Габи сняла груз, с наслаждением расправив уставшие плечи. Солнце, неожиданно яркое и жаркое, выкатилось к полудню на синий в молочных разводах небосвод. Нагрело покатые лбы белых гангутских известняков и подсушило бурую увядшую траву. Габи ослабила ремни, освободив от брезента куб розового с искрой сахара, твердого как мрамор, с легким ускользающим ароматом семян речной ланили. Отличный сахар, правильный. Не зря она три месяца гонялась за ним по фермам Большой Ульской долины.
Забросив опустевший рюкзак за спину, Габи веселым свистом спугнула двух толстых рыжих куриц. Долгое сидение на сопках подходило к концу и, если все получится, в чем Габи не сомневалась, уже сегодня можно собрать нехитрые походные пожитки и свернуть лагерь, надежно спрятанный среди прямых гладких стволов молчальника. Или задержаться чуть-чуть, посидеть вечерком у костра на берегу озера, празднуя в тишине и одиночестве конец сезона. А сезон выдался удачным, и последняя пятая шурга с лихвой перекрыла неудачу третьей. Та вдруг обиделась непонятно на что и ушла.
Легким шагом, чуть ли не танцуя, Габи пересекла лепешку плоской, разбитой трещинами сопки и, усевшись на обрыве, сняла с пояса термос с горячим травяным настоем. Внизу круглым блюдом лежала котловина с редкими голыми сопками. Сиреневые пучки длинных мягких перьев молчальника тянулись по ветру. Они качались, взлетая и опадая, отчего равнина казалась беспокойным сиреневым морем. Россыпью островов стояли среди молчальника ангары.
Ветер, несильный, но устойчивый обошел двумя рукавами сопку, на которой сидела Габи, и принес с собой запах - сладкий, манящий запах. Шурга заволновалась. Синие мохнатые ложноножки встали дыбом, по короткому цилиндрическому телу прошла дрожь.
- Ну, иди же, - прошептала Габи.
Шурга не выдержала, соблазн победил чувство долга. Отлепив от стенки ангара короткий хоботок, многоножка, напоминающая отрезок полутораметровой трубы, ловко изогнулась и, приподняв брюхо, засеменила прочь
На стареньком электрокаре с парой пустых бочек, гулко прыгающих в прицепе, Габи добралась до ангара. Выждала, не раздастся ли шуршание почуявшей неладное шурги. Но вокруг слышен был только треск подсыхающей травы да тонкий свист жуков-пересмешников. Ангарами сборщики называли зимние убежища шург. Осенью, чуя близкие холода, шурги лепили из комочков слизи двуслойные стенки и, дав подсохнуть, заливали пустоты жидкой зеленой смолой. Смола быстро густела, желтела и становилась оранжевой.
Брать следовало желтую - она ценилась дороже. Габи проткнула мягкую стенку иглой и включила насос. В крайнем случае, зеленую. Главное, не зацепить нижние оранжевые слои. В них уже тянутся черные нити, и вскоре смола превратится в черно-оранжевое стекло. Прочное и красивое с глянцевым масляным блеском. Жаль, по весне стекло распадется в пыль. Пыль, впрочем, считалась неплохим удобрением, но сейчас Габи интересовала смола. Последняя в этом году. Сахара не осталось, а кроме как сахаром, шургу из недостроенного дома не выманишь. Еще немного... Еще... Все! Габи не собиралась рисковать и остановилась, когда уровень только-только сполз к темно-желтому слою, и до самого опасного оранжевого было не меньше четверти бочки. Хватит. Жадность сборщика погубит. Да и шургу жалко. Бывало, раз за разом теряя смолу, шурга решала, что дом получился с изъяном, бросала его и уходила строить новый. Так что Габи больше двух раз к одному ангару не подходила.
Откатив кар в укрытие, Габи нырнула под сиденье, забрала мешок с остатками сахара и вернулась к ангару. Шурга задумчиво стояла у домика, пытаясь осознать произошедшие в ее отсутствие перемены. Услышав Габи, она развернула тонкий покачивающийся стебель, и теперь один глаз разглядывал дом, а второй следил за маленькой шустрой фигуркой.
Медленно, - несмотря на внушительные размеры, шурга пуглива, - очень медленно Габи развязала мешок и высыпала горкой сахар, сдобренный остатками печенья. Брать смолу она не собиралась. Это был прощальный подарок, не стоит сборщику смолы оставлять о себе недобрую память - удачи не будет.
Спустя несколько недель в торговых рядах Внешнего Кольца толстяк Гай в белом, небрежно повязанном переднике, выставил на прилавок высокую банку, снял крышку и замолк в ожидании. Высокий парень в поношенной летной куртке притянул банку, подцепил ложкой содержимое. Посмотрел, как тянутся, зависая, - опять у Гая барахлит гравитация, - сладкие до терпкости янтарные капли. Коротко кивнул, и Гай облегченно выдохнул. Сам он, если честно, ничего не понимал в гангутской экзотике.
Пилот вышел из лавочки. Хороший мед у Гая, лучший в галактике. Болтают, правда, что Гаев мед и вовсе не мед, а клей каких-то гусениц с Гангута. Но Федор такими мелочами не заморачивался. Мед делают пчелы. Точка. А если на Гангуте пчелы похожи на синих мохнатых гусениц, то это проблемы пчел.