Витя сидел на диване, покачиваясь, и стонал сквозь плотно стиснутые на кожаном ремне зубы. Он до крови сдавливал ногтями одной руки кисть другой, но это не помогало ему придти в себя.
Вечерняя комната была темна - свет выключен, шторы глухо задернуты. Лишь работающий телевизор бросал на Витю странные конвульсивные всполохи света. Экран его густо наводнили люди в темных пиджаках и серых галстуках поверх ослепительно белых сорочек. Они сидели за длинным полукруглым столом с необычайно серьезными лицами, на которых лежала печать какого-то тяжкого знания, и смотрели на человека, располагающегося во главе стола. Тот сурово исподлобья глядел на собравшихся маленькими поросячьими глазками. Звук был выключен, но Витя и так по скупой мимике этого серьезного человека догадывался о чем идет речь.
Он выплюнул ремень и осторожно потянулся к пульту управления. Медленно поднял его и нажал на кнопку включения звука.
- ...провокация.... - бледным голосом донеслось до Вити. Тот взвыл, зачем-то швырнул пульт в другой конец комнаты и бросился вручную переключать канал. Нашарив нужные клавиши, он принялся судорожно щелкать ими. Мимо понеслись рекламные блоки, надрывные эпилептические клипы, говорящие головы дикторов и сцены из непонятных фильмов с плохим переводом. Наконец Витя остановился на программе классической музыки. Пели на итальянском. Тут было спокойно. Он осел на гузно рядом с телевизором и вновь застонал, перебирая пальцами в густых волосах.
- Что ж вы делаете, суки.... Что ж вы творите.... - произнес он устало.
На пузатом журнальном столике стояла початая бутылка водки и два надкусанных соленых огурца, приобретенных Витей у какой-то бабки-мошенницы в подземном переходе. Он тогда бежал, задыхаясь, споткнулся носом в лед, затем поднялся, шатаясь, и... купил у нее, с любопытством изучающей его внешность, огурцы. Впрочем, там было на что посмотреть - морда все в крови, пальто порвано на спине, на ногах один ботинок, а в дрожащих пальцах ручка от портфеля, вырванная с корнем. Таким он увидел себя в зеркале, когда добрался до дома.
...Люди в серой камуфляжной форме с собаками появились внезапно, и как-то сразу со всех сторон. Они отрезали пути к отступлению с дороги, перекрытой митингующей толпой, невольным участником которой оказался Витя. Он только успел вылезти из остановленного автобуса, как кто-то крикнул: 'атас!', а вслед за тем на головы людей обрушились дубинки и стальные пруты. Потом их гнали по улицам несколько кварталов, покуда толпа совершенно не рассеялась. Многих тут же хватали и запихивали в автомобили с мелкой решеткой на окнах.
Витя бежал и падал. Кто-то ударил его по лицу - он отбился. Затем этот же кто-то, сползя в черный снег, из последних сил ухватил Витю за ботинок и заорал надсадно: 'Держите гада!'. Но Витя вырвался. Зигзагами рванулся в переулок, проскочил дом через черный ход и, обежав сквер, очутился в переходе.
Он посмотрел на экран. Там рисовался роскошный золотой зал, наполненный зрителями. Белые бабочки артистов, красное резное дерево кресел, английский зеленый бархат, розовые платья дам и сверкающие изумрудные светильники.
- Все нормально живут, только мы - в жопе. - Повторил он с чувством старую мантру советских интеллигентов. - Даже хохлы, и те.... - Добавил Витя обиженно.
Ему вновь и вновь представлялась улица, исполненная бегущими людьми. Крики, перекошенные лица, лай служебных собак и вещи, брошенные в снег.
- Но как они могли? Будто оккупанты.... - бормотал он, глядя потолок. - И... думают-то они чем? В стране Ленина и Пугачева! Совсем они, что ли, с реальностью не в ладах?.. Ведь это же страшное дело....
Вите было тоскливо, обидно и унизительно одновременно. Глухая темная ярость, сдерживаемая лишь страхом и шоком пережитого, клокотала где-то у него внутри. Он попеременно то прикладывался к бутылке, то смотрел на экран. Итальянцы ушли, уступив место какому-то омерзительному военному ансамблю. Витя хотел было переключить, но тут пошло 'яблочко'. Матросики в черной форме залихватски отбивали мотив, поддержанный духовым оркестром и солистом с большой гармоникой. От грубой, но душевной музыки, от топота матросиков и коронного 'й-и-эх!' на переходах исходил заряд непередаваемой силы.
- Вы думаете, твари, пули на вас не найдется?! А?! А-а?! - заорал он в телевизор, обращаясь не столько к матросикам, сколько к тем серьезным людям в темных пиджаках, которых он оставил в гордом одиночестве, лишив своего внимания.
Он рванулся к секретеру.
- Подходи, буржуй, глазик выколю! - подпевал он, вытряхивая ящики.
Наконец что-то глухо стукнулось об пол у ног Вити. Он посмотрел вниз. На груде бумаг и старых фотографий, задрав дуло и повернув к Вите блестящий свинцовый бок, развязно лежал мелкокалиберный пистолет, подаренный ему в богом забытом году. Витя со страхом и отвращением покосился на него. Взял в руки, покрутил.
Кураж куда-то пропал.
- Нет, это выход. - Промолвил он устало. - Знаем мы, чем заканчиваются Пугачевы с Лениным.... Нет, нет. Нужно цивилизованно. По-европейски как-то. - Он осторожно положил пистолет на место и устало плюхнулся обратно на пружинистый диван.
- Ну, все-таки большой прогресс: - задумчиво продолжил он - В нас ведь не стреляли. Это действительно важно, правда ведь? Следственно есть прогресс. Вон, при проклятом царизме-то - поубивали народ на демонстрации, и ничего. И большевики тоже. А эти пока жалеют.... Значит не все еще потеряно, правда ведь?
По Витиному лицу окатились слезы.
- Что я не так делаю, Господи? Ведь я такой же как они. Мог в милиции работать.... Неужто я был бы там сегодня с собаками? Господи, они-то чем думают? Ведь смотрят те же программы, читают те же газеты. В одном дворе росли.... В одну школу ходили, наверное....
- Нет, вашу мать, не такие. - Произнес он с ненавистью после некоторой паузы - Уроды они. Моральные и физические. Давить их надо! Всех ментов к ногтю, всех военных к стенке! Всех жмуриков в серых пиджаках - под лед в прорубь. И нечего тут сопли разводить, мол, в семье не без урода, а так-то ребята нормальные, все путем. Нет, все они такие. Каждый спит и видит, как бы ко мне в кошелек залезть, как бы за горло подержать.
Витя потерянно бродил по квартире. Он вылил в горло, не чувствуя вкуса, чашку чаю, понюхал герань, зачем-то почистил зубы, затем остановился в прихожей у зеркала и долго глядел в него.
- Ну что делать-то? - крикнул он своему отражению. Отражение молчало.
- По закону надо, по закону. - Витя хватил кулаком по стенке. - Раз по закону - значит в травмпункт. А потом заявление. Так, по-моему...
Он принялся судорожно одеваться: надел новые ботинки, покрутил рваное пальто и, после некоторых раздумий, влез в него. Нахлобучил шапку. Что-то остановило его у самой двери и толкнуло обратно в комнату. Витя подошел к секретеру, осторожно подобрал пистолет и положил к себе во внутренний карман. Затем резко схватил ключи и вышел из дома.
На улице было зябко. В мутноватом, тусклом свете фонарей гонимые промозглым ветром мчались липкие снежинки. Витя брел сутулой походкой, скрываясь от посторонних взглядов на самых мрачных тротуарах. На углу дома он заметил одиноко стоящего человека в свинцовой форме и голубоватой шапке-ушанке. Он стоял под фонарем спиною к Вите и поглядывал на часы. Витя неторопливо сблизился с ним, не отводя взгляда.
- Простите, сегодня снег глубокий? - спросил он.
- Да пошел ты... - вяло ответил человек в погонах и отвернулся.
Витя взвился, резко выхватил пистолет и два раза выстрелил ему в голову.
Приехавший утром наряд застал странную и жуткую сцену: в рдяном снегу, осторожно держа на коленях окровавленную голову милиционера, сидел, покачиваясь, молодой человек и плакал.