Привокзальная площадь дрожит и морщится. Дождь ледяными струями хлещет по асфальту, брызгами отскакивает от блестящих рельсов, щедро поливает одинокую чугунную скамейку, а вместе с ней и меня. Зачем я здесь? Рубашка вымокла и прилипла к телу, волосы свалялись и запутались. Надо же! У меня длинные волосы и жёсткая колючая борода. Видимо, я давно не брился. Больно покалывает в желудке, точно я проглотил на завтрак репейник. А был ли у меня завтрак? Чёрт побери - не помню! Слабость и дрожь в руках подсказывают мне, что я не только не завтракал, но, скорее всего, дня три уже вообще ничего не ел. Боже! Холод-то какой! Собаки - и те мёрзнут, жмутся друг к другу под вокзальным крыльцом, тычутся мордами в тощие шерстяные бока. Надо б и мне куда-нибудь под навес, в тепло. Лучше всего, конечно, домой, только где он, мой дом? Ни черта не помню.
Джинсы на коленке разодраны, а в дырку выглядывает огромный лиловый синячище. Теперь ещё и нога заныла.
- Документики предъявите!
- Что, простите?
- Лейтенант Ляпунов. Документики, говорю.
Моложавый парень в фуражке нехотя взял под козырёк и, воровато оглядываясь по сторонам, слегка пнул меня ботинком в колено. Боль проткнула меня насквозь, перед глазами, будто сверкнула молния, ударила прямиком в мозг и вылетела наружу через правое ухо. Колено заныло пуще прежнего.
- Документы, говорю, предъяви, падла!
Я начал ощупывать себя в поисках карманов. Где-то же должен быть паспорт или хотя б водительские права. Какой там! Задние карманы джинсов оторваны и лоскутами свисают вниз, на рубашке и вовсе карманов нет. Какие уж там документы!
- Простите, я, кажется, всё забыл дома.
- Пройдёмте.
Вот что значит привычка к канцелярским штампам. Только что этот верзила меня ударил и оскорбил, а теперь разговаривает со мной на "Вы". Он, правда, и не подозревает об этом. Для него "пройдёмте" - то же самое, что "встал и пошёл за мной, козёл!"
- Куда? - спросил я.
Он не ответил, схватил меня за плечо и потащил к зданию вокзала.
Комнатушка совсем крохотная. Стол, два стула и деревянная скамья. Скамья, видно, как раз для таких, как я. Пахнет тут неважно. Не то кислой капустой, не то тухловатыми оливками.
- Имя, фамилия, год рождения.
Простой вопрос, казалось бы. Кто ж не знает своего имени. День рождения и впрямь можно позабыть в городской суете, но имя-то помнить должен каждый. Даже собака, не понимающая человеческого языка, услыхав свою кличку, тотчас вздрагивает и поводит ушами. Я же даже представить себе не могу, как бы меня могли звать. Игорь? Вася? Антон? Да пусть хоть Моисей! Было б у меня какое-нибудь имя! Не помню.
- Я не помню.
- В дурочку будем играть? Ты мне тут думаешь нужен? Вы мне уже алкаши во где сидите! Я вона сейчас Ляпунова позову - в миг вспомнишь и имя, и фамилию, и маму дорогую.
Пожилой пузатый блюститель закона в синей рубахе зычно икнул и повторил:
- Имя, фамилия, год рождения.
- Я правда не помню ничего. Ни имени, ни адреса. Голова кружится. Я даже не знаю, куда мне идти.
- Допился, мать твою! Имени не помнишь?
- Я не пью.
Не знаю, почему я так ответил. Человеку свойственно обдумывать свои слова. Даже пустячный вопрос требует хоть какого-то мыслительного процесса, хоть малейшей работы мозга. А у меня ответ вырвался сам собой, как будто я твёрдо был в этом уверен. Имени своего я не помню, но знаю наверняка, что не пью алкогольных напитков.
- Ляпунов!
Ответа не последовало.
- Ляпунов!
Толстяк рявкнул так громко, что у меня зазвенело в ушах. В дверях появился уже знакомый мне верзила.
- Убери эту сволочь отсюда куда-нибудь с глаз моих долой.
- В клетку?
- Да нет! Нечего клетку зря занимать. Увези его куда-нибудь подальше, чтобы он мне глаза не мозолил. Настроение только испортил с утра пораньше. Отвези за город, да наваляй, как положено.
- Понял, - верзила схватил меня за шиворот.
- Постойте! Вы не имеете права! Мне нужно в больницу. Я же не помню ничего. Может быть, меня ограбили, по голове ударили. Отвезите меня в больницу!
Какой там! У меня сил совсем нет, а этот дылда румяный, небось, даже в детстве ангиной никогда не болел. Руки, как клешни - сгрёб меня и потащил. Сопротивляться нет смысла.
Старый Уазик кряхтит, как трактор. Я смотрю в узкое зарешёченное окошко на убегающую разбитую дорогу. Как меня занесло в этот городишко? Кирпичные двухэтажки остались позади, в два ряда потянулись скособоченные деревянные дома. Все разные, как люди. Один повыше, другой пониже, один недавно выкрашен, другой давно облуплен. Смотрю на унылые улицы и не узнаю ни одного дома, ни одного забора. Был бы хоть какой-нибудь намёк на мою прошлую жизнь: знакомый переулок, фонарный столб, сарай. Нет, всё здесь чужое. Я никогда тут раньше не был.
- Вылезай, давай!
- Отвезите меня в больницу, пожалуйста.
- Я тебе сейчас устрою больницу. Ни один врач не поможет.
Я спрыгнул на землю, пригнулся и накрыл голову руками. Первый удар пришёлся в бок, стало трудно дышать, но равновесия я не потерял. Первое, что приходит на ум - бежать. Я так и сделал, рванул в сторону через поле, да только тяжело хромому перескакивать через кочки, ноги запутались в траве, и я уткнулся лицом в склизкую массу. Топот, приближающийся сзади, окончательно сломил моё сопротивление. Ударов было несколько, потом стало темно и тихо.
Поле перевернулось, встало травяной стеной вертикально небу. Дождь моросит сбоку, а я прижался щекой к земле и наблюдаю за жирным слизняком, нехотя сползающим с травинки. Должно быть, он ползёт домой. Я поднялся. Боль тот час же наполнила каждый сантиметр моего тела. Вокруг никого.
Я знаю, что бывают у людей провалы в памяти. Но не думал, что это случается именно так. Я не помню ни родных, ни названия города, в котором я живу, зато я прекрасно помню даты крещения Руси и Куликовской битвы, знаю, что нож нужно держать в правой руке, а вилку в левой, примерно представляю себе устройство современного переднеприводного автомобиля. В общем, окружающий мир для меня не в диковинку, вот только я не могу найти в нём своё место. Будто кто-то стёр все мои личные воспоминания и оставил лишь приобретённые знания. Я вижу поле, слышу, как капли щекочут траву, чувствую запах свежего навоза, прикусываю губу от боли в колене и сплёвываю солоноватую кровь. Я безликий наблюдатель, сгусток чувств без имени, паспорта и идентификационного номера налогоплательщика.
Я доковылял до дороги. Не помню, с какой стороны меня сюда привезли. Была б монетка - я бы бросил жребий. Поднялся ветер, подобрал блестящий фантик от жевательной резинки и потащил его по асфальту. Пойду за ним. Человек, обременённый воспоминаниями, три раза бы подумал, прежде чем выбрать направление. А мне всё равно. Я шёл долго, провожая взглядом редкие автомобили, выскальзывающие из-за спины. Стемнело. Дальний свет очередных фар выхватил из сумрака синюю табличку с надписью "Михайловское". Внизу река, а на берегу - тощая деревенька.
Я прошёл по улице. Никого и ничего. Сейчас, видимо, часов десять вечера. Жители таких селений ложатся спать рано, а день начинают с первым лучом солнца. Слышен рёв мотоцикла где-то в конце улицы - это, должно быть, "первый парень на деревне" катает по очереди местных девах.
Мне кажется в этой деревне всего одна изба, бревенчатая, не облицованная, черновато-коричневая. Просто её размножили и понатыкали с двух сторон улицы. Так, говорят, снимают современные фильмы: из кучки бутафорских воинов делают внушительное войско, размножив и смонтировав изображение на компьютере. Топот копыт и объёмный звук создаёт иллюзию настоящей войны. Так и здесь. И средь этого одноликого сборища выделяется лишь одно строение: двухэтажный дом с мансардой. Облицован вагонкой, выкрашен в цвет осенней охры, чист и опрятен. Должно быть, он принадлежит какому-нибудь местному барину.
Я перегнулся через забор. Прямо у забора корявая яблоня. В окнах, вроде, темно. Перелез, споткнулся, огляделся. Под яблоней несколько спелых, но червивых плодов. Сладкие! Я жадно впился зубами в большое душистое розовощёкое яблоко. Сок потёк по щекам, капнул за шиворот. Я тут же схватил второе, набросился на третье, сахарный дурман разлился по всему телу. Какие же они вкусные! Мою трапезу прервал звонкий сердитый лай. Из темноты выпрыгнула большая чёрная овчарка и повалила меня на землю. Над ухом послышалось прерывистое влажное дыхание.
Что ж мне так не везёт-то сегодня? Должно быть, неудачником я был и прежде. У каждого человека внутри какой-то секретный код судьбы. Не случайно ж один в двадцать лет умирает от саркомы, а другой здоров как бык и даже не знает, что такое простуда, один к старости приобретает судоходную компанию, а другой заканчивает жизнь в подвале и питается отходами из мусорного бака. Не верю я в то, что всё зависит от нас самих. Главное, чтобы код у тебя внутри был правильный, а там уж как по маслу пойдёт. А вот коды эти выбирать нам никто права не даёт. Да что там люди! Техника и та имеет свою судьбу. С конвейера сходят два абсолютно одинаковых самолёта, но одному суждено разбиться в лепёшку о скалы Тибета, а другой будет летать, пока его не спишут. И трудно сказать, что лучше: ржаветь в ангаре до старости или разлететься в куски в расцвете сил.
На крыльце загорелся свет, послышалось шлёпанье босых ног. На пороге появился хозяин дома. Молодой парень, на вид лет двадцати. Короткие светлые волосы, загорелый, поджарый.
- Линхас, фу! А ну иди сюда, псина!
Линхас навострил уши и вопросительно посмотрел на хозяина: мол, а с этим-то что делать будем?
- Тебе чего, мужик? Ты откуда такой взялся?
- Я не знаю. Я тут впервые, кажется. Память отшибло. С утра ничего не жрал - вот яблоки подбирал - всё равно сгниют. Ты меня отпусти, парнишка, я тихонько уйду и всё, собачку подержи. Я ж только яблочки, падалицу подбирал.
- Линхас, иди ко мне!
Линхас буркнул что-то мне в лицо на своём языке и лениво поплёлся к дому, явно, осуждая хозяина за такое опрометчивое решение.
- Там калитка открыта - иди мужик с Богом.
Я поднялся на ноги, но удержать равновесия не смог, тут же рухнул на землю, как подтаявшая снежная баба. Мне уж точно теперь не подняться. Будь, что будет.
- Ты что же один живёшь?
- С Линхасом.
- М-м.
Паренёк усадил меня на резную скамейку возле дома, принёс горячего молока и укрыл фуфайкой.
- А ты что, правда не помнишь совсем ничегошеньки?
- Не помню.
- Так тебе мужик повезло несказанно!
- Отчего ж повезло?
- Ну, представь себе - жизнь начать с чистого листа. Ни тебе воспоминаний, ни обязательств перед другими людьми. Не помнишь ни добрых дел, ни грехов. Может быть, ты раньше убийцей был или просто гадом последним. А теперь можешь всё исправить без угрызений совести. Бог тебе такую возможность дал! С тебя и спросу на небесах будет вдвое меньше. Ты ж не отвечаешь за то, что натворил до потери памяти. Ты, можно сказать заново родился!
- Да. Интересно, сколько мне лет?
- Да какая разница! Мне вот знаешь сколько?
- Да лет двадцать, не боле.
- Кхе! Мне тридцать три. Возраст Христа.
Я посмотрел на него с изумлением. И правда, если присмотреться, парень-то взрослый. Зубы золотые из-под улыбки торчат и веки в мелких морщинках, точно курага сушёная, а только сразу не скажешь. Да и голос у него молодой.
- Хорошо ты сохранился!
- На всё воля Божья.
Да... есть такие, что с дьяволом сделку заключают, а этот, похоже, с Богом договорился. В наше время надо везде связи иметь.
- Ладно, давай иди в дом. Переночуешь, а утром, может, вспомнишь что-нибудь. Только учти, выспишься - и марш отсюда.
Я с трудом вскарабкался на крыльцо и вошёл вслед за парнем. Внутри дом оказался не столь привлекательным, как снаружи. Штукатурка на стенах местами облупилась, с потолка свисает провод с лампочкой. Справа деревянные стропила, инструмент ржавый валяется. Такое ощущение, что дом не жилой вовсе. Капитальный ремонт когда-то давно начали, да так и не закончили. Внешность обманчива. Так и человек, как вот этот дом, сверху напудрен, а внутри лампочка тусклая без абажура.
- А ты что ж один живёшь в этом огромном доме? Не скучно?
- Этот дом до революции попу принадлежал. Ему уж больше ста лет. А я по дешёвке купил. Сруб хороший, ещё сто лет простоит, а внутри потихоньку обживаю. Хочу гостиницу тут устроить.
- Кто ж тут останавливаться будет?
- Ну, это ты зря. Тут места красивые, лес, река, охота, рыбалка, да и от города не далеко. Москвичи приезжают частенько: кто к родственникам, а кто дом снимает на лето. А я полный комплекс развлечений предоставлять буду. Хочешь - лодку напрокат, хочешь - на лыжах зимой, на охоту на лося или просто свежим воздухом подышать, в баньке попариться. Тут воздух-то какой!
- А сам-то не местный что ли?
- Местный. Как же не местный?
Мы вошли в большой зал. Сюда ремонт заглянул мельком, оставив после себя огромный серого цвета камин и четыре резных деревянных кресла с кожаной обивкой. А ветхая старина стен, местами залатана цементным раствором.
- Тут будет каминный зал. Пришёл зимой с охоты, погрелся у камина с рюмашкой, байки охотничьи послушал. Красота!
- И что ты сам всё делаешь?
- Сам. Тут деревня-то - все мужики алкоголики.
- Долго ремонтировать будешь - тут поле непаханое работы.
- А я не спешу. Куда спешить-то? Вот гляди: кровать недавно доделал, - он втолкнул меня в одну из комнат, - Тут и переночуешь, кстати.
На этой кровати можно было б уложить четверых. Свежее дерево пахнет морилкой и лаком. Матрас жесткий, широкий. Такую кровать бы да в номер к новобрачным.
- Красивая.
- Душу вкладывал. Знаешь ведь, всё, что руками делаешь - вечное. Дерево гниёт, разлагается, выделяет энергию, потом её цветы черпают, трава. Камень тоже вечный, вода вечная. В общем, все мы в каком-то роде боги. Я кровать сделал - значит создал вечность. Значит я тоже Бог. Сам-то я, правда, на досках сплю в мастерской.
- Зачем, когда тут такая роскошь?
- Тело мирское баловать не хочу. Если тело нежить в тепле и уюте - разум тлеть начинает. А так мне комфорт думать не мешает.
- Чудной ты!
Я разделся, завалился на это царское ложе и тот час же заснул.
Странный мне приснился сон. Лежу я будто в этой комнате с широченной кроватью, а по потолку ползут трубы. Блестящие такие трубы, как вентиляционные в цехах, ползут будто змеи. И становится их всё больше и больше, вот уж и потолка не видно, а они всё ползут и ползут. И душно мне, чувствую, что мне уже никогда отсюда не выбраться. Кричу, зову на помощь, пытаюсь продраться сквозь бесконечное сплетение сдавливающего металла. Ничего не выходит.
- Вставай, пора тебе уходить. Я тебе вот пожрать собрал.
- Тебя как звать-то? А то я в твоём доме ночую, а имени-то так и не спросил.
- А зачем тебе? У тебя-то имени нет, пускай и у меня не будет. Ты ж всё равно назавтра не вспомнишь даже, где ночевал. Я тебе тут бутылку в пакет положил - выпьешь за моё здоровье.
- Да не пью я! Почему-то все думают, что я алкоголик. Что у меня на лице это написано, что ли?
- А ты в зеркало-то на себя смотрел?
А и правда, я ж даже не помню своего лица. Имя-то чёрт с ним, но лицо-то ведь оно всегда с тобой. Его уж никак не забудешь. Я поплёлся на кухню.
Капля медленно сползла с пластмассового рукомойника, зацепилась на мгновенье за донышко и с оглушительным звоном разбилась вдребезги о чугунную раковину. Не было слышно ничего, кроме звука этого падения. Нестерпимый гул тишины сверлил виски и давил на барабанные перепонки. Из треснутого зеркала на меня смотрел старик. Может быть ему всего-то лет пятьдесят, но только спутанные волосы совсем седые, глаза впалые, красные, губы растрескались, нос распух, серая щетина клоками торчит в разные стороны. На виске запёкшаяся кровь. Неужели ж это я? Как же я до такого дошёл? Так не мудрено, что все от меня шарахаются. Я ж натуральный бродяга, да ещё и взгляд какой-то безумный, тревожный, что ли. Я б к такому типу и близко не подошёл.
Я вздрогнул. Сзади кто-то тронул меня за плечо.
- Умылся? Давай теперь ступай. Мне работать надо, времени нет за тобой тут приглядывать. - Он протянул мне замусоленный целлофановый пакет.
- Спасибо, парнишка. Ты меня очень выручил. Да ты не парнишка вовсе! Всё никак не могу поверить, что тебе уже за тридцатник. Уж больно хорошо выглядишь.
Утром деревня ожила. Старухи копошатся в огородах, матёрая тётка, покачивая задом, несёт с колодца два ведра воды. На меня никто даже внимания не обратил, а ведь чужаки редко заглядывают в такие вот деревеньки. Может быть, меня и вовсе не существует. Вдруг это кошмарный сон. Просто в комнате душно и я ворочаюсь на постели и снится мне всякая белиберда. А на самом деле я молодой и здоровый. И у меня есть свой дом. И, проснувшись, я умоюсь, приму горячий душ, пойду на работу. И будет обычный день.
Нет. Уж слишком реально всё происходящее вокруг. Да и колено болит по-настоящему. Во сне боли не бывает, бывает только страх. Мне же совсем не страшно, не грустно, не обидно, а просто больно.
А вот и знакомая траса. Мимо меня жирным шмелём прожужжал, заляпанный грязью Уазик. Всё-таки время удивительная штука. Прошли сутки, столько всего случилось, а я опять на том же месте, можно сказать на распутье дорог, там же, где был вчера. И опять я не знаю куда идти, направо или налево. И опять мне абсолютно всё равно. Мне кажется и время вовсе не течёт. Оно топчется на одном месте. Существует только иллюзия движения, как в кино. А на самом деле время статично, оно скорее напоминает дрожащий неуклюжий пудинг, нежели стремительный поток. И мы увязли в этом пудинге с головой.
Чуть поодаль, за дорогой, виднеются деревянные лапы крестов. Местное кладбище. Отсюда далеко не уйдёшь. Вся жизнь проходит в такой вот деревеньке. Едва ли кто-то из её обитателей побывал в большом городе. А после смерти переносят тебя через дорогу и ставят новенький крест, только что выпиленный и пахнущий сосновой смолой. И так и будешь ты вечно любоваться с пригорка родной деревней, и, разве что, бродяга вроде меня забредёт на кладбище от нечего делать и новость какую поведает.
Я перешёл дорогу, дошёл до первого креста и присел на деревянную скамейку. Могила совсем свежая. Пластмассовые цветы ещё не потускнели и ярким пятном выделяются на фоне мёртвого спокойствия. Что за традиция класть на могилу искусственные цветы? Вокруг итак ничего живого, так и цветы мёртвые кладут. Может быть, усопшим так спокойней. Наверное, видеть живое и не иметь возможности прикоснуться к нему, вдохнуть запах, попробовать на вкус - это очень больно, даже для мёртвого. Я думаю, мёртвым ещё больней, чем нам, живым.
Я достал из пакета бутылку, налил в мутный стакан желтоватый самогон и поставил на могилу. Сам пить не стал. Зиновьев Олег Дмитриевич, видно, помер на днях. А я, можно сказать, только что родился. Конечно, я бы предпочёл родиться младенцем в тепле и уюте, а не больным стариком в этой дыре, но судьбу, как говорится, не выбирают. Бог знает, что ждёт меня впереди. Олег... Олег... Хорошее имя. Вещий Олег - первое, что приходит в голову.
- Я думаю, ты не обидишься, если я возьму твоё имя. Тебе уже всё равно, а мне ещё жить да жить.
Тишина в ответ. Я достал из пакета кусок копчёной колбасы, отломил горбушку чёрного хлеба, перекусил. Вроде и не холодно совсем, да и тучи будто бы редеют. Надо идти. Теперь я Олег Зиновьев, без документов, правда. Ну и что ж? Потерял. Надо идти в контору какую-нибудь, восстанавливать.
Я вернулся на дорогу. Город направо, а налево - чёрт его знает, что там. Теперь-то я твёрдо знаю, куда мне идти - это уже хорошо. Дорога неохотно плетётся под ногами, из-за спины, как и вчера, выскакивают автомобили.
- Мужик, тебе куда? Подвезти? - возле меня остановился грузовик.
- Мне до города, только денег нет совсем.
- Да ладно садись, мне всё веселей хоть поболтать с кем.
Я забрался в кабину.
- Как звать-то?
- Олег.
- Стало быть, тёзки.
Двигатель зарычал и машина тронулась, оставляя позади деревню, тридцатилетнего парня с его гостиницей, кладбище, реку, в общем, вчерашний день. А что будет впереди? - Будет завтра.