Отдавая - делай это легко.
Прощаясь - делай это легко.
романтика жизни! Быть может, теперь
они и производят впечатление
заурядных домов, но я вам говорю,
что это странные старые дома,
прослушать много легенд с устрашающими
названиями, чем подлинную историю
"Посмертные записки Пиквикского клуба"
Ольга вышла замуж, когда ей исполнилось двадцать лет.
Ольга была очень самостоятельная девушка. Воспитывала ее очень деликатная, очень застенчивая и абсолютно беспомощная мама. Ольге пришлось вести домашнее хозяйство лет с восьми, мама почти всегда была на работе - этим и объяснялась столь ранняя самостоятельность девушки.
У Ольги были светлые до плеч волосы, высоко поднятые надломленные как будто в изумлении брови и глаза с такой необычайно яркой радужкой, обведенной по краю темной полоской, что казались нарисованными.
В движениях она была экономна как дикий зверь на охоте, в речах сдержанна, в поступках, как выяснила она постепенно для себя самой, непредсказуема.
Ольгин бой-френд тех наивных дней - кудрявый высокий и широкоплечий красавец Вадик, недолго размышляя, набил морду (хотя правильнее было бы сказать лицо, а не морду, но из песни слова не выкинешь) мальчику, которому Ольга везла конспекты по искусству Ренессанса. Мальчик Ольге был безразличен, но Вадик взревновал и поперся хвостом за ней через весь город на метро, чтобы увидеть злодея-соперника.
В те, как ей сейчас казалось далекие времена, она была застенчивой девушкой, краснеющей по любому поводу. Кокетства Ольга была лишена начисто и терялась в ситуациях, отличающихся от стандартный хотя бы на полшага. Иногда она ловила себя на том, что не может обратиться к продавщице в магазине, чтобы выяснить, сколько стоят колготки, которые ей приглянулись и есть ли в них Lycra. Надо отдать ей должное - в одной области жизни она чувствовала себя уверенно. Это была ее будущая профессия. Если купить килограмм картошки ей было трудно, почти невозможно - она не могла решить за какую цену - подороже или подешевле, какого сорта - красного или белого, то книги по искусству, краски, кисточки, холсты она покупала, не мучаясь проблемой выбора - точно знала, что ей нужно. Разглядывая картины на Невском у площади Островского или в музее, Ольга могла высказать свое мнение о них, не оглядываясь на невидимых оппонентов, - здесь она знала цену своему суждению. Знакомиться, встречаться, поддерживать отношения как с парнями, так и с девушками Ольге было невыносимо тягостно - общительной ее нельзя было назвать. И тем не менее она тянулась к ровесникам, хотела создать пусть небольшой круг общения. Единственным Ольгиным другом был Вадим. Объяснялось это просто - она дружила с Вадимом с шестого класса.
Их дружба началась с того момента, когда он подошел к ней после уроков и сказал: - Я зайду к тебе.- Ольга изумилась и обрадовалась - все-таки какое-никакое, а это было внимание. "Внимание мальчика" - это то, за что в классе между девчонками шла битва не на жизнь, а на смерть. Внимание Вадика было одним из самых престижных призов в этой битве. И вот оно - внимание!
- Заходи. - прошептала Ольга, покраснев, и они пошли к дому Ольги. На тротуаре валялись желтые кленовые листья, до конца первой четверти было далеко, уроков почти не задавали. Ольга была смущена тем, что рядом с ней идет мальчик. Она не знала куда смотреть, постоянно перекладывала из руки в руку портфель. По дороге Вадик доверительно сообщил Ольге, что уже у всех девочек класса он побывал. Вот только у нее еще не был. Такое признание снизило ценность Вадикового внимания, но Ольга была польщена и тем, что выпало на ее долю Потом пиная ногой листья, он рассказывал Ольге как отдыхал летом у бабушки в деревне. Они подошли к дому. Дверь открыла мама. Ольга облегченно вздохнула
- мама ее выручит. Что бы она делала с этим Вадиком без мамы? Мама улыбнулась и сказала: - Заходите ребята. Сейчас будем обедать. Тебя как зовут? - Вадим церемонно поздоровался с Олиной мамой, представился. От обеда он не отказался и за столом болтал без умолку. Вадик пробыл тогда в гостях не меньше трех часов. За это время он выведал у Ольги все, что касалось ее интересов, перелистал все ее любимые книжки, одобрил "Таинственный остров" и "Робинзона Крузо", оценил по достоинству Олины альбомы с рисунками. Олиной маме Вадим очень понравился, она была поражена тем, как он непринужденно держит себя со взрослыми. Спокойно ответил на вопросы, которые взрослые любят задавать детям из своего взрослого любопытства и даже, ничуть не смущаясь, рассказал как он получил сегодня пару по истории. Закрыв за Вадимом дверь мама вздохнула: - Вот что значит хорошее воспитание. И Ольга была очарована и сразу же влюбилась. Известное дело, девочки влюбляются, начиная с детского сада, но Ольга влюбилась с отставанием лет на семь и, как ей тогда казалось, на всю жизнь.
После этого Вадим стал часто приходить к Ольге. Их дружба-любовь продолжалась лет до пятнадцати. А потом в один предновогодний заснеженный вечер стала просто любовью. Что значит любовь в пятнадцать лет - березовый сок по весне, готовый брызнуть из каждой проковырянной в коре дырочки. Ни Ольга, ни Вадим не выбирали друг друга. Они просто оказались рядом в квартире у Вадима. Одни. Они и раньше дрались и в шутку пинали друг друга. Так было и в этот раз, Вадим пытался отобрать у Ольги телевизионный пульт - она все время включала какую-то не ту программу, - Ольга извивалась и все время отворачивалась. Вадим обхватил ее руками, крепко прижал к себе и уж было достиг вожделенного пульта, но тут Ольга неожиданно исхитрилась повернуться к нему лицом. У Вадима перехватило дыхание - так близко ее зеленых глазищ он еще никогда не видел. И Ольга вдруг прекратила пищать и брыкаться, замерла в его руках и стала как будто тяжелее, тяжелее и тверже. Она закрыла глаза и подалась ему навстречу...
Ольга возвращалась домой одна, ей не хотелось, чтобы Вадим ее провожал - нужно было побыть наедине с собой. Она была переполнена чувствами восторга, благодарности, изумления, преклонения. Весь этот коктейль чувств она считала любовью и возможно была права.
Теперь Ольге пришлось жить со всеми этими чувствами, но что с ними делать она не знала. Она прислушивалась к себе и наблюдала как в ней зреет женщина - некая иная сущность, отличная от нее подростка, от нее ребенка. И пока шел этот неумолимый процесс внутри нее, снаружи происходило нечто совершенно невероятное и немыслимое. Вадим и Ольга без конца проверяли чувства друг друга, выясняли отношения и устраивали сцены ревности. По ночам они разговаривали по телефону друг с другом, в школе переписывались на уроках, а на переменках продолжали выяснения отношений. Ольга сворачивала шею, сидя на третьей парте в среднем ряду и все время пытаясь увидеть Вадима, который сидел на последней парте.
Роман Вадима с Ольгой был предметом сплетен и разговоров среди старшеклассников и даже учителей. Последними, как всегда, обо всем узнали родители. Узнали и заняли страусиную позицию, делая вид, что ничего не знают и ни о чем не догадываются. Мама Ольги знала, что Ольга знает, что она, мама, знает об Ольгиной более чем близкой ее дружбе с Вадимом. Ну что тут поделаешь? Демократичная мать, глядя в окно, потому что воспитание не позволяло в этот момент смотреть прямо на дочь, произнесла небольшую лекцию на тему контрацепции и этим ограничилась.
Мать Вадима и вовсе речей не произносила. Это у девушки будет проблема, если она "в подоле принесет". Видимо отношение взрослых - имя ему безразличное попустительство - и сформировало у Ольги стремление к "самоопределению". Ей хотелось иметь некий социальный статус, реализовать который можно было только с помощью замужества. Вадим был доволен сложившейся ситуацией - он просто о ней не думал. "Думать нужно об образовании и профессии", - внушала ему мама. Вадим и думал об образовании. Разводя руками, он мог в упоении рассказывать Ольге о своих планах на будущее. Планы были исключительно образовательного толка - Ольги в этих планах не было. Вернее она была, где-то там далеко, за скобками, в том отдаленном будущем, когда Вадим "встанет на ноги", когда он сможет содержать семью. А сейчас они не могли жить вместе, они еще ходили в школу, должны были приходить домой обедать и не зарабатывали ни копейки. Ольга не была единственной девушкой, оказавшейся в такой ситуации, но для девушек в такой ситуации в российском обществе нет никакой социальной ниши. Они не попадают ни в категорию жен, ни любовниц, ни гризеток. Состояние неопределенности - самое худшее из всех. Тем не менее Ольге пришлось еще очень долго с этим мириться - до тех пор, пока она не повезла конспекты сокурснику.
Роковая встреча Вадима с Ольгиным сокурсником состоялась. Вадик разбил мальчику очки, после чего тот напрочь потерял боеспособность и только вяло отмахивался, даже не пытаясь нападать. Вадику стало неинтересно бить хоть и не лежачего, но слабо стоячего противника и он сказал себе "back", когда из носа противника потекла кровь. Ольга осталась утирать кровь Алеше (так звали мальчик), а потом вышла за него замуж.
Ольга и не собиралась замуж, и Алексей ей в общем-то не нравился, но он был нежен, заботлив и неглуп. Ольга узнала страшную силу слов: "любовь - это жалость". Алексей пробудил в ней море материнских инстинктов, начиная с той минуты, когда ей пришлось достать свой кружевной платочек и утирать им кровь из разбитого Лешиного носа.
Вадим бесновался: он звонил Ольге по три раза на дню, приходил к ней во внеурочное время и высиживал часами на ее кухне, выкуривая и свои, и ее сигареты. Если раньше Вадим, сказав "я сейчас приду", преодолевал расстояние в две остановки между их домами за три часа, то сейчас он оккупировал ее квартиру, территорию под окнами, телефонную линию и одновременно вел "подрывную" деятельность среди Ольгиных друзей. Чем более выпученными от удивления становились глаза у Ольгиных подруг, звонящих и спрашивающих у нее: "Правда ли, что Алексей настоящий монстр? Ты уверена, что тебе нужен этот очкарик с рыбьими глазами?", тем тверже Ольга знала, что ей нужен именно очкарик Алексей.
Тогда Вадим решил знакомить Ольгу со своими девочками. Парень он был интересный и новые девочки мелькали как в калейдоскопе. Расчет был на то, что в Ольге проснется Сомс Форсайт (всем известный собственник!), она протянет к Вадиму когтистую лапу и, припечатав его, скажет всем этим девочкам: "Мое!" Расчет не оправдался. Ольги все чаще не было дома, все чаще на звонки Вадима не отвечал телефон. Девочкам Вадим неустанно рассказывал, какая Ольга подлая, что очень быстро заставляло девочек призадуматься - а так ли уж им нужен поклонник, неустанно твердящий о какой-то злостной "изменщице". Неотвязная, первая почти детская, почти вечная любовь и бешеный темперамент мешали Вадиму прикусить язык и не рассказывать о "подлой изменщице". Девушки, которым Вадим нравился, оставляли его одна за другой. Им не хотелось быть в роли исповедника, выслушивающего о прегрешениях паствы. Девушки хотели любви и замуж. А Вадим, хоть и неосознанно, использовал их как "жилетку", в которую можно "поплакаться". В общем романов не получалось. И Вадим плюнул на девчонок, сообразив, что клин вышибается клином, только если вышибающий клин имеет ту же весовую категорию, что и вышибаемый, и погрузился в учебу в институте.
А Ольга окончательно переселилась к Алеше, готовила ему супчики и жарила котлетки, упивалась тишиной и семейным уютом, наслаждалась предсказуемостью и обязательностью нового друга. В апреле они поженились официально. С Вадимом она рассталась навсегда.
С Алешей они жили в маленькой однокомнатной квартирке на Гражданке. Они вместе учились в театральном институте, на отделении театральных художников и подрабатывали в частных фирмах. Ольга занималась веб-дизайном, для чего ей пришлось переквалифицироваться, а Алексею удалось попасть в мюзик-холл, где он проектировал костюмы. Работа нравилась и тому и другому. Ольга больше работала дома, а Алексей целыми днями пропадал в мастерских, примерочных, пошивочных и других цехах, обслуживающих мюзик-холльное хозяйство.
Регина бесшумно поднялась по лестнице, - несмотря на высокий рост и полноту, у нее была легкая походка, - прислушалась, немного повозилась с замком железной двери, напоминающей дверцу сейфа. Она никак не хотела открываться, и тут Регина сообразила, что нечего вращать ключ ни по часовой, ни против часовой стрелки, а лучше дернуть дверь на себя - не заперто. Она вошла и остановилась ошарашенная и оглушенная омерзительной вонью, : которая подмешивалась к привычному запаху краски.
На улице шумные потоки проливного дождя превратили день в глубокие сумерки, но Регина не стала зажигать свет, а двинулась вперед и чуть не упала, споткнувшись обо что-то Большое и тяжелое. Регина была не из пугливых, но сейчас страх змеей пополз по позвоночнику и обернувшись вокруг шеи сдавил горло. От того, что лежало у нее под ногами и исходила так поразившая ее вонь. Регина посмотрела себе под ноги и окаменела. Сейчас она почти была уверена, что сбываются ее самые дурные предчувствия.
- Возьми себя в руки, - приказала Регина самой себе и наклонилась над тем, что находилось перед ней на полу. Там лежал человек. Она разглядела его смутные очертания, дотронулась с ужасом и отвращением до ледяной, закаменевшей руки, в голове пронеслись, как будто выдернутые из медицинского учебника слова: "трупное окоченение"
- Мертвец, это мертвец! Как же я сразу не поняла? Господи, но кто же это? - спросила женщина самое себя, уже зная ответ и покрываясь холодным потом. У Регины был фонарик, она взяла его из дома, предполагая, что он понадобится. Предусмотрительность, граничащая с паранойей, появилась у нее совсем недавно. Поколебавшись, она включила фонарик. Тоненький лучик пересек помещение и уперся в стенку. На стенке висел клок наполовину отодранных обоев, а рядом красовалось жирное пятно, по форме напоминающее вдохновенный профиль Бетховена. Регина впервые увидела этот профиль и не могла оторвать от него глаз, не осмеливалась отвести луч фонарика от стены и посмотреть на то, что лежит у нее под ногами. Наконец, она решилась, и стена с профилем великого маэстро скрылась в темноте, луч заскользил вниз к полу, подобрался к самому низу стены, и, как будто окончательно отбросив колебания и сомнения, медленно, но не останавливаясь, подполз к мертвецу под Региниными ногами. Свет упал на ноги покойника, и Регина застонала. Она уже не сомневалась - щегольски начищенные коричневые ботинки из мягкой кожи подсказали ей правду, которую она не хотела знать. Но знать было надо. Знать, а не предполагать. И фонарик заскользил к голове, осветил голову, а потом выпал из рук Регины и покатился по паркету.
Лицом вверх с закрытыми глазами и странно скрюченными руками на паркетном полу лежал ее сын. Она встала перед ним на колени и заплакала. Слез было немного, и плакала она очень тихо, так тихо, чтобы никто не мог ее слышать.
Внезапно зажегся свет, и она услышала за своей спиной голос: - Не двигайтесь, Вы арестованы!
Крепкого телосложения мужчина вопил в сотовый телефон: - Да, нет их здесь, несколько картин вижу, а его нет... Что?... Дурак, я что ли, Андрея Вешкина не знать!...Кстати, тут все картины политы бензином.... Да, воняет страшно... Ладно, ухожу...
В этот момент его оглушил сильный удар по затылку. Мужчина рухнул на пол, выронив мобильный телефон. Тот, кто нанес этот удар, был высок и на вид довольно хил. В руках у него была открытая бутылка из-под пива. В ней плескался бензин, заменивший собой пенный напиток. Хилятик поднял телефон, огляделся и поднес спичку к ближайшей картине, потом посмотрел на лежащего на полу владельца телефона и плеснул немного бензина ему на лицо. - Береженого бог бережет, - произнес он и прислушался: на улице затормозила машина, хлопнули дверцы, раздался топот бегущих ног. Мужчина повернулся спиной к полыхающему пламени и пошел по коридору в сторону, противоположную входной двери.
***
Петру Кузьмичу позвонили ночью. Он слушал несколько секунд, потом повесил трубку и стал тормошить жену.
- Вставай Регина, вставай. Пожар!
Регина моментально открыла глаза. Она всегда просыпалась как по тревоге, как будто и не спала вовсе: - Какой пожар Петя? Тебе приснилось.
- Нет, дорогая, это не сон, горит моя коллекция, квартира горит. Нам надо ехать.
Петр Кузьмич суетился, надевая рубашку, брюки, застегивая пуговицы. Регина молча сидела на постели, наблюдая за ним, потом спросила: Кто звонил?
- Из милиции звонили, сказали, что машину пришлют сейчас.
- Почему из милиции? - спросила Регина - почему не пожарные?
- Не знаю, сигнализация, наверное, сработала - пожал плечами Петр Кузьмич. Он заметно волновался, делал много лишних движений: приглаживал волосы, одергивал рубашку, постоянно дотрагивался до нагрудного кармана.
Регина пристально посмотрела на него, встала с постели и стала одеваться. Она делала это спокойно, без суеты. Глядя на нее, нельзя было подумать, что где-то в двух остановках от их уютного мирка горит ценнейшее собрание картин и рисунков, то, что Петр Кузьмич собирал больше двенадцати лет. Одернув юбку, посмотрев мимоходом в зеркало, Регина направилась на кухню.
- Региночка, ты куда? - закричал ей вслед Петр Кузьмич. Он трясся и все время порывался подойти к входной двери, потом останавливался, понимая, что за ними заедут и что стоять под дверью бессмысленно.
- Петя, иди сюда, мы еще успеем выпить кофе, - отозвалась из кухни Регина.
- Зачем кофе, Региночка? Я не хочу кофе.
- Выпей, нам еще ночь не спать, - Регина появилась из кухни, взяла Петра Кузьмича за руку и повела на кухню как маленького, таким образом развеяв его сомнения относительно того, где ему находиться - в комнате или у входной двери.
Едва они отпили по несколько глотков, как запел дверной звонок. Петр Кузьмич и Регина одновременно поставили чашки на стол и пошли в прихожую. Регина шла впереди.
Тень Регины накрыла Петра Кузьмича. Свет от лампочки в прихожей исчез, Петр Кузьмич начал мелко дрожать. Регина взяла его за руку и тихо сказала: "Пойдем, мы должны увидеть, что там". Голос Регины змеей оборачивался вокруг ее ног, подол ее юбки вспенивался беленькими кружевцами, из которых выглядывали бусинки-глазки, маленькие красные язычки облизывали крошечные ротики. И каждый ротик что-то говорил. Голоса окружили Петра Кузьмича, шептали, кричали, перекликались: "Все сгорело", "Нашли, нашли...", "Рукописи не горят", "Картины не горят...", "Все пропало", "Справедливость, ее нет", "Я здесь, дотронься до меня".
В машине Петр Кузьмич почувствовал, что его лихорадит, температура ползла вверх, пот заливал лицо. - Как же это так может быть, - вяло подумал Петр Кузьмич, - чтобы одновременно и температура и пот. А..., понятно! Это пришла черная пустыня!...
***
Впервые черная пустыня появилась, когда Петру Кузьмичу было всего шесть лет. Петя был маленьким тихим мальчиком. Целыми часами он играл с игрушками в углу большой комнаты. Она была с двумя высоченными окнами, с потолком, обрамленным лепниной как рамкой для картины и круглой почти до потолка печкой. Бабушка постоянно возилась на кухне, а мама, как представлялось Пете, всегда была на работе. Иногда, оторвавшись от своих игрушек, Петя рассматривал книжки с картинками и даже читал, шевеля губами - уже тогда он неплохо читал, не по складам, а целыми словами. Книжек было много, но довольно скоро маленький Петя перечитал их все. В комнате, где жили Петя, мама и бабушка, между окнами стоял большой книжный шкаф, который всегда был закрыт на ключ. Петя знал, что там хранятся "папины книги", которые трогать нельзя. Папы Петя никогда не видел и священного трепета перед папой и его книгами не испытывал. Он знал, что мама книги не читает, потому что ей "некогда", а бабушке и правда было некогда. Иногда с тяжелым вздохом мама открывала шкаф и доставала оттуда какую-нибудь толстую книгу, но читать не начинала, а заворачивала ее в бумагу и уносила с собой, уходя на работу. Назад мама книгу уже не приносила, но возвращалась с покупками и подарками для Пети. - Что бы мы без папиных книг делали? - иногда говорила она, вынимая из сумки новые ботинки или свитер для Пети, ветчину для всех или какую-нибудь таинственную коробку "ни для кого" - так отвечала мама на Петины вопросы о том, что там и для кого.
Пока Пете хватало его детских книжек он не очень-то интересовался содержимым "папиного шкафа", но, когда все было прочитано, Петя решил ознакомиться с его содержимым. Ключ, на который запирали шкаф, не всегда вынимался из дверцы - Петя был послушен и аккуратен, слово "нельзя" понимал с одного раза. И все же однажды, когда бабушка ушла в магазин, а мама еще не пришла с работы, Петя повернул ключ забытый в замке книжного шкафа. И сразу оценил богатство, которое хранилось там: книги, иллюстрации в которых покрывала папиросная бумага, тома с переплетами, украшенными золотыми буквами, сочинения, где многие слова заканчивались на твердый знак - словом таинственное и неизведанное богатство. Петя был очарован. В книгах было множество картинок, бумага гладкая ли, шероховатая ли, но плотная и восхитительно приятная на ощупь. К тому же сами книги так вкусно пахли. В "папином шкафу" был целый мир и этот мир теперь принадлежал ему - Пете. Особенно Петя полюбил книгу, на которой золотыми буквами курсивом было выведено "История искусств". Картинки там были самые замечательные, бумага пахла вкуснее всего, а текст был простой и почти понятный, несмотря на твердые знаки.
Когда Петя совершал свою вылазку в шкаф в третий раз, - бабушка тогда пошла пилить дрова для печки - он открыл третий том "Истории искусств" Гнедича. Там он нашел иллюстрацию, изображающую очень красивую девушку, которую должен был растерзать тигр. Девушка стояла на арене, окруженной высоким барьером, за которым находились зрители. К ней подкрадывался тигр, по воздуху к ногам девушки летела роза, а глаза ее были устремлены вверх к зрителям. У Пети перехватило дыхание - девушка в минуту смерти искала глазами того, кто бросил ей к ногам розу. Под картиной была длинная и непонятная подпись "Последний привет христианской мученице на арене". Петя потом спросил у мамы: - А кто такая христианская мученица? А что такое "последний привет"? - Мама была озадачена вопросами и поинтересовалась, откуда у Пети такой интерес к христианству? Петя с ответом замялся, потому что не знал, что такое христианство, и неопределенно помахал рукой. А чтобы отвести подозрения от источника знаний о "мучениках" и "приветах", спросил: - Что такое смерть? Мама была женщиной просвещенной и здравомыслящей, в бога не верила и блаженства за гробом не ждала. Поэтому просто ответила: - Смерть - это когда тебя не будет. - Как не будет? - изумился Петя, - Где не будет? Дома?
- Нигде не будет - просто ответила мама.
- Нигде-нигде? - начиная тревожиться за себя, спросил мальчик.
- Нигде-нигде, - почти устало ответила мама, и на миг Пете показалось, что его мама очень хорошо знает и на себе испытала, что это такое "нигде нет" - ни на работе, ни дома, ни в магазине.
Поздно ночью Петя проснулся от чувства нестерпимой тоски и стал звать бабушку. Он всегда звал бабушку, когда ему было плохо. Бабушка - это тот, кто всегда рядом. А ночью ему впервые приснилась черная пустыня. Он шел по ней по грудь в песке и никого рядом не было. Дышать было трудно, песок был холодный и давил на сердце. Оно бешено колотилось. Петя проснулся и закричал. Ему вдруг показалось, что бабушка умерла. Когда она подошла на его крик и стала заботливо подтыкать одеяло вокруг его худенького тельца, он плача спросил: - Бабушка, а ты умрешь?
- Умру, - честно ответила бабушка. Но, заметив его испуганный взгляд, добавила: - Но это будет нескоро.
Это и правда случилось нескоро, но с того дня не было в жизни Пети ночи, когда бы ему ни снилась черная пустыня. Она преследовала его как символ смерти. НИЧТО стояло на краю этой пустыни, и это НИЧТО было самой смертью. Петя в свои шесть лет осознал весь животный ужас возможности несуществования. Не было ночи, когда бы волосы его не вставали дыбом при мысли о минуте, когда его не станет. Страх, непосильный для маленького ребенка и непонятый окружающими, сделал его жизнь недетской. То, что во взрослом человеке кристаллизуется в мудрость и принятие жизни такой, какая она есть, в нем билось страхом. "Последний привет христианской мученице на арене" - картина, которая для взрослого, искушенного в искусстве человека, была слащавой пошлостью ХIХ века, для Пети стала испытанием на многие годы. Черная пустыня и стояшее в конце пути НИЧТО, слова "тебя нигде-нигде не будет", полночная бессонница с осознаванием того, что наступит день и час, когда тебя не станет - вот, что преследовало его каждый день и каждый час. Такой страх не имеет возраста - пока ты живешь, ты боишься смерти. Если ты ее не боишься - ты умер. Взрослого человека со смертью примиряет опыт, понимание, надежда на то, что что-то останется после тебя. Маленького Петю страх настиг так рано и обрушился на него так внезапно, что навсегда остался для него Ниагарой, низвергающейся внезапно и безжалостно. Потом пришел возраст юности, любви, планов на будущее. Черная пустыня перестала ему сниться, отступила, забылась. Он думал о любви, он учился, встречался с девушками, он, наконец, женился. Но всегда в минуты наивысшего торжества плоти он вспоминал черную пустыню и великое страшное НИЧТО, ожидающее его в конце пути. И тоска сжимала ему горло мертвой хваткой.
А потом все прошло.
***
И вернулось. Черная пустыня, которая засосала его в свои пески много лет назад, оказывается, не отпустила его. Будущее исчезло. Время тянулось бесконечно долго, и неожиданно Петру Кузьмичу стало смешно.
то с тобой? - шепнула Регина.
Смешно, время щекочется и не отпускает меня. Оно защекочет меня до смерти.
Петр Кузьмич смотрел в окно, где мимо него проносились бешеные красные и желтые треугольнички.
Надо же, во что дома превратились. И поют они как-то не так. Если они закончат петь, а мы еще не приедем, то они нас съедят. Он плотнее прижался к Регине. Машина затормозила. Милиционер вышел и открыл им дверцу.
- Выходите, - сказал он строго.
- Нас ведут на расстрел,- подумал Петр Кузьмич и засмеялся, но уже тихонько, чтобы Регина не ругала его. Они вышли. У подъезда стояло несколько зевак, невесть откуда взявшихся в столь позднее время, и милицейская "синеглазка". Пожарные машины уже уехали. Они поднялись на четвертый этаж. В квартире суетилось несколько милиционеров. Они размахивали ручными фонариками, рассматривая то, что осталось после пожара.
Петр Кузьмич увидел следы пожара, обгоревшие подрамники со свисающими клочьями картин. Встав перед одним из подрамников на колени, Петр Кузьмич возопил: - Ты мог бы стать Ренуаром, Дюрером, Босхом, мой мальчик, но злая воля погубила тебя, господь проклял твой талант, а теперь и я не уберег. Судьба отвернулась от меня.
- Вы узнаете эти картины? - спросил кто-то в милицейской форме.
Петр Кузьмич начал рыдать, поднялся с колен и стал бессмысленно водить руками по обгоревшим картинам, говоря: "Украли, украли мою жизнь". Потом он нахмурился, и повернувшись к милиционерам грозно вопросил:
- Нашли?
- Вы о чем? - осторожно спросил милиционер.
- Мальчика моего нашли?
- О ком он говорит? - оперативник повернулся к Регине.
- Вы разве не видите, он не в себе, - сказала Регина, - мне кажется, следует вызвать скорую.
- Вызовем, не сомневайтесь, - ответил один из милиционеров (очевидно начальник) и обратился уже к Регине, - Вы можете опознать эти картины? Милиционер замялся и добавил: - Остатки этих картин?
Регина осмотрела груду обгоревшего хлама и пожала плечами: - Здесь еще вечером находились картины - большая и ценная коллекция. Что еще тут могло сгореть?
- Коллекция застрахована?
На днях истек срок страховки, мы должны были заключить следующий договор на днях, - ответила Регина. Голос ее звучал ровно и спокойно. Милиционер подивился такому равнодушию, по опыту зная, что потери ценностей переживаются нелегко. Петр Кузьмич являл собой тому яркий пример. Врач скорой, вызванной кем-то из милиционеров, придерживая Петра Кузьмича за плечи, уводил его в сторону входной двери. Громадного роста санитары, похожие на родных братьев Кинг-Конга и специально предназначенные для успокоения буйных больных одним своим видом, ускоряли продвижение врача в одну сторону, а всех остальных = в другую. Регина, правда, попыталась сделать шаг, другой следом за врачом, но милиционер придержал ее за локоть и произнес: - Вы останьтесь, Вы еще нужны нам.
В скорой Петр Кузьмич был тих, неподвижными глазами он уставился в потолок машины. Слезы текли по его морщинистому лицу, "Неужели они пропали", - шептал он. "Реактивный психоз", - небрежно заметил врач, обращаясь к санитарам. Те ухмыльнулись, изображая согласие.
Регина в это время давала показания милиционеру, недоумевая, почему милиция так дотошно ее допрашивает: "Где была сегодня вечером, где был Петр Кузьмич", "Кто знал о том, что коллекция картин стоимостью в миллион долларов хранится в квартире, поставленной на сигнализацию, и кто знал, как эта сигнализация отключается?"
Допрос Регины происходил в отделении милиции, куда потерпевшую доставила все та же машина. Регина не была убита горем, как ее муж, она держалась спокойно и уверенно. Возможно, шок от случившегося не позволял ей осознать масштаб потери, но она вздрогнула, зрачки ее расширились, когда очередной милиционер, заглянувший в кабинет, где Регина давала показания, произнес: "Кроме ожогов на теле обнаружены механические повреждения". Покосившись в сторону Регины и как бы решая про себя, можно ли при ней говорить, вошедший пояснил: - Удар был нанесен по голове и видимо вызвал потерю сознания. Рядом обнаружена разбитая бутылка. Не исключено, что именно ею и был нанесен удар.
- Что с Вами? - внезапно спросил милиционер, снимавший показания с Регины. Он оторопело наблюдал как она медленно падала со стула, закатив глаза, белая как свежевыпавший снег. Милиционер подхватил ее и с удовлетворением в голосе произнес: - Ну, вот, дошло, наконец. Шок от потери денег... Он непременно... Рано или поздно... У этой, видимо, поздно.
Вошедший согласно кивнул, помогая укладывать потерявшую сознание женщину на топчан.
Студенты в белых халатах расселись полукругом перед овальным столом и вооружились ручками, раскрыли свои тетради. Практические занятия по психопатологии были самыми интересными и любимыми на кафедре психиатрии, поэтому на них приходили даже самые нерадивые. Практика проводилась в холле, справа от лестничной площадки, который был отгорожен от лестницы балюстрадой. Если бы не едва уловимый запах больницы, можно было бы подумать, что студенты пришли не в клинику, а во дворец постройки 19 века.
Лена в нетерпении поглядывала на дверь с надписью "4 отделение", которая всегда была закрыта на ключ. Поэтому, чтобы туда попасть требовалось позвонить в звонок. Отсюда, из этой двери, ожидалось появление врача, ведущего занятия с этой группой. Звали его Филипп Эдуардович. "Ленка, смотри из платья не выскочи, когда Филя появится", - проворковал в ухо Лене ее сосед Костя, но Лена и ухом не повела, она даже не услышала этих слов, так как все ее внимание было поглощено ожиданием "явления" Филиппа. Лене больница сейчас представлялась дворцом эпохи Возрождения, себе самой она виделась прекрасной юной венецианкой с рыжими волосами, а доктор, по меньшей мере, графом. Накануне Лена потратила три часа, превращая свои светлые волосы в огненно-рыжую гриву, и надеялась, что ее усилия не пропадут даром.
Хлопнула дверь, и к столу стремительно подошел "граф Филя". На графа Филипп Эдуардович походил так же сильно, как чемодан на скаковую лошадь: короткая стрижка, растерзанный халат, маленький рост. Лена замерла полуоткрыв рот, преданно глядя на доктора.
Полуоткрытый рот был плодом долгих усилий перед зеркалом. - Все голливудские красавицы "носят" полуоткрытые рты, но стоит нашей российской красавице открыть рот, как она начинает выглядеть полной идиоткой. Сразу видно - не наш менталитет, - вздыхала Лена, бросая томные взоры своему зеркальному отражению. Ей удалось найти компромисс между Голливудом и нашим менталитетом, и сейчас Лена выглядела почти как Маргарита Терехова в роли миледи, пишущей диссертацию.
Костя покосился на нее с изумлением, но решил, что процесс перевоплощения требует тишины, и от ядовитых замечаний воздержался. Лене было двадцать лет, и каждые полгода она влюблялась. На этот раз она пала жертвой слегка безумных голубых глаз Филиппа Эдуардовича - "графа Фили".
- Добрый день, - Филя окинул взглядом аудиторию, - сегодня мы с Вами посмотрим пациентов с маниакальными и депрессивными состояниями. Сейчас я Вам выведу Олега, он поступил в нашу клинику в ярко выраженном маниакальном состоянии. Он контактен, Вы можете задавать ему вопросы. У людей в подобном состоянии ускорены речь и мышление, обостряется интуиция. Впрочем, увидите все сами.
Филя снова обежал глазами ряды своих бойцов и задержался взглядом на Лене: У нас новенькие? Лена тут же осветилась улыбкой от уха до уха.
--
Нет, я Лена Иванова, - звонко отчеканила она, откидывая волну перекрашенных волос за спину и радуясь вниманию Фили.
- Лена, Лена..., Лена Иванова, - забормотал Филипп Эдуардович, - Вы пишете у меня курсовую? Лена поняла, что "старик Державин" ее приметил, и скромно потупив очи, произнесла: Я очень хотела бы.
- Хорошо, подойдите сегодня к пяти. Нет, знаете лучше к шести. К шести, к шести, к шести... Нет, пожалуй все же к пяти. Да, к пяти, - подвел итог доктор, - сюда подойдите, мы все решим.
- Так, так, так..., на чем мы остановились? - сам у себя спросил доктор.
- Ах, да! Мы должны посмотреть маниакальное состояние,- самому себе напомнил он и кинулся к запертой двери, повозился с ключом у двери, проник на отделение и буквально через несколько секунд появился снова, ведя под руку высокого мужчину. Мужчина непринужденно расселся на стуле рядом с Филей, хитро посмотрел на студентов и представился: Семен Михалыч, можно просто Сеня.
- Вот тебе и Олег! - съехидничал Костя, - Такой молодой, а уже беспамятный.
- Зато скоро будет профессором, - огрызнулась Лена.
- Семен, расскажите, как Вы попали к нам на отделение, - попросил Филипп Эдуардович.
Ну, я вначале написал сто двадцать стихотворений, купил розы, корзину роз и поехал на такси делать ей предложение. Я читал ей стихи под окном, но она мне отказала, и я поехал в Москву. Я получил премию перед Новым Годом, взял с собой все деньги. В Москве я накупил ей подарков, потом пошел в ресторан. В ресторане я вдруг понял, что не могу без нее, и побежал...
- Куда? - осторожно спросил один из студентов.
- Как куда? - удивился Семен, - В Петербург побежал, прямо по шоссе. Потом мне стало жарко и я сбросил пальто. Потом меня забрали сюда.
- Семена Михайловича забрала скорая, он в это время находился в тридцати семи километрах от Москвы, Бежал в направлении Питера в одних трусах и майке. Зима однако, - сухо пояснил Филя, - Можете задавать вопросы.
Студенты ошарашенно молчали. Тогда Семен взял инициативу на себя: - А хотите я угадаю, кто из Вас как учится?
- Хотим, хотим, - загудели студенты
- Ну, этот, - Семен ткнул пальцем в широкоплечего статного парня, - троечник, но спортсмен.
Студенты захихикали, Семен угадал.
- Эта, - разошелся Семен, - отличница. И он указал на девушку в очках с толстой косой.
Веселье среди аудитории нарастало. Семен наслаждался завоеванной популярностью, и глаза его горели.
- А эти кто? - спросил троечник-спортсмен у Семена и показал на Лену и сидящую от нее слева девушку - Оксану.
- О, эти двоечницы,- изрек Семен с важным видом. Студенты грохнули от хохота - здесь Семен не попал - девушки учились почти на отлично.
На этом Филипп Эдуардович представление закончил и, забрав с собой Семена, отправился за следующим больным, на этот раз депрессивным.
Вновь Филипп Эдуардович возник, подталкивая впереди себя пожилого человека, который шел, вяло переставляя ноги и опустив голову. Филипп отодвинул для него стул, придерживая за плечи, помог сесть уселся сам, закинув ногу на ногу. Петр Кузьмич, расскажите студентам, как Вы себя чувствуете? Что Вас беспокоит? - обратился Филипп Эдуардович к приведенному им больному.
- Я чувствую себя хорошо, - не поднимая головы, ответил Петр Кузьмич и замолчал, казалось, надолго. При этих словах Филипп Эдуардович победительным взглядом обвел присутствующих, как бы говоря: - Вот видите! Что я Вам говорил!
Однако Петр Кузьмич собрался с силами и продолжил свой рассказ. Он вполне разумно описал слушателям, что у него сгорела квартира с громадной коллекцией картин, что он плохо себя почувствовал, увидев, какие разрушения нанес огонь, и его отправили сюда. Петр Кузьмич говорил медленно, перед каждым словом делал глотательные движения, кадык ходил на его тощей шее вверх и вниз. Время, которое стремглав неслось в течение феерического выступления Семена, сочилось по капле и уходило в межзвездные дали, когда говорил Петр Кузьмич. Паузы между словами тянулись бесконечно. Иногда казалось, что рассказчик вот-вот заснет, а иногда что заплачет. Взгляд пациента был направлен внутрь себя, он не замечал происходящего вокруг него и не интересовался им. Однако Филипп Эдуардович не торопил пациента, слушал очень внимательно, принуждая ко вниманию и студентов.
Костя не выдержал, наклонился к Лене и просвистел ей в самое ухо: - Как ты думаешь, какая профессия у этого депрессивного?
У Кости с Леной давно была такая игра: Угадай кто? Они выбирали любого человека - прохожего в толпе, студента на лекции, соседа в лифте - и пытались сочинить ему наиболее правдоподобную биографию, основываясь на его мимике, жестах, одежде. Это страшно их развлекало, а иногда, когда удавалось проверить справедливость их догадок, они анализировали, почему ошиблись или благодаря чему угадали верно.
Лена прищурилась, подумала и просвистела В ответ: - Бухгалтер.
- А я думаю, искусствовед. Откуда же ему картины брать?
- Картины ему дарили благодарные клиенты за отмывание денег.
Костя с Леной так увлеклись "мозговым штурмом" по проблеме профпринадлежности Петра Кузьмича, что не заметили, как пациент замолчал окончательно. В полнейшей тишине Лена пискнула последний раз и замолчала.
Доктор предложил задавать вопросы. Костя тут же спросил: - Петр Кузьмич, где Вы работаете?
- Я работаю учителем математики в средней школе.
Лена и Костик вытаращились друг на друга. То, что господин Корейко оказался и ни классическим бухгалтером Ильфа и Петрова, и ни наиболее вероятным для своего увлечения искусствоведом поразило и Лену, и Костю. Они дружно пнули друг друга ногами под столом и стали со значительно большим интересом разглядывать больного.
Петр Кузьмич был слишком болен, для того, чтобы можно было строить гипотезы о том, что он и кто он, но тем интереснее была игра.
Студенты спрашивали Петра Кузьмича о настроении, возрасте, о том, стало ли ему лучше и сколько времени он лечится. Это было не интересно, Петр Кузьмич устал и Филя, наконец, поднялся, чтобы увести пациента.
- Последний вопрос, - строго сказал он. И тут отличница с толстой косой задала вопрос, ответ на который на длительное время изменил жизни некоторых из присутствующих.
- Петр Кузьмич, скажите пожалуйста, картины каких мастеров в Вашей коллекции сгорели?
Вопрос был бестактный, болезненный и к делу отношения не имел, Петр Кузьмич вдруг вскинул голову и твердым голосом проговорил: Они не сгорели, их украли.
Экспансивный Костя присвистнул. Филя грозно посмотрел на заинтригованную аудиторию и, взяв под руку Петра Кузьмича, он поднял его со стула и повел на отделение.
Лена ждала доктора, пытаясь представить себе "откуда такое везение". Сам Филипп Эдуардович соизволил предложить ей писать у него курсовую работу. Лена не обладала глубокими познаниями в психиатрии, но по верхам скакала довольно уверенно, а для Фили была готова рыть носом землю. Повернулся ключ в замке, из дверей показался Филя. Кажется, он был чем-то озабочен. Филя направился в сторону лестницы, но увидел Лену и остановился. "Вы ко мне?" - спросил Филя.
--
К Вам, Вы мне назначили на пять.
--
Ах, да, да! Вы по поводу госпитализации, - догадался Филя.
--
Нет, - растерялась Лена, - Вы обещали мне курсовик.
--
Да, да, да, курсовик. Будете вести работу с родственниками. Внутрисемейные отношения как патогенный фактор - такую тему Вы сможете поднять?
--
Смогу. А... чьих родственников мне надо обследовать?
--
Давайте начнем с Петра Кузьмича. Идет?
--
Да, - Лена улыбнулась голливудской улыбкой и тряхнула рыжими волосами. Филя посмотрел на нее пронзительным взглядом, как будто диагноз ставил, и неожиданно положил Лене руку на плечо. - Мы с Вами сделаем большую работу..., - проговорил он, как бы оправдывая свой жест. Лена сидела, не шевелясь, под Филиной рукой. - Большую и важную работу, - повторил Филя и снял руку. Лена глубоко вздохнула.
У нее возникло четкое ощущение, что Филя к ней неравнодушен. Ничем таким она среди других не выделялась, кроме готовности быть с ним рядом до гробовой доски и новой прически. Если он решил сделать с ней "большую работу", то причину в ее талантах искать не приходится.
Неожиданно для себя самой Лена встала и сказала Филе "спасибо". Филя воззрился на нее снизу вверх с явным удивлением, и Лена вдруг поняла, что она ни с того, ни с сего дала ему понять, что разговор окончен.
- Ну я и наглая, - пронеслось у Лены в голове, но делать было нечего. Удивленный Филя произнес: - Желаю удачи! И Лена поплелась по коридору, стараясь максимально выпрямлять ноги в коленях. Когда она достигла угла коридора, то не удержалась и посмотрела назад. Увы! Филя уже беседовал с какой-то женщиной, которая стояла перед ним и, судя по наклону головы и искательности всей ее позы, преданно заглядывала ему в глаза.
Лена примчалась домой, скинула куртку и сразу бросилась к телефону.
--
Оксанка, привет. Ты видела?
--
Что? Как Филя "заторчал" от твоей прически? Ну, видела. И что с того? Вы встречались после занятий?
- С чего бы я тебе стала звонить! Конечно, встречались. Он мне предложил курсовик писать!
Лена вскачь излагала невнятные мысли, восторги и сомнения, связанные с доктором. - Понимаешь, - тарахтела она, - Он мне сказал, что мы будем делать вместе большую работу. Я думаю, что я ему понравилась. Он даже руку мне на плечо положил. А я так растерялась. Он потом руку убрал, а я как дура вскочила. Представляешь, вскочила, как будто внутри меня воздушный шар, и как только он руку убрал, я и взлетела. И говорю ему "спасибо". Это прозвучало, как будто "спасибо, аудиенция окончена". Ужасно я поступила! А он и виду не подал. Только сказал: - Желаю удачи. - Представляешь, что он теперь обо мне думает? Или он и вовсе обо мне и не думает? Ну кто я такая? Какая-то студентка.
В этот момент из кухни вышла бабушка Лены. Лена, увидев ее, послала ей воздушный поцелуй и заговорила уже помедленнее:
--
Ну, да. Просто студентка. И он еще с какой-то теткой встречался. Оксанка, он мне руку на плечо положил.
Голос Оксанки хихикнул из трубки: - И в глаза со значением посмотрел. Ты мне уже сказала об этом. Ты хоть знаешь, что он женат?
Лена тяжело вздохнула: - Знаю, конечно. Говорят, у него еще и ребенок маленький есть. Но мне наплевать - я его люблю и никому уступать не собираюсь.
При этих словах бабушка,все еще продолжавшая стоять в дверях кухни, покачала головой, и лицо ее стало грустным. Развернувшись, она тихонько побрела назад.
Оксанка засмеялась: - Да на твоего Филю никто и не претендует: волосы растрепанные, халат мятый. Ты, Ленка, совсем на своем докторе помешалась. И что тебя в нем так привлекает?
- Он профессионал!
--
Угу, Бельмондо..., музыка Мариконе... Ты лучше на Костика посмотри - он бегает за тобой хвостом, глаз с тебя не спускает. У Костика фигура красивая.
--
Отстань Оксанка, скажи лучше, что Костик тебе самой нравится. А Филя, понимаешь, Филя, он мой! Я как его увидела, так сразу поняла, что он мой. И на фигуру мне наплевать, и на то, что он женат. Я знаю, что он со мной будет.
--
Оксанка вздохнула: - Ну то, что он будет твоим видно невооруженным глазом. Он на тебя смотрел все занятие, пока ты с Костиком трепалась. И даже, когда спиной к тебе поворачивался, все равно на тебя смотрел.
--
Правда? - обрадовалась Лена, - ты думаешь, у нас будут с ним близкие отношения?
--
Не сомневаюсь ни секунды, это решено на небесах и так же верно как то, что я сижу на стуле и разговариваю с тобой.
--
Ох, Оксанка, - обрадовалась Лена, - Ты и вправду так думаешь?
--
Не думала бы - не говорила.
--
Оксанка, - завопила Ленка, - Если то, что ты говоришь, правда, то с меня бутылка... пепси-колы.
--
Две, - строго сказала Оксана, - И немедленно.
--
Ну, тогда пока, я сейчас приеду, жди. И Лена повесила трубку и снова стала натягивать куртку.
В этот момент на пороге снова возникла бабушка.
--
Куда это ты собралась? А ужинать кто будет? Ишь привыкла шляться. Дома должна сидеть и заниматься. А то повадилась - как вечер - к подруге. Дома что ли дел нет. И что это за женатый мужчина?
--
Бабулечка, - Лена кинулась бабушке на шею, - я все тебе расскажу. Но мне сейчас надо срочно съездить к Оксанке. За... методичкой и тестами. Я завтра тестирование провожу.
- Птичка моя, только не поздно, я буду волноваться. - Бабушка прижала Лену к себе.
Лена захлопнула дверь с ощущением собственной подлости и лживости. Почему-то, каждый раз уходя из дома, Лена ощущала вину перед своей бабушкой. Бабушка воспитывала ее с рождения, любила больше жизни, доверяла безгранично. Бабушка вела домашнее хозяйство, оберегая внучку от всех хлопот и забот быта, а Лена частенько обманывала ее, говоря, что идет на занятия или в библиотеку, а сама отправлялась к подруге или на свидание с очередным поклонником. И сейчас ей было стыдно потому, что ни за какой методичкой ей не надо было ехать - методичка лежала у нее в ящике письменного стола, Лена спешила к подруге обсудить вопрос жизни и смерти - любит ли ее Филя. - Бедная моя бабулечка, - думала Лена, устремляясь вниз по лестнице, - но ничего, вот вернусь от Оксанки и посижу с ней, она ведь целый день одна, скучает. Потом эти мысли выветрились из Лениной головы, и она предалась мечтам о докторе Филе - профессионале и отце маленького ребенка.
Лена любила ездить к Оксанке. На первый взгляд Оксанку хотелось назвать глупой обывательницей, но на второй взгляд - у нее был острый ум, наблюдательность, чувство юмора и неподдельная веселость характера. Обывательницей и мещанкой Оксана себя не считала. - Прошли те времена, - нравоучительно говорила она, - когда фикус на окне считали символом пошлости. Ценности тогда были другие - рабоче-крестьянские, революционные. А я люблю дом. Люблю домашнее хозяйство. Что в этом такого плохого? Очень даже женственно!
Однообразная жизнь - дом, учеба, дом - сделали Оксану жертвой мексикано-бразильско-российских сериалов и рекламы. Вот где была "настоящая жизнь"! Оксана могла часами листать каталоги товаров, журналы "Космополитен", "Гламур", "Лиза". Красивые картинки создавали у нее иллюзию причастности к шикарной жизни, высшим слоям общества. Оксана свято верила, что ежедневные медитации над картинками в журналах приблизят к ней "вещи месяца" , "вкус страсти", "добавят адреналина" и помогут освоить "искусство выбирать лучшее". Иногда Оксанка покупала какое-нибудь разрекламированное по телевизору приспособление, якобы облегчающее ведение так ею любимого домашнего хозяйства.
Лена застала Оксанку за изготовлением салата с помощью какой-то невообразимой машинки. Машинка медленно вращала наколотый на острый штырь огурец и срезала с огурца кожицу. Процесс чем-то напоминал средневековую инквизиторскую пытку и вызывал сладострастный ужас. Оксанка была полностью поглощена этим священодейством. На столе рядом с машинкой для пытки огурцов лежали их раздетые останки и гора темно-зеленой огуречной кожицы. Кожицы было больше, чем огурцов, но Оксану это не смущало. Она была готова перейти к чистке помидоров точно таким же способом, когда Лена ее остановила.
- Тебе не жалко столько добра выбрасывать? - спросила Лена экономным голосом. - Да ты вот почитай, - подвинула к ней журнал Оксана. В журнале была большая статья о народных косметических средствах. Статья называлась "Великое противостояние старению", маленькие главы, каждая на полстолбца, с рецептами масок и лосьонов, гласили "Кармическая сила огурца", "Из плена морщин с помощью банановой диеты", "Неувядающая классика помидора", "Мягкий уход земляники". Лена на секунду представила, что землянику отпевают в церкви после ее "мягкого ухода" из жизни с помощью эвтаназии и отложила журнал.
- Ксюха, я влюбилась, - торжественно провозгласила Лена, - а ты мне тут кожурки подсовываешь. Сейчас же убери с моих глаз эту гадость. - И Лена стала ладонью сгребать со стола полезные косметические снадобья. Оксана остановила машинку, посмотрела на порушенные цивилизованной обработкой овощи, и присоединилась к Лене.
Через час девушки в полной красоте и блеске светского интерьера пили из хрустальных бокалов сухое вино, и Оксана внимательно слушала Ленину историю о том, как Филя обещал совместную работу, блестящие перспективы и, главное, как он до нее дотронулся... Оксана слушала-слушала, потом вдруг вскочила, завопила: - Подожди! - и скрылась в соседней комнате.
Лена с удовольствием осмотрелась. Жертва рекламных проспектов умела создать в доме восхитительную атмосферу тепла и уюта с помощью салфеток и салфеточек, скатертей и скатёрочек, штор и занавесочек. "Текстиль - единственный материал для творчества бедняков", - провозглашала Оксана и пользовалась этим материалом где только возможно в масштабах несообразных со словом "бедность". Сейчас в комнате у Оксаны царил "турецкий" стиль: темно-синие тяжелые шторы, белый пушистый ковер на полу, по ковру разбросаны разноцветные диванные подушки, на которых девушки и сидели, а посреди ковра стоял столик на крошечных ножках-колесиках. Оксана купила этот столик, обегав не меньше десяти мебельных магазинов, - очень уж высоки были ее требования к параметрам столика. На столике переливался хрусталь для вина, хрусталь для салатов, хрусталь для хлеба, - в общем, хрусталь. Лена сидела, скрестив ноги, пила вино по глоточку и ждала Оксану.
- За что люблю Оксанку, - размышляла Лена, - так это за то, что она умеет как никто успокоить. Костя, правда, говорит, что Оксана структурирует реальность вокруг себя так, что выхолащивает все ее содержание, оставляет одну форму. - Лена еще раз обвела глазами комнату - идеальный порядок. - Ну, да, как говорит сама Оксана: была бы форма, а содержание подтянется.
Оксана умела снизить уровень буйных и пламенных чувств до уровня стерильно-рассудочных. Она ничего вроде бы и не профанировала, но "загоняла в рамки", "отмывала до блеска" и ставила на "полочку" на строго отведенное место. Папа Оксаны, придя с работы, всегда заглядывал в Оксанкину "девичью светелку" и, обнаружив там Лену, спрашивал: - Все в куклы играете, девчонки? Похоже, очень похоже было взаимодействие Оксаны с миром на игру в куклы. Никаких нецивилизованных порывов души, никаких инфернальных страстей. Нет, Лене решительно было полезно посвящать Оксану в свои страдания и любови. Оксана справлялась с ними как с тряпками в секогд-хенде: это лишнее - пропустить, это отложить и примерить, а вот это - из кучи выхватывалось нечто затейливое и сверкающее - это надо брать!
- Вот! - Вернувшись в комнату, Оксана с торжеством положила перед Леной журнал, раскрытый на странице, где под фотографией заграничного киногероя красовалась надпись: "Выйти замуж за профессионала? Легко!"
- Что "вот"? - не поняла Лена.
Оксана терпеливо разъяснила: - Здесь написано, что нужно сделать, чтобы завоевать мужчину, который является профессионалом в своем деле.
- Хочешь сказать, что мужчину-профессионала надо как-то иначе завоевывать, чем любого другого? - с подозрением спросила Лена.
- Конечно, - уверенно подтвердила Оксана и отпила из бокала крошечный глоточек. - Есть мужчины-спортсмены, мужчины-бюрократы, мужчины-карьеристы.
По мере того как Оксана перечисляла Лену начал разбирать смех, она подхватила: мужчины-огородники, мужчины-автолюбители, мужчины-семейники.
- Это, какие еще семейники? - поинтересовалась Оксана.
- Те, которые предпочитают ходить в семейных трусах. - хихикнула Лена.
- Я для тебя стараюсь, - обиделась Оксана. - Посмотри, здесь десять шагов завоевания любви такого мужчины, как твой Филя. - Лена перестала хихикать. - Шаг первый - покажи ему, что тебя интересует его профессия, ну, да это ты ему уже показала. Тогда перейдем ко второму шагу. Шаг второй - никогда не говори ему о женитьбе.-
Оксана внимательно посмотрела на Лену и прокомментировала: - Об этом и так говорить смысла нет, он уже женат не на тебе. А вот третий шаг тебе следует совершить: порази его воображение смелой идеей.
Лена слушала, примеряя журнальные советы на себя, и думала о том, что они банальны как палка, но завернутые в красивые фантики историй из жизни кинозвезд и иных знаменитостей, производили впечатление научно-обоснованных, а потом популяризированных разработок.
Лена с Оксаной увлеклись не на шутку, разрабатывая планы обольщения Фили. Лена совершенно точно знала, и знание это пришло к ней, когда она допивала второй бокал вина, что ей лучше всего "заболеть" маниакально-депрессивным психозом, попасть на лечение к Филиппу Эдуардовичу и соблазнить его при очередном врачебном обходе.
- Лучше всего тактильно,- советовала Оксана, глаза ее горели, - внезапно, как бы под влиянием болезни ты его обнимаешь. Он замирает от неожиданности, а ты шепчешь ему на ухо: - Я знаю способ лечения шизофрении - сегодня ночью в два часа в ординаторской. Приходи.
- Угу, - хихикнула Лена, - а он скажет, что придет не один, а с братом-кузнецом.
Оксана посмотрела на нее строго и строго же сказала: - Придет-придет, все же знают, что врачи психиатры спят со своими пациентками.- После этих слов Оксана стала как-то странно раздувать щеки и даже покраснела. Лена смотрела на нее не отрываясь. Наконец они обе как по команде отставили бокалы и повалились на ковер, трясясь от смеха.
- После... предложения... прийти в ординаторскую.... - Лена не в силах была говорить связно, она булькала, повизгивала и не могла прекратить смеяться, - после этого... мне будет обеспечено... длительное лечение...
- Лет на двадцать, - подхватила Оксана. Она не смеялась, взрыдывала, что очень походило на плач, обессилев от смеха, она вяло отмахивалась от Лены и ее слов рукой. Наконец собралась с силами и прорыдала: - Но тогда ты будешь с ним рядом всю оставшуюся жизнь.
- Я..., я... , - пискнула Лена, - буду его любимой пациенткой. Он будет возить меня с собой на все конференции и показывать на всех консилиумах.
- Он будет возить тебя с собой, как японцы возят повсюду за собой свои бонсай.
- И стричь мне веточки, и подрезать корни, и пересаживать.
- Да, а жену свою он забудет, потому что ему будет некогда - ты поглотишь все его время.
При упоминании жены Лена вдруг сделалась серьезной, и смех куда-то пропал.
- Оксана, - серьезно и уныло спросила она, - а какова моральная цена вопроса? Ведь отбивать мужа у жены аморально.
Оксана почесала кончик носа, допила последние капли из бокала, аккуратно отставила его на подносик, где прозябал последний бутерброд с красной рыбкой и, проявив чудеса женской смекалки и изобретательности. - Ты женщина свободная? - вопрсила она и сама же ответила, - Свободная. Не замужем? Не замужем. Это он должен мучиться моральными проблемами, потому что женат он, а не ты. У него ребенок, а не у тебя. Понятно? Тебя он предпочтет или жену - это вопрос свободной конкуренции между Вами. Ясно теперь?
- Ясно, - согласилась Лена, принимая Оксанину "подачу" и слегка приободрившись. - Значит свободная конкуренция?
- Да! Да! Именно свободная! - с жаром подтвердила Оксана.
На "беседу с врачом" жена Петра Кузьмича пришла с опозданием, а когда узнала, что беседовать с ней будет студентка, молча развернулась и пошла по направлению к кабинету заведующего отделением. Но не прошло и двух минут, как она вылетела из кабинета с красным лицом и пошла к ординаторской, где у дверей ждала ее Лена. Пройдя мимо нее в гостеприимно распахнутую дверь кабинета, Регина, не ожидая приглашения, села на стул и уставилась в окно, всем своим видом показывая, что уступает давлению обстоятельств.
Лена же, окрыленная вчерашним возложением руки, чувствовала себя с супругой Петра Кузьмича как кондор перед распростертым перед ним кроликом.
Вас зовут? ...
Регина Викторовна, - сказала, как будто выстрелила женщина.
А меня Елена Валерьевна, - проворковала Лена.
Она подсунула женщине вопросник, где номер последнего вопроса переваливал за цифру пятьсот, и углубилась в чтение карточки Петра Кузьмича. Как выяснилось - Петр Кузьмич был женат дважды, от первого брака у него остался сын, которому сейчас было тридцать лет, во втором браке детей не было. Лена просмотрела карточку по листочку и стала исподтишка наблюдать за женщиной. Та быстро отвечала на вопросы, не снижая темпа, не заглядывая из любопытства на следующие страницы, не возвращаясь назад, чтобы переправить уже данные ответы. "Однако у тетки сильная нервная система", - сделала вывод Лена, - Интересно, что ей такое сказали, что она согласилась отвечать?
Регина Викторовна была высокой, статной, сорокалетней женщиной с холодными слегка выпуклыми глазами, наружные уголки которых были чуть опущены вниз. Она была бы привлекательна и даже красива, если бы не высокомерие, сквозившее в изгибе плоских и узких губ, полуприкрытых веках, манере смотреть, будто сверху вниз и сквозь собеседника
--
Все, - спустя час сказала Регина, разворачивая опросник к Лене, - Еще что-нибудь?
--
Да, - не моргнув глазом, ответила Лена и попросила Регину сочинить рассказы по картинкам, пачку которых она положила перед ней. Та принялась за дело: шариковая ручка летала по бумаге, выводя ровные, без наклона, буквы. "Кремень тетка", - заключила про себя Лена.
Через еще сорок минут Регина закончила и с рассказами, и Лена забрала свою добычу.
--
Я Вам еще нужна, - вопросила Регина, глядя на Лену холодным змеиным взглядом.
--
Я хотела бы встретиться с Вами на следующей неделе. У меня к Вам последний вопрос: "Кто Вы по профессии"?
--
Я химик, - ответствовала холодная бестия, - до свидания.
--
До свидания, - проговорила Лена в закрывающуюся дверь и поняла, что каким-то неведомым ей способом последнее слово осталось за Региной.
Ольгин муж, Алексей был человек компанейский и часто, приходя с работы, притаскивал в дом кого-либо из своих соратников по борьбе с застоем в мюзик-хольном искусстве. Соратниками в основном были женщины из кордебалета. Они были смешливые, молоденькие, хорошенькие, но считали необходимым ругаться как извозчик и скуривать сигарету в две затяжки. Ольга считала необходимым знать о жизни все и без разбору поглощала сигареты, анекдоты, Мюзик-холльные байки и приколы и даже научилась ругаться матом.
Алексей в окружении девочек распускал перья, словно павлин, с радостью варил глинтвейны долгими зимними вечерами или охлаждал коктейли кусочками льда, короткими белыми ночами. Под утро Ольга с Алешей шли провожать гостей, а потом они возвращались бок о бок, довольные своим внезапным одиночеством.
"Мы гуляем с тобой как старички", - говорил Алеша.
"Нет, мы плывем как катамаран", - отвечала Ольга.
"Да, как катамаран и еще как Герцен и Огарев".
"Да, как Герцен и Огарев, но не по Воробьевым горам, а по Гражданке".
"Как утки"
"Как утка и селезень".
Они шли и смеялись и пихали друг друга в бока, а потом Алешка тряс Ольгу за шкирку и она вопила "мяу". А однажды Алексей перекинул ее через плечо и так и нес до самого дома.
Ночи были посвящены любовным утехам. Иногда эти утехи начиналась прямо в прихожей, как только за ними захлопывалась входная дверь. Иногда все было чинно и мирно: они добредали до постели, валясь с ног от усталости, но первое же случайное (или нет?) соприкосновение их тел вызывало пожар, пылающий порой до утра.
Среди приятельниц Алексея, приходящих на вечерние посиделки, была девушка, которая очень нравилась Ольге. Ее звали Валентиной. Валентина была не так смешлива как остальные и, пожалуй, единственная, кто догадывался иногда на кухне помыть посуду. Такая как будто и незаметная помощь была Ольге приятна. Остальные девушки при виде грязной посуды стыдливо отводили глаза, как это обычно делают парни в метро, когда перед ними останавливается старушка, которой надо уступить место.
Постепенно Валентина стала приходить к Ольге и по собственной инициативе. Она звонила в свой выходной, говорила: "Я зайду?" Ольга тогда часто работала дома и ей иногда хотелось сделать перерыв в работе: выкурить сигаретку, выпить кофейку, и когда звонила Валюша (так стала ее называть Ольга), она с радостью отвечала: "Заходи!" Валентина приходила с двумя пирожными или козинаками, иногда приносила маленький кусочек ветчины - "на два бутерброда", как смеясь говорила Валентина, хотя хватало и на четыре, и начинался "пир горой". Но проходило сорок минут, все съедалось и выпивалось, и Валентина неизменно вставала и уходила. Ольга ни за что не смогла бы сказать Валентине, что ей снова пора приниматься за работу, если бы та захотела просидеть у нее до позднего вечера, почти до закрытия метро. Но Валентина обладала тактом, который позволял ей выбрать время прийти и время уйти. Ольга привыкла к приходам Валентины. Их кратковременные встречи стали для нее милее шумных вечерних сборищ под предводительством ее супруга.
Она вдруг стала замечать, что недельные запасы еды исчезают за два-три дня, что ежедневная уборка в доме превращается в генеральную. Наконец, ей стало казаться, что Алеша специально приводит в гости девушек почти каждый день, чтобы не остаться с ней наедине. Время шло и через два года "ночи любви" стали субботниками "с обязательным выходом на работу". Она хотела сказать все прямо Алеше, готова была с ним поговорить о том, что ее не устраивает в их семейной жизни. Она уж и собралась было ему сказать об этом, но как-то раз...
Поднимаясь домой по лестнице она, не дойдя до своего этажа услышала какую-то возню и хихиканье. Потом раздался голос Алеши: "Дай, ну пусти...", а В ответ: "Хватит, она сейчас придет..." Кровь бросилась Ольге в голову, и в ушах она услышала как волны накатываются на морской берег "шш...шшш...шш..." Стараясь не шуметь, на ватных ногах Ольга спустилась вниз и побрела в садик за соседним домом. Она боялась, что кто-нибудь ее увидит. Она не была ранена, она была уязвлена. Нет, она была в бешенстве.
"Свинья", - говорила она закуривая первую сигарету.
- Предатель, - говорила она, прикуривая вторую сигарету от первой.
- Подонок, - заключила она, прикуривая третью сигарету от второй.
- А вот ты где! - услышала она звонкий голосок Юли и увидела сквозь зелень в глазах стоящих над ней Юлю и Алексея.
"Что случилось?", - с тревогой спросил Алексей, наклоняясь над Ольгой.
- И они еще смеют вдвоем! - вся трясясь внутри, подумала Ольга и сказала, - У меня неприятности на работе, начальник в ярости, придется работать в выходные"
- Ну и что ты тут сидишь, мы всю улицу обегали, на работу тебе звонили, пошли домой, - сказал Алексей.
- Надо же, заботливый какой! - не выдержав, пробурчала себе под нос Ольга, но никто ее не услышал. Они пришли в дом, Ольга, сославшись на головную боль (а на что еще ссылаться) ушла в комнату. На кухне кипела жизнь, но тихо как-то кипела. К Юле присоединилась Анютка, к Анютке Светик, но очень быстренько все разошлись, и Алексей даже не пошел их провожать. Он мыл посуду на кухне, а Ольга лежала в темноте и думала об Алексее, не решаясь назвать его Алешей, думала только одну какую-то странную мысль, которую она назвала "невозможность". Что сие слово означало целиком Ольга не знала, но по-отдельности "невозможность" складывалась из равномерных, но тяжелых ударов сердца, из шума прибоя в ушах, из невозможности лежать и невозможности убежать куда глаза глядят. Ольга любила Алексея и ненавидела его.
Алексей вошел в комнату и, думая, что Ольга спит, тихо и осторожно лег рядом. Ольга не дышала. Ей очень хотелось глубоко и бурно, со всхлипыванием, вздохнуть, но она не хотела показывать, что не спит, и от этого ее неслышное дыхание сбилось, заболело сердце. Ольга лежала и ждала, когда Алексей заснет, лежала с чувством "невозможности". Наконец, Алексей ровно и глубоко задышал, Ольга глубоко вздохнула и восстановила дыхание, но чувство "невозможности" осталось с ней до утра. Она так и не смогла уснуть в ту ночь.
Утром Алексей быстро собрался и ушел по своим делам, не дожидаясь пока Ольга встанет. Она вскочила, как только за ним захлопнулась дверь. Позвонила на работу и сказала, что доделает проект дома, включила компьютер и стала играть в "Lines".