1952 год. В Кишинёве шли повальные аресты. Дальновидные деловые евреи стали срочно покидать насиженные места. Многие из них осели в Риге. В те годы прописаться или купить квартиру в Риге было почти невозможно. Кишинёвским беженцам ничего другого не оставалось, как снимать угол. Многочисленная еврейская община всячески помогала братьям по крови устроиться на новом месте.
Мы жили в старом трехэтажном доме, но зато в отдельной трёхкомнатной квартире. В годы коммуналок отдельная квартира считалась роскошью. Кто-то из знакомых попросил, хотя бы на время, пристроить семью беженцев. Доброе еврейское сердце мамы не могло отказать людям в беде. Так у нас в квартире поселилась семья.
Я учился в мореходном училище, домой приходил по воскресеньям. Московский район, в котором мы жили, считался самым хулиганским в городе. Дрались двор на двор, улица на улицу, и все вместе били чужаков.
Я был старше Вовки на десять лет. Несмотря на разницу в годах, мы с ним дружили. Он любил и уважал меня, как старшего брата. И с детской непосредственностью не скрывал этого. Особенно после одного случая. Однажды, придя домой, я увидел у Вовки 'фонарь' под глазом и распухший нос.
- Кто тебя так?
Вовка пацан был правильный, не хотел даже мне говорить, но я ему объяснил, что другу можно. В районе у меня кликуха была 'Бэра-черный'. И уважали меня не только за то, что деды мои с московского форштадта, и не за звание трёхкратного чемпиона Латвии по борьбе, а за уличные драки.
Мы с Вовкой пошли по дворам и в одном из них нашли обидчиков. Меня они узнали сразу - у двоих старшие братья были моими корешами.
- Вот что, шпана голопузая! Слушайте меня внимательно и запоминайте! Вовка - братан мой, если его кто пальцем тронет, я тому уши оторву, а дома братья добавят.
После этого его никто и никогда не трогал.
Летом 1956 года польским евреям разрешили вернуться домой, на родину. Дядя Лева был родом из Польши.
За четыре года сроднились и полюбили друг друга. На проводах собралось много народу. Женщины плакали. Мужчины держались. Мы с Вовкой отошли в сторону.
- Клянусь, Бэра, - сказал он, - вырасту - стану как ты, капитаном. Мы обязательно встретимся. Ведь в море нет границ.
- Встретимся, Вовка, обязательно встретимся, - я крепко обнял его.
Расставаясь, снял с руки часы и подарил ему на память.
Прошло много лет. Я от знакомых узнал, что они из Польши переехали в Бельгию, а затем в Израиль.
В 1972 году и я эмигрировал в Израиль. Война Судного дня помешала мне выйти в море. На фронт удалось уйти добровольцем. Новоприбывших в первый год в армию не брали. После войны, закончив оформлять документы, ушёл в море. Сначала ходил третьим помощником капитана, затем - вторым. Рейсы в основном были из Европы в Америку. В Израиль мы не заходили.
Иногда вспоминал Вовку. Для себя решил: буду в Израиле, обязательно попытаюсь найти его.
Через два года, возвращаясь из Турции, я заболел. И надо же было просоленному морскому волку простыть и подхватить воспаление лёгких! Водка с перцем не помогала. Температура не падала. Я решил списаться на берег.
Мы подошли к Ашкелону ночью и бросили якорь. Танкера принимали и сдавали нефть прямо в море. Штормило, ни один бот не выходил в море. Капитан по рации связался с берегом, попросил снять больного офицера. С берега ответили:
- Через час на вахту заступит молодой капитан. Ни один отчаянный, кроме него, в такое море не выйдет. Попробуйте его уговорить.
Капитана уговорили. Через полчаса от берега отошло суденышко. Бот бросало, как щепку, но он упорно шёл вперёд.
- Если моряк неопытный, пусть не пытается, - передал по рации капитан бота.
- Подходи, моряк опытный, - передали с танкера.
На первом заходе я сбросил объёмистую сумку с вещами. Бот развернулся и пошел на второй заход. Я на треть спустился по штормтрапу и стал выжидать момент, когда бот пройдёт под ним. Малейшая неточность, секундное колебание, нерешительность - и увечье обеспечено. Мой расчет был точным. Глазами наметил место, быстро спустился на нужную высоту и прыгнул.
Бот пошёл к берегу. Забыв надеть перчатки, я вымазал руки. Стал искать ветошь, но на палубе её не оказалось. Зашёл в рубку. За штурвалом стоял светловолосый молодой капитан.
- Где у тебя можно разжиться ветошью? - спросил я у него на иврите.
Услышав сильный русский акцент, он ответил по-русски.
- Посмотри в сундуке у входа, там тряпки.
Найдя тряпку, я вытер руки и встал с ним рядом. Громоздкий штурвал выглядел игрушкой в руках атлетически сложенного капитана.
- Где ты жил в России? - спросил он.
- В Риге. Балтийский моряк, - не без гордости ответил я.
- Вот здорово! Мы земляки. Мне было двенадцать лет, когда моя семья вернулась в Польшу.
Я никогда не узнал бы в светловолосом гиганте худенького пацана.
Не узнал бы и он в бородатом поседевшем моряке своего старшего друга.
Из подсознания как будто игла прошила мне сердце.
- Твоё имя случайно не Вовка? - неуверенно спросил я.
- Да, - ответил он и вылупил на меня свои светло-голубые глаза, точно так, как это делал в детстве.
- Фамилия - Скутельский?
- Да, - ответил он.
- А имя младшего брата - Мишка?
- Да, но откуда ты это знаешь?
- Я - Бэра, ты жил у нас.
Он бросил штурвал. Сгрёб меня в охапку. Совсем маленьким оказался я в его объятиях, точно таким, каким когда-то был он.
Ударила бортовая волна, чуть не перевернув бот. Вовка успел перехватить штурвал и выровнять судёнышко. Мы не стеснялись скупых мужских слёз.
Пусть не говорят мне, что судьбу придумали мистики. Только судьба могла подарить такую встречу в открытом штормовом море, ровно через двадцать лет. У древних берегов Ашкелона.