Спичка вспыхнула и заразила огнем тонкую и узкую ленту березовой коры. Лепесток пламени разгорался, окрашивая стенки печной топки в розовый. Затемненный закуток в углу комнаты стал чуть светлее. Минуты через две огонь перекинулся на тонкие сухие поленья, и Олег улыбнулся, довольно потирая руки. Дрова приятно зашумели.
На улице темнело. Он удивился, как с середины августа стало быстро темнеть: ночь была еще не скоро, а далекие березки с краю леса уже стали плохо различимы.
- Я так думаю, что все удачно, - подошел к нему Гена, брат, старше его на шесть лет, которого Олег очень любил, кроме моментов, когда тот примеривал на себя роль отца.
- Да, здорово!
От отца у них остался этот брошенный дом в умершей лет десять назад деревне, в хозяйстве которого братья теперь пытались навести какой-то ощутимый порядок, что, как они думали, могло бы быть последним пожеланием отца. Мама говорила, отец умер, так и не приучившись жить в городе. Не зная - почему, братьям только оставалось гадать на этот счет.
Олег вернулся в дом и увидел, что печь совсем разгорелась. Дрова в топке лихо трещали, а из щелей дверцы на доски пола падали мигающие оранжево-красные отсветы огня. Он сел у самой печи на старый, плохо обтесанный табурет и увидел, как в длинной трещине, что шла от края топки к верху, играет пламя. От печи начало исходить тепло, и не хотелось уходить. Он вспомнил отрывки похорон отца. Тот день за прошедшие недели смешался в памяти Олега, и чуть ли не единственное, что он теперь к собственному удивлению легко и точно мог представить, был толстый слой чавкающей кладбищенской дорожной грязи в поле за городом. Ощущение этой грязи, от которого, казалось, им не избавиться, так прочно засело у Олега в голове, что вызывало чувство отвращения, и когда Гена неделю назад, после сильного дождя, предложил ехать, Олег испугано запротестовал, вызвав недоумения брата, и они остались дома.
Олег открыл топку и поворошил поленья - пламя веселее заплясало бликами на его лице. Вошел Гена, достал из сумки пачку макарон и половину высыпал в котелок с водой на печи. Потом посолил. Олег достал банку тушенку, большой нож и с усилием начал резать жесть банки.
- Помнишь, как он рассказывал о тушенке? - улыбнувшись воспоминаниям, спросил Гена.
- Да. Я еще тогда подумал, что он говорит о ней с такой же любовью, с которой дед рассказывал о добытой где-то мерзлой картошке в оккупацию.
Гена усмехнулся и помешал макароны в котелке. Вода, пузырясь, закипала.
Сколько они помнили, отец больше рассказывал им разные истории, в основном из своего детства, чем говорил с ними о насущных делах. Делами занималась мама, и уже в детстве братья не понимали, как эти два так мало похожих человека уживаются вместе. Но родители прожили вместе больше тридцати лет, и ребята не помнили между ними громких ссор.
Последние лет десять они видели отца лишь по вечерам, и то не каждый день - он засиживался на работе, а ребят тянуло на улицу. Но когда им втроем случалось на время оказаться вместе: на кухне за ужином, в зале, когда в углу зажигали кремовый торшер, или даже в машине, все разговоры сводились к сбивчивым отцовским рассказам о старом доме в его деревне, где он проводил все школьные каникулы, до того как поступил в университет и встретил маму. Отец имел неплохое образование, на работе добился серьезных успехов, и казалось, его карьере, уважению коллег и нажитому опыту оставалось только завидовать. Но братья всегда видели, что все эти внешние достижения меркли для него, становились чем-то скучным и обременительным, когда он рассказывал им о своей молодой жизни в деревне, и за его словами всегда проглядывались воспоминания о счастье.
В конце жаркого июля, на девятый день после смерти отца, вернувшись с поминок, Гена и Олег решили прибраться в его кабинете, и в записной книжке, за кожаной обложкой, нашли небольшую фотографию старого деревенского дома. На обороте синей ручкой было написано: "Лучшее место на Земле". С этого момента яркое, четкое и неотступное желание поехать в деревню ни на день не оставляло их. То ли они хотели понять, что вызывало такие чувства в отце, то ли просто посмотреть на дом, на просторный двор, на поле перед деревней, а может, еще для чего, но ребята твердо решили побывать на отцовской Родине, и после сорокового дня, когда выдались свободные выходные, они приехали сюда.
Олег принес воды и протер, готовя к ужину, старую, местами порванную клеенку на столе в редкую полоску с выцветшими синими цветами. Вода была холодная и он вспомнил, как сегодня утром, сразу же по приезду, грустно глядя на еле заметные дома в объятьях зарослей крапивы выше человеческого роста, лопухов и шеломанника, они первым делом стали искать воду. Колодцы во дворах были заброшены, и так сильно пахли прокисшей тиной, что пришлось ходить за полкилометра к роднику, который бил из под каменистого бугра на краю деревни, у реки.
О роднике они знали по рассказам. Он зарос и был завален сухими ветками, и Олег минут десять приводил источник в божеский вид, пока не смог свободно встать рядом на колени и, очистив руками протоку от листвы, вдоволь с удовольствием напиться вкусной воды. Едва ли не первый раз в жизни он пил имевшую вкус воду, и вкус этот не мог описать никакими словами.
На чистый стол поставили глубокие тарелки из нержавеющей стали, достали ложки и повесили еще фонарик к тому, что уже висел под потолком, привязанный к загнутым ржавым гвоздям. Олег еще раз помешал кипящие макароны, попробовал на соленость, вывалил к ним тушенку и снова помешал. Они очень устали за день, браться ни за что не хотелось, а все, что удалось за день, сейчас вспоминалось с удовольствием задуманного и осуществленного.
Раздобыв воду, часа два они промывали дом. Руки не привыкли к такой работе, и уже от этого они так устали, что раз даже было, что в момент раздражения Олег про себя пожалел, что они приехали.
Не ехать мама и тетка отговаривали их больше недели. Без резкого напора, мягко - приказать им никто не мог, ребята могли пойти на принцип - но твердо, и наступая:
- Дорогие мои, ну что вы там забыли? - говорила тетя. - Ну там же лет восемь никого не было! Да развалился этот дом давно, и все дела! Ну попретесь вы за триста километров, побродите среди разрухи, поругаетесь, и вернетесь. Одно расстройство...
- У нас же сейчас дел полно, - тихо, вкрадчиво говорила мама, - надо папины вещи разобрать, документы на работе оформить. Там хотели вечер памяти провести... И как я без вас буду всем этим заниматься?.. Мне в этой квартире и так тяжело находиться, а одной как?
С мамой было сложно не согласиться. Дать повод ей обидеться казалось преступлением. Братья больше отмалчивались, редко вставляя слово в свою защиту, но знали, что переубедить их не удастся. У Гены на работе тоже были срочные дела, и его просто в последние дни дома редко видели, Олега по учебе контрольными работами завалили к сессии, и надо было перелопатить массу книг. В итоге, против их поездки было всего столько, что они уже и себе не смогли бы доказать, зачем им надо ехать, и оставалось только знание, что ехать надо, пусть и зря, и одно расстройство, и мама может обидеться, хоть потом и обязательно поймет, но что в этом что-то настолько важное есть, что все остальное также незначительно, каким было для отца его высокое положение на работе перед восторженными воспоминаниями о детстве в деревенском доме.
Наконец, ужин был готов, Олег нарезал толстыми кривыми ломтями хлеб, Гена вывалил пахнущее тушенкой варево из котелка, разлил по рюмке водки - "за приезд" - и они принялись за ужин.
Голодные и уставшие, они охотно уплетали макароны с тушенкой в полной тишине. Олег, дивясь этому застывшему воздуху, внимательно перебирал и обдумывал все, что видел за сегодня в деревне, все с чем ему пришлось иметь дело и что могла значить для него эта настойчивая проездка. До этого Олег бывал в деревне пару раз в детстве и единственное, что осталось в памяти - несколько вспышек картин, как фотографии, с видом двора, ворот, забора, и они - всей семьей, вместе с отцом - непривычно веселые и свободные.
Увиденное утром странным впечатлением отложилось на их лицах. Удивляться всему необычному Олег начинал уставать, расстраиваться было мало толку, а потому, по приезду, он долго с растерянным видом бродил по заросшему двору и саду, совершенно не зная, что ему делать, за что браться и с чего начинать. В подобном состоянии находился и Гена, и лишь сознание того, что пришлось проделать такой путь, заставило их не уехать обратно.
В деревне было красиво. Осень наступала на землю. Дубы темнели, а березы блекли, собираясь желтеть. Лесные птицы не пели и не кричали, и когда не было ветра, воцарялась такая, будто зачарованная, тишина, казавшаяся чем-то совсем неземным, что если бы ребята не слышали голоса друг друга, то, наверное, не выдержали здесь и часа. Окружение замеревшего воздуха стало прологом к открытию ими не дожившей до этих дней деревни, к истории о том, как однажды люди пришли сюда чтобы жить, и как, через прошедшее время многих судеб, эти места лишились общества людей, и остались только свидетельства их пребывания: полуразвалившиеся дома, заросшие сады, полные яблок, темнеющие в кустах колодцы, остатки дорог в бурьяне.
С час Олег, тяжело двигаясь, будто впитывал в себя все разом окружившее его здесь. Он не помнил, чтобы так долго ничего не делал, просто наблюдая за всем, что было вокруг. Он ходил взад и вперед, о чем-то неопределенном думая и пытаясь зацепиться за что-то, что вывело бы его из непривычного заиндевения, позволило привычно ускориться, начать что-то решать и действовать.
Все начинается с малого. Вот и братья стали понемногу приводить дом в порядок. Было удивительно ходить по темным холодным комнатам, вдыхать подпольную сырость и смотреть на мир через маленькие, замазанные временем окошки. Взявшись за одно дело, они заметили, как в руках заспорилось и другое, пелена растерянности начала отступать, и с каждым часом они больше понимали увиденное, чувствовали красоту окружающей серо-зеленой массы природы и затихшей деревни, сами не замечая, что открывают себе часть того, что было в их отце в моменты, когда он рассказывал им о деревне.
Было не легко это понять - от деревни и от старого дома остались одни тени. Холодный дом завораживал, но не мог стать чем-то близким. Опустевшая деревня не притягивала, в ней не было тепла жизни.
Но братья знали зачем приехали, вдвоем было легче не отступить, и к вечеру дом был порядочно вычищен, двери нормально открывались, в зарослях двора пробились кривые тропинки, нашлись какие-то дрова и проверена для топки печь.
Они только не стали трогать сад. Откуда-то Олег вспомнил историю, как один человек решил провести в порядок такой же, как и их, старый и заросший сад, весь день трудился, расчищал заросли, а когда закончил, пришел в ужас от нарушенного им естества природы. Гена спорил, говоря, что земле не суждено быть без человека, что бесполезно все то, во что человек не вкладывает смысл всего себя. Олег вяло возражал, не умея доказать, но лишь чувствуя, что не надо трогать сад, и его настроение передалось брату, который, уверенный в противном, сделал обратное себе, и сад остался в прежнем виде.
После ужина они пили горячий чай с сахаром. Вкус чудесной ключевой воды ощущался и тут. Они пили неторопливо, грея стаканом руки и прищуриваясь; выпивали по глотку, проглатывали не сразу, будто желая впитать в себя весь вкус и аромат до конца.
- Самое интересное, - произнес Гена, - что легче всего было ничего этого не делать, походить, оглядеться и уехать. И никто ничего бы не сказал.
- Недавно я смотрел фильм про одного философа. Точно не помню, чего он говорил, но суть такая: легче всего ничего не делать, успокоиться и зарабатывать деньги.
- Еще интереснее то, что завтра мы уедем и через пару месяцев от всего, что мы тут понаделали ничего не останется.
- Но все равно все это здорово! - восторженно подытожил Олег, и Гена, улыбнувшись, слегка кивнул.
Олег подумал, что они очень вовремя приехали сюда вместе. Братья сильно различались, и лишь взрослея, стали схоже смотреть на многие вещи. Эта перемена была неудивительна: когда он вспоминал отца, то думал, что его слова все чаще совпадают с собственными мыслями Олега.
Как им просто было все здесь в деревне бросить! Как просто пройти мимо и ничего даже не начинать! Этот кем-то когда-то построенный дом остался бы в прежнем виде, и никому никогда хуже от этого, наверное, не стало. Все это одичавшее хозяйство спокойно продолжило б ожидать, когда от него не останется и следа, и Олег понимал, что никогда, ни на кого и ни на что это не повлияет. Но их обоих что-то тянуло взять в руки топор, нож, лопату и пилить, чинить, отмывать... Олег еще раз поразился сказанному Геной: все, что есть - ненужно, если мы не вкладываем в это весь свой смысл.
Он подошел к печи. Дрова почти прогорели и теперь мерцали в топке красными светлячками. Во всем доме стало заметно теплее. Впервые за много лет, подумал Олег.
Они постелили себе на старых разодранных диванах. Перед сном Олег вышел подышать на улицу. Ясный, безветренный и еще теплый день бабьего лета подарил земле звездную ночь. В окружающей Олега тишине воцарилась такая темнота, что он удивился, как в этом мире может существовать жизнь, и жизнь была - в нем самом, и было понятно, что только он сам может доказать, что жизнь должна и может быть здесь.
Когда ложились спать, вспомнили рассказ отца о том, что в деревне удивительно, как нигде, спиться. Ночью Олегу приснилась очень живая картина в ярких красках, наполненная звуками и четкими ощущениями окружающего. Ему снился ясный теплый летний день в деревне, но в какое-то совсем другое время.
Снился их дом, без каких-либо признаков ветхости, и заполненный людьми двор. Все громко, с весельем и задором разговаривали и смеялись. Где-то на разрыв кричал грудной ребенок. Ребята стайками бегали вдоль заборов от двора ко двору, играя в свои игры. На крепкой лавке, у стены дома, сидел старый дед, с палкой в руках, и курил, положив ногу на ногу. Вдалеке женщины, заразительно над чем-то смеясь, несли с реки в тазах стираное белье. На другой стороне двора два мужика размашисто пилили дрова. Рядом худой и высокий юноша весело, широко и еще неумело колол дрова. Где-то на заливных лугах мычали коровы, просясь на полуденную дойку. Скрипела телега, провозя мимо огромный воз сена, и белая в яблоках лошадь упруго била по натоптанной дороге широкими копытами. Воздух был наполнен кудахтаньем кур, клокотанием индюшек и гоготом гусей у реки. Где-то в овчарне блеяла отара овец.
Маленький мальчик, забравшись на высокую липу, уселся в развилине ветвей, посмотрел на солнце, на небо, почесал поцарапанную руку, и пристальным, все схватывающим взглядом обвел открывшуюся сверху картину наполненной деревенской жизни. Ни о чем не думая, он впитывал все, что видел и вбирал в себя что-то новое, чего раньше не замечал. Мальчик долго так сидел, старательно все запоминая и будто впервые с вниманием рассматривая окружающий его мир, глазами, очень похожими на глаза своего отца.