "Лысогорские частушки" приводятся сочиненные мной по мотивам русского и казацкого фольклора четверостишья. (А.Л.).

Змеиная кровь.

В степных просторах Ставрополья в посёлке N стоит больница

среди деревьев за оградой, от взоров спрятавшись людских.

Её название пугает и так нечастых тут прохожих,

свой шаг они здесь ускоряя, идут быстрей отсюда прочь.

Там за железною оградой, свой век несчастный доживая,

в палате белой и опрятной лежал один больной старик.

Никто в палату не заходит, и он лежит и тихо бредит:

то шепчет пламенно молитву, то плачет горестно навзрыд.

...Однажды утром он проснулся, поднялся, тщательно умылся,

в одежду чистую оделся и освежённый лёг в кровать.

Позвал сестру звонком особым и попросил её негромко,

чтобы сейчас к нему в палату пришла бы старшая сестра.

И та пришла, и терпеливо спросила, что болезный хочет,

А он просил её побыть с ним, мол, есть ему что рассказать.

Она любезно согласилась, ей даже было любопытно,

О чём несчастный подопечный хотел бы с ней поговорить.

"Таиса Фроловна, присядьте, сегодня день такой особый...

Не откажите, я прошу Вас! Мне больше некого просить...

Спаси Вас Бог за Ваше сердце, Таиса Фроловна, я вижу,

что Вы жалеете убогих, сестра Вы наша во Христе!

Я слышал, Вы из Лысогорской (1), и я рожак станицы той жа,

меня, конешно, Вам не вспомнить, откуда Вам меня узнать!..

И вот я как казак казачке хочу поведать напоследок,

Ну, значит, как бы для отчёту, как прожил я свой глупый век.

...Родился я в семье казачьей родной станицы... Лысогорской,

в семье зажиточной и крепкой, и был я, стал быть, казаком.

И дружно жили мы в станице, служили, полюшко пахали,

ребята девушек любили, а те любили их в ответ.

У нас в садах жужжали пчёлы, нектар цветочный собирая,

а на лугах паслися кони, и стадо тучное коров.

В трудах летели наши годы, росли проворно наши дети,

всё было так у нас прекрасно, пока не началась война (2).

Ушло тогда Казачье Войско (3) на все фронта своей России,

Чтобы за Родину сражаться и побеждать её врагов.

И, как всем русичам пристало, сражались дерзко там и смело!

Ушло тогда Казачье Войско, чтоб не вернуться никогда.

...Как революция случилась, пошла война у нас друг с другом.

Как говорят сейчас про это, была Гражданская война.

И казаков тогда столкнули, что даже брат пошёл на брата,

Сосед в бою рубал соседа, и сын в бреду стрелял в отца.

Я выбрал путь такой, что против дралися мы Советской власти,

и вёл в атаки нас Деникин, авторитетный генерал!

Недалеко от Лысогорки однажды бой случился страшный,

Напали "красные" лавиной и вёл их Ванька Кочубей.

По всем статьям нас потрепали, ведь на конях сидели те же,

как мы рубаки и вояки из наших терских казаков.

Меня мой конь из боя вынес (меня там крепко рубанули!).

И ночью, выбравшись из балки, я скрытно к дому поскакал.

Сосед, я чем тебя обидел?

Отбил жену, сгубил скотину,

коня украл, детей зарезал

иль по-соседски не помог?

Или тогда, в бою с японцем,

не вынес я тебя из боя,

тащил тебя, теряя силы,

ведь сам тогда я ранен был.

Потом и ты меня, очнувшись...

вот так с тобой по очерёдки

мы к нашим всё-таки в окопы

к утру, однако, добрались...

Не думал я, что столько злобы

в себе станишники держали,

и вот теперь казачьи шашки

рубили тех же казаков.

Ну, на! Руби! Казачьей шашкой

руби былого командира,

плохим был, знать, я офицером

и некудышним казаком!..

Не стал рубить. Коня нагайкой

лишь угостил он напоследок,

и конь меня из боя вынес

и кое-как привёз домой.

К утру едва домой добрался, закрыл ворота за собою,

коня с трудом поставил в стойло и постучал в своё окно.

Меня маманя увидала, от страха сразу обомлела,

потом, очухавшись, решила кровинку спрятать на чердак.

Уж сколько дней за мной ходила, травой мне рану промывала,

я был в беспамятстве от раны, совсем не помню ничего.

Потом как рана затянулась и стал ходить, она сказала,

что мне бы надо собираться, иначе здесь меня убьют.

Отца маманька схоронила, его чекисты расстреляли,

так без суда и волокиты, сказали просто, что кулак.

А мать, наверно, пожалели, пока не тронули, сказали,

чтобы тихонько собиралась и убралась куда-нито.

-Пойду к сестре, она в Незлобной (4) живёт вдовой одна в станице,

быть-мождь не тронут двух старушек... сильнее смерти не убьют.

А ты, сынок, беги отседа, тебя они могУть повесить,

теперь у власти энтой красной сидят худые казаки!

Я сел в седло, обнял родную и распрощался с ней навеки,

и поскакал, роняя слёзы, вдаль от родимого крыльца.

Скрывался я в горах суровых, в аулах дальних с кунаками,

там были терцы и джигиты... такая банда собралась.

И жили мы лихим разбоем, ночами часто нападая

на мирных жителей в округе, повсюду сея кровь и смерть.

...И вот однажды на просёлке от Лысогорки на Минводы

мы налетели на телегу, пока была безлюдной степь.

Срубили шашками обоих, и мужика тово и жонку,

коня забрали и деньжонки и сумки всякие с едой.

Вдали вдруг люди показались; атас! пора бежать отсюда.

А тут ко мне Ахмет подъехал и ткнул нагайкой мне в плечо:

"Прибей ребёнка на телеге, зачем в живых оставил, Ваня?".

А там дитё спало грудное, я пожалел - а он прознал.

Я шашку вытащил из ножен: "Сейчас прибью, козёл паршивый!

Башку срублю... катись отсюда!", и поскакали за бугор.

"Смотри, Иван, теперь ты враг мой! Клянусь Аллахом, пожалеешь!",

- Ахмет всё больше распалялся и плёткой злобно бил коня.

Он был отъявленным бандитом и не бросал слова на ветер,

но я был зол и не боялся, сам был готов убить его.

Потом в горах мы с ним схлестнулись, сцепились в ярости кинжальной;

Он ловок был, змеёй крутился - но мой кинжал был чуть быстрей...

И всё ж я дИтятку не тронул, не погубил святую душу.

За это думаю доселе и не карал меня Господь.

...В те годы конные отряды в горах охотились за нами,

цепные псы советской власти всерьёз за этот край взялись.

И мы, конечно, разбежались: они ушли в свои аулы,

А я с "винтом" и острой шашкой в бирючьем логове залёг.

И жил как волк я одиночка, как волк к отарам подбирался,

хватал овцу, колол кинжалом и, дай Бог ноги, на коня!

...Когда мой конь с горы сорвался, с предсмертным криком падал в пропасть,

а я же чудом не свалился, держась за мокрые кусты,

я, как ребёнок, громко плакал, вися над пропастью бездонной,

с конём моё погибло сердце, в тот миг я понял: " Всё, конец!".

Конец всему, начало смерти. Ничто меня тут не держало.

Хотел разжать я просто пальцы и за Гнедком покинуть мир.

Не знаю, что меня сдержало, видать, не всё ещё отведал,

не все ещё я принял муки. Так рассудил в тот миг Господь.

И вот когда я всё же спасся, побрёл ущельями глухими,

хотел достичь родного дома, чтоб у порога помереть.

Не спал, не ел помногу суток, на камни падал, спотыкаясь,

Они впивались будто иглы, я, обессилив, засыпал.

Вставал и шёл, болело тело и кровь из ран текла на камни,

но раны были не глубОки и заживали на ходу.

Жевал траву как та корова, слюну зелёную глотая,

И сил идти пока хватало, и вот однажды я дошёл...

Вверху стеной стояли горы, зажав рекУ в струю тугую,

и больше нет вперёд проходу, и нету сил идти назад.

Я, обессилив, покачнулся, упал в поток, волна накрыла,

меня течение схватило и понесло, озлясь, вперёд.

Какая страшная стихия, не нам людЯм с Природой спорить,

одним движением погубит, одним дыханием спасёт.

И вот поток стал чуть слабее, я смог за камни ухватиться,

на берег вылез еле-еле и повалился на траву.

А отдышавшись, встал, качаясь, ступнул вперёд и тут... о ужас!

Себя я мёртвого увидел на этих прОклятых камнях.

Я, правда, был в другой одежде, но всяк себя всегда узнает...

Не отражение, не призрак, я видел именно себя!

Я подошёл, тряслися ноги, и помню, что тогда подумал,

Что вот лежу на кАмнях мёртвый, а сам я есть летучий Дух.

Но подошёл когда поближе, то понял я, что ошибался:

похож, конечно, даже сильно, как будто брат родной, близнец...

Он, видно, с кручи тут сорвался и насмерть сразу же разбился,

я схоронил его в каменьях, соорудив из них же крест.

С него лишь взял пиджак холщёвый, да сумку, рядом что лежала,

поспал в тени горы немного и снова свой продолжил путь.

Шёл дотемна и вышел к ночи к каким-то маленьким домишкам,

Упал в бессилье на дороге, и, видно, там меня нашли.

Очнулся я уже в больнице на чистых прОстынях в палате,

в моих мозгах смешалось как-то, и не ворочался язык.

Потом, немного оклемавшись, я понял: здесь меня тово-то,

принЯли видно за другого и стали яростно лечить.

Я притворился, что свихнулся, что потерял в горах я память;

врачи сказали а-м-н-е-з-и-я, и снова я остался ЖИТЬ!

С годами свыкся с этой ролью и стал рабочим из Рязани

Иван Сергеичем Ершовым, и сиротой, и холостым.

И начал жить. Глаза смотрели на мир окрестный по-другому.

Со мною рядом жили люди, я снова жил среди людей!

Потом война.... Я бил фашистов, дошёл пехотой до Берлина.

И ордена есть и медали, но нет покоя на душе!

Душа болела видно дюже, не помогли мне и молитвы,

болезнь вселилась в кровь и сердце, проказой страшной заболел.

Таких грехов и столько крови, что пролил я тогда бандитом,

Господь не сможет и не схочет, и никому не даст простить!

Сейчас...". Он вдруг на полуслове прервал своё повествованье.

"Что с Вами, Фроловна, случилось, откуда столько горьких слёз?".

"Да, как не плакать мне, Сергеич, я тоже жисть свою вот вижу,

своё сиротство, лихолетье и гибель матери с отцом.

Да, я сама из Лысогорки, хоть родилась тогда в Минводах

в семье большой, рабочей, дружной, но всё пропало в один миг.

Хоть мать моя была казачка, а вышла замуж за чужого,

В Минводах он в депо работал и сильно маменку любил.

Однажды в гости стали ехать к родне своей мы в Лысогорку,

где мои бабушка и дедка век доживали в тишине.

Побыв, поехали обратно, домой чтоб засветло добраться,

а тут бандиты налетели и погубили нашу жизнь!

То вы! родителей сгубили, детей оставив на сиротство,

в детдом попали мои братья, и я в сиротство навсегда...

родные люди меня взяли, семья бездетная - Величко,

удочерили, обогрели.... Но мать с отцом не заменить!..".

"...Я знаю, нету мне прощенья! За это я и проклят Богом,

за это он меня пред смертью швырнул Вам под ноги сейчас!

Но всё же будьте милосердны, спасите всё же эту душу,

ведь я тогда в степи Вас, Тая, не дал же всё-таки убить...".

"Пусть Бог простит! ...и я прощаю.... хотя мне это очень трудно.

Пойду к себе, Сергеич, трудно... мне тяжело сейчас дышать".

...Она ушла. Он помолился в последний раз, глотая слёзы.

Просил прощения у Бога за все тяжёлые грехи.

Затем накрылся одеялом, и удивился напоследок:

"Оно ещё зачем-то бьётся!..", и навсегда закрыл глаза.

И он ещё успел увидеть вдали сверкающие горы,

В садах утопшую станицу и степь привольную вокруг.

Увидел: сотня выезжает неровным строем из станицы,

Поднявшись в гору, у Лысухи сошли служивые с коней,

На церковь дружно помолились, а кто-то даже прослезился.

Вскочили в сёдла по команде, и скрылась сотня за горой.

(1) - станица Лысогорская Ставропольского края.

(2) - Первая Мировая война.

(3) - Терское Казачье Войско.

(4) - станица Незлобная в 15 км от станицы Лысогорской.

Оставить комментарий
Размещен: 14/05/2011, изменен: 14/05/2011. 117k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"