В небольшом офисе на окраине Москвы праздник был в самом разгаре. По случаю Восьмого марта на каждом столе в разнокалиберных банках стояли цветы. Чахлые болезненно-блеклые тюльпаны соседствовали с трогательной, по-цыплячьи желтенькой мимозой. Несколько столов было сдвинуто вместе, и на них громоздились плошки с салатами, тарелки с нарезанной колбасой и ветчиной, миски с овощами и зеленью, а в центре торжественно сияла серебряными боками кастрюля с самодельными пирожками, которыми решила нынче похвастаться бухгалтер Зинаида Николаевна.
Офисные дамы, чинно рассевшиеся вокруг импровизированного праздничного стола, уже наливали себе не по первой, и даже не по второй стопке беленькой, и пластиковые бокалы с шампанским были давно пусты, а одноразовые тарелки украсились неприглядными кучками объедков...
Семь женщин громко болтали, ели и пили, смеялись, хихикали и хохотали, разгоряченные хмелем и праздничным настроением. И искоса посматривали на усталого начальника отдела продаж Алексея Владимировича и на молоденького менеджера Дениса, единственных представителей сильного пола в этом цветнике.
Леночка, секретарша Генерального директора, который по обычаю многих директоров никогда не праздновал с подчиненными, ласкала взглядом больших зеленоватых глаз ладную фигуру Дениса, уже слегка пьяного и оттого еще более нежного и юного. Он что-то говорил ей сладкое и волнующее, отчего девушка смотрела на него совершенно зачарованно.
Завскладом Антонина, мужеподобная необъятная женщина со столь же необъятным желудком, которая прославилась в фирме как автор афоризма "не бывает тяжелых женщин - бывают слабые мужчины" и которую втихомолку прозывали не банально Тоней, а уважительно - Тонной, громовым басом рассказывала какой-то смачный анекдот соседке Людочке. Людочка, маленькая тощая девочка-продавщица из розничного отдела, вежливо улыбалась, но ее глаза с тоской следили за все убывающей красной рыбой, кусок за куском которой поглощались завскладом с быстротой пираньи, обгладывающей свою жертву.
Стеснительность Людочки была притчей во языцех всей конторы, поэтому ей регулярно попадало на планерках и за себя, и за других девочек из ее смены. А сколько слез она выплакала после работы - знала только старший менеджер Катя, жалостливая и добрая брюнеточка, сидевшая с другой стороны. Катя ковыряла в тарелке дежурный оливье и чему-то улыбалась. Было видно, что мыслями она давно уже не здесь.
Зинаида Николаевна, главбух, юркая немолодая женщина с преждевременно пожелтевшим от бумажной работы лицом, оживленно беседовала с двумя девушками-менеджерами. Они увлеченно щебетали с ней о секретах приготовления борща и кулебяки. Признанный кулинар, главбух всегда была рада поделиться своим богатым гастрономическим опытом с каждым, кто согласился бы выдержать минимум полуторачасовую лекцию на столь романтические темы, как мясо по-французски, салат "Мимоза" и торт "Медовый каприз".
Разговоры за столом становились всё громче и раскованнее, смех всё веселее и звонче. Женщины раскраснелись, расслабились, кто-то предложил включить музыку и потанцевать. Коллектив тут же с энтузиазмом откликнулся. Одна только завскладом с неудовольствием произнесла:
- Да будет вам, девочки, ну, не на танцульках же мы, и так хорошо сидим, разговариваем, кушаем...
Секретарша Леночка состроила нарочито жалобную гримаску:
- Тонь, да ведь праздник все-таки, хочется не только кушать, но и танцевать, смеяться, любить, наконец! Так много всего хочется - ну, хотя бы один день в году почувствовать себя женщиной в полном смысле этого слова!
- Ну, уж ты-то женщиной чувствуешь себя каждый день! - ядовито парировала монументальная Антонина.
Всем стало неловко. Это был прямой и не очень тактичный намек на неформальные отношения Леночки с Генеральным. Секретарша сразу напряглась и приготовилась дать противнице достойный отпор.
- Так, дамы, брек! - как всегда вовремя вмешалась в назревающий скандал Катя. - Сегодня у нас праздник весны и любви, вот и будем любить друг друга, хотя бы внешне! Кстати, идея, а почему бы нам не поговорить о любви? Сейчас еще только три часа, до вечера времени много... Потанцевать мы всегда успеем, а то после танцев какие ж разговоры? Вот, например, взять хотя бы... первую любовь!.. Это всегда прекрасно и романтично!
Она мечтательно улыбнулась и закрыла глаза. Видно, у Кати и в самом деле всё было прекрасно и романтично, как в штампованных женских романах. Правда, она до сих пор была не замужем, значит, как и в этих романах, всё закончилось на самом интересном месте, а дальше началась проза жизни, к романтической любви уже не имеющая никакого отношения.
Главбух с усмешкой взглянула на старшего менеджера, поджала губы и сказала:
- А что, первая любовь - это прекрасная идея. Только бредовая. Во-первых, дело это сугубо интимное, так тебе тут и расскажут всё! Во-вторых, не так уж и весело - прощаться с первым серьезным чувством, не за праздничным столом бы говорить об этом. У меня, например, вообще всё закончилось печально. Я узнала, что он женат, только через два года после нашего первого свидания! Женат на женщине старше него на 21 год, точнее, на ее деньгах! Немудрено, что его на молоденьких тянуло, кобеля!
- А мне, наоборот, эта тема нравится, - неожиданно промурлыкала Леночка. - Ой, девочки, какие глупости мы совершаем в юности. Я, например, из-за своего первого мальчика перекрасила волосы в ярко-оранжевый цвет, сделала пирсинг языка и совсем забросила учебу - в школе меня видели, от силы, раз в неделю! Даже частенько не ночевала дома - родители, понятно, с ума сходили, а мне было всё равно - я тогда совершенно потеряла голову!
- Ну а потом? Чем дело кончилось? - полюбопытствовала главбух.
- А потом... Потом появился другой мальчик! - секретарша лучезарно улыбнулась и посмотрела на свои длинные ноготки с французским маникюром. - И всё повторилось заново!
- Ну, понятно... Значит, голову свою ты так с тех пор и не нашла! - съязвила Зинаида Николаевна.
Леночка вспыхнула и собралась ответить тоже какой-нибудь колкостью, но передумала, лишь презрительно повела плечиком, мол, что с тобой, старой калошей, спорить! И уже глядя на Дениса, почти пропела:
- Молодость и красота всегда вызывают зависть, правда, мой золотой?
- А вот мне интересно, бывает ли счастливая первая любовь, а Кать? - вдруг спросила скромная Людочка, которая слегка расслабилась и поэтому сейчас держалась чуть смелее обычного.
Катя кивнула. Она раскраснелась от выпитого шампанского, ее немного развезло и отчего-то сильно захотелось задушевных разговоров.
- Нам было по шестнадцать лет, и все говорили, что мы очень похожи, даже внешне... Мы гуляли, ходили в кино, катались в Парке Горького на аттракционах, украдкой целовались под цветущими липами, даже провели пару недель у меня на даче, ну, конечно, ничего такого. Так, нежная романтичная дружба мальчика и девочки... А потом...
Что было потом, так никто и не узнал, потому что подвыпившая завскладом, иронично хмыкнув, прервала сладкие Катины воспоминания и пробасила:
- Кать, да лабуда всё это, знаем мы эти сказки, каждая из нас может сейчас тако-ое порассказать, из своей молодости, - мальчики-девочки, цветочки-поцелуйчики, а потом первый аборт - вот и вся романтика!
Антонина пьяно расхохоталась во внезапно возникшей тишине и продолжила:
- А вот интересно, что скажет по этой теме уважаемый Алексей Владимирович? Всё-то мы с вами, с девочками, обсуждаем наши дела любовные, а давайте-ка послушаем веское мужское слово! Человек он опытный, бывалый, в браке сколько лет прожил, и даже разводиться не думает. Чай, всё о любви знает!
- Ты что, Тоня, себе позволяешь? - зашипела на нее бухгалтер. - Говорила я - пьешь слишком много, увлекаешься! Алексей Владимирович, не слушайте вы ее, это она так, не думая, ляпает выпивши...
Она умоляюще взглянула на строгого начальника отдела продаж. Тот продолжал сидеть, полуприкрыв глаза и облокотившись щекой на руку. И вдруг неожиданно произнес совершенно трезвым усталым голосом:
- А знаете, девушки, я, пожалуй, могу вам рассказать кое-что... О своей первой любви.
Всем сразу стало неловко, как будто они вынудили его прилюдно раздеться.
- Ну что вы, Алексей Владимирович, может, не надо? Мы вот сейчас музыку включим, потанцуем, хотите? Я вас приглашаю! - Катя попыталась разрядить обстановку, встала и направилась к мужчине. - Да ну, что у нас, в самом деле, всё разговоры да разговоры одни...
- Нет, Катюш, спасибо, попозже мы с вами обязательно потанцуем...
Начальник отдела продаж благодарно улыбнулся девушке и взглядом усадил ее обратно на место. Все выжидательно замолчали. Помедлив, Алексей Владимирович негромко начал:
- Был я тогда очень молод, еще и восемнадцати не исполнилось, и служил в армии. Так получилось, что попал для прохождения службы в военный госпиталь. Занимался там всякими подсобными делами - и полы мыл, и на кухне помогал, и санитарил: больных ворочал, кормил, протирал, словом, всё, что санитару полагается, делал. А если нужно было, даже в операционной на операциях присутствовал - инструменты подавал. Людей там сильно не хватало, а я парнишка сообразительный и хваткий - всё на лету понимал. И работала в этом госпитале девушка-врач. Это я теперь понимаю, что была она так себе: невысокая, фигурка полноватая, в очочках, темноволосая, волосики всегда прибраны аккуратно, короче, серая мышка... Но были у неё удивительные глаза - серые, большие и очень глубокие. А выражение их я вам и описать не смогу, много в них было и мягкости, и нежности, и теплоты, и какой-то удивительной женственности. Смотришь в них и думаешь, что от такого взгляда и отрываться не хочется! Утонуть в нем хочется. Вот я и утонул. Влюбился первый раз в жизни. Не отходил от моей Женечки, всё норовил помочь ей, жалел очень - уж слишком она ответственная была, можно сказать, прописалась в госпитале, так переживала за своих больных. Бывало, чуть выдастся свободная минутка - сразу к ней бегу, мол, чего надо сделать? Ну, и она ко мне тоже относилась с теплотой, ласково называла своим спасителем. Это когда я ей бутерброды носил или яблоки - сама-то она даже поесть не успевала - всё с больными да с больными. Да и правду вам сказать, все ее любили - даже злющая санитарка баба Клава - ух, и боялись же ее больные, да что там больные, врачи боялись! - даже она на Женечку никогда не сердилась, только приговаривала: "Нашей бы Женечке да по сердцу женишка!"
Начальник отдела продаж налил себе минералки, залпом ее выпил. Потом внимательно оглядел притихшую аудиторию, нахмурился и, будто собираясь с силами, продолжил:
Однажды пришел я рано утром в госпиталь, захожу в ординаторскую, как всегда Женечку проведать - никого. Ну, думаю, может, совещание у заведующего или операция экстренная - такое частенько у нас бывало. Выхожу в коридор, вижу санитарку Любу. Несется она ко мне и на ходу кричит: "Тебя Павел Иванович в операционную срочно требует, операция там у них тяжелая!" А Павел Иванович - это наш заведующий, и уж если он сам оперировать решил, значит, действительно, сложный попался случай. Побежал я в опер-блок, быстро продезинфицировался - и в операционную. А навстречу мне старшая медсестра выходит, глаза красные, нос опухший. Прошла мимо и даже не поздоровалась, не заметила меня. "Что такое?" - думаю. Открываю дверь в операционную и как вкопанный останавливаюсь. На каталке, на которой больных перед операцией привозят, лежит моя голубушка, Женечка! Лицо бледное-бледное, губы синие, под закрытыми глазами серые тени. Укутана она белой простыней, да так, что и дыхания незаметно, и непонятно, жива она или уже нет. Вокруг врачи суетятся, медсестры инструменты готовят, а я никого не вижу, ничего не замечаю, всё на нее, лебедушку мою, гляжу. Как во сне слышу какие-то слова, ко мне обращенные, но понять их не могу... Перед глазами всё плывет, а в ушах шум стоит, будто на вокзале нахожусь. Смотрю, снимают ее с каталки и перекладывают не то на стол, не то на кресло, шут его разберет. Но я-то уже парень ученый был, смекнул, что операция гинекологическая предстоит. Анестезиолог вокруг нее забегал, а я вроде как маленько очнулся, даже Павла Ивановича разглядел. А он манит меня пальцем и говорит: "Леша, ты что, не слышишь? Давай, иди сюда, инструменты подавать будешь, у нас-то сейчас еще две операции идут! Сам понимаешь, как ты здесь нужен - Женечку ведь оперируем!" Хотел я спросить, что с ней, да не смог - губы, как деревянные, не раскрываются.
И вот началось. Уж и не помню, что и как делал Павел Иванович в Женечкином теле. Только я, прямо скажу, и смотреть-то туда боялся, где операция шла. Мне казалось страшным кощунством, что кто-то, пусть даже сам заведующий, будет трогать святая святых моей голубки. Да не то что трогать, а резать, пережимать, растягивать, выворачивать, протыкать иглами! Попытался я на Женином лице глаза сфокусировать. А у нее голова запрокинута, и аппарат искусственного дыхания стоит - лица-то и не разглядеть. Подаю инструменты, а сам про себя думаю: "Только не смотри, только не смотри вниз!" Страшно! Но на свою беду не удержался, поглядел... А как увидел кровавую рану с зажимами, так будто во мне что-то надломилось. И ведь не первый раз на операции присутствую, уж, кажется, насмотрелся и крови, и всего... А здесь... Сначала жалко мне девушку стало до невозможности, аж до слез! Вспомнилось почему-то, как она больных оперировала вот на этом же столе, а теперь, по какой-то злой иронии, сама здесь лежит! Но это поначалу я так подумал. А потом...Смотрю на раскуроченную Женечку, и так тошно мне вдруг сделалось, такая волна отвращения к ней поднялась и даже гадливости. Смотрю и думаю, неужели я ее любил?! Такую вот, с болезненно-белым лицом, с бледными ногами в голубых прожилках вен, бесстыдно раздвинутыми, со всем тем, что сейчас вызывает у меня лишь дрожь омерзения и спазмы тошноты. Отвел я взгляд, а всё равно перед глазами стоит это видение. Да и сейчас я вижу всё как тогда, живо и осязаемо.
Так и закончилась моя любовь в одночасье. Операция прошла успешно. Как я позже узнал, Жене еще с вечера нездоровилось, но она молча терпела и утром вышла на работу. Вот там-то ей и стало по-настоящему плохо. Хорошо, вовремя ее на операционный стол положили, а то еще бы немного... Киста в матке у нее была...
Рассказчик помолчал, потом вздохнул и вновь продолжил:
- После операции стал я Женю избегать, как-то брезговал ею, что ли. Только подумаю, бывало, о девушке, и представляется мне всё та же чудовищная кровавая дыра... А вскоре меня перевели по моей просьбе в другое отделение. С Женей мы если и встречались, то очень редко, в лифте или в холле больницы. Я с ней здоровался, но всегда старался отвести глаза, не мог побороть тех воспоминаний. Мне кажется, она всё тогда поняла, - девушка-то неглупая, - поняла и простила, знала, что я еще совсем мальчишка зеленый. А у меня на душе остался осадок на всю жизнь. Черт его знает, может, и не любовь эта была. Если б любовь, так разве сбежал бы я так позорно? Бросил бы Женечку в такой ситуации? Она ведь после той операции еще месяц в стационаре пролежала! А я так и не нашел в себе смелости ее навестить!..