Мы так и не узнали, как был убит наш учитель физики Владимир Львович Марков. Погиб ли он в драке с многочисленной кодлой несовершеннолетних хулиганов, повстречавшейся ему поздно ночью в самом неблагополучном районе города Богданка, и лишь потом его тело было сброшено с моста, высотой двадцати метров, в овраг, на дне которого сиротливо приютились чьи-то огороды с картошкой? Либо в зияющую чернотой бездну Владимира Львовича выбросили живого, в наказание за неуважение к хулиганским законом? (Вероятно, нападение на нашего учителя состоялось по знакомому большинству из нас сценарию: "А че ты, сука, дорогу не уступаешь? А че толкаешься?" Может быть, подвинул учитель в сторону кого-нибудь из трудных подростков, вставших в позу - пальцы рогаткой, шеи по гусиному выгнуты - и тем самым провинился, не знаю).
Физика в нашей школе любили. И не только десятый класс "б", для будущих учителей русского языка и литературы, где учился я. Его, понятно, любили и в десятом "а", где кряхтели под грузом знаний будущие учителя математики и физики. Но уважали его и в других десятых и одиннадцатых, где учились будущие рецидивисты и алкоголики - наша школа получила заветный статус педагогической гимназии недавно и имела лишь два спецкласса. Всего год назад она была обычной средней общеобразовательной, где учились дети туземных жителей, в основном, как вы догадались, рецидивистов и алкоголиков. А яблоко от яблони, сами знаете, что. После того, как школа поменяла статус, пришлось срочно создавать классы, математический и гуманитарный, а с других учебных заведений города собирать, как с мира по нитке, старшеклассников, желающих попасть в гимназию. Своих-то будущих выпускников, обладающих тягой к наукам, оказалось немного.
Ну, чтобы народ пожелал идти в эту школу, которая мало чем отличалась от других, таких же бандитских, насыщенных малолетними правонарушителями, руководство гимназии схитрило. Объявили, что, мол, выпускной экзамен по специальности в гимназических классах будет засчитываться как вступительный в местный пединститут. На дворе стояла середина девяностых прошлого века. Эксперимента с едиными госэкзаменами тогда еще не изобрели, поэтому предложение казалось заманчивым. Я рванул в новую школу и впоследствии не раз пожалел, после столкновений с местной шпаной прозвав про себя гимназию "исправительно-трудовой". Сам то я учился в спецшколе, единственной на весь город, где преподавали английский язык со второго класс (по тем временам, очень рано, поэтому заведение считалось престижным) и куда не брали шпану. Правда, в спецшкола не дошли до того, чтобы выпускной считать за вступительный в вузе, поэтому я из нее ушел.
Для того чтобы обучать будущих педагогов наукам, свежерожденной гимназии понадобились и грамотные учителя. Так в школе, одновременно с нами, появился химик Сергей Владимирович, тридцати пяти лет от роду и уже с сединой в висках, которая его украшала (многие девчонки из нашего класса в него, похоже, влюбились. Наверно, не только за седину. Мужик он был неплохой). Появилась строгая завуч Татьяна Андреевна, которая нудно и противно вела два года математику и геометрию, контрольные по ее предметам мне потом снились несколько лет в кошмарных снах. В Татьяну Андреевну никто не влюбился, впрочем, в гимназию она пришла не одна, а с дочерью Светланой, нашей полногрудой ровесницей, которая стала учиться в математическом, понятно, классе. Со Светланой у некоторых моих однокашников случались романы. Наконец, в школе появился новый физик, Владимир Львович Марков, понравившийся нам не сразу. Но после того как на школьной дискотеке физик вступился за нашу одноклассницу, татарку Гузель, и еще двух наших одноклассников, Игоря и Вовку Чурикова, которые тоже пытались вступиться за Гузель, да едва не схлопотали от толпы припершейся на вечер местной гопоты, клеившей девчонок, мы зауважали Маркова всерьез и навсегда. Два мастерских боксерских удара учителя под дых гопницким заводилам в темном углу школы, куда отошли "поговорить", решила инцидент в пользу сил добра. Прибегнуть к непедагогическим методам Владимиру Львовичу пришлось после того, как чувствующие себя хозяевами хулиганы послали его куда подальше, пытавшегося усовестить, и продолжали лапать онемевшую от ужаса отличницу Гузель. На другой день о подвиге физика знала вся школа. Верившие в то, что добро должно побеждать, будущие педагоги из гимназических классов взахлеб пересказывали друг другу самое громкое событие минувшей дискотеки. Знающие о том, что крепкие кулаки надо уважать, будущие рецидивисты из классов, переполненных шпаной, с интересом поглядывали на физика. Он стал героем дня и заставил всех с вниманием отнестись к его персоне, доселе загадочной. Как выяснилось, уважение и любовь учеников он заслуживал не только за рыцарские поступки и первый разряд по боксу.
Мы были дети, успевшие родиться в СССР, воспитанные, однако, атаковавшими в перестройку страну советов видеоидолами западной культуры. Это были закованные в горы мускулов, как в рыцарские латы, Шварценеггер и Сталлоне. Восточной внешности, но благословенные Голливудом, Брюс Ли и Джеки Чан. Им поклонялись. Мой двоюрный брат, скромный электрик по фамилии Петров из затерявшейся на просторах страны деревеньки, родившегося в те времена старшего сына назвал Арнольдом.
Мир души одинокого героя, мочащего врагов на экранах полуподпольных видеосалонов было, поэтому, нам понятен и близок. Побившего гопников Владимира Львовича даже можно было сравнить с героем второй части фильма про Терминатора, которую, однако, наше поколение смотрело уже на домашнем видео, приобретая пиратские кассеты. Но трудно было представить, чтоб железный Арнольд вдруг предстал в образе, скажем, кучерявого Волшебника (экс-Элетроника) из полюбившегося в советском детстве "Незнайки с нашего двора". Волшебника всемогущего, но доброго, умного и долгожданного. Физик показался нам впоследствии похожим на такого вот необычного, неголливудского формата супергероя.
Учитель по ОБЖ (охрана безопасности и жизнедеятельности - так назывался новый предмет, появившейся в расписании уроков вначале учебного года) был мужик незатейливый. Звали, его, по-моему, Клочков, или вроде того, а имя-отчество не помню. Клочков всю сознательную жизнь провел, охраняя зэков в Лапсарах, в поселке, недалеко от города, об этом мы узнали от хулиганов, учившихся в обычных классах, был Клочков начальником отряда. Заслужив пенсию, новоиспеченный педагог снял погоны и, благодаря протекции в РОНО, принялся вести в нашей школе ОБЖ - предмет новый, специалистов по которому катастрофически не хватало. Оттого Клочков вел уроки в необычном, неповторимом стиле, сильно отклоняясь от наспех написанной служителями образования программы, и проповедую молодым неокрепшим душам собственную жизненную философию. "Ребята, всем на вас насрать", - объяснил Клочков на первом же уроке, - "в двадцать лет вы все друзья, в сорок лет понимаете, что просто коллеги, а в шестьдесят окажется, что нафиг вы никому не нужны". Педагогу по охране безопасности жизни было за сорок. От него ушла первая жена и собиралась уходить вторая, как он сам потом рассказал. "Всем на вас насрать", - рубил воздух рукою бывший начальник отряда, и кто-то на задней парте с готовностью гоготал, - "поэтому в случае несчастного случая рассчитывать придется на самих себя. Итак, записали тему - первая помощь при обморожении..."
Мы и сами чувствовали, что всем было вокруг друг на друга насрать. Родители, возившие еще пять лет назад многих из нас, упитанных советских детишек, в летние каникулы на юг и снабжавшие новыми ранцами к первому сентября, полтинниками ежедневно на школьный обед (на сэкономленные за два-три дня деньги можно было купить резиновый мяч в магазине "Детский мир" и гонять после уроков), так вот, всемогущие когда-то родители перестали получать зарплату. И никто не пытался им помочь. Одно время неорганизованно забастовали учителя, осмелевшие от безденежья, но быстро поутихли, получив то ли копейки компенсации, то ли по горячим головам от большого начальства, перебои с зарплатой, впрочем, не прекратились. Все было вокруг на других насрать. В детские мечты уже не верилось. Стремится в космонавты оказалось не престижно. Во врачи и учителя - тем более. В педагогических классах многие оказались не по доброй воле - очень уж хотелось в вуз без вступительных экзаменов. К тому же осенью, когда мы учились в десятом, изобретательные хулиганы выкрали ключи у подслеповатой вахтерши и после уроков забрались в комнату завуча, той самой училки по математики. Кого-то она накануне выставила с уроков, за мат во время занятий, вроде. Выгнанный накануне хулиган оставил пацанов на шухер, и, тяжко вздыхая, полез на завучев стол и спустил штаны. Кряхтя и сопя, трудный ученик извергнул из себя кучку сизого дерьма, подтерся, заправившись, спрыгнул на пол довольный, спровоцировав тем самым на другой день общешкольный скандал и развеяв последние иллюзии тех наших однокашников, кто стремился повторить судьбу Макаренко. Автору "Педагогической поэмы" малолетние уголовники, отловленные ведомством Дзержинского в трущобах военного коммунизма, на стол не какали. Да и попробовали бы! - Макаренко ходил с пистолетом. Оружия современному российскому учителю не полагалось. Зарплаты, судя по всему, тоже. Короче, всем было друг на друга насрать, иногда - и в прямом смысле.
В общем, учитель ОБЖ оказался прав. Но от этого не было легче. Симпатичная татарка Гузель, сидевшая со мною на первой парте благодаря сильной близорукости, в ряду у окна, как-то с тоской призналась, что в первом классе училка прочитала им не очень известную тогда сказку "Маленький принц". "Мы в ответе за тех, кого приручили", - вздыхала Гузель жалостливо, припоминая цитату из Экзюпери, - "эх, кому сейчас нафиг все это нужно?". Я молчал. "Ну почему нас в первом классе учили одному, сейчас другому?" - снова допытывалась у меня Гузель, зная, что ответить на ее вопрос не под силу никому. Самолет Экзюпери полвека назад разбился, подобно детским нашим мечтам, поэтому автор "Маленького принца" не мог прийти нам на помощь, хотя, как оказалось, кого-то на самом деле приручил своей жизненной философией. Гроза хулиганов Макаренко умер того раньше. Клочкову и емуподобным было на нас насрать.
На другой день после блистательной виктории, одержанной над гопниками, лапавшими на дискотеке Гузель, Владимир Львович Марков вел у нас физику. С урока, где разбирали скучную тему, сейчас не помню какую, никто не ушел, по причине резко возросшего рейтинга лишь недавно пришедшего в школу учителя. Сам физик ни словом не обмолвился о вчерашней победе добра над злом, спокойно стуча мелом по изрытой царапинами старой классной доске, мы же, преданно глядя Маркову в рот, послушно и правильно решали все задачки, что для нас, гуманитариев, было делом непривычным. Лишь минуты за две до звонка физик откашлялся и, отложив в сторону указку, негромко объявил, что пятым и шестым уроком по вторникам теперь он будет вести спецкурс для молодых эрудитов, поэтому всех интересующихся приглашает. Вверх густо потянулись руки желающих записаться. "Чем заниматься то будем?" - несмело спросил со среднего ряда Вовка Чуриков, накануне, вместе с Гузель, спасенный Владимиром Львовичем от гопницкой расправы. "Тренировкой эрудиции. Умения выплывать" - заинтриговал Марков. "В бассейне, что ли?" - попытался сострить Вовка, смелея. "Выплывать из непростых жизненных ситуаций. И помогать друзьям", - пояснил физик, пристально глянув на смелого Вовку, пошутил - "и подругам, если вдруг пристанет кто". В классе одобрительно заржали. Вовка Чуриков покраснел и украдкой взглянул на Гузель, застывшую на первом парте с вытянутой рукой. "С собой захватите спортивную форму", - неожиданно предложил физик, - "зачем - увидите". Во вторник на спецкурс пришло больше половины класса.
Первым делом физик научил нас драться. Будущие эрудиты, облаченные в трико и майки, расселись по скамейкам спортзала, вдоль шведских стенок. "Кто читал Солженицына, Архипелаг Гулаг?" - перво-наперво поинтересовался Марков. "Я, и я.." - наперебой загомонили ученики-гуманитарии. "Отлично, тогда проверю сразу вашу эрудицию" - физик выдержал паузу - "какова первая заповедь зека?" Мы удивленно переглянулись. "Владимир Львович, мы не помним", - призналась Гузель - "да у нас по литературе этого не было. Было только что то про борьбу Солженицына с системой, вроде". "Запомните, будущие учителя, русского языка и литературы, слова современного классика: первая заповедь зэка - отвечай ударом на удар. Понятно?" Мы молчали, ничего не понимая. "А почему зэка?" - выдавил наконец из себя кто-то - "мы что, заключенные?" "Заключенным был Солженицын. Вы, слава богу, пока нет. Вот только постоять за себя надо уметь. И за другого тоже. Иначе вас так и будут зажимать на дискотеках уличные пацаны. Да вас же тогда в три раза больше было, чем этих!" Мы молчали, пристыженные. "Если бы вы подошли все вместе, а не вдвоем-втроем, к хулиганам тогда, сразу бы они отстали и больше не появлялись бы. А так, будьте уверены, они еще придут. Будем считать, что теоретическую часть я закончил. Поэтому..." Владимир Львович набрал в легкие воздуха и скомандовал, как заправский физрук, - "дежурные, расстелили маты, девушки отошли на право, парни - на лево. Обучу вас простому приему - бросок с захватом, через бедро".
Два часа мы с азартом нанайских мальчиков отрабатывали приемы. Под конец, обессиленные, истекающие потом, но довольные, мы расселись уже не рядками на скамейках, но в кружок, на матах, расстеленных на полу, вокруг Владимира Львовича, с полуулыбкой гуру поглядывающего на нас. "Первое занятие - вводное", - объяснил учитель, - "самое главное, чтоб вы имели элементарное представление о том, как себя защитить. И тут одними приемами не обойдешься. Главное, стойте друг за друга, станьте единым целом. Ну, за одно занятие этому не научишься, поэтому всех желающих на очередное приглашаю через неделю". "А спортивную форму приносить?" - поинтересовался Вовка Чуриков "Можно не приносить. Занятие проведем в лесу, если не будет дождя".
Заинтригованные, мы пришли на спецкурс в следующий вторник шумной разросшейся толпой, прознав, что упражнения для развития эрудиции ну очень интересные, появились и те, кто не был на первом занятии. Необычный спецкурс для эрудитов длился полгода, раз в неделю выливаясь в собрания на спортивной площадке на опушке березовой рощи, неподалеку от школы, где мы, рассевшись на свежесрубленных скамеечках и гимнастических бревнах, прочно врытых в замерзшую землю, с раскрытыми ртами внимали рассказам физика о средневековых коммунах адамитов и Мюнстеровской Коммуне. Не раз в опустевшем после седьмого урока математическом классе Владимир Львович проводил с нами тренинги по доселе неслыханному нами "командообразованию" (следуя заветам мастеров психологии, мы ходили, например, по партам с завязанными глазами и не боялись оступиться, потому что страховали друг друга одноклассники, становившиеся друзьями после оригинальных таких занятий).
Результаты физиковых затей не заставили себя долго ждать. На дискотеке, посвященной дню защитника отечества, по-моему, наш класс дружно вступился за двух ребят из математического, которых припершиеся на мероприятия гопники повели в туалет очищать карманы от мелочи. Настучали молодым хулиганам, а потом переговоры на высшем уровне провели с подоспевшим, после жалобы побитых гопников, хулиганским подкреплением о пятнадцати человек. "Этих - не трогать. И этих тоже. И этих", - объяснил Вовка Чуриков долговязому бритому парню с сигаретой в зубах, предводителю неприятелей. На лбу у долговязого парня взбухла морщинка - он думал. Хотелось ему просто дать, видимо, Вовке по морде. Но не решалась подняться на привычное дело рука - за спиной у Вовки уверенно толпились такие же длинноволосые домашние мальчики, независимо поплевывавшие и готовые, судя по всему, вступить в бой, в котором непривычно сплоченная команда "ботаников" имела неплохие шансы на победу. Ввязываться в непредсказуемое сражение вождю шпаны не слишком хотелось. Инцидент замяли, и надолго. Лишь год спустя вечером, возвращающемуся поздно вечером после собрания в студенческом клубе Вовке кто-то в потемках засветил куском кирпича, целя в голову. Попал в плечо, содрав, правда, довольно сильно кожу.
Через полгода наш спецкурс закрыли. Завуч Татьяна Андреевна физика недолюбливала с самого начала. Может, и правда, что из-за того, что ей, если верить слухам, просочившимся в умы и уши школьников из учительской, урезали несколько часов занятий по алгебре и геометрии, и вместо них в расписание добавили предмет Владимира Львовича. Как известно, за каждый дополнительный час занятий учителям приплачивали. Может, потому, что был Владимир Львович человек независимым, не стеснялся не педсоветах свое мнение отстаивать. Ну, о чем спорили на педсоветах? Все о том же, видимо, о возможной забастовке по поводу задержки зарплаты. О том, стоит ли ввести оплату за обучение для гимназистов. Забастовки не случилось, оплату за обучение нам ввели (правда, символическую, но все же). Вот тогда то Владимир Львович и написал свое первое заявление об уходе. (Его уговорили остаться, слава богу, не только мы, влюбленные в него школьники, в этом участвовали. Химик Сергей Владимирович, вроде бы, тоже). Высокий, сухощавый, в старом, но опрятном костюме, с густой бородой, он походил на правдолюба-диссидента, того и гляди, начнет цитировать Мандельштама ("мы живем, под собою не чуя страны!"), уличать и разоблачать - образ, увы, в девяностые послеперестроечные годы навсегда вышедший из моды. Спецкурс закрыли по причине того, что у Владимира Львовича в расписании якобы и так немало часов, кроме того, развитие эрудиции, мол, никакого отношения к физике не имеет.
Ну, кружок эрудитов руководству школы помянуть еще пришлось. За полгода до окончания нами одиннадцатого класса перестал ходить на уроки Вовку Чуриков, говорили, что он вовсе не болел, его видели то на городском рынке, с наушниками на голове, выбирающем диски с наутилусами, то с неопрятными личностями неопределенного возраста, с бутылкой пива, на крылечке продуктового магазина. И это во время уроков, представьте себе.
Директор и завуч вызвали в школу Вовкину мать, и через нее, доведенную до слез мрачными перспективами исключения единственного сына с волчьим билетом - справкой об окончании учебного заведения вместо аттестата зрелости - заполучили загулявшего Чурикова к себе на ковер. В беседе с директором Вовка вел себя дерзко, не желая браться за ум. Так бы и вылетел пинком из школы недоучившийся гимназист, если бы неожиданно заплаканная Гузель на следующий день не предложила классу собраться и решить, чем помочь "дураку Чурикову". Дурак Чуриков на сходке одноклассников не присутствовал, видимо, гордо фланируя где-то по городу в это время в наушниках, попивая кислое бурое пиво. Но слезы Гузели пояснили нам многое, как оказалось, именно отличница Гузя, как называли ее подружки-девчонки, стала причиной неожиданных прогулов Вовки. Вдаваться в подробности отличница не пожелала, мы и не стали, объяснив для себя, что, видимо, неразделенная Гузелью симпатия побудила отчаянного одноклассника к безрассудству.
Потом, пару лет спустя после выпуска, мы узнали шокирующие подробности. Выяснилось, что Вовка действительно был в Гузю влюблен. И она отвечала любезностями, до поры до времени, как-то выпивши по джин-тонику на одной из школьных дискотек, протанцевавши весь вечер, они бурно сосались у порога Гузиной квартиры, до коего Вовка, как истинный джентльмен, напросился проводить одноклассницу. Увы, школьным грезам о большой и светлой любови суждено было разбиться как-то декабрьским вечером, сразу за дверьми лаборантской комнаты кабинета по физике, куда Вовка заглянул после уроков, рассчитывая, видимо, встретиться с Владимиром Львовичем тет-а-тет и исправить четверку по физике. Владимира Львовича он, конечно, застал, правда, не одного. В потонувшей во мраке, заставленной колбами и склянками преисподней лаборантской комнаты физик, в распахнутой на волосатой груди рубашке был застигнут слившимся в жарком поцелуе с Гузель, воробушком прижавшейся к его сильному мужскому телу. Все девочки нашего класса были влюблены в физика, но только отличница с первой парты, ожидавшей всю жизнь возвращения маленького принца Экзюперри, хватило смелости признаться в этом тому, кто нас приручил. Наверно, Владимир Львович не пытался воспользоваться страстной доверчивостью школьницы. Говорят, дело было так. Нежданно для себя, проплакав несколько месяцев по ночам в подушку, влюбленная одиннадцатиклассница, пришедши в лаборантскую к физику после уроков, бросилась объекту обожания на грудь, заставив на секунду потерять самообладание и выдержку, но лишь на секунду, читатель, не более! В этот роковой момент незакрытую дверь без стука растворил Чуриков Вовка, и застыл в недоумении на пороге. Затем, по-мальчишески совсем взвизгнув от боли и обиды, бросился вон, с твердым намерением если не прыгнуть с моста, то навечно забить на Гузель, на физика, на школу.
"Вы что, решили Чурикова взять на буксир?" - криво улыбаясь, поинтересовался директор школы, разглядывая нас на другое утро после нашей сходки. Вообще-то директору, уставшему от жизни мужчине пятидесяти двух лет, сильно пьющему, было, похоже, все равно, возьмем мы Вовку на буксир или нет. Ему не терпелось избавиться от нас, сильно взволнованных, набившихся в его приемную и в кабинет нежданно, в то время, когда не успел он опохмелиться. Поэтому с нашим предложением о том, что заставим Вовку ходить в школу и поможем догнать класс, директор согласился быстро, правда, немного вяло. Лишь усмехнулся в увядшие усы: "Как комсомольцы, ей-богу". Увы, оказалось, в нашей школе не все уже зависело от директора. Завуч-математичка категорически отвергла идею спасения Вовки. "С ума, что ли, посходили все?" - зловеще поинтересовалась завуч, прознав про наши инициативы - "человек в школе не появлялся полгода. Вообще я подниму на следующем педсовете вопрос об исключении..." Тут ее лицо вытянулось, потому что из класса (разгневанный монолог завуч произносила во время урока по алгебре), заливаясь слезами, выбежала отличница Гузель, не спрашивая, конечно, на это разрешения. "Ну, совсем распоясались, эрудиты", - прошипела ей вслед завуч, придя в себя после короткого опупения. Естественно, в том, что вчерашние тихие гимназисты вдруг стали качать права и проявлять ненужные инициативы, Татьяна Андреевна тут же обвинила нелюбимого ею физика. Видимо, не зря.
Мы было приуныли, в растерянности закурив на переменке на школьном крылечке. Кто-то предложил даже не идти на следующий урок (должна была быть геометрия, у той же Татьяны Андреевны) и скинуться на бутылку водки. Распоясавшиеся гимназисты радостно поддержали идею. К счастью, воплотиться ей в алкогольную реальность было не суждено, потому что незадолго до звонка на школьное крылечко явилась взволнованная Гузель и сообщила, что только что была у физика (кто-то из нас понимающе хмыкнул, дурак) и что Владимир Львович ждет всех после уроков у себя в лаборантской, для серьезного разговора. Желание напиться сразу пропало. Мы даже пошли на геометрию, хотя и с неохотой.
Час спустя физик глядел на нас, столпившихся на пороге, с плохо скрываемым презрением. Выдержав паузу, Владимир Львович спросил строго: "Разве я вас плохо вас учил?" Мы молчали, не зная, что предпринять. "Вы знаете, что делать", - бросил Марков и отвернулся к окну.
Наверно, оранжевые революции рождаются все-таки не на Майданах. Они рождаются в головах, так же, как, впрочем, и с тем же успехом - разруха, если верить героям Булгакова. Важно, насколько глубокие или праздные мысли посещают грешные человеческие головы, еще важнее, какой макаренко учит молодые души искать и думать. Сколько я помню, никто из моих одноклассников не стал новым Алферовым или Гинзбургом, не получил Нобелевской премии за открытия в области, скажем, низких температур, не поступил даже на физмат и не выиграл ни единой олимпиады по физике. (Впрочем, и троек на выпускном экзамене у Маркова мы (как и ребят из параллельного класса, математического) не получил. И ладно бы, принимал один Владимир Львович, можно было бы сказать, что не стал, мол, ставить тройки, так ведь вместе с ним проверяла нас серьезная комиссия, был даже профессор из университета). Но, не сделав из нас колумбов перпетуум мобиле, учитель Марков, с джокондовской полуулыбкой на устах, сумел разъяснить самый трудный закон жизни, поставленный в наше окаянное время вне закона, закон взаимопомощи, поддержки, братства.
Крича и топоча ногами, распугивав проходивших мимо, возвращающихся из столовки и потому жующих, девиц семиклассниц, мы сотворили стихийный митинг у дверей директора и завуча, требуя дать Вовке Чурикову шанс. Несколько недель спустя, уставший от почти круглосуточных бдений за учебниками и пособиями, под неусыпным контролем неумолимых сошкольников, Вовка сдал все долги, накопившиеся у него по предметам. Настойчивость обошлась нам боком. Завуч Татьяна Андреевна с мстительным удовольствием лишала наших отличников, одного за другого, золотых и серебряных медалей, заваливая на экзаменах по алгебре и геометрии. Не повезло и умнице Гузель, коей огромных трудов стоило разыскать отлынивающего от школы Вовку и, объяснив ошибку и попросив прощения, вернуть блудного сына в лоно мачехи альма-матер. Впрочем, решив большую моральную проблему, Гузя не сильно переживала. Она без проблем поступила в институт в то же лето, даже и с четверками в аттестате. Как, впрочем, и все мы, успешно прошедшие испытания, приятно удивившие приемные комиссии.
Между физиком и Вовкой, говорят, состоялся-таки мужской разговор. К счастью, обошлось без драки, объяснения Гузи многое решили раньше, остудили и успокоили обезумевшего влюбленного. Владимир Львович молча протянул руку Чурикову и крепко, по-отцовски, сжал, несмело протянутую мальчишескую пятерню. "Любишь - береги", - напутствовал физик Вовку. Так когда-то Брежнев поздравил нового чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова: "Взял корону - держи". Физик и Чуриков помирились.
Шесть лет спустя Вовка и Гузель поженились. Говорят, и здесь нашему однокласснику пришлось отстаивать свою любовь перед силами зла, в лице взявшегося откуда не возьмись татарина-предпринимателя, торгующего домашней техникой в кредит. Соплеменник и бизнесмен, он казался родителям Гузи выгодной партией, перспективным зятем. Родителям, но не самой девушке, пожелавшей остаться с Вовой, оттого отказавшейся соблюдать древние законы рода. Вовку пару раз пытались избить темные личности криминальной внешности, угрожая бейсбольными битами, советуя расстаться с любимой и не путаться под ногами. Помог однокашнику тот самый Игорь, вместе с которым вступились они за Гузель на первой своей школьной дискотеке. Окончив юридический, он теперь работал в республиканской прокуратуре и обладал хорошими связями в органах. Переговоры серьезных людей в погонах с миром криминала закончились, на счастье, успешно для влюбленных.
Жаль, обо всем этом не узнал наш лучший школьный учитель, физик Владимир Львович. Спустя неделю после встречи выпускников, увидев нас впервые уже не робкими школьниками, а студентами престижных и обычных вузов и факультетов, явившихся к нему в лаборантскую с бутылкой шампанского и почему-то огромным букетом роз (кто купил тогда эти розы, наверное Гузя, нашла, что дарить мужчине!) он погиб поздно ночью, в самом неблагополучном районе города Богданка. Говорят, шел встречать свою жену, работавшую в лицее в другом конце города, затянулся какой-то школьный вечер, и, позвонив по телефону, она попросила мужа прийти, ведь троллейбусы уже не ходили. Он пошел тогда пешком, наверно, не нашлось у учителя физики денег на такси, откуда у русского учителя деньги на такси? Никого из преданных учеников не оказалось рядом, когда били нашего учителя многочисленной толпой, и, перевалив бездыханное тело через перила моста, сбрасывали в сияющую чернотой бездну пропасти.
Впрочем, утверждать то, как свершилось злодейство, невозможно, поскольку у страшного события не нашлось очевидцев, в отличие от событий на Лысой горе две тысячи лет назад, когда верный ученик Петр, кусая губы, обильно политые горючими слезами, наблюдал, как казнят любимого учителя ничтожные иудеи.