Лукин Александр Викторовитч : другие произведения.

Рисовая запеканка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   РИсовая запеканка
  
   СЕРЁГА
  
   В детстве, я несколько раз ездил в пионерский лагерь. Это было не часто, но зато сразу на три смены подряд. Только в конце августа я появлялся в Москве, словно житель далёкой глубинки, таращась на толпы людей, автомобили и многоэтажные здания. Это был, своего рода, добровольно-принудительный отдых.
   Мне не хотелось покидать уютную квартирку в Кунцево, зелёный дворик, где каждый сантиметр знал тяжесть моего ползущего тела, а мало-мальски крепкое дерево цепкость моих рук. Где каждая бабка, оккупировавшая подступы к подъезду, была знакома с частотой мелькания моих пяток, и каждая, самая блохастая псина в трудную минуту могла рассчитывать на шикарный ужин у меня на кухне. Это был мой мирок, в котором я чувствовал себя спокойно и свободно. Мне нравилось здесь жить, но с приходом лета приходилось отправляться за сто километров от Москвы с группой таких же, обречённых на групповое веселье бедолаг.
   Моя мама, устроившись на один крупный завод, решила воспользоваться всеми преимуществами солидного предприятия. Его администрация распространяла путёвки в пионерский лагерь 'Дружный'. Многообещающее название располагало к общению, которое, к сожалению, не редко заканчивалось ссорой. Поэтому всерьёз его никто не воспринимал.
  Но оно звучало благозвучней, нежели соседский 'Юный шарикоподшипниковец'.
  
   'Дружный' встречал тяжёлыми металлическими воротами с деревянной вышкой и сеткой-забором, за которым находились несколько унылых корпусов, построенных ещё на заре развитого социализма. С одной стороны его подпирал тёмный лес, кишащий комарами, клещами и разнообразным мусором, с другой - железная дорога, поезда которой мы с тоской провожали, глядя на них сквозь проволочную решётку.
   Нам всем хорошо была известна главная причина нашего заключения - свежий воздух. Он преследовал нас везде и в любое время суток: вечером - в спальне, когда мы ложились в холодные, пропитанные лесной влагой пастели, утром - при пробежке в туалет, с отчаянной попыткой скрыть ненужную пока эрекцию, и днём, когда нам особенно трудно удавалось изображать радость от смотра строя и песни. (Ведь это были те времена, когда наша страна, всё время куда-то шагала, громко распевая, чтобы не слышно было стонов отставших. Говорили, что к коммунизму, хотя с уверенностью вряд ли кто мог это сказать.)
  
   Мы жили вдвоём с мамой. Папа жил отдельно. У него был свой режим дня, и он не совпадал с нашим, - в то время, когда папе нужна была эмоциональная разрядка, мы с мамой уже десятые сны видели. Папа появлялся в квартире, громко сетуя на неудобный график работы винных магазинов, на упрямость обувных шнурков и на жизнь вообще. Мы не могли поддержать с ним беседу и поселились в другом районе.
   Жили мы с мамой хорошо, но за год я успевал так ей надоесть, что она начинала считать дни до конца моей учёбы, словно узник до выхода из темницы. Мне казалось это немного странным, поскольку я был уверен, что мама меня очень любит, и не хочет со мной расставаться. Ведь она сама мне об этом постоянно твердит. А раз так, зачем же ей желать разлуки со мной?
  - Мам, я не хочу уезжать.
  - Надо, сынок, надо. Все дети уезжают. Тебе не с кем будет играть.
  - Нет не все. Вон Серёжа не уезжает.
  - Серёжа? Это какой? Тот, что недавно сюда переехал?
  - Да. Он говорит, что вообще никогда на лето не уезжал.
  
   Мы познакомились не сразу. Первый раз, когда я его увидел, он был в костюме из светло-синих штанов и парной к ним жилетки. Из-под неё выглядывала клетчатая рубашка. А ещё, на его каштановой шевелюре, с левой стороны, виднелся седой клок волос - довольно странно для подростка.
  Я с начала не понял, что мне в нём не понравилось, но потом догадался - опрятность. Вся его одежда хрустела от идеально-приторной чистоты. Он выделался на фоне остальных мальчишек нашего двора, как пирожное среди горелых сухарей. И ещё, эта седина - прерогатива всёзнающих взрослых. Разумеется, нас это задевало, мы не стали брать его в наши игры, и ему приходилось смотреть на них со стороны. Правда, он уже не появлялся перед нами в том костюме, давно пачкался от всей души, да и не умничал вовсе, но первое впечатление глубоко засело в наши головы, не давая принять седого мальчика в наши ряды.
   Как-то, я один слонялся по двору уже часа два, никого из моих старых друзей не было видно. Я не знал, чем себя занять, чеканка теннисного шарика меня уже не развлекала, и надоело не замечать пасущегося неподалёку мальчика с седым локоном. Я подошёл к нему.
  - Умеешь в теннис играть?
  - Да - ответил он просто.
  - Мда? - Я оценивающие оглядел его с ног до головы. - Ну, давай посмотрим.
   Я дал ему вторую ракетку, и мы сыграли несколько партий.
   В нашем дворе был теннисный стол - это большая редкость! Сейчас его давно уже нет. А тогда вокруг него собиралось много народа. Днём играли дети, вечером - взрослые. Приходили даже из других дворов. Я очень любил эту игру, и быстро достиг в ней определённых успехов. Как мне казалось, - довольно высоких. Из детворы меня уже давно никто не мог обыграть, да и некоторых взрослых я заставлял изрядно попотеть.
   Но из десяти партий с Серёгой, я выиграл только одну, последнюю. Да и то, думаю, он мне поддался.
  - Ух, ты! Чё, нормально играешь. Где это ты так научился?
  - Да - отмахнулся он - то там, то сям.
  На следующий день мы всем двором затеяли футбол. Я позвал Серёгу. Когда он пришёл, наш местный хулиган Марат, оттолкнул его.
  - Куда прёшь? Давно не получал что ли? Смори, огребёшь по морде!
  - Спокойно, паря, - остановил я Марата - он со мной.
   И мы начали играть. Через некоторое время, прекрасно сыгрались в нападении. Я, как правша пробирался по правому краю, ему было удобней по левому. Отдавая, друг другу пасы, неумолимо подступали к вражеским воротам и там, легко обманув вратаря, забивали мяч.
  - Слушай, ты классно забиваешь банки! - Возвращаясь на свою половину, кричал мне Серёга, - где это ты так научился?
  - То тут, то там, - отвечал я, весело смахивая пот.
   С тех пор уже никто и не помнил, что Серёга когда-то был чужим.
  
  - А-а... Я его знаю. - Сказала моя мама - Я как-то встретила Серёжину маму в магазине. Она рассказывала, что ей сын всё лето торчит в Москве, бедняжка...
  - Вот видишь. И я так хочу.
  - Нет. Тебе есть куда поехать, а ему нет. У него нет дачи и нет возможности достать путёвку, а у меня есть.
  - Но зачем? Разве я тебе мешаю? Я могу тихонечко гулять во дворе, иногда, очень редко, ходить в кино, сидеть дома, читать книжки, ну или на крайний случай - смотреть телевизор. Мои
  ясные очи, не моргая, уставились на мать.
  - Зачем ты хочешь, чтобы я уехал? Ты меня не любишь?
  - Конечно, люблю, сынуля, - я получил поцелуй в лоб.
  - Тогда дай мне что-нибудь на память - сказал я грустно - я буду гладить это, прижиматься щекой и думать о тебе.
  Мама задумалась на секунду, потом достала из шкафа мой чистый носовой платок и завязала на нём узелок.
  - На. Возьми его с собой.
   Как выяснилось, мама меня любит, но я всё равно должен отправляться в лагерь. Это была вынужденная мера. Летом в городе очень душно, нечем дышать. В лесу есть, чем дышать, но негде спать, поэтому и построили домики, обнесли их забором и назвали это место - лагерь. И все дети там должны... как сказать 'зимовать', но в отношении лета? 'Летовать'?
  
  - Ты поедешь этим летом куда-нибудь? - Спросил я Серёгу.
  - В лагерь что ли? Неа. А ты?
  - И я нет, - зачем-то соврал я.
  - Классно.
  - Ага. - Говорю.
  - Я ненавижу лагерь. Один раз мама попробовала меня туда пристроить. Гнусное место! Еда - гадость, за забор нельзя, но самое страшное - тихий час! Бррр...
  - Да...а - понимающе закачал я головой.
  - Я не в жизнь туда не поеду!
  - И я.
   Но моя мама была другого мнения. Она достала путёвку и собрала мои вещи. Близился чёрный день отъезда. Я, как перед долгой ссылкой, старался запечатлеть в памяти всё, что вижу - интерьер квартиры, список последних телепередач, вид облаков из окна моей комнаты. Чтобы потом, когда буду плакать ночью под одеялом и гладить мамин узелок на носовом платке, эти воспоминания поддерживали моё страдальческое настроение, соответствующее образу изгнанника.
   И тут случилась неожиданность - я заболел. Простудился, когда катался на Серёгином велосипеде под дождём - эта была единственная возможность, выпросить у него это чудо. Своего у меня не было, а тут: большие колёса, блестящие спицы, ручной тормоз на переднее колесо, фонарик с динамо-приводом, и зеркало заднего вида. Мечта!
  - Ладно, прокатись немножко, а то мама мне запретила мокнуть. Когда дождь кончится, притащи мне домой. Помнишь мою квартиру? Вон подъезд, - указал он на соседний дом, - шестой этаж, квартира тридцать один. Да, - предостерёг он - на лифт не жми - не работает.
  - Я знаю, спасибо - поблагодарил я, затаив дыхание - трудно поверить в такую удачу.
   Я восхищённо смотрел, как мои руки дотрагиваются до серебристого руля, нога встаёт на педаль, а попа опускается на кожаное сиденье, которое приятно скрипнуло подомной. Оттолкнувшись от бордюра, я поехал по асфальту, покрытому лужами разной глубины и размеров.
   По лицу, по спине, по рукам и ногам меня хлестала вода. Я посмотрел на небо, оно всё было покрыто свинцовыми тучами, дождь зарядил на долго - я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
   На утро у меня было тридцать восемь и три, голова раскалывалась, аппетит отсутствовал.
   Через день, в восемь утра, я должен был находиться в парке у кинотеатра 'Бородино', куда счастливые родители отконвоируют своих отпрысков. Там будут ждать снятые с рейсов автобусы с прикреплёнными номерами отрядов и взрослые люди со странным блеском в глазах, одетые в белые, пионерские рубашки, красные галстуки и пилотки со звёздами - вожатые. Хотя я бы не стал настаивать на их стопроцентной принадлежности к старшему поколению, одеваются-то они как дети. Оркестр будет играть 'Прощание славянки' (с того времени ненавистное мной музыкальное произведение), директор лагеря произнесёт небольшую ободряющую речь в маленький, пищащий от перегрузок микрофон. Короче, будут созданы идеальные условия, чтобы момент расставания превратился в слезоточащее зрелище, сравнимое по своей эмоциональности с проводами на фронт.
   О том, чтобы мне, больному, участвовать в этом волнующем мероприятии - не могло быть и речи. Поэтому я спокойно лежал на диване с неизменным градусником подмышкой.
  
   Я провалялся с температурой пару дней и в принципе был здоров. Но маме, разумеется, об этом знать не стоило. Как только она, возвращаясь с работы, открывала входную дверь, я вскакивал с кровати, выключал перегревшийся телевизор и медленно выползал в коридор. Выдавливая из себя слабую улыбку, еле слышно лепетал: " А-а, мама вернулась", - усиленно изображал измученного недомоганьем человека.
   Мама пристально смотрела на меня, трогала лоб и озабочено качала головой.
  - Какой ты бледненький, мешки под глазами, губки сухие...
   Я тяжело вздыхал и лез в мамину сумку, в поисках чего-нибудь вкусненького. Жизнь казалась мне замечательной штукой.
   Но она была бы ещё лучше, если бы мне можно было гулять. Как только температура спала, я стал звонить Серёге, хотел, пока нет мамы, покататься на его велике. Но мне не везло - моего нового друга, как назло, не было дома. Вечером приходила мама, и я не мог уже ему звонить. Не хотел раскрывать истинное состояние своего здоровья. Во время разговора с Серёгой я мог весело рассмеяться. А хорошее настроение - первый признак выздоровления. Перед мамой я старался выглядеть не весёлым, немного подавленным, но не сильно, нельзя было переигрывать.
   Так прошло больше недели.
   Я действительно надеялся, что в июне лагерь мне не грозит. Какой смысл ехать туда в середине смены? Там уже все перезнакомились и даже успели подружиться. Я буду выглядеть белой вороной, собирая на себе недобрые взгляды - вот мол, явился, мы тут уже пол срока оттрубили...
  Я тоскливо поёжился.
  
   Во вторник мама, как обычно, ушла на работу, а я, как обычно, устроился перед телевизором с пачкой печенья. Показывали один из моих любимых фильмов. Сквозь крики попугая принца Фролизеля, мне послышался какой-то шум у входной двери, я едва успел допрыгать до кнопки и выключить кино (дистанционные пульты в те времена были большой редкостью.) Высунувшись в коридор, я к своему удивлению обнаружил внезапно вернувшуюся маму. Было всего лишь одиннадцать часов утра - что она здесь делает? Я недовольно поморщился - так бесцеремонно нарушается мой режим дня.
  - Собирайся, мы идём в поликлинику. - Сказала мама.
   Тон её не предполагал возражений. Я стал нехотя одеваться. Все мои попытки разжалобить её своим нытьём о слабости в ногах и лёгком головокружении, не увенчались успехом. Щурясь, как вампир от дневного света, я вышел на улицу.
   Моя последняя надежда была на доктора. Он-то должен понять, что мой организм не настолько окреп, чтоб менять привычную московскую загазованность на непредсказуемую свежесть загородной природы.
   Всю дорогу я старался дышать ртом. Мне казалось, это заставит мои губы потерять излишнюю жизнерадостность, и поможет им выглядеть сухими и безжизненными. То есть сочетаться по стилю с бледностью лица и воспалённостью глаз. Не важно, что бледность получена в результате ежедневного пребывания в душной комнате, а глаза одурели от многочасового просмотра телевизора.
  - Проходите, садитесь, - приветствовала нас женщина в белом халате.
  Мама и я прошли в кабинет. Мама села на стул, я встал рядом. Врач что-то писала.
  - Снимай рубашку, - сказала она мне.
  Я разделся, успел сделать ещё пару выдохов через рот, прежде чем она оторвала взгляд от бумаг и взглянула на меня более внимательно.
   - Ну, как ты себя чувствуешь? - спросила она, подступая ко мне со статоскопом.
  - Кхе... Кхе... нормально - попытался я выдавить кашель.
  - Как аппетит? Как сон?
  - Да, так себе. Не могу долго заснуть. Ворочаюсь полночи.
   Это была правда. Я действительно долго кувыркался в постели, изобретая новые позы. Подушка каменная, одеяло большое и одновременно короткое, под ним холодно, без него жарко, кровать слишком широкая и неровная, простынь... Простынь вообще никакая. Бывало, я часами лежал, уставившись в потолок, наблюдая за перемещениями полосок света от проезжающих за окном машин. Было душно, потом резко холодно. Я слышал все разговоры прохожих. Их шаги гулким настойчивым стуком отдавались в моей голове. Мне хотелось зарыться где-нибудь, чтобы ничего не слышать. Я накрывался подушкой, но армия лилипутов шагала в моих ушах. Это было невыносимо.
  - Но, в общем, всё нормально... кхе... кхе...
   - Так, давай тебя послушаем.
   Холодный металл коснулся моей груди. Я невольно хихикнул, но тут же спохватился и жалобно заохал. Докторша продолжала слушать мою подростковую грудную клетку. Я разглядывал себя в круглом зеркальце, висевшем на её голове.
   - Ну, что молодой человек, я тоже думаю, что у вас всё в порядке.
   Мама облегчённо вздохнула, я с тоской обвёл взглядом кабинет: стеклянный шкафчик, край кушетки выглядывает из-за ширмы, на стене календарь с девушкой в форме стюардессы, - синяя юбочка, жакет, блузка. Счастливая, ей не нужно ехать в лагерь.
  
   Мои опасения оправдались - меня действительно плохо приняли. Мы приехали во время тихого часа, и пришлось сидеть на улице, перед окнами, за которыми томились мои будущие сокамерники. Некоторые выглядывали через квадраты стёкол и смотрели на меня с завистью. Чтобы не напрягать обстановку, пришлось отвернуться.
  - А-а... Саша Лукин!
   К нам вышла вожатая, - синяя юбочка, белая блузка.
  - Смотри, это Наташа.
   Мама была довольна, что у меня будет та же вожатая, что и в прошлом году. Наташа изменилась, стала как будто ниже ростом, и округлилась. Её некогда хрупкая фигура потеряла ту подростковую непосредственность, из-за которой мы вели себя с ней, как с равной. Теперь она
  выглядела как настоящая взрослая.
   Она улыбнулась, увидев меня. Мама подтолкнула меня к ней. Я сделал два робких шага в её сторону и остановился.
  - Ну, иди же сюда, - сказала Наташа, - ты чего, не узнал?
  Она прижала меня к себе. Это было ужасно.
  - Почему не узнал? Узнал, - пробубнил я.
  - Смотри, как вырос! - Потрепала меня по шевелюре.
  Мой висок коснулся её щеки, рука задело бедро, взгляд упал за вырез блузки. Я почувствовал, что краснею. Закрыл глаза, чтоб успокоится.
   Из окон на меня сквозило презрение. Настроение было хуже не куда.
  - Ну, чего затих? Хорошо, что приехал. У нас сейчас смотр строя и песни будет, потом футбол. Нашим мальчишкам нужна подмога.
  - Ладно, Сашуль, я поехала, - мама резко засобиралась.
  - Ну, ма-ам...
  Мы отошли в сторону.
  - Всё, не расстраивайся, мне пора ехать. Я знаю, ты бы с удовольствием сейчас посидел дома, любуясь очередным приключением принца Флоризеля...
  - Я не... - возмутился я.
  - Ладно, ладно, я действительно не могу держать тебя сейчас дома, нам с твоим папой нужно оформить бумаги... да и тебе свежий воздух просто необходим... Вобщем, я поехала.
  И мама уехала, а я остался, - покинутый, никому ненужный, брошенный на произвол судьбы, неоперившийся птенец на холодной льдине, беззащитный цветок на людном тротуаре, эх... ну, в общем... что и говорить, - тоска.
   После подъёма, я прошёл в спальню. В ней ещё витал запах заспанных тел. Подошёл к убогой металлической конструкции со скрипучими пружинами, - ей суждено стать моим ложем. Рядом, грубо покрашенный деревянный ящик на ножках, - тумбочка. Мне дозволено занять только одну из двух полок этой части спального гарнитура. Я положил вещи на кровать.
  - Нельзя класть сумки на покрывало!
  Я обернулся. Передо мной стоял крепкий парень, нагло ухмыляясь.
  - Ты не поздно сюда припёрся, маменькин сынок? - За ним появился потный толстячок. - Он у нас ещё и вожатский любимчик.
  'Начинается' - подумал я.
   - Спокойно, пацаны, он со мной.
  Расталкивая делегацию встречающих, ко мне пробирался парень с седым локоном на каштановой шевелюре.
  - О! Серёга! А ты чё здесь делаешь? - Обрадовался я.
  - Да, понимаешь... Моя мама встретила твою в магазине... И та обещала достать путёвку в этот лагерь. Говорит, - не была уверена, что удастся. Но, как видишь, удалось... Сам узнал перед самым отъездом.
  - А-а... понятно. Ну, ты извини...
  - Да не, всё нормально. Мне тут даже нравится. Хорошо, что ты приехал - у нас как раз не хватает правого нападающего. Полуфинал на носу, а мы еле держимся. После смотра строя давай на поле. Играем с пятым отрядом.
   В эту ночь я спал, как убитый. Уже засыпая, вспомнил, что не потосковал над маминым узелком.
  'Сделаю это завтра' - подумал я, сладко улыбаясь.
  
   ЖЕНЯ
  
   Я не сразу обратил на неё внимание, думал - это мальчик. Мы играли с третьим отрядом полуфинальный матч. Все кричали: Женя! Женя! И Женя принимал пас, и ловко обводя соперника, отбивал к нужному игроку. Кто бы мог подумать, что это девчонка?! Короткая стрижка, потертые шорты, скорость передвижение почти не уступает моей, ну, во всяком случае - в первые секунды бега.
   Потом... Потом я увидел её улыбку - ряд белоснежных зубов, губы нежно розового цвета, я и не знал, что такие бывают. Женя от всей души рассмеялась, увидев, как грязный мяч угодил мне по заднице - наш вратарь Боря пытался пробить удар от ворот. Он не отличался большой точностью...
  - Ой, блин, Саня. Вечно ты под ногами мешаешься. Ты чё, баран что ли? Иди на хрен вперёд!
  ...и умом.
  
   Мама дала мне с собой в лагерь специально сшитые для футбола трусы. Такие в те времена, трудно было найти в магазине. А мама - профессиональная швея, вот и смастерила. Как-то мы смотрели с ней чемпионат СССР на нашем чёрно-белом телевизоре.
  - А хочешь, я тебе такую же форму сделаю, как у этих спортсменов? Будешь в ней, как Дасаев прыгать.
  - Конечно! Что за вопрос?
  Мама успела сшить только трусы до того, как я укатил в лагерь. По возвращении мне обещана была парная к ним майка. Я очень ими гордился - кремовый цвет, тёмно-серая окантовка в три полосы, даже Адидасовский трёхлистник пришпандорила, тёмно-серый.
  
   И вот, в это великолепие смачно врезался мокрый чумазый мяч - Боря только что достал его из лужи. На светлом атласе тут же образовался коричневый трафарет.
   Я никогда не чувствовал себя более униженным, чем в этот момент. Недовольно обернувшись, я увидел светящуюся весельем Женю. Глаза прищурены от смеха, волосы в волнующем беспорядке, царапина на подбородке, часть тонкого плеча, открыта перекошенным воротом футболки - короче, она была прекрасна.
   Я почувствовал, что со мной что-то происходит: внутри, где-то в области живота, появилось нечто тёплое, ноюще приятное, ранее не виданное, незнакомое, но в тоже время, ожидаемое и встреченное моим организмом с искренней радостью. Это обезболивающее позволило мне тут же забыть об уязвлённом самолюбии и жжении на правой половинке попы.
   Не знаю, почему я раньше не замечал, что это - девочка? Как можно было этого не заметить!? Правда, я был в этом отряде всего несколько дней и ещё не успел со всеми познакомиться, - нас было человек тридцать с лишним.
  - Осторожно! - Вдруг лицо её озабоченно напряглось.
   На меня налетела толпа борющихся за мяч парней. Не раздумывая, я ввязался в бой. Вырвав из человеческой каши причину моего унижения, я рванул к воротам противника. Моя измазанная задница стремительно удалялась от основной массы игроков. Набирая скорость, я обернулся. Женя бежала за мной. Внезапно возникший эмоциональный подъём ураганом понёс меня на другой конец поля, - я бежал, не чуя земли под ногами.
   Шилобреев, вратарь третьего отряда, растопырил руки в разные стороны. Казалось, они занимают всё, охраняемое им, пространство. Наклонившись вперёд, он уверенно ждал моего приближения. Нас разделяло метром десять и лысый верзила Антон Дынин. Он ринулся мне на перерез, выбросив левую ногу в сторону, преградил мне путь. Я без труда перепрыгнул через неё, мой надутый спутник прокатился под синей бутсой. Сделав, обманный взмах ногой, я заставил прыткого Шилобреева плюхнуться в мокрый песок. Передо мной была только верёвочная сетка ворот. За спиной я слышал победный рёв наших игроков, шли последние секунды матча - я перед пустыми воротами, с мячом, если забью - мы в финале.
   Но тут я услышал вскрик... Уже занеся ногу для удара, обернулся. Женя, корчась от боли, падала на затоптанный газон. Дынин, перепрыгивая через неё, локомотивом нёсся ко мне.
  - Бей, Саня! Бей! - кричал мой друг Серёга, его отмеченная аномальной проседью шевелюра выпрыгивала из-за спины приближающегося лысого полузащитника.
   Я видел, как Женя, закусив губу, рассматривает окровавленный локоть... что-то большое и потное загородило мне солнце... сильный толчок... ощущение полёта... жёсткое приземление... песок на зубах... пытаюсь выплюнуть траву... крики...финальный свисток... ликование девочек третьего отряда... дикая боль в плече... расстроенное лицо Серёги... и ...Женя... Она сидела на траве, раскачиваясь и гладя ушибленную руку.
   Я подошёл к ней.
  - Вот возьми.
   Протянул ей подорожник.
  - Почему ты не ударил? Мы могли выиграть! - В её глазах блестели слёзы.
   Я не знал, что ответить, - самому была неизвестна причина этого поступка. Казалось, я потерял способность правильно соображать, когда кровь выступила на коже этой хрупкой девочки. В меня как будто впрыснули неизвестный вирус, который отключил все мои сенсоры, сконцентрировав всё внимание только на её сморщенном от боли лице. Окружающее вмиг потеряло для меня интерес: освободившиеся ворота, мяч у ног, этот глупый матч, стремление к победе... К чему всё это, если ей больно?
   Я отошёл в сторонку. На губе что-то мешало. Потрогал - кровь. Посмотрел по сторонам - где же я оставил свои вещи? Нашёл свою футболку... устало стянул казённую с номером...
   И тут я увидел его - довольный Дынин грелся в лучах славы - конопатая девица смахивала с него травинки, впитывая впечатления от матча.
  
  - Он бы тебя сразу догнал, он у них самый быстрый, хоть и неуклюжий. - Ко мне подошёл мой друг Серёга, - смотри какие у него бутсы, настоящий 'adidas' - отец из ГДР привёз, новенькие.
   Я посмотрел на синие шиповки: три светлые полосы разделяли их пополам, на пятке виднелась фирменная надпись - последняя буква меня немного озадачила, - в мамином варианте она выглядела иначе. Похоже, мама перепутала латинскую 'S' с письменной русской 'Г'.
  - Я их не только видел, но уже успел на себе почувствовать - он мне все ноги изкувал. Только, всё же, он меня не догнал.
  - Ну да - Женька ему помешала. Она преградила ему дорогу, и он её сбил.
   Меня как током шандарахнуло - она же в три раза меньше его!
   Отбросив в сторону свежую футболку, я направился к толпе празднующих победу. Я не знал, что буду делать, мною двигало крайнее возмущение, гнев и обида за проигрыш - любое из этих состояний могло привезти к непредсказуемым результатам.
   - Зачем ты толкнул её? - Сказал я, протиснувшись к Дынину.
  - Что? - Он недовольно сузил глаза.
   К этому времени он уже снял майку, и были заметны его мышцы. Он поигрывал ими, те в ответ отливали пОтом на солнце - завораживающее зрелище. У меня, сколько бы я не пыжился перед зеркалом, ничего подобного не получалось. Все мои попытки изобразить красивый мужской торс походили на жалкие судороги.
  - Зачем ты её толкнул? - Повторил я вопрос, стараясь не обращать внимание на затвердевшие валуны.
  - Это - игра, сосунок. Девчонкам нечего делать на поле. Не нравится - проваливай! Или ты хочешь мне что-то сказать? Или может, даже ударить? Жду с нетерпением.
  - Это не по правилам. Она была без мяча - ты не имел права её толкать!
  - Но судья же ничего не сказал? Так что - всё окей. Ты закончил?
  - Нет! Не закончил! Если ты ещё раз её...
   Я сделал многозначительную паузу.
  - Ну, что? Продолжай... Что, 'ещё раз её'? Что ты мне сделаешь, сосунок? Ничего. Понял? Кишка у тебя тонка! Вон, ты уже от страха в штаны наложил...
   Окружающие уставились на мои испачканные трусы. Я попытался прикрыть пятно руками, тут же все рухнули от смеха.
  - Откуда ты их взял? Семейные что ли перекрасил? И название такое интересное - 'адидаг'... - Дынин веселился от души.
   Я готов был убить его на месте. Но в силу воспитания, повёл себя достойно. Хотел, чтобы всё выглядело прилично. Во всех книжках, которые я читал, герой хладнокровно вызывал обидчика на дуэль и вступал с ним в честную схватку. Только подлый негодяй нападал неожиданно, исподтишка.
  - Пойдём, выйдем? - Бросил я, выразительно выдвинув нижнюю челюсть.
   Я всегда мечтал произнести эту фразу. У нашего хулигана и забияки Витька Козицкого это очень хорошо получается. Он с таким выразительным апломбом выдаёт её какому-нибудь зазнавшемуся пижону, что тот сразу никнет головой и успокаивается. Я ещё ни разу не видел, чтобы кто-то решался 'выйти'. Я и сейчас рассчитывал на такую реакцию, - всё-таки мордобой не моя стихия. Но Антон спокойно ответил:
  - Пойдём.
   Это привело меня в замешательство. С одной стороны, я испытывал желание совершить справедливое возмездие, с другой - как я уже говорил, не имел большого опыта в подобных ситуациях. Но отступать было поздно - вокруг были люди и они ждали развития событий - презренная, жадная до зрелищ толпа.
   Мы отошли в сторонку и стали друг против друга - Давид и Голиаф. Поединок между бесстрашным красавцем и самоуверенным великаном в ветхом завете закончился победой ловкости над грубой силой. Женщины всего мира веками восхищались поступком Давида. У меня был шанс прославить себя хотя бы на оставшиеся несколько дней до конца смены.
   Трудно сказать, когда нужно начинать битву, - первым совершить насилие, сделать человеку больно - для этого требуется определённый настрой. Нельзя же вот так, запросто, двинуть по физиономии, как бы нахально она не ухмылялась.
   Судьи не было, отмашку никто не даст, поэтому я стоял, всё ещё бездействуя, но бесстрашно выпятив грудь вперёд, выказывая, тем самым, полное презрение противнику. Антон, самодовольно улыбаясь, взял инициативу в свои руки - резко взмахнул рукой, имитируя удар. Инстинктивно я пригнулся, загораживая лицо. Но он не ударил, только рассмеялся - конопатая вторила ему утробным гоготаньем. Я решил сделать ответный ход - лихо выступил вперёд, намереваясь двинуть грубияна в грудь (до лица я бы вряд ли дотянулся), но вместо этого получил удар в живот. Странно, я даже не заметил, как он поднял ногу. Просто неожиданно почувствовал тупую боль в животе. Слёзы сами прыснули у меня из глаз - ненавижу их за это, появляются в самое неподходящее время, и без приглашения. Я сложился пополам.
  - Что здесь происходит?
   Неожиданно возникла синяя фигура тренера. Артём Николаевич всегда ходил в одном и том же спортивном костюме. Говорят, он в нём спал и даже мылся. Но это, я думою, выдумки. Хотя...
  - Ничего особенного. Сосунок плохо переваривает поражение - весело ухмыльнулся Дынин.
  - Лукин, - обратился ко мне Артём Николаевич - что ты делаешь на поле? Все твои уже давно в корпусе.
  - Я переодевал футболку...
  - Лучше бы с трусов начал. - Дынин громче конопатой рассмеялся собственной шутке.
   Серёга подал мне одежду. Я заковылял в отряд.
  
   Ребят у нас в отряде хватало, но Женя настаивала на своём участии в футбольных матчах. Это было не обычно. Другие девочки не любили бегать. Они сидели на скамейках, возились с какими-то ленточками, бумажками, короче, занимались всякой ерундой. А эта... Эта была особенная. Она участвовала в самых опасных предприятиях - будь то набег на ближайшие дачи за клубникой, прыганье с крыши столовой в кучу мусора. Раньше, когда она всё это проделывала, и я по своей невнимательности не догадывался, что это девчонка, мне было всё равно. Но теперь её появление в нашей компании отчаянных головорезов, я считал неуместным. То, что для мальчишки - нормальное дело, для девочки может быть совсем не кстати, - один из близнецов Киселёвых, Славка, разодрал себе всю щёку о ржавый забор, теперь его левую часть лица украшают ужасные царапины (по ним мы легко отличаем его от брата Димы).
   Недавно, я предложил пройти по карнизу третьего этажа нового корпуса - от окна туалета до пожарной лестницы, а потом спрыгнуть на небольшой балкончик. Это была настоящая проверка смелости - высота метров десять, карниз шириной не больше ступни, балкон - грубо сваренные необработанные куски швеллера, с проступающей сквозь краску ржавчиной.
   Мы уже полчаса толпились в туалете для мальчиков, ожидая, когда наша воспитательница Зинаида Петровна закончит беседу с физруком.
  - Зинаида Петровна, вечером это очень даже ничего. Народу мало... И никто не увидит...
  - Ну, не знаю, Артём Николаевич, я должна быть рядом с группой - мои сорванцы долго не могут успокоиться...
  - Я Вас уверяю, пробежка перед сном очень полезна, и не волнуйтесь, я буду бежать рядом.
  - Это-то меня и беспокоит.
  - Я Вас умоляю, воспринимайте это, как моцион. Я покажу Вам замечательные места. Тут недалеко... за трибунами футбольного поля... там редко косят траву, и можно увидеть полевые цветы... Вам нравятся цветы?
  - Артём Николаевич, я очень медленно бегаю, моя комплекция не позволяет...
  - У Вас очень приятная комплекция, Зинаида Петровна, я Вас уверяю. Я...Э... пробежку можно заменить спортивной ходьбой...
  - Ну, не знаю, Артём Николаевич... меня пугает слово 'спортивная' - мне сразу дышится с трудом и хочется лечь... Какая из меня спортсменка?
  - Обещаю больше не произносить при Вас это слово... во всяком случае на людях...- Артём Николаевич наклонился к лицу Зинаиды и улыбнулся.
  - Ой, директор идёт... - встрепенулась женщина, - здравствуйте Вячеслав Анатольевич! Мы обсуждаем с Артёмом Николаевичем сценарий предстоящего праздника - 'день Нептуна'... У нас появилось несколько предложений по этому поводу... Позвольте, я расскажу Вам, как будет выглядеть новый сценарий?
  - Не сейчас, Зинаида Петровна, к тому же - всё уже утверждено на совещании.
   При виде директора мы отпрянули от окна. Наблюдая за 'Вячиком' (прозвище Вячеслава Анатольевича, родившееся в нашей, мальчишеской среде) в отражение открытой рамы - мы видели, как он внимательно осмотрел весь фасад здания, на секунду дольше задержался на нашем убежище. Мы боялись пошевельнуться. Казалось, он заметил нас, хотя я был уверен, что это невозможно - нас скрывала тень, а он находился на ярко освещенной улице.
  - Что-то Вячик сегодня ни в духе...вон как глазами по стенкам рыщет, - воспитательница проводила его взглядом.
  - Наверное, прикидывает, куда ещё агитационный стенд пришпандорить, весь лагерь залепил ими.... Ну, так как? Вы придёте?
  - Нет, Артём Николаевич, это неудобно...
  - Ну, что же здесь неудобного?
  - Ну, не знаю...
   Они стояли аккурат под нашим окном. Любой из них мог заметить нас, а попадаться им в руки никто не хотел - физрук уморил бы отжиманиями, а Зинаида, несмотря на обманчивую безобидность - просто убила.
   Время шло, беседа затягивалась, размытые очертания её финала терялись в бесконечных 'Ну я не знаю... Но я Вас прошу...', сдерживать мальчиков, желающих воспользоваться туалетом, становилось всё труднее - чтобы предложить Жене выйти не могло быть и речи. Наконец мы решили отложить эту вылазку и неохотно покинули засаду. Все были расстроены неудавшейся прогулкой по узкому карнизу, но только не я. И причина была не в страхе свалиться - нет. Дело были в Жене - я не хотел видеть её балансирующей на высоте трёх этажей и совершенно без страховки.
  - Ну, ладно, - сказал я, облегчённо вздохнув, - в следующий раз пойдём. Завтра можно, после завтрака.
   Я знал, что Женя в это время будет со своим папой - он собирался навестить её - и поэтому она не сможет присоединиться к нам.
  Женя посмотрела на меня с неприкрытым презрением и ухмыльнулась, несомненно, разгадав мой замысел.
  - Ну-ну...
   В ответ я выдал жалкую гримасу, изначально задуманную как улыбка. Я делал так теперь всегда, когда разговаривал с ней. Я заискивал перед ней - уступал очередь к питьевому фонтанчику и предлагал лучшее яблоко, стянутое с дачного сада, находил самые удобные камни, когда били стёкла в заброшенном сарае, специально проигрывал в настольный теннис - игре, которую я считал своей стихией.
   Не желая подвергать Женю опасности, я был против её участия в наших операциях, но одновременно испытывал острую потребность в её обществе. Когда она заходила в комнату, всё менялось - то, что минуту назад не вызывало во мне никакого интереса, преображалось в нечто сказочное, озаряясь светом её присутствия. Не говоря уже о магии её прикосновения: если Женя брала воланчик от бадминтона, он тут же становился предметом моего культа - я несколько дней носил в кармане фантик от конфеты, которую она съела.
   Во мне боролись два человека: один хотел делать, что ему нравиться - бегать, шалить, лазить, где вздумается, другой - видеть эту девочку, говорить с ней, находится с ней рядом. Как примерить этих борцов? Как соединить несовместимое? Я страдал от этой проблемы, не в силах найти решение.
  
   Но все мои попытки привлечь Женино внимание, не вызывали в ней ответной реакции - красавица с пренебрежением отказывалась от всех проявлений моей доброжелательности. Мало того, при моём появлении, девочка старалась поскорее покинуть компанию или замокала, отворачиваясь. Я терялся в догадках такого поведения. Мне казалось, я поступаю правильно, а она воспринимала такое отношение в штыки. Это мешало нормальному общенью и грозило бойкотом от друзей - кому охота было копаться в истинных причинах Жениного плохого настроения и моего неуместного альтруизма? Если мы не найдём общий язык, кого-то из нас попросят оставить команду. И что-то мне подсказывало, - выбор будет сделан не в мою пользу.
  
   Вскоре появились первые признаки ужасного решения о моём изгнании, - не позвали лазить по карнизу, а ведь именно я был инициатором этого мероприятия.
   После завтрака все куда-то подевались, и лишь ближе к обеду я встретил моего друга Серёгу.
  - Ты где был?
  - По карнизу лазал.
   - А почему меня не позвали? - Спросил я обиженно.
  - Как почему? Ты же с мамой встречался.
  - С чего ты взял?
  - Женя сказала.
   Она поднималась по ступеням подъезда, у порога притормозила и бросила на меня взгляд, который говорил 'Ну что, съел?'
  - А она тоже лазала?
  - Конечно. Женя нас и собрала.
  - Но это же опасно!
  - Естественно: высота - дух захватывает, балкон узкий - сплошное железо, углы, решётка, бррр.... оступишься - костей не соберешь.
  - И ты позволил ей прыгать?
  - В каком смысле позволил? Она что, меня слушать, что ли, будет?
  - Может, и не будет. Но попробовать-то можно! - Сказал я, почти крича.
  
   Мы пребывали в тревожном ожидании встречи с третьим отрядом в финальном матче. Получилось так, что четвёртый отряд ездил на экскурсию в Калугу, объелся мороженного, и теперь лежал в изоляторе с температурой. Это уникальное событие дало нам последний шанс выиграть золотые медали. Оплошать было просто нельзя.
   Мы серьёзно подошли к решению этого вопроса - начинали тренировку сразу же, как только освобождалось поле, иногда занимались на других площадках. Правда, там был асфальт, но ничего не поделаешь. Со всей серьёзностью разбирали прошлые ошибки, пересматривали стратегию.
  - Надо Сашку Лукина поставить в нападение. Бегает он быстро - хватит ему в полузащите штаны протирать, - мой друг Серёга поднимал животрепещущие вопросы.
  - Ты хотел сказать - трусы. - Боря, наш вратарь, как я уже говорил, не отличался большим умом
  - Заткнись, Боря. - Сказала Женя.
   Ей никто никогда не прекословил. Боря заткнулся.
  - И ещё, - продолжал Серёга, - насчёт Жени...
  - Что? - Женя встрепенулась.
  - Ну... понимаешь... там будет Дынин.
  - И что? - Она вызывающе уставилась на моего друга Серёгу.
  Он неуверенно зачесал в затылке.
  - Ну, ты же помнишь прошлый раз...
  - Я помню! А ты!
  Женя смотрела на Серёгу, но казалось, задала этот вопрос исключительно мне.
   - Э... видишь ли... не девичье это дело... - начал я нерешительно.
  - Я буду играть! Как всегда - в левой полузащите.
  - Антона не остановить. Он быстро и некорректно перемещается на площадке, практически нейтрализуя нашу оборону - мой друг Серёга перешёл на непонятный настораживающий язык. Он так всегда делал, когда волновался. - За ним не угнаться. Прошлый раз из семи атак, три были довольно продуктивными.
   Он хотел сказать, что этот лысый верзила, толкаясь и лупася по нашим ногам своими фирменными бутсами, семь раз пробирался к воротам и забил три гола.
  - Мы будем биться насмерть. И будет лучше, если женщины при этом не пострадают. Вот!
  Мой друг Серёга с шумом выдохнул воздух и посмотрел на Женю.
  - А где ты тут видишь женщин? - Её голубые глаза с вызовом уставились на Серёгу.
  - Э... ну... - он метнул взгляд в мою сторону и пожал плечами, мол - я сделал всё что мог.
  
   После полдника я уже пару часов шатался без дела - ни Жени, ни моего друга Серёги не было видно. Тренировку отменили - поле было занято подготовкой ко дню Нептуна. Куда делись мои друзья, - я понятия не имел. Я бесцельно бродил по территории, осваивая образ жизни изгоя. От вынужденного одиночества решился на отчаянный шаг - поинтересовался делами у субтильного Вениамина Оэртлихермана. Он в приступе эйфории предложил мне сразу несколько умопомрачительных развлечений. Кроссворды и тесты на сообразительность я отверг сразу же, на игру в шахматы нехотя согласился. Он привёл меня в маленький деревянный домик на площадке для малышей.
  - Тут иногда бывает свободно... точнее - всегда. Младшие отряды перевели на другой конец лагеря - в новый корпус, там у них свои развлечения, а этот домик пустует. Здесь очень тихо. Я прихожу сюда почитать, помечтать, побыть одному - отличное место для очистки ауры и укрепления чакр.
   Нагнувшись, я пролез в дверь и сел на маленькую скамейку. Под ногами песок, сквозь конусную крышу робко пробивалось солнце, пахло сыростью и, по-моему, какашками. На стене я заметил засохшую лягушку.
  - А... тебе здесь не бывает скучно?
  - Что ты! Это единственное место, где я забываю, что такое скука! Здесь нет места жестокой реальности, где царит соперничество и зависть, а содержание не воспринимается без удобоваримой формы. Здесь моя страна, мой мир, наполненный фантастическими пейзажами и волшебными персонажами, которые никогда меня не обидят и всегда рады моему обществу. У каждого своя роль: кто-то исследует потерянные земли, кто-то правит, кто-то...проектирует космические корабли. Здесь нет никакой агрессии, все счастливы и довольны жизнью - можно иметь, что тебе требуется, делать, что считаешь нужным...
  - Прям коммунизм какой-то...
  Веня вздохнул умиротворённо улыбаясь.
   - Ну, ладно, давай играть.
  С горящими глазами он выудил из-под лавки шахматную доску и разложил её на наших коленках.
   Я продул ему семь партий подряд.
  - Ты неплохо играешь, - успокоил он меня, - только тебе следует быть более
  хладнокровным, не поддаваться на провокации. И ходы просчитывать ...
  - Боюсь у меня не получиться, Веня. Мозгов не хватает, а исходя из последних
  событий - оставшиеся заражены неизвестным вирусом...
  - Как знать. 'Разум несомненно кажется слабым, когда мы думаем о стоящих перед ним
   задачах' Альберт Эйнштейн, - назидательно произнёс Веня.
   - Ну что, ещё одну? Как раз до ужина отыграешься...
   Я без энтузиазма согласился.
  - Там наших бьют! - Прокричал мне в самое ухо ворвавшийся Боря, - на футбольном поле! А ты тут фигнёй занимаешься с этим ботаником! Я заколебался тебя искать!
   Я почувствовал, что краснею, будто меня застукали голым в публичном месте.
  - Извини, Веня, но, похоже, нам не придётся доиграть эту партию, - смущённо произнёс я.
   Покинув храм призрачного счастья, я выскочил в жестокую действительность.
  
   Получив Борин крик о помощи, я был польщён оказанным мне вниманием. Идёт битва, и нужны настоящие бойцы, готовые бесстрашно броситься на врага. Позвали меня, значит - препирания с Женей и поражение у Дынина не подорвали мой авторитет, - подозрения насчёт отверженного, к счастью, не оправдались.
   Я радостно бежал на поле, не имея представления, что собственно собираюсь там делать - драться? Какой из меня драчун? Лестно, конечно, что я всё ещё в фаворе, но, как показала недолгая схватка с лысым верзилой - не такой уж я крепыш.
  - Мы возвращались из деревни, - кричал Боря по дороге, - ходили туда за горохом. Смотрим, а на поле третий отряд тренируется. Мы думали, там всё ещё день Нептуна репетируют... Козицкий говорит, давай вторые ворота займём - нам тоже тренироваться надо... А Дынин упёрся, говорит, мы раньше - значит поле наше... Ну, мы сами заняли ворота... Я за мячом сбегал, думал тебя захвачу заодно...
   'Прекрасно, меня уже прировняли к неодушевлённому предмету - подумал я, - и за горохом, почему-то не позвали. Я его не люблю, но всё равно - могли бы предложить'.
  - Ну так вот... Возвращаюсь, а они уже дерутся все... Говорят, Козицкий Дынину по голове мячом звезданул, а тот, 'Никто не смеет меня по голове бить!' - произнёс Боря нарочито гнусавым голосом, - Ну и началось...
  - А Женя там?
  - Нет, она ушла. Сказала, не девичье это дело...
  
   У агитационных стендов виднелась небольшая толпа ребят. Казалось, они играют в какую-то игру - неуклюже прыгают, толкаются, возятся в пыли... Подойдя ближе, я понял, что Боря прав. Наши сошлись в рукопашной схватке с ребятами из третьего отряда - над толпой возвышалась лысая макушка Антона. Он раздавал тумаки направо и налево. Неужели это единственный хулиган в лагере?
   Тревожно заныл живот.
   Глядя на групповую потасовку, я замер у кромки поля, как будто эта линия что-то значила для этой игры. Боря, уже сцепился с Шилобреевым. Надо и мне принять какое-то решение. Не тянуть, как в прошлый раз - самому себе дать отмашку к непривычным для меня действиям.
   Я ступил на арену и направился к Антону - на нём висели Слава и Дима Киселёвы. Развернувшись, он раскинул их в стороны и уставился на меня.
  - А-а...обосравшийся сосунок прибежал. Что, мало прошлый раз досталось?
  - Ага, - сказал я и взмахнул рукой, будто намереваясь ударить - хотел заставить его испугаться. Но Дынин даже не дёрнулся.
  - Ах, ты, гадёныш! А ну, иди сюда!
   И верзила бросился на меня. Мне почему-то казалось, что наши сразу же кинуться мне на выручку - трудно всё-таки одному противостоять такой громиле. С надеждой я смотрел по сторонам: близнецы Киселёвы шарили по кустам в поисках увесистой дубины, Витёк Козицкий кувыркался в обнимку с толстым Савиным, мой друг Серёга, хаотично размахивая руками, запугивал наступавшего на него Клюева, вратарь Боря пытался вырваться из цепкой хватки Шилобреева, - тот крепко держал Борину голову двумя руками, прижимая её к животу - все были заняты делом.
   Помощи ждать не откуда, подумал я и... побежал.
   Антон за мной.
  
   Пионерский лагерь 'Дружный' принадлежал крупному московскому заводу, помимо всего прочего выпускающего военную аппаратуру. Заказы, согласно тому времени, росли, трудовой коллектив - тоже. Поэтому лагерь построили большой, в расчёте на прилив малолетнего населенья: игровые площадки для волейбола, баскетбола, пионербола, большого тенниса, аллея героев, около двадцати корпусов, бассейн, короче - маленький город. Я бежал по его улицам, уводя за собой футбольную надежду третьего отряда, перекаченного акселерата и просто весёлого парня - Антона Дынина. Я метался меж деревьев, прыгал через страшные коряги, плюхал по самым глубоким лужам, забегал в самые отдалённые участки, но Антон, цокая новенькими шипами, везде за мной поспевал. Погоня затянулась. Чем дольше я бежал, тем больше он хотел меня догнать. Об этом мне периодически напоминали его гневные выкрики.
  - Ну, гад! Всё, я тебя убью. Стой! Сволочь! Ну всё, ты - покойник!
  И так далее и в том же духе.
   Смеркалось. Через расставленные по всему лагерю динамики прогудел горн, созывая к ужину. Пробегая мимо столовой, я с тоской посмотрел в её светящиеся окна. Там рассаживались за свои места близнецы Киселёвы, Витёк Козицкий, мой друг Серёга и взъерошенный вратарь Боря. В одном из окон я увидел Женю. Она была чем-то озабочена. Может, на ужин подали ненавистную ей солянку? Хотя говорили, что будет рисовая запеканка с изюмом. Я обожаю рисовую запеканку.
   Я притормозил возле стенда с меню, так и есть - запеканка. Сзади догонял Дынин, я прибавил скорость. Обернувшись, заметил, что он тоже притормозил у стенда. Посмотрел на висевший лист бумаги, сплюнул, посмотрел на меня, то же сплюнул и... опять бросился за мной - завидное упорство. Мама мне всегда говорила, что упорные люди добиваются в жизни всего, что захотят. Не знаю, можно ли считать упорством моё стремление уйти от погони.
  - Догоню, гад! - Услышал я почти рядом. - Подожди, догоню!
   Ну вот, снова здорово... Продувая свои молодые лёгкие свежим подмосковным воздухом, мы побежали дальше.
   Вернулись на поле. Трава у ворот совсем истопталась, виднелись песок да камни. А по краю ещё ничего - мягенькая, бегать можно.
   Пробежали очередной раз по аллее героев, с застывшими по краям образами счастливого детства прошлых лет - мальчик-трубач в длинных трусах, девочка барабанщица с безумным взглядом, неопределённого возраста девица с веслом... Пресные скульптуры - позы статичны, никакой динамики, полное отсутствие индивидуальности.
   Пробежали вдоль умывальников. Интересное сооружение, напоминает кормушку для свиней - под навесом два длинных ряда металлических раковин с кранами разделены невысокой стенкой. Та сторона, что выходит к забору обычно пустует, - детвора боится умываться спиной к страшному лесу. Поэтому все толпятся на деревянном полу той, что смотрит на столовую.
   Мой друг Серёга шёл с белым вафельным полотенцем мыть ноги. Холодной водой - это просто невыносимо (горячей не было, как таковой). Я ненавижу этот фашистский акт пионерской гигиены. С удовольствием иногда увиливаю от его исполнения, если повезёт, конечно. Зинаида очень достоверно грозиться проверить. Интересно, как? Нюхать ноги, что ли у каждого будет? Верится с трудом, но попадаться не хочется, поэтому открываешь скрипучий кран и суёшь ногу под ледяную струю.
   Завидев меня, Серёга кивнул:
  - А-а, привет, Саня! Слушай, можно я твоё мыло возьму?
  - Какое, розовое?
  - Ага.
  - Ноги мыть?
  - Ну, да.
  - Нет!
   Недалеко я заметил Веню.
  - Саша, я записал расстановку фигур последней партии. Так что доиграем, не волнуйся...
  - Хорошо, не буду.
   Моя грудная клетка раздувалась, как меха печки, выпуская хрип, переходящий в жалобный свист. Ноги задеревенели. Руки болтались по бокам сгорбленного тела безжизненными макаронами. Страшно хотелось пить и есть - свежий воздух повышает аппетит.
   Скорость гонки с преследованием снизилась до минимальной, - я поравнялся с Зинаидой Петровной, шагающей по треснувшему асфальту извилистой тропинки, не далеко от нового корпуса. Эмоционально жестикулируя каким-то зелёным веником, она поделилась со мной сценарием предстоящего праздника Нептуна. Сказала так же, чтобы я помог подготовить стенгазету к этому событию, и лучше это сделать сегодня, поскольку завтра у меня ответственный футбольный матч.
  - Поэтому, хватит болтаться без дела, иди к Тимофеевой Юле, она рисует в вожатской, заканчивайте там поскорей и спать. На 'линейку' можешь не ходить - завтра тяжёлый день... Ноги не забудь помыть! Я проверю!
   Накручивая новые круги, я повернул к столовой, Дынин за мной - настырный парень, далеко пойдёт. Неприятно, конечно, чувствовать на своём животе, избалованном мамиными пирожками, недружелюбную чужую ногу, пусть даже обутую в заграничный дефицит. Но, похоже, мне придётся рискнуть и остановиться, поскольку - я хочу есть! А там будь, что будет.
   'Коль суждено мне быть избитым,
   приму сею я участь сытым'.
  
  Хм, получилось наподобие стиха - как легко они рождаются в голове человека, желудок которого не отягощён пищеварением!
   Я поднялся по ступеням к дверям - пока открыты. Вбежал в огромный зал, потом на кухню, на остывшей плите здоровенный противень с оставшейся запеканкой - готовили тогда много, порций больше, чем детей (до сих пор не знаю, почему?). Рядом стаканы с остывшим чаем. Выпил в два глотка холодный напиток. Из-под лобья взглянул на приближающегося Антона. Взял стул за металлические ножки и поднял над головой.
  - Не подходи, убью!
  - Подожди...
  - Не подходи, говорю! Или тебе придётся убить меня, иначе я ночью проберусь в твою палату и тресну тебя по башке вот этим вот стулом!
  - Да подожди ты...
   Отмахнулся он. Схватил кусок запеканки, засунул целиком себе в рот. Потом ещё один. Я опустил стул и взял грязными пальцами кусок рисового чуда. Мммм... Даже холодная, она была просто великолепна. Мы ели молча минут десять, запихивая в себя всё новые и новые куски. За окном стоял тихий летний вечер - вокруг зажжённых фонарей кружили насекомые, очертания деревьев медленно растворялись в тёплых сумерках.
  - Сегодня 21 июня, день летнего равноденствия, - прожевывая пищу, сказал Дынин, - Самая коротка ночь.
  - Угу, - говорю.
  Я не собирался с ним соглашаться, но тут трудно было поспорить.
  - Ладно, я пошёл. - Сказал Антон и, прихрамывая, зацокал к выходу.
  Остановился на пороге.
  - Не туши свет, когда будешь уходить. Его специально оставляют на ночь.
  - Это мы ещё посмотрим, - вызывающе брякнул я.
  Дынин пожал плечами и вышел.
  
   Тимофеева Юля рисовала плохо, но зато любила красиво выводить буквы. Поэтому незатейливую статью в стенгазете о празднике Нептуна поручили ей, а изображение лохматого весельчака с трезубцем - мне, как имеющего склонность к живописи, - я был застукан лично Вячиком у стены библиотеки, при начертании мелом фигуры, напоминавшую голою женщину. И все попытки уверить его в том, что это был начальный этап картины с музыкальными инструментами, потерпели неудачу.
   Но ввиду предстоящего финального матча за золотые медали, газета была отодвинута на другой день, что дало мне лишние время подготовится к игре, то есть - поспать.
   Я завалился сразу же, как пришёл. Уже погружаясь в сладкие грёзы, вскочил, как ошпаренный - трусы! Мои фантастические супертрусы для игры, для финальной игры по футболу - они всё ещё были грязными после удара мячом! Их же надо срочно постирать! Я не собирался выходить на поле в замызганном казённом убожестве, двухсотлетней выдержки. Надеть лагерную футболку - еще, куда не шло, но трусы! К тому же мои псевдоадидасовские, мне очень нравились, только в них я представлял себя на пьедестале, получая золотые (в действительности - покрашенные жёлтой краской) медали.
   В темноте я стал шарить по тумбочке и под матрацем - нету. Я вышел к шкафчикам, включил тусклую лампочку - нет... О, ужас! Где же они? Отлично помню, что положил их в бельевой мешок с грязным бельём... А может, только собирался это сделать? Чёрт возьми! Они лежали здесь на табуретке, потом я их сунул в мешок... или не сунул? Не помню!
   Я стоял в растерянности среди беззаботно спящих неудачников, у которых не было таких замечательных трусов. Похоже, и я стал одним из них. Грусть и отчаянье боролись со сном. Из вожатской доносились звуки приёмника, за стенкой девчонки все ещё бодрствовали - было слышно их приглушённое хихиканье.
  - А, ладно! - Махнул я рукой. - Утро вечера мудренее, поищу завтра, при нормальном, дневном свете. Найду, постираю и высушу на солнышке.
   Я дошаркал до кровати и бухнулся прямо на одеяло.
  
   На следующее утро была гроза. Тонны воды, обрушившись с неба, смывали с асфальта рисованных лошадок и влюблённые уравнения. Мы с восхищением смотрели на вспышки молний и считали секунды до разрядов грома.
   Но затянувшийся дождь привёл наше настроение к прямо противоположному состоянию. Пузырящиеся лужи вызвали в нас уныние и тревогу о возможной отмене матча, а у более чувствительных натур - приступ хандры. На свет были извлечены треугольники писем из дома и замызганные фотокарточки.
   Но это было пол беды - мамино творение так и не нашлось. Я перерыл весь свой шкафчик и тумбочку. Несмотря на скверную погоду, оббежал вокруг корпуса, посмотрел на верёвку, где обычно мы сушим бельё. Подумал, может, я их уже постирал и повесил, а потом, почему-то забыл об этом? Говорят, некоторые люди под воздействием эмоциональных переживаний совершают всякие необычные поступки, а потом удивляются, как это их угораздило. Одна женщина, таким образом, выучила французский язык.
   Эмоциональных переживаний у меня было предостаточно, так может, я тоже сотворил уже что-то: постирал трусы или выучил французский?
   Но пустая верёвка, скучающая за верандой, опровергла это предположение, и сколько бы я не старался, французские слова не вылетали из моего рта. Похоже, с памятью у меня всё в порядке, а трусы стали добычей коварного вора. Я его понимаю, ещё бы - такая вещь!
   Хотя, по сути, это уже ничего не значило - до матча оставалось чуть больше часа.
   Я клял свою судьбу, потом умолял её совершить чудо и вернуть мне удачу. 'В конце концов, в чём я провинился, за что я так жестоко расплачиваюсь!? Женя со мной не разговаривает, всё, что у меня было ценного - пропало, игра под вопросом, а если и состоится - Дынин наверняка будет зверствовать на поле'. Настроение моё - ухудшалось с каждой минутой.
   Но, как ни странно, я был услышан, - дождь кончился.
   Разряженный воздух прорезали пения птиц, деревья стряхивали с себя последние капли, от чистоты неба ломило в глазах.
  - Сейчас видел Антона Дынина, - мой друг Серёга столкнулся со мной у порога.
  - Рад за тебя, - пробурчал я невесело.
  - Он выглядит, как неживой - весь бледный, ходит еле-еле. Хромает. На ногу ступить боится. Жалкий какой-то стал, как он играть-то будет? Что ты с ним вчера сделал?
  - Ничего я с ним не делал. Так, поговорили немного за чашечкой чая.
  - Ну-ну...
  - А чем у вас вчера кончилась? - спросил я без всякого интереса.
  - Зинаида всех шуганула. Появилась неожиданно, как из засады, ну мы и врассыпную...
  - Понятно, - равнодушно протянул я.
  - А что ты тут стоишь с такой постной рожей? Иди, переодевайся, игра через час!
  - Во что? - Спросил я уныло, - у меня, видишь ли - горе. Мои супертрусы тю-тю. А без них я...
  - Да ладно. Вон они на кровати лежат, - сказал он, улыбаясь.
   Я с недоверием уставился на моего друга Серёгу - он бредит или я был так невнимателен? Я подошёл к своему пружинному ложу. На синем шерстяном одеяле распластались мои ненаглядные... почти адидасовские... ЧИСТЫЕ трусы! Я застыл в изумлении.
  - Женя вчера вечером постирала, пока ты над Дыниным издевался, - ответил на мой ошарашенный взгляд Серёга, - и в палате высушила. Девчонки над ней всю ночь смеялись.
   Я посмотрел сквозь забрызганное окно на улицу. Женя стояла у теннисного стола, держа в руках потрёпанный футбольный мяч. Затасканные шорты из разрезанных джинсов, оранжевая майка на размер больше, кеды на босу ногу - живое воплощение счастливого детства.
   Облачившись в свою прелесть, я выскочил на улицу и, что есть духу, сиганул к футбольному полю, потом за трибуны. Там я увидел то, что искал. Вернувшись с не меньшей скоростью обратно, я вручил моей спасительнице жёлтые, фиолетовые, синие, зелёные, длинные, короткие, толстые, тонкие, мокрые - я не знал, какие ей понравятся, - я рвал всё, что вижу.
  Девчонки зашушукались, ребята молча уставились на нас.
  - Спасибо, - сказал я, протягивая букет.
   Женя хмыкнула, улыбнулась, сунула мне в руки мяч и взяла цветы.
   Я гордо шёл рядом, ощущая внутри что-то тёплое и ноюще приятное, отчего хотелось прыгать выше деревьев, кричать громче лагерного горна, совершить какой-нибудь поступок, непременно опасный, и очень красивый, как эта утренняя гроза.
   Только теперь я понял смысл фразы героя из одной сказки. Он сказал своей принцессе: 'Я хочу, чтобы на Вас напал разъярённый лев, и тогда - я убил бы его!'
  
   КОНЕЦ
  Москва.
  03.08.07.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"