На другой день начались занятия. Рано утром дневальные заорали по кубрикам: - Рота подъём!
Выскочили на плац, построились и по-ротно побежали на физзарядку. С непривычки тяжко в рабочих ботинках-"гадах". Печень после желтухи болит, но расслабляться нельзя, тут тебе не у мамочки дома. Сделав пару кругов, по прилегающим к кварталу в котором находится училище улицам, возвращаемся на плац; после пробежки - зарядка. Затем опять бегом к себе на четвёртый этаж. Умылись, почистили зубы, покурили. Снова построение на плацу и бегом в подвал на завтрак. Вышли, покурили и бегом на занятия Да, ритм явно не домашний.
Первый учебный день - организационный. Командир роты - воспитатель двух учебных групп, а это около семидесяти курсантов. На нём держится вся организационная, строевая и хозяйственная часть службы.
У каждой учебной группы есть свой классный руководитель. Он отвечает за учебный процесс в группе.
Наш классный "папа" - преподаватель черчения и нашего главного предмета - ДВС - двигателей внутреннего сгорания, Павел Григорьевич Удовенко. Для удобства курсанты зовут его Пал Григоричем, а между собою - Удавом.
Первый урок - черчение, в корпусе механиков. В кабинете черчения тесно, стульев всем не хватает; принесли несколько табуретов из другой аудитории. Пал Григорич - полный, средних лет мужчина, со следами мела на животе и очками на кончике носа, начинает нас гипнотизировать и вправду как удав.
- Да, тесно Вам ребятки, тесно. Ну, ничего, не расстраивайтесь, скоро станет попросторнее. Вас тут по списку тридцать пять человек, а государство выделяет средств на Ваше обучение не более чем на двадцать пять человек. Так что не все попадут за горизонт, в светлое будущее технического образования. Я тут наметил некоторых товарищей, с которыми нам придётся распрощаться. Всяких там протеже....
После такого душевного напутствия становится немного не по себе. Хорошее начало! Тем более я, кажется, тоже вхожу в число протеже. Да, недурственное начало.
Следующий урок - математика. Преподаватель - женщина с умопомрачительной фигурой, стройными, длинными, красивой формы ногами, и со взглядом способным заморозить курсанта, как морозильная камера БМРТ свежевыловленную рыбу. Лилия Ивановна или Лили Иванова - так мы её между собой называли, в честь известной эстрадной певицы-болгарки.
Аудитории разбросаны по разным корпусам, поэтому мы, в течение всего учебного дня снуём как челноки из одного здания в другое.
Из ребят постарше, отслуживших в армии и на флоте, назначены старшины рот и групп. Они следят за порядком и дисциплиной в кубриках и в классах, назначают в наряды, дежурства и дневальства, отвечают за посещаемость занятий и самоподготовки.
Старшиной нашей, четвёртой роты был сначала Лёша Шишла, а группы - Миша Деряба.
Мишка! Мой друг Мишка, - отчаянный спорщик, пьяница и отличнейший парень!
Поначалу я ему не очень понравился, наверное, был "плохо подстрижен". Пару раз он сгонял меня в наряды в не очереди, на камбуз и на уборку гальюнов и умывальников. А потом, как-то само собой мы подружились: я, Славик Юрченко и Миша; хоть он был и старше нас.
Мишка - сирота, он вырос в детдоме в Донбассе и привык во всём полагаться только на самого себя. Мы со Славкой, по сравнению с ним, были зелёными салажатами, и он нас опекал как старший брат.
Занятия продолжаются до обеда. Затем построение на плацу; опять цепочкой бежим в подвал, на обед. После еды перекур и снова занятия до 15.00. После учёбы, до ужина, строевая подготовка и хозяйственные работы. В 18.00 ужин и сразу же начинается самоподготовка - "сампо" по курсантски. Идём в свой класс и там готовимся к занятиям следующего дня. В 22.00 - конец самоподготовки: возвращаемся в роту; построение, вечерняя поверка. В 23.00 - отбой, отход ко сну.
Так началась моя курсантская жизнь.
3
Прошло пару недель. Помалу все ушились, и форма перестала напоминать надетые на парней мешки. Флотские брюки, при помощи хитроумного приспособления, так называемых торпед - фанерных шаблонов, растянуты внизу в клеша. А самые отчаянные умудрились даже вшить клинья. Форменку же наоборот, - ушивают так чтобы она облегала тело Поэтому влезать в неё нужно чуть ли не с мылом. Но всё это проделывалось, конечно, только с парадкой; рабочая одежда - "роба", модернизации, у основной массы курсантов, не подлежала, ну разве что только у самых отчаянных стиляг.
За ушиванием парадки естественно начались и репрессии со стороны начальства. На построениях, при осмотрах формы одежды, выпарывались клинья, разрезались ножницами в обтяжку ушитые фланки; а однажды, в особо торжественной обстановке, суперрасклешенные штаны, начальник ОРСО (организационно-строевого отдела) собственноручно изрубил топором.
Понятно, что все расходы по этим мероприятиям списывались на виновников торжества. Им приходилось уже за свой счёт приобретать форму.
Тем не менее, жизнь налаживалась, и мы втягивались в учёбу и в службу.
Наступил долгожданный день первого увольнения в город. Иногородние курсанты отпускались в увольнение в субботу после ужина, а в воскресенье, - после завтрака, и до вечерней поверки. Местным же ребятам разрешалось ночевать дома с субботы на воскресенье.
Чтобы выйти в город, нужно было хорошо повозиться с парадной формой. Стрелки на брюках и фланке должны быть наглажены так, чтобы о них можно было порезаться. Гюйс, - выстиран с хлоркой, чтоб имел благородный бледно-голубой цвет, подтверждающий, что его обладатель побывал с ним в бурях и штормах всех океанов и морей. На нём так же наглаживались две продольные стрелки. Медная бляха, со звездой и якорем, должна была сверкать так, чтобы глазам было больно.
Но вот, наконец, парадка выглажена, бляха и ботинки начищены и все мы сами сверкаем как новые полтинники.
После ужина в субботу построение. Командир роты придирчиво осматривает своих питомцев; звучит отеческое напутствие насчёт водки и случайных половых связей, вручаются увольнительные билеты и в путь. Мы выходим за территорию училища и вот она, долгожданная свобода!
Иногородние ребята пойдут кто в кино, кто на танцы в "клетку", - в парке имени Ленина. Но сначала, все конечно идут прогуляться по нашему "Бродвею" - улице Суворовской. Это единственная улица в городе, по проезжей части которой машины не ходят. Она полностью отдана во власть пешеходов. С обеих сторон её, на первых этажах домов расположены магазины, кафе, аптеки, парикмахерские, маленькие мастерские по ремонту часов, обуви и тому подобное. Здания все старинные, что ни дом то памятник истории. Это одна из самых старых, самых первых улиц нашего города, - излюбленное место встреч и прогулок херсонцев. Здесь обязательно встретишь кучу знакомых ребят и девчонок, узнаешь последние новости. Особенно она становится оживлённой вечером, после рабочего дня.
Но я на Суворовскую сегодня не пойду. Я сажусь в троллейбус и еду домой, к маме. Как мы не пыжимся, стараясь изобразить из себя морских волков, а всё-таки, в семнадцать лет, всё ещё остаёмся детьми, и нас по-прежнему тянет к материнской ласке, к домашнему уюту. Иду по знакомой улице, мимо палисадников, за которыми буйно цветут последние осенние цветы - хризантемы. Захожу в узенький дворик, весь увитый виноградными лозами. В глубине его стоит, как гриб-подосиновик, наш крохотный белый домик под красной черепицей. Стучу в двери, мама уже закрылась.
- Кто там?
- Привет маманя, открывай!
- Сынок!
Дверь распахивается, на пороге мама, моя милая добрая мама. Она плачет и обнимает меня, ощупывает и разглядывает со всех сторон. Вот какой у неё красивый взрослый сын, в нарядной морской форме. Опять плачет.
- Как жаль, что не дожил отец!
Налюбовавшись мною вволю, усаживает ужинать. К моему приходу она наготовила, нажарила, напарила все мои любимые блюда; припасла винограда, арбузов, дынь. В летней кухне у неё под столом целый баштан. Я лопаю, а мать смотрит на своё любимое чадо и умиляется.
После ужина, достаю сигареты, спички, говорю:
- Мам, пойду, покурю.
Мать ворчит о вреде курения, но смиряется. Теперь я уже взрослый мужчина, так что имею полное право курить в открытую, не прячась как раньше.
Из дома вообще не хочется выходить. Смотрю телевизор, отвожу душу на кавунах, дынях, винограде; благодать! Родной дом кажется таким милым, уютным. Да, какой же я ещё всё-таки домашний!
Вечером, в воскресенье, с неохотой начинаю собираться в училище. Являюсь к вечерней поверке, докладываю дежурному офицеру о том, что курсант такой-то из увольнения прибыл, сдаю увольнительный билет и иду к себе в роту. Праздник закончился, начинаются трудовые будни.