И все же нет ничего ужаснее, безнадежнее трагедии всякой реализации.
Д. Бедный
Свойства памяти напоминают знаки, вписанные в запотевшее окно: чары происшедшего, вопреки нашему желанию, также со временем развеиваются.
И вот сейчас, развеиваются и растекаются с каждым новым словом, появляющимся из-под моей руки, и я ясно ощущаю, как иссякает восторг с каждой последующей строчкой. Вероятно ближе к окончанию, разговорившись, я и вовсе сочту все изложенные события всего лишь игрой жуликоватого интеллекта, но пока нем - верю в них.
И все-таки, не смотря на табу заклятое поэтом, приходится нарушить молчание: не воплем, нет - шепотом. Шепотом, обращенным к самому себе.
Ты, милый мой, все всегда рассматриваешь не под тем углом, не с той стороны и мысль от этого течет не зигзагом, как ей и подобает течь, а по прямой: выводы твои сплошная прямолинейность. В одном ты права, в одном с тобой соглашусь: мысль действительно не стоит на месте, но что до того, что зигзагами или по прямой - нет. В таком случае ее траектория это... Круг. Круг? Точнее - спиралевидный круг. Спиралевидный круг? Такой существует? Пока, не знаю. Что тогда? Тогда, пока не знаю. Мысль, болван, это синусоида. Если мысль синусоида, тогда я болван. Ты и выражаешься синусоидами. Нет, спиралью. Да ты и сам - одна большая синусоида. Спираль и ты - вот разница большая. Наш спор беспочвенен. Да, и закручен в огромную спираль. Синусоиду. Спираль. Синусоиду. И так далее, и тому подобная болтовня оказывалась наиболее уместным аккомпанементом бесцельной вечерней прогулки. Мою подругу, человека спор, с которым вы только что прочитали, зовут Надежда.
А возможно этого и не было. Предположение близкое по глупости к тому, что сущность мысли синусоида. Надя, конечно же, ошибается. Было наверняка. Прекрасно помню эту шокирующую комбинацию, этот почти вселенских масштабов ребус. Надежда всегда была наметана на изобретение игр, с виду бессмысленных, а на поверку, срезающих привычные представления. В этом деле она была виртуозом.
Надежда входила в список самых причудливых людей планеты. Она бы обязательно туда входила, если бы существование такового не вызывало сомнения. Двадцатидвухлетняя незамужняя чудачка, любящая прогуливаться, ослепленная сном и сиянием ночного города, обожающая преследовать истину, не взирая на глубины, и количество кислорода, оставшегося за спиной в баллонах.
Неудобочитаемая жестикуляция, легкие платьица или серого цвета юбки до колен, темные, в подражании цвету глаз, растрепанные волосы и папиросы без фильтра - не в знак кичливости, а в указание здоровью. Ум ее, оригинальный ум. Ножки ее, оригинальные ножки.
Я безвестный художник, рисующий на чем попало. Я самоучка, самогений, самовнушение. Три мои картины были без шума проданы: одну сцапала паучьими лапкам зеленоватая старушка, две оставшиеся изъеденное тараканами кафе. Все три дарили миру полуобнаженную девочку в полосатой пижаме, застигнутую живописцем в разных проявлениях своего естества - испуг, кокетливость, жеманство - на фоне неопределенно бордельном.
Как-то, раз находясь в очередном творческом подрыве, я возвращался домой из питейной, в густом, плотном облаке перегара, возникавшим из топи многочисленных пор, рассыпанных по моей коже. Раньше пьянство питало талант, теперь наоборот - пьянство питается талантом.
И так, я возвращался домой - бездумно и безнадежно, лишь время от времени сладко похрюкивая.
Сколько помню себя всегда, везде, в любом доме, где бы я ни жил или попросту останавливался, всегда в прихожей стрекотала лампочка. И вот моя нынешняя квартира, новая, двухкомнатная, в недавно заселенном доме, тоже обзавелась приятным знакомым жужжанием. Это происходит не заметно, как дыхание.
Я снимаю обувь. Практически каждый человек, ежедневно снимает обувь, испытывая при этом варьируемую долю наслаждения. Наслаждение тем, что нечто окончено. Но сейчас я пьяный разочарованный художник и мне все равно.
Я прибывал в бессилии. Бессилье - это такой вид художественной импотенции, когда возможность действовать приравнивается к чуду левитации, а ведь без полета, без мысленного виража творчество вяло и никчемно. Я выпил кофе, сухо поужинал, покурил.
Вдруг мне страстно захотелось воды: видеть ее блеск, ощущать ее кожей, вдыхать ее безымянный аромат, перекладывать на себя ее мысли и состояния. К счастью наш сегодняшний утилизированный быт позволяет это сделать в любой удобный момент, если конечно тому не помешает банальный прорыв трубы или неполадки котельной. Емкость наполнялась с гулким трубным звуком.
Мне нравиться залазить в ванну еще задолго до ее заполнения. По мере времени, вода - у ног пенясь и расходясь пузырьками вдоль туловища - медленно, рывками поглощает тебя и незаметно подкрадывается к подбородку.
К сожалению, влага не раскрыла мне своих таинств, не выделила тех блаженств, что скрывает эта с виду лишенная качеств субстанция. Кризис, то давление, какое я испытываю - испытываю извне - вместо того, чтобы тухнуть, напротив, с бешеным рвением воспламенился, словно под резким порывом ветра. Выходя из распаренной ванной комнаты, я сначала предчувствовал холод, а затем ощутил его. Алкоголь выветрился, оставив после себя неприятное тягостное жжение в желудке и мутный налет в мыслях.
Покривлявшись у зеркала - раскрыть широко глаза, сузить их, приторно улыбнуться, взъерошить волосы, профиль, анфас, анфас, белые, вычищенные зубы - я развернулся в сторону двери одной из комнат.
Обыкновенная дверь с плетенной позолоченной ручкой. За ней притаилась моя мастерская. Там я рисую, там же набрасываю, там же мучаюсь, преследуя ускользающее вдохновение. Сейчас не хочется заходить. Не хочется осквернять храм тщедушным настроением.
Там! Там - сквозь трехсантиметровый слой дуба - посередине комнаты, в окружении разбросанных палитр, стоит, досыхает картина - новорожденный, мною придуманный мирок. Открыть дверь, с порога лизнуть остывшие краски, вцепиться в нарисованное и уволочь с собой в кровать, чтобы и во сне продолжался творческий процесс.
Теперь то я понимаю!
Казалось, в моей студии завелся и поработал гигантский паук - все было оплетено нитями. Я включил свет и страх от неожиданного, а тем более от неожидаемого, постепенно оттаивал с каждой деталью ухваченной глазом и проанализированной разумом. Разноцветные нити различной прочности были распяты и переплетены между гвоздями, забитыми в параллельные стены комнаты. Получалось нечто подобное кокону, кокону с куколкой. Ровно посередине свитая нитками полая сфера, заключала в себе мольберт с моей картиной, раскладной туристический стульчик, коробки с красками, тряпки, кисти, губки, деталь, деталь, деталь, конверт, в котором вероятно лежала записка с объяснениями. Только как до нее добраться?
Теперь то, я понимаю! Останавливаясь перед дверью, открывая дверь, открывая любую дверь, вы всерьез рискуете напороться на неизведанное. Дверь есть нечто символичное, а ее отворение - акт обрядовый, ритуальный.
Я отношу Надежду к особому типу творчески бурлящих людей, тех людей, которые схожи с бикфордовым шнуром - сами бесплодно горят и движут искру, благодаря которой другие художники взрываются. Они ничего не рождают, ничего не создают, но постоянно генерируют бездеятельные идеи, и глаголу "воплотить", в этом контексте, равняется глагол "уничтожить". Нервные, мнительные, слабые: они заражают того, кто посильней, со скидками распродают фантасмагорические конструкции за элементарное уважение. Они. Кто это - они? Те, кто тлеет в молодости, и исчезают, не дожив до сорока.
Самым главным, вынесенным из головоломок, представленных мне Надеждой, не считая тот сор, что остался в фильтрах припоминания, был мозговой импульс. То очередное перводвижение понесшее с предельной скоростью мои нервные клетки по переполненной магистрали созидания. Мне захотелось оказаться в пустоте, в пустоте однако освещенной, абсолютно голым, даже без телесным - достаточно рук и глаз - один на один с холстом, вооруженным кистями и красками. Я готов был создать мир, и себя в мире, заново. Выточить его самыми правдоподобными красками, слагать жизнеутверждающие сюжеты, плодить доподлинно реальные характеры. Надежда дарила мне вдохновение. Вдохновение по форме, а в сущности самую правдивую из иллюзий.
На первый взгляд все пространство комнаты было заметено нитями. Удивленному сознанию свойственна медлительность и поэтому только спустя некоторое время, присмотревшись и пристрастившись, наконец, ко всем одновременно, и по отдельности к каждому разноцветному узору, выплетенному до известной степени неизвестной ткачихой, я выудил из представленного клубка нарочно оставленный проход, лабиринтом ведущий к центру - к моей картине.
Тот факт, что лазейка находилась на уровне пола и размерами была ограничена, нашептывал об истинном замысле творца этой хлопчатобумажной какофонии. Философская притча на тему самоуничижения.
Я припал на колени и пополз, собирая пыль и растекшиеся краски полами халата. Мое путешествие длилось не долго и в тоже время более долгого путешествия я никогда в жизни не переживал. За те мгновения, в которых скользил подбородком по паркету, я вскрыл в себе тайные кладовые, о которых раньше не мог даже и догадываться. Все те истины, что я пытался разглядывать с вершин, оказалось, залегают у подножий. А коленопреклонение перед неизведанным, оказалось, есть один из прямых путей к прозрению. Добравшись - пыхтя и отплевываясь - до конверта, я раскрыл его и зачитал, вынесенный приговор: твори волшебство собственными руками; подпись: Надежда.
Женщина (женщина?) в пышном глазуревом гофрированном платье с бантом у груди, указующе держит в вытянутой руке незамысловатый, обтянутый подарочной лентой, флакон духов. Место головы занимает жемчужина немыслимых размеров.
После этого происшествия я два года к ряду упоительно наслаждался живописанием, позабыв обо всем, я жил только своими картинами и только в своих картинах. Казалось, краски циркулировали во мне вместо крови, а на кончиках пальцев колосились кисти. Две выставки сделали меня более менее известным и продаваемым в узких кругах художником. Надежду я отблагодарил благообразно, нарисовав ее обнаженную так правдоподобно и прелестно, что ночь проплакал, расставаясь с картиной - изображение досталось изображенной.
Виват! Порочный круг! Виват!
Знакомо ли вам ощущение интеллектуального ступора? Когда, затаившись с инструментами (все равно какими) над любимой работой (все равно какой), как обычно ожидаешь, изнутри струящийся сладкой душевной нотой, блаженный прилив всемогущего творения, - и ничего, но ты не теряешь надежды, продолжаешь ждать, ждать до тех пор, пока в конец не разочаровываешься. До завтра. Но завтра все повториться. Виват! Порочный круг! Виват!
Уже месяца два я не смешивал краски, взамен этого смешивал алкогольные напитки, оправдываясь тем, что сейчас выдохся, накапливаю по капле впечатления, образы, миражи. Пройдет время, клянусь, все это вольется в холст, вопьется в рамки! - мой зычный голос можно было слышать во многих протухших, беспробудно работающих кабаках. Смастерив только лишь пару эскизов, я воображал себя непризнанным гением, изобразительным вождем эпохи, который из принципа заведет толпу в тупик, язвой вскрывшийся в будущее единственной правильной дорогой. Размышляя так, я гулял по поверхности, совершенно позабыв о сокровищах укрытых глубиной во впадинах и не кому было притопить меня. Хотя с другой стороны: "О, как мелка глубина и как глубоко на мели". Но это не про меня. Надежда отдыхала заграницей: грела ножки, закапывала грудь в песок и пьянила настоявшимся на солнце телом увеселявшихся аристократов. Я совсем не думал о ней. В те дни, сцарапав достаточную сумму с продажи картин, я мог позволить себе вдыхать ванильную мякоть дюжины любовниц, в головах которых, к сожалению, прибывать было так же тяжко, как и между их растанцованных бедер.
Когда зазвонил телефон, я лежал на взлохмаченной кровати раздавленный, размятый, разбитый очередным чудовищным похмельем. Блуждающей рукой, нащупав трубку, а затем трубкой ухо, меня тут же начали колотить короткие гудки. То ли звонок сорвался, то ли не прошел. Не интересно. Уже было. Скучно. Да, что мне до этого. Угу! Знаю я это! Угу! Знаю я тебя! Ха-ха-ха! Ха-ха! Угу! Повторюшка дядя Хрюшка! Да, пошел ты! Твой фамильный девиз!
И опять перелив телефонного звонка. И опять трубка, и опять трубкой ухо. На этот раз:
- Студия Винсента Ван Гога?
- Она самая.
- Винсент Ван Гог?
- Он самый.
- Скажите, в вашем промерзшем, окоченелом трупе еще хоть кое-где теплиться надежда?
...вернулась непременно, выведав о моем категорическом запое у нашего общего приятеля, бывшего на курорте, где она развлекалась, проездом по делам работы. Но мне об этом, ни тогда, ни когда-либо еще, не сказала. Выпустил джина все тот же общий приятель. И пусть после этого Надежда упирается, что сущность мысли не является спиралью.
Синусоидой!
Последние два часа я занимался колдовством, пытаясь при помощи высших сфер и не без помощи гигиенических средств, наворожить из себя более или менее свиданьеспосособного мужчину. Срок был назначен. Время обозначено. Без секундантов. У нее. Явиться трезвым, румяным, по возможности, умным. Да, милостивый государь. Честь холста, прежде всего, милостивый государь. Я подтерся вашей палитрой, милостивый государь. Что ж, придется мне подтереться вами, милостивый... Государь! О, да!? Выбор оружия остается за вами. А что за вами, - надежда?
Вышло недурно. Царапины и неровная заплатка струпа на лбу (следы полночных потасовок и неудачных падений) до розовой неузнаваемости распарены, глаза уставшие, пресытые, но красивые, (глаза это парижский кутюрье, диктующий ныне модный облик человека) треснутые местами губы с бахромою по краям, (плоховато - сойдет!) залысины и короткая, кроткая шевелюра (после душа всегда в форме одуванчика) с отблескивающей сединой по вискам. Купится ли Надежда? Товар третьего сорта. Три по десять. Вот бы еще семь по десять, да и один сверху для симметрии.
Ну, я пошел. Скользнул по комнате, по зеркалу, по стулу, забыл ключи, вернулся, взял. Пошел. Ну, я пошел. Ну, все - пошел.
Кадр за кадром скачут кони в мыле и, наконец, обгоняют. Кадр. Из кадра в кадр волнисто-жемчужная, журчащая волна то отпадает, отгибается, то прильнет плавным поцелуем, то резко бьет плетью обнаженный песочный брег. Это мыс Доброй Надежды, обдуваемый океаническими ветрами, скулит и стонет, завидуя экзотической позиции. В воздухе ощущение бури, но самой бури не предвещается. Это рвется услада, гонимая безымянными течениями из-за края света. Кадр за кадром. Кадр. У подножья скалы, на песчаном выступе двое любовников пытаются доломать тахту на перекосившихся ножках. Их пластилиновые тела слеплены в подобии кубистскому мировидению. На озвучивания бессвязных реплик удовольствия, привлечены чайки.
Осталось ответить: в чьем воображении мы сейчас находимся?
Ты мой любовник. Ты мой любовник, утратил свою знаменитую будуарную ловкость. Да, моя любовница. Да, в отличие от тебя, усердно упражнявшейся в часы южного досуга, нещадно стиравшей сахар с лопаток и ягодиц об раскаленную луной гальку. Представляю: об твою розовую грудь трется нечто смутное и волосатое. Одевайся. И не подумаю. Одевайся - живо! У меня для тебя сюрприз! Как я не люблю сюрпризы!
Как я люблю сюрпризы!
Надежда усадила меня за стул; одна ножка у него была короче других, и вот он готов упасть, но не упал, а всего лишь наклонился и застыл, нащупав опору. Смахнув бытовые безделушки с журнального столика - пузатый будильник, подавившаяся локонами расческа, телевизионная программа на неделю, истлевший огрызок груши, скрученная то ли в восьмерку, то ли в бесконечность резинка - Надя вкатила его мне, чуть ли не между колен.
- Сейчас это твой единственный друг - сказала она, с улыбкой похлопывая по полированной поверхности стола.
Ученый высокохудожественными странностями своей подруги я в покорном молчании, в личине ягненка, (чуть ли не блеял) ловил "каждое" исходящее от ее фигуры, засвеченной из окна ярким солнцем.
Чуть ли не с головой (торчал как поплавок лишь один собранный сзади пучок волос) залезши в один из ящиков массивного комода, Надежда поочередно, то левой, то правой рукой, доставала из него какие-то вещи, доставала и ставила рядом. Юбка трепыхалась, а из-под юбки, обтянутые черным притягательным нейлоном, чуть привставали и опять опускались соблазнительные ножки. Разобравшись с извлечением, она обратилась в мою сторону, резко дернув головой, прежде чем спросить:
- Заинтриговала я тебя?
- Ни чуть.
- Что ж!
Гляньте, он недоумевает! Где? Там на сцене! С чего вы взяли, собственно? Точно вам говорю, внимательно присмотритесь к выражению лица. Ну и что? Чуть удивлен, чуть утомлен, да он же пьяница, взгляните, как руки трясутся. Нет, не пьяница, у вас поверхностные представления. Извините, можно мне вмешаться. Конечно, конечно. Да, давайте. Вы забываете, он художник, а художник в некотором смысле - волшебник, до чего бы он ни дотронулся, все обращается в совершенство, и алкоголь не исключение тому. Получается так, все ему простительно, лишь бы был художником. Отвечу - да, даже если материалом будет ничтожество, даже если сам он ничтожество, да, пусть порождает прекрасное. А, по-моему, вы отошли от темы недоумения, и перешли к причинности. Причина есть корень всему. Хорошо, но причина здесь одна, очередная ловушка, разложенная этой разложенной потаскушкой. Как вы ее назвали? Вы слышали. Да, я слышал, ты козел однорогий, да, я тебе сейчас голову оторву... Извините, можно потише, из-за вас мне не ничего не слышно, под каким забором уснуло ваше воспитание?
Комната плескалась в солнечном свете. Я сидел напротив окна: щурился и удивлялся как прямо перед моим носом - сантиметров десять, не больше - зачинается нечто пока мне не понятное. На прямоугольном журнальном столике, соблюдя таинственную очередность, появлялись предметы, ведомые знакомыми и одновременно такими чуждыми, обособленными, словно заведенными собственной жизненной силой, руками Надежды. Наблюдая за происходящим, я почувствовал как осторожно, на цыпочках, по-воровски сзади, подкрадывается то тонкое редкое чувство прорыва суетной околоплодной пленки бытия, какое я испытывал раньше при столкновении с так бдительно охраняемыми пограничными областями вечности.
Вот Надежда! Посмотрите! Колоритное платьице - все в цветах, выточенные ножки с утонченными щиколотками, в походке нет недостатка, в походке не выпирает излишек: каждое движение подчинено единому непредсказуемому ритму, схожему с весенней капелью; прохожие оглядываются, чуть заслышав ее мелодичный шаг. Посмотрим, куда заведет ее этот ультразвуковой мотивчик. Угу! Церковная лавка. Здесь Надя покупает иконку Божьей матери. Угу! Дальше. Магазин сувениров: миниатюрная скульптура мыслителя и жжено-красная, будто раскаленная, статуэтка дьявола. Ага! Садимся в троллейбус, проезжаем две остановки. Выходим. Что же мы находим? Паноптикум: тут приобретаем сломанную музыкальную шкатулку - кавалер и дама, по нещадной судьбе времени безногая, вместо механического танца, лишь только дергаются из стороны в сторону, под проржавелую музыку, клубами пылящеюся из потайных отверстий. Но еще не все: стеклянный куб с неприметной рукоятью на одном боку, устроенный так, что если вертеть ручку, две противоположные стенки сжимаются, раздавливая предположительное содержимое.
- А есть ли у вас...?
- Есть! - уверенно отвечает продавец - старик, запросто бы сошедший за один из своих экспонатов, - этим молоточком, был вынесен не один смертный приговор.
- Охотно верю!
Все это теперь лежало передо мной. Вскоре к загадочному набору присоединилось: овальное зеркало, от чего-то расчерченное карандашом пополам, сам карандаш, остро зачиненный, глянцевитая пластиковая карточка, бережно охраняющая сбережения Надежды, и телефон. Если и правда существует связь между этими предметами, то нащупывать ее мне придется в одиночку.
Объяснения последуют?
Убей Бога.
Настольная игра.
Цель игры: найти и убить Бога в одном из двенадцати предложенных предметов.
Правила игры: В игре участвуют двое и только двое: ведущий и игрок. В праве игрока: задавать вопросы, осматривать предметы, размышлять, делать ходы (см. ниже). В праве ведущего: уходить от ответа, намекать, напрямую подсказывать (два раза), отвлекать, наблюдать за соблюдением правил.
Как делать ходы: Игрок неопределенное время размышляет, затем, предположительно отыскав решение, он либо указывает на предмет, в котором скрылся Бог - если угадал, нужно провести некоторую манипуляцию, тогда игра окончена в пользу игрока, если нет - вход идут подсказки, а предмет исключается, путем проведения некоторой манипуляции; если подсказок нет, то игра окончена не в пользу игрока - либо на предмет, в котором Бога нет - в этом случае: если угадал, игрок должен провести некоторую манипуляцию и исключить вещь из предложенного набора, затем продолжать игру, в том случае, если указанный предмет содержит Бога, то игра окончена не в пользу игрока.
Примечание: 1) Набор лжепредметов отбирается по желанию. 2) Композиция напряженности и интриги в игре более всего зависит от ведущего. 3) Не рекомендуется играть людям с повышенной нервной возбудимостью.
- Это все ты написала, придумала? - спросил я, помахивая свежепрочитанным листком.
- Нет. Ты в своем уме? Купила в магазине игрушек!
- А-а! - объяснения последовали.
Начнем, пожалуй!
Вот уж точно божественная мимикрия. И грех и смех. Непостижимый, вневременной, (мой кумир в сфере искусств, если хотите) затаился в одном из предметов - не двигается, не дышит, выжидает - испытывает вероятные неудобства. Если в этом хотя бы предположительный смысл? Или, в связи с похмельем, я воспринимаю происходящее излишне буквально, и это всего лишь на всего измученная аллегория? Ведь это аллегория? Не совсем.
Начинайте, пожалуйста!
А ведь это не так сложно, рецепт прост: сплав интуиции и логики плюс отстранение, да самокритичность. Будем работать методом редукции. Итак, по порядку - икону оставим на потом, дьявол - слишком очевидно, муха под прессом - загадочно, зеркало - вероятно тщеславие (но почему расчерчено пополам?), пластиковая карточка, в общем, деньги - в этом я уверен.
- Я делаю ход? - спросил я с усмешкой, должной подразумевать наивность этого мероприятия.
- Делай, делай!
- Исключаю деньги. Это точно не бог, хотя пол бога есть.
Надежда развела руками, скептически махнула головой, скрестила руки на груди.
- Что-то еще? Ах, да... - беру правила, нахожу, читаю - "провести некоторую манипуляцию". Какую манипуляцию?
- Манипуляцию, развенчивающую тот или иной порок, лежащий подспудно в форме предмета, а быть может даже являющийся его функцией или связью.
- Деньги: тщеславие, сытость и тому подобная ерунда. Их можно потратить.
- Верно. Трать.
- Каким образом? У тебя есть, что продать красавица? - чувствовалось, что диалог неизбежно приближается к тупику, но нет.
- Все, что у меня есть лежит перед тобой. Ладно: подумай о взаимообусловленности.
Элементарная комбинация. Классический получается треугольник. Деньги. Реклама. Телефон. А что можно купить в ресторане? А в ресторане, что еще можно купить? Съестное. Выпивка.
Я неуверенно и осторожно поднял со стола рекламную брошюру; свежеотпечатанная, чудно пахнущая полиграфией, она представлялась мне некой реликвией, и потому кончики пальцев подергивались в священном трепете впервые посвящаемого.
...но я ведь не хочу! В этом вся суть, дорогой, спусти с поводка свое воображение. Воображение... Что вам за дело до моего воображения? Воображение - брожение ума. Где твое чувство юмора, дорогой? Юмора? Да, дорогой!
Здравствуйте. Да, да, я знаю куда позвонил, пожалуйста, примите заказ: романтический ужин на троих, да, да, на ваш вкус, да будем: шампанское. Карточкой возможно? Фастер-кард. ?239547490. Записали? Записываете? Улица Потусторонняя, строение 1 дробь 8, квартира 99, Владимиру Владимировичу Щукину. Хорошо. Отлично. Жду.
- Владимиру Владимировичу? - притворно удивилась Надежда - она стояла напротив, чуть выпустив вперед скрытую свитером грудь. - Позволь поинтересоваться, кто это?
- Преподаватель из академии. Дань уважения. Я давно планировал.
- А почему на троих? - если Надя, спрашивая, изображает безразличие, то это любопытство.
- Потому что Владимир Владимирович как минимум ест и пьет...
- За троих, - закончила она и, помолчав, (потрясена!) добавила: "Потрясающе!"
Мой бедный-бедный, мой любимый-любимый, такой беспомощный и странный как ребенок, которого у меня не... Бесплодность - застывшая метафора селекционеров. Что ж, пусть я буду театральной декорацией - яблоней, приносящей одну лишь пластмассу.
Я усыновлю тебя, милый.
Вселенная. Солнечная система. Планета земля с ее рваным, дымчатым полотном атмосферы. Состоит главным образом из азота и кислорода, а также небольших количеств газов - углекислого, аргона, водорода, гелия и других. К этой смеси примешивается пар воды. Голубой цвет атмосферы зависит от рассеивания световых лучей молекулами газов. Ионосфера. Стратосфера. Тропосфера - высота до 18 километров. Россия. Западно-Европейская равнина. Московская область. Город Москва. Район N. Проспект N. Дом N. Квартира N. Прихожая. Кухня. Ванна. Единственная комната редко обставленная: мозаичный ковер на стене, убранный альков, громоздкий комод, три стула (один из которых перекошен из-за несоразмерности ножек), растворенные зеленые занавески. Журнальный столик, заставленный предметами, расположенными в виде концентрических кругов.
Итак, снова по порядку - карандаш, вещь в высшей степени непонятная; музыкальная шкатулка - музыка? драгоценность? воспоминание? - к той же категории; скульптура мыслителя - здесь, может статься, неплохое место для конспиративной квартиры; икона - оставим на потом, слишком очевидно; муха под прессом - загадочно; статуэтка дьявола - становится не так уж очевидно; молоток - власть, суд, аукцион? - позже; зеркало, расчерченное пополам - неужели все-таки тщеславие?
Не простой выбор. Пока я буду думать, отвлекитесь немного.
Вы, комнатная муха, насекомое отряда двукрылых длинной 5-9 миллиметров. Ваша личинка обитает в бытовых отбросах. Вы, переносчик возбудителей ряда заболеваний, особенно кишечных. Волей судьбы, вы оказались в плену стеклянного куба - с неприметной рукоятью на одном боку - устроенного так, что если вертеть ручку, две противоположные стенки сжимаются, раздавливая предположительное содержимое, то есть вас.
Непонятным образом, быть может присущим всем живым организмам, вы чувствуете приближающеюся угрозу. Ваши лапки нервно трутся друг об друга в попытке оставить потомство. Время от времени вас одолевает предположительная паника, и вы с гулким жужжанием мечетесь, сталкиваясь с непоколебимыми стенками, ломая лапки, обламывая крылья.
Ваши ощущения расплывчаты, вы не осознаете преграды, окружившей вас со всех сторон, вы убеждаете себя, что это лишь элементарная неудача, сложившиеся обстоятельства, и вместо того, чтобы сесть, наконец, и успокоиться, вы продолжаете суетно жужжать, развлекая тем самым людей по ту сторону стекла, даже не подозревая об их существовании.
Тщеславие, нарциссизм, самовлюбленность - суть один порок, являющийся удобрением для почвы, из которой вскоре заколосятся другие. Я выбираю зеркало. Последний раз вгляжусь в свое худосочное отражение и... И? Почему расчерчено пополам? Можно сказать, расчерчено, а можно и - намечено.
Беру двумя руками зеркало, оставляя на поверхности едва заметные отпечатки пальцев, чуть надавливаю, равномерно распределяя силу, как с левой, так и с правой стороны, еще чуть надавливаю... Хруст. Дрожащий на потолке солнечный зайчик, раскололся надвое, отыскав себе, таким образом, подружку, и видимо флиртуя с ней, забегал вокруг.
Все правильно? Правильно все. Все верно? Верно все.
Теперь уже, спустя месяцы, странствуя карандашом по бумаге, заново выворачивая слипшиеся внутренности, я отчетливо вспоминаю свое тогдашнее состояние. По-настоящему увлекшись игрой, я будто спасательный круг держал наготове скептически отлитую маску, но после того как раскололось зеркало, таким же образом раскололась и личина, скрывавшая под собой искреннее потрясение. Что же потом? А потом безвременность и фрагментация пространства, то есть фактически суррогат вечности, бессмертия.
Ты знаешь, я сейчас внимательно перечитал правила. Ну и? У меня есть две подсказки. Да, есть. Пожалуй, использую одну. Это твое право. Пусть это банально - о как мелка глубина, и как глубоко на мели - но икона отвлекает меня, мешает сосредоточиться, я говорю себе, что это очевидный подвох, но дребезжащий голосок упорно настаивает на своем - а вдруг нет? Итак, икона.
Какая трагедия, что вы не угадили! Не угадал, да? Да, не угадали, но не расстраивайтесь, у вас осталась еще одна подсказка, и выбор редуцировался на два предмета, что, несомненно, увеличивает ваши шансы на победу. На два? Теперь следите за мной.
Надежда сделала нечто кощунственное, однако это не произвело особого впечатления на мое далеко не ортодоксальное христианское воспитание, в какой-то степени даже было забавно и ново наблюдать эти карикатурные школьные пробники.
Она взяла со стола карандаш и смелым росчерком пририсовала страдальческому изображению усы, шрамы, сережки, густые волнистые волосы; ребенку досталась дымящаяся сигарета и бутылка в сжатую кулачком руку. После всего убрала икону со стола.
- Да и карандаш оставь себе, - сказала, отчего то грустно Надежда и протянула мне карандаш.
- Что он означает? - ее грусть передавалась и мне, передавалась вместе с карандашом.
- Творчество, не способное, однако достать до самой верхней полки.
- А Икона?
Объяснения последуют?
Вы все та же комнатная муха, насекомое отряда двукрылых длинной 5-9 миллиметров. Ваша личинка по-прежнему обитает в бытовых отбросах. Вы, также как и раньше, являетесь переносчиком возбудителей ряда заболеваний, особенно кишечных. Следуя информации, полученной от ваших нервных окончаний, - пространство катастрофически уменьшается - вы в панике мотаетесь в доступные еще пока стороны, извлекая жужжание из своих перламутровых крыльев. Места осталось настолько мало, что вам ничего не остается делать, кроме как ползать вверх-вниз и отчаянно жужжать. В какой-то момент вы понимаете, что обречены. Подвижные стенки сначала слегка прижимают вас, затем чуть выдавливают внутренности. Пауза. И, наконец, вконец раздавливают вас. Жизнь, находившаяся в стеклянном кубе, более не существует.