Командир четвёртого эскадрона майор Квашин, - уже помятый жизнью и службой полноватый мужчина, принял Новикова и Руднева довольно прохладно:
- Ну что же, принимайте первый и третий взводы, втягивайтесь в службу. Ваши помкомвзвода помогут войти в курс дела. Желаю успеха; можете быть свободны.
Зато помощники командиров взводов и у одного и у другого оказались то что надо. Оба семейные сверхсрочники, спокойные и невозмутимые, как и положено украинцам, они уже несколько месяцев замещали прежних командиров взводов ушедших на повышение в другие полки дивизии.
У обоих старших сержантов в хозяйствах царили порядок и дисциплина. Красноармейцы были опрятно и по форме одеты; тщательно вычищенные лошади блестели здоровой шерстью, а на их широких крупах можно было спать как на диване.
Встретили они Михаила и Александра настороженно. Но спустя пару недель, увидев что мальчишки не выпендриваются и не проявляют столь свойственного в этом щенячьем возрасте гонора, оба помкомвзвода успокоились. И стали для своих свежеиспечённых командиров настоящими няньками; хоть и ворчливыми, но никому не дающими в обиду порученных им дитятей.
Начальник полковой кавалерийской школы капитан Лунёв - среднего роста, сероглазый, спортивного вида брюнет показался друзьям сухим и даже немного высокомерным.
Когда они верхом на лошадях прибыли в расположение школы и доложились капитан, внимательно оглядев их, приказал:
- Товарищи командиры, возьмёте на конюшне двух любых лошадей, на их место поставите своих; произведёте переседловку и введёте их в манеж на поводу.
Немного ошарашенные неожиданной вводной, младшие лейтенанты принялись выполнять задание. Потратив на это некоторое время, друзья наконец вывели в поводу приглянувшихся им лошадей.
Прямо перед конюшней находился открытый манеж, представлявший собой ровную прямоугольную площадку длиною примерно шестьдесят - семьдесят метров и шириной около тридцати или сорока. Границы его были обозначены белыми линиями из толченного мела.
Капитан Лунёв стоял у кромки манежа, с большими карманными часами-луковицей в руке, и серьёзно, без тени улыбки смотрел на смущённых кавалеристов; затем спрятал часы в карман и подал первую команду:
- Ввод в манеж!
А когда они оказались на площадке, новую:
- На коня!
Затем команды посыпались одна за другой:
- С коня!... Вывод из манежа в поводу!... Въезд в манеж по очереди!... Рысью!... Галопом!... Шагом!...
После часовой езды, наконец, прозвучали последние команды:
- Выезд из манежа! - и, наконец, - С коня!
Начальник полковой кавалерийской школы ещё раз окинул взглядом спешившихся Руднева и Новикова и сказал:
- Давайте теперь разберём ошибки. Во-первых, по команде: "С коня!" кавалерист берёт повод в левую руку, освобождает правую ногу из стремени, переносит её через спину лошади и затем высвобождает левую ногу, мягко соскочив на землю; снимает через голову лошади повод и берёт его в правую руку.
Во-вторых, при езде по команде: "По одному!" дистанция между всадниками должна быть три метра, а по команде: "По большому кругу!" диаметр круга - двадцать метров.
И вдруг дружелюбно улыбнувшись, подбодрил приунывших ребят:
- А в общем, для начала неплохо товарищи командиры. Если Вы действительно хотите стать хорошими кавалеристами, то кроме обязательных занятий со своими взводами, прошу в свободное от службы время сюда; манеж, тир и трасса с препятствиями - в ваше распоряжении.
Когда Руднев и Новиков, снова переседлав лошадей, отъехали от манежа на приличное расстояние они обрели, наконец, дар речи и возмущению их не было предела.
- Это немец какой-то!
- Не человек, а машина из чугуна и стали!
- И вообще педант и сухарь, - пришли к единому мнению друзья.
6
Пётр Лунёв родился на Кубани в семье иногороднего. Отец его, курский крестьянин Павел Лунёв, в надежде найти своё хлеборобское счастье заимев клочок собственной земли, отправился с многочисленным семейством в Сибирь. Но не найдя там для себя места вернулся в Европейскую часть России и осел наконец в земле Войска Кубанского.
Ликвидировав Запорожскую Сечь, как военно-территориальную организацию, исчерпавшую свои возможности в охране государственных границ, вышедших после русско-турецких войн конца восемнадцатого столетия к своим естественным пределам по Чёрному морю, Екатерина Вторая переселила украинских казаков на Северный Кавказ. Здесь, на берегах быстрой и мутной Кубани, они снова стали выполнять свою привычную роль пограничников, прикрывая юг России от набегов воинственных горцев.
Запорожцы и на новом месте сохранили "рiдну мову", а военную форму переняли у своих соперников-джигитов.
Практически, не затрачивая каких либо значительных средств, Российская империя имела на Северном Кавказе прекрасно обученную и обстрелянную кавалерию. После начальной военной подготовки у себя в станице, каждый молодой казак должен был явиться на действительную военную службу в собственном обмундировании и на своём личном коне. От державы он получал оружие и небольшое жалование на "ремонт", то есть для содержания себя и лошади.
Отслужив определённый срок казак возвращался на некоторое время к своему хозяйству, а затем снова становился в строй. И так продолжалось это чередование до тех пор пока его не отпускали в "бессрочный отпуск" по выслуге лет.
Неся царскую службу практически до старости, казаки за это имели привилегии в виде наделов плодородных кубанских чернозёмов, лесов, лугов, выпасов, охотничьих угодий и рыбных промыслов. Естественно, что делиться этим богатством они ни с кем не собирались, и на пришедший и приехавший люд из России, Украины и прочих мест громадной империи смотрели недоверчиво, называли иногородними и не считали ровней себе.
Семья Лунёвых поселилась в степной станице Поповичевской. Отец и мать батрачили у богатых казаков, дети росли и тоже втягивались в нелёгкий сельский труд.
Петя был серьёзным, способным хлопцем, но учиться ему долго не пришлось. Не успел он закончить станичную церковно-приходскую школу, как тяжело заболел и умер отец, и семья, оставшаяся без главного кормильца, должна была себя как-то спасать. Старшие сёстры подались в столицу Войска Кубанского и нанялись горничными в богатые екатеринодарские семьи, а Петя пошел в помощники табунщика, - стеречь станичные косяки лошадей. С тех пор возникла, да так и осталась на всю жизнь у него, страсть к верховой езде и любовь к этим благородным животным.
В Красную Армию Лунёва призвали в 1921 году. Отслужив действительную службу Пётр остался на сверхсрочную, а затем, окончив кавалерийское училище и получив свои первые "кубари" в петлицы, был направлен в Киевский военный округ, в один из полков кавдивизии стоявшей у границы с Польшей.
Служба, как говорится, пошла в масть и к 1936 году старший лейтенант Пётр Лунёв был уже командиром эскадрона, считался одним из самых перспективных офицеров в полку и являлся кандидатом на учёбу в Ленинградской военной академии.
В слушатели академии он правда так и не попал, из-за единственного пятна в своей биографии чистокровного пролетария.
Сестра Глаша служила в Екатеринодаре горничной в семье богатого инженера-путейца. Сам латыш по национальности, он выдавал себя, для пущей важности, за рижского немца. Скопив на рельсах и шпалах довольно кругленькое состояние, он перед самой мировой войной решил податься на историческую Родину, чтобы в любимой Риге, в кругу детей и внуков, наслаждаться обеспеченной старостью.
К Глаше в семье "можжевелового" немца привыкли; девушка она была чистоплотная, аккуратная и исполнительная ( ну прямо немка да и только). Поэтому менять прислугу не захотели и решили взять её с собою.
Вот так у Петра и оказалась родственница в буржуазной Латвии, малость подпортившая ему служебную карьеру.
Лунёв был не только хороший рубака-кавалерист. У него оказался аналитический склад ума и огромное упорство в достижении поставленных целей. Занимаясь самообразованием, Пётр постоянно пополнял запас и уровень своих специальных военных знаний. На тактических занятиях и полевых ученьях он часто решал поставленные задачи не стандартно, и это не могло не привлечь внимания командования к способному офицеру. Лунёву предложили перейти на штабную работу, но он подал рапорт, с просьбой назначить его начальником только что организованной полковой кавалерийской школы. Просьба его была удовлетворена, и вот тут он почувствовал себя действительно в родной стихии, полностью отдавшись любимому делу.