3 июля 1688 с трех сторон к первому дому у каменного моста в Плимуте приближались четыре человека.
Первый из них, юноша не более двадцати трех лет, плыл на плоскодонной лодке сверху по течению. Вода на веслах уже была солоновата от близости залива Коусэнд. Единственное, что лежало на дне лодки, - небольшой, но тяжелый мешок из оленьей кожи. Пятиунцивую золотую застежку плаща юноша заколол, повернув камеей внутрь, но чистое золото поблескивало в складках сукна под каждым фонарем. С прозрачного некрасивого лица не сходило выражение страха. Гребец едва справлялся с течением и постоянно озирался, боясь пропустить нужный дом: грести назад было бы выше его сил. Когда в окнах домов над каналом зажигался свет и в проеме показывалось чье-то лицо, молодой человек надвигал шляпу на глаза, прятал подбородок в плащ и тихонько бормотал: "Все будет нормально, все будет хорошо".
Со стороны рыбного рынка по мостовой шли два молодца с общей длинной лестницей на плечах. Из-под вислополых черных шляп торчали только подбородки. Они весело шли в ногу, и на боку каждого висел тесачок.
С третьей стороны, из переулков за рынком, небыстро, но целеустремленно двигался доктор Пенн. Накануне он получил от лорда Мередитта вознаграждение за рейд с Финдли на борту и вкупе с вознаграждением - возможность сойти с корвета. "Память герцога Мальборо" стояла на якорной стоянке там же, где и в день, когда Финдли еще был жив.
Начиная с полудня Доктор Пенн побывал "У Трех золотых львов", "У Стервятника", "У маленького кита" и теперь возвращался в заведение "Под тремя окнами", где оплатил вперед комнату. Бугристая мостовая то и дело пыталась его остановить, но док сохранял целеустремленность. Наконец, он вышел к дому, который показался ему похожим на ночлежку "Под тремя окнами", отыскал дверь, встал на каменную ступень каблуками обоих сапог и взялся за дверной молоток. В первый раз ему в руку вместо ручки молотка сунулся горшочек с бутоньеркой из фиалок - второй такой же висел привязанный цепочкой к чугунному завитку с другой стороны двери. Пенн разжал пальцы, снял с них липкие синие лепестки и со второй попытки схватился точно за ручку молотка. Качнувшись взад-вперед, поднял ее и стукнул в дверь.
Хозяин услышал стук в дверь и занервничал. Он ожидал гостей, но не с парадного входа, и глянул на улицу из-под занавески, прежде чем подойти к двери. Увиденное успокоило хозяина: всего лишь поздний гуляка, который блуждал один и, несмотря на крайнюю степень опьянения, не стучал бутылкой в окно, выкрикивая богохульства. Хозяин предположил наиболее вероятное и не ошибся: перед ним судовой врач, который посчитал ниже своего достоинства напиваться с матросней, потому теперь в одиночестве совершает свое удивительное путешествие.
- Мессер, сожалею, все занято, - сообщил хозяин, приоткрыв входную дверь на ширину стопы.
Пенн собрался с силами и отчетливо произнес:
- Оплачено.
Хозяин сделал брови домиком.
- Мессер, я вас уверяю, вы бронировали апартамент в другом месте. Вспомните название, и я вам подскажу кратчайший путь.
Пенн нахмурился, попытался сфокусировать взгляд на собеседнике, вдохнул и выдохнул несколько раз, прежде чем почти без помарок произнести:
- Под тремя окнами.
- Это рядом, вы ошиблись всего двумя перекрестками. Позвольте, - хозяин протиснулся в дверь, которую окаменевший от вина гость мешал открыть широко, и стал показывать путь рукой. - Обойдете эти дома слева, взойдете на этот мост, на той стороне реки повернете вновь налево. А там уж спросите, там близко.
Пенн молча кивнул и освободил крыльцо.
В это время юноша в лодке оглянулся вокруг еще раз и увидел, что, по приметам, прибыл туда, куда стремился. Прямо перед ним дышала сквозняком холодная черная арка моста, по левую руку наматывало водоросли мельничное колесо, по правую в реке отражался дом в два этажа, и к воде от его черного ход вела вставленная в нишу каменного берега лестница. Юноша встал в полный рост и тут же присел, расставив руки, потому что лодка опасно закачалась. Он успел ухватиться за плеть плюща и кое-как притянул свой челн к стене. Там нащупал под покровом пятипалых листьев кольцо и немало времени потратил, приматывая к нему конец с носа лодки. Затем нагнулся, нашарил под банкой еще один моток веревки и увязал один конец вокруг горла мешка, а второй закрепил на втором металлическом кольце, скрытом плющом. Затем юноша тщательно проверил крепость обоих узлов и только потом, присев на корточки, опустил в воду мешок - осторожно, чтобы не раздалось ни малейшего плеска. После вновь неуверенно поднялся на ноги и ухватился за лесенку к крыльцу. Поначалу дело пошло неплохо, но стоило юноше поставить одну ногу на нижнюю ступень, лодка, принайтованная только носом, стала разворачиваться перпендикулярно течению. Путешественник закричал высоким голосом и повис на лестнице. На крик из окна высунулся хозяин.
- О, это вы! - крикнул он. - Осторожнее, прошу вас. Сейчас я открою дверь.
Юноша успел сам забраться за самый верх лестницы, пока ему не подали руку и не помогли ступить на землю.
- Где же ваши вещи?! - воскликнул хозяин, пока его гость отряхивал кулоты на коленях и проверял, не порвал ли чулки.
- Все необходимое - при мне, - твердо ответил юноша.
Тем временем у моста Пенн столкнулся с обоими молодцами в обширных шляпах и их лестницей. Ведомый собственной звездой, док попытался пройти прямо между ними. Парни ни с кем не желали ссориться, поэтому, видя джентльмена под штормовым компасом, дружно крякнули и приподняли лестницу над головами, чтобы прохожий проходил там, где ему нравится, раз у него праздник. Хоть Пенн и был небольшого роста, нижним краем лестницы молодцы все же сняли с него шляпу. Пенн прошел еще несколько шагов, прежде чем ощутил, что ветер стал бросать ему в лицо его негустые кудри, поэтому остановился, обернулся и указал рукой на того лестничных дел мастера, который шел позади. Бог знает, что хотел этим сказать. Парняга сам заметил случившееся, поставил на землю свой конец лестницы, поднял шляпу дока, отряхнул ее и подал со словами "ваша шляпочка, дядя". Пенн посмотрел на него хрустальным взглядом и спросил:
- Под тремя окнами?
Собеседник понял, что дела у загулявшего джентльмена совсем плохи, поэтому сам надел на него шляпу, поправил, чтобы кокарда была справа, подхватил лестницу на плечо и на прощание крикнул:
- Несомненно, дядя.
Пенн остался на перекрестке рассматривать что-то вдалеке, время от времени поворачиваясь на каблуках то в одну сторону, то в другую.
Тем временем в доме у моста начали разворачиваться события, роковые для некоторых участников. Хозяин пригласил молодого человека в дом и провел его к лестнице, уходящей под землю. "А вот и мистер Лоренц!" - крикнул он и толкнул гостя в спину, чтоб тот шел вперед. Подвал в доме был устроен особым образом. Вниз вела достаточно крутая, но все же оснащенная перилами лестница, и внизу гостя не ждали полки с бочками и ящики с капустой. Пол был замощен камнем, в пустых стенах проделаны ниши для светильников. Длинное пустое пространство уходило в темноту, и в самом дальнем, практически неосвещенном углу стоял единственный предмет мебели - кресло. Сейчас его занимал хорошо одетый гость. Оттого, что в комнате не было ни другой мебели, ни окон, невозможно было понять, высок этот человек или мал ростом, но его необыкновенно горделивая осанка заставляла поверить, что он исполин. Юноша спустился из более ярко освещенных комнат первого этажа и моргал, привыкая к темноте. Лицо сидящего оставалось для него в полной тени, в круг от свечи попал только один ботфорт золотистой кожи с золотой пряжкой. Неизвестный встал и сделал шаг навстречу. Как только свет упал на его лицо, юноша попятился и опустил глаза. Вытянутую, одутловатую физиономию мужчины покрывал толстый слой пудры. Глаза-щелки между набрякшими веками смотрели остро; не представлялось возможным определить их цвет. В пудре совсем пропали и брови, и ресницы. Этот человек был и похож на свои портреты, и казался карикатурой на них. Недавно он пил или ел, после чего обмакнул губы салфеткой, и теперь в углах рта, где не было пудры, стала видна его собственная кожа, покрытая красным морским загаром, вся в мелких морщинкам и трещинках. В правой руке мужчина держал трость черного дерева.
- Ваше величество, - без голоса сказал молодой человек и согнулся в глубоком поклоне. Он так и продолжил говорить, в позе почтения и ужаса, с разведенными в стороны руками, держа лицо параллельно полу, словно обращаясь к своей левой туфле. - Я глубоко поражен отвагой, с которой... по причине которой...
- Я ничего не боюсь, - скрипуче ответил король Джеймс Стюарт и перебросил трость в другую руку. "Кроме своих подданных", - сказал бы с ненавистью доктор Пенн, если бы вышел в эту минуту из темноты. Однако Пенн именно в эту минуту путешествовал от стены к стене на волнах высокого и ровного опьянения, пока ноги вновь не привели его на крыльцо с фиалками.
- Ближе к делу. Что у вас есть? - спросил Джеймс.
- Я привез доказательства существования Золотой горы, - юноша, наконец, выпрямился. - Это золотые булыжники, то есть булыжники из золота. Камни. Обломки. Мешок золотых булыжников, которые набрали голландцы, которые...
- Излишне, Лоренц, - проскрипел Джеймс. - Я знаю о существовании Золотой горы больше многих и знаю, что это непреложный факт. Меня интересуют другие доказательства: доказательства того, что вы подлинно знаете к ней дорогу.
Юноша растерялся, а хозяин, который тенью стоял за порогом, не мог скрыть беспокойства. В это время Пенн, который так и кружил бестолково подле того же дома у канала, поднял голову и увидел, что с перил каменного моста в мансардное окно дома ползет лестница. Вот незапертые ставни с легким звоном распахиваются, и лестница твердо ложится на подоконник. А вот уже и двое молодцов бодро бегут по лестнице практически над головой дока: видны подошвы их башмаков. Пенн протянул руку к горшочку с фиалками, замер и сделал-таки правильный выбор: взялся за дверной молоток.
- У нас немало доказательств, - вернул своему голосу уверенность юноша и сделал еще один полупоклон с изящным креном вправо. - Рисунки, какие возможно сделать только с натуры; грамота за подписью эфиопского епископа...
- Если будет позволено, я думаю, вид золотых булыжников как ничто иное убедило бы в достаточности его информированности, если бы он показал их, - вставил слово хозяин.
- Я бы взглянул на подпись епископа, - повысил голос Джеймс. - Документ у вас?
- Чтобы доставить его, потребуется не более двух дней, - ответил юноша с красивым поклоном на левую сторону.
В это время раздался негромкий и неровный стук во входную дверь. Хозяин обернулся и увидел кого-то на лестнице между первым и вторым этажами. Он не удивился, но начал отчаянно жестикулировать: мотал головой, запрещающе грозил пальцем, выставлял вперед ладони и наконец зашипел: "Рано!" Его отчаянной жестикуляции не видел Лоренц, стоявший к хозяину спиной; не замечал сигналов его величество Джеймс, лишенный инстинкта самосохранения в той же степени, что и совести; но главное - не разглядели запрещающих жестов и за стуком собственных подошв не расслышали слова "рано" те, к кому оно было обращено.
Через несколько секунд в комнате без окон смешалась куча-мала. Некто в черном ворвался в дверь мимо хозяина, бросился на мистера Лоренца и воткнул ему тесачок в печень. Второй в черном налетел следом и тоже причинил рану несчастному, но промахнулся и, вместо того, чтобы перерезать ему горло, полоснул его по щеке.
На руке Джеймса навсегда остался шрам от куска черепа капитана, которому на борту "Золотого дьявола" в паре шагов от герцога Йоркского разнесло ядром голову, и его подобные вечеринки только бодрили. Он подскочил к дверям и ударил первого нападавшего в лоб набалдашником трости. Тот охнул и сел, оставив нож в печени Лоренца. Второй увернулся от удара, но его величество Джеймс ловко вынул пистолет из-за голенища и, держа обоих разбойников на мушке, отступил к креслу, одним пинком отбросил его к стене и открыл себе путь к двери в половину человеческого роста; за ней и скрылся, хотя его никто и не думал преследовать.
- Он еще не сказал, где золото! - в голос закричал хозяин. - Эх, вы! - и повернулся к Лоренцу с выражением неуместного сочувствия на лице. Тот держался за правый бок своими длинными пальцами и смотрел на всех троих скорее ошарашенно, нежели с ненавистью или страхом.
- Теперь и не скажет... Я пойду посмотрю в его лодке, - сказал второй разбойник и вышел. Первый сидел на полу и сучил ногами от боли; рана на лбу обещала быструю потерю крови, несколько минут тошноты и приятное забытье перед агонией, но разбойник пытался подняться и пойти за своим товарищем, чтобы не дать ему одному найти сокровище.
Хозяин засопел. Он хотел сам сбегать и на всякий случай лично осмотреть лодку, но боялся оставить Лоренца: вдруг тот все же решит рассказать, где его вещи. Вряд ли он бросил их под открытым небом.
- Черт с тобой. Посмотри в лодке и зови врача, он от мельницы в третьем доме на той стороне! - крикнул хозяин.
Тем временем Доктор Пенн пошел по мосту до середины и обратно, где, словно в первый раз, увидел проложенную от мостовых перил к открытому окну лестницу. Док легко взгромоздился на перила и посмотрел в пятнадцатифутовую бездну под ногами. Далеко внизу, в желтом прямоугольнике света от окна первого этажа, можно было различить мелкую брусчатку. "Только дурак пошел бы над этой пропастью", - громко объявил Пенн и, непринужденно балансируя шляпой, перебежал по лестнице на крышу и нырнул в окно.
Хозяина же охватила тревога - ведь, прежде чем в дом ворвались убийцы, в парадную дверь вновь стучали, и то могло быть неспроста. Он оставил на некоторое время Лоренца, прошел в кладовку, вынул из-под корзины брюквы пистолет и пульку, зарядил с пыжом из кусочка пергаментной обертки от яблока, поднялся на первый этаж, вошел в неосвещенную комнату и из окна стал следить за оставшимся в живых сообщником. Тот как раз стоял на берегу и заглядывал сверху в лодку. Хозяин поднял пистолет, утвердил для точности локоть на подоконнике и взял затылок своего подельника на прицел. Тот же, заглянув низ и увидев пустое днище, в досаде махнул рукой и, нисколько не заботясь о наказе вызвать врача, шмыгнул в переулок и был таков. Он полагал, что пустая лодка была его неудачей, однако сам только что выиграл еще около тридцати лет жизни. Увидев, что разбойник разочарован и не собирается спускаться в лодку, хозяин медленно опустил пистолет. В ту же секунду на верхнем этаже раздался грохот. Хозяин поднял пистолет дулом вверх и прислушался, готовый ко всему. Никаких шагов он не услышал - ни громкого топота обутых ног, ни шлепанья босых. Кто бы ни оказался сейчас на втором этаже, он затаился там. Бесшумный, как тигр, в своих войлочных домашних чунях, хозяин поднялся по темной лестнице на второй этаж. Луна глядела прямо в слуховое окно в мансарде, освещая пятачок пола перед следующим пролетом лестницы, ведущим под крышу. Сейчас ступени последнего пролета были у хозяина прямо над головой, и там, на этих ступенях, что-то происходило. Трудно было сказать, что же там творится, но старый пройдоха шестым чувством, кожей на лысой макушке ощущал движение или едва различимые звуки. Держа пистолет перед собой, он пошел дальше. Достиг освещенного луной пятачка. Развернулся лицом к крыше. На верхних ступенях было черным черно, и на границе с тьмой что-то слабо шевелилось. Хозяин напряг зрение: это были луковицы. Выброшенные кем-то из корзины над притолокой, большие и маленькие, они лежали на ступенях и все еще перекатывались с бочка на бочок. Кто-то опрокинул корзину и затаился. Опрокинул и затаился. Хозяин пошел вверх, в темноту, тыча вперед дулом. На восьмой ступеньке он испытал необъяснимый приступ страха и понял, что рехнется, если не добудет огонь. Нетвердой рукой он нашарил в кармане фартука свечку, присел, чтобы зажать ее между коленей, достал огниво и выбил искру на фитиль, когда выпрямился, столкнулся нос к носу с привидением. Выхваченное огнем свечи из тьмы, на хозяина смотрело лицо худое и нездоровое, как у испанского Христа. Белесые, слегка навыкате глаза в резком желтом свете казались лишенными зрачков.
- Напугали, мессер! - рассмеялся хозяин и скоренько спрятал пистолет в фартук. - Это же чудо, что вы здесь! Мне никто сейчас так не нужен, как вы!
Док поприветствовал его рассеянным "А?"
- У меня в подвале тяжело раненый ножом в бок. Прошу вас, он мне очень дорог, примените все свое искусство. Я ведь не ошибся, вы врач?
- С корвета "Память герцога Мальборо", - внятно и чуть нараспев ответил доктор Пенн.
Подглядывающий
Днем 4 июля лорд Мередитт собрал свою команду в бывшей каюте лорда Финдли. От постояльца, чей прах сейчас поджаривался в металлическом саркофаге на повозке, медленно огибающей залив Коусэнд по дороге в Лондон, в апартаментах на корвете остались только настольные часы с чудовищными мордатыми путти. Они держали своими культяпками циферблат и глядели в разные стороны, выпучив глаза и надув губы, надменностью лиц уже гораздо более напоминая прежнего владельца, чем его земная оболочка в своем нынешнем состоянии. "Память герцога Мальборо" на якорной стоянке било короткой волной, от каждого толчка часы сдвигались по суконной поверхности для письма секретера на полшажка к краю.
Лорд Мередитт сел в некогда для Финдли принесенное на борт кресло. Капитан, лейтенант и прочие расположились по обе руки от него, прислонившись к переборкам, а сержант Койн - между бимсов, чтобы иметь возможность не горбиться. Никто поводу собрания не выказывал радости, только сержант сиял улыбкой. Ближе всех к выходу стоял доктор Пенн. Он смотрел на качающиеся под потолком фонари, и их колебания не то помогали ему бороться с тошнотой, не то усугубляли ее.
- Вчера ночью в "Совиной мельнице" произошло убийство! - объявил Мередитт с большим воодушевлением в голосе. - Вы должны знать об этом. И, поскольку я всем вам доверяю, вы будете знать об этом в мельчайших подробностях. Убитый, некто Лоренц - лицо sine nobile, и я не мог очутиться в орбите судьбы несчастного, если бы в его последнюю минуту с ним рядом не оказался...
- Не стоит благодарности, - отозвался из дальнего угла Пенн.
- Совершенно верно! Не стоит! Потому что я бы определенно упустил немалую выгоду, если бы с ним рядом не оказался Койн!
Сержант зарделся и бросил быстрые взгляды на капитана и лейтенанта - заметили ль его триумф? - но те в его сторону не смотрели.
- Я пролью свет на некоторые события того вечера, - продолжил Мередитт. - Как все вы (кроме дока) помните, вчера я отпустил команду на берег с инструкцией останавливаться всем в одной гостинице. Я был удивительно прав, делая такое уточнение. Потому что иначе Пайк не обратил бы внимания, что наступила полночь, а доктора все нет, и не уговорил бы Койна...
- Однажды, - перебил его Пайк, - мне уже пришлось выслушивать претензии от капитана по поводу того, что Пенн напился и потерялся, я всего лишь не хотел вторично...
- Лейтенант, - повысил голос Мередитт.
- Прошу прощения. Всего лишь хотел объяснить свое поведение, чтобы не создалось ложного впечатления, будто я беспокоюсь о Пенне.
- Больше никто не хочет вставить слово? - оскалился Мередитт. - Тогда продолжим. Койн начал обходить все кабаки в городе и оказался в "Совиной мельнице", где ему не открыли. Но наш сержант проявил недюжинную проницательность, заключив, что дело нечисто...
Действительно, накануне вечером Койн оказался у дверей "Совиной мельницы". В доме не горело ни одно окно, и, если бы Койн заметил переброшенную через перила моста к фронтону лестницу, он бы с первой минуты заподозрил неладное. Однако он насторожился только в тот момент, когда обошел здание вокруг и увидел хозяина, спешно запирающего дверь черного хода. При виде незнакомого здоровяка владелец гостиницы попятился, обернулся и как был в домашних туфлях и в фартуке прыгнул в реку. Он так испугался за свою жизнь, что с небывалым искусством, не потревожив речную поверхность, проплыл под водой до самого моста и вынырнул под ним, полностью невидимый в черной тени. Сколько бы Койн ни наставлял пистолет на волны и не требовал страшным голосом показаться и объяснить причины своего поведения, ответом ему была тишина.
К счастью, ключ остался в замочной скважине. Койне решил воспользоваться этим и беспрепятственно вошел в гостиницу. С порога он громко назвал себя и потребовал отвечать, есть ли кто живой. Вопрос пришлось повторить трижды, прежде чем в ответ послышалось нечленораздельное мычание откуда-то из подпола. Сержант долго ходил и спотыкался в темноте, не в силах понять планировку комнат, пока в это же самое время отряд солдат числом около двадцати двигался от крепости к тому же злополучному мосту. Солдаты бежали трусцой, а позади них шагом ехал всадник в глубоком капюшоне.
Долго ли, коротко ли, но Койн отыскал огарок, сумел выбить искру на фитиль и раздуть его, благодаря чему нашел вход в подвал. Посветив с лестницы, он увидел одного мертвеца, развалившегося у стены, другого, который перед смертью пытался подтянуть ноги к подбородку, и разглядел руку в знакомом длинном кружевном манжете. Сержант с предосторожностями спустился ниже: в одной руке свечка, в другой - палаш, ибо мало ли, а от испуга чуть не разрубил потолочную балку, когда на пламя огарка напал сумасшедший мотылек. Оказалось, больше в подвале бояться было некого. Койна ожидали два покойника: один - умерший от размозжения головы, другой - от ножа в брюхе; единственным живым был доктор Пенн, который сидел на полу в алкогольной прострации, время от времени проводил рукой по спине зарезанного и бормотал: "Ничего, скоро пройдет".
- Элб, я тебя ищу, - сказал сержант в манере, в какой это сказал бы Литтл-Майджес. В присутствии посторонних Койн говорил с доком менее фамильярно. - А ты тут, в кровище сидишь... Не ты ли их прикончил? Не обращай внимания, шучу. Ну-ка поднимайся и пойдем отсюда. Нет, погоди, надо взглянуть, что при них есть, - и принялся ощупывать у одного карманы, ничуть не смущаясь его разъехавшихся в стороны глаз.
Док вяло протестовал, но, когда Койн не нашел ничего достойного внимания при первом покойнике и принялся переворачивать труп Лоренца, схватил мародера за рукав и внятно произнес "оставь его в покое".
- Тут что-то есть! - весело отозвался Койн.
Тесак, пройдя через одежду в подреберье убитого, пригвоздил к его голому (и очень холодному теперь) боку небольшую кожаную папку. Чтобы освободить ее, Койн выдернул орудие убийства и бросил здесь же. Золотую пряжку плаща он заметил, но не тронул, так как вещь броская. Папку отер чужой полой и принялся прощупывать. Внутри точно находились монеты, скрипела под пальцами бумага. "Это не наше", - пытался сказать ему Пенн.
Тем временем солдаты бежали по мосту, за их спинами начинало светлеть небо.
Койн прихватил папочку, взвалил дока на закорки и вышел на улицу. В то время как два десятка солдат вынуждены были, спустившись с моста, пробежать кривым проулком, чтобы вернуться к "Совиной мельнице", Койн юркнул под мост и поднялся на него с противоположной стороны, не замеченный никем, кроме человека с плоским неевропейским лицом, который сидел на берегу. Его рук не было видно в зарослях осоки - разделывал он только что пойманную рыбу или делал что-либо иное, никто не мог сказать. Неизвестный свидетель того, как сержант с пыхтением поднимает неожиданно тяжелого дока по ступеням на мост, сидел весь в тени прибрежной опоры и провожал Койна взглядом. На плоском лице играла бессмысленная сардоническая ухмылка; одна бровь выше другой, широкие приплюснутые губы сложены уголками вверх; бывают лица, наделенные вечной усмешкой. Неизвестный варвар склонил голову, прислушиваясь, в какую сторону протопал над его головой Койн, затем привстал, отошел на пару шагов к чистой воде, вымыл руки, поднялся и скорым шагом двинулся по направлению к гавани. Через несколько минут, когда ни его, ни Койна, ни солдат поблизости уже не было, течение вынесло из водных зарослей и повлекло по направлению к морю тело человека в фартуке.
- Это, - Мередитт поднял над головой перевязанную грязной лентой папку формата in octavo, - стоит денег, которые получает Койн за службу. Изучив добытые им материалы и допросив, увы, мало на что пригодного Пенна, я в целом восстановил картину событий вчерашнего вечера. Слушайте внимательно, вам будет полезно знать, что там произошло. Убитый и оставшееся неизвестным третье лицо назначили встречу в "Совиной мельнице", чтобы заключить обоюдовыгодную сделку. Третье лицо было готово внести большие деньги за сведения, которыми владел убитый. Убитый же, еще не будучи таковым, намеревался предоставить доказательства истинности своих слов - некий ценный предмет. На эту ценность покусился держатель "Совиной мельницы". У него был сообщник, которого хитрый сукин сын прикончил, как только тот помог ему справиться с Лоренцем, после чего коварный держатель притона исчез с этим ценным предметом. Недальновидный торгаш! Черт с ним, у нас в руках есть нечто более важное. - Мередитт достал из папки вчетверо сложенный листок, развернул его и продемонстрировал всем. - Вы видите, это карта. Карта без словесных пояснений, только береговые очертания. В центре - некий треугольник. Иному человеку эти очертания не сказали бы ничего, но я, применив обширные познания в определенных областях, а также способность обобщать и расчленять, установил, что обозначено этой пирамидой. Это Золотая Гора - та самая, которую тщетно искали принц Руперт и адмирал Холмс. А ценный предмет, ставший причиной гибели Лоренца, есть не что иное, как камни с этой горы, то есть слитки чистого самородного золота.
- Поймать бы негодяя и посмотреть на эти слитки, - заметил Литтл-Майджес. Он прекрасно понимал, к чему приведет сегодняшнее собрание: к тому, что всем придется бросить не пропитое обратно в карманы и собираться в самую гущу экваториальных штилей, к малярийному берегу Слоновой Кости. Не один Мередитт слышал о Золотой Горе в Африке. Молва помещала скалу из чистого аурума в самое сердце непроходимых болот между экватором и тропиком рака, в верховья вязкой и зловонной реки, даже устья которой еще никто не отыскивал. Зная все это, капитан желал намекнуть, что одна только карта была бы слишком малым основанием для того, чтобы пуститься в путь.
- Мы не можем ждать, когда его поймают, - мотнул головой Мередитт. - Мы уходим из гавани сегодня. В крайнем случае - завтра. Можете отдавать распоряжения, капитан.
Сэр Юэн встал и твердым шагом направился к выходу. Неожиданно его схватил за локоть доктор Пенн. Мередитт поднял брови.
- Что такое? Разве ты не рассказал уже больше, чем мог?
Доктор Пенн поморщился от слишком громкого звука голоса и постарался ответить настолько твердо, насколько сумел:
- Никакой золотой горы нет. Я могу доказать это. Ее действительно нет.
Мередитт наклонился к нему и почти ласково сказал:
- Кто, по-твоему, чего-то стоит - Холмс или ты?
Корвет "Память герцога Мальборо" впервые готовился к переходу длиннее одного месяца, и впервые вести подготовку было велено в столь сжатые сроки. Бочки с водой на борт закатывали по двум доскам. Через грота-рей перебросили конец. С его помощью с пристани на корвет сгружали телка. Трое Джеков на палубе уже из последних сил удерживали конец, пока сержант Койн пытался сообразить, как опустить скотину на палубу. Рев раздавался до самого Пенли-пойнт. По двум доскам для бочек с пристани на борт и обратно носился Мередитт и подгонял работающих. Пайк стоял на шканцах со складским листом и фиксировал, что погружено, а что в спешке уронили за борт.
Доктор Пенн сидел на полубаке, на свернутом бухтой канате. Телку все-таки сломали ногу, и теперь рев стоял нестерпимый. Капитан Литтл-Майджес прошел мимо, поостерегшись ругать Койна, когда Мередитт поблизости, так что молча прошел к доку и сел рядом.
- Похож на покойника Финдли, - сказал Пенн и кивнул на бычка.
- Угу, - ответил кэп.
- Такой же губошлеп.
Некоторое время оба молчали.
- Что не так? - спросил Пенн.
Пытавшийся изображать спокойствие кэп взорвался.
- Ты не замечаешь, что не так? Какого черта ты его разозлил? - Литтл-Майджес указал глазами на Мередитта, который, возвышаясь над всеми матросами, через брань рассказывал им, как правильно носить тюки. - Мало тебе того, что он на корабле. Ситуация уже хуже некуда. Так он теперь еще и в бешенстве! И как это только у тебя получается!
- Я знаю, что мы идем в никуда. И я должен был промолчать?
- Вот удивил. Я знаю то же самое!
Они помолчали еще немного.
- К тому же ты не прав, и справедливо он тебя окоротил! - прибавил кэп.
- Разумеется, - сухо ответил док.
Литтл-Майджес заерзал. Ему стало неуютно и уже хотелось мириться.
- Если на свете есть золото, почему нельзя быть целиком золотой горе? - спросил он уже не столько раздраженно, сколько весело.
- Потому что, - вывернув шею, Пенн стал смотреть на выход их бухты, в открытый горизонт. - Потому же, почему есть на свете справедливость, но нет целиком справедливого государства.
Одновременно с корветом в Коусэнд Бэй к отплытию готовилась шхуна "Рид". Что бы о ней ни говорили, это был прекрасный корабль. Корпус, обитый ниже ватерлинии медным листом, защищал обшивку от морского червя. Двенадцатифунтовые пушки (по три с бортов и две на корме) имели удлиненное тело, благодаря чему били дальше. У каждой стоял ящик с приданным - книппелями. Две чугунные чурки, соединенные цепью - вот что такое книппель. Вылетая из жерла, эта сукина дочь бешено вращается вокруг собственной оси, разрывая такелаж и разбивая в занозы рангоут, когда ядро всего лишь делает в парусе одну дыру, которую можно залатать за два часа. Ядро пролетает над спиной прильнувшего к палубе солдатика, делает пролом в фальшборте и шлепается в море. Летящий по той же траектории книппель выворачивает бедняге позвоночник и оставляет на бортах шмотки легких. Книппель стоит своих денег.
Толстый лысый капитан Никлас Файбер прогуливался по палубе, вполглаза наблюдая за погрузкой оружия и сухарей, а время от времени доставал из-за обшлага подзорную трубу и наводил ее на "Память герцога Мальборо". На два шага позади, почтительно сложив руки, за ним ходил старший помощник. В его одежде было не по чину много позолоченного галуна: слабость недавно примерившего европейское платье человека иного происхождения. На его плоском лице играла ни к кому не обращенная язвительная усмешка.
На жаровне в капитанской каюте "Рида" лежал черный комок - дотла сгоревшая бумага, которую смяли, прежде чем поджечь. Рядом на капитанском бюро - распечатанный пакет. Если сопоставить две половинки разломленного сургуча, можно было получить печать Джеймса Стюарта.
Как Фрэнсис Герберт упал в море
На рассвете 5 июля корвет "Память герцога Мальборо" снялся с якоря, развернул сверху вниз прямые паруса, поднял стаксели и вышел из залива Коусэнд. В Английском канале, равно как у берегов Бретани, море кипело подобно рыбному пруду. На траверзе Ла Манша корвет прошел вперед мимо длинного каравана, направляющегося в Ост-Индию. Широкопалубные торговые суда с мачтами вдвое выше грота "Памяти", двигались как во сне. Их носы надрезали море и раскладывали его надвое по левой и правой раковине. Рядом шли корабли конвоя - узкие фрегаты с низкой кормой, чьи паруса топорщились, набитые ветром. Первым шел линкор с огромным флагом Ост-Индской компании. Какой блеск царил на этом корабле. Перед выходом в море его борта от носа до кормы украсили только что вырезанными фигурами бореев и апелиотов, и несомые ими гирлянды покрыли сусальным золотом. Офицеры и мичманы, одетые в кармин и индиго, не снимали своих камзолов, пока находились в широтах, где июльская жара была легкой. Толстые веселые матросы все до одного щеголяли в белых куртках. С полкабельтова было слышно, как на баке кто-то пилит на скрипке, и видно, как двое пляшут, сцепившись локтями. "Эхэй!" - кричал всем им капитан Литтл-Майджес и махал шляпой, а потом, повернувшись к доктору Пенну, с такой же веселой улыбкой сказал: "Они едут в ад, и каждый пятый - покойник".
- Вот что бывает с теми, кто мелочится! - громыхнул у них за спинами лорд Мередитт. Владелец "Памяти" возник на шканцах внезапно, и его появление заставило Литтл-Майджеса перестать опираться на планширь, принять менее развязную позу и надеть шляпу. Мередитт без одобрения поглядывал на линкор и презрительно приподнимал губу, оглядывая остальные корабли каравана. - Они уйдут и вернутся такими же бедными, какими уходили, а своим трудом заработают едва ли более, чем проедят в пути. Может, по возвращении хватит еще на пару сапог. Не к тому я веду вас.
Сказав это, сэр Юэн постоял еще, щурясь на солнце, и ушел в свою каюту.
13 июля "Память герцога Мальборо" достигла Бискайского залива. Здесь по-прежнему воды пестрели кораблями самых разных флагов. Не раз, а два-три раза в день по горизонту или в непосредственной близости проходили и дорогие соотечественники, и французы, и португальцы. Ветер благоприятствовал, и 20 июля корвет без приключений достиг Геркулесовых столбов. Отсюда Мередитт приказал взять мористее и уйти с хоженых торговых маршрутов. В беседе с Пенном Литтл-Майджес заметил, что это разумно.
Наступило 25 июля.
Утро этого ясного дня, благословленного душным солнцем и пугающе слабым ветром, капитан встретил на полуюте за пристальным рассматриванием западного полукружия горизонта в подзорную трубу.
- Милорд, а нас преследуют! - сказал он, когда Мередитт поднялся по трапу и указал на юго-запад, где в отдалении ясно различался силуэт гафельной шхуны. Сэр Юэн принял из рук Литтл-Майджеса трубу и посмотрел в указанном направлении.
- Вздор. Двухмачтовая калоша. И с чего ты взял, что она нас преследует, если она впереди? Совсем с ума сошел. Это потому что на берег в Плимуте не ходил, а здесь наверстываешь, - и Мередитт показал большим пальцам и мизинцем высоту бутылок, которые обычно появлялись на капитанском столе.
- Милорд, - вздохнул кэп, своим смиренным видом давая понять, что камень упал далеко от цели. - Она у нас на правой скуле с того дня, как мы вышли из Портимана. Кроме того, эта шхуна стояла с нами в заливе Коусэнд и, я думаю, отвалила оттуда одновременно с нами.
- Именно она? - Мередитту не нравились аргументированные возражения.
- Удлиненный бушприт, полностью обнаженный полуют с пушками, ни одного украшения по всему корпусу и смоляная полоса по вельсу. Это шхуна "Рид", где я провел четыре в задницу провалившихся года моей жизни, - быстро проговорил Литтл-Майджес. - В военное время "Рид" была авизо королевского флота, и сейчас это корабль его величества без ранга, а капитаном на ней по-прежнему Ник Файбер, чтоб он сейчас завтракал и подавился.
- За что ты его так?
- На "Риде" был увлекательный обычай пороть мичманов.
Мередитт рассмеялся, махнул рукой и повернулся, чтобы уходить. Но отчего-то прежде еще раз оглянулся на капитана. Тот смотрел на нанимателя с необычной для себя серьезностью.
- Когда мы придем на место, команда Файбера с нами разделается.
Сэр Юэн уже приподнял верхнюю губу, чтобы ответить и сказать, какой все это вздор, но еще раз встретился глазами с Литтл-Майджесом и закрыл рот. Однако промолчать он тоже не мог и потому бросил сварливо:
- Так оторвись от них!
- Файбер занял позицию мористее. Если мы попытаемся уйти от него в открытое море, у него будет преимущество, не говоря о том, что "Рид" в полтора раза быстрее нас при фордаге и вдвое - при галфвинде. Если мы развернемся к берегу, через час он заметит наш маневр, а еще через пять - снова будет у нас на правой скуле. Единственный шанс - повернуть назад.
Кэп окончил свой небольшой доклад и прикрыл глаза, зная, что последует. Он услышал, как Мередитт подошел ближе, почувствовал, как он наклонился и дважды выдохнул ему в лицо жареной курицей и табаком, - это сэр Юэн приблизился и с высоты своего роста слегка наклонился к капитану, чтобы прошипеть:
- Нет.
26 июля прошло, за ним - 27-ое. На исходе дня капитан, все время следивший за горизонтом неотрывно, увидел нечто необычное. Далеко к западу на морской поверхности в лососевом закатном свете лежало темное пятно. Напрягая зрение, можно было разглядеть, что это полотнище паруса, натянутое между реем и обломком стеньги. Литтл-Майджес завертел головой и увидел ближе к курсу корвета угол ящика и толстую доску.
- Взгляни, - сказал он, протягивая трубу Пенну, который в последнее время тоже пристрастился вечерами грустно выпивать, глядя на шхуну, висевшую на горизонте в одном и том же месте, как галлюцинация.
Док взял в руки трубу и, как и всякий иной раз, когда ему в руки попадал этот предмет, принялся рассматривать все подряд. Ему нравились ощущения, возникающие в голове, когда далекие предметы начинают казаться близкими.
- Облако интересной формы, - комментировал увиденное Пенн.
Тем временем здоровенный топляк - полунаполненный бут или что-то еще - гулко стукнулся о борт ниже ватерлинии. Кэп стал нервничать и требовать трубу назад, а док уклонялся и перебегал от борта к борту, глазея на что придется.
- О, там человек, - заметил он, наведя трубу на черную половину океана. Литтл-Майджес кинулся к нему и перегнулся через планширь.
- Где?! Не вижу. Ты уверен?
- Не знаю. Я вижу голову, руки... - задумчиво говорил Пенн и крутил кольцо окулярной трубки.
Кэп потерял терпение и выхватил инструмент, но сколько ни шарил по темной воде, ничего не мог разглядеть.
- Вон, - доктор указал рукой на только ему видимую точку. - Ты опять не туда смотришь. Он двигается, мы проходим мимо. Теперь он уже вон там.
- Лечь в дрейф! - заорал Литтл-Майджес что было легких. - Живо найди Пайка, пусть командует фоку в дрейф.
Пока убирали паруса, "Память герцога Мальборо" развернуло на шесть румбов, и вечерняя заря осветила потолок капитанской и пассажирской кают. Мередитт проснулся от света в окнах и вышел на палубу узнать, в чем дело. А там уже было все: человека за бортом не видали давно, и каждому хотелось стоять впереди всех. На воду спускали шлюпку с четырьмя матросами и Пенном. Док показывал, куда править. Вот уже их кормовой фонарь стал еле виден, и Литтл-Майджес с остервенением крутил в руках бесполезную подзорную трубу. Прошло около четверти часа - фонарь шлюпки стал приближаться. Кэп выхватил трубу, так что чуть не уронил ее за борт, и прильнул к окуляру.
В желтом круге света было видно, как Пенн склоняется над человеком, лежащим головой на корме. Тот протягивает руку, берет у дока флягу и жадно пьет. Капитан сложил трубу и выдохнул.
- Амен. Сегодня мы все узнаем что-то интересное.
Однако он ошибся; его улов смог рассказать свою историю только на следующую ночь. В первые часы после того, как его подняли на борт, спасенный мог только стонать и закатывать глаза. Страдания бедняги усугубляла жесткая перевязка в исполнении доктора Пенна. Кисти рук с наружной стороны и шею кораблекрушенца - там, где ее открывал ворот сорочки - солнце сожгло до мясных волдырей, и Пенн не упустил возможность в свете капающего маслом фонаря рассмотреть, как обнажаются слои дермы под пузырем с лимфой, и какие формы кристаллизации морской соли остались на отмерших кожных лаптах.
Сутки после этого, с вечерней до вечерней зари, спасенный проспал беспробудно на койке, которую уступил ему капитан. Сам Литтл-Майджес ушел ночевать в узкую, как гроб, каюту дока, а Пенна отправил стеречь больного, чтобы тот не вздумал преставиться. В уединении капитанской каюты доктор Пенн провел полный медицинский осмотр бутылки оставленного гостю кларета из запаса сэра Юэна и выпил за здоровье пациента. Тот уже не казался умирающим и, кажется, комфортно устроился. Очень узкая кровать, которая становилась причиной дурного настроения тучного Литтл-Майджеса по утрам, его гостю оказалась впору, и он морщился лишь изредка, если задевал забинтованной рукой о стену. Он был строен до хрупкости, и, глядя ему в лицо, наблюдатель невольно думал о его благородном происхождении. Очевидно, в том были уверены и капитан, и судовладелец, если один пожертвовал ему свое ложе, а второй осыпал подарками, каких не видел никто из команды: и вино, и из свежего берегового запаса почти не окаменевшее миндальное печенье, и пара тонкого белья.
На полностью безволосой, с выпуклыми ребрами груди пациента Пенн давно заметил медальон, и теперь, когда рядом не было свидетелей, недолго колебался, трогать ли его: от врача не стоит скрывать никакие части тела, в том числе драгоценные. Расстегивая крохотный золотой крючок, он ожидал увидеть нечто необычное и все равно удивился: медальон заключал в себе портрет своего же владельца. На левой створке было выгравировано "Фрэнсис Греберт", на правой с большим искусством светлой и яркой эмалью по слоновой кости выведено изображение лица. На своем портрете гость "Памяти" был так же хрупок и смотрел ласково. Док тихонько повернул голову спящего на бок, чтобы рассмотреть его в профиль. Приблизив фонарь, поднял ему веко, чтобы сличить цвет глаз, хотя больной зашевелился и мог проснуться.
Если это не было двойным совпадением, Фрэнсис весьма походил на тех Гербертов, чья семья подарила возлюбленных гениальному де Верру и бездарному королю Иакову. Пшеничные локоны вокруг удлиненного лица при пепельно-темных усах и бороде; большие карие глаза, выражающие полное безразличие ко всему благодаря тяжелым верхним и нижним векам и идеальной внутренней симметрии относительно зрачка. Пенн закрыл медальон и подумал, что Фрэнсис мог заказать его перед плаванием, чтобы в случае, если его неузнаваемые останки выбросит на берег, нашедшие могли узнать, какой улыбкой прежде улыбался тот, чей прах они не без отвращения закопают, предварительно лишив сапог. "Какая самовлюбленность", - с осуждением и нежностью подумал Пенн.
Фрэнсис Герберт вышел на палубу вечером следующего дня - в сорочке со скрывающими ожоги бинтами под ней, кулотах и чулках Мередитта, из каковых каждый предмет был тонкой выделки, но для нового хозяина широковат. К его пробуждению сэр Юэн велел поставить на шканцах стол под батистовой скатертью и сервировать его. Со стороны грота стоял вызванный прислуживать Джек Морда и держал канделябр со свечами. Их пламя здесь, под защитой полуюта, оставалось полностью неподвижным. Со стороны бизани встал Ларри. Он держал бутылки, которые не поместились на столе. Хозяин, несмотря на духоту, сидел одетый в свой зеленый с золотом жюстокор, полы которого мерцающей складкой заломились на стуле, и в разных ритмах постукивал по тарелке ногтями. В скудной корабельной обстановке Мередитта тяготило отсутствие поводов пускать пыль в глаза, а тут - такой случай.
Стол на четыре персоны был наскоро переделан из подставки под глобус, изъятой у капитана. Уместились на площади чуть больше салфетки блюдо с куриным пирогом и ваза с яблоками, также четыре прибора. Предметам было тесно, но они, по крайней мере, не соперничали за право лежать на своих местах. Люди - совсем другое дело.
Рядом с Мередиттом свое законное место занял капитан, третий стул дожидался тощего зада Фрэнсиса, а на четвертое место Литтл-Майджес простодушно позвал Пенна. Лейтенант Пайк был неприятно удивлен, увидев, что на месте, которое он законно должен был занимать по старшинству звания, сидит доктор и уже препарирует пирог. Бедняга пуританин до того с час наблюдал за приготовлениями: видя четыре прибора, он рассчитывал поесть праздничного, а пришлось довольствоваться ничем.
Фрэнсис обещал выйти тотчас к появлению на шканцах Мередитта, но опоздал: милорду пришлось дожидаться его около четверти часа, и он постукивал ногтями о край тарелки все быстрее и громче. Однако, появившись, новый пассажир так приветливо со всеми поздоровался, что чело сэра Юэна немедленно разгладилось. Окинув взглядом своих сотрапезников, судовладелец заметил про себя, что подобного Фрэнсису недурно держать на корабле хотя бы ради того, чтобы не забывать, как выглядят люди общества. Ни испитая физиономия Пенна, ни мясистая ряха Майджеса не были созданы радовать глаз, тогда как мистер Герберт нес с собой праздник. Он будто сейчас выбежал из наполненной людьми залы вдохнуть росистого вечернего воздуха, дать отдохнуть себе от звуков трио-сонаты. В его блестящих выпуклых глазах отражались канделябры и серебряная посуда, а заскорузлые юферсы на вантах не отражались.
- Я так рад, - произнес он и красивым движением развернул салфетку. - Я ведь успел проститься с жизнью... Но теперь я понимаю, ради чего я так страстно старался в ней удержаться.
Литтл-Майджес внимательно взглянул на Пенна и указал глазами вперед, туда, где на горизонте упрямо висели три фонаря на носу, борту и корме шхуны "Рид". Док проследил направление его взгляда и поднял брови. "Ты думаешь, они забросили его к нам?" - "Я не исключаю".
- Расскажите нам о себе и своем злоключении, мистер Герберт, - обратился к гостю капитан, демонстрируя, будто здесь он - милостивый диктатор. Светский тон шел ему как корове седло.
- Не мистер, милорд Герберт, - одернул его Мередитт.
Фрэнсис не протестовал ни против одного обращения, лишь искусно покраснел и спрятал улыбку за салфеткой.
- Знаете, господа - чайки!... - сказал он со вздохом. - Такие милые птички, с желтыми лапками... Когда они на твоих глазах набрасываются на человека и начинают отрывать от него кусочки... Я сразу нырнул, когда это увидел, и старался выныривать за глотком воздуха редко-редко.
Фрэнсис прикрыл глаза рукой, словно заново переживая рассказанное. Мередитт сочувственно поцокал языком: "Я рад соболезновать всякому, кто слабее меня".
- Судя по глубине ожогов, вы пробыли в море не менее трех дней, - заметил док.
- Четверо с половиной суток, - вздохнул Герберт, и это прозвучало искренне.
- У вас должен был быть источник пресной воды.
- Бочонок на пять галлонов, практически пустой. Я пил трижды в день и один раз ночью, по два-три глотка.
- Тогда вам повезло, что еще одного спасшегося съели чайки. Иначе вы бы не дожили до нашего прибытия, - с неожиданной злостью сказал Пенн. "Убил человека из-за воды и вешает нам лапшу на уши? А парень далеко пойдет!" - читалось в ответном взгляде кэпа. Мередитт почувствовал, что разговор зашел не туда, и властным жестом приказал доку воздержаться от дальнейших реплик.
- Думаю, милорд Герберт лучше расскажет нам все по порядку, чем мы станем то и дело прерывать его своими вопросами, - проговорил сэр Юэн свирепо.
Фрэнсис наградил его своей застенчивой улыбкой и начал свое повествование.
По его словам, он служил в качестве клерка в Ост-Индской компании, продвигался по службе благодаря знанию языков и достиг должности переводчика. Насколько можно было понять из нескольких мимоходом брошенных замечаний, семья Герберта постоянно проживала во Франции, а обстоятельства вынудили героя изучать испанский и португальский. Несколько раз за свою недолгую жизнь (ему было всего двадцать четыре, на три года меньше, чем Пенну, капитану и Мередитту) он четырежды пересекал Атлантику, дважды посещал Гвинею - золотую Аккру и порт Сент-Джеймс, откуда для карибских пристаней сгружали чернокожий товар, нестерпимо пахнущий мускатным орехом в своих переполненных трюмах. В этот раз на маленьком быстроходном тендере он и четверо счетоводов спешили из Сент-Джеймса в Нант. На полпути, у западного берега Африки, их настигла беда.
- Утром вдалеке мы увидали мачты с британскими вымпелами. Судно шло на изрядной скорости с северо-запада: этим курсом некоторые купцы возвращаются с Ямайки прямиком в Африку, если сахар и ром не нужно завозить в метрополию. Капитан, царствие ему небесное, скорректировал курс. Корабль подошел поближе, мы увидели, что он и правда наш. Это было "Прощение" - двухпалубное грузовое судно, одно из самых больших и хорошо вооруженных. В компании его чаще называли "Перчаточница" из-за ростровой фигуры. Я не знаю того перчаточника, чья жена позировала для украшения судна, но если вы ее увидите, с другой не спутаете: она вот такая!
Фрэнсис скорчил рожу и схватил себя за уши. Мередитт весело засмеялся. Пенн и Литтл-Майджес не засмеялись.
- Никто не успел вовремя понять, что с "Перчаточницей" дело неладно. Сейчас я воскрешаю в памяти его ход и понимаю: она выглядела заброшенной, на ней не было видно ни единой живой души! Когда расстояние между нами сократилось, мы отсалютовали. Ответа не последовало, но капитан сказал, что это нормально, что он не такое видал. Потом он приказал лечь в дрейф. Он ведь собирался послать "Перчаточнице" шлюпку и ожидал, что на ней тоже уберут паруса... Он слишком поздно понял, что "Прощением" никто не управляет, его несет по ветру со страшной скоростью, будто все трюмы опустошены, а мы - прямо у него на курсе. Мы стали спешно ставить паруса. Все вывалили на палубу. Я стоял на носу, так и мне дали какую-то веревку и сказали: тяни, твою мать, тяни... Помню, я увидел рожу ведьмы-перчаточницы прямо над собой, потом меня подбросило как на трамплине. Я успел подумать: ну вот, послужил в Ост-Индии, все понравилось... Потом я вынырнул из воды и увидел, что сатанинский корабль идет дальше, а наш тендер висит у него на носу как забрало. Меня стало засасывать под киль, я насилу выплыл. Второй спасшийся был наш лоцман, его контузило. Он лежал на решетке люка, вместе с которой его вбросило, и сказать ничего не мог. Потом на нас напали чайки. Когда они отстали, оказалось, у лоцмана объедены лицо, шея и спина, до костей.
- У нас есть Пайк, он помолится за вашего лоцмана, - пообещал Мередитт.
- Это было бы очень мило с его стороны, - потупившись, отозвался Фрэнсис.
- Капитан, оставьте в покое пирог, что вы, в самом деле, как чайка, - усмехнулся сэр Юэн. - Командуйте, мы меняем курс. Я должен увидеть, куда ушла "Перчаточница".
Очищение огнем
Той же ночью, когда лорд Мередитт принял решение преследовать "Перчаточницу" и корвет "Память герцога Мальборо" лег на новый курс, взяв на два румба восточнее, ветер задул свежий и благоприятный, словно алчностью сэра Юэна и гвинейскими зефирами правили одни и те же демоны. Тем внезапным маневром, проведенным в короткие темные часы, корвету почти удалось оторваться от преследовавшей его шхуны. Капитан "Рид" Никлас Файбер на рассвете увидел за горизонтом лишь вымпелы своей жертвы, рассердился и решил наказать ее: утром 27 июля он шел уже не в десяти милях от мишени, а в трех. Теперь капитан "Памяти" Литтл-Майджес имел неудовольствие наблюдать жерла трех пушек на файберовском левом борту в любое время, когда брался за подзорную трубу. Лейтенант Пайк, бросая взгляд на правый борт, тоже стал чаще вздыхать, хотя пуритан и учат с детства ожидать смерти, как лакомства. Матросы, несмотря на то, что им никто не рассказывал о бесчеловечных обычаях Файбера, ходили очень скучные.
Казалось, в хорошем настроении оставались только Мередитт да его новый наперсник Фрэнсис Герберт (появление которого оставило глубочайшую рану в сердце сержанта Койна, оттесненного на вторые роли). Фрэнсису нравилось все, что ни покажи. Бюро с аляповатой мордой на крышке в каюте милорда - о да, я узнаю эту резьбу, такие секретеры вывозят из Батавии, они стоят целое состояние! Порют матроса, первый раз попавшегося на воровстве яблок из бочки - мудрое установление, строгое и гуманное разом; между прочим, не везде до такого додумались: или сразу вешают, или дают затрещину и отпускают; ну разве умно? Сэр Юэн был счастлив вызывать новые и новые восторженные восклицания Фрэнсиса и стал еще невыносимее, стремясь показать гостю, кто полновластный хозяин судна - не капитан. Что капитан? Такой же наемный работник, как мачтовой или кок. Лорд Мередитт - вот источник власти и славы на "Памяти герцога Мальборо".
Доктор Пенн проводил последние дни августа почти безвыходно в своей узкой, как горло висельника, каюте. Мередитт поручил ему просмотреть карты западного африканского побережья и найти очертания, похожие на те, что были на клочке бумаги из вещей Лоренца.
31 августа, как и накануне, и третьего дня, док сидел на своей жесткой тахте, по-портняцки поджав ноги, и рассматривал в лупу бумаги, разложенные на крышке рундучины. Он не был слишком усерден в поисках нужного африканского залива и не торопился разделаться с заданием быстрее, чтобы не попадаться лишний раз владельцу судна на глаза. Сэр Юэн заглянул в каюту (войти он не мог, так как все оставшееся свободное пространство пола занимали брошенные у порога ботфорты) и пригласил заглянуть Фрэнсиса.
- Пенн, я слышал, корабельный врач Генри Моргана вел собственный дневник, - ни с того ни с сего заявил сэр Юэн. Пенн поднял голову от бумаг и ответил внимательным взглядом.
- Я хочу, чтобы ты тоже вел дневник, куда записывал бы хронику происходящего и свои научные наблюдения, - и тут же, потеряв терпение, - Пенн, не забывай, кому ты служишь! Я просвещенный человек! Мне нужен просвещенный врач!
С этими словами Мередитт исчез из дверного проема. Фрэнсис задержался на секунду, чтобы прошептать: "Ей-богу, я тут не при чем!", и поспешить следом. Доктор еще некоторое время сидел, глядя в стену и ожидая, что победит: желание пойти пожаловаться Майджесу или нежелание снова натягивать сапоги.
Днем матросы затянули песню, состоящую из одних женских имен, протяжную, простую и выматывающую. Певцы сидели на полубаке и занимались хозяйственными делами (кто видел, сколько времени у флотских занимает починка одежды, никогда не поймет, каким образом они умудряются выглядеть такими отчаянными голодранцами). Первым рот раскрыл маленький Ларри. Он развешивал на леерах свои и чужие лохмотья и вдруг запел: "Анна, Анна, Нэнси, Нэнси, Анна, Анна, Нэн". Джек Морда перестал зашивать свой липкий ботинок и спросил:
- Так зовут твою девушку?
- Нет, так будут звать мою дочку, когда у меня будет дочка.
- Дурак. Никто не хочет, чтоб была дочка.
Через некоторое время уже сам он запел слова "Барбара-Полетта", потом другие принялись подтягивать кто во что горазд. Больше всех было Марий и Аннушек, но встречались Мод, Моника и Дженни. У песни не было ни запева, ни развязки, потому от ее нескончаемости хотелось повеситься. Капитан Литтл-Майджес, Пайк, Пенн и мистер Герберт стояли у правого борта далеко от носа, но и им было слышно лучше некуда, отчего их непринужденная болтовня быстро сошла на нет. Первым после паузы заговорил Литтл-Майджес.
- Всех дома кто-нибудь ждет, - сказал он с наигранной сентиментальностью.
- Меня - матушка и кот, - безыскусно ответил Герберт. Это было именно то, чего хотел капитан - разговорить Фрэнсиса, однако Пайк все испортил.
- А у меня оба старика еще живы, - принялся рассказывать он. - Надеюсь, живы. Я их редко вижу. Они когда-то были фермерами.
Внезапная навязчивость лейтенанта заставила Майджеса досадовать, но его тут же одолело любопытство:
- Денег им возишь?
- Вожу.
- И как, хватает?
- Вряд ли. Но как-то живут Христа ради.
- Мои тоже.
Пенн в это время ногтем отколупывал деревянные заусеницы с планширя, собирал их в кучки и сметал за борт.
В трех милях южнее параллельным курсом шла шхуна "Рид". Человека, который неподвижно стоял на палубе на фоне вечно движущегося моря, можно было разглядеть невооруженным глазом.
- Вам, Фрэнки, повезло, - сказал Литтл-Майджес, не спуская глаз со спокойного соглядатая, что наблюдал за ним с борта шхуны. - Вот придем мы в Аккру, а бог даст - пораньше причалим, и вернетесь под золотые флаги Ост-Индии.
Герберт смутился.
- Я понимаю, что являюсь обузой, но я не бесполезен! Если мне найдется занятие, я буду счастлив сопровождать вас до любого европейского порта.
Кэп вскинулся.
- Кто сказал, что мы доберемся до любого европейского порта? У нас и до следующей Пасхи дожить шансов не много. Видите этот маленький симпатичный кораблик? Мы ему понравились, он увязался за нами. Знаете, как бывает - ползет нищий где-нибудь на Ратклиффе, пьяный больной одинокий нищий, а за ним идет волкодав...
- Я вас понимаю, - сказал Фрэнсис вкрадчиво. - Я понимаю, о чем вы. Если вы ждете от будущего неприятностей, я тем паче смогу пригодиться.
Литтл-Майджес медленно повернулся к нему и растянул губы для первого звука фразы "И зачем тебе это нужно?..", однако промолчал, не желая задавать праздный вопрос, ответ на который вряд ли будет правдивым. Вместо этого он быстро отвернулся, оттолкнулся от доски фальшборта и кинулся к матросикам на бак с криком "да заткнетесь ли вы когда-нибудь, тошно от вас, сил нет".
- Нервичает, - сказал Пайк.
- Да, - сказал Пенн. Это было первое и последнее его слово с полудня до заката.
На рассвете 1 сентября с салингов "Памяти" впередсмотрящий впервые разглядел берег западной Африки - пыльный, плоский и тусклый. Ее шельф и бесконечные бесформенные пляжи напоминали покрытые завшивленными рыбаками мели Роттердама, а джунгли издалека выглядели сорным кустарником.
- Мы сейчас много южнее форта Сент-Джеймс, - объяснял Литтл-Майджес, тыча в карту, но лорд Мередитт не оборачивался. Он горящим взглядом буровил безвидный берег.
- Пенн! Поди сюда. Ты нашел, что я просил?
Доктор приблизился также с картой в руках.
- Разве что наиболее вероятное. В Конго, к северу от Лоанды, в верховьях непоименованной реки. Река помечена как несудоходная.
- Далеко отсюда?
Пенн закашлялся от вопроса и ответил уклончиво: махнул рукой на юго-восток.
- До хрена далеко, - добавил у него из-за плеча кэп.
- Ничего, - не смутился Мередитт. - Начнем отсюда. "Перчаточница" ведет нас неспроста, что-то здесь есть.
В тот день ветер неожиданно иссяк, и капитан велел верповаться вдоль берега далее на юг, покуда не явятся более благоприятные условия. Делалось это с большим потом: матросики клали малый якорь верп на шлюпку, отгребали вперед насколько хватало канатов и бросали его, тем временем ребята в трюме ходили по кругу, толкая вымбовки шпиля. Канат наматывался на барабан и тащил корабль вперед. Мередитт же взгромоздился на марсовую площадку и алчными глазами глядел на береговые заросли. Он велел гнать шибче, потому матросы отдыхали раз в полсуток по четыре часа. 2 августа, чтобы дать каждому хотя бы пять часов отдыха, кэп усадил на весла Койна и Пайка, а сам встал вращать шпиль. Вскоре к нему спустился док, чем поначалу вызвал капитанский гнев. "Ты больше потеешь, чем работаешь, - ворчал Литтл-Майджес. - Шел бы с Гербертом в шахматы играть. Дохлый! Разве так шпиль крутят! Это тебе не спиритус по скляночкам разливать! Ладно... Спасибо..."
Шхуна "Рид" не отставала. Узкая и легкая, она без труда шла на буксире двух шлюпок. В каждой сидело по двенадцать молодцов. Они гребли слаженно и так бодро, что давно скрылись бы за горизонтом, если б не останавливались на отдых, и это бесило - ведь на "Памяти" работали не покладая рук беспрерывно.
Спустя три чрезвычайно долгих для всей команды дня, 5 августа, Мередитт достиг желаемого: воочию увидел "Перчаточницу". Отлив обнажил ее корпус целиком. Красотка лежала на правом борте, уткнувшись носом в Африку. Можно было представить, как она неслась на безумных парусах и приливной волне, прободела килем мягкое песчаное дно и не остановилась, пока ее форштевень не зарылся в корни кокосовой пальмы.
Мередитт лично спустился в трюм своего корвета, чтобы приказать тормозить. Литтл-Майджес, без рубашки и шляпы неотличимый от каторжника, отошел от вымбовки со словами "ну уж нет, теперь я привык, мне понравилось".
Сэр Юэн лично возглавил поход на корабль, взяв Койна и четверых весельников. По велению капитана с ними отправился Пенн.
Пробираться внутрь выброшенной на берег махины оказалось не так просто: никто не сбросит штормтрап, не откроет люк.
- Этот порт пустой, - сказал Пенн, указывая на приоткрытый проем в нижнем ряду гон-дека. Когда посреди июньской Атлантики летучий голландец столкнулся с "Памятью" и чуть не продавил ей обшивку, из этого порта выпала двадцатичетырехфунтовая пушка.
Край пустого проема навис над землей на высоте не более шести футов. Док сам-первый, подпрыгнув, уцепился за край, подтянулся и полез внутрь.
- А ты что зевал? - тотчас накинулся на Койна Мередитт. - Теперь пойдешь замыкающим... Нет, я пойду замыкающим. Нет, карауль здесь. Какого черта, лезь уже!
Тем временем Пенн перевалился через бортик и упал животом туда, где прежде стояла пушка. Чтобы не выпасть обратно, приходилось цепляться за выщерблины в палубе, оставленные колесами лафита. Не без труда втащив внутрь ноги в ботфортах, док встал и огляделся. В отличие от военного корабля, на "Прощении" гон-дек представлял собой не цельное пространство, а множество клетушек с переборками не до потолка, похожие на стойла в хлеву. Опасаясь вывалиться обратно в порт, Пенн выбрался в центральный отсек, отделанный солидно, до пугающего сходства с коридором в государственном учреждении, и отправился вперед, к корме.
Оставленный корабль звучал и пах иначе, нежели доверху наполненный людьми. Он казался гулким и бесконечно просторным, а вместо человечины в нем пахло озоном. Пенн трогал створки дверей в отсеки, но там все выглядело обычным: толстые зады пушек, мешки, ящики, - и только навязчиво пахло химической грозой.
- Нам нужна капитанская каюта! - заорал позади лорд Мередитт. Он тоже выбрался в центральный коридор и шел по нему, отталкиваясь тростью от стены, иначе ему пришлось бы с трудом балансировать на косом полу, как это делал док.
- Уж мы ее отыщем! - кричал еще дальше позади него Койн. Он шел боком, опираясь о стену обеими руками.
Литтл-Майджес отдал бы за такую капитанскую каюту, как на "Прощении", несколько передних зубов. Кровать была устроена такой ширины, что спящий мог вытянуть поперек одну руку. При входе - стойка для оружия, под бюро и в углу под окнами - бутылки и бочонки без счета.
Из-за крена бюро раскрылось и вывалило на палубу все свои ящики и ящички внутри ящиков. Мередитт поворошил содержимое тростью и кивнул Койну, чтобы тот выудил ценное. Тайник с основным запасом денег сэр Юэн без труда обнаружил в глобусе, письма - в подушке. Пока сержант, сидя на полу, пухлыми пальцами вынимал серебряные и медные монеты из деревянных секций, Пенн поднял с пола наполовину залитую чернилами тетрадь. Неизвестный капитан записывал в ней мелким вихрастым почерком направление ветра, текущие координаты и список наказанных за пьянку. Доктор пролистал гроссбух до пустых листов. Первая не заполненная до конца страница была исцарапана и покрыта кляксами. Она выглядела так, будто некто пытался сделать запись, не обмакивая пера в чернила; терпя неудачу, неизвестный с раздражением чиркал по листу сухим кончиком. Вот он додумался воспользоваться чернильницей, но не догадался стряхнуть первую каплю и развел на странице грязь. Так школяр выводил бы свои первые закорючки, если бы некому было показать, как пользоваться письменным прибором. Пенн приблизил бумагу к глазам и разобрал в царапинах и разводах буквы. Это не был почерк капитана, совсем другой - размашистый и косой. Этот второй владелец тетради много раз подряд снова и снова бестолково пытался вывести два слога: та-на-та-на-та-на-та.
- Дай сюда. - Мередитт выдернул журнал из рук доктора, раскрыл заново и перелистал на последнюю страницу, чтобы прочесть вслух. - "Час до рассвета. Бишоп сообщает о четырех або пяти плотах, движущихся со стороны острова". Все ясно. Буканиры.
Он бросил тетрадь через плечо, подошел к оружейной стойке и выдернул самый длинный палаш. Оставшиеся шпаги и сабельки зазвенели.
- Фрэнсис не наврал, "Перчаточница" шла из карибского моря. Ее трюмы полны рома и сахара. Черт подери, по закону это мой приз! - владелец "Памяти" своим новым клинком разрубил перед собой воздух. - Нужно снять ее с мели. Сколько здесь пушек! Что теперь запоет Файбер?
- На корвете служат сорок три человека, хотя должно быть не менее пятидесяти. Для этой громадины потребуется двести голов, не меньше, - тихо и быстро проговорил Пенн.
- Без тебя знаю, - вздохнул Мередитт и воткнул палаш острием в доску палубы.
Втроем они прошли уже большую часть корабля. Крови, выбоин от пуль, любых иных следов драки не обнаружилось нигде. На камбузе вся еда сгнила. Горы червей вместо хлеба и сыра, кости и черви вместо мяса. Нетронутые боеприпасы в крюйт-камере и там же штабелем сложенное холодное оружие для матросов и морпехов красноречиво свидетельствовали, что боя не было.
В последнюю очередь решили заглянуть в один из люков на нижней палубе. Он долженствовал вести в неизвестные помещения под ватерлинией. Едва подняли крышку, в нос ударила привычная вонь.
- Там кто-то есть, - сказал Пенн, передавая вперед зажженный фонарь.
- Сатана... - слабым голосом сказал Койн.
В пределы освещенного квадрата внизу попал один матросский гамак. В нем лежал труп. Вся его кожа и вся плоть сохранились на костях и не распадались, но глаза провалились внутрь, а веки стали как щупальца актинии; губы исчезли, так что желтые резцы стали казаться вдвое длиннее.
- Заперли команду в трюме и уморили. Не новость, - заметил Мередитт и хотел захлопнуть люк, но док протиснулся мимо него и стал спускаться.
Увиденное внизу превзошло их ожидания. Более сотни гамаков, словно человеческие поля, насколько хватало света, протянулись вправо, влево и вперед. В каждом гамаке лежала мумия. Никто не разложился и не протек на пол. Доктор подносил фонарь к лицу каждого. Кто-то высох, как деревяшка, кто-то выглядел умершим недавно и еще подглядывал из-под век дряблыми глазными яблоками. Несмотря на всю неприглядность зрелища, в нем не было ничего неожиданного или нового. Жизнь врача проходит среди покойников, настоящих и будущих. Но крик застрял в горле у исследователя, когда он поднес фонарь к лицу кирпично-красного мертвеца, и тот попытался прикрыть глаза рукой со словами "слишком ярко". Лицо и шею страдальца покрывали морщинистые наросты, радужки глаз измялись, как это было с Джеком Треухом, но жизнь не оставила искалеченное тело.
Сэр Юэн приблизился, закрывая рот и нос платком, чтобы посмотреть и сказать:
- Господь ты наш Христос, - хотя обычно избегал напрасной божбы, - да их тут несколько.
Пенн в панике обернулся. В соседнем гамаке дышал еще один несчастный, со страшно раздутыми шеей и губами. Несмотря на увечья, его можно было узнать по глазам и цвету волос - это был тот самый матрос, который в ночь первой встречи "Памяти" с "Прощением" бросился в пушечный порт, крича "Помогите!", но был вовлечен обратно неизвестной силой. Пенн прошептал: "Я тебя помню", - но напрасно; больной ничем не ответил на его слова.
- Ты сможешь помочь этим людям? - спросил Мередитт.
Док мог рассказать, что болезнь не смертельна, лекарство существует, нужно лишь найти его, оно где-то поблизости, в руках демона Мельхиора из племени Лу-Гару. Но вместо ответа док лишь покачал головой.
- Вот бедняги. Не приведи никому так мучиться, - пробормотал сэр Юэн и прямо из-под руки Пенна вогнал лежащему лезвие палаша в грудь. Док охнул, будто рану нанесли ему самому. Больной, однако, умер не сразу, а поначалу шире раскрыл глаза и несколько раз сомкнул и разомкнул распухшие губы.