Переход от Керчи до Одессы много времени не занял, - меньше суток. Часть людей из машинной команды была отпущена по домам, часть списалась с судна в отпуск, в том числе и мой закадычный друг и напарник Олег Пивко. А замена отпускникам ещё не прибыла. Вот и остались в нашей вахте два человека - Александр Иваныч и я.
Мне было оказано величайшее доверие, (по моим тогдашним понятиям конечно) - стоять у поста управления одним из главных двигателей и, получив с ходового мостика команду, продублировать её машинным телеграфом, а затем выполнить. Ну, действительно, не четыре же руки у моего шефа чтобы дёргать, почти одновременно, за рукоятки двух телеграфов и двух главных дизелей.
Какое это восхитительное чувство, одним движением руки, заставлять останавливаться и снова бежать, то быстрее, то медленнее четыре тысячи стальных лошадей. Меня прямо распирало от восторга, гордости и собственной значимости. Вспоминая это сейчас, мне делается немножко смешно и в то же время очень грустно, - никогда этого времени уже не вернуть. Никогда больше глупая, мальчишеская, такая наивная и такая замечательная радость не захлестнёт меня снова, - как жаль!
Пришли мы не в саму Одессу, а в Ильичевск. Вернее Ильичевск был на другой стороне Сухого лимана, а с нашей рыбачьей стороны находилось село Бурлачья балка. С тех пор как я тут был в феврале на учебном "Метеоре", в рыбном порту мало что изменилось. Довольно вяло продолжалось строительство корпусов рыбкомбината и холодильника. Территория даже не была полностью огорожена, а на центральной проходной, возле своей будки, сидел на скамейке охранник - дед-пенсионер, и "стрелял" у проходящих закурить.
Выгрузка шла медленно, в подававшиеся под самый борт "Малахова кургана" рефрижераторные вагоны.
Из моего иллюминатора открывался прелестный вид на расположенные почти рядом помидорные плантации, густо заросшие бурьяном, а за ними вдали виднелись молодые посадки грецкого ореха. Заканчивался знойный август и созревшие дары полей и садов манили и дразнили нас. Утречком обычно кок говорил:
- А ни сходили бы Вы ребятки на наш огород, да принесли помидорчиков на салат?
И мы, захватив пару пустых ящиков, отправлялись на поле.
А от зелёной, обжигающей йодом кожуры грецких орехов все пальцы на руках становились коричневыми.
"Зелёный змий" на пригорке, возле переправы на ту сторону лимана, продолжал травить народ креплённым красным вином местного винсовхоза.
В общем, для нас начался бархатный сезон. Сменишься после ночной вахты, позавтракаешь утречком на пароходе и по мокрой от росы полевой стежке топаешь на берег моря. Спустишься с крутого обрыва на широкую белую полосу длинного безлюдного песчаного пляжа, искупаешься в тёплой чистой прозрачной воде и валяешься на песочке как кот, до самого обеда. А вечером, отстояв вахту с шестнадцати до двадцати ноль-ноль, поужинаешь и отправляешься к знакомой девчонке в Бурлачью балку. Сидишь с ней в обнимочку на скамейке и считаешь звёзды на небе. Ну, чем ни курорт! Комары, правда, заедают.
Пришла, наконец, и моя очередь посетить родные места, с краткосрочным визитом. Приехал новый моторист первого класса вместо Олежки и шеф отпустил меня домой к маме, в Херсон.
Собирать мне особо нечего; кидаю в сумку неизвестно зачем купленные в Галифаксе колготки и злополучный журнал с соблазнительными картинками, беру под мышку чучело омара и покидаю борт "Малахова кургана".
Последний рейсовый автобус на Одессу лихо развернулся у "Зелёного змия" и рассерженно ревя мотором, медленно пополз вверх от переправы. Взобравшись на гору, он перестал рычать и бодро покатил между полями, разделёнными лесополосами на прямоугольники и квадраты. На многих из них урожай был убран, а земля вспахана; на некоторых на чёрном фоне красовались золотистые скирды свежей соломы, - длинные и высокие. Листья кое-где на деревьях начинали желтеть и хотя было ещё тепло, даже знойно, но первые признаки приближающейся осени навевали лёгкую грусть.
Вот и практики осталось - тьфу, да и ничего. Схожу ещё один рейс в Атлантику, а там снова в "школу", - к октябрьским праздникам нам велено возвратиться в "бурсу". Последний - четвёртый курс мореходного училища будет самым коротким, и в то же время самым напряженным и ответственным, - вот когда решится моя дальнейшая судьба. Какой она будет?
Южная тёмная ночь быстро, почти без сумерек упала на Одессу. Выскочив из автобуса недалеко от железнодорожного вокзала, я укрылся под густой кроной каштана от внезапно начавшегося тёплого, ещё летнего дождя, с громом и молнией энергично поливавшего крыши домов, асфальт, транспорт и прохожих.
Падая на тротуар, крупные частые капли вскипали пузырями и лопались; в сторону проезжей части побежали маленькие ручейки, стекали на дорогу и устремлялись буйным потоком к решетке ливневой канализации. Листва на деревьях заблестела в лучах фонарей как лакированная, мелко вздрагивая от не сильных, но многочисленных ударов сыпавшихся на неё с чёрного неба, прорезаемого иногда вспышками ослепительно белых зигзагов, сопровождаемых таким грохотом как будто целая эскадра, поочерёдно салютуя из орудий, отдавала якоря на одесском рейде.
Внезапно, так же как и начавшись, ливень прекратился и на улицы вновь вернулся шум городской цивилизации, - звонки трамваев, шелест шин по мокрому асфальту, стук женских каблучков по тротуару. Дождь удрал как нашкодивший мальчишка из подъезда, а я вылез из-под своего дерева. Рубашка прилипла к спине, в сандалиях чвякала вода, а намокшая картонка, к которой был прикреплен мой омар, слегка набухла и покрылась гофрами. И хоть чучело несколько потеряло свой товарный вид, всё же по дороге на железнодорожный вокзал пару одесситов предлагали мне за него червонец, но я гордо отказался.
Поезд Одесса - Ясиноватая, оказывается, уже ушёл, а больше ничего проходящего по железной дороге через Херсон не было. За трёшку, таксист отвёз меня на автовокзал, и я в последний момент чудом умудрился вскочить в отправлявшийся уже автобус Первомайск - Херсон.
В те старые добрые времена частного автотранспорта было ещё немного, а народ любил ездить; поэтому автобусы ходили круглосуточно и автостанции никогда не закрывались. Желающих было много, поэтому и план по перевозкам выполнялся, и водители в накладе не оставались - все "стоячие" пассажиры являлись их, не облагаемой налогом, чистой прибылью, которой они честно делились с контролёрами и гаишниками.
Простояв в проходе между кресел пять часов и постоянно контролируя чтобы омар не свалился с багажной полки на головы мирно спящих пассажиров, я наконец оказался в родном городе. Троллейбусы уже не ходили, вернее ещё не начинали ходить, но что такое, каких-нибудь, два - три километра для молодого здорового парня?
Спустя полчаса я стоял перед калиткой нашего дома. Как же я за ним соскучился! Мама её запирала на ночь, поэтому я влез на забор, спрыгнул вниз и по цементной дорожке вдоль беседки, увитой виноградом, почти побежал к маленькому белому домику в глубине узкого дворика. Тарабаню в двери, прислушиваюсь. Слышу скрип двери ведущей в мамину комнату и такой родной, немного испуганный голос.
- Кто там?
- Открывай маманя! Это я приехал!
После первых слёз и поцелуев, сижу в летней кухне; мама готовит мне на газовой плитке не то поздний ужин, не то ранний завтрак, а я рассказываю ей о своих путешествиях. Мне немного стыдно, что я позабыл о подарке для неё, но мудрая добрая мама успокаивает.
- Колготки подарим сёстрам, а мне будет омар.
Про журнальчик я благоразумно умолчал; представляю, какой ужас испытала бы моя бедная мама, увидев этот образчик загнивающего капитализма.
Зато днём, в картёжном клубе в школьном саду под абрикосами, он пошел на ура. Его чуть не замусолили, беспрерывно листая то с начала, то с конца.
Быстро пролетели отмеренные судовым начальством три дня заслуженного ничегонеделания и я, не успев увидеть всех своих друзей и знакомых, снова катил в длинном, зализанном, похожем на красную торпеду "икарусе" в Одессу-маму. Придорожные гледичии, по местному - панские акации, махали мне вслед своими длинными гибкими, усыпанными мелкими листочками ветвями. Действительно панские; и ствол и ветки у них густо усажены гроздьями колючек величиною с хороший гвоздь, и все они увешаны длинными коричневыми стручками похожими на игрушечные охотничьи патронташи или пулемётные ленты.