С сегодняшнего дня начинаю вести дневник. Я поняла, что он совершенно необходим мне. Это, наверно, смешно: я и дневник! Ведь если бы кто-нибудь сказал мне об этом хотя бы месяц назад, я бы здорово повеселилась. А теперь... Это трудно объяснить.
Часы пробили три. Я только что вернулась из школы. Дома никого и тихо-тихо. Слышно, как тикают старые часы в соседней комнате. В 1905 году папкин двоюродный дед привез их из Японии, где был в плену. До сих пор они исправно отбивают каждый час.
Все началось позавчера. Я была у Иринки. Мы сидели в ее комнате на нашем любимом диванище и секретничали. Вдруг Иринка как-то странно взглянула на меня, помялась немного и говорит:
-- Хочешь, открою тайну? Только поклянись, что никому не скажешь!
И я тут же дала самую страшную клятву, на которую была способна. Тогда она залезла в книжный шкаф и извлекла три потрепанных общих тетради. Это был ее дневник, начиная с шестого класса. Потом мы долго сидели, прижавшись друг к другу, и читали записи. И вспоминали. Это было чудесно!
Когда я возвращалась домой, уже темнело. Шла и думала: "Хорошая штука дневник. Оно, конечно, не модно. Ну и что? Живешь вот так, живешь, что-то с тобой случается; проходит совсем немного времени-- и все забылось начисто. Словно кто-то--рраз--и стер с листа бумаги карандашный набросок. Осталось только смутное воспоминание события, его след.
Вдруг когда-нибудь я сделаюсь знаменитой или спасу кому-нибудь жизнь? Тогда обо мне напишут в газете, и дневник здорово пригодится. Хотя нет, что про меня можно написать? Не очень умная, не очень оригинальная. Вот Ольга--это да! Во всем разбирается: в музыке, живописи, английский хорошо знает. И остроумная вдобавок. Даже взрослые ребята, им уже по двадцать, относятся к ней с уважением. А я что? Со мной кто поговорит, так потом думает, наверно, что я глупая и серость. Сколько раз пыталась приняться за себя всерьез! И английский учить начинала, и французский. Ничего не выходит--нет силы воли. В кого я такая? Папка был военным летчиком, уж чего-чего, а силы воли ему не занимать. Да и юмора тоже. Правда, юмор у него своеобразный.
Как-то раз папку переведи по службе. Сначала мы переехали, потом пришел контейнер с вещами. В тот прекрасный день мы разгрузили контейнер, заперли квартиру, а сами отправились смотреть город. Возвращаемся часа через три, заходим в квартиру--и что же? Нашего чудесного немецкого гарнитура нет и в помине, остались только две старенькие табуретки, да кой-какая мелочь. Мама как вошла, так и села на один из табуретов. А папка зашел, осмотрелся, сел на второй табурет, отвернулся к окну и начал подозрительно трястись. Потом уже не смог сдержаться и захохотал в голос.
-- Не суждено,-- хохочет,-- не суждено мне быть рабом вещей,-- и разве только не икает от смеха. Я на него посмотрела и чувствую-- не могу больше. Прислонилась к двери и тоже захохотала, за мной Сережка, за Сережкой мама. Сидим в пустой квартире и помираем со смеху. Переглянемся -- и того пуще! Ладно. Просмеялись и пошли к соседям выяснять ситуацию. Оказывается, пока мы прохлаждались, неизвестные подогнали к дому машину, погрузили наши вещи и тю-тю! Так и сгинул наш немецкий гарнитур. А соседи? Что соседи? Они ведь нас тогда еще не знали.
Только что звонила Иринка. Иду гулять. Вечером запишу что-нибудь еще.
23.00.
Спать хочется... Ничего интересного не случилось. Шатались по улице. Уроки не сделала. Завтра придется в школу пойти пораньше, чтоб успеть сдуть стереометрию.
14 февраля.
Вчера мне исполнилось 17 лет. Я чувствую себя уже совсем взрослой. Так удачно вышло, что мой день рождения пришелся на воскресенье.
Утром все поздравили меня и, естественно, подарили подарки. Мама сказала, что больше не будет ругать меня за подкрашенные ресницы и чересчур короткие юбки. Она подарила мне черные лакированные туфли на высоком каблуке! Я взвыла от восторга и бросилась обнимать ее. Она хохотала и отбивалась.
После пришли папка с Сережей. Мой братец подарил мне книгу об искусстве Возрождения и сказал, что я смогу оценить его подарок, когда поумнею. Вечно он задирает нос! Думает, если родился на 6 лет раньше, так есть чем гордиться!
Зато папка - просто молодчина! Наговорил таких смешных вещей, что я едва не лопнула от смеха. А потом сказал, чтоб через пять минут я была готова -- идем по магазинам.
Наверно, мы с ним облазили полгорода. Я уже совсем было скисла, потому что мне ничего не нравилось, а папка только посмеивался. Но вот мы заехали в совершенно незнакомый район--никогда не предполагала, что так плохо знаю свой город,--и спустились в неказистый полуподвальный магазинчик. О чудо! Там было то, о чем я мечтала целых сто лет: светлое летнее пальто.
Я примерила его. Оно было сшито для меня. Нежно-бежевый цвет очень гармонировал с моими зеленоватыми "кошачьими" плазами. Я взглянула на цену и тут же расстроилась--88 рублей. Да у нас и денег-то таких с собой нет. Но я, дурочка, я недооценила своего папку. Пальто он купил.
Когда у выхода на контроле мне заворачивали покупку, я всеми силами старалась остаться серьезной. Увы, безрезультатно! Рот сам собой разъезжался до ушей, и папка говорил потом, что я сияла как медный пятак. Во всяком случае, глядя на меня, все продавщицы почему-то заулыбались. Я покраснела и скорее потащила папку вон из магазинчика.
Дома было весело. Мама готовила в кухне праздничный обед, папка стал помогать ей. А я вертелась перед зеркалом в новом пальто и туфлях. Скоро станет совсем тепло. Тогда вечером мы с Иринкой и Светкой пойдем гулять в центр, и я буду здорово смотреться.
Семейный обед удался на славу. В этом была и моя заслуга, правда, довольно скромная. Вечером пришли мои одноклассники, только Ольга не смогла; у нее мама заболела. Все было очень здорово. Мы танцевали при свечах под Сережкин магнитофон (у него записи есть--закачаешься!) Предки купили две бутылки шампанского, еще мальчишки притащили с собой вина. В общем, нормально. Я чувствовала себя хозяйкой дома, и это возвышало меня в собственных глазах. Мы бесились, как сумасшедшие, и разбили два фужера. Но это ерунда!
В 11 часов все разошлись, а папка помог мне убрать комнату и вымыл за меня посуду (ведь я--именинница). Потом я юркнула под одеяло и свернулась клубком. Мне было так хорошо! Я представляла себе, как мы покупаем пальто, как мама дарит мне туфли, как весело было вечером, и незаметно уснула.
24 февраля.
Двадцать третьего мальчишки целый день ходили довольные и счастливые, как именинники, а девчонки озабоченно шушукались. Мы приготовили ребятам небольшие сюрпризы, но не знали, как они воспримут их.
Последний урок (история) вместо 45 минут растянулся по меньшей мере на час, но все-таки кончился и он. Тогда мы выгнали ребят из класса и разложили открытки с разными веселыми пожеланиями. На каждую открытку поставили наш сюрприз: пластмассового петуха с ярко-зеленым хвостом. И запустили мальчишек. Они влетели в класс и бросились к своим местам. По-моему, некоторых обидели наши шуточные пожелания, да еще с петухом в придачу. Положение спасла Наташа Алексеева. Она не выдержала, глядя на вытянутые физиономии наших мужчин, и прыснула со смеху. За ней фыркнула я, за мной остальные. Так что все обошлось. Кстати, открытку я подписывала Славику.
1 марта.
Сегодня первый день весны. Но это по календарю. На самом деле весна уже в разгаре. Солнце. Лужи. Тепло. А мы полдня торчим на уроках. Это недопустимо!
Сидишь, а голову твою, как магнитом, тянет к окну. Уговариваешь себя: "Я только взгляну -- и тут же отвернусь". А взглянешь -- и не тут-то было, оторваться не можешь. Сосульки прямо на глазах тают под жаркими лучами. Птицы: воробьи, голуби, скворцы - совсем одурели от весенней свободы. Прыгают по веткам, важно расхаживаются по грязной земле, купаются в лужах и галдят, галдят, галдят.
После уроков Славик провожал меня. Домой идти; не хотелось, и мы завернули в парк. Говорят, нашему парку лет триста; и первое дерево в нем посадил Петр I. Мне нравится думать, что когда-то в нашем городке побывал этот великий царь. Хотя когда я ездила в соседний городок, мне в парке показывали огромный дуб, якобы тоже посаженный Петром. Похоже, бедняге Петру нечем было заняться, кроме древонасаждений.
Парк раскинулся по обеим сторонам реки и в некоторых местах напоминает настоящий лес. Мы бродили по непросохшим дорожкам и болтали обо всем. От земли поднимались струи нагретого воздуха, и нас окружало дрожащее марево. А небо было безоблачное и синее до невозможности.
Шлепая по грязи, рассуждали о жизни. Славик собирается поступать в Мореходное училище. Он оказал, что будет писать мне оттуда, если, конечно, поступит. А я обещала отвечать.
Потом мы сидели на спинке скамейки, грелись на солнышке и смотрели в небо. Вокруг скамейки разлилась громадная черная лужа, и, чтобы я не замочила ноги, Славик перенес, меня на руках. Когда он поднял меня и пошел, наши взгляды вдруг встретились. Мне сделалось как-то не по себе, и я тут же отвернулась.
Сначала мы болтали, потом разговор сам собой оборвался, и мы замолчали. Просто сидели, молчали, а вокруг нас была вода. Подул ветерок, и по луже побежала рябь. Я сказала, что представляю себя на корабле, капитан которого Славик. И мы снова начали болтать о том, о сем. Потом я некстати вспомнила, что сегодня моя очередь готовить обед, и заторопилась домой. Славик снова взял меня на руки, но в этот раз я не смотрела ему в глаза. Он поставил меня на землю, и мы пошли из парка. Славик спросил, пойду ли я с ним в кино, если он возьмет билеты? Я сказала, что пойду. И вдруг мне ужасно захотелось взглянуть на нашу скамейку, и я обернулась. Светлым пятном она выделялась в конце аллеи и действительно напоминала остров. Аллея словно сходилась к этой скамейке. Или, наоборот, начиналась от нее? Славка потянул меня за рукав, и мы пошли дальше.
8 марта.
Как хорошо, что есть 8-ое марта!
Вчера в школе наши мальчики оказались на высоте. Они взяли билеты на вторую серию "Фантомаса". Для этого Мишенька Глебов и Витя Семенов сбежали с занятий и два часа простояли в очереди. Но зато после уроков мы всем классом гордо прошествовали в "Победу". Народу была тьма, и "лишние билетики" спрашивали чуть не за квартал. Фильм -- прелесть, я так смеялась! Там играет Милен Демонжо. Девочки говорят, что я на нее очень похожа. Мне тоже так кажется.
Но самое интересное было сегодня. Домашние обязанности в этот день папка с Сережей взяли на себя. Они явно что-то задумали и с самого утра бросали в нашу сторону таинственные взоры.
За завтрак отвечал братец, поэтому он состоялся в 12 часов. Ничего, съедобно получилось. Потом он убрал со стола, а папка взялся мыть посуду. Сережка между тем исчез.
На папкиной совести лежал праздничный ужин, который был назначен на 20.00. Вскоре нам с мамой ясно дали понять, что дома мы лишние и что чем дольше нас не будет, тем лучше. Мы гордо удалились.
Вернулись домой около шести, от нечего делать посмотрев длиннющий индийский фильм с песнями и танцами. Вошли-- и ахнули! За время нашего отсутствия квартира преобразилась самым чудесным образом. Окно было занавешено тяжелыми шторами, создававшими полумрак. Тахта застелена тигровой шкурой, тщательно вырезанной из синтетического меха. Хрустальные бокалы загадочно мерцали в колеблющемся пламени разноцветных свечей. А бабушкин серебряный сервиз матово поблескивал на столе. И повсюду в самых невероятных местах были расставлены, подвешены, укреплены изящные вазочки с букетиками живых цветов. Только сейчас смогла я по-настоящему оценить Сережкины букетики. Ведь именно они придавали комнате необычный, сказочный колорит. Изогнутые веточки, переплетающиеся стебли, горшочки в форме лодочек, кувшинов, диковинных ваз. Что и говорить, это впечатляло!
О букетиках нужно сказать особо. Дело в том, что полгода назад брат раскопал где-то книгу о японском искусстве составления букетов -- икэбана. Эта книга оказалась для него роковой (мамины слова). Я говорю проще: Сережа стебанулся на букетиках. Собирает какие-то веточки, горшочки, камушки и творит из них различные композиции. В своей комнате развел настоящий сад из декоративных растений. Но больше всего меня удивляет то, что эти растения у него не только не сохнут, но живут и размножаются. Он уже расселил их в гостиной и все время грозится начать атаку на мою комнату.
Вдоволь насладившись произведенным эффектом, папка с Сережей отправили нас переодеваться.
Около половины восьмого я проскользнула в мамину комнату. Из кухни до моего обоняния донеслись невероятно вкусные запахи: папка колдовал с французскими рецептами. Я сглотнула слюнки и с сожалением притворила за собой дверь. На маме было именно то цлатье, которое она и должна была надеть в этот необычный вечер. Длинное, до полу, с глубоким вырезом. Его насыщенный синий цвет оттенял молочную белизну ее кожи и гармонировал с синевой глаз. Украшений никаких, кроме золотого медальона. Она сидела перед зеркалом, задумчиво вглядываясь в свое отражение. Вот вынула шпильку и уложила по-другому локон. Снова придирчивый осмотр. Кажется, все! Она легко поднялась со стула и тут увидела меня. Критически оглядела с ног до головы: зеленое платье с глухим воротом, зеленые тени на веках и удлиненные тушью ресницы. Мама взяла с трельяжа "шкатулку с драгоценностями" и извлекла золотую цепочку. Я наклонилась, и она надела цепочку мне на шею. Потом я сидела перед зеркалом, и мама укладывала мои волосы. В 20.00 дверь маминой комнаты отворилась--и появились мы.
Наши мужчины вскочили с тахты (они уже ждали нас) и с торжественным видом подошли к нам. Папа церемонно раскланялся и подал руку маме; Сережка тоже попытался изобразить нечто подобное, но у него получилось немного смешно. И вот таким чинным образом нас подвели к тахте. Ну не прелесть наши мужчины? Две коробочки французских духов! Что может быть приятней? Я тут же схватила свою коробочку и открыла флакончик. В воздухе распространился легкий аромат.
Мы расцеловали их (осторожно, чтоб не измять платья) и устроились на тахте. Потом папка попросил маму поиграть --- ведь гости еще не пришли -- и она села за фортепьяно. Было так хорошо! Мама играла Шопена, Бетховена, Брамса, а мы наслаждались ее игрой. Иногда какая-нибудь свеча начинала потрескивать, и по стенам бежали тени.
Полдевятого пришли гости (двое папиных друзей с женами), и у них, как выразился Сережка, челюсти отпали. Все расселись в кресла, имама еще немного поиграла, чтобы гости смогли настроиться на волну нашего вечера. Потом папа предложил руку маме, Сережка мне. Что оставалось делать гостям? Они тоже предложили руку своим дамам, и наша процессия величественно прошествовала к столу. Что касается нашей семейки -- все мы сохраняли глубочайшую серьезность.
В своей комнате Сережа включил запись органного концерта; папка начал подавать на стол, мама развлекала гостей, а я исподтишка наблюдала за ними. Вид у них был несколько подавленный, хотя они и пытались скрыть это. В глазах же сверкало неподдельное любопытство, что весьма льстило моему самолюбию.
Папка оказался на высоте: я едва язык не проглотила. Потом мама немного пела, папка рассказывал смешные истории, и всем было весело. А сейчас мне почему-то сделалось грустно. Кончился такой чудесный неповторимый вечер. Цветы и свечи на столе, мама в длинном открытом платье со старинным медальоном на шее. Все это мелькнуло прекрасным видением -- и погасло. Это было, но уже никогда не вернется. Нет, возможно когда-нибудь потом будет еще лучше. Но будет уже по-другому.
А сегодня мне хочется чего-то необычного, совсем особенного. И спать вовсе не хочется! Вот так бы сидеть до утра и мечтать, мечтать...
18 марта. 1
Получила трояк по стереометрии. Тоска. Вызвали решать задачу, а я--ни в зуб ногой! Весь класс подсказывал, так что общими усилиями решили. Зато все оставшиеся уроки меня мучили угрызения совести.
Нет, явно пора браться за ум. Вот Иринка целыми днями занимается, потому что хочет поступить в институт, и Славик тоже. Мы же со Светкой целыми днями шатаемся по улице, а у нее положение еще почище моего.
Только что звонил Славик, договорились учить уроки вместе. Кажется, он решил взяться за меня как следует. Придет минут через пятнадцать. А за окном--весна... Разве в такую погоду можно сидеть дома? Конечно, нет! Позанимаемся часок, а там я утащу его на улицу.
I апреля.
Ну и денек! Думала, до вечера не дотяну и свихнусь раньше.
Утром разбудил папка и сказал, что передали сообщение ТАСС. Я, конечно, уши развесила. А папка на полном серьезе и с мельчайшими подробностями сообщил, что наши запустили космический корабль к Марсу с тремя мартышками на борту. Я поверила. Даже в голову не пришло, что сегодня первое апреля. Правда, в школе это выяснилось сразу, едва я начала рассказывать о космическом корабле с мартышками. Ну, папка, погоди!
Девчонки придумали и осуществили отличную хохмочку. Всем мальчишкам написали объяснения в любви и назначили свидание в парке в 7 часов. Кому у фонтана, кому у старинной беседки, кому на ажурном мостике. На каждое место должны были прийти 4--5 человек. На переменке перед последним уроком дежурные--Оля с Галей--выгнали всех из класса, якобы проветрить, и засунули письма в портфели. Я писала Славке, Игорю, двум Володям и Толе.
Ой, а на литературе был смех! Две недели назад задавали сочинение на свободную тему. Мы решили сговориться и всем классом написали сочинение "Опера Глинки "Иван Сусанин", или "Жизнь за царя". Ее предложила Нина Симакова. Нам эта тема показалась подходящей, приняли и написали. Сегодня сдавали сочинение. Нина Ивановна собрала тетради, просмотрела заголовки сочинений, сказала: "Я сейчас",--и вышла из класса. Нам сделалось не по себе, хотя чувство юмора у Нины нормальное. Но кто его знает? Коля пошел выяснять, что к чему. Вернулся -- рот до ушей--и доложил: "Она в учительской со смеху помирает". Ну мы тоже от смеха чуть не скончались.
Кроме этого, меня пытались отправить один раз к директору и два раза к завучу, но номер не прошел! Потом сидела дома и готовила уроки. Как назло, задали сверх всякой меры. И самое противное--завтра должны спросить по трем предметам сразу: физике (брр!), химии (несмертельно) и английскому (вполне приемлемо).
Так вот, пришла я домой, поела, повалялась и помечтала на тахте, затем села за уроки.
6 апреля.
У Гали Семеновой есть кошка Джульетта (в просторечии Жулька). Она настоящая красавица, огромная, дымчато-серая, с белой пушистой манишкой. Месяц назад у нее родились четыре котенка. А сегодня после уроков мы со Светкой ходили к Гале домой.
У нас никогда не было животных, потому что мы часто переезжали с места на место. И я никогда особенно не задумывалась над этим, но сегодня, увидев четыре пушистых прыгающих комочка, поняла, что пропала.
Света взяла себе белую кошечку с темно-серыми пятнами, и у Гали остались два котика и одна кошечка. Мы завернули котенка в платок и посадили в портфель, но он испугался и заплакал. Тогда Света вытащила его и взяла себе под плащ. Так мы и шли: счастливая Света и я, терзаемая завистью.
Домой явилась сама не своя. У Гали мне понравился один котик. Он, наверно, самый крупный и, по-моему, самый красивый: весь серый, пушистый, с белой манишкой и белыми чулочками на всех четырех лапках. Я не спускала его с рук, гладила, играла, а он, негодник, все время царапался. Не знаю, как я выдержу до прихода мамы? А вдруг Тимку, так я окрестила котенка, кто-нибудь возьмет?
11 часов вечера.
Ура! Ура! Ура!
Тимофей, Тимка, Тимошка--мой!
27 апреля.
Уже совсем стемнело. Скоро ложиться спать, а мне так страшно! Неделю назад у Севы Семенова умер отец -- инфаркт. Он всегда был больной, а тут еще какие-то служебные неприятности. Прямо на работе ему сделалось плохо, пока то да се -- он уже умер. Сева в школе не появляется.
Мальчишки ходят к нему домой каждый день.
Вчера я читала допоздна, потом погасила бра, но уснуть не могла. Лежала и думала обо всем на свете. О жизни, о смерти, о любви. До этого я никогда не задумывалась о смерти. А тут вдруг внезапно поняла, что когда-нибудь умру. Исчезну без следа, словно бы и не было никогда на свете такой девчонки. Пусть немного взбалмошной, но все-таки симпатичной и доброй. И до того мне сделалось себя жалко, что я заревела. Лежу, уткнувшись в подушку, и реву. Потом это прошло, и я стала думать дальше. Мне пришло в голову, что папа с мамой тоже скоро умрут, и я останусь на белом свете одна-одинешенька. Сережка -- что, его и дома-то почти не бывает. Через два года он закончит институт и уедет куда-нибудь. А я? Кому я нужна, кроме мамы с папой?
В голову полезли воспоминания о том, как мы ходили на похороны Севиного отца. Все девчонки плакали. Мать Севы была в черном с головы до ног. Высокая, худая, а лицо белое, как мел. Ее поддерживали под руки две женщины, а то она упала бы. И Сева все время был рядом, заботился о ней. А у самого губы были синие и тряслись. И так отчетливо все это всплыло в памяти, так реально, с такими подробностями, что мне стало страшно, и я включила бра. Но уснуть все равно не могла. Тогда я взяла к себе под одеяло Тимофея. Он прижался ко мне и громко замурлыкал. Я как-то сразу успокоилась и заснула. Утром, когда папка будил меня, бра горело. Все же я боялась спать без света, но ничего не стала объяснять. Папка отругал меня за то, что я читаю вею ночь напролет, а потом меня не добудишься. Что я могла ему сказать? Что я боялась смерти? Но это звучит как-то глупо. Сегодня вот боюсь ложиться, вдруг повторится то же самое? Лучше сразу возьму с собой Тимку.
25 мая.
Жарища стоит страшная. Каждый день после уроков вся наша котляга собирается на пляже. От нашего дома до реки -- полчаса ходьбы. Пока доберешься до воды, совсем изжаришься.
На пляже красота! Купаемся и загораем до одури. Славка с Борькой бегают за мороженым и газировкой -- и, вообще, хорошо. Но когда подумаю, что через 5 дней экзамены, - делается дурно. Представления не имею, как будуих сдавать? Мне кажется, что в моей несчастной голове такой же вакуум, какой был 1-го сентября десять лет назад.
Как боюсь экзаменов я, наверное, не боится никто во всей школе. И зачем вообще они нужны?
Экзамены на аттестат зрелости, через месяц экзамены в вуз. Да я просто умираю от страха при одной мысли обо всех этих экзаменах, экзаменах, экзаменах... Вот если бы ничего этого не было! Кончил школу--и поступай куда хочешь. Я бы тогда непременно стала врачом. Днем и ночью, в жару и в холод людям может понадобиться твоя помощь. И ты идешь, ты не имеешь права отказаться, потому что ты -- врач. Разве это не благородно?
Нет, будь у нас в городке мединститут, я поступала бы только в него. А ехать куда-то с моими знаниями -- просто смешно.
До чего же я боюсь экзаменов!..
24 июня.
Вот и все. Экзамены позади. И оказались они вовсе не такими страшными, как я воображала. Перед первым (сочинение по литературе) меня трясло так, что даже зубы стучали. Я бы ни за что не вошла в класс, если бы меня буквально не впихнули. Но когда все расселись по местам, зачитали темы--я как-то сразу успокоилась. Решила писать на свободную. Думала-думала, но как назло в голове было пусто. С таким трудом я не писала еще ни одного сочинения. Ну не идет ничего в голову--и только. В общем, получился "милый" пересказ одного художественного произведения, как выразилась Нина Ивановна, наш литератор. Утешилась тем, что получила по русскому четверку и пять по литературе. Да и остальные экзамены сдала лучше, чем предполагала. Наверно, с перепугу! Алгебра--3, геометрия--4, английский--5, история и обществоведение -- 4/5, физика -- 3, химия -- 4. О ля, ля! О ля, ля! Я живу!
Кстати, 26-го выпускной бал, и сегодня мы с мамой идем на последнюю примерку моего платья. Его фасон я срисовала из французского журнала, который нам давали всего на один вечер.
10.30 вечера.
Только что вернулась с примерки. Платье удалось. Великолепное платье из легкого белого шелка. Подол заткан серебряными лилиями, глубокий вырез, а на груди букетик серебристых цветов. В волосы я тоже вколю несколько таких цветов. Мама говорит, что выпускной бал бывает только раз, поэтому нужно сделать так, чтобы он запомнился на всю жизнь!
Там же на примерке со мной произошел странный случай. Я крутилась перед большим зеркалом и всматривалась в свое отражение. Мамин голос, который что-то обсуждал с закройщицей, все отдалялся, отдалялся, и наконец я осталась один на один с Зеркалом. И вдруг я увидела, что оно отражало не меня. Какая-то другая девушка, пожалуй, она ниже меня ростом. И волосы темнее. Такая красивая... На кого-то похожа. Господи, да это же бабушка! Совсем молодая, как на том большом портрете. Но почему в моем платье? Как странно... Кажется, она что-то говорит мне, улыбается, протягивает руку... Тут врывается мамин голос--и все исчезает.
Интересно, если бы мама не помешала, сказала бы она что-нибудь или нет? Ой, какие глупости лезут в голову! Ну как может говорить со мною бабушка, которая умерла до моего рождения? А вдруг... Пойду-ка спать. Нет, вначале почитаю "Лезвие бритвы" Ивана Ефремова. Ужасно умная книга! В главного героя просто невозможно не влюбиться.
27 июня.
Вчера состоялся выпускной бал, и домой я вернулась только утром. Разделась и сразу бухнулась в постель, даже не умылась! Проспала до четырех часов дня и спала бы еще, если бы не позвонила Иринка. Сейчас уже вечер. Я закрылась в своей комнате и решила записать все, что помню из вчерашнего. На столе передо мной развалился Тимофей. Лежит и ухом не ведет, нахал несчастный! Нет, нужно по-порядку.
Вчера, то есть двадцать шестого, я проснулась поздно, потому что полночи читала "Лезвие бритвы". Не могла оторваться -- и только! Дочитала, закрыла книгу и отправилась в кухню. Там тихонько закрутила волосы на бигуди и пошла спать.
Разбудило меня солнце, которое светило прямо в лицо. Забыла задернуть теневые шторы! Ну, я покрутилась туда-сюда, попыталась зарыться головой в подушку -- безрезультатно. Солнечные лучи настойчиво лезли сквозь сжатые веки. Тогда я закрылась с головой, но в это время пришел братец и стянул с меня одеяло. У него сейчас экзамены, и он целыми днями бьет баклуши. Пришлось подниматься. Пока то да се--часы пробили два. С ума сойти, как бежит время! Ведь нужно еще глаза накрасить, платье подгладить, прическу сделать. В общем, кошмар! Я поняла, что тихо гибну. Но в 3 пришла мама, и я воспрянула духом. Она сделала мне шикарную прическу, и до 4-х я красила глаза. Потом позвонила Иринка, н полчаса мы с ней проболтали. Забегала Светка по дороге из парикмахерской. Мы договорились встретиться, чтобы идти всем вместе.
Мама помогла мне надеть платье и приколоть цветы. Когда я стояла перед трюмо и поправляла складки платья, вошел папка с огромным букетом цветов. Я сделала реверанс, а он преподнес мне букет и поцеловал руку. Молодец папка, знает, что нельзя портить прическу и мять платье! А вот Сережка хотел обнять свою сестренку, но был вовремя пойман и удален на безопасное расстояние.
Я пыталась представить себя в школьном зале. Хоть я уже и не принадлежу школе, но все равно буду ужасно волноваться, когда в последний раз войду под школьные своды. И еще я знала, что длинное платье будет только у двоих: у меня и у девочки из параллельного класса. Я попыталась изобразить гордый и независимый вид, будто я всю свою жизнь только и делала, что разгуливала в длинных платьях. И в это время снова явился Сережка, который начал громко восторгаться моим видом. Папка подмигнул ему и сказал, что я похожа на Наташу Ростову. Но братик состроил презрительную мину и заявил, что Наташа была просто-напросто восторженной дурочкой без малейшего проблеска интеллекта или самоанализа. И что единственным ее стремлением было выйти замуж и нарожать детей. Я видела, что папка собирался ему возразить, но раздумал. Он просто поинтересовался, что же Сережка думает обо мне? Драгоценный братец ответил, что будь я поумнее, то могла бы стать актрисой, потому что внешность позволяет. Хотя интеллект... И он многозначительно пощелкал языком. Этого было вполне достаточно, чтобы я обозлилась и каменным от вежливости голосом попросила его не строить из себя циника, потому что еще не дорос. Сережка взвился, но в это время в дверь позвонили Иринка со Светкой, и мы пошли на вечер.
На улице незнакомые люди улыбались нам. В этот чудесный июньский вечер весь город принадлежал нам. И мы знали об этом, гордились этим и были слегка смущены.
По дороге нас нагнали Славик с Борей. У Славика был фотоаппарат, и он сделал несколько снимков. Потом нас с ним сфотографировал Боря. Мальчишки тоже были при полном параде: темные костюмы, галстуки, идеальные стрелки на брюках. Все как положено.
Остальное я помню какими-то урывками. Вот мы сидим за длинными столами; открывают шампанское, директор поздравляет нас с окончанием школы. Все встают и поднимают бокалы. Я тоже стою с бокалом в руке, и мне одновременно хочется и смеяться и плакать. Но плакать нельзя -- потекут ресницы. И я смеюсь, смеюсь, смеюсь.
Потом начались танцы, и я танцевала со Славиком. Он говорил, что скоро уедет в Одессу (там у него бабушка) и будет поступать в мореходку. А я смеялась и говорила, что в Одессе красивые девчонки и что он скоро забудет обо мне, и заглядывала ему в глаза. Славик говорил, что не забудет меня даже через тысячу лет, и глаза у него были преданные, как у собаки. Я подумала, что это действительно так и что он не забудет меня через тысячу лет. На душе сделалось как-то по-особенному хорошо. Я сказала, что тоже не забуду его и обязательно-преобязательно буду писать длинные письма. Славик наморщил лоб и ответил, что я никогда не буду писать ему длинных писем и что он это чувствует. Но зато он непременно будет писать мне длинные письма. Наконец я совсем запуталась, кто же кому будет писать, и расхохоталась. Потом Славик куда-то исчез, и я танцевала с Юрой Воробьевым из параллельного класса. Он сказал мне, что никогда раньше не замечал, какая я красивая. Я ответила, что лучше поздно, чем никогда. Он пригласил меня в кино -- я согласилась. Юра, вообще-то, дружит с Ниной Петровой (они в одном классе учатся). Ну ничего, пусть позлится. А то у нее отец--директор завода, и она считает, что может задирать нос.
Потом все мы собрались в нашем классе, и каждый сел на свое место. А Славик всех по очереди заснял. Оказывается, они бегали перезаряжать пленку. Снимков будет масса. Только бы получились!
Вечер кончился поздно, но расставаться не хотелось, и мы пошли в парк. Бродили всю ночь. Под утро сделалось холодно, и мальчики отдали нам свои пиджаки. На реке встретили рассвет. И стало так грустно оттого, что все уже кончилось.
Я натерла ноги, новыми туфлями и на обратном пути не выдержала, сняла их и несла в руках. Славик проводил меня до подъезда.
15 июля.
Жарко и скучно. Поэтому мы с Тимкой оккупировали балкон. Если смотреть с балкона, то город представляется сплошным садом, и только кое-где из зелени выглядывают яркие крыши. Я сейчас веду тихий, оседлый образ жизни. На пляже почти не бываю, так как подразумевается, что я готовлюсь к вступительным экзаменам. Правда, это только подразумевается, потому что хоть я и сижу целый день дома, но занимаюсь самое большее часа полтора.
Время тянется, как резина. В любой такой июльский день свободно могут уместиться два-три ноябрьских. И, потом, я совершенно не в состоянии летом что-либо учить. Встаю в десять, пол-одиннадцатого, включаю маг и под музыку занимаюсь уборкой. В такую жару скорость у меня черепашья, поэтому я управляюсь только к двенадцати или к часу. Покончив с хозяйственными делами, я вырубаю маг и честно собираюсь учиться: стелю себе на балконе и с учебниками в руках устраиваюсь поудобнее.
На балконе прохладно, может быть, оттого, что здесь всегда дует небольшой ветерок. Я мужественно пытаюсь выучить дневное задание, но на балконе так хорошо, так спокойно, что ничего умного из учебника запихнуть в голову просто невозможно. Вот, например, сегодня я учила русский язык. Учила-учила-учила, а потом вдруг оказалось, что я смотрю на облака, и в голове абсолютная пустота. Тогда я решила, что пришла пора отдохнуть, и стала рассматривать облака на вполне законном основании.
Мне всегда хочется потрогать облако. Наверное, потому, что в глубине души я не верю, что это всего лишь туман. Или не хочется верить? В детстве я обожала сказки, мифы, легенды. А если по-честному, люблю до сих пор. И еще -- Грина. Когда я читаю Грина, то все плохое, что есть во мне, прячется куда-то, и я становлюсь такая же цельная, чистая и немного грустная, как его героини. Пожалуй, я завидую Грину, его умению мечтать. Но я найду свою мечту, обязательно найду!
Стоп! Хватит. Это называется "лирическим отступлением". Берусь за изучение русского литературного языка.
30 июля.
Все. Завтра первый экзамен. В том, что я его завалю, сомнений нет. Писать буду на свободную тему. Вдруг получится? И потом, лучше уж завалить первый экзамен, чем последний. А то будешь надеяться, надеяться--и все напрасно. Да и на что, собственно, мне надеяться? Прочитала учебник русского языка, как роман. Иринка занималась по 4---5 часов каждый день, и в школе она хорошо училась, не то что я. Она-то наверняка поступит.
О, господи! Ну, завалю так завалю! Что же теперь делать? Пойду работать. Хочется мне быть учителем? Вовсе нет. Это все мама. Она вбила себе в голову, что должна продолжить ее дело и стать педагогом. Куда бы я пошла, так это в юридический. У нас в городе есть филиал, вечернее отделение. А что? Стала бы работать и учиться. Но когда я дома заикнулась об этом, то такое началось -- просто кошмар. Не понимаю, почему некоторые женщины могут быть криминалистами, а я нет? Что в этом плохого? Мама сказала, что всю жизнь видеть перед собой преступников, кровь, всю людскую грязь--слишком мерзко, и она никогда не позволит мне сделать такую ошибку. А если мама говорит "нет" -- это значит "нет". В общем, завтра пишу сочинение.
2 августа.
Что и требовалось доказать. Пара по русскому. Вместо того, чтобы видеть в облаках лирических героев, нужно было как следует вызубрить правила. Хоть я и чувствую, что это к лучшему, но все равно расстроилась. Ревела целый день. Мама тоже расстроилась, ей так хотелось, чтобы я стала учителем. С работы звонил папка и, узнав, что я провалилась, начал меня утешать.
Ну почему я такая невезучая? Только и умею, что вертеться перед зеркалом да строить глазки. Я даже не замечаю этого а потом мне говорят, что я ужасная кокетка. Теперь все. Устроюсь на работу, глаза красить не буду, волосы буду носить на прямой пробор и без начеса.
В общем, превращусь в тихую, скромную, образцово-показательную девочку. Да еще юбки удлиню. Нет, юбки удлинять не стану. И так буду походить на пугало огородное. У Сережки возьму список книг для чтения--он у нас умница--и начну интеллектуально расти. Или займусь английским языком. Мама давно меня пытается соблазнить, но я упорно сопротивляюсь. А теперь не буду.
Интересно, Славик сдал первый экзамен? Иринка, та наверняка поступит. У нее по сочинению 5/4. Четверка по русскому. Ну и правильно! Она так занималась!
9 часов вечера.
Пришел папка и все повернул на 180®. Во-первых, он сказал, что при моих знаниях в институт нечего было и соваться. Он прекрасно это знал, но хотел, чтобы я испытала все на собственной шкуре. Если получила по заслугам, так нечего теперь хныкать. А во-вторых (это-то и есть самое главное!), с завтрашнего дня у папки отпуск, и мы с ним вдвоем летим на море! Вдвоем, потому что маму не отпускают по работе, а у Сережки практика. Билеты уже куплены, так что в течение этого вечера я должна собраться. Вот это да! Если бы я заранее знала, что папка так здорово отметит мой провал, то ни за что бы не расстроилась.
3 сентября.
Вчера мы вернулись домой. Впечатлений--масса.
Хочется вспомнить все-все, что вместилось в этот самый короткий месяц моей жизни.
В голове толпятся мысли, но всегда так трудно начать, наверное, потому, что пытаешься выбрать самое интересное. Выбираешь-выбираешь, и вроде бы все интересно. А, ладно, начну с начала!
Подлетали к Минводам. Самолет снижался, потому что некоторое время горела надпись "Пристегнуть ремни". Вдруг--абсолютная тишина. Только вой рассекаемого воздуха и резкая боль в ушах. Оба мотора заглохли. Я ничего не успела сообразить, просто вцепилась в ручки кресла и молча смотрела. Что началось в самолете! Крик, визг, кто-то не пристегнулся, и его выбросило из кресла. Мужчина, сидевший через ряд от нас, начал выбивать иллюминатор. Свист воздуха, вопли людей и сила, которая хочет вырвать, выбросить меня из кресла -- вот что врезалось в память.
Мгновение, два, три... Чихнул и заработал один мотор, за ним другой... Но когда стали заходить на посадку, заело шасси, и мы сорок минут кружились над аэродромом, пока не израсходовали горючее. Садились на брюхо в поле. Пропахали около двух километров виноградников. Спрыгивали на землю -- скорее-скорее. Каждую секунду самолет мог взорваться. Мужчины протискивались вперед, отталкивая женщин и детей. Быстрее, быстрее--лишь бы уйти от смерти! Это было так мерзко, так не по-людски. Когда мы с папкой оказались на земле, то первое, что я увидела, было множество пожарных машин, стоявших вокруг самолета. Несколько человек погрузили в машины скорой помощи и увезли-- переломы, наверное, потрясение.
Последним спустился летчик, который посадил самолет. Как слепой прошел сквозь толпу, и его одинокий силуэт затерялся в поле. Он был совершенно седой. И никто, никто не подошел к нему и не поблагодарил за спасение. Меня била нервная дрожь, но нельзя сказать, чтобы я была без памяти от страха. Наоборот, каждое мгновенье отпечаталось в мозгу с поразительной четкостью. Папка говорил потом, что его поразило то, как я вела себя. Как будто я непременно должна была визжать от страха и рвать на себе волосы!
Потом всех посадили на машины и увезли в аэропорт. Папка рассказал мне что-то веселое, и я рассмеялась. Несколько человек обернулись и посмотрели на нас, как на идиотов. Откуда им знать, что мой папка бывал и не в таких переделках. А я? Я--дочь летчика.
Многие, кто летел в нашем самолете, должны были в Минводах сделать пересадку. Но все сдали билеты. Когда мы с папкой через три часа поднялись по трапу в другой самолет, в нем оказался только один мужчина, который летел с нами. Папка поговорил с ним, и они немного посмеялись. Оказывается, мужчина был математиком и поклонником теории вероятности. "Дважды катастрофы не случаются, во всяком случае, это маловероятно",-- с философским спокойствием заявил он. И мы полетели дальше.
5 сентября.
Целью нашей был небольшой пансионат, в котором мы должны были провести 12 дней. Он представлял собой каменное двухэтажное здание средних размеров с крытой верандой и старозаветным крыльцом. Построен дом был еще при царе Горохе, что сразу пришлось мне по душе.
Скрипучие, медленно отворяющиеся двери, ветер, который по ночам тихонько подвывает в печных трубах; деревянные половицы, издающие под ногами печальные стоны,-- все наводило на мысль о привидениях вообще и о существовании местного в частности. По моим представлениям об их образе жизни оно непременно должно было бы вылезти из какого-нибудь мрачного сырого подвала и завыть страшным голосом. Но при нас этого, к сожалению, не произошло. Здание стояло на маленькой площадке у подножия пологой горы. Внизу неистово сверкало море, но до него еще нужно было добраться.
Добраться можно было двумя путями: как все люди--по лестнице, и не как все люди, то есть по каменистой тропинке, цепляясь руками за колючие кусты. Я, как правило, предпочитала второй.
Пансионат этот маленький. Всего на 150 человек. Вечером почти все отдыхающие собирались на веранде подышать морским воздухом. На первом этаже в маленьком круглом зале стояло старое фортепьяно, и на нем часто играла очень красивая молодая женщина. Она казалась мне загадочной и грустной. Может быть, оттого, что играла всегда что-нибудь печальное,
Я познакомилась с двумя девочками, обе из Ленинграда. У одной отец моряк, у другой летчик. Еще там были двое ребят, которым по 18 лет, и двое, которым по 20. Мы подружились с теми, которым по 20. Игорь-- высокий блондин и Саша -- не такой высокий, зато у него темные вьющиеся волосы до плеч. Они жили здесь уже второй сезон и поэтому знали все окрестности.
На третий день мы отправились к развалинам монастыря. Вышли сразу после завтрака и едва-едва успели вернуться к обеду. Монастырь стоит в горах, и с ним связана какая-то легенда, хотя никто точно не знает, какая именно. Надо сказать, голова у древних работала нормально, потому что такой красоты, как вокруг монастыря, я никогда еще не видела. Чудо какое-то прямо. Монастырская стена опоясывает вершину горы, а за стеной роща громадных реликтовых деревьев. Внизу, в ущелье, бушует река, а по склонам сбегает множество ручьёв: прозрачных, холодных, как лед, и стремительных.
В развалинах -- остатки монастырских стен и башен -- бьет родник. Вода в нем--хрустальная и вкусная-превкусная. Еще там много змей, они нежатся на нагретых солнцем камнях, но уползают при приближении людей.
А воздух вечером--с ума сойти! Море дышит теплом, снизу доносится шум прибоя. Одуряюще пахнут какие-то цветы (вокруг пансионата настоящие джунгли). Цикады трещат громче оркестра. И ночь темная-претемная, а вокруг силуэты гор и звезды низко-низко. Яркие, лохматые, южные звезды.
6 Сентября.
В последний день перед нашим отъездом погода испортилась. Накануне вечером мы с папкой бродили по берегу. Солнце село, но было еще светло. Мы шли по кромке прибоя. Море тихонько дышало, и на всем лежала печать какого-то неестественного покоя. До этого вечера я и представления не имела, что море способно быть таким неподвижным. Ни малейшего ветерка, ни всплеска волны. Тяжелая, давящая тишина была разлита в воздухе.
Вода и небо приняли один цвет, который более всего напоминал цвет бутылочного стекла, такой же густой, насыщенный и темный. Да и само море казалось неживым, застывшей стеклянной массой. Я не могла понять, в чем дело. Это состояние моря производило гнетущее впечатление. И было очень душно, словно воздух тоже застыл на месте.
Я долго не могла уснуть в ту ночь и едва задремала, как меня уже тормошил папка. Я села в постели. Стены здания стонали под порывами ветра. Внизу ревело море. Сделалось свежо. Я оделась, и мы спустились к морю. Было что-то около трех ночи. Шторм уже разыгрался вовсю. По небу неслись клочья облаков. С моря долетали брызги пены. Огромные валы правильными рядами шли на берег и заливали почти весь пляж. Шторм пригнал к берегу светящийся планктон, и пенные буруны как бы освещались изнутри призрачным светом. Это производило жуткое, ни с чем не сравнимое впечатление.
Все-таки жаль, что я девчонка. Если бы я родилась парнем, то вместе со Славиком пошла бы в мореходку. Славка молодчина! Я приехала, а от него лежит письмо. Пишет, что занимался, как проклятый, но зато поступил. Я так рада! Написала ему ответ: про аварию самолета, про шторм и еще много-много всего. Остальное завтра.
Умираю, хочу спать.
15 сентября.
Завтра первый день моей новой жизни. Буду работать в Сережки-ном институте лаборанткой. Мама сказала, что все деньги, какие заработаю,-- мои собственные. Вот здорово! В школе что? Там все расписано "от" и "до". Оставалось только делать так, как говорили взрослые: учителя, родители. Теперь же никто не будет стоять над душой. Никаких тебе контрольных, домашних заданий, двоек. Я--обыкновенный самостоятельный человек. Красота!
Здрасьте! Явился Тимофей и попытался устроиться на тетради.
Между прочим, когда мы приехали и Тимка вышел в прихожую встретить нас, я его прямо-таки не узнала. За месяц он превратился во взрослого кота. Но меня он сразу узнал. Поднял хвост трубой, замурлыкал и полез на ручки. Все даже удивились, потому что это как-то не по-кошачьи.
А на улице осень. Деревья начинают желтеть, хотя днем еще по-летнему тепло. Правда, ночи становятся все прохладнее, и, если гуляешь вечером, нужно надевать плащ. Зато скоро весь город будет расцвечен яркими осенними красками и сделается неузнаваемым. Я всегда с нетерпением жду этого момента, потому что мне нравится бродить по улицам и представлять, будто я нахожусь в каком-то другом, незнакомом городе. Это, наверное, смешно.
Иринка в институт поступила и уже занимается. Говорит, что постарается учиться хорошо. Главное, не запускать, а то в сессию придется туго. Но это все так говорят вначале. Сережка, например, после каждой сессии давал страшную клятву, что возьмется за ум, и ни разу не сдержал.
Мне сейчас очень скучно. У всех свои заботы, и до меня никому нет дела. Сколько раз просила Сережку сводить меня в кафе, но у него вечные отговорки. И каждый раз причина сверхуважительная. Для своих друзей он все сделает, а для одной-единственной сестры у него, видите ли, нет времени.
За окном ночь. Ветер треплет листву и заставляет кланяться деревья. Стоит выключить свет, как на стене начинается пляска теней, и от этого делается так тревожно. В ветреные ночи я всегда плохо сплю: просыпаюсь, потом засыпаю, снова просыпаюсь и опять впадаю в дремоту. Мне начинает казаться, что вот-вот случится что-то нехорошее, несчастье, быть может. Меня охватывает беспокойство, даже страх. Но наступает утро, и дневной свет уносит ночные страхи, которые исчезают, прячутся где-то до поры до времени.
Сегодня--сильный ветер, и когда я лягу спать, то обязательно поплачу немного. Так просто. Ни о чем. А тени на стене будут плясать-и-плясать-и-плясать...
19 сентября.
Вчера Сережка наконец-то удосужился сходить со мной в кафе. Я была в своем любимом зеленом платье. Само собой, ресницы подкрашены и зеленые тени на веках. Кафе это небольшое, но там играет хороший оркестр и уютно. Вечер мне очень понравился, потому что я почти не сидела на месте. С Сережкой мы потанцевали только два танца, а потом меня все время приглашали. Было так весело! Часов около 10-ти появился Владислав Сычов. В нашем городе он личность известная: мастер спорта по боксу и сложен как греческий бог. Говорят, по нему сохнет полгорода девчат. Я не знаю, так ли это? В лице у него нет ничего примечательного: русые волосы, глаза карие--только рост метр 90. Но мне-то что?
Я танцевала танго с симпатичным грузином, как вдруг в спине появилось неприятное ощущение, какое возникает иногда от пристального взгляда. Резко обернулась--и встретилась глазами с Сычовым. Танец закончился, и Алик (так представился грузин) проводил меня на место. Пока мы лавировали между столиками, я боялась поднять глаза, чтобы снова не встретиться взглядом с Сычовым. Не знаю почему, но мне хотелось избежать этого.
Следующий танец мы танцевали с братиком, а потом я решила отдохнуть. Выпила немного шампанского и попросила у Сережки сигарету (когда мы в кафе, он меня не воспитывает). Сижу, курю, болтаю и строю глазки мальчику за соседним столиком. Вдруг кто-то подходит сзади и здоровается с Сережкой. Оглядываюсь--Сычов! Сел за наш столик и завел разговор с братом (откуда они знакомы?). Поговорили они, поговорили, а потом Сычов и говорит: "Что же ты меня своей даме не представишь?" Сережка в ответ рассыпался в любезностях: "Да-да, конечно, как я мог забыть!" И т. д. и т. п. Я даже обозлилась: чего кривляется-то? А он встал с места и торжественным голосом провозгласил: "Честь имею представить--моя сестра Елена." Сычов его поддержал. Встал, наклонил голову: "Владислав Сычов. Для вас просто Влад".
Я улыбнулась и сама почувствовала, что улыбка получилась натянутая. Чтобы как-то смягчить неловкость, быстро протянула ему руку. Он взял ее и поцеловал. Я отчего-то смутилась и покраснела. А Сычов сел и как ни в чем не бывало продолжал разговор с братом. Они углубились в обсуждение последних соревнований, на которых команда нашего города заняла второе место. Я послушала-послушала, и мне сделалось тоскливо.
В бокале оставалось недопитое шампанское. Докурив сигарету, я взяла бокал. Вся внутренняя поверхность его была усеяна серебристыми пузырьками. Иногда они отрывались от стенок и стремительно неслись вверх. Мне понравилась жизнь пузырьков, и я вплотную занялась ее изучением. Однако вскоре мне это надоело, и я допила шампанское.
Оркестр начал играть уже третий танец, но меня никто не приглашал. Ещё бы! Кому хочется иметь дело с самим Сычом? Сижу я: локти на столе, подбородок на сцепленных пальцах и неотрывно смотрю на Сычова. А сама чувствую, что глаза у меня делаются злющие-презлющие. Вдруг он посмотрел мне прямо в лицо и даже слегка прижмурился. Потом усмехнулся: кажется, наша дама сердится! Встал:
-- Разрешите вас пригласить?
Я сразу развеселилась: "Давно бы так!"--поднялась и пошла с ним в центр зала.
Мы долго танцевали. Он что-то спрашивал, я отвечала, а сама незаметно рассматривала его. Вблизи он мне понравился больше. Потом я стала смотреть на сидящих за столиками, и мне показалось, что все они, кто украдкой, а кто явно, оглядывают меня с ног до головы. От этого я сделалась какая-то наэлектризованная и смеялась, и болтала без умолку.
Жар от его рук проникал сквозь платье, и мне казалось, что шерстяная преграда между его ладонями и моей талией совсем исчезла. Я старалась не смотреть ему в лицо, но все время (даже словно бы против воли) поднимала голову и встречалась с ним взглядом. Его ореховые глаза заглядывали в мои с ласковой вкрадчивостью, и внутри у меня все обрывалось, а на коже выступали мурашки. Я быстро отворачивалась; но потом снова поднимала голову, и мы снова встречались глазами.
Танец длился целую вечность и кончился как-то внезапно. Сычов проводил меня на место и сел за наш столик. Начался новый танец, он немного выждал и снова пригласил меня. В общем остаток вечера я танцевала только с ним. И если вначале чувствовала какую-то неловкость, то потом словно переступила невидимый барьер, за которым вдруг обрела легкость и свободу.
Когда я поднимала глаза и встречалась с ним взглядом, мне становилось весело и немного жутко. Даже дух слегка захватывало, как перед прыжком в воду. Он обращался ко мне на "ты", я же все время "выкала". Не могла я его назвать на ты, да и только!
Объявили последний танец, и, когда мы с ним танцевали, он вдруг склонился к самому моему уху и сказал, что был бы счастлив иметь такую жену, как я. Внутри у меня все сжалось, но я откинула голову назад и посмотрела ему прямо в глаза. Какой странный у него был взгляд! Он словно проник через зрачки в мою душу -- и у меня закружилась голова. Я быстро отвела глаза и сказала, что такими вещами не шутят. Он усмехнулся, склонил голову набок и поспешно согласился. Потом надолго замолчал и стал смотреть куда-то в сторону.
Танец кончился, и пока мы шли к нашему столику, он спросил, приду ли я завтра в 8 часов к универмагу. Я почувствовала, что краснею, но улыбнулась и согласилась, хотя мне было страшновато. Еще бы! Сам Владислав Сычов назначил мне свидание.
На улице шел дождь, брат пошел ловить такси и где-то запропал. Я замерзла и начала дрожать. Вышел Владислав, подошел ко мне и взял за руку. Почувствовал, что я дрожу, снял свой плащ и накинул на меня. Так мы стояли с ним и молчали, пока не подъехал Сережа. Я поблагодарила за плащ и подала руку на прощание. Он взял ее в свою ладонь, и моя рука совсем утонула в ней. Он стоял и держал мою руку так долго, что мне стало неудобно. Я тихонько вызволила ее, попрощалась и села в такси. Когда я оглянулась, силуэт Влада уже скрыла завеса дождя.
21 октября.
На свидание я прибежала в четверть девятого. Его не было. Очень ему нужно ждать какую-то девчонку, ведь он совсем взрослый. Когда мне будет 24 года, я тоже стану совсем взрослой и, наверное, уже выйду замуж. Сейчас мне не хочется замуж. Влюбиться по-настоящему--это да! Если бы я влюбилась, то пошла бы за ним на край света. Это так здорово -- Любовь!
Вчера получила письмо от Славика и сразу же написала ответ. Сегодня утром опустила конверт в почтовый ящик. Через 2--3 дня он получит мое письмо. Когда буду писать следующее, то обязательно спрошу, какая в Одессе осень?
У нас уже самая-самая настоящая. Все серое, влажное, туманное. И дома, и улицы, и небо. Кора деревьев пропитана водой и напоминает толстую морщинистую шкуру старого животного. Одинокие пожухлые листья судорожно цепляются за голые ветви. Люди спешат домой: скорее согреться, избавиться от промозглой сырости и скоротать вечер у телевизора.
Мне кажется, я насквозь пропитана водой и скукой. Прихожу домой, ем, а потом или читаю, или отправляюсь к девчонкам. Настроение такое странное. Я не знаю, какое? Грустное? Нет. Плохое? Тоже нет. Пожалуй, его можно назвать "никаким". Словно вместе с солнышком ушло от меня веселье и сделалось так пусто, холодно и одиноко, что даже страшно.
Сегодня опять вернулась раньше всех. Сережки где-то нет. Мама с папкой приходят поздно. Сижу одна у окна и смотрю на улицу. По стеклу сбегают струйки воды, у батареи дрыхнет Тимофей. Ему снятся его кошачьи сны. Вот сейчас он ловит мышь: перебирает лапами, нервно дергается хвост, топорщатся усы. Перестал. Наверно, поймал свою мышь.
Стать бы мне Тимофеем. Ни забот у него, ни тревог. Захотел--поел, захотел--поиграл, и спать можно долго-долго, хоть весь день. А когда спишь, время бежит незаметно. Какая чепуха в голову лезет! Человеком тоже неплохо быть. Просто мне сейчас очень тоскливо. Пойду телевизор смотреть.
3 ноября.
Вчера вечером видела Сычова. Он вместе с какими-то ребятами заходил в кинотеатр. Даже со спины я узнала его, потому что он на голову выше остальных и одет как в журнале мод.
Между прочим, скоро 7 ноября. Настроение у всех праздничное. Институт отдыхает три дня. Целых три дня--мои! Хочешь--читай всю ночь, хочешь--спи весь День.
Нравится ли мне работать? Ничего, конечно, только вставать рано. Пока моя бурная деятельность заключается в том, что я бегаю с этажа на этаж по разным поручениям. Но скоро меня обещают перевестина должность техника. Там я буду печатать на машинке и еще не знаю чтоделать.
А седьмого, после демонстрации, мама с папкой идут в гости и. наверное, останутся там ночевать. У нас собирается Сережкина компания. Мне идти некуда, так что я останусь дома и буду отравлять ему жизнь своим существованием. Кстати, должна прийти его девочка, которую я ни разу не видела.
Берегись, братик!
8 ноября.
Сегодня я невозможно счастлива. И никто-никто в целом мире не угадает -- почему!
Когда я думаю об этом, то у меня сама собой возникает улыбка, и я ничего не могу поделать с ней. Сережка, обормот несчастный, сегодня преехидно поинтересовался, чему это я так нежно улыбаюсь, глядя в пустое пространство. Я ответила, что вижу там его в образе Винни Пуха, а это много приятней, чем видеть его просто так. Он слегка обиделся, но отстал.
Шутки в сторону! Я действительно бесконечно счастлива. А мой Влад--лучший в мире. Боюсь говорить об этом, но, кажется, я влюбилась. Его ореховые глаза, сильные руки, мягкие губы словно отпечатались во мне. Я вспоминаю Его, и внутри у меня все замирает, а на душе делается так легко и радостно, словно я сейчас полечу.
Я люблю Его. Ой, страшно! Нет, люблю, люблю, люблю! Как хорошо, что он живет где-то рядом, и я изредка могу видеть его на улице или даже нечаянно столкнуться с ним лицом к лицу. Раньше я представления не имела, что такое счастье. Я смеялась, радовалась покупкам, мне было весело и хорошо, но это же совсем-совсем не то! Настоящее счастье--это Любовь!
Я буду любить его всю жизнь, я знаю. Это хорошо, правда, дневник? Только вчера, когда я засыпала, мне вдруг показалось, что я стою на краю пропасти и заглядываю вниз. Внутри у меня все оборвалось, и руки заледенели от ужаса. А потом пропасть превратилась в реку, и я прыгнула в нее, и меня понесло-понесло куда-то--и я уснула.
9 часов вечера.
День пролетел незаметно. Только что вернулась домой. Гуляли с Владом, и он проводил меня до самого дома. А потом мы с ним (ой, краснею!) целовались в подъезде.
До вчерашнего вечера я ни разу ни с кем не целовалась. И мне было стыдно от своей неловкости. Когда я сказала ему, что не умею целоваться, он долго смеялся и обещал научить. Конечно, ему смешно! Любая девчонка из нашего города пойдет за ним хоть на край света.
Я тороплюсь и перескакиваю с одного на другое. Так нельзя. Нужно описать все по порядку, начиная со вчерашнего дня. Ведь если бы не вчерашний день, ничего бы не было. Это просто невозможно, что ничего не было бы! Все равно где-нибудь когда-нибудь мы должны были с ним встретиться. Не могли не встретиться!
Вла-дик... Вла-динь-ка... Вла-ди-слав...
Все произошло так быстро и так само собой, просто удивительно. Потом опишу и вчерашний день, и демонстрацию, и вечер, и сегодняшний день, и свидание с ним. А сейчас не получается. В голове полный сумбур, Я должна прийти в себя. Интересно, куда пошел Влад? Может быть, в кафе: еще не поздно. А может быть, домой. Он говорил, что у него очень хорошая мама.
Извини, дневник, я оставлю тебя. Сейчас лягу в постель, свернусь клубком и стану думать о Нем...
13 ноября.
Похоже, я немного успокоилась. Хотя, о чем я? Какое там спокойствие?! Учти, дневник, об этом не знает никто, кроме тебя. Мне кажется, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО влюбилась. И Влад -- Мой Любимый.
После 7-го прошло уже 4 дня, но я все еще сама не своя. Я ужасно, безмерно счастлива, но где-то в глубине души таится грусть. Поэтому я могу заплакать от чего-нибудь смешного и засмеяться над чем-нибудь печальным. Наверное, со стороны это выглядит довольно странно, потому что я несколько раз ловила на себе удивленные взгляды. Хотя, какое все это имеет значение?!
Ладно, хватит. Сейчас запишу все по порядку, начиная с седьмого.
Утром забежала за Иринкой, и мы вместе пошли на демонстрацию. Сначала было так весело! Всё смеялись, пели, орали. Потом наша колонна прошла по площади, и мы сразу отправились в общежитие.
В комнате набилось человек 20. Ума не приложу, как все умудрились в ней поместиться. Выпили сухого вина, потом парень с физмата, кажется, Витя, бренчал на гитаре и пел студенческие песни, а остальные подпевали. Я тоже подпевала, хотя почти не знала слов. Вдруг мне сделалось как-то неуютно, что ли? Начала болеть голова, мне стало казаться, что я здесь чужая, что все они студенты, а я нет, и это, наверное, заметно. В общем, я почувствовала себя лишней и никчемной. Тогда я потихоньку вылезла из-за стола, осторожно переступая через чьи-то ноги, выбралась из комнаты и отправилась восвояси. Настроение у меня было преотвратное. Иринка осталась там со своим Игорем и даже не заметила, что я ушла. Это было так обидно, хотя бы потому, что она моя лучшая подруга! Но раз ей нет до меня дела, то мне до нее тоже!
Я торопливо шла домой, и на душе у меня царил полный мрак. Погода полностью дополняла настроение: холод, грязь, промозглая сырость. Я сильно продрогла и вконец озлилась на белый свет.
Дома Сережка готовился к приему гостей: вытаскивал посуду, налаживал магнитофон, при этом что-то весело мурлыкая себе под нос. Он, видимо, обрадовался моему приходу и решил поухаживать: помог снять пальто, а потом, увидев, что я дрожу, пошел в кухню сварить кофе.
Пока он был в кухне, я ушла в свою комнату, села в кресло и почувствовала, что вот-вот расплачусь. Сидела, кусала губы и всячески пыталась сдержать слезы. Он принес чашку горячего кофе и сунул мне в руки. Я пила кофе, глотала слезы и вообще была самым несчастным существом на земле. А брат, окинув меня критическим взором, вдруг принялся меня ругать. Я слегка опешила и, забыв про кофе, уставилась на него.
Если бы он начал меня успокаивать, то я непременно, разревелась бы. Но он хитрый, он начал ругать.
-- Почему ты так себя ведешь? Где тебя носит? Я здесь совсем задвинулся. Катастрофически увяз в хозяйственных делах.
-- Но, Сереженька, мы ведь не договаривались, что я буду помогать тебе!
-- Ну и что?
-- Как -- что?
-- Ты же сестра! Ты должна чувствовать, что я гибну!
-- Именно сестра, и самая обыкновенная, а не телепатка,--огрызнулась я.
-- Одно другому не мешает. А мне еще нужно,--он начал загибать пальцы:-- а) переоборудовать квартиру в танцзал; б) накрыть на стол; в) переодеться, чтобы в должном виде встретить Ее.
Слезы у меня мгновенно высохли.
-- Кого, Ее?
-- Да, уж Ее...-- протянул он и состроил многозначительную мину.
-- А какая она? -- глаза у меня сделались круглыми от любопытства.
-- Не приставай, увидишь.
-- Ну Се-ре-жень-ка-а-а...-- заныла я.
-- Увидишь-увидишь.
-- Ладно, что делать?--деловито поинтересовалась я. Сережка дал руководящие указания, и я развернула бурную хозяйственную деятельность. Правда, он меня все-таки наколол (пришли девочки помочь ему готовить), но я вовсе не обиделась, потому что настроение мое полностью исправилось. Около четырех часов меня отправили одеваться. Кому-кому, а уж возлюбленному брату моему хорошо известна моя слабость к нарядам!
Давно не одевалась я с таким старанием, как в тот вечер. Обычно я ношу распущенные волосы, а тут решила изобразить прическу, как у Бриджит Бардо с обложки журнала. Уже собрались почти все, а я никак не могла сладить с собственными волосами и чуть было вновь не разревелась, но, вовремя вспомнив про накрашенные глаза, сжала зубы и закончила прическу. Сережка вторично постучал в дверь и поинтересовался, нельзя ли поскорее. Я немного отошла от трюмо и осмотрела себя с ног до головы. Вроде бы нормально: волосы уложены пышной золотой короной, и два локона ниспадают на левое плечо, эффектно выделяясь на бордовом материале. Узкий треугольный вырез платья заканчивается тяжелой старинной брошью. Конечно, до кинозвезды далеко, но сама себе я нравлюсь. Даже... очень.
Я подошла к двери и уже взялась за ручку, как вдруг в комнату ворвался Сергей, схватил меня и потащил за собой, бурча под нос, что в конце-то концов не мешает и совесть поиметь, что семеро одного не ждут и т. д. и т. п. Наверное, мое появление в гостиной выглядело весьма забавно, но почему-то я нисколько не смутилась. Иногда бывает, что все происходит как бы само собой и не оставляет в душе неприятного осадка.
Должно быть, я выглядела на уровне, потому что мальчишки слегка оторопели, а девочки несколько сникли. И еще--я сразу увидела Сычова. Он сидел между Боренькой Шнейдером и Митей Воробьевым (лучшие Сережкины друзья). Наши взгляды встретились, и я почувствовала, как меня подхватила упругая волна, легко оторвала от пола и понесла, понесла куда-то.Голова сделалась легкая, веселая и пустая.
-- Привет,--сказала я и послала всем воздушный поцелуй.
Потом мне сделалось смешно, и я рассмеялась. Свободное место было рядом с братом, и я направилась туда. Но Сычов вскочил и заявил, что он протестует, потому что Сережка видит меня каждый день, а посему я непременно должна сидеть рядом с ним. Нельзя сказать, чтобы я очень удивилась. Почему-то в тот день я перестала удивляться.
Пока я стояла в некоторой растерянности, он заставил ребят сдвинуться, и свободное место оказалось между ним и Митей. Я пожала плечами, усмехнулась и села. Все, что было до этого момента, я отчетливо помню, но из дальнейшего сохранились какие-то обрывки.
И вот мы с Владиком танцуем медленное танго... Пламя свечей слегка колеблется от движения воздуха. Я смотрю в сторону, но шестое чувство подсказывает, что он разглядывает меня. Это приятно и одновременно раздражает. И еще моя кожа покрывается пупырышками, как от холода.
Разве в комнате прохладно? Нет. Но его взгляд словно морозит меня, а мои волосы колеблет легкий ветерок его дыхания.
А потом он попросил, чтобы я показала ему свою комнату. Я включила свет, но Влад сказал, что предпочитает полумрак, и зажег бра. Из-под батареи вылез Тимофей и попросился на ручки. Я взяла его и присела на край стола. Влад устроился в кресле и задумчиво изучал меня. Наконец, я смутилась и попросила его не смотреть так, потому что я не музейный экспонат. Он развеселился и заявил, что любуется мной, и что я словно сошла с журнальной обложки. Наверное, я покраснела, потому что щекам сделалось горячо. Еще мной овладела неловкость, и, чтобы скрыть ее, я посадила Тимку на стол и отошла к окну.
На улице было совсем темно. По стеклу сбегали струйки дождя. Влад тихонько, почти шепотом, позвал меня. Я отвернулась от дождя, от темноты и подошла к нему. Он взял мои руки и поцеловал, сначала левую, потом правую. Я попыталась вырваться, но... куда там! Он только слегка сжал мои кисти -- и я почувствовала себя в стальном капкане.
-- Да ты боишься, кажется! -- полусерьезно-полунасмешливо сказал он.--Ну-ну, я не кусаюсь, разве только иногда.
-- Вовсе не боюсь! Ты не тигр,-- храбро ответила я, стараясь избегать его взгляда.
-- Ой ли?--рассмеялся он, и в мгновенье ока я очутилась у него на коленях.
Первым моим движением было вскочить, убежать, освободиться! Но, во-первых, это было совершенно бесполезно, потому что он крепко держал меня, и, потом, я подумала, что ведь он мне нравится. Быть может, я даже влюблена в него. И перестала вырываться.
Я замерла, словно окаменела, в его руках. Что-то должно было случиться. Что-то... Теплое дыхание в затылок, в шею; легкое прикосновение горячих губ. Голова моя тихонько закружилась, мне показалось, что я провалилась, проваливаюсь куда-то. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее... Я испуганно вцепилась в него и открыла глаза.
Все предметы оставались на своих местах. Все было как всегда. Но я знала, была уверена, что со мной произошло нечто важное, и что кроме меня об этом не знает никто.
--Кажется, ты полюбила...--произнес тихий бесплотный голос внутри.
-- Не знаю, возможно...-- безмолвно ответила я.
-- Что с тобой, маленькая? -- спросил встревоженный голос Влада.
Но разве могла я сказать ему, что со мной?
В меня вдруг словно бес вселился. Крошечный такой хвостатый бесенок. Влез в меня и толкает: "Сделай, сделай, тебе же хочется!" И я послушалась его. Резко извернувшись в руках Влада, обняла его за шею и поцеловала прямо в мягкие, упруго поддавшиеся губы.
-- Ай да малышка!--вырвалось у него. Он откинулся в кресле и захохотал. Но я уже была на свободе и быстро скользнула в дверь.
В гостиной танцевали. Свечи уже сильно оплыли, и некоторые начали чадить. Я подрезала фитили и заменила одну, сгоревшую до основания. При этом руки мои дрожали.
Потом я отправилась в ванную поправить прическу. Мое отражение в зеркале выглядело весьма встрепанным, а от щек можно было спички зажигать. Я порадовалась тому, что в гостиной полумрак и рассмотреть меня было невозможно. Заперлась изнутри, открыла холодную воду и с наслаждением сунула руки в тугую струю. Вода облегла кисти, как прозрачные перчатки. Холод постепенно проник до костей, и они легонько заныли. Тогда я завернула кран и приложила ладони к пылающим щекам. Прохлада... Хорошо...
Меня переполняла восторженная радость. Она бурлила во мне, словно гейзер, готовый выплеснуть высоко вверх свой кипящий фонтан. Это была яростная, безудержная и безграничная радость. Мне хотелось кричать, прыгать, вопить, плясать!
Не отрывая взгляда от зеркала, я тихонько отняла ладони от щек. Волна захлестнувшего меня восторга быстро спадала, и лицо перестало гореть. Но, странное дело, чем больше вглядывалась я в собственное отражение, тем менее знакомым становилось оно. Я смотрела на себя -- и не узнавала. Передо мной в зеркале был кто-то чужой. Может быть, даже я, но лет через 20 или больше. Мне сделалось жутко, и я закричала бы, если бы в этот момент снаружи не дернули дверь. Я встряхнулась и оправила платье. Зеркальное отражение вновь стало моим собственным.
Щелкнула задвижка, дверь распахнулась. На пороге стояли Ниночка и Галочка. Они одинаково улыбнулись мне и проскочили в ванную, болтая между собой. Ниночка и Галочка близнецы, различают их только собственная мама да двое-трое близких друзей. Про них, вообще, легенды ходят: будто бы они на свидание одна вместо другой являются, экзамены одна вместо другой сдают и т. д. и т. п. Они веселые, и с ними всегда интересно!
Потом я решилась отправиться в гостиную. Влада не было видно. Кресло возле мага было пустым, я забралась в него и начала изучать публику. Шесть ребят и пять девчат, не считая меня. Две пары танцевали. На кушетке сидел Сережа с девушкой, с Верочкой. Она высокая и симпатичная. Глаза, кажется, серые, такие очень спокойные и уверенные. Держится будто королева. А Сережа перед ней на задних лапках ходит. Она же только слегка улыбается в ответ.
Из Сережкиной комнаты вышел Миша и пригласил меня на танец. Когда мы танцевали, появился Влад и сел в то же кресло, в котором раньше сидела я. По-моему, он немного ревновал меня, потому что сверкал глазами, как дикарь. Мишка, заметив это, нарочно стал близко наклоняться ко мне и рассказывал на ухо всякие смешные истории. Конечно, я не могла сдержаться и хихикала, как дурочка. А Влад, закуривая сигарету, сломал две спички. Едва я подумала, что Мишке может потом достаться, как танец кончился.
Я села на кушетку рядом с Верой, сейчас же подошел Влад и пригласил меня на новый танец. Я встала и почувствовала, что заливаюсь краской. Хорошо, что был полумрак. Все остальные танцы я танцевала только с ним, и он назначил мне свидание.
14 ноября
Возле универмага я была без четверти 7. Влада, конечно, еще не было. Мне, чтоб отдышаться, пришлось ходить минут 10, потому что я всю дорогу бежала. Потом я села на скамейку в скверике, что напротив центрального входа, и стала ждать. С каждой минутой настроение мое падало и в двадцать минут восьмого достигло абсолютного нуля. Во всяком случае, я поняла, что он не придет. Тогда я поднялась со скамейки, оглянулась на всякий случай. "Никого!" -- и поплелась домой. Мысли мои тем временем приняли самое мрачное направление: "Что во мне хорошего? Ну, рост высокий, волосы густые и русые, глаза зеленые. Все, пожалуй. У него же--полгорода знакомых девчат. Есть и красивее, есть и умнее. Он, наверное, уже и думать забыл, что существует на свете такая девчонка--Лена..."
Вдруг на мое плечо легла чья-то рука. Его рука!
Что я почувствовала--невозможно описать! Он говорил что-то, извинялся, а я -- я вцепилась в его рукав, смотрела, как двигаются его губы, и только глупо улыбалась. "Пришел-пришел-пришел..."--билась в мозгу одна-единственная мысль. Но все же до меня дошло, что он опоздал, потому что встречал на вокзале друга.
Потом Влад взял меня под руку, и мы пошли в "Росинку".