Петр Аркадьевич назначение на должность Саратовского губернатора принял как повышение. Заслуженное повышение - все же Гродно был, откровенно говоря, помойкой, и то, что его с губернаторства сняли, было даже неплохо: Мария Федоровна получила предлог выбить новое назначение. Так что хотя Петр Аркадьевич перед царем немного и покочевряжился (разумеется, в пределах приличий), на новое место поехал с радостью, полон планов и радужных перспектив. Но действительность оказалась не такой, какой представлялась в Петербурге.
Прежде всего, Петр Аркадьевич настроился на "наведение порядка и пресечение беспорядков" - но с первым было и так все хорошо, а вторых - не было. Совсем не было: крестьяне не бунтовали, рабочие - и те особо не бастовали. Просматривая бумаги, Петр Аркадьевич особо обратил внимание на состоявшиеся несколько лет назад серьезные волнения на французском металлическом заводе - но сейчас там было тихо. Очень тихо: полиция особо подчеркнула данный факт в предоставленном новому губернатору отчете.
Удивившись этому, Петр Аркадьевич начал свое правление с посещения Царицына - и был поражен увиденным: провинциальный город мог по внешнему богатству поспорить и с европейскими столицами. Даже напротив вокзала стояли, сияя полированным мрамором, два пятиэтажных дома, в которых проживали, как ему сообщили, работники железной дороги. А уж особняки местных купцов - те вообще напоминали какие-то восточные дворцы. Губернский Гродно, откуда прибыл Петр Аркадьевич, по сравнению с уездным Царицыным, внешне казался жалким заштатным городишкой.
Но больше всего Петра Аркадьевича поразили жилые городки заводов. Ровные ряды новеньких двухэтажных бревенчатых домов у завода общества "Урал-Волга", дощатые тротуары и даже кирпичные больница и школа вызвали у него лишь понимающее уважение: "Франция же, культурная нация - она и здесь культурная". Но поверить, что это лишь вынужденная мера и жалкая пародия на городок Волкова он не мог до тех пор, пока не увидел творение уже русского промышленника: окруженные деревьями и ровными рядами кустов пятиэтажные дома, расчищенные от снега асфальтированные дороги и тротуары, невероятной красоты снежно-белая церковь - и электрическое освещение всех улиц и даже лестничных клеток в домах: такого и во Франции вряд ли увидишь.
С владельцем этого чуда поговорить ему не удалось - сообщили, что господин Волков в отъезде. А с директором завода французского разговор состоялся - и он как раз стал жаловаться на то, что из-за русского соседа французам пришлось изрядно потратиться на жилье, без чего на заводе вообще не осталось бы рабочих. На вопрос "а как же владельцы других заводов обходятся" Петр Аркадьевич с удивлением узнал, что "других заводов" в городе и вовсе осталось четыре штуки, а все остальное скупил "проклятый сосед"...
Хихикнув про себя и порадовавшись за успешного соотечественника, губернатор вернулся в Саратов - и уже там он узнал, что Царицыным "проклятый сосед" не ограничился. Только в губернском городе ему принадлежали семь крупных заводов (из которых три пожалуй превосходили размерами французский в Царицыне, всего лишь пару лет назад считавшийся крупнейшим в губернии). Но если в Царицыне было, кроме волковских, еще два деревообрабатывающих завода, то в Саратове вся лесная промышленность принадлежала ему одному.
А немного погодя стало Петру Аркадьевичу вовсе не до хихиканья: выяснилось, что Волкову в губернии принадлежит, казалось, вообще все: больше половины продуктовых магазинов торговали продуктами Волковских полей, садов, огородов, ферм и рыбных промыслов. Люди лечились в больницах, принадлежащих этому промышленнику, и обе больницы Саратова (городская и уездная) были, по факту, его частными заведениями. И не только Саратова: все уездные больницы губернии так же принадлежали ему - хотя, сколь ни странно, людей они лечили совершенно бесплатно. Принадлежали Волкову и две Саратовских гимназии (четыре - во всей губернии), дюжина реальных училищ и две дюжины - ремесленных.
Но больше всего губернатора удивило, что и власть в губернии, похоже, тоже принадлежит этому богачу: даже полиция в ответ на какое-то предложение губернатора об упорядочивании борьбы с преступностью прислала неофициальный ответ с сообщением, что оно "вряд ли реализуемо, поскольку предлагаемые способы не одобряет служба безопасности г-на Волкова". Апофеозом же разочарования в должности для Петра Аркадьевича стал ответ из его собственной, губернаторской, канцелярии на приказ подготовить план по развитию сельского хозяйства, полученный сегодня утром: "г-н Волков считает предлагаемые мероприятия бессмысленной тратой казенных денег и предлагает потратить эти средства на учреждение в Саратове медицинского училища".
Петр Аркадьевич Столыпин понял, что назначение его Саратовским губернатором повышением не было. И он осознал издевательский смысл повешенного в рамке на стену предыдущим губернатором императорского указа: "... в прочих начинаниях помогать". Кому-то очень влиятельному видимо не понравились его "эксперименты" в Гродно - и его отправили в ссылку, для исполнения мелких поручений реального хозяина губернии.
Привычная работа - за несколько лет я уже вполне успел к ней привыкнуть - помимо ощутимого прибавления благосостояния, имела еще одно немаловажное свойство: она занимала почти все отводимое на нее время, чем позволяла перестать отвлекаться на тяжелые размышления о моей семье и иных неприятных моментах уже здешней жизни. Поскольку к списку нежелательных мыслей в последнее время прибавились новые, в новые "трудовые свершения" я с радостью окунулся с головой.
Когда в стране хороший урожай - это хорошо, но при определенных условиях. Из рассказов деда я помнил про хороший урожай на целине - сколько там, семь или семнадцать миллионов тонн зерна сгнило в полях?
Насчет целины не знаю, у меня засеяно зерном было гораздо меньше, порядка двухсот тысяч десятин. И с каждой я намеревался собрать тонны по полторы зерна: почти половина угодий была уже засеяна "Царицынкой". Это по пшенице, прочие зерновые тоже подбирались из самых урожайных сортов: институт сельского хозяйства уже работал в полную силу.
И все это нужно было как-то сохранить, так что лето тысяча девятьсот четвертого года было летом строительства элеваторов и овощехранилищ. А еще - летом строительства железных дорог.
С американцами у России снова наступила дружба - и компания Карнеги запроцветала со страшной силой: рельсов у нее было закуплено на сорок миллионов долларов. Одна железная дорога от Охи до Корсаковского поста на Сахалине стоила полтора миллиона только по рельсам, а на все запланированные там дороги рельсов нужно было уже на два с половиной миллиона. И платить за них приходилось именно мне: Император - чтоб ему пусто было - в знак признательности за "покорение Курил и Йессо" присвоил мне титул графа Сахалинского - и отдал Сахалин "на разграбление и поругание", в смысле - на освоение, но полностью за мой счет. Заодно я получил и очень странное повышение по "воинской службе": мне было присвоено звание "полковника в отставке".
Из-за этого мне пришлось даже в Петербург скататься - полковничье звание император всегда присваивал на личной аудиенции, но из визита к царю снова удалось извлечь определенную пользу. В разговоре, когда после рассказа о "завоевании Курил" разговор перешел на проблемы Сахалина, я пожаловавшись на нехватку людей, "попросил" всех ссыльных социалистов отдавать мне "на перевоспитание". Николай хмыкнул:
- Вы считаете, что их можно перевоспитать?
- Нужно, ваше величество, нужно. А физический труд на свежем воздухе, как показывает практика, таковому перевоспитанию очень способствует: ведь воспитуемый сразу ставится в известность, что только перевоспитанные получат шанс вернуться в общество.
- И вы собираетесь заставлять работать в своих копях дворян и разночинцев?
- Нет, конечно. Там много работы и для инженеров, и для просто образованных людей. А заставлять - это не наш метод. Каждому воспитуемому будет предоставлен свободный выбор: или потрудиться на благо Отечества, или сдохнуть с голоду. А то развелось тут борцунов за права трудящихся, которые самым тяжким трудом почитают перемещение карандаша по бумаге. Пусть на своем опыте узнают, за что они так героически языком боролись - я убежден, что это поможет им разобраться со своими заблуждениями. Вдобавок, такой подход поможет казне изрядно сэкономить на их содержании, а то нынче ссылка многими этими борцунами воспринимается как оплачиваемая вакация.
- Ну что же, можно попробовать... в качестве, как вы говорите, эксперимента. Я подпишу нужный указ, со сроком действия на год - и если мы увидим пользу от такого решения, то действие его продлим.
Что лично для меня оказалось намного важнее - во время моего посещения столицы я, наконец, добрался до "родственников". Николая Александровича дома не было - по службе был где-то в море. Так что я познакомился лишь с его супругой и двумя детьми. Впрочем, с детьми "познакомился" лишь внешне: Саше было три года, а его сестренке Ане - вообще два.
Вера Николаевна встретила меня довольно радушно, показала мне дом: ведь сам "кузен" родился и вырос за границей и, вернувшись в Петербург, поселился в доме деда - и комната моего отца была сохранена практически в неприкосновенности. Показывая ее, она поделилась и забавной семейной историей: в подоконнике комнаты, которую было решено отремонтировать где-то в конце 90-х, обнаружился небольшой тайник, в котором мой "отец" хранил разные детские еще "драгоценности": несколько оловянных солдатиков, стеклянный шарик и, почему-то, пару новеньких британских гиней. Понятно, что гинеи туда положил "отец" уже будучи взрослым, но откуда он их взял и почему спрятал - осталось неизвестным. А тайник был действительно тайником: если бы подоконник не сгнил, то найти его было бы практически невозможно. Похоже, талантливым был мой "отец" - жалко, что от него больше ничего и не сохранилось. Правда, сказали, что я на него немного похож - и я не усомнился в словах женщины, никогда не видевшей ни его, ни даже его портретов.
Нот портрет "деда" я увидел... На меня смотрел... никогда не помнил фамилии старых актеров - но этот играл в "Дуэнье" роль Карлоса. Он еще песню пел про сеньора. А Вера Николаевна сказала, что муж ее - копия деда. В общем, семье "родственников" я купил другой дом, за более чем семьсот тысяч рублей - по местным временам почти дворец. Почти - потому что ремонта требовал, ну я и на ремонт Вере Николаевне триста тысяч оставил.
И уж этого миллиона я совсем не жалел. Не из каких-то особых чувств к "родственникам", а потому что портрет этот меня как-то связал с моим "будущим прошлым". Не знаю, насколько актер - вспомнил, Сошальский была его фамилия - был велик и славен, я его по одному только фильму и помню, где роль его была далеко не главной. Но этот портрет стал для меня каким-то символом принадлежности меня и к этому миру, и к миру моего прошлого будущего. Знаю, что редко, очень редко буду появляться в Петербурге, но вот сама возможность сюда приехать и этот портрет "почти Сошальского" снова увидеть - и чтобы никто при этом не мешал - вот это стоит куда как больше миллиона. Именно возможность - и поэтому я не стал даже дожидаться, пока дом теперь освободится для моих будущих визитов, а поехал в Царицын.
Правда, сначала мне пришлось тесно пообщаться - по поводу нового царского указа - с министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем фон Плеве и обсудить с ним формальности по передаче мне будущих "воспитуемых". Вячеслав Константинович был совершенно не в восторге от затеи, но раз Император приказал... Впрочем, насчет боевиков-террористов наши мысли оказались близки: министр лишь посетовал на отсутствие именно "неизбежности наказания":
- К сожалению, далеко не все преступники предстают перед судом потому что в иных странах находят они покровительство.
- Но и в иных странах суд Божий им воздаст по заслугам.
- Вынужден отметить, что Божий суд, похоже, слишком долог.
- Иногда, как мне кажется, стоит Господу и намекнуть, на кого следует обратить внимание и отправить их к родным пенатам...
- Было бы неплохо, но как? Раввинов у нас на службе нет, а в списке вашем, если обратите внимание, иудеев как бы не три четверти...
- Ну, я попробую изыскать способы. Думаю, если человек достаточно праведный вознесет соответствующую случаю молитву, то Господь не оставит ее неуслышанной.
- Хм... правильная молитва, говорите? Хотя, если молитва действительно правильна, то пожалуй...
- Но для правильной молитвы о наказании преступника все же нужно, чтобы человек был признан таковым. По закону, по суду - даже если он на суд этот не явится...
Жандармский ротмистр Евгений Алексеевич Линоров был, в своем роде, исключением. Одним из очень немногих, кто в отставку вышел не по ранению или болезни, а был именно выгнан - без обычного в таких случаях "повышения в чине". Выгнали его за то, что он до полусмерти избил инженера - дворянина по происхождению. А всего лишь выгнали - потому что тот оказался из числа социалистов и стал инвалидом за "агитацию против царя среди нижних чинов железной дороги".
Он действительно ненавидел "всех этих социалистов". Да и знакомство водил в основном с такими же офицерами - так что после японских событий с видимым удовольствием он возглавил мою собственную "службу государственной безопасности": сомнений, что "враги захотят украсть русские достижения", у него не было. Формально он работал именно начальником службы охраны предприятий, но фактически спектр его занятий охраной не ограничивался. И, когда император дал мне возможность отправлять "политических" на перевоспитание, Евгений Алексеевич мне этих самых "политических" и обеспечил.
Не всех, конечно: несколько десятков человек отправились на Сахалин прямо из залов суда (или с прежних мест "постоянной дислокации") под конвоем из государевых служивых людей. И к ним Линоров отношения не имел вообще. Но некоторые - те, кому жизнь в ссылке показалась не самым приятным времяпрепровождением - на Сахалин были доставлены его людьми.
По дороге из Петербурга "на минутку" заехал в Тверь, куда за время моего пребывания на Сахалине уехали Архангельские. В Харькове теперь места для тепловозов и вовсе не стало: велопроизводство потеснило все остальное. Грузовики - точнее их изготовление - переехало в Кострому, где еще прошлой осенью началось строительство нужных цехов, а для тепловозов пришлось строить новый завод - и местом для него Илья выбрал Тверь, где проживали его родители. Строительство планировалось закончить за год - но вопрос насчет нужности тепловозов все еще оставался вопросом: после окончания войны восемь готовых тепловозов переехали на Закаспийскую военную железную дорогу - и военные захотели (но не заказали) еще двадцать четыре штуки, а больше на тепловозы заказов пока не было. Хотя Илья их особо и не предлагал - пока что два тепловоза потихоньку достраивались, а новые - когда еще появятся?
Этот завод для Мышки был буквально костью в горле: по смете он должен был обойтись миллионов в четырнадцать - только цех топливной аппаратуры требовал больше прецизионных станков, чем их было до этого во всей Империи. Однако будущие восьмисот и тысячесильные "судовые" дизели таких затрат явно стоили. Вот только затрат требовали не одни лишь дизели, и даже не один лишь Тверской завод.
Англичане очень обиделись, что их "не пригласили" на Берлинскую конференцию - но формально они и не были участниками войны и конфликта, дело касалось лишь России, Японии, Франции (требовавшей возмещения убытков своих страховщиков) и США - а Германия выступила в качестве лишь полностью нейтрального посредника. Строго говоря, придраться англичанам (с точки зрения международного права) было не к чему, но вот американским судам в Суэце стало малокомфортно: недельный простой оказался нормой. Поэтому Мухонин провел еще пару месяцев не на капитанской мостике, зато теперь по маршруту "Ростов-Владивосток" ходили пароходы "Аделаидского Океанского пароходства" из Австралии. Для него пришлось просто закупить пяток британских карго-лайнеров - "птичек" Березинского производства англичане всячески мурыжили их при проходе Суэцкого канала, так что новое пароходство пришлось обеспечить и новыми судами, пусть это и встало в копеечку. Корабли были сильно меньше и хуже - но все же они обеспечивали приемлемый трафик грузов и людей на восток.
Суда же феодосийской постройки курсировали больше во Францию и Америку - тем более и грузопоток с этими странами рос. Причем моих кораблей на него все равно не хватало - и я задумался о строительстве еще одной морской верфи.
Но только пока задумался: расходы и так стали непомерно велики. Потому что "хотелок" появлялось все больше и больше, а денежный поток становился все меньше.
Первый серьезный сигнал о иссякании денежного фонтана пришел их Германии: компания "Maschinenfabrik Augsburg-Nürnberg " начала массовый выпуск тракторов "MAN-T48", по цене в семь с половиной тысяч марок. Трактор заметно превосходил мой "Таурус" и по мощности, и по удобству эксплуатации: его двигатель с водяных охлаждением и коробка передач с шестью ступенями делало его одинаково пригодным как для сельхозработ, так и для транспортировки грузов. Вдобавок немцы продавали его в кредит, так что покупатель вначале платил только три тысячи - и спрос на российскую машину в Германии упал почти до нуля.
Во Франции, к счастью, МАНы не продавались - немцы их все же не очень много делали, но мне для сохранения рынка пришлось передать Александру Барро лицензию на выпуск "Туру": французы в знак дружбы с Россией ввели пошлины на трактора в тридцать процентов. Мои заводы поставляли теперь французам лишь двигатель и коробку передач - но теперь каждый трактор во Франции приносил мне лишь полторы тысячи рублей. И, хотя объемы продаж с началом производства тракторов во Франции почти удвоились, прибыли там чуть ли не уполовинились.
В Америке картина была все еще более радостной: пока ничего, сравнимого с "Торусом" (так произносили янки название машины), на местном рынке не появилось - но уже из-за производственных проблем в России пришлось Карлу Леманну организовать пару заводов по выпуску запчастей. Завод по производству коробок передач, завод по выпуску поршневых колец, завод по изготовлению карданных валов... - я просто не успевал все это делать. Если в прошлом году на каждый трактор "пришлось" поставить запчастей на полтораста долларов, то теперь поток из России сократился до менее чем сорока - а в свете мировых тенденций Карл занялся и подготовкой полного производства (только без моторов), и грядущие прибыли выглядели все скромнее.
Скромнее, но все еще достойно. Ирбит достиг уровня производство ста тяжелых мотоциклов в сутки, и США почти полностью это производство потребляли, так что Ирбитский завод давал полста тысяч рублей ежедневного дохода. Или - тридцать две тысячи чистой прибыли: мотоцикл обходился мне в сто восемьдесят рублей. Примерно столько же мне приносили и Ковров вместе с Серпуховским мотозаводом: прибыли с каждого мотороллера или мотоцикла было меньше, но в штуках два завода делали гораздо больше. А "флагманом" производства денег с колесами неожиданно стал Харьковский велозавод: высочайший спрос на дешевые (и очень качественные) велосипеды в Европе буквально "заставил" меня довести их выпуск до тысячи штук в сутки, и каждый велосипед приносил мне с европейского рынка по сорок три рубля чистой прибыли.
Еще пару лет назад пара миллионов в месяц, поступающих от веломотопродукции, для меня казались бы счастьем, но сейчас они рассматривались как "слабая компенсация потерь" на тракторном фронте: доходы из Европы упали сразу на десять миллионов в месяц. Можно было бы теоретически "взять количеством" - но с количеством выходило не очень: Барро, конечно, мог тракторов делать и больше, но вот французы больше покупать не спешили. Александр (Поль уже практически отошел от дел - возраст все же) начал потихоньку "завоевывать" рынки Испании и Италии - но продажа в обеих странах пары десятков машин в месяц ситуацию не меняло.
В итоге, постепенно, основным источником импортных доходов становилось стекло: новый завод в Камышине, где были установлены уже две линии по выпуску катанного оконного стекла, теоретически должна была обеспечить в месяц по десять миллионов прибыли. Теоретически, но для прекращения теории в практику нужно было еще кое-что сделать: построить дороги для подвоза угля на газовый завод и для подвоза песка из карьеров на собственно стекольный. Дорога из карьера, впрочем, уже была построена - тридцать пять верст узкоколейки с бюджетом напряга не создавали. Но вот сто пятьдесят верст двухпутной дороги от Иловли до Камышина в широкой колее даже по предварительным прикидкам вставали больше чем в десять миллионов.
Самое забавное, что я точно знал где нужно пробурить дырку в земле, чтобы обеспечить все мои приволжские производства простым природным газом. Более того, место это было на моей земле - но вот делать "дырки" глубиной в два с лишним километра пока было нечем, и приходилось обогащать Эндрю Карнеги. Временно - чтобы обогащаться самому, пришлось из американских рельсов строить и дорогу из Старого Оскола в Новую Покровку: рядом с первым была построена железнорудная шахта, а из Покровки руду можно было отправлять летом по Дону, а зимой - со станции Лиски по железной дороге. Отправлять в Саратов, конечно же: выстроенный завод мог произвести втрое больше стали, чем обеспечивалось остатками сернокислого производства - нужна была только железная руда.
Так что затраты лета четвертого года превысили доходы - и я впервые задумался о продовольственном экспорте. Урожай в этом году - очень даже неплохой, крестьяне и сами найдут, чем прокормиться. Зерно, конечно, экспортировать не буду, не для того я его растил - а рыбу? На Черном море у меня действовало уже пять консервных фабрик - это не считая двух на Азовском. А та же Франция какая-то некормленая ходит...
Мышка с очень большой неохотой отпустила меня во Францию - с окончания войны дома я провел за три месяца всего несколько дней. Да я и сам особо ехать не хотел - но нужда заставляла. Александр Барро организовал очень неплохую встречу с крупными розничными торговцами - и на французский рынок хлынули черноморские и каспийские шпроты (два франка за трехсотграммовую банку), разнообразная рыба в томатном соусе и в "собственном соку" (один франк за банку), а заодно - чтобы уж два раза не ходить - тушенка свиная и куриная. И - в качестве "приятного бонуса" - сгущенка с сахаром и "сгущенное какао". В общем заказов я набрал на пятнадцать с лишним миллионов франков - пять с половиной миллионов рублей. Лучше, чем ничего - но это за год. А столько же денег было потрачено лишь за лето только на переселение крестьян в новые "колхозные" деревни в Приамурье: на семью ниже пятисот рублей не выходило никак: нужно же было и дом построить, и подсобки всякие, опять же скотину на обзаведение обеспечить. Так что "стандартная" деревня на сто дворов вставала мне в пятьдесят тысяч - и вдвое больше уходило на трактора и прочую сельхозтехнику. Конечно, уже следующим летом вложения, скорее всего, отобьются - но следующее лето наступит только через год...
В сентябре Мышка вытащила мена на традиционный в Царицыне "Купеческий бал" - мероприятие, где встречалась "финансовая элита" уезда и много торгового народу со всей губернии. Мне это мероприятие было не по нутру, тем более что я, похоже, наступил на гланды почти каждому хлеботорговцу губернии... Однако, как оказалось, наступил я им всем достаточно "нежно", и если в прошлом году та же Шешинцева при виде меня демонстративно плевалась, то сейчас купцы встретили меня с явной приязнью. Мышку единодушно (чего, как потом говорили, не случалось больше десяти лет) выбрали "королевой бала", а меня присутствующие чуть ли не облизывали: мои "колхозные крестьяне", честно отдав за услуги МТС треть урожая, продали хлеботорговцам зерна вдвое больше, чем в самые урожайные предшествующие годы.
Пять с половиной тысяч тракторов машинно-тракторных станций урожаю, конечно, поспособствовали изрядно, но до "рекордов" было все же далеко: в среднем крестьянские поля даже после тракторной вспашки и сева дали центнеров по девять с гектара. Рост же именно продаж зерна обуславливался другими факторами: крестьяне все же поверили в капусту "амагер" и "гигантскую" морковку - и высвободившееся на пахоте время использовали для разбивки обширных огородов. А относительное изобилие воды - например, волжская вода по каналам и водоводам качалась аж до Петровска и дальше изрядно пополняла Медведицу - обеспечило на этих огородах неплохие урожаи.
Вдобавок Нобели, полностью удовлетворенные поставками стальных бочек для керосина, продали мне все бондарное производство с Царицынского завода - и почти каждое крестьянское хозяйство смогло очень недорого купить "бочкотару" для засолки овощей - так что хлеба на рынок поступило гораздо больше обычного. И хлеботорговцы решили сменить гнев на милость. Подозреваю, что временно: цену на зерно на рынке именно я держал на уровне пятидесяти пяти копеек (забирая по полтиннику любое количество у крестьян "на дому"), так что в моих элеваторах было запасено чуть меньше миллиона тонн - то есть "под крышу", не влезало больше. Но все же прекращение вражды с поволжскими богатеями радовало...
Миллион тонн - это вместе с прочими, не только волжскими, угодьями: очень неплохие урожаи были собраны и в "сибирских" вновь построенных деревнях. Настолько неплохие, что там чуть не случилась моя собственная "целина": значительную часть урожая хранить было негде. Пришлось срочно с несколькими бригадами "Сельхозстроя" смотаться в Челябинск: строитель амбаров из меня, конечно, никакой - но нужно было с местными банками договориться о бесперебойном финансировании работ.
В октябре, когда я вернулся домой окончательно (по крайней мере на этот год), расходы у меня превысили доходы. Мышка тут же организовала мне кредит из собственного банка - но то, что своих денег уже не хватает, было очень неприятно. Хотя и понятно: война - штука дорогая, а ведь я финансировал ее из собственного кармана. Но есть еще более дорогая штука - мир. Для того, чтобы освоение сельхозугодий на Амуре, той же Курганщине или, скажем, в Акмолинской области хоть немного окупалось, нужно было построить в тех местах по крайней мере ремонтные заводы. И если с землями южнее Кургана было ясно: завод надо в Кургане и ставить, то что делать с Приамурьем или наделами в Семипалатинской области? "Ближайших городов" там и вовсе нет...
В конце октября мы подбили итоги сельскохозяйственного года. И итоги эти порадовали: не только очень хороший урожай зерновых удалось собрать, но и с овощами получилось более чем неплохо. Причем наибольшие урожаи капусты и морковки были собраны от Тульской до Могилевской губерний, а небольшое имение, приобретенное в районе Острова на Псковщине дало урожай картошки, удививший даже меня: с каждой из ста двадцати десятин было собрано по шестьдесят тонн. Надо бы еще земли на Псковщине подкупить... только откуда-то денег добыть для этого необходимо.
Деньги-деньги... это уже патологией какой-то становится. В конце-то концов, Россию от революции я спас. Японцам не то что не проиграли войну, а вообще Хоккайдо у них отъели. Что, кроме меня в России и нет никого, кто ее вперед двигает? В конце-то концов если моя промышленная империя оценивается в полмиллиарда рублей, почему я все еще живу в квартире на втором этаже? В провинциальном купеческом городишке на задворках Империи, а не в замке на Ривьере?
Да и Мышка заслуживала большего - по крайней мере счастливой спокойной жизни, а не бдения над учетными книгами по двенадцать часов в сутки. Да и Камилле стоило отдохнуть, а не нюхать вонючие реактивы в лаборатории. Машке тоже нечего стоять днями у горячих печей... кого еще забыл?
Эти мысли буквально обуревали меня, после того как Мышка, чмокнув меня, сонного, в щеку, сообщила что восьмичасовым поездом убывает на неделю в Ярославль и Кострому - какие-то проблемы с местными отделениями банка. Пока я поднялся, она уже убежала, и я, злой и невыспавшийся, отправился на кухню - единственной островок стабильности в окружающем мире. Пирожки, как и всегда, стояли в корзинке посреди стола, а Дарья уже наливала мне чай.
Я сел за стол, молча взял пирожок и вцепился в него зубами. Не повернулся, даже когда в кухню вошла Камилла - эка невидаль!
- Ну и чего ты сидишь такой надутый? Сердишься, что жена так срочно уехала? Так она не виновата, что в Ярославле управляющий помер и документ о передаче дел больше подписывать некому. Не сердись, возьми лучше вот этот пирог - Дарья новый придумала, с белыми грибами в молоке, специально, говорит, для Марии Иннокентьевны, мне тоже очень нравится.
- Камилла, а ты вот скажи: что ты больше всего сейчас от жизни хочешь? Точнее, не сейчас, что прямо сейчас, а вообще?
- Да. Совсем вообще. Например, остров в океане, чтобы сидеть на берегу и слушать шум прибоя...
- Я поняла. Остров - это хорошо, ты остров купи - в Греции где-нибудь. Мы туда будем иногда ездить, сидеть и слушать. И есть Дарьины пирожки. Остров - он не помешает. Но если совсем вообще - я тебе сейчас скажу, только ты не смейся. Я хочу, чтобы даже внуки мои - если они будут - шли по улице - и все люди смотрели на них с уважением и говорили друг другу: смотри, это внук той самой Камиллы Луховицкой, которая... Только я еще не придумала, которая что. Которая открыла что-то, изобрела что-то такое, что сделало всех людей счастливыми.
- Ну ты и сейчас столько всего наоткрывала и напридумывала, столько людей сделала счастливыми, что и не сосчитать.
- Сосчитать. Стрептоцидом на войне излечили восемьсот сорок шесть раненых солдат, - глядя на мои непроизвольно расширившиеся глаза, Камилла тихонько прыснула в кулачок. - Я не следила, просто мне из Петербурга прислали последнюю работу Преображенского по исследованию физической антисептики, которую на Нобелевскую премию выдвинули. А он там про стрептоцид мой много написал, я ему еще в прошлом году отписывала по нему. Он в письме интересовался. Вот только стрептоцид этот придумал ты, я только сделала. И все остальное ведь ты же придумывал... хотя нет, я тоже кое-что сама придумала. Мыло "Камилла"... и снова мыло, видно кроме мыла я сама и придумать ничего не могу.
- Какое мыло?
- Вшивое, мыло ДДТ.
- Вот видишь! И вшей, кстати, в губернии - да и не только в губернии, много где - извели. Я слышал, армия заказала на этот год пятьсот тонн этого мыла?
- Да. Теперь, вместо того, чтобы придумывать что-то очень важное, я половину времени трачу на то, чтобы ДДТ был только тот, который сам разлагается. Вот вроде все всем понятно, что и как делать - а через день фабрика выдает сплошную грязь. Ты знаешь, иногда мне кажется, что мы придумали слишком много нового, ты придумал. Очень хорошего нового, но людей, которые это новое понять могут - мало, и теперь мы сами все это должны и обслуживать. Людей грамотных нет. То есть есть, но мало: весной и летом у нас химиков из Петербурга и Казани девять человек работать пришло, но четверо у Филиппа сейчас работают - а ему девять человек нужно, трое - у Лебедева - а резинщикам дюжину инженеров не хватает. Двое еще на заводе крекинга работают - а должно работать шестнадцать. Где людей взять? Антоневич из Москвы всех к себе гребет - и ругательные письма мне пишет, что я ему людей не даю. А где я их возьму? Рожу?
- Вот последняя мысль у тебя правильная. Роди, отдохни годик. Заводы наши как-никак, а работают, денежку приносят. Ну поменьше денежек принесут - нам все равно хватит. Ты в главном права: мы не можем заниматься всем сразу. А если людей нет - придется подождать пока появятся. Рабочих обучим, с университетами договоримся, чтобы именно для нас студентов подготовили. Мы уже много сделали - и можно немного передохнуть. С голодом и саранчой справились, войну вон выиграли - теперь пусть другие вперед прогресс толкают...
- Да ну тебя! Я думала, ты серьезно...
- Я серьезно. А насчет острова в Греции мне предложение понравилось.
Мышка вернулась через неделю, и вернулась она очень расстроенная:
- Сплошные невежды работают! По городу распустили слухи, что со смертью управляющего Городской банк остановит на полгода выплаты по вкладам, и все бросились вклады снимать. Наличности не хватило, пришлось специально привезти из Москвы, на это три дня ушло - а из-за этого паника еще сильнее поднялась. Так что на полтора миллиона банк опустел, но хуже то, что и в других городах слух распространиться успел. В общем, выдали вкладов на восемь с лишним миллионов, поэтому с кредитами на новые заводы придется очень сильно подождать...
- На сколько подождать?
- Водянинов подсчитал, что теперь до весны нам нужно держать в отделениях миллионов двадцать наличности, говорит, что иначе в случае чего и под банкротство попасть недолго. По текущим расходам сам у него спроси, он обещал на днях все расчеты подготовить. По текущим поступлениям выходит, что до марта можешь только новой выручкой пользоваться - из которой я, как сказала, двадцать миллионов временно изыму. У нас же кредитов роздано на семьдесят миллионов, свободных денег вовсе нет.
- А в других банках кредиты перезаложить?
- Считала уже, потеряем до десяти процентов. А ты без кредитов сейчас никак не справишься?
- Справлюсь, солнышко, справлюсь. Вот завод стекольный новый запустим - и справлюсь.
Стекольный завод запустили в ноябре. Три недели ушло на отладку всех технологических участков, и в последнюю неделю ноября по новой, только что отстроенной дороге завод стал отгружать по триста тонн оконных стекол. Забавно, что в Германию стекло отправлялось в основном морем - через Ригу. Во Францию тоже морем, но это и понятно, а в Германию ведь через Варшаву посуху было возить ближе. Я удивлялся "сумрачному тевтонскому гению" до самого Нового года - пока не узнал, что германская компания "Вольфганг Шульц АГ" восемьдесят процентов товара тут же перепродает англичанам.
А с англичанами торговля у меня шла плохо. То есть совсем не шла: ни трактора их не интересовали, ни мотоциклы. Александр Барро сунулся было на британский рынок - и высунулся тут же обратно: Британия на ввоз тракторов ввела пятидесятипроцентную пошлину. Мотоциклы же вообще были запрещены к ввозу в Англию. Правда, англичане уже выпускали сами и то, и другое, но двенадцатисильный трактор с двухтактным бензиновым двигателем производил довольно жалкое впечатление. А английский мотоцикл - полуторасильный, с ременной передачей - даже продавался в отдельном магазине в Париже, но парижане почему-то его не покупали.
Но ладно импорт - я ведь и сам купить у гордых бриттов ничего не мог. Не то, чтобы очень хотелось - но Британия запретила продажу в Россию любых станков и инструментов. А это было обидно: конверторы британские были очень неплохими. Германские тоже были хороши, но английские были раза в полтора более производительными. Что же до американских - янки все делали быстро, но их продукция во-первых была в полтора раза дороже европейской, а во-вторых не рассчитывалась на длительное применение: они искренне считали, что любое оборудование устареет лет через десять, и незачем делать его более долговечным. Я тоже так считал - но когда "недолговечный" конвертор просто прогорел во время плавки, я очень расстроился: во-первых, мне просто было жаль людей, а во-вторых очень жаль уменьшения количества и без того немногочисленных профессиональных рабочих.
Перед Рождеством снова пришлось съездить в Петербург: фон Плеве возжелал выслушать (от меня лично) доклад о "промежуточных результатах" использования ссыльных на Сахалине. Результат лично мне понравился: Евгений Алексеевич пополнил список работников Сахалинских шахт такими фамилиями, как Бронштейн, Ульянов, Цедербаум, Аксельрод... Всего из Англии и Франции люди Линорова выковыряли двадцать семь человек. Но вот из Швейцарии, от моря отдаленной, людей вытаскивать было очень трудно - и поэтому имена некоторых лиц появились не в ведомости работников сахалинских шахт, а на надгробных камнях швейцарских кладбищ. Тоже хорошие имена: Азеф, Савинков, Созонов, Боришанский, Гершуни... но все же большинство граждан отправилось перевоспитываться трудом на благо Родины.
Выслушать же именно лично Вячеслав Константинович пожелал потому, что на самом деле его очень заинтересовал способ доставки осужденных откуда-нибудь из Лондона или Женевы. Не детали, а общие принципы... Обсудив и взаимно согласившись с очевидной полезностью таких деяний, мы немного побеседовали на общие темы и неожиданно фон Плеве меня спросил:
- Кстати... а как вам новый Саратовский губернатор?
- Ну как вам сказать... То, что опыта у него никакого нет, это ясно - но с опытом я бы мог и помочь. Хуже то, что у него просто больная фантазия, и вдобавок он искренне считает, что воплощение его довольно безграмотных идей в жизнь может принести стране пользу. Вдобавок он жесток без меры - но в данном случае это, может быть, и полезно: чиновники его презирают и идиотские распоряжения его выполнять не спешат.
- Странно... мне говорили, что человек он смелый и умный. Мне кажется, что вы к нему несколько предвзяты.
- Скорее, снисходителен. Мне Энгельнардт прислал его предложения по переселению крестьян в Сибирь - одна маниловщина. У меня на переселение одной семьи с правого берега Волги на левый, за двадцать верст всего, уходит триста рублей, и еще больше - на обустройство этой семьи - а он предлагает по сто рублей тратить на переселение семьи в Сибирь. Поехать многие бы и поехали - так ведь при таких условиях девять из десяти просто с голоду помрут через год. Дешевле, да и гуманнее будет "лишних крестьян" просто расстреливать... Впрочем, пока его инициативы остаются пустой болтовней - он для Империи не опасен.
- Опасен? О чем вы говорите? Петр Аркадьевич - искренне предан Государю и Империи...
- Услужливый дурак опаснее врага, так кажется? Из-за его указов в губернии два раза бунты почти начинались. Впрочем, не начались - и ладно...
Через пару месяцев я понял, что похоже, с Плеве рассорился - и напрасно. Мужик - хороший, и дело знает. А тут и его расстроил, и себе положение усложнил. Не повезло...
Но в целом, я считаю, год прошел очень удачно. И результатами его я законно гордился. Да и народом деятельность моей компании была замечена: меня и Камиллу "с супругами" сам губернатор (о разговоре с Плеве, очевидно, не осведомленный) пригласил на Новогодний бал. Но переться за четыреста верст в Саратов ради того, чтобы потолкаться в душном зале и послушать отвратительно исполняемую музыку?
К Новому году финансовое положение немножечко поправилось. Конечно, все еще было несколько зыбко - но я, по крайней мере, никому ничего не был должен, а на текущие расходы хватало текущих же поступлений. И даже чуть-чуть оставалось - как в старом анекдоте "а хватает ли вам, солдатики, еды?" Остающееся я тоже успешно тратил - и Новый год я, Мышка, Камилла с Юрой и еще десяток человек отмечали на собственном острове в "Эгегейском" море. Погода и в Греции зимой была не очень-то тропической, но ведь важен принцип? А традицию отмечать Новый год на острове следует развить: ведь есть еще и Канары. Но это - как-нибудь позже, скажем, через год...