Видите воон ту старушку? Не надо, не надо отворачиваться и морщить аристократическое лицо. Да, грязна, страшна, неумыта и безумна. Вечно теребит в руках какую-то дурацкую щетку; подол её надетой наизнанку юбки мокрый едва не до колен - ветер и дождь не щадят её безумия. Жалкая, ненужная, неприятная. Не ждите, что я кликну сейчас распорядителя зала и потребую выставить её - ведь эта бедняжка... Ну да, конечно, любая грязная и глупая старуха - просто бедняжка, можно и так сказать; но я хочу рассказать именно о ней, слушайте же!
Эта история началась в мае, когда весна уже поспела, ягоды рассвета лопнули и сок был налит в теплые бутыли полдня, и уже бродил сладкий, пьянящий запах цветущих яблонь. Солнце с каждым днем отвоевывало мир у тоски, жесты, слова, поступки складывались в тонкую, славную сказку; простую, как цветок в глиняной чашке, и изящную, как цветущая ветвь шиповника.
Всем известно, откуда она взялась во дворце - бедная, чудная и невероятно красивая девочка. Смешная и открытая, добросердечная до наивности и влюбленная до хрустального звона. Конечно, никто из придворных никогда не возражал против "официальной" версии - она, разумеется, случайно попала на бал - на тот самый, на который составлялись списки гостей ещё прошлой весной, и место в этих списках кое-кому стоило золотой кареты, шестерки лошадей и бального платья - в других эквивалентах, разумеется. И - о да - совершено случайно она, оставаясь неузнанной, танцевала с принцем - девочка с кухни, среди дам и кавалеров, получающих уроки танцев и манер по два раза в день всю сознательную жизнь... И совершено случайно принц узнал великосветскую диву - в уборщице, в человечке-невидимке...
Что ж, пусть будет - ведь это сказка.
Можем лишь предполагать, как смогла она найти для них двоих - для девочки с кухни и отпрыска благороднейшей семьи - не только общий миг увлечения, волну влюбленности, но и единый для двоих способ жить. О, как она старалась тянуться за ним! Научиться танцам и манерам оказалось не сложно - и после бала на празднике благодарения за плоды осенью никто уже не стал бы спорить с тем, что девочка просто очаровательна в танце; а после бала середины зимы никто не сомневался, что сердце принца могло быть отдано ей, ей одной за один только танец.
Сложнее было с иностранными языками - она заучивала новые слова днем и ночью, переписывала стихи поэтов Вечного горда на манжетах... Но -несколько лет, и, кажется, и с этим она освоилась.
Наитруднейшим же, вероятно, было приспособиться к образу мышления, которым пользовались при дворце. Понять, что ложь, приправленная пафосом - это не ложь, а политическая позиция; принять что "хорошее" и "дурное" - ни в коей мере не соотносятся с привычным хороши и пусть злым, но таким же привычным дурным. Старый Король был мудрым и воистину добрым правителем - хорошим он считал то, что было хорошо для страны в целом, а дурным - все противоположное; таким образом, исправительные работы по строительству дорог оказывались хорошим, а веселые и талантливые поэты, во хмелю и в гениальных рифмах ругавшие монарха в частностях и славившие анархию в общих чертах - дурными.
Шли годы, но она таки оставалась настоящим чудом. Она стала во дворце своей, почти родной - чуть странной, чуть-чуть незнакомой, чуть-чуть загадочной и недосказанной, как сказка, но... Её все любили. Ну, по крайней мере, все, о ком есть смысл говорить - к чему теперь вспоминать о мачехе, о сестрах, о дворянских девушках, по-своему милых и добрых, которых когда-то прочили принцу в невесты, о двух иностранных принцессах - увы и ах, все еще незамужних и все еще состоящих в роли младших дочерей при широких дворах своих венценосных отцов... Словом, любили её почти все.
И, наверное, дни её были чудесны - у неё были интересные учителя, добрые друзья, пылкий влюбленный муж и множество людей, просто желавших выразить ей свое почтение - нет, не льстецов; скорее наивных, мечтавших прикоснуться к Сказке.
И вот однажды, в зимний праздник, она, вставшая по давней привычки ни свет ни заря, наслаждаясь почти детской радостью праздника, рассматривала подарки.
Последним раскрыла она сверток из шелковой бумаги; сверток был расписан золотыми и серебряными звездами по ослепительно белой, тончайшей бумаге - ах, даже не хотелось нарушать гармонию и хрупкую красоту упаковки. Но любопытство и предвкушение были сильнее - если даже упаковка так изящна, то что за великолепие может скрываться внутри? Она развернула сверток так аккуратно и бережно, как только могла, и - ах!!- увидела серебряное зеркальце в изящной оправе. Тонкий узор чеканки... Благородный стиль... Глубина и невероятное сияние глади... Признаюсь, я не нахожу слов, что бы описать этот чудесный подарок! Конечно, она немедленно начала изучить себя в этом чудесном зеркале, и - что же она увидела там?...
Странную, дурно воспитанную, зажатую, забитую деревенскую девку, добрую - разве что из собственной ограниченности, миленькую до тупизны, с лицом, испачканным сажей. Никому не нужную, неинтересную, одрябевшую раньше срока, осипшую и бесконечно одинокую служанку для грязной работы, прозябающую на самом дне бытия.
С криком она выронила зеркальце, и, зарыдав, сбежала из дворца, как была, потеряв по пути даже туфли.
Что? Одну туфельку, и хрустальную, и её нашел принц?... Полно вам сказки-то рассказывать! Это все позже придумали...
Знаете, что по-настоящему пугает меня в этой истории? Возможно, зеркальце и не лгало - оно просто умело заглядывать чуть глубже, за слой румян на щеках...
И возможно, ветер и дождь на треплют подол моей юбки, а безумное старческое бормотание не сидит на моих устах лишь потому, что мне никогда не доводилось заглядывать в это зеркальце?