Лужков Алексей Александрович : другие произведения.

В шаге от Бездны том 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Темные времена наступили в королевстве Рейнланд. В столице бушует эпидемия чумы, могущественные бароны схватились в борьбе за регентский титул, а в далеких восточных землях наливается злом древнее проклятье. Рейнланд обречен и тьма поселилась в его сердце. Плетет интриги амбициозный аристократ, готовый на все ради власти. Бывший ландскнехт, отмеченный печатью рока, несет могущественный артефакт, вернувшийся из мрака времен. Фанатичный рыцарь религиозного ордена карает огнем и мечем неверных. Три судьбы замерли в шаге от бездны, а вместе с ними и весь мир.

В шаге от бездны

[]

Annotation

     Хаос пришел в королевство Рейнланд. Три героя — амбициозный аристократ, бывший наемник и рыцарь религиозного Ордена встретятся в противостоянии с судьбой и собственными амбициями, которые могут привести их и все королевство к гибели.

В шаге от бездны Том 1 Алексей Лужков

     No Алексей Лужков, 2022

     ISBN 978-5-0056-6671-0 (т. 1)
     ISBN 978-5-0056-6670-3
     Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Бывает лед сильней огня,
зима — порой длиннее лета,
бывает ночь длиннее дня
и тьма вдвойне сильнее света…
                           Иосиф Бродский

ПРОЛОГ

     Спокойная, прохладная вода омывает иссушенное временем тело. Она медленно толкает меня вперед сквозь океаны снов и мириады видений. Надо мной чернеют тени погасших созвездий и глобулы мертвых планет. Цветные сферы катаются меж моих пальцев, и в их отражениях я вижу застывшие в страхе лица… нет, я не помню их. Как и память, мои мир пуст, свет в нем разбит на тысячи частиц, его осколки превращаются в бабочек, которые порхают вокруг меня, зовут, напевают тихую песнь, что приятно вибрирует в давно оглохших ушах. Бабочки — это последние вестники бесконечной песни Струн, с их трепещущих крылышек сыпется золотая и розовая пыльца — сладкая пряность уснувшей бесконечности.
     Я проплываю над тьмой. Бездна без конца и края. Я знаю, она не пуста. Клубятся черные щупальца в ее недрах; смоляные, костистые плавники выныривают из блестящего антрацита. Огромные крылья гонят под собой волны удушающего газа — полусжиженной эссенции смерти, готовой в любой момент взметнуться к осколкам моего света. Тьма слижет сверкающих бабочек языком разложения, теплая вода обратится замерзшим до основания ручьем, а мое иссохшее тело познает боль. Из растерзанных пальцев выскользнут радужные сферы, чтобы сверкнуть в последний раз в мертвом пространстве и навсегда угаснуть догоревшими огарками. В начале была боль, и я был ее пророком!
     Я открыл глаза. По-настоящему открыл. Казалось, мое тело поместили в мясорубку. Трещат жилы и плотоядно хрустят хрящи, закаменевшие кости щелкают подобно кастаньетам в руках танцора. Меня подбрасывает, трясет и крутит точно ярморочную марионетку в руках безумного кукольника. Бездна с ее щупальцами и крыльями исчезает, но я знаю, она ждет...и потому за болью идет страх. Ужас подобный тому, что охватывает животных во время пожара.
     Я поднимаю голову и выблевываю на себя черную, горькую желчь. Сердце в груди выбивает крещендо, стараясь разворотить тонкую как древний пергамент грудь. Виски сжимает железный обруч — с такой силой, что глаза готовы вылезти из орбит и стечь по щекам кипящими струями. Из носа беспрестанно хлещет кровь. Она так горяча, что обжигает мне губы и подбородок. Ее терпкий соленый вкус заполняет рот, плавит язык и свинцовым потоком устремляется в гнилое нутро. Я без конца сплевываю. С губ слетают белесые черви, багровые сгустки, и тянутся нити желтой застойной слюны. И вот мой первый вдох! Смрадный, затхлый воздух наполняет легкие. Кашель складывает меня пополам, руки молотят по краям ложа. Воздух обращается раскаленным стержнем, жжет гортань, проникает в самые отдаленные закоулки изъеденного временем тела.
     Второй глоток был лучше. Делая осторожные вдохи, я скрипел пылью на останках зубов и мучительно пытался собраться с мыслями. Они ускользали от меня, путались, летели прочь словно испуганные громом птицы. Разве дряхлому осколку прошлого под силу за ними угнаться?
     Боль затаилась где-то внутри. Ее отупляющее присутствие, ноющее бдение слышно всегда. Этот коварный Зверь, уже всласть хлебнувший моей крови, просто выжидает, когда жертва двинется с места, и тогда нанесет удар. Выпустит длинные изогнутые когти, готовые резать, кромсать, калечить… Я пошевелился. Зверь ждал. Значит, нужно действовать, пока чудовище забавляется с добычей. Медленно я повернулся в саркофаге квантблока и, свесив ноги через борта, вывалился из него. Зверь прыгнул! Когти впились мне в живот, голову, глаза, достали до мозга, где принялись рвать истонченные сосуды. Я заорал. Крик пронесся по темным коридорам, откликаясь злорадным эхом. Я катался по холодному, влажному полу, натыкаясь плечами на сплетения проводов и острые штепселя квантблока. Зверь немного отступил. Дрожащей рукой я коснулся влаги, осевшей на капсуле, и, мыча от нетерпения, слизал с пальцев холодные капли. Горечь масла и эфира, но даже эта смесь стала редким подарком для глотки, отвыкшей от нежных прикосновений воды.
     Собравшись с силами, я встал на колени. Зверь разрешил, хоть и злобно ворчал в старых костях. Опираясь на склизкий бок капсулы, я едва смог подняться. Прислушался. Ворчание усилилось. В обвислые икры и бедра ткнулись игольчатые клыки, но они не спешили мучить дряхлую плоть.
     Я бросил беглый взгляд в изголовье квантблока. Энергия израсходована на 99,6%. Все стало понятно. Мои мысли разбегаются словно насекомые, но простые истины все же доходят до трухлявого мозга. Машина умерла от времени. Она постепенно отключала жизненно важные функции, хирела, теряла запас сил, а потом срыгнула меня, как отраву, предпочтя умереть в одиночестве. Ясно, почему я похож на ходячий скелет. Техника ограничила восстановительный функционал. Я презрительно сплюнул темной слизью. Машина лишь бездушное изобретение Мельциани, и ее поступок обусловлен программой, не более.
     На мой новорожденный взгляд в лаборатории было темно. Если не считать алых цифр квантблока да фейерверков искр, бивших у неисправной проводки, то я почти ничего не видел. На полу среди масляно блестевших, хаотично перевитых кабелей, бледно-голубым цветом люминесцировал зыбкий туман, липкий как поцелуй изменщицы.
     - Свет! -почти не слышно приказал я.
     - Повторите, - столь же тихо сказал металлический женский голос полудохлого ГлиПро.
     - Свет, — из груди выкашлялся не то рык, не то булькающий хрип. Глас древнего старца, место которому в забытой могиле.
     Мелкая голубая сеть опутала стены лаборатории. Отвыкшие от яркого света глаза инстинктивно скрылись за броней век, но силой воли я заставил себя смотреть. «И то, что Вечно умирает, и даже Смерть сама умрет»1, — пришли в голову строки из старинной книги. Время убило лабораторию Мельциани. Как же долго длился мой сон? Какие бездны времени я пересек, чтобы проснуться измученной развалиной, которая стенает во мраке среди обветшалых машин? А что стало с Азирионом, моим миром?
     Хромая и раскачиваясь будто пьяница, я подошел к запыленному базальтовому престолу, где когда-то давно творил Мельциани. С усилием опустил разбитое тело на пыльное сидение и вытер истрепанным рукавом подтекающую слюну. Кругом смерть. Командные панели мертвы. Мертвы магические глифы, мертвы эфирные леи. Изломанные стены, разбитая техника, хрустящие корочки оплавленного стекла, осколки камня и перекрученная вязь кабелей — вот и все, чем мне осталось править после возрождения. А может, гибель коснулась не только лаборатории? Может, вместе с ней в руинах лежит весь Азирион? Может, тьма окончательно поглотила его?
     Ответ получить можно. Медленно, стараясь не упасть, я прошел к единственному предмету, сохранившему жизнь в этом могильнике. На тонкой подставке стоял черный монолит, пронизанный сотней пульсирующих волнообразных линий, беспорядочно мерцавших на гладкой поверхности. Озябшие пальцы живого мертвеца коснулись одной из них, и та поблекла, утратила яркость, как если бы прикосновение выпило из линии жизнь. На вершине монолита покоилось мое главное сокровище. Видящий Кристалл. Объект.
     Подлый внутренний голос шептал: не трогай, ты слаб и измучен. Кристалл убьет тебя! Пусть так. Лучше гордо умереть, узнав правду, чем властвовать среди пыли и праха. Я осторожно коснулся изящных граней. Объект прыснул каскадом света, загудел, и я, более не сомневаясь, грубо обхватил его руками, уносясь в потоке быстро мелькающих видений. Тело мое вновь воспарило над Бездной.
     Уже через секунду контакта я с воплем выпустил окаянный камень, и, повалившись на пол, зарыдал, сломленный отчаянием. Все погибло. Все обратилось в пепел. Видящий Кристалл за доли секунды пронес меня над планетой, преодолевая время и пространство. Гордая держава исчезла, величественные города стерты с лица земли, баннеры и сигулы ввергнуты в пыль. Не горит более Пламя Духов. Великие крепости рухнули с небес, истлели любимые мной цветущие сады и рассыпались в прах кристальные башни. Пал, пал Исмаллат, великий грешник!2 Последний Оплот низвергнут, и даже наш враг обратился жалкой тенью былой мощи.
     Ответ сиянием сверхновой горел в воспаленном разуме. Мы сами виноваты. Глупая заносчивость и неуемная, бездумная тяга к знаниям погубила некогда процветавшую цивилизацию. В сумбуре воспоминаний я находил ответы и ужасался тому, как мы были слепы и надменны. Как жажда власти, гордость и самолюбие привели великий народ к краю гибели.
     Проклиная слабость, я кое-как поднялся. Негнущиеся ноги едва держали готовое рассыпаться тело. Сглатывая слезы, я вернулся в кресло. Энергии осталось совсем немного. У меня нет ассистентов, нет обезболивающих и стимуляторов. Со мной нет старого Мельциани, а с ним и надежды, но я должен провести Восстановление. Кресло слабо засветилось, подавая признаки жизни. Последний заряд либо убьет меня, либо частично омолодит. Снова будет боль, возможно, мой организм не выдержит и сдастся, обратившись холодной золой, но после того, что я увидел, гибель кажется избавлением. Я обязан восстановиться, должен выйти в этот проклятый самой вселенной мир и все вернуть. Не ведать мне покоя, покуда не будут исправлены злодеяния, совершенные мной и моей расой.
     Улыбка впервые коснулась моих губ. Страх покинул меня, рассеялся, как запах мертвечины после освежающей трамонтаны. Зажав невидимую в подлокотнике панель, я глубоко вздохнул:
     - Начать процедуру регенерации.
     Механический голос безразлично поинтересовался:
     - Подтвердить?
     Я чуть помедлил. Жаль в лаборатории не осталось зеркал — гримаса на моем лице наверняка способна устыдить и циркового паяца. «Ты должен!» — вскричал некто внутри меня. Сухие губы шепнули приказ:
     - Подтвердить.
     Тысячи игл пробили мое тело, электрический разряд сковал внутренности, и я полетел навстречу тьме. Снова…

ГЛАВА I. КОНТРАБАНДИСТ

     Каждый, кто по неразумению своему, или паче преднамеренному умыслу утаит или злонамеренно использует Святую Реликвию, будет приговорен к смерти лютой и проклято будет его имя, как на земле, так и у Небесного Престола.
     Вольфред из Таммельсдорфа. Кодекс Ордена Наследия. Часть 3, положение 13
     Остров Искупления, Хелигор, 134 год Эпохи Наследия
     Ленивая ночь опускалась на старый тракт. Подернутый дымкой алый закат покорно уступал место своей вечной сопернице. Угасающий огненный шар испуганно прятался за горизонт, неспособный противостоять наступлению тьмы. Черные тучи, гонимые холодным ветром, словно порванные знамена развевались в вышине, возвещая пришествие новой хозяйки. Тракт, грязным ручейком петлявший меж бескрайних чащоб, казался еще меньше в тенетах мрака. От непогод он давно превратился в кашу, сдобренную древесным сором. Мало кто отважится пуститься в странствие поздней осенью, когда та начинает чудить словно вредная старуха. Это ее повелением дороги превращаются в болота, отсыревший лес теряет последнюю листву, а увядающий мир накрывает мантия холодных дождей.
     И все же, в этот промозглый вечер по большаку ехал всадник. Закутавшись в теплый плащ с надвинутым капюшоном, он зябко ежился от сумеречной стужи. Лошадь его хрипела, с шумом выдыхая горячий воздух, и, казалось, вот-вот издохнет. Всадник был под стать своей кобыле. Плащ зиял прорехами, капюшон опален, лицо замотано окровавленными тряпками. Человек склонил голову от усталости, но дремать себе не позволял, изредка встряхиваясь всем телом. Дороги Края Теней пользовались дурной славой. Бродили в здешних лесах опасные твари, жаждущие горячей крови. Нередко возле тракта хоронились разбойничьи ватаги, готовые перерезать глотку неосторожному путешественнику. Купцы, наемники, вагабонды и пилигримы часто сбивались в большие караваны, но всадник не мог позволить себе ехать в компании. Слишком велик был риск. Слишком ценна и опасна его ноша. Оставалось только надеяться на удачу и молить всех известных богов о помощи.
     Где-то на болоте истошно завыла выпь. Лошадь в страхе всхрапнула и ускорила шаг, хлюпая по мерзлой грязи. Всадник крепко вцепился в рукоять меча. Может выпь, а, может, и что похуже. Валак их разберет.
     Ночь привычно накрыла мир черной пелериной. Луна размытым пятном выкатилась из клочковатых туч, пытаясь рассеять тьму холодным безжизненным светом. Мертвое око безучастно взирало на продрогшего человека, по плечам которого барабанил мелкий дождь, настырный как кредитор. Всадник чихнул и передернул плечами. Скорей, скорей, только б добраться! В душе теплилась надежда, что все засады остались позади, и Орден не успел добраться до здешних бургов.
     Вдали показались робкие огни. Форт Дитц стоял на приземистом холме, печально возвышаясь посреди молчаливых лесов. Толстые, бревенчатые стены, пристально смотрели на тракт узкими бойницами. Над массивными воротами, нахохлилась покосившаяся надвратная башня, украшенная свежими висельниками. Форт окружал широкий, заросший травой ров, подобный рваной ране на шее мертвеца, а обожженные колья клыками хищной твари торчали из земляной насыпи. Возле рва через каждые десять шагов горели факелы на длинных шестах. В землях, близких к Грани, огонь издавна почитали главным избавителем от демонов Тени.
     Широкие ворота давно затворили на ночь. Всадник приближался к ним, ерзая в седле от нетерпения. Проезжая через узкий мост, он увидел во рве искореженное тело. Несуразное, будто растянутое туловище, неестественно вытянутые конечности с острыми когтями, уродливая лягушачья харя, покрытая наростами. Мертвый некрофаг. В толстой, чешуйчатой коже застряли арбалетные болты, а из вспоротого брюха вывалились внутренности. Перекошенная морда чудовища застыла в яростном оскале, демонстрируя ряд острых, желтых зубов. Путник тихо выругался, отводя взгляд. Он не раз видел падальщиков в бойцовских ямах Муравейника. Жестокие, бешеные создания, сражавшиеся до последней капли крови.
     Уставшая лошадь остановилась напротив ворот. В тоскливой тишине звякнули колечки сбруи, когда животное мотнуло башкой. Меж острых зубцов стены всадник рассмотрел взволнованные лица дозорных. Встречая ночного гостя, солдаты ощетинились стрелами в ожидании приказа командира.
     — Стоять! — окликнули с башни. — Кто таков?
     — Путник, — прохрипел верховой.
     За воротами засмеялись.
     — Ясно, что путник, — над частоколом показалась непокрытая голова. — А позволь мне, убогонькому, полюбопытствовать, какого дьявола мы слоняемся в такую темень?
     — Еду от самого Саргоса, — отрывисто сообщил приезжий, — встретил какую-то сволочь, ну и задержался маленько.
     За воротами снова захохотали, на этот раз гораздо громче.
     — Цыть! — рявкнул сержант. — Ты, мил человек, забавен, что мочи нету. Задержался он, видите ли. Небось, встретил какое непотребство?
     Гость наклонил голову:
     — Не без этого.
     Сержант усмехнулся:
     — Похоже, с ребятами Лесовика повстречался, тут их территория. Странно, что ноги свои унес, и лошадку сберег.
     — Порубил я ребят этих.
     — Слыхали? А путник не так прост! Зарезал он братьев лесных. Детушек малых без еды оставил, изверг.
     — Кончай комедию, воин, — проговорил всадник, откидывая капюшон. — Устал я.
     — Еще и наглый, что твоя теща…
     Сержант осекся, увидев физиономию гостя. Лицо было наспех перевязано грязными тряпками. В прорехах виднелась сморщенная, обгоревшая кожа, влажно блестевшая сукровицей. На месте левого уха расплылось бурое пятно, под красными, слезящимися глазами, тенью залегли круги усталости. Светлые волосы раненого зияли подпалинами и свалялись от засохшей крови. Нетерпеливо стиснув губы, человек молча выжидал, пока караульный оценит его вид.
     — Помотало тебя, однако, — уже серьезным тоном заметил сержант. — Смотреть больно. Думается мне, приступим к делу, как говорила одна шлюха. Проезд — пять монет серебром. Без разницы какие, хошь рейнландские марки, хошь исхеймские обрезки, мне любые сгодятся — одно говно. Еще две монеты — право ночлега, и, — сержант задумчиво причмокнул, — лекарь тебе не повредит.
     — Слава Вознесенным! — выдохнул всадник. — Согласен, хоть и последнее забираете.
     — Да ладно, последнее. От Грани, — сержант показал на восток, — либо с грошами, либо вообще не возвращаются. Так что, не заливай. Но мы солдаты честные, берем только по чину положенное.
     Не удержавшись, сержант снова рассмеялся. Ворота форта натужено, со скрипом разошлись. Оттуда, бренча хауберками и айлетами3, выбежала пара солдат. Один держал в руке факел, другой выставил алебарду.
     — Ходи сюда! — заорал первый. — Мы тебе рожу поглядим и талисманом приложим — вдруг ты образина какая.
     — Да человек, я человек, — проворчал всадник.
     — А хер тебя знает, человек ты или нет, — усомнился с башни сержант. — Тут всякое бродит, попотчуем тебя орденским талисманом, там и поглядим.
     Солдаты с опаской подошли к верховому. Факельщик достал из сумки потертого вида бляху с выгравированной петлей бесконечности. Символ Ордена Наследия. Всадник скривил губы:
     — Сержант, а если я чудище какое, не жалко тебе своих парней?
     — Страсть как хорошо спросил, — осклабился тот в довольной улыбке. — Не жалко, мил человек. Им и себя-то давно не жалко. Поживи в таком говне, тебе вообще на все насрать будет. Тут редко кто своей смертью помирает, так что без разницы, днем раньше или днем позже.
     — Фатализм, — усмехнулся всадник, тут же ойкнув от боли.
     — Уж не знаю я такого — изма, образованный ты наш, но ежели оборотишься ты в какое гадство, мы тебя в раз угостим заговоренными стрелами.
     Солдат с факелом поднес к всаднику орденский талисман. Руки бойца дрожали, на худощавом лице застыла комичная решимость. Коснувшись всадника бляхой, проверяющий отскочил, выставив перед собой алебарду. Ожидаемых метаморфоз не случилось, и солдаты расслабились. Ни тебе сбросившего личину оборотня, ни демона в сполохах пламени. Только замученный дорогой и невзгодами человек, сгорбившийся в седле.
     — Отлично, — весело сказал сержант, — заезжай на огонек.
     Всадник проехал в крепость. Над ним медленно покачивались на ветру висельники, поблескивая черными, сморщенными пятками.
     По ту сторону врат ждал ухмыляющийся сержант. С худого обветренного лица глядели хитрые змеиные глаза. Губы кривились в дерзкой улыбке, обнажив крепкие, ровные зубы. Сержант держал руку на поясе, поближе к мечу. Ему не стоялось на месте, и он возбужденно переступал с ноги на ногу. Тихо позвякивала двойная кольчуга, поверх которой был надет протёртый ваффенрок4 с неразличимым от времени гербом. Отсутствие шлема на голове воин компенсировал выцветшим красным платком.
     — Сержант великой армии его светлости Огюста фон Левенгаута, Рольф, — ерничая, представился сержант. — Да сожрет его светлость язва моровая.
     Всадник склонил голову:
     — Вернер Ланге из Гвингаэля. Поверенный на службе торгового дома «Шулер и сыновья».
     — Надо же! — воскликнул Рольф. — Какие люди! Даже в нашем афедроне5 известно имя столь важных негоциантов. Далеко забрались, почтенный. Небось, к трапперам ехали с тайной миссией?
     — Да не особо тайной. — Вернер спешился и бросил поводья ближайшему солдату. — Ездил налаживать связь с резчиками. Больно хорошо их амулеты поддерживают мужскую силу. Для богатых господ — самый товарец.
     Рольф усмехнулся:
     — Слыхал. У нашего барона имеется такая штука. Как взбрыкнет его светлости с бабами погулять, сразу за талисман свой хватается. Потом сладу от него нету. Трахает все, что движется. — Рольф сделал несколько красноречивых движений тазом. — После, правда, неделю лежит в лежку, самогоном отпаивается, больно амулет этот силу выпивает человеческую.
     Вернер попытался улыбнуться, но резкая боль превратила улыбку в кривляние:
     — Что есть, то есть. Амулеты опасны. Но потерять способность к утехам для многих куда страшней.
     — И то верно. Прибыльное дело у вас намечается.
     — Изрядно. — Вернер выставил ладонь, как бы пресекая дальнейшие расспросы. — Почтенный Рольф, Вы обещали мне лекаря, кров…
     — Да, — вспомнил сержант, — совсем заболтался. Пройдемте, почтенный. Все сейчас будет. И за лошадку, прошу прощения, не бздите. Накормим-напоим, и спать уложим. Флом ей еще и колыбельную исполнит, что твой менестрель. Правда, Флом? — Рольф грозно зыркнул на одного из солдат.
     — Не извольте сомневаться, — заверил тот.
     — Смотри у меня. Кстати, — Рольф понизил голос, — почтенный Вернер, ежели Вы мне заплатите еще десять серебряников, я как честный человек поделюсь с вами сведениями, не безынтересными для торгового дома «Шулер и сыновья» … — сержант выдержал паузу, — и лично вам. Еще два начисто отобьют у меня желание задавать каверзные вопросы, на которые у Вас вряд ли будут ответы.
     На губах Рольфа играла озорная улыбка. Поверенный устало кивнул:
     — Согласен.
     — Вот и славно. — Рольф протянул руку в перчатке, и Вернер с готовностью пожал ее.
     — Неплохо бы увидеть гроши. — напомнил ушлый сержант.
     Рассчитавшись, они направились внутрь крепости. На тесном, грязном пятаке двора уместился постоялый двор с пристроенной конюшней, торговая лавка, россыпь неказистых хибар, хлев. Из кузницы доносился звонкий стук молота. Навстречу Вернеру попались две гарнизонные шлюхи, искавшие запоздалого клиента. Увернувшись от страшных, как чума, девок, Вернер и сержант подошли к трактиру. Убогий, на ладан дышащий двухэтажный сруб, словно усталый странник, приютился под облезлыми ветвями старого клена. Над крытой дранкой крышей чадила скособоченная труба. Слюдяные стекла были загажены многолетней жирной патиной. Рольф с почти изящным поклоном отворил расшатанную дверь:
     — Просим внутрь, господин усталый путник, располагайтесь. За лекарем пошлю сей же час.
     Склонив голову, чтобы не удариться о притолку, Вернер вошел в сумрачную залу, кое-как освещенную сальными свечками. Несмотря на поздний час, тут было весьма оживленно. За грязными, криво смастыренными столами, разместились постояльцы. Ланге прикинул: пара солдат, четверо мордоворотов донельзя преступного вида, группа купцов с охраной и один холеного вида южанин. Единственный эркер занял крупный, бородатый мужчина, задумчиво куривший трубку, а к его столу был прислонен жуткого вида бастардный меч. Знатная компания. Как раз для представителя торгового дома «Шулер и сыновья». Вернер глянул на трактирщика. Худ, печален, грязен, не в пример его толстопузым коллегам из более благополучных мест.
     В зале было дымно и душно, как в коптильне. Воняло прогорклым жиром, застарелым потом и непонятной, но явно алкогольной жидкостью. Табачный смог висел сизой, едкой простыней, отчего у поверенного заслезились глаза. Беспрестанно смаргивая, Вернер подошел к потемневшей от времени стойке:
     — Налей виски.
     Трактирщик мотнул головой:
     — Виски нет.
     — Тогда пива.
     — И пива нет.
     Вернер потрогал повязку на лице:
     — А что есть?
     — Бодяга.
     — Просвети.
     — Свое все вышло, а привоза давно не было. Сделали попроще. Смешали, что осталось, и разлили по бочкам. Виски, пиво, вино…
     — Бодяга, короче. — закончил за трактирщика Вернер.
     — Она самая.
     — Налей кружку.
     — Вы, главное, это говно не нюхайте, — посоветовал трактирщик, вытирая руки засаленной тряпкой.
     — Без тебя разберусь.
     Корчмарь налил бодягу в толстобортую глиняную кружку с множеством сколов. Аромат впечатлял.
     — А ты там онучи свои, часом, не споласкивал? — поинтересовался Вернер.
     — Клянусь вам могилой давно усопшей жены, только исподнее состирнул. — пошутил корчмарь, смахивая со стойки мутные капли.
     — Значит, не отравлюсь.
     Вернер выпил. Хозяин явно не врал про онучи. Дрянь страшная, но в желудке сразу потеплело. Сойдет. На безбабье и рыбу раком, как говаривал один знакомый Ланге. Поверенный устроился за свободным столом. Под его скромным весом колченогий табурет издал жалостливый стон. Брезгливо скинув со стола куриные объедки и разогнав вертлявых тараканов, Вернер поставил кружку и сомкнул веки, пытаясь удержать внутри хмельное. Дрянное пойло вызвало икоту, надеясь выбраться наружу.
     Голова поплыла. Духота, вонь и бодяга лишили его остатков сил. Уткнувшись локтями в стол, Вернер прижал к ноющему лицу изрезанные ладони. Где Рольф с его чертовым лекарем? Медлительность сержанта тревожила поверенного. Была некая странность в повадках этой гарнизонной крысы. Вернер нутром чуял, что упустил важную деталь. И вообще, как-то слишком живо впустили его стражники, и чрезмерно хорошо к нему отнеслись. В конце концов, наемник на службе торгового дома не бог весть какая важная птица, чтобы перед ним расшаркиваться. У гильдейских посланцев денюжка, конечно, водилась, но они не дворяне и не священники. Вернер отхлебнул бодяги. В затуманенном мозгу крутилась назойливая мысль о засаде, пусть Старик и уверял, что все в ажуре. И по-прежнему не давал покоя сержант Рольф, этакий образец добродушия и услужливости.
     Стараясь не привлекать внимание, Вернер оглядел постояльцев. Смуглого истфалийца он отбросил сразу. Судя по надменному взгляду и породистому лицу, тот был из дворянчиков и ненавидел это место еще больше поверенного. Сидевшие неподалеку от него мордовороты тоже не вызывали сомнений. Слишком много шрамов и татуировок на руках, а в кружках пахучей бодяги. Не похожи они на ищеек Ордена. Смачно кушают свое пойло да травят байки. Купцов и их охранников, пьянствовавших возле камина, уличить в подлости было еще сложней. Их заботили стучавшие по столу кости, а не заезжие полуночники.
     Ланге с усилием проглотил обжигающую жидкость; шумно рыгнув, мельком глянул на вояку в эркере. Окутанный дымом странник, казалось, заснул с трубкой в зубах. Отвратная физия, — подумал Вернер, натягивая капюшон до самого носа. Морда хуже, чем у любого варнака. Лицо посечено шрамами, на правом глазу бельмо, жесткая борода с проседью давно не стрижена. На шее повязан черный платок. Темная стеганка и кожаные штаны незнакомца носили следы долгих походов. Похож на траппера или «изгоя». Есть в его фигуре нечто не совсем здоровое, свойственное выходцам из Убежища. Поморщившись, Вернер поймал себя на мысли, что уже где-то видел уродливого воина.
     Поверенный выдохнул. Из подозреваемых оставалась только пара солдат, но их, не задумываясь, можно скидывать со счетов. Пьяные в стельку, они из последних сил требовали хмельное, оглашая зал маловразумительным блеянием. Сцепив зубы, корчмарь исполнил заказ, покачивая лысеющей головой.
     — А вот и я! — крикнул сержант, заваливаясь в трактир. Лекаря с ним не было. — В говно наш эскулап, — пояснил он, — лежит, сука, обоссаный, в свинарнике. Слюни пускает да попердывает. Я сказал парням искупать его, привести, так сказать, в сознание, да опохмел налить, глядишь, отойдет. Нет, во гусь, мать его ети!
     Продолжая пересыпать речь ругательствами, Рольф уселся напротив Вернера, угодив локтем в жирную лужицу.
     — Давайте выпьем, уважаемый? Мне такую же, — бросил сержант трактирщику. Вернер снова коснулся тряпок на лице. Рольф понимающе закивал:
     — Болит? Лихо Вас отделали. Зверье, как есть, никакого слада. Говорил наш комендант его светлости Толстой Жопе, давай, мол, перевешаем сукиных детей, так он, стерво такое, кобенится. Говорит, не мешают они ему.
     — Конечно, не мешают. Наверняка этот Ваш Лесовик отстегивает его светлости некий процент с добычи.
     Смутившись, Рольф почесал затылок:
     — Верно оно. Процент там не процент, но подогревает знатно. И хоть бы нам чего заслал, сученок! Смотрю на него и прям хочется кишки евоные на кулак намотать. Говорил я коменданту, давай заколем борова да дернем на восток. Один хрен терять нечего.
     — Вернулись бы на запад, — подсказал Вернер.
     Рольф подавился напитком.
     — В Рейнланд что ль? Да там меня первым делом вздернут. Или того хуже, попаду в руки молодчиков Зигфрида фон Люнганена, так они мне быстро кол наполируют.
     — Ты умудрился отличиться в Шварцбурге?
     — Угу, — подтвердил сержант и мечтательно улыбнулся. — Рядом с самым, что ни на есть, сука, Черным замком. Решили мы с ребятами провернуть одно дело, которое по недоразумению называют грабежом. Значится, все чин-чинарем, засада на дороге, все дела. Тормознули повозку одного дворяшки положили кнехтов евоных, приготовились, понимаешь, изъять безделушки, так тут на тебе, в повозке этой бабель оказалась…
     — Снасиловали?
     Рольф сложил руки на груди в молитвенном жесте:
     — Видят Вознесенные, я не хотел. Но ребята решили разложить дамочку, мол, де пускай бабенка познает корня мужеска, не то что у аристохратов. В процессе спознания бабенка и не выдержала.
     — Выдержала или нет, все равно Вам вилы, — подытожил исповедь Вернер. — Грабеж, смертоубийство, еще и изнасилование особы дворянского рода. Ландграф бы лично Вам кол выстругал.
     — Ага, и сам насадил, как пить дать, — закивал Рольф. — Нету мне хода в Рейнланд.
     — Мехтия?
     — В жопу этих «носатых», — отверг предложение сержант. — Там тоже нет продыху свободному люду. Законы, дворяне, святоши, Орден этот сраный.
     — Сраный не сраный, а талисманами его пользуетесь, — заметил поверенный, прикладываясь к кружке.
     — Есть такое. А куда деваться, если петельщики поднаторели в борьбе со всяким дерьмом?
     Вернер потерял интерес к разговору. Алкоголь благотворно подействовал на него, скрадывая мучительную боль от ран. Видимо, виски в этой бодяги главенствовали над всем остальным. Пока голова окончательно не разомлела, Вернеру стоило поторопить словоохотливого вояку.
     — Ты, кажется, хотел поделиться какой-то информацией?
     — Сведениями, — веско поправил малограмотный собеседник.
     — Выкладывай.
     — Денежка счет любит, — улыбнулся Рольф. Вернер пошарил в недрах плаща. Вслепую отсчитав двенадцать монет, он выложил их на стол перед сержантом.
     — Ближе к делу, как говорила твоя шлюха.
     Рольф сгреб монеты в кучу и со скучающим видом убрал в кошель. Наклонившись поближе к поверенному, он зашептал, обдав Вернера чесночным перегаром:
     — Послание от братства: на тракте, близ «Полотков», застава Ордена. Сотня рыцарей, двадцать инквизиторов из бригады «Молот» и один экзорцист. Командует лично командор Лукан.
     — Кот, — прошептал Вернер.
     — Он самый. Короче, здесь у Вас последний приют, мой дорогой поверенный торгового дома, а дальше на северную тропу, лесами уходить. И срать на всяких тварей. Лучше они, чем Орден.
     Вернер вытащил еще одну монету.
     — Сделай так, чтоб лекарь очнулся побыстрей.
     — Сей момент, — и Рольф моментально испарился.
     Поверенный торгового дома «Шулер и сыновья» допивал свою выпивку.
***
     Веки Вернера подрагивали в темноте как крылья беспокойного насекомого. Легкая полудрема стала единственной роскошью, которую он мог себе позволить. Крепко сжимая рукоять кинжала, поверенный слушал колыбельную ветра за окном и рокочущий храп постояльца из соседней комнаты. Вернеру безумно хотелось уснуть по-настоящему, но он боялся, что его могут застать врасплох. Предупреждение говорливого сержанта пришлось кстати, но не стоит сбрасывать со счетов возможность засады. Орден собаку съел на хитрых подставах, и немало товарищей Ланге сложили голову, потеряв бдительность.
     В небе тускло отсвечивал сырный круг луны. Вечно насупленные тучи разошлись, что сулило Вернеру дальнейшее путешествие в относительной сухости и, каком-никаком, комфорте. Раны слегка ныли, но терпимо, тем самым внушая надежду на отсутствие заражения. Местный лекарь оказался вполне себе заботливым коновалом. Он смазал ожоги мазью, зашил крупные порезы и перебинтовал чистой тканью пострадавшее лицо. Руки старого целителя потряхивало с перепоя, но дело свое он знал хорошо.
     Поверенный бесшумно опустил гудящие ноги на заляпанный пол. Перед сном он забыл проверить сохранность ноши. Досадная ошибка. Развязав мешок с поклажей, он опустил руку на самое дно. Пошарив там, Вернер извлек серую тряпицу с плотно завернутым предметом. Неверными от волнения руками, Ланге развернул грязную ткань. Перед ним лежал многогранный кристалл размером с ладонь. Он радужно пульсировал, освещая комнату ярморочным многоцветьем. Рука поверенного дрогнула. На его ладони покоился Артефакт Вознесенных. Вещественное доказательство существования богов.
     Вернер немного знал об артефактах. По всему миру их насчитывалось едва ли пара тысяч, и большая часть находилась в руках Ордена Наследия. Артефакты заметно различались — были среди них мечи, пистолеты, странные подвески и даже предметы обихода, но попадались и другие, вовсе ни на что не похожие. Некоторые диковинки несли смерть неосторожным владельцам, другие, напротив, верно служили, ежели хозяева смогли разобраться с их сложным устройством. Орден Наследия внимательно следил за добычей артефактов, карая их сокрытие лютой смертью. Ордену было плевать кто ты — серв, рыцарь или герцог. Если ты нашел святыню Вознесенных и не сообщил об этом, тебя ждал скорый и неумолимый суд. По сути, в руках Вернера лежал апробированный смертный приговор. Еще хуже было то, что за этим кристаллом Орден охотился чересчур рьяно. Вернер избежал двух засад, еле выбрался из третьей, и имел за плечами нешуточную погоню. Орден не прощает такой удачи. Передав контрабанду старейшине, ему стоило бежать как можно дальше, куда-нибудь на границу Великих Пустошей, затаиться там, и надеяться, что Орден его не вычислит. Конечно, денег, полученных с аванса, ему хватит на долгое время, а с полной суммой он сможет позволить себе купить поместье и даже дворянство. Можно будет забыть о рискованных операциях, убийствах и вымогательстве. Начать жизнь с чистого листа, с семьей, вдали от суеты.
     Кристалл призывно переливался в руках контрабандиста. Вернеру до дрожи хотелось понять его природу и возможности, но проклятый артефакт не желал идти навстречу, оставаясь загадкой. Подумать только: ему самое малое пять тысячелетий, но время будто забыло о существовании кристалла. И вправду, Вознесенные были божественного происхождения, коли их дары смогли так долго сохраниться.
     Выросший в благочестивой, купеческой семье Вернер отлично помнил имена и деяния Вознесенных. Анейрин Светоносный, Беруин Мудрый, Эмунт Защитник, Кадарн Меченосец, Ниа Белая Дева, Тегуин Неудержимая, Ануэн Огненная, Дивналлт Справедливый и Валак Отверженный. Существа, ушедшие за облака пять тысяч лет назад, оградили людской род от неминуемой гибели и оставили в дар ценные артефакты. Кто знает, возможно, божество касалось этого кристалла своей сияющей дланью? Вернеру хотелось бросить его и в страхе кинуться бежать. Как смеет он осквернять божественное грязной, материальной плотью?! Возможно, Орден прав, и ему не следовало ввязываться в дела, находившиеся за гранью людского понимания. Заказчик предложил воистину королевскую сумму, но стоит ли она искупления грехов и спокойного посмертия?
     Контрабандист внутренне содрогнулся. Возможно, Книга Начал права, и он обрек себя на вечные муки? Лидеры его братства отрицали учение Церкви Вознесения и тесно сотрудничали с Алыми Колпаками, но Вернер не разделял их взглядов. Тщательно оберегаемый огонек веры еще теплился в душе поверенного, ведь он сам видел в действии святые реликвии, их мощь. Кто, как не боги, могли создать подобное чудо? Прекрасное и смертоносное.
     Вернер нехотя отвернулся от кристалла. Сердце испуганным оленем трепетало в груди. Аккуратными движениями он завернул артефакт в потрепанную ткань. Забудь о нем, —шепнул себе Ланге. — Это сокровище не про твою честь.
     Контрабандист спрятал реликвию в мешок. Пока он устраивался на твердой, пахнущей клопами постели, в дверь тихо постучали. Чертыхнувшись, поверенный спросил:
     — Кто?
     — Это Рольф. Почтенный, скверные новости.
     Выругавшись, Вернер открыл дверь, предательски заскрипевшую в ночной тишине.
     — Что случилось?
     Рольф практически вломился в комнату. Лицо сержанта застыло в беспокойном выражении, на голове вместо платка надет айзенхут6, а правая рука покоилась на рукояти меча.
     — Скорее, любезный поверенный. Вернулся комендант, с ним люди Ордена.
     Внутренности Вернера свернулись холодным комком.
     — Сколько их?
     — Человек двадцать.
     — Плохо. У Вас тут есть запасной выход?
     — Есть калитка у западных ворот. Не ссыте, добропочтенный Вернер, я Вас проведу. Не бесплатно, конечно же.
     Поверенный застегнул пояс с ножнами. Спешно набросив плащ, закинул на плечо потрепанный дорожный мешок. Немного подумав, Вернер передал сержанту тихо звякнувший кошель:
     — Лошадь?
     Рольф улыбнулся, продемонстрировав белые, крепкие зубы:
     — Отдал приказ седлать перед тем, как заявиться к вам. Будет ждать у калитки.
     Ланге прищурился:
     — Предусмотрительный ты.
     — Мне за это хорошо заплатили.
     — Старик?
     Сержант подмигнул:
     — Он был юн и пах маргаритками. Идемте, или Вы мечтаете пообжиматься со святошами?
     Они вышли из комнаты и направились к лестнице. В тишине стенали половицы, разбуженные сапогами людей. Рольф вгляделся во мрак, затем поманил рукой.
     В общем зале было тихо. В этот предрассветный час угомонились даже самые стойкие пьяницы. Смердело свежей блевотиной. Возле проломленной у основания стойки уютно заснул в луже собственной мочи купеческий охранник. Где-то в подполе отчаянно заскреблись мыши.
     Сержант подошел к выходу и приоткрыл дверь. Выглянув, он ухмыльнулся:
     — Они еще у ворот копаются. Проскочим.
     Выйдя из таверны, Рольф с напускным безразличием огляделся. У восточных ворот громко переговаривались вооруженные люди. Один из них держал в руках алый штандарт Ордена — петля бесконечности отливала золотом в ярком свете факелов. Воронье слетелось на пир.
     — Двигай, почтенный, — шепнул Рольф.
     Вернер пошел вслед за сержантом, то и дело оглядываясь. Рыцари Ордена похоже не подозревали, какая рыба от них уходит. Особо не таясь, беглецы шли мимо ветхих домишек, делая вид, будто они здесь хозяева. Никто даже не посмотрел в их сторону. Ну, идет куда-то сержант с приезжим, да и черт с ними. Подойдя к частоколу, Рольф указал на едва заметную в темноте дверь.
     — Вот так и уйдете.
     Вставив два пальца в рот, сержант негромко свистнул. Из-за кособокого барака вышел Флом с лошадью Вернера. Гнедая выглядела куда лучше, чем при въезде в гостеприимный форт. Узнав хозяина, она негромко и радостно заржала.
     — Какое трогательное воссоединение, — пошутил сержант, хлюпнув носом. — А теперь езжайте отседова поскорей.
     Взяв в руки поводья, Вернер Ланге благодарно кивнул Флому. Погладив возбужденное животное, он вывел лошадь через тесную калитку. Холодный ветер ударил в лицо, принеся с собой ароматы хвои и вонь ближайшего болота.
     — Удачного пути, поверенный, — попрощался Рольф. — Помни о засаде.
     — Спасибо, сержант, не думал встретить здесь союзника.
     — Я не союзник. Мне заплатили. Бывай.
     Контрабандист дал лошади шенкелей и растворился во тьме.
***
     Последовав совету Рольфа, Вернер торопливо съехал с тракта. Отдохнувшая лошадь бодро пересекла опушку, заросшую черемухой, бузиной и пожухлыми лапами папоротника. Лесную тишь нарушило басовитое уханье совы. Пахло сыростью, мхом и древесной смолой. Когда над головой сомкнулись редеющие кроны, Вернер заприметил едва различимую тропу. Возможно, он сможет миновать засаду и выйдет, наконец, к «Полоткам» — постоялому двору, где ожидают люди Старика. Они помогут ему добраться до Вальдштадта, он заберет свои деньги и направится к границе с Ковенантом. Подальше от Ордена и его инквизиторов.
     Сова умолкла. Послышался отдаленный шум крыльев. Над лесом зависла тягостная тишина. Вернер прильнул к шее животного — поверенному казалось, что за ним наблюдают. Он часто озирался, всматриваясь во мрак, но лес был спокоен и недвижим. Его обитатели затаились, спеша избежать встречи с человеком. Лошадь шла ходко, тропа была на удивление удобной. Только вековые сосны нависали над всадником, да разросшийся колючий кустарник норовил порвать и без того потрепанную одежду.
     Миновав неглубокий ручей, Вернер почти успокоился. Пока никаких следов погони. Вряд ли у братьев Ордена, есть следопыты, столь бесшумно передвигающиеся по лесу, что он не заметил их приближения. Не мелькнет отблеск факела, не хрустнет сломанная впопыхах ветка. Лес будто вымер, и это настораживало….
     Свист тетивы. Стрела вонзилась в глаз лошади. На последнем издыхании, мучительно заржав, она взбрыкнула, и Вернер вылетел из седла. Он пребольно ударился затылком о землю, но тут же вскочил, выхватив из ножен меч. Вторая стрела мелькнула в темноте, воткнувшись в легкое наемника со сладострастным причмокиванием. Ткань куртки сразу же намокла. Боль жаркими волнами расходилась от легкого, туманя сознание. — Это конец, — мелькнуло у Вернера в голове. Ловушка. Сержант обманул его как последнего простачка. Тяжелый арбалетный болт впился в голень, и контрабандист рухнул рядом с бьющейся в агонии лошадью. Ругаясь сквозь зубы, Ланге попытался отползти в ближайшие заросли лещины, загребая руками сырую листву. Легкое и голень горели огнем. Вокруг шумели голоса. Послышался грохот копыт.
     — Живым брать ублюдка, — раздался чей-то приказ.
     Отступать было некуда. Из-за деревьев выходили люди. В свете мелькавших огней зловеще переливался символ ордена, вышитый на красных сюрко рыцарей.
     Вернер закрыл глаза, чувствуя, как силы покидают его. Он так мало отдохнул, так мало спал, а теперь еще и серьезно ранен. Схватившись за древко, Вернер с усилием обломал его у наконечника. К нарастающей боли прибавилось чувство стыда за собственную доверчивость. Так глупо попасться! Что ж, пропали сладкие мечты о мехтианских балах. Если только он не пойдет на риск ради них. Возможно, смертельный. Рука поверенного метнулась к кошелю.
     Воины Ордена окружили раненого, нацелив на него арбалеты. Они медленно сжимали кольцо, опасаясь какого-нибудь фокуса со стороны контрабандиста. Круг рыцарей разорвал высокий господин, сжимавший в руке меч. Вернер дернулся как от удара:
     — Рольф.
     — Разрешите представиться, почтенный Вернер, командор Лукан к Вашим услугам.
     Лже-сержант разительно преобразился. Поверх старой кольчуги — ребристый панцирь, на плечах тяжелый алый герренмантель7. Даже лицо его изменилось. Пропало туповатое солдафонское выражение, в глазах отражалась сталь. Он тепло улыбнулся контрабандисту, обнажив белые, ровные зубы. И как он сразу не сообразил? Зубы. Белые и целые. Какой сержант отдаленного гарнизона мог похвастаться таким набором? Вернер проклял себя за невнимательность.
     — Берегите дыхание, почтенный, — успокоил его командор. — Попались так попались, чего уж там.
     — К чему это представление? — на губах Вернера выступила кровь.
     — Меня же не зря прозвали Котом, милейший. С вами играли как с амбарной мышью. И оцените, как легко мне удалось сбить Вас с пути, напугав заставой инквизиторов. К тому же, не очень-то мне хотелось устраивать драку в стенах крепости. Я знаю, на что Вы способны. От Ваших поспешных действий могли пострадать люди. Это неприемлемо.
     Вернер попытался сесть, но жгучая боль в груди уложила его обратно. Точно, конец.
     — Надо отдать тебе должное, играешь ты убедительно. Комедиант от бога.
     — Предпочитаю трагедии, — поправил командор. — Вот, например, Ваша. Ловкий агент братства, профессиональный убийца и вор. Получив заказ от неизвестного, идет против Ордена и самого здравого смысла. Неужели Вы думали уйти от нас? С подобным артефактом? Не смешите меня. Я прекрасно понимаю, Вас заманили большими деньгами, да и устав братства не располагает к отказу от задания, но неужели так трудно подумать головой? Зачем мочиться против ветра?
     Лукан склонился над распростертым контрабандистом.
     — Я подарю Вам легкую смерть. Кто бы что не говорил, братья Ордена не садисты. Вы заблудшая овца и мне как пастырю жаль Вас. Поэтому никаких костров и распятий. Только честная сталь. Право, мне очень жаль. С Вашими талантами, Вы бы легко нашли место среди нас.
     Вернер чувствовал, как по спине струится холодный пот. Грудь разрывало от боли и жара. Во рту стоял горький кровавый привкус, а воздух с булькающим свистом вырывался из горла.
     — Победили? — просипел контрабандист, через силу улыбаясь.
     — Думаю да, — ответил командор, кивая, — если, конечно, у Вас нет с собой волшебной феи, исполняющей желания.
     — Нет. Есть это…
     Ланге вытянул руку. На влажной от пота ладони покоился мерцающий красными огнями шар. Лукан вскочил, в его глазах читалось неподдельное удивление.
     — Все назад, у него сфера! — закричал командор.
     Прошептав несколько слов, Вернер сжал шар в руке. Раздался громкий хлопок, и окружавшие его солдаты рухнули наземь, сотрясаясь в глубоком припадке. Лукан повалился рядом, на губах командора выступила пена, в затуманенном взгляде застыли недоумение и ярость.
     Контрабандист чувствовал, как в голове лопались сосуды, из носа водопадом хлынула кровь. Сердце рвалось из груди. Плохо, очень плохо. Возможно, заклятье его добьет, но из засады он, почитай, вырвался.
     Тяжело дыша и постоянно отхаркиваясь багровой слюной, Вернер насилу смог подняться. Теперь бежать. Воины Ордена не скоро очнутся, на час форы он вполне может рассчитывать. Жаль лошадь убили, суки. Сняв с трупа животного свой мешок, Ланге похромал в чащу леса. Идти вперед, путать следы, забыть о боли. Чем дальше он уйдет, тем лучше.
***
     Злосчастная ночь близилась к концу. Колючие звезды поблекли, коротая последние минуты своего владычества. Полная луна готовилась завершить дозор, неумолимо клонясь к земле. На востоке разгоралась трусливая заря, пока еще сокрытая густым лесом. Меж деревьев сгустились первые взвеси зыбкого, утреннего тумана, готового утопить древних титанов в белесой дымке.
     На небольшой лесной поляне, заросшей вялой, осенней травой, разбил лагерь странник. Широкоплечий, жесткий как кнут человек, устроился под разлапистой елью. Он грелся у костра, над которым закипал котелок с неаппетитного вида кореньями. Сидя на поваленном стволе, мужчина спокойно правил клинок, со знанием дела проводя оселком по лезвию, изредка отвлекаясь на осмотр своей работы. Поверенный Вернер без труда бы опознал в нем одного из посетителей трактира. Мрачного, бельмастого воина с бастардным мечом. В его волосах было больше пепла, чем угля, морщины затейливой вязью опутывали глаза и лоб, правую щеку пересекало несколько уродливых шрамов. У ног одноглазого лежали истертые кожаные ножны и кремниевый пистолет — одна из последних новинок военного гения Праудланда.
     Где-то в глубине леса пронзительно и тревожно заклекотала ночная птица. Человек бросил настороженный взгляд на край поляны. В этих лесах могло произойти что угодно. Возможно, любители чужого добра вспугнули птаху, а, может, и кое-кто похуже. Или кое-что…
     Воин не боялся тварей Тени. По крайней мере, низшего порядка. Вокруг лагеря было очерчено кольцо из колдовского порошка, укрепленное наговором. Что до хищного зверья и разбойников, то для них у путника были клинок, пистолет и пара занятных сюрпризов.
     Поглядывая во мрак негостеприимной чащобы, человек отложил меч, и осторожно снял с огня котелок. Перелив отвар в облезлую деревянную кружку, он сделал небольшой глоток. Горячий напиток благодатным пламенем разлился по телу, отгоняя утренний озноб.
     Послышалось тревожное ржание. С нескрываемым сожалением человек посмотрел на коня, дремлющего у края опушки. Дыхание гнедого было нездоровым, хриплым. Шерсть зияла подпалинами, правый глаз гноился. Он почти ничего не ел. Тут не требовался святой Аберин Пророк, готовый разродится предсказанием. Бедный конь доживал последние дни.
     Человек удрученно покачал головой. Наездник и его животное не мало пережили вместе. Жаркие погони, кровавые сражения, засады, клыки и когти чудовищ, ярость стихий… казалось нет такой передряги, в которой они бы не побывали.
     — Держись Гром, — прошептал бельмастый, — осталось немного потерпеть. Скоро ты отдохнешь.
     Он понимал, что отдых у верного коня будет последним, а перед ним встанет куда более трудная задача. До цивилизованных и относительно безопасных мест оставалось дней пять пути верхом. Без лошади — дюжина. С учетом всех неприятностей, наверняка поджидающих на пути, добраться в целости и сохранности до Гранцдорфа будет непросто. Конечно, маршрут путешественнику был знаком. За последние годы он совершил достаточно поездок от границ Рейнланда до самой Грани Теней. Знал схроны и безопасные места для ночевки. Его привечали в паре деревень, знали на постоялых дворах и в баронских фортах. Но с каждым годом путь становился труднее. Дыхание Тени калечило, коверкало и разрушало и без того худые земли, обращая их в нечто малопригодное для жизни. Хуже того, Тень выкидывала странные штуки с пространством. Пропадали знакомые дороги и тропы. Целые деревни будто растворялись в воздухе, чтобы потом обнаружиться в сотнях миль от изначального положения. Позднее жители переместившихся деревень никак не могли объяснить толком, как это произошло. Иные села и вовсе нигде не объявлялись, исчезнув, словно дурной сон.
     С временем Тень вытворяла не менее занятные штуки. Бельмастый воин испытал ее нечестивые игрища на собственной шкуре. Как-то раз он возвращался с богатым грузом от Грани в обществе трапперов и купцов. Они ехали на большую ярмарку, затеянную местным бароном. Путь каравана пролегал через Жабьи болота по длинной извилистой гати. Однажды ранним вечером налетела странная гроза. Небо рвали голубые молнии; вода, изблеванная небом, стала ядовитой. Закутавшись в толстые кожаные плащи и накрыв попонами лошадей, люди продолжили свой скорбный путь сквозь бушующую стихию. Ураган закончился также внезапно, как и начался. Тучи рассеялись, а натерпевшиеся страху путники увидели первые рассветные лучи. Все бы хорошо, да проклятая гроза длилась не более часа. Загадочным образом купеческий обоз сдвинулся во времени на целую ночь вперед.
     Пять лет минуло с тех пор, как бельмастый впервые добрался до Края Теней. Он долгое время работал траппером и выходил за Грань. После десятка вылазок он решил податься в наемники, всерьез опасаясь за свой рассудок. На этой стороне хватало всякого дерьма, но ужас, таящийся за Гранью, трудно описать словами.
     Будучи наемником, воин немало послужил вольным баронам, лидерам изгоев и главарям банд. Не гнушался любых заданий. Сопровождение грузов, заказные убийства, участие в местечковых войнах. Ему говорили вешать — он вешал. Требовали жечь и калечить — он выполнял приказ. Делал это отрешенно, буднично, будто в носу ковырял. Совесть его не мучила. Бельмастый расстался с этой капризной дамой много лет назад, и разлука была для него не слишком горькой.
     Разбойники дали ему кличку Молчун, как не сложно догадаться, отнюдь не за разговорчивость. Бароны прозвали Безотказным, ведь он всегда соглашался с условиями клиента и исполнял их в точности. Изгои по одним, только им ведомым причинам, называли его Тень-от-Тени. И лишь немногие обитатели Края и Вольных баронств знали настоящее имя наемника.
     Неотягощенный сложными принципами, бельмастый часто работал на враждебные друг другу организации. Год назад Молчун взял заказ у Ордена Наследия. Его задачей было провести рыцарей через Мертвый лог, дабы воины Анейрина Светоносного смогли поймать опасную ведьму. Колдунью сожгли под одобрительные вопли крестьян, рыцари получили благодарность, а Безотказный деньги — все остались довольны.
     Спустя две луны, Молчун прекрасно сработался с аколитами Раскола — весьма зловредной шайкой еретиков и заклинателей, как на грех имевших множество претензий к Ордену. Бельмастый выследил для них экспедиционный отряд инквизиции, и помог организовать западню. Святые братья приняли мученическую смерть на кольях, «раскольники» обрели душевное спокойствие, а Молчун золотые монеты и ворох занятных талисманов, за которые можно было отправится на костер. Но бельмастый не очень переживал по этому поводу.
     К большому разочарованию наемника, за последние полгода многое изменилось. Мир словно начал сходить с ума. Влияние Тени неудержимо росло, даже самые нахоженные и безопасные маршруты обращались порой смертельными ловушками. Точку в злоключениях Молчуна поставил случай близ Убежища. Издавна это поселение и его окрестности считались безопасными для путешественников. Ходили слухи, что «искаженные», обитавшие там, приносят жертвы загадочным божествам Тени, а взамен те обороняли их землю от дыхания зла. Если это так, то на сей раз подношения не помогли. Наемники угодили в доселе никем не замеченный овраг прямо посреди дороги. Из покрытых клейкой массой расщелин сочился плотный зеленоватый туман, накрывший отряд в считанные минуты. Мучаясь сомнениями, Молчун понял, что его удача утекает сквозь пальцы. Так и произошло. Из странного тумана полезли исполинские щупальца, одного за другим хватавшие воинов и уносившие их в зеленую бездну. Оставшиеся бойцы гнали во весь опор ошалевших от ужаса лошадей, понимая, что с таким противником им не совладать. Один из них пытался отбиться от склизкого тентакля, но меч не смог прорубить толстую, покрытую грубым ворсом шкуру. Молчун заметил, что щупальца выныривают откуда-то сверху, будто их владелец парит в воздухе. Больше он не оглядывался. Гром в панике несся, не разбирая дороги, и оставалось только уповать на то, что он не оступится. Молчун прильнул к шее коня; глаза слезились на ветру, а спина и задница взмокли от пота. Он слышал крики соратников, видел, как щупальце выдернуло из седла еще одного наемника, и тот, завывая, исчез в зеленом тумане. Не выдержав, Молчун поднял голову.
     Увиденное в вышине зрелище он запомнил на всю жизнь. Среди клубов тумана, подобно гигантской дыре, зависла необъятных размеров пасть, полная острых клыков и вязкой, черной слюны. Циклопический рот обрамляли сотни щупалец. Они извивались и подергивались в голодном предвкушении. Среди зубов копошились уродливые существа — карикатурная помесь насекомого и человека; они передвигались на трех изогнутых лапах, хлопали прозрачными крыльями и громко вопили, потрясая примитивным оружием.
     Молчун не мог оторвать взгляд от этой мерзости. Громадная пасть находилась в брюшине некоего существа, чьи габариты не мог охватить его воспаленный разум. Зажмурившись, он полетел вперед, не выбирая пути. Конь под ним беспрерывно хрипел, но дикий страх заставлял животное бежать на пределе сил.
     Туман рассеялся быстро, как табачный дым, словно его всосали легкие исполинского курильщика. Монстр растворился вместе с туманом. Гром бежал по разбитому тракту, унося одуревшего от страха всадника.
     Из всего отряда выжило двое. Молчун и старый наемник по кличке Вошь. Безотказный нашел его сидящим на дороге — тот раскачивался из стороны в сторону, что-то бормотал, бил себя по щекам, в глазах застыл ужас напополам с безумием. Вошь сошел с ума, и для понимания этого не нужно было звать королевского лейб-медика. Молчун бросил его на дороге и отправился прочь.
     Жуткое воспоминание. Бельмастый сплюнул и допил остывающий отвар. Заря быстро теснила затянувшуюся ночь. Скоро в путь. Молчун обстоятельно забросал землей кострище, и не спеша принялся собирать снаряжение. Опоясавшись ремнями, он закрепил ножны за спиной, что бы клинок не цеплялся за кусты и ветки, а пистолет вложил в кобуру на груди. Допив отвар, убрал кружку в седельную сумку. Легонько погладив подрагивающую шею Грома, Молчун извлек из кошеля баночку с пахучей мазью, и осторожно смазал воспаленные веки коня. Гром всхрапнул, сердито уставившись на хозяина.
     — Знаю, неприятно, — посочувствовал Молчун, продолжая втирать густую мазь, — но лучше смирись. Ты же не хочешь совсем ослепнуть?
     Гром не хотел, и продолжал стоически терпеть процесс исцеления.
     — Вот так! Будешь у меня как новенький, — удовлетворенно сказал Молчун, и сам не поверил своему вранью. В глаз Грома попала отравленная игла изгоя, его дни были сочтены, и никакие мази и припарки не смогут вылечить старого друга. Спрятав баночку обратно в кошель, бельмастый накинул на плечи просторный черный плащ с меховой оторочкой. За годы непрерывного ношения он пропитался грязью и выцвел на солнце, приобретя сероватый оттенок.
     Поправив седло, воин аккуратно прочистил ноздри Грома, затем с известной сноровкой растреножил коня. Поднимаясь, Молчун услышал едва уловимый треск. Резко развернувшись, он выхватил пистолет, направив его в сторону зарослей боярышника.
     Шорох утих. Таинственный гость остановился.
     — Выходи, кто бы ты ни был! — прикрикнул Молчун, взводя курок.
     На поляну, тяжело хромая, вывалился человек. Раненый. В груди, с правой стороны застряла обломанная стрела. Куртка щедро пропиталась кровью. В левой голени торчал арбалетный болт. На губах пришельца засохла кровавая корка, а большую часть лица скрывали бинты.
     — Не стреляй, — раненый сплюнул, — я не враг.
     — Лишний раз дернешься, и у тебя в голове появится запасная дырка, — посулил Молчун, — может, через нее станет легче дышать.
     — Я понял. Дай мне выдохнуть. Можно я присяду?
     Наемник кивнул. Пришелец, болезненно морщась, уселся на землю:
     — От меня проблем не будет.
     Молчун крепче сжал рукоять пистолета:
     — Не похоже.
     Незваный гость умолк, пытаясь отдышаться. В чаще застрекотала сойка. Ей тревожно вторила любопытная сорока. С рассветом лес оживал, вновь приобретая свои блеклые краски. Сквозь оборванные тучи застенчиво пробились первые лучи солнца. Приглядевшись, наемник узнал в непрошенном госте увечного посетителя трактира. Тот снова поморщился.
     Молчун немного расслабился. С такими ранами, пришелец вряд ли был способен на чудеса акробатики:
     — У тебя легкое пробито.
     Чужак язвительно хмыкнул:
     — Я заметил.
     — Бандиты?
     — В рясах.
     — Не повело тебе, — Молчун опустил пистолет, — какую из многочисленных мозолей ты отдавил Ордену?
     — Контрабанда.
     — Артефакт?
     Пришелец кивнул:
     — За мной погоня.
     — Не удивительно. Орден та еще собачатина. Вцепится в зад, намучаешься отдирать.
     Раненный глубоко вздохнул. Из его груди донесся тонкий писк. На губах выступила новая порция крови.
     — Мне конец.
     Фраза прозвучала буднично, будто на поляне обсуждали не грядущую смерть, а беззаботную вещь навроде погоды.
     — Я ухожу, — проинформировал Молчун, зачехляя оружие.
     — Погоди, — раненый вскинул руку, — погоня еще далеко, и мне нужна помощь.
     — Оказать тебе последнюю милость?
     — Да, но сначала выслушай меня.
     Молчун вздернул бровь:
     — Исповедаться вздумал? Ты меня путаешь со своими друзьями в рясах. Скоро они придут за тобой, и в слушателях у тебя не будет отказа. Мне с ними встречаться не с руки, видишь ли.
     — Ты не понял. У меня есть предложение.
     Наемник, слегка рисуясь, заявил:
     — Я сегодня заказов не беру.
     Раненый замолчал. Света уже было достаточно, чтоб рассмотреть его лихорадочно блестевшие глаза. В них застыла немая просьба. И что-то еще. Сожаление?
     Лес окончательно проснулся — бойко запели утренние птахи, вновь затеял свою каждодневную работу дятел. Пришелец кивнул, к чему-то прислушиваясь, а затем улыбнулся:
     — Мою просьбу ты выполнишь.
     В его голосе была непоколебимая уверенность, заставившая бельмастого улыбнуться в ответ:
     — Откуда такая убежденность? Ты знаешь где зарыто сокровище Скопидомного короля Рохаба?
     — Почти. Ты готов меня выслушать?
     — У тебя есть пять минут, потом я ухожу.
     Не спрашивая дозволения, раненный осторожно поднялся, и, прихрамывая, добрался до бревна, на котором недавно сидел Молчун. Со стоном он опустился рядом с подгнившим стволом и уперся в него спиной.
     — Тягостно без опоры, — объяснился пришелец, устраиваясь поудобней. — Теперь к делу. Меня зовут Вернер Ланге. Мне нет смысла с тобой юлить, поэтому перейду сразу к главному. Я, посвященный Братства Лилий, везу ценный артефакт Вознесенных и сейчас остро нуждаюсь в помощи. Золота у меня хватит. И более того, если ты выполнишь мою просьбу, тебе заплатят столько, что твоя лошадка спину себе переломит.
     Молчун, оправдывая свою кличку, промолчал.
     — Далее, — продолжил Вернер, кашлянув. — Я понимаю опасность, следующую за моим предложением, но я уверен, тебя мало заботит гнев Ордена. Ты далеко не в первый раз переходишь им дорогу.
     Бельмастый с интересом посмотрел на контрабандиста:
     — Мы знакомы? Я видел тебя в трактире, но не припомню…
     — Нет, мы не знакомы. Но я наслышан о тебе. Тебя прозвали Безотказным. А еще Молчуном. Но все они ошибаются. Я знаю твое настоящее имя.
     Молчун нахмурился. Излишняя осведомленность Вернера настораживала. Если знает он, то знают и старейшины Братства Лилий, а это никогда не сулило ничего хорошего.
     — Ты, Ранхард Трижды Повешенный, знаменитый наемник «Рваных Знамен». Предатель, палач, женоубийца, за чью голову назначена награда по всему Бродмарку и Северной Истфалии.
     Лицо наемника обратилось маской.
     — Мне многое известно, — просипел Вернер. — Твоя длань отметилась во многих землях. Старейшины Братства получали заказ на твое устранение, но решили не связываться. Себе дороже. Ты ускользнул из лап самого Гариона-Дракона, вашего кондотьера. Человека с твоими навыками и везением трудно убить.
     — Хватит подлизываться. Чего ты хочешь?
     — Я же сказал, мне нужна помощь. Я везу ценный артефакт, но мое время на исходе. С моей смертью, миссия будет провалена, честь и репутация Братства окажутся под угрозой. Этого нельзя допустить. Лучше всего, если…
     — С какого перепуга ты решил, что я согласен? — перебил тот, кого называли Трижды Повешенным — Мне нет дела до тебя, твоей миссии, и твоего золота. Мне плевать на честь Братства. Да, ты прав, я не боюсь ищеек Ордена, но и не собираюсь совать член в дупло с пчелами. В конце концов, почему я должен тебе верить? Ты пообещал сказочную награду, но где гарантии, что старейшины Братства не перережут мне глотку, когда я доставлю груз?
     Вернер криво улыбнулся, затем с видимым усилием снял с шеи цепочку с золотой подвеской в виде лилии.
     — Вот твоя гарантия. Медальон зачарован и может быть передан только добровольно. Братство оценит твою помощь и расплатится сполна.
     — Не густо.
     — Лилии дорожат своей репутацией. Исполнить смертную просьбу посвященного — честь для них.
     Ранхард ничего не сказал, лишь смотрел в глаза собеседнику. Вернер завалился на бок и дышал заметно тяжелей.
     — Ну, так как? Возьмешься? На пути к Краю я много слышал о твоих бедах. Солдаты баронов и трапперы шептались, мол, удача покинула Безотказного. Он сдался, и теперь бежит от Грани, прихватив остатки заработанного. Ну же, Ранхард, тебе нечего терять. В твоих карманах свистит ветер, годы идут, а такого банка тебе не сорвать, даже если скинутся все бароны Пограничья. Ты отлично знаешь местные тропы, десятки раз ходил от Муравейника и до Гранцдорфа.
     Ранхард выставил перед собой мозолистые ладони.
     — Мне надо подумать.
     — У тебя нет времени. «Петельщики» скоро очухаются, и как пить дать возобновят погоню. Если ты согласишься, то тебе дорога каждая минута.
     Ранхард размышлял, почесывая бороду. Посвященный Братства был кругом прав. В кармане наемника бренчало последнее серебро. Край Теней и Пограничье стояли поперек глотки, а на собственную жизнь ему было откровенно плевать. Не раз Ранхарду доводилось уходить из лап инквизиторов, да так ловко, что его имя не значилось ни в одном розыскном листе. О медальонах Братства Лилий он знал достаточно, вполне верная гарантия уплаты гонорара. Задание, на первый взгляд, простое. Ранхард возил контрабанду от Муравейника до самого стольного Гвингаэля, и ничего, пока не поймали, значит, стоило рискнуть. С нравственной точки зрения закавык вовсе не наблюдалось. Ранхард относился к байкам церковников со скрытым презрением, и погибель души его ничуть не волновала. Оставалась только парочка нюансов:
     — Какой именно ты везешь артефакт?
     Удовлетворенно покивав головой, Вернер ответил:
     — Кристалл. Очень странный. Никогда таких не видел. С виду абсолютно бесполезен. Значит, важен вдвойне. Рыцари Ордена ведут за мной охоту от самого Саргоса. Аванс, заплаченный заказчиком, превосходит стоимость мушкета Вознесенных. Понимаешь ответственность?
     — Сколько?
     — Тысяча грандмарок.
     Ранхард не подал виду, но сумма изрядно его смутила. Тысяча золотом в качестве аванса громадная сумма.
     — А остальное?
     — Еще шесть.
     Трижды Повешенный присвистнул. Он проникся. Этих денег ему хватило бы на безбедную старость, покупку крупного поместья близ Остенфаля, или где-нибудь в Праудланде. Игра явно стоила свеч, а что до ищеек Ордена… За такие деньги он был готов помочиться в лицо их Великого Магистра.
     — Жирно. Очень жирно. И опасно.
     — За весть о моей гибели старейшины тоже заплатят, — Вернер подумал, что бельмастый наемник принялся торговаться, — не так много, как за артефакт, но достаточно.
     Ранхард поднялся. Чуть с ленцой подошел к раненому и протянул ладонь:
     — Золото. Артефакт. Подвеску, — отчеканил он.
     — Ты согласен? — спросил Вернер.
     — Да.
     — Отлично. Тогда…
     — …шевелись, — закончил наемник. — Время не стоит на месте. Желания встретиться с погоней у меня нет. Давай побрякушки и деньги.
     Пошарив в кошеле, Вернер вынул небольшой сверток и увесистый мешочек с золотом. Присовокупил к ним цепь с медальоном.
     — Артефакт в этой тряпице, — отметил очевидное контрабандист. — В узелке три сотни грандмарок. Остальное найдешь на постоялом дворе «Полотки». Потребуешь у трактирщика угловую комнату с окнами, выходящими на запад. Под кроватью будет расшатанная половица, в ней кошель с деньгами.
     Вернеру становилось хуже. Кровь шла изо рта без остановки, на губах вздувались пузыри.
     — Не очень надежно, — заметил Ранхард, принимая вещи.
     — Напротив. Комнату держат специально для членов братства.
     Наемник, лукаво ухмыляясь, спросил:
     — С каких пор посвященные такие доверчивые? Я ведь могу забрать деньги и артефакт себе.
     — Нет, — устало бросил раненый. — Ты из профессионалов. У Вас свой кодекс. А если смотреть шире, то скажи: что ты будешь делать с реликвией? Продашь? Вряд ли твои контакты заплатят тебе большую сумму за незнакомый, а, следовательно, пока бесполезный осколок прошлого.
     Громко, с надрывом кашлянув, Вернер продолжил:
     — Еще пара напутствий, прежде чем ты уедешь. Избегай дорог, фортов и других постоялых дворов, засада может быть где угодно. В «Полотках» будут ждать наши люди. Если захочешь с ними увидеться, поговори с корчмарем, передав ему привет от Ланге и старого Шулера. Они помогут тебе добраться до Вальдштадта. В дальнейшем, лучше сторониться обитаемых мест, или вообще завернуть на Пепельные равнины…
     — Не учи блядь раком стоять, — отрезал наемник.
     Ранхард подошел к Грому. Уложив ценности на самое дно седельной сумки, он повесил медальон на шею, и спрятал его под воротник стеганной куртки.
     — Ты не понимаешь… — начал агент.
     — Вернер, — снова перебил Трижды Повешенный, — я пять лет тут обретаюсь. Контрабанду возил столько раз, что тебе и твоим старейшинам не снилось. Побереги воздух, если не можешь сказать ничего путного.
     — Это важно. За мной отправили в погоню командора Лукана.
     — Кота?
     — Да, я попал в засаду, как покинул форт.
     — Ты свалял дурака, надо было уезжать сразу после перевязки. Я видел, как в трактире крутился этот Рольф…
     — Это сам Лукан. Любит командор театральные эффекты. Но его подвела самоуверенность. Он решил поиграть со мной, устроил засаду вне стен и проиграл.
     — Вы оба проиграли, — заметил Ранхард. — Ему удалось тебя убить.
     — Верно. Да и хрен с ним. В общем, будь осторожен. Дерьмо, как известно, случается.
     — Главное не наступить. Будут еще указания?
     — Да, — Вернер печально усмехнулся. —Приятно осознавать перед смертью, что ты еще кому-то нужен.
     — Ты мне не нужен. Мне нужны твои деньги.
     Контрабандист засмеялся, но тут же скорчился от боли.
     — С-с-сука, — прошипел он, — больно, хоть волком вой. Я понимаю твой цинизм. Но пофантазировать я могу?
     — Я за тебя в борделе пофантазирую. Заканчивай напутствие. Мне надо ехать.
     Ранхард не хотел попусту тратить время. Возможно, погоня уже идет по следу Вернера.
     — Три пункта, — шпион растопырил окровавленные пальцы, — первое: как приедешь в Вальдштадт, езжай в бордель «Лесная киска», покажешь подвеску маман. Тебя сопроводят к одному из старейшин. Получишь остальные деньги. Это по делу. Остальное, просьбы личного характера.
     Ранхард, проверявший завязки на своей видавшей виды куртке, скривил губы:
     — Тогда на кой они мне? Или у тебя есть еще деньги?
     — Выслушай меня, не откажи!
     В глазах Вернера застыла мольба. Затравленный взгляд перебегал с Ранхарда на Грома, будто шпион опасался, что наемник сию секунду вскочит в седло и оставит умирающего наедине с болью и неминуемой смертью. Страшно остаться одному в свой последний час, один на один с безмолвным лесом и равнодушными небесами.
     Со скучной миной Ранхард встал напротив поверенного:
     — Ладно, валяй.
     — Ты предложил мне оказать последнюю милость. Я принимаю ее. После того, как прервешь мою жизнь, облей тело жидкостью вот из этого флакона.
     Вернер извлек из кошеля маленькую склянку, по виду такую, в каких аптекари продавали зелье для слабосильных.
     — Что в ней?
     — Увидишь. Новинка от алхимиков братства. Главное, отойди на пару шагов.
     Ранхард недоверчиво хмыкнул, но принял флакон с осторожностью.
     — И последнее?
     — Это довольно необычная просьба, не знаю, как тебя и попросить.
     — Не тяни кота за яйца.
     Вернер горестно вздохнул. Кровь текла без остановки, пачкая подбородок и куртку:
     — Если судьба приведет тебя в Гвингаэль, загляни на Гончарную улицу, дом рядом с лавкой «Посуда Клаузеница». Там живет…
     — Дай угадаю. Твоя жена?
     Вернер обреченно добавил:
     — И дочь.
     Ранхард с сомнением взглянул на контрабандиста:
     — Насколько мне известно, посвященным Братства нельзя иметь семьи.
     — Все так. Но я много лет работал под прикрытием поверенного торгового дома «Шулер и сыновья». Было бы странно, не имей я семьи.
     — Прикрытие, — Ранхард презрительно фыркнул.
     — И да, и нет. Я действительно люблю своих девочек. Коли судьба приведет тебя в Гвингаэль, расскажи им о моей смерти. Пусть знают, кем был их кормилец.
     Они помолчали. Всегда трудно говорить, когда один из собеседников на пороге смерти, а другой продолжает жить. Еще труднее, когда смертельно раненый осознает, что просит о личном одолжении совсем чужого ему человека с крайне сомнительной репутацией. Глаза Вернера и Трижды Повешенного встретились. Бельмо наемника оставалось безжизненным, зато левый, здоровый глаз уставился на шпиона. В его серой глубине застыло нечто весьма напоминающее сочувствие.
     — Ингрид и Миэлла, — внезапно сказал Вернер.
     — Чего?
     — Ингрид и Миэлла. Так их зовут.
     — Постараюсь не забыть.
     Ранхард достал кинжал. Вернер отвел взгляд.
     — Ты выполнишь мою третью просьбу?
     — Если меня занесет в Гвингаэль.
     — Спасибо тебе, — Вернер зашелся в жестоком кашле. — Однако, мне край. У тебя есть выпивка? Напоследок.
     — Самогон.
     — Не откажи.
     Ранхард, не дослушав, вытащил из сумки баклагу. Краем глаза он заметил, что Гром выказывает нетерпение. Слава Вознесенным, ему стало чуть получше.
     — Пей, — наемник протянул баклагу контрабандисту. Тот жадно припал к горлышку. Часть жидкости пролилась на подбородок, смывая кровь, но Вернер пил, пока не утолил свою жажду.
     — Вот и все. Добрый напиток.
     — Изгои гнали. Ты закончил?
     — Да. Прощай Ранхард Трижды Повешенный, жаль, что…
     Ранхард наклонился над Вернером и точным движением вогнал кинжал ему в шею. Кровь брызнула, заливая одежду агента. В последний миг его глаза расширились, и он просипел:
     — Ингрид и Миэлла.
     Все было кончено. Поверенный дома «Шулер и сыновья», он же шпион, убийца и контрабандист испустил дух. Ранхард опустил ему веки. Оставалось только опустошить флакончик, и можно в путь.
     Немного повозившись, наемник вскрыл хрупкую на вид склянку, подцепив хрустальную затычку острием кинжала. Осторожно, дабы не расплескать на себя, вылил содержимое флакона на труп. Секунды ничего не происходило, но потом жидкость будто ожила. Она обволакивала тело Вернера, покрывая его тончайшей пленкой. Ранхард, как ему советовал покойный, отошел на пару шагов. От трупа пошел пар. По поляне распространился смрад гниения и еще какой-то полузнакомой химии. Кипучая жидкость растворяла тело посвященного, словно оно было сделано из воска. Разъедала одежду, плоть, даже металл. С легким приступом тошноты наемник заметил, как лоб Вернера провалился внутрь черепа. Плоть с громким шипением и хлюпаньем отслаивалась от костей. Ранхард отвернулся. Вспрыгнув в седло, он не удержался, бросив взгляд в сторону быстро разлагающегося покойника. На месте трупа дымилась бесформенная куча пузырящихся останков, лишь в общих чертах напоминавших человека. «Петельщикам» нечего будет обыскивать. Вернер вышел победителем в своей последней схватке.
     Ранхард провел рукой по спутанной бороде. Его путь только начинался. В голове мелькнула мысль — может, выбросить артефакт, забрать семьсот золотых из трактира да двинуть в Мехтию? В конце концов, серьезная сумма, можно начать свое дело. И плевать ему на Братство, Орден, артефакты Вознесенных, гори они огнем.
     Разумно. Возможно, самая разумная мысль за эти годы. Лучше синица в руках, чем раскаленный прут в заднице.
     Наемник медлил. Еще шесть тысяч по прибытии, говорите? И свое поместье в перспективе? Ранхард Трижды Повешенный недобро улыбнулся. Хрен с ним, уговорили. Безумные эскапады порой заканчиваются победой. Удача-изменщица любит тех, кто не боится рисковать. Ранхард надеялся, что она повернется к нему правильной стороной, и грамотно наклонится, как шлюха из портового притона. Хватит думать, — одернул себя наемник, впереди его ждал Вальдштадт и шесть тысяч грандмарок.
     Пришпорив Грома, Ранхард скрылся в чаще старого леса. Позади осталось густое, кровавое месиво — последнее свидетельство того, что поверенный дома «Шулер и сыновья» вообще существовал.

ГЛАВА II. РЫЦАРЬ В СИЯЮЩИХ ДОСПЕХАХ

     Не бойся грешника с молитвой идущего, а страшись неумного, в вере нетерпимого и горячего, на суд скорого.
     Книга Деяний. Воззвание к клирику. Глава 26, стих 13
     Жизнь в форте Дитц шла своим чередом. Продрогшее утро зачинало новый суетной день, призывая жителей к своим ежедневным обязанностям. Стоявшие в ночном карауле воины с облегчением покинули стены, уступив дежурство выспавшимся товарищам. Усталые дозорные лениво брели в таверну, чтобы выпить чарку и забыться вскоре тяжелым сном. Купцы в меховых плащах, еще не отошедшие от бурной ночи, столпились у своих повозок, то и дело поглядывая на снулое, подернутое хмарью, небо. Охранники торговцев увлеченно болтали с девками, похмельными и мятыми после гульбы. Над фортом кружили привычные для слуха звуки: стук топора, звон кузнечного молота, мычание скотины и ругань солдат. Аромат свежевыпеченного хлеба заманчиво плыл из пекарни, скрадывая запахи скотины, немытых тел, дыма и дерьма. По жидкой квашне двора бегали взъерошенные куры, за которыми носился жаждущий внимания петух. Возле деревянного колодца, окривевшего от старости и влаги, столпились бабы, на разные голоса, сплетничающие о вчерашних событиях. Их щебет разносился по округе, заставляя морщиться больных головой наемников. Один из них подошел к женщинам и без затей ухватил стоящее рядом ведро. С наслаждением, полупьяный вояка глотал мутную, красноватую воду, то и дело отфыркиваясь. Женщины, как взбалмошные наседки, кудахтали вокруг наглеца, осыпая его упреками. Наемник вылил остатки воды на разгоряченную голову и, послав баб по матери, побрел к своим соратникам.
     С рокочущим треском разъехались в стороны шаткие ворота, впуская в форт рыцарей Ордена. Бряцая оружием и доспехами, понурые, грязные «петельщики» спешили заехать внутрь. Словно злобное воронье их сопровождали инквизиторы. Кутаясь в отсыревшие рясы, монахи нахохлились в седлах и злобно посматривали по сторонам. Неудача, постигшая братьев на охоте, заметно пошатнула их боевой дух.
     Колонну возглавлял сам командор Лукан Меллендорф. Выглядел он не лучше своих воинов. На кирасе засохли бурые разводы, алый герренмантель вымок и забрызган жирными каплями осенней юшки. Волосы Кота, короткие и жесткие, склеились от сырости и теперь торчали ежиными колючками. В груди Лукана кипящим котлом бурлила ярость. В этот момент он ненавидел все живое, включая себя самого. Его немигающие глаза перебегали с убогих, косых домов на бледные, испуганные лица людей. От тягостного зрелища командору хотелось плюнуть, развернуть коня и навсегда покинуть эти забытые богами земли, ставшие рассадником своеволия и ереси.
     Очень давно, будучи несмышлёным мальчишкой, Лукан никак не мог взять в толк, как Орден Наследия и Церковь Вознесения могли терпеть суверенитет отсталых Вольных баронств, где с попустительства властей процветали контрабанда, чернокнижие и схизма? Он не мог поверить, что могущественный Орден и Инквизиция боялись этих карликовых царьков, привольно живущих в подбрюшье Тени. Восторженного мальчика вернул с небес на землю его учитель, взявшийся преподавать недорослю историю. Из книги, выданной ему настоятелем, Лукан узнал, что без малого триста лет назад, Орден затеял масштабную военную кампанию, желая привести к повиновению самопровозглашенные вольные баронства. Войска, возглавляемые лично великим магистром, легко одолели не шибко воинственных князьков, погрязших в мелких дрязгах. Перелистывая страницы объемного фолианта, юный Лукан с восторгом читал пространные описания баталий, что заканчивались неизменной победой гордых рыцарей. Воображение рисовало ему закованных в броню воинов верхом на буланых конях и отважных священников, несущих в руках золотые хоругви, расшитые солнцем с восемью лучами. Над всем этим великолепием реяло знамя Ордена Наследия. Но каково же было разочарование мальчика, когда он добрался до середины увлекательной хроники.
     Великий магистр Альфред фон Беленбах, окрыленный успехом кампании, решил продолжить поход, желая искоренить зло, расплодившееся у Грани. Лидер Ордена спал и видел, как его светлые рати сжигают богопротивный Саргос, уничтожают Муравейник и сокрушают стены Красного Двора и Храма Тени Нареченной. Дело воистину достойно истового слуги Вознесенных! К несчастью, мечтам великого магистра не суждено было сбыться. Добравшись до Саргоса, армия церкви столкнулась с дикой ордой тварей Тени. Проклятая язва не желала мириться с нарушением своих владений, и необузданной волной обрушилась на войско Ордена, рассеяв его многочисленные рати. Очевидцам тогда казалось, что наступило новое Бедствие. С ужасом Лукан читал, как демоны ночи опрокинули стройные порядки Ордена, как пали в неравной борьбе могучие мужи, призванные Вознесенными на благое дело. Казалось, сама природа, извращенная магией, разила отважных рыцарей, заманивая их в непроходимые топи, заливая огненными ливнями и сокрушая землетрясениями. Обмерев от страха, будущий командор узнавал о загадочных ведьминых тропах, о жутких заповедных лесах, где сложили головы воины разбитой армии. Но пуще страшили его злобствующие тенепоклонники. Они призывали из черных бездн нечисть и творили столь кровавые бесчинства, что глаза Лукана застили слезы, когда он представил муки святых братьев, которых подвергли бесчисленным пыткам.
     Итог кампании был воистину чудовищен: великий магистр, маршал, трапьер и с десяток командоров не вернулись из похода. От них не осталось даже знамен. Потери исчислялись десятками тысяч погибших и пропавших без вести. Столь беспрецедентный разгром надолго отбил у Ордена желание соваться в Край Теней. Вольные бароны с его уходом тотчас объявили о своей независимости, и могущественная, но посрамленная Церковь Вознесения, оставила их в покое. Четверть века спустя, многое вернулось к прежним порядкам. Вновь объявились миссионеры, а рыцари получили какую-никакую поддержку в борьбе с контрабандой священных реликвий. Бароны, понимавшие, что в следующий раз Тень может и не выступить на защиту своих границ, старались не дразнить Орден, в меру сотрудничая с ним. Этот странный и неприятный обеим сторонам союз продолжался почти три сотни лет, но появление в форте Дитц крупного отряда Ордена дало понять, что времена изменились. Давнее поражение изгладилось из памяти рыцарей. Их амбициозный и нетерпимый Капитул вновь обратил свой взгляд на восточный рассадник ереси и вольнодумства. И Лукан, давно уже не слезливый мальчишка, но бесстрашный командор великого братства, считал себя острием копья, нацеленного в гнилое сердце нечестивцев.
     Лукан пришпорил коня и направился прямиком к дому коменданта. В кузнице замолк молот. Судачившие у колодца женщины в страхе похватали ведра и отправились по домам, расплескивая на ходу воду. Даже дворовые собаки поспешили скрыться, чувствуя угрозу.
     Жилье коменданта стояло в отдалении, у северной стены форта. Старый двухэтажный домина хвастался прогнившими от времени бревнами и заросшей мхом дранкой. Отличительным предметом роскоши были застекленные окна в кованных переплетах, что по здешним меркам приравнивало коменданта к императорам. Из высокой кирпичной трубы курился сизый дымок — по всей видимости, хозяева уже проснулись и собирались завтракать.
     Остановившись, командор спешился. Возле невысокого плетенного забора бродили исхудавшие свиньи. Перемазавшись в слякоти и уютно пофыркивая, пятнистые хрюшки ковырялись в грязи в поисках съестного. Пинком открыв дверь, Лукан зашел в дом. Баронские солдаты, раззявив рты, наблюдали за такой неслыханной наглостью. Переглянувшись, трое бойцов пошли вслед за командором. Путь им преградила пара рыцарей ордена. Держась за рукоять меча, один из них (беглый контрабандист без труда узнал бы в нем Флома — помощника лже-сержанта) покачал головой:
     — На Вашем месте я бы не стал туда заходить.
     В его голубых, немного печальных глазах, легко читались неприятности, что неминуемо последуют за этим опрометчивым действием. Воины барона притихли. Солдатня даже в самой дерзкой мечте не могла сравнить себя с рыцарями Ордена. Им оставалось только переминаться и делать вид, что в случае нападения они немедленно вступятся за коменданта.
     Пока воины его милости мучились неразрешимыми дилеммами, в жилище их начальника собиралась гроза. Лукан, не обратив внимания на домашних хозяина, прошествовал в столовую. Под весом командора нещадно выли просевшие половицы. Весь дом, казалось, уменьшился в размерах при его появлении. Зайдя в столовую, Меллендорф вперил свои змеиные глаза в сидящего за столом хозяина. Остолбенев, тот не донес до рта ложку со свекольным супом. Невысокого роста, обрюзгший, с крупными на выкате глазами, комендант не вызывал у Лукана ничего, кроме брезгливости. Голова его изрядно облысела, мясистый нос, покрытый сеткой лопнувших сосудов, красноречиво свидетельствовал о любви к крепким напиткам. Над плоскими, жирными губами хозяина форта нависали редкие, пегие усы. Комендант был одет в штопанный коричневый дублет и домотканые штаны, распущенные на толстом чреве. Из-под дублета выглядывала белая, несвежая рубаха, разукрашенная подозрительными пятнами.
     Командор пододвинул трехногий табурет к столу, на котором стояли дымящиеся горшки и плошки. Не чинясь, Лукан сел напротив хозяина дома и водрузил на стол руки, обтянутые черными перчатками с раструбами. На среднем пальце десницы тускло сверкнул золотой перстень с гербом Ордена.
     — Командор, какой неожиданный визит… — начал комендант, быстро опустив ложку в горшок.
     — Молчите, — оборвал капитана Лукан. — Избавьте меня от шутовства.
     — Я и не собирался шутить. Мне, в самом деле, странно Ваше возвращение.
     Брови Лукана игриво поползли вверх:
     — А как странно мне! Понимаете, милейший Грам, я должен уже быть на пути в Гранцдорф. К несчастью, помешала халатность ваших людей.
     Капитан нахмурился и помешал остывающий суп:
     — Ваше превосходительство, я не понимаю, о чем вы.
     — Не понимаете? Я сейчас объясню.
     Командор мягко взял из рук Грама ложку и выставил ее перед глазами собеседника. Несколько капель наваристого супа упали на стол.
     — Слушайте внимательно, милейший комендант. Согласно договоренности с Орденом, вольные баронства обязаны оказывать известную помощь в поиске и ловле особо опасных злоумышленников. Я имею в виду контрабандистов и чернокнижников, коими наводнена Ваша несчастная земля. Я правильно излагаю?
     Капитан неуверенно пожал плечам и кивнул.
     — Тогда продолжим. Согласно этим договоренностям, Ваш барон, его светлость Огюст, согласился помочь захватить, по возможности живым, опасного контрабандиста. Так?
     Комендант мотнул головой:
     — Так мы и помогли! Наши люди следили за ним в Муравейнике. Там все шло как надо. Он встретился с трапперами, получил товар и спокойно сдристнул в сторону Саргоса.
     Командор неожиданно взмахнул ложкой перед носом Грама, и комендант испуганно отшатнулся.
     — Отлично! Значит, вы прекрасно понимаете меня. Что дальше было?
     Грам нахмурился:
     — Ваше превосходительство, если у нас тут допрос, то настоятельно прошу его прекратить. Вы на земле баронства Левенгаут, а оно, как известно, не подвластно Ордену Наследия. Вы мне, по сути говоря, не указ. Добровольная помощь барона не означает, что вы можете мной командовать, особенно в столь нахальной форме.
     Обворожительно улыбаясь, Лукан с силой припечатал лысину коменданта ложкой. Всхрапнув, Грам вскочил. Грохоча, отлетел назад табурет, опрокинутый толстой задницей.
     — Что вы себе позволяете! — заверещал он, потирая красный отпечаток.
     Лукан, продолжая улыбаться, встал, и, перегнувшись через стол, ударил коменданта кулаком в одутловатое лицо. Застонав, Грам полетел вслед за табуретом. Из перебитого, свернутого на правую сторону носа, брызнула кровь. Не давая капитану опомниться, Лукан пнул его тяжелым сапогом по скуле. Раздался треск сломанной кости. Грам взвыл, схватившись за поврежденную физиономию. Командор склонился над поверженным врагом. Морщась, он постучал по лысине капитана ложкой и вкрадчиво полюбопытствовал:
     — На чем мы там остановились, милейший Грам? Не припоминаете?
     Хозяин что-то неразборчиво промычал. Лукан наклонился поближе:
     — Будьте любезны выражаться яснее.
     Лицо и рубаха коменданта измазались в крови, переносица распухла. Скула начала отекать, и стремительно приобретала фиолетовый оттенок.
     — Ублюдок! — протянул Грам, шумно выдыхая через рот.
     Лукан засмеялся:
     — Ничего-то от Вас не скроешь! Грешен, каюсь. А теперь, если вы закончили обличать мои недостатки, прошу Вас продолжить. Что случилось после того как, преступник, оставил Саргос?
     Комендант сердито молчал. Выпученные глаза с ненавистью сверлили командора. Лукан развел руками:
     — Да полно те вам. Себе же хуже делаете. Как вы, должно быть, заметили, я достаточно скор на расправу.
     — Барон вам не простит, — прогундосил Грам, утирая кровь, — нападение на солдата, суверена этих земель…
     Лукан захохотал в голос:
     — Нападение? На солдата? Да еще и суверена? — командор издевательски присвистнул. — Не сносить мне головы.
     Перешагнув через коменданта, Лукан подошел к пыльному окну. Задумчиво покачав головой, Лукан окинул взглядом не богатое хозяйство форта. Ему было физически противно смотреть на него. Кособокий частокол, уродливые постройки, грязь и дерьмо по щиколотки, мерзкие, покрытые паршой, лица людей, — командору хотелось выжечь каленым железом эту гнойную язву. Одернув себя, Лукан повернулся к затихшему коменданту. Грам зажал пальцами нос в безуспешной попытке остановить кровь.
     — Вы успокоились? Может, продолжим? — миролюбиво предложил Меллендорф. — Или мне пойти другим путем?
     — К-к-каким?
     — Неприятным. Я, к примеру, могу пригласить сюда пару инквизиторов, которые будут вместо меня играть с вами в вопросы-ответы. Затем прикажу перебить ваш вшивый гарнизон и, наконец, спалю форт к чертовой матери. Вас устроит?
     Грам сглотнул:
     — Вы не посмеете. Вольные бароны не позволят… не позволят вам уйти живыми.
     — Может быть, — легко согласился Лукан, — но потом Орден камня на камне не оставит от Вашего, так называемого, баронства.
     — Есть же договор. Вы сами о нем говорили в начале. Уже триста лет…
     Лукан помахал ложкой:
     — Вот именно. Три сотни лет прошло. Многое за это время изменилось. Ордену Наследия надоело терпеть самоуправство ваших господ. Давно пора выкорчевать ересь и беззаконие, цветущие в этом вертепе.
     — Долго же вы собирались, — заметил комендант, к которому, похоже, вернулось самообладание.
     — Долго, но всему свое время.
     Подняв упавший табурет, командор сел возле Грама.
     — Будем разговаривать? Или привести мои угрозы в действие?
     Комендант понял, что «петельщик» шутить не будет. Громко швыркнув носом, он кивнул.
     — Отлично. Как говаривала одна шлюха, перейдем к делу. Когда известный нам Вернер Ланге достиг Саргоса, что сделали ваши люди?
     Грам развел руками:
     — Что было приказано. Дождавшись, когда он встанет на постой в гостинице, отправили к нему местных дуболомов из числа городского ополчения. На него сделали грамотный поклеп. Мол, некто похожий на Вернера час назад избил шлюху в борделе «Сочный плод». Под этим предлогом стражники отвели его на место преступления, где та блядина показала, что означенный Вернер ни при чем. Пока шел этот спектакль, его комнату обшманали.
     — И?
     — Ничего не нашли. Он был чист, как первопуток. Сверток, который ему передал траппер, пропал.
     — А кошель смотрели?
     — Он его в комнате оставил. Ничего. Всякая дорожная херь, немного денег…
     Лукан треснул по столу полюбившейся ложкой:
     — Хватит нести чушь, Грам!
     Комендант замолк, косясь на Меллендорфа.
     — Вам был дан ясный приказ использовать любые средства дабы выяснить, есть ли у поверенного Вернера запрещенные обереги или магические талисманы. Вам сказали воспользоваться услугами заклинателя тени, в качестве проверяющего. Ясно как день, что контрабандист пользуется отводом глаз. Какого дьявола вы не послали за колдуном? Их в Саргосе что мух в отхожем месте.
     Грам побледнел:
     — Мы посылали — он ничего такого не нашел.
     Лукан ненадолго задумался, затем спросил:
     — Вернер останавливался еще где-нибудь в Муравейнике после встречи с траппером?
     Комендант дробно затряс головой:
     — Нет. Сразу поехал в Саргос. Прибился к торговому каравану изгоев.
     Лукан протер глаза. Сказывались бессонная ночь и не менее бессонное утро:
     — Валак побери эти талисманы, тогда где он хранил артефакт? Я не верю, что он спрятал его где-то по дороге. Только если передал кому-то?
     — Не знаю. На следующий день после шмона наши сообщили, мол, Вернер уезжает, а там уже не их забота.
     Лицо командора приняло отсутствующее выражение. Ложкой он отстукивал по столу бодрый ритм. Затем быстро встал и с силой воткнул каблук в лежащую на полу ладонь Грама. Сочный хруст огласил столовую, убеждая присутствующих в несомненном переломе. Под срывающиеся вопли Лукан мерил шагами помещение, размышляя:
     — Хороший у Вас дом. Полная чаша, — командор огляделся. — Обычно командиры малых гарнизонов живут в казармах, вместе со своими солдатами. Конечно, в отдельной комнате. А у Вас, милейший, целый дом, да еще и с окнами, застекленными на городской манер. И внутри хорошо: ковры, подсвечники медные, посуда разная, — Лукан указал на плошки с едой.
     Грам тихо постанывал, укачивая руку и исподлобья поглядывая на командора.
     — Да, — протянул тот. — Чувствую, не на скудное жалование все это построено и обставлено.
     — От предшественника осталось, — простонал Грам, — а ему — от предыдущего.
     — Я не против, — согласился командор. — Хоть наследный титул себе пришейте. Вот только все это наводит на неприятные умозаключения.
     — Какие?
     — Что давно в ваших краях привыкли жить на неправедно добытые монеты.
     Командор устало присел на табурет.
     — Грам, сейчас я вам задам один вопрос, на который лучше ответить честно. Если ответ мне не понравится, то над вами весь день будут трудиться два опытных заплечных дел мастера, и когда вы пропоете нужную им мелодию, они все равно продолжат Вас мучить. Исключительно, заметьте, из научного интереса. Этим печальным господам будет в высшей степени любопытно, как долго вы сможете стерпеть их искусное обращение.
     Мясистые губы коменданта дрогнули. В лягушачьих глазах стояли слезы. Он до жути боялся пыток, и прекрасно понимал, что Коту ничего не стоит притворить их в жизнь.
     — Спрашивайте, командор.
     Лукан отбросил ложку. Он как рептилия следил за Грамом, выискивая в глазах оробевшего коменданта малейший намек на ложь.
     — Вы приглашали колдуна? — спросил командор с расстановкой.
     — Да, — ответил Грам, — и нет.
     — Объясните.
     — Заклинатель приходил. Не из грандов, но и не подмастерье.
     — Он уже начал истязание плоти?
     Грам часто закивал:
     — Угу. Рожа вся в проколах, в щеки цепи продеты.
     — Избавьте меня от подробностей. Я знаю, что такое заклинатели теней. Поясните Ваш ответ. Так да или нет?
     Тихо всхлипывая, Грам попытался утереть глаза здоровой рукой. Две тонкие, слезные линии проложили путь через окровавленные щеки коменданта.
     — Мне приказали, — прошептал он, глотая сопли.
     — Кто? Что приказали? Почему чернокнижник ничего не заметил?
     Стараясь заглушить рвущиеся наружу рыдания, Грам продолжил:
     — Мне приказали пригласить колдуна, но не давать ему работать. Он просто проболтался в гостинице, получил свои деньги и ушел. Посчитал всех идиотами.
     — И видят Вознесенные, он был прав, — Лукан отодвинулся от Грама. Его мысли четко, как механизм, раскладывали информацию по полкам, начиная с самого начала.
     Вернер, получив от трапперов Муравейника артефакт, отправился в Саргос. Там при поддержке богомерзкого заклинателя, был осуществлен обыск комнаты, в которой остановился контрабандист. Следуя признанию коменданта, его люди не дали колдуну работать как следует, и, по сути, никакого обыска не было, что являлось откровенным предательством со стороны барона или его подчиненных. Таинственные враги Ордена решили перестраховаться, и всячески оберегали Вернера и реликвию. Они банально купили ему помощь. Благодаря этому комплоту нарушилась вся стройная цепь, составленная Луканом. У поверенного оказалась с собой прорва запрещенных талисманов и магических оберегов, которых, согласно лживой информации людей барона, у него быть не должно. С их помощью он избежал двух засад и оставил с носом преследователей. Затем, угодив в ловушку Лукана, Вернер накрутил хвост и ему, использовав сферу оцепенения. Все то время, пока Лукан готовил свой спектакль, комендант Грам продолжал нагло лгать, а вся операция накрылась корытом из-за жадности нескольких человек.
     — Ясно, — Лукан выдавил горькую улыбку. Меллендорф бы не удивился если б у него на макушке вырос шутовской колпак. — Вы обманули нас. Меня, в первую очередь, ведь Вы врали мне прямо в глаза.
     — Я не хотел, — промямлил Грам.
     Командор погладил его по лысине.
     — Я знаю. Вы просто выполняли приказ. Дай угадаю — барона Огюста?
     Снова всхлипнув, капитан кивнул.
     — И вряд ли Вы знаете, кто из «лилий» заплатил барону за это предательство?
     — Не знаю, честью клянусь!
     Презрительно сощурившись, Лукан ухватил Грама за глотку и с силой сжал пальцы:
     — Честью? Не смеши меня. Ты врал мне, сдал своего хозяина, ноешь тут как деревенская баба — где же в этом честь? Ты просто червь. Мерзость земная. Бесхребетный подонок, понятия не имеющий что такое достоинство. Все твое нутро прогнило до основания. Хотя, чему я удивляюсь, каков мир, такие и люди, — отбросив захрипевшего коменданта, рыцарь устало продолжил. — Тень разъела ваши души, превратила тела в пустые оболочки. Знаешь, что я увидел в твоих глазах? Ничего. Пустота. Иные еретики из Алых Колпаков заслуживают большего уважения, чем такие ничтожества как ты. Ересиархи хотя бы знают, зачем живут, за что воюют и умирают. Пусть идеи их ложны, а путь запятнан черной магией, среди них есть храбрые люди, верные своим идеалам.
     Грам, прослушав отповедь, скривился:
     — Хорошо вам, рыцарям, рассуждать о благородстве и чести, а нам, простым людям, выживать надо. Где подлизать, где жопку подставить. Обвести вокруг пальца дурака и вовремя упасть на колени перед сильным. Вы правы, могучий командор, честь и храбрость они завсегда хороши, да только на них далеко не уедешь. Правильно Вы заметили, каков мир, таковы и люди. А мир этот страшен, покуда ходят по нему, такие как Вы, не знающие жалости, насаждающие свои законы простому народу. Я херовый, понимаю. Но отобрав у купца лишний серебряник, я не обрекаю его на смерть. Вы же, заподозрив инакомыслие, режете его, калечите огнем, отнимаете все нажитое. Так что, не надо мне рассказывать о том, какой я червь и прочее.
     Лукан с удивлением посмотрел на этого маленького, забрызганного кровью и слюнями человечка. Возможно, командор поторопился с выводами.
     — Занятно, — протянул он, — Похвальная смелость. Ты прав — простым людям надо выживать. У них мало шансов изменить свою судьбу. Но есть вещь, о которой должны помнить все: и большие, и малые.
     — Какая?
     — Свет. Всегда оставаться на стороне света.
     Грам ухмыльнулся и насмешливо заметил:
     — А сами просите заклинателей нанимать…
     Командор даже бровью не повел.
     — Иногда, чтобы достичь благой цели, приходится использовать сомнительные методы.
     — О! Я уж было подумал, Вы рыцарь в сияющих доспехах, — ожег ядом комендант.
     — Нет, — отрезал командор, — и я это докажу. Предательство не должно оставаться безнаказанным. Вставай!
     Схватив залосненный ворот, Лукан с легкостью поднял Грама на ноги.
     — Что вы делаете?! — закричал комендант.
     Меллендорф поволок его к выходу. Губы командора вытянулись в тонкую, бледную линию. Глаза сверкали неукротимой решимостью.
     Перепуганная жена и малолетняя дочь Грама обмерли перед дверью, встав на колени. Их некрасивые крестьянские лица вымокли от слез. Заламывая руки, они, не вставая с колен, поползли к рыцарю:
     — Милостивый командор, ваше превосходительство, — причитала жена, хватаясь за край герренмантеля, — не губите! Пощадите несчастного дурака! Умоляю Вас силой Вознесенных и Светом!
     Лукан остановился и с видимым отвращением посмотрел на женщину. Полная, краснощекая жена коменданта сжимала алую ткань, будто спасательный конец. Из красных глаз бежали крупные слезы; того и гляди, она начнет утирать их плащом командора. Ее дочь держалась за рукав материнского платья, едва сдерживая рыдания. Лукана передернуло от омерзения, когда он заметил пузырящиеся сопли у ноздрей девчонки. Животные, подумал он. Как есть зверье. Выдернув из трясущихся рук женщины край плаща, командор прошествовал дальше, волоча за собой сломленного коменданта.
     Тем временем, к дому стянулись солдаты, облачённые в старинные гамбезоны и потертые шапели. Рыцари Ордена дугой выстроились у входа в жилище коменданта и достали из ножен мечи. Стрелки на случай атаки взвели арбалеты. Группа инквизиторов теснилась позади рыцарей, держа в руках боевые шесты. Глаза экзекуторов, болезненно алевшие в прорезях черных колпаков, пристально следили за солдатней.
     За спинами баронских воинов собрался народ, возмущенно гудевший осиным роем. Некоторые мужчины принесли с собой вилы и топоры. Грузный, чернобородый кузнец сжимал в руках молот, угрожающе постукивая им по бедру. Купцы, пока еще туго соображавшие после попойки, нервно мялись у трактира. Если начнется бойня, плакала их прибыль. Тут бы самим ноги унести. Их телохранители неуверенно косились на заказчиков. Они нанимались разбираться с бандитами и тварями Тени, но не с Орденом, готовым вершить правосудие.
     Лукан тычком под зад сопроводил Грама с крыльца. Комендант с чавканьем зарылся лицом в холодную жижу. Солдаты немедленно оскалились сталью. Настоящих мечей у них было мало, в основном топоры, скрамасаксы8 да несколько кистеней. Лучники одновременно наложили стрелы на тетивы, но прицелиться не решились. Рыцари Ордена, выставив перед собой клинки и щиты, в молчании ожидали приказа командора.
     Дождь, точно просеянный через мелкое сито, настойчиво сыпал с нахмуренного неба. Ветер резкими порывами бросал капли в лицо, будто издеваясь над людьми. Лукан встал рядом с возившимся в грязи комендантом и оглядел возбужденную толпу. Ухватив Грама за шиворот, командор поднял его из мерзлой размазни. Ворот старенькой рубахи с треском разорвался в нескольких местах.
     Комендант представлял собой жалкое зрелище. Лицо — свернувшееся месиво из крови и грязи. Глаза заплыли иссиня-черными кругами, сломанная скула распухла до неприличных размеров, а на лысине вскочила красная шишка. Он прижимал к груди сломанную ладонь, будто стараясь ее защитить. Дыхание коменданта сильными толчками вырывалось из легких.
     Лукан резко поднял руку, призывая к вниманию. Гомон в толпе утих.
     — Люди Вольных Баронств! Этот человек повинен в отвратительных преступлениях перед Орденом Наследия и всем миром. Благодаря его попустительству ушел опаснейший преступник, несущий угрозу не только делу моего братства, но и всем остальным жителям Геоса. Властью, данной мне великим магистром, я приговариваю этого предателя к смерти через повешенье! Да будет снисходителен к нему Дивналлт Справедливый.
     Нестройный ропот возмущения пронесся среди солдат. Сержант гарнизона басовито выкрикнул:
     — Командор, Вы не имеете права! Это территория вольных баронов, здесь законы Ордена не действуют. Немедленно отпустите коменданта, иначе прольется кровь!
     Тишина повисла над фортом, нарушаемая только частым стуком дождя. На лицах людей застыл ужас в ожидании ответа командора. И слова были сказаны:
     — Быть по сему! Огонь!
     Арбалетчики Ордена немедленно дали залп. Первый ряд солдат скосило так быстро, что позавидовал бы любой косарь. Сержанту, подавшему голос в защиту своего командира, болт угодил в глотку, и теперь он спазмически дергался на земле, обхватив руками деревянный стержень. Красная вода жизни толчками вытекала из пробитой шеи.
     Не дав людям опомниться, рыцари командора бросились в бой. За считанные секунды редкий строй солдат был рассеян. Братья Ордена беспощадно рубили баронских воинов, не оставив им ни малейшего шанса. Лучники форта выстрелили, но размокшие на дожде тетивы сослужили им плохую службу. Стрелы летели вразнобой, втыкались в землю, с глухим стуком бились о щиты. Лишь одна попала в рыцаря, пробив насквозь щеки. Командор, наблюдавший за бойней немигающими глазами, заметил, как его верный адъютант Флом наискось разрубил лицо противника от виска до верхней челюсти. Другой рыцарь сильным взмахом отсек руку противника. Держась за изувеченную конечность, солдат упал в грязь, издавая пронзительные, животные вопли. Кряжистый кузнец, размахивая молотом, бросился в гущу боя. Его орудие с громким лязгом врезалось в зазевавшегося рыцаря, сминая шлем и расшибая в кровавое крошево череп. Под неистовые завывания ремесленника, молот обрушился на грудь поверженного воина, вдавил кирасу и в кашу перетряхнул внутренности. Флом бросился к кузнецу, занося меч в рубящем ударе. Благодаря скорее животной чуйке, нежели умению, кузнец увернулся и взмахнул молотом, целя в голову адъютанта. Флом ушел с линии атаки и быстрым движением слева наискось рубанул широкую грудь кузнеца. Лезвие вспороло закопченную ткань и плоть под ней. Кровь хлынула из вскрытых вен. Кузнец попытался достать рыцаря молотом, но силы стремительно покидали его — замах получился слабым. Флом, выходя из разворота, одним точным движением снес голову ремесленника. Из перерубленных артерий тугими струями хлестнула кровь.
     Стоило сражению начаться, как испуганная толпа зевак, побросав оружие, бросилась врассыпную. Гонимые страхом люди толкались, вопили и молили богов о спасении. Сипло хлопали засовы на дверях, где-то закудахтала от боли придавленная сапогом курица. Стоявший у ворот купеческий обоз ринулся вперед, подгоняемый ругательствами возницы и криками наемников, которых купцы оставили позади, для пущего унижения обрызгав грязью.
     От ворот форта бежали на шум сражения часовые. Стрелки Ордена уже перезарядили арбалеты и дали еще один залп, положив новоприбывших. Одному несчастному болт угодил в пах. Солдат сложился пополам, хватаясь за окровавленную промежность. Вездесущий Флом легким движением меча избавил его от страданий. Остальные рыцари добивали солдат коменданта. Те почти не оказывали сопротивления. Кое-как огрызаясь, они отступали, оставляя за собой раненых и мертвых. Над местом схватки раздавались крики, хрип умирающих и стоны живых. Брат-инквизитор, привыкший к суровым, холодным застенкам и теперь ошалевший от горячки боя, бросился вдогонку за отступавшими, размахивая шестом. Настигнув беглеца, святой отец принялся охаживать его палкой, бессвязно рассыпая проклятия. Разбив голову врага, инквизитор победно взмахнул шестом, и сей же миг поймал стрелу в сердце. Нелепо запрокинув голову, монах пал, судорожно цепляясь за древко.
     Лукан нахмурился, заметив движение справа. К командору медленно шел человек. Мужчина был высок, смуглолиц, одет по-военному: кольчуга, панцирь с выгравированным полумесяцем, горжет вокруг горла и длинная зеленая накидка на плечах. В его правой руке подрагивала тяжелая рапира, в левой — дага. Он, не отрываясь, буравил командора злыми, карими глазами. Рыцари не трогали воина, видя его бездействие, к тому же он не был похож на баронского солдата. Подняв клинок в салюте, незнакомец уверенно двинулся в сторону командора.
     — Вызов! — крикнул мужчина, — по правилам рыцарства!
     Лукан кивнул одному из стрелков:
     — Убей этого дурня.
     Напряженно бомкнула тетива арбалета. Болт вонзился в левый глаз таинственного незнакомца.
     Командор скептически посмотрел на Грама:
     — Видал? Не сиделось же дураку на месте. Видимо, сей рыцарь любил почитывать книжонки о честных поединках.
     Схватка почти закончилась. Раненые бойцы лежали в грязи, стеная от боли. Флом склонился над изувеченным противником, шепча отходную молитву. Воин истошно орал, зажимая руками вспоротый живот. Взрезанные кишки кровавым канатом выглядывали из раны, распространяя смрад. Положив ладонь на лоб бойца, Флом добил его, вонзив кинжал под ухо. Остальные рыцари деловито переходили от одного раненого к другому, оказывая последнюю милость.
     Командор окинул взглядом место бойни. Всего несколько мгновений назад в этой грязи довольно хрюкало свиное семейство. Теперь площадь была занята трупами, отрубленными конечностями и брошенным оружием. По застывшим в гримасе смерти окровавленным лицам монотонно стекали капли дождя.
     Грам безучастно наблюдал за смертью своих подчиненных. Казалось, он витал в лишь ему ведомых далях. Командор отвесил замечтавшемуся коменданту щелбан, угодив по сломанной переносице. Грам слезящимися глазами посмотрел на Лукана:
     — Безумие, — просипел он.
     — Справедливость.
     Грам отвернулся. Свесив голову на грудь, он медленно осел на колени. Командор окинул взглядом двор, отметив, что потерял всего нескольких бойцов, не считая дурного инквизитора, сбрендившего от вида крови. Ну, туда ему и дорога, заключил Лукан, в прошлом не мало повидавший в подвалах инквизиции, и относившийся к большинству святых братьев с едва сдерживаемым презрением.
     — Рыцари! Слушайте мой приказ! — загремел командор, — вот эту мразь, — он указал на коменданта, — немедленно повесить. Жителей форта выгнать из домов. Путешественников, купцов и остальной пришлый люд отправить восвояси. Пусть отныне все знают, что предателей Ордена ждет неминуемая кара. Форт сжечь!
     Флом подошел к командору, вытирая с лица розовую влагу, где в равных пропорциях смешались кровь, пот и дождевая вода. На красном сюрко и золоченной петле бесконечности расплылись карминовые пятна.
     — Сир, я не уверен, что стоит подвергать это дело огласке.
     Лукан усмехнулся:
     — Предлагаешь их всех перебить?
     — Нет, но как отреагирует Капитул на такое самоуправство?
     Флом с беспокойством наблюдал за своим командором.
     — Вся ответственность на мне. Я найду, что сказать Капитулу и Великому Магистру.
     Верный Флом помедлил, затем кивнул:
     — Как прикажите, ваше превосходительство.
     Едва заметным жестом он подозвал пару рыцарей. Воины без слов ухватили коменданта под руки. Мужчина не сопротивлялся, лишь один раз обернулся в сторону своего дома. В окне бледнели лица его жены и дочери.
     — Что делать с родными? — поинтересовался Флом.
     — Пусть смотрят.
     По команде Флома двое рыцарей зашли в дом, и вскоре вытащили наружу родных коменданта. Жена Грама, извиваясь в истерике, попыталась добраться до Лукана:
     — Изверг! Сволочь! Тварь! Чтоб ты сдох! — зарычала пухлая женщина, плюнув в командора. Слюна не долетела, но жена Грама тут же пожалела о своей дерзости. Ближайший к ней рыцарь от души врезал женщине в челюсть. Она обмякла, теряя сознание. Ее дочь, захлебываясь слезами, бросилась к матери, но другой рыцарь удержал ее, грубо схватив за талию.
     — Спокойно, деточка, с мамой все будет хорошо, — зашептал он ей на ухо, показав в усмешке гнилые зубы. Затем, будто опомнившись, обратился к Лукану, — Ваше превосходительство, может, мы с ребятами развлечемся немного? Девка конечно страшная, но мы баб уже несколько месяцев не пользовали…
     Лукан повернулся к Флому. Остекленевший взгляд говорил лучше всяких слов.
     — Он недавно в отряде, — виновато пожал плечами адъютант, — не знает порядков.
     — Сейчас узнает, — посулил Лукан. — Повесьте этого ублюдка рядом с комендантом. Я не потерплю насильников в моем гончем крыле.
     Рыцарь немедленно выпустил девчонку:
     — Командор, я пошутил, это была ошибка…
     — Вздернуть.
     Несостоявшийся насильник был тут же скручен товарищами, и отправлен вслед за комендантом.
     — Сурово, командор, — заметил Флом, провожая взглядом обреченного воина.
     — Зерна от плевел, — сказал Лукан, кладя руку на плечо адъютанта. Флом кивнул, по-собачьи преданно глядя на своего командора.
     Возле трактира, где недавно выпивали поверенный Вернер и знаменитый наемник Ранхард Трижды Повешенный, рос кривой клен. Дерево болело — время и дыхание Тени превратили его в скрюченного, обросшего грибами-паразитами мертвеца, нижние ветки которого теперь облагородили парой петель. Под ними услужливо разместили два чурбака с застарелыми следами от топора. На верхушке клена примостилась черная ворона. Мокрая, с торчащими во все стороны перьями птица оглушительно каркала, ожидая угощение.
     Командор Лукан бесстрастно наблюдал, как на шеи подсудимых накидывают грубые, ворсистые петли. Конопляное ожерелье, казалось, совсем не интересовало коменданта. Рыцарь наоборот пытался что-то лепетать, ловя угрюмые взгляды бывших соратников.
     К месту казни приволокли жену и дочь коменданта. Первая все еще приходила в себя после рыцарского удара. Она едва шевелила разбитыми, вздувшимися губами, цветом похожими на две переспелые сливы. Чепец на ее голове сбился, платье промокло и отяжелело от влаги. Дочка выглядела чуть получше. Она перестала плакать и замкнулась в себе. Рыцарям пришлось тащить ее, так как девушка отказывалась передвигать ногами. По дороге они ее уронили, и теперь ее серое льняное платьице покрывали жирные грязевые потеки.
     Воины Ордена тычками и окриками согнали обитателей форта к месту экзекуции. Грустный трактирщик, гарнизонные шлюхи, обслуга, пленные солдаты — все они столпились вокруг перекореженного клена, взирая на орденское правосудие. С неподвижным лицом командор Лукан отдал приказ:
     — Давай!
     В последний момент он встретился взглядом с комендантом. В глазах Грама трудно было что-то рассмотреть, но командор знал — в них застыла чистая незамутненная ненависть. Уже пятнадцать лет он наблюдал одно и то же. Неважно, с эшафота, у придорожного столба или под таким вот деревом, взгляд людей всегда оставался одним. Полный подсердечной ненависти и смертельной обреченности. Лукан привык к этому. Во имя своего Ордена он был готов терпеть людскую злобу и презрение. Командором двигала непоколебимая уверенность в правоте возложенного на него дела. Благодаря этому, его путь стал дорогой виселиц, плах и костров. Путь истинной, как он считал, справедливости не делившей людские поступки на хорошие и плохие. Каждому должно было воздастся по заслугам. Однажды такой день наступит и для него. И он готов его встретить. Во имя Ордена. Во имя Света. Во имя Вознесенных.
     Из-под осужденных выбили чурбаки. Почти синхронно комендант и рыцарь завертелись в петлях. Сведенные спазмом языки вывалились наружу, глаза полезли из орбит. Лица быстро налились бордовым, затем посинели. Ноги висельников, связанные у щиколоток, бешено раскачивались над землей. Из штанины коменданта лениво вытекла струйка мочи. Дочь Грама, завыв раненым зайцем, вырвалась из рук рыцарей, и бросилась к ногам отца.
     Флом подошел к командору. Его ясные глаза подернула тень.
     — Какие будут дальнейшие приказания, сир?
     Лукан пристально смотрел на висельников.
     — Сжигаем форт, затем выходим на тракт.
     — Будем ловить Вернера?
     — Нет, пускай другие ломают ноги по лесам. Мы отправили за ним двадцать человек, но я не верю, что они найдут его в этой чаще. Дай Кадарн Меченосец, сами бы вернулись. У меня другая идея. Мы поедем в Вальдштадт. Наш поверенный наверняка попытается пройти околицами, но Вальдштадта ему не избежать.
     — Гранцдорф? Он может свернуть туда, — предложил Флом.
     — Прямиком в нашу командорию? Слишком рискованно.
     Лукан задумался. Адъютант в почтительном молчании ждал решения господина.
     — Флом, — Лукан расправил плечи, — пошли-ка птицу капитану Бреверту, мне нужно больше людей.
     — Будет исполнено. Текст?
     — Продиктую позднее, — Лукан еще раз посмотрел на повешенных. Дочка капитана так и сидела у ног своего отца. Она обняла его грязные ступни, и что-то исступленно бормотала.
     — По дороге в Вальдштадт я очень хочу нанести визит его светлости барону Огюсту фон Левенгауту.
     Мстительная фраза Лукана не сулила барону ничего хорошего.

ГЛАВА III. СОКОЛ ИЗ ФАЛЬКБЕРГА

     Эберлинги всегда будут для великих семей Рейнланда гордыми отщепенцами. Чужеземцами, которые получили титулы и власть благодаря предательству. Их род обречен на презрение, и никакие будущие заслуги не способны избавить их от этой доли.
     Мишель де Горжен «Великие дома Рейнланда, их история и жизнеописания»
     Изящный трехмачтовый флейт, сбавив скорость, грузно заходил в Гвингаэльскую гавань. Над грот-мачтой судна дерзко развевалось знамя с парящим белым соколом на небесно-голубом фоне. На вантах суетились матросы, хватко сворачивая марсели и брамсели. Их подстегивал громоподобный окрик боцмана. На судне царила суета, которая бывает только при заходе корабля в порт. По палубам беспрестанно сновали туда-сюда озабоченные мореходы: перетаскивали груз, возились со шкотами и фалами, крепили концы.
     Погода в гавани стояла отличная, отнюдь не свойственная ветреному и дождливому Бурегону. Дувший с запада легкий бриз резвился в снастях такелажа и весело бросался солеными брызгами. Мягкие лучи уходящего солнца придавали белоснежным парусам корабля розоватый оттенок. Над сушей уже собирались грозного вида тучи, но на море царили тишина и покой. Меж мачт с пронзительными криками сновали чайки, приветствуя снижающее ход судно.
     — Шевелитесь, ленивые засранцы! — ревел боцман. — Когда прибудем в порт, мне не хочется краснеть за Вас перед капитаном и его светлостью графом. Живее, ублюдки, морского червя вам в задницу!
     Матросы засуетились быстрее. Путешествие от Вестриджа до Гвингаэля заняло всего неделю, но нервов потрепало основательно. Капитан изо всех сил старался угодить важному пассажиру, поэтому боцман драл с подчиненных три шкуры. От него страдала вся команда, начиная рулевым и заканчивая корабельным котом. Изрыгая бездну ругательств, боцман носился от бака до юта, и ни одна мелочь не могла укрыться от его дотошного взгляда. То узлы у него недостаточно крепко увязаны, то рында плохо начищена. Плохо в его понимании означало то, что ему не удалось побриться с помощью отражения в треклятом колоколе. Досталось даже тихому как мышь коку, который на привередливый взгляд боцмана жалел масла для каши.
     Флейт медленно скользил по темным, белопенным волнам, приближаясь к земле. Столичный порт теперь можно было разглядеть во всех подробностях. У пирсов замерли сотни кораблей самых разных форм и размеров. Легкие каравеллы, юркие боты, могучие галеоны и боевые каракки бросали свои якоря в Гвингаэльской гавани, пребывая со всей известной ойкумены. На верфях, пахнущих свежей древесиной и смолой, в поте лица трудились над ремонтом старых и постройкой новых кораблей. Поднимались бесконечные вереницы пакгаузов, в тени которых притаились сараи, лавки, трактиры и публичные дома. Тысячи людей шумели в порту, разгружали товары, торговали. В этом пропахшем рыбой и дегтем бедламе можно было встретить самых разных путешественников: знаменитых мореходов Праудланда, утонченных идальго из Мехтии, богатых купцов из Бродмарка и Истфалии. Тут же, у причалов, дежурили размалеванные девки всех известных рас, готовые предложить свои услуги изголодавшейся по женской ласке матросне. Стража безуспешно отгоняла жриц любви, но те лишь хохотали, заголяя перед служителями порядка срамные места и помахивая красными шапками9.
     За портовой круговертью, с мостика, наблюдал важный пассажир, ставший причиной усердия боцмана. Этим достойным человеком (и, по мнению матросов, совершенно излишним балластом) был наследник Фелиссии и владыка острова Вестридж — Мартин Эберлинг из Фалькберга.
     Беспокойный гость соколом взирал на гвингаэльскую гавань, и на его тонких губах играла легкая улыбка. В ореховых глазах светился почти детский восторг, хотя Мартин Эберлинг уже перешагнул за грань молодости — этой осенью ему исполнилось тридцать три года. Подбоченившись, граф подставлял худощавое лицо прохладному ветру, иногда утирая брызги с высоких скул.
     Своим туалетом граф оказал бы честь любому столичному приему. Длиннополый, черный кафтан с двойным воротом и узкими, расширенными к запястью рукавами выглядел так, словно не бывал в долгом путешествии. Темные, зауженные брюки, заправлены в высокие, до ослепительного блеска начищенные сапоги. Под кафтан надет жесткий вест, черный с серебряным узором, и белая рубашка с воздушным жабо. Голову Эберлинга прикрывала лихо заломленная треуголка, а на поясе висел палаш с позолоченной, корзинчатой гардой.
     — Надеюсь, Гвингаэль готов принять Сокола из Фалькберга, — с усмешкой сказал капитан Рэкхэм, незаметно подошедший к знатному пассажиру.
     — Хорошо бы обошлись без пушечного боя, — проворчал Мартин, не отводя взор от берега.
     Сокол из Фалькберга, повторил про себя Эберлинг — это гордое прозвище он получил много лет назад во время восстания барона Людвига фон Брогга, более известного под кличкой Мясник. Его мятеж стал наиболее кровавым в истории Рейнланда, а сам фон Брогг прославился чудовищными деяниями. В те черные годины Эберлинг сполна испил чашу войны. Ему казалось, что еще вчера он скакал во главе тяжелой кавалерии, рубил головы врагов или корпел над картами вместе со своим учителем — прославленным стратегом Теодором фон Виндельбрандтом. Стоило напрячь воображение, и Мартин мог учуять дым пожарищ, сырую вонь застенков и жаркий, кровавый смрад поля битвы. Исчезли портовые склады — вместо них Эберлинг видел черные башни замка Верминштайн, у стен которого сложили головы тысячи храбрых мужей, в отличие от Мартина, не получившие громких прозвищ.
     Восстание фон Брогга закончилось гибелью кровожадного барона, а Мартин к занятной кличке приобрел целую гору скверных воспоминаний. С тех пор минуло десять лет, и все эти годы Эберлинг провел в тени, избегая лишнего внимания. Сокол из Фалькберга со здоровой долей иронии коллекционировал слухи, ходившие вокруг его персоны. Мартина считали затворником, чудаком, годным лишь на подозрительные эскапады. То он внезапно отправлялся в странные морские экспедиции с праудландскими судами, то ездил в далекий Гальптран, к самой границе Великих Пустошей, где участвовал в раскопках у Исполиновых столпов. Сплетничали о таинственной болезни, которую он подхватил на далеких островах Осколочного архипелага, и о том, что он отринул истинную веру, уподобившись гнусным язычникам Лика Демона. Одно время им интересовался Орден Наследия, склонный проверять досужие басни, но могучие рыцари остались с носом, не найдя доказательств отступничества.
     Вскоре Мартина окончательно сняли со всех счетов, чему он был только рад. Чудак из Фалькберга — шептались за его спиной острословы. Вертопрах — со смехом говорили дворцовые интриганы. Стерлись из памяти его ратные подвиги, политические амбиции и успехи в искусстве. Даже отец Мартина — благородный Уильям Эберлинг, маркграф Фелиссии — на вопросы о сыне лишь махал рукой и тяжко вздыхал. Его единственный наследник не проявлял интереса к политической жизни королевства. Уильям, перед тем как его сразила тяжелая болезнь, видел Мартина своим приемником на посту Маршала Рейнланда, но упорный отпрыск только смеялся над его увещеваниями.
     Сегодня же ему было не до смеха. Эберлинг возвращался в Гвингаэль, дабы заменить хворого отца на Ассамблее Высоких баронов и принять участие в торжествах по случаю годовщины Конрада Благодетельного. Мартин считал Ассамблею сборищем крикунов, а чествование умершего двести лет назад человека попросту глупым, но отказать отцу значило подставить под удар честь семьи. О иных же, куда более важных причинах своего приезда в столицу, Эберлинг не распространялся.
     «Гордость Фелиссии», скрипя шпангоутом, неторопливо пришвартовалась. Матросы ловко перекинули к пирсу сходни. Капитан, грустно улыбаясь, пожал руку Мартина. От крепкой хватки морехода кожаные перчатки графа тихо скрипнули.
     — Вот и все, ваша светлость.
     — Скучно получилось, — улыбнулся в ответ Эберлинг. — Были у нас приключения с сюжетом поинтересней.
     — Что, верно, то верно. Скажу Вам, как на духу, не больно хотелось бы их повторить.
     Мартин кивнул:
     — Мне тоже, мой друг. Вы последуете за мной в столицу?
     — Ни в коем случае, — поморщился морской волк, поглаживая желтый от табака ус, — от Гвингаэля меня тошнит, да и «Гордость» лучше держать наготове. Мало ли чего…
     — Думаете, мне скоро придется уносить ноги? — граф продолжал улыбаться, но в его глазах не было веселья.
     — Упаси вас Вознесенные от такой оказии!
     — До встречи, капитан. Если боги будут милосердны — свидимся!
     Рэкхэм фыркнул:
     — На богов рассчитывать… У меня, кстати, осталась бутылка того рома из Мериадана…
     Граф Вестриджа в притворном ужасе закатил глаза:
     — Только не это. В прошлый раз я блевал дальше бушприта.
     Рэкхэм громко, искренне захохотал:
     — Лучше и не скажешь, ваша светлость. Ну, до встречи.
     — Удачи, капитан.
     Мартин Эберлинг чуть вразвалку направился к сходням. Его люди сгружали поклажу и готовились ступить на грешную землю. Конюший Эберлинга отсалютовал хозяину, приложив ладонь к матово блестящему нагруднику. Меж пальцев на графа уставился выгравированный геральдический сокол.
     — Вольно, Дирк, — остановил его Мартин. — Все готовы?
     — Все.
     — Пепла спустили?
     — Да. Лошади готовы.
     — Нас кто-нибудь встречает?
     — Трутся у сходен какие-то павлины. Верховые.
     Мартин смерил взглядом встречавших. Шестеро воинов из гвардии регента. Все в ярких, темно-фиолетовых накидках, кирасах поверх колетов и открытых бургиньотах. С ними был молодой человек в ярко начищенном панцире и тяжелом, с множеством складок, золотом плаще. Он пристально наблюдал за разгрузкой, неловко поправляя ножны, явно ему мешавшие.
     — Я же говорил — павлины, — повторил Дирк, презрительно фыркнув. — Вон тот, сопливый, уже минут пять теребит рукоять своей зубочистки. Видно, любит он это дело — потеребить что-нибудь.
     — Ты бы повежливее с ним. Это младший сын Готфрида фон Венцзлафа.
     — Да? И как ты догадался?
     Мартин принялся загибать пальцы:
     — Герб на алом чепраке — черная драконья башка. Значит, из фон Венцзлафов. Очень молод, чертами сходен с отцом. Достаточно для скороспелых выводов?
     — Вполне.
     — Зная мою репутацию при дворе, им стоило послать придворного паяца, — хмуро закончил Эберлинг.
     Пока Мартин и его гвардеец высмеивали свой почетный эскорт, из толпы на пирсе донесся призывный женский голос:
     — Эй, сладенький, не хочешь покувыркаться с симпатичной фройляйн?
     Молодой фон Венцзлаф испуганно обернулся. Ярко накрашенная дебелая деваха, нагло выставила на всеобщее обозрение свою грудь, оттянув вниз декольте. Крупные, коричневые соски бойко торчали, завладев вниманием юноши. В толпе кто-то заулюлюкал.
     — Пшла вон! — рыкнул на «фройляйн» один из гвардейцев. — Если не запахнешь свое вымя, прикажу высечь тебя на глазах твоих товарок.
     Девка поспешно растворилась среди портового люда. Юный фон Венцзлаф проводил ее голодным взглядом.
     — Как есть, теребит все без разбору, — шепнул на ухо графу Дирк.
     Мартин хмыкнул:
     — Можно подумать, ты не теребил в его возрасте.
     Дирк осклабился:
     — Еще как! Да и сейчас от случая к случаю.
     — Тебе жениться надо, — укорил его Эберлинг.
     — Так ведь одно другому не мешает. Тебе, кстати, тоже не помешает найти бабу, а то будешь как этот сопляк ножны в руках наяривать.
     — Заткнись уже наконец. Мысли как у недоросля!
     Эберлинг бодро сошел по трапу. Почувствовав под ногами твердую землю, он прошелся вдоль борта, разминая привыкшие к качке ноги. Крутые бока «Гордости» влажно блестели в багряном сиянии заката. Носовая фигура — крылатая сирена со змеиным хвостом — косилась на него беспокойным взором. У Эберлинга возникло нехорошее предчувствие, что он видит корабль в последний раз. Сняв треуголку, Мартин помахал ей капитану Рэкхэму. Морской волк вяло отдал честь, приложив пальцы к полям шляпы.
     — Э-э-э… граф? — окликнул Мартина, высокий, почти мальчишеский голос.
     Эберлинг с ног до головы осмотрел юношу. Стоит отдать должное, парень сидел на своей рыжей кобыле как влитой. Симпатичен, строен, голубоглаз, щеки впалые как у отца, а вот взгляд кроткий как у серны. Не было в нем тлеющей ярости свойственной Готфриду фон Венцзлафу, которого во времена бродмаркской кампании прозвали Бешеным Быком.
     — Мартин Эберлинг из Фалькберга. С кем имею честь разговаривать?
     Мартин из вежливости сделал вид, что не узнал своего собеседника.
     — Очень приятно, граф. Дитмар фон Венцзлаф, сын Готфрида, барон Магдфеста. К Вашим услугам. Волей регента и моего отца меня послали встретить Вас и сопроводить в Гвингаэль.
     — Это честь для меня, эдель10. Но давайте отбросим наши звучные титулы и будем обращаться друг к другу по именам. У нас впереди дорога, пусть и не особо долгая, а в пути этикет не самая нужная вещь.
     Дитмар скользнул взглядом по лицу Эберлинга. Внимание юноши привлек рваный шрам, разделявший правую бровь графа на две неровные половины. Будто опомнившись, юноша смущенно кивнул:
     — Как вам будет угодно эдель… Мартин.
     — Отлично! Тогда не будем медлить.
     Командир гвардейцев запоздало обратился к графу:
     — Сэр Виллем Колгер, герба Трех Соек, лейтенант гвардии его высочества регента.
     — Очень приятно, — без всякой приязни поздоровался Эберлинг. Лицо Колгера, подчеркнуто отстраненное, было жестким, костистым, словно выточенным из дерева.
     — Нам велено охранять Вас до прибытия в Старую рощу.
     — Замечательно, — Мартин не скрывал сарказма.
     Граф Вестриджа ловко вскочил в седло. Серый конь приветственно заржал, радуясь грядущей прогулке. Мартин ласково потрепал холку Пепла и скормил ему зеленое яблоко, заблаговременно извлеченное из седельной сумки. Буланый жеребец Дирка с завистью покосился на угощение, но так и не дождался подобной любезности от своего хозяина.
     — Вы взяли с собой мало людей, — заметил Дитмар, пересчитав сопровождение Эберлинга.
     — Угу. Никогда не любил большую свиту. Десяток человек меня вполне устраивает.
     — Не боитесь?
     — Нет. От судьбы не уйдешь. Смерти не важно, сколько с тобой человек. Один или сто, она всегда найдет свою жертву.
     Дитмар поморщился:
     — Недобрые у Вас мысли, граф.
     — Зато правдивые.
     Гвингаэльская гавань кипела жизнью. Пробираясь сквозь беспокойное столпотворение, отряд двинулся в сторону столицы. Их сопровождали резкие выкрики чаек и людской гвалт. Сумерки накинули темный саван на небесную твердь. Портовые улочки, узкие и кривые, запылали фонарями, а вдали, на мысе Айзенстранд, смотритель возжег пламя маяка. Но сгустившийся мрак не был помехой портовой кутерьме. Уже слышались из трактиров хмельные, непристойные песни. Распутные девки выстроились у питейных заведений, ожидая сговорчивых клиентов. Мутные личности разбойного вида выползали из своих логовищ, выискивая подгулявшего негоцианта или матроса.
     Мартин глубоко вдохнул давно знакомые запахи. Вонь стухшей рыбы, теплой смолы и отсыревшей пеньки смешались с запахами человеческих тел, моря, специй и рома. Аромат, который не понять сухопутному человеку. Разум и тело Эберлинга всегда оставались на твердой земле, но сердце принадлежало морю. Его мерно вздымающимся волнам, соленому воздуху и свищущему в парусах ветру. Маркграф Уильям как-то пошутил, что его сына следовало прозвать Рыбой из Фалькберга. Мартин улыбнулся, вспоминая раскатистый смех отца. Старик пролил на себя стакан вина, потешаясь над собственной незатейливой остротой.
     Оставив суматошную гавань, всадники выехали на широкую Портовую дорогу. Вдали темнели бесформенные силуэты рыбацких деревень и дешевых постоялых дворов. Эберлинг пристально всматривался в ночь, но так и не смог разглядеть стен Гвингаэля. Столица будто закрылась от него черной занавеской, не желая выставлять напоказ свои тайны и пороки. От созерцания Мартина отвлек недовольно фыркнувший Пепел — скакуну не нравилась холодная грязь, прилипавшая к копытам.
     Дитмар поравнялся с графом. Тревожное выражение его лица не прибавило Эберлингу настроения.
     — Граф, — обратился юноша. — Как давно Вы в пути?
     — Неделю. Ничего особенного. Я отплыл, как только получил известие от отца.
     — Вы слышали о чуме?
     Мартин поправил съехавшую на лоб треуголку:
     — Конечно. Вестридж та еще дыра, но новости туда доходят регулярно. Луну назад мы получили сообщение, что в столице обнаружены первые очаги заражения. Вскоре я вышел в море, и теперь не знаю, какая тут обстановка. Собственно, насколько все серьезно?
     Молодой барон нервно сжал губы:
     — Вы не представляете насколько. За месяц погибли тысячи. Эта чума косит людей без разбора. Я в жизни столько мертвецов не видел. С улиц не успевают убирать трупы…
     — Погодите, — перебил Мартин. — Неужели все так запущено?! Мы только что были в порту, и я не увидел никаких признаков эпидемии. Я бы сказал, там весьма оживленно.
     — В этом и проблема, граф. Чума свирепствует только в самом городе. Ну, еще в Застенье. Она не распространяется дальше.
     — Чушь собачья! Эпидемия либо есть везде, либо это не эпидемия. Барон, вы хоть раз видели чуму в действии?
     Дитмар помотал головой.
     — Я видел. Жуткая хреновина. Когда в Фелиссии завелась такая вот зараза, не было спасения никому. Несколько городов почти вымерло. Люди заражали друг друга в независимости от места проживания и своего положения. Порт закрыли, целые кварталы стояли огороженными, чтобы избежать дальнейшего распространения заразы. А Вы говорите мне, что чума не выходит за границы городских стен?
     — Именно. И люди не заражают друг друга за пределами столицы.
     Эберлинг промолчал. В словах парня не было ни грана логики. Или Мартин сам ничего не смыслит в заболеваниях.
     — И как это определили?
     Дитмар виновато повел плечами.
     — По совету мэтра Лаферта провели экс… эск… — юноша смущенно улыбнулся, не выговорив мудреное слово.
     — Эксперимент, — подсказал Мартин.
     — Да. Медики вывезли одного зараженного в соседнюю деревню на востоке.
     — И?
     — Ничего. Местных крестьян заставляли чуть ли не целоваться с хворым, но никто не заболел.
     — И не одного завалящего бубона?
     — Нет. Больной вскоре умер, но в деревне все остались здоровы.
     — Это ничего не доказывает, — попытался возразить Эберлинг из чистой вредности, — всякое бывает.
     — Эксперимент провели несколько раз, в разных местах. Как Вы понимаете, все то же самое. Больной умирает, остальные вполне здоровы.
     Мартин недоверчиво хмыкнул:
     — Что предпринимает Орден и Академия Белой Руки?
     Дитмар вздрогнул. С тех пор, как зашло солнце, резко похолодало. А может, юноша просто боялся говорить на скользкие темы?
     — Работают. Как и экзекуторы, — невесело улыбнулся фон Венцзлаф.
     Мартин понимающе кивнул:
     — Они уже наверняка кого-то обвинили и разжигают костры. Кто на этот раз? Алые колпаки? «Искаженные», заклинатели тени или коварные праудландцы?
     Барон сгорбился в седле:
     — Послушать, так виноваты все. Орден и Церковь Вознесения объявили чуму делом рук Тени. Всех злонамеренных пособников скверны тащат на костер. Неважно, тихий ты травник, дитя, родившееся с хвостом или заграничный купец с недозволенной книгой, все едино. Огонь. Гранд-клирик призвал корчевать зло во всех его проявлениях.
     — А регент и Совет? Неужели они допустили эту резню?
     — Им некуда деваться. Народ требует найти виновных. Адепты Белой Руки пообещали скорое исцеление, так что теперь главное найти ответственного за эпидемию. В городе уже были выступления против власти регента и Верховного Совета. Спрашивают, как допустили и куда смотрели, когда коварные чернокнижники накладывали проклятье на великий город… Безумие, одним словом.
     Парень был прав. Чистое безумие. Не зря Эберлинг держался подальше от столицы. Мартин окликнул Дирка:
     — У тебя остался ром?
     — А то!
     Конюший отстегнул от пояса флягу и перекинул ее Эберлингу. Сделав несколько больших глотков и удовлетворенно крякнув, Мартин протянул флягу Дитмару.
     — Угощайтесь.
     Фон Венцзлаф с сомнением посмотрел на сосуд.
     — Что здесь?
     — Согревающее. Или Вы хотите приехать в нашу чумную столицу в обмороженном виде?
     Юноша принял флягу и неуверенно отхлебнул из узкого горлышка. Поперхнувшись с непривычки, он дикими глазами уставился на Эберлинга.
     — Благодать, — осипшим голосом протянул он, — огонь, а не напиток.
     — Дирк, ром остается у нас, — заявил Мартин телохранителю.
     — А мне?
     — Тебя, мой друг, согреет вера. В этом городе она снова в моде.
     Мартин принюхался. В воздухе ясно ощущался запах мертвечины и горелой плоти. Тяжеловесные стены Гвингаэля вынырнули из тьмы, сверкнув дозорными огнями. Еще более черные, чем окружающая ночь, они казались гребнем какого-то неизвестного чудовища. Надеясь попасть в город до закрытия ворот, к стенам устремились вереницы медлительных купеческих обозов и компании запоздалых путников. По обеим сторонам дороги выросли первые дома. Бесчисленные деревушки и села срослись в единый пригород, для простоты названный Застеньем. Здесь уже ощущалось присутствие чумы. Попадались забитые двери и окна, встреченные на пути жители не выказывали той бесшабашной веселости, царившей в порту, хотя острый слух Мартина уловил звуки лютни и свирели из придорожного трактира.
     — Где сжигают трупы? — спросил Мартин у барона.
     — На юге, недалеко от Скотных ворот. Оттуда и доносит «ароматы».
     Домов становилось больше. Все плотнее ютились они друг к другу, под сенью черных стен Гвингаэля. Осунувшиеся двухэтажные строения, с растрескавшейся штукатуркой и сырыми подтеками на стенах, в отсветах придорожных фонарей выглядели заброшенными и мертвыми. В стеклянных глазницах застыла угрюмая обреченность. В таких домах наверняка должны водиться призраки, сиротливо завывающие в пустых, безжизненных комнатах.
     — Здесь по-прежнему обитает всякий сброд? — спросил Мартин.
     Дитмар отвлекся от созерцания ветхой колокольни:
     — Да, насколько мне известно.
     Студеный, пробирающий до костей ветер, принес с собой очередную волну мертвецкого смрада. Фон Венцзлаф зажал нос.
     — Вы давно в столице, Дитмар? — спросил Мартин.
     — Неделю. Никак не могу привыкнуть к этой вони.
     — То ли еще будет, — посулил Эберлинг, прикрывая рот белым, кружевным платком с монограммой.
     — Вы думаете?
     — Знаю.
     Унылые, сгорбленные хибары продолжали тянуться на протяжении всего пути. Казалось, их порченые временем и сыростью фасады сами мучаются от какого-то страшного недуга. В подворотнях мелькали силуэты людей — Мартин чувствовал на себе внимательные, не предвещающие ничего хорошего, взгляды. Оно и понятно: местные запуганы болезнью, и вид пышущего здоровьем аристократа вызывал естественную зависть. И ненависть.
     — Послушайте, Дитмар. Нам обязательно ехать в город сейчас? Время позднее, ворота наверняка закрыты. Может, стоит дождаться утра?
     Фон Венцзлаф неопределенно покачал головой.
     — Не знаю. У меня есть грамота, подписанная лично регентом. Ворота нам откроют в любом случае.
     — И Вам хочется ехать ночью через весь город, по такой ужасной погоде? Да бросьте. Минута-другая, и может начаться дождь. После морской прогулки у меня нет желания попадать в водную стихию еще раз. Давайте уже кинем якорь в какой-нибудь гавани. Вы знаете здесь приличные заведения?
     — Откуда?! Напомню, я тут всего неделю и пока не успел ознакомиться с достопримечательностями.
     — Расстроили Вы меня. Дирк!
     — Что случилось? — всполошился конюший.
     — У меня нет желания ехать в город. Не в такую темень, и не в такую погоду. Ты помнишь здесь какой-нибудь трактир?
     — Десять лет прошло, — задумался Дирк, — но, думаю, «Старый Погребок» еще стоит. Он ровесник самого Застенья, и вряд ли за последние годы что-то изменилось. Поехали?
     — Оно приличное? — забеспокоился Дитмар.
     — Самое приличное в этом свинарнике. Молодые дворяне часто посещают его, в поисках приключений и запретных удовольствий.
     — Можно подумать, запретных удовольствий мало в Гвингаэле, — заметил Мартин. — Веди нас.
     Вмешался лейтенант Колгер:
     — Извините, ваша светлость, но у нас приказ сопроводить Вас до поместья, нам следует продолжить путь.
     Дитмар вопросительно посмотрел на Эберлинга.
     — В задницу! — выругался граф. — Ваш приказ — это Ваши проблемы. Можете подтереться им, если он у Вас в письменном виде. Я устал и замерз. И барон фон Венцзлаф тоже. Можете уезжать отсюда к чертовой матери, мы едем в трактир.
     В голосе Мартина появились капризные нотки, свойственные избалованным аристократам.
     — Простите, Ваша светлость, мы поедем с Вами, — хмурясь, отступил Колгер.
     — Как Вам угодно. Только постарайтесь не изгадить мне настроение своим присутствием. Видят Вознесенные, от него и так мало, что осталось. Дирк, веди нас!
     Возглавляемая Дирком кавалькада, свернув с тракта, проскакала по одной из боковых улочек. Размокшая почва, густо замешанная с испражнениями, чавкала под копытами лошадей. Жители Застенья, разбуженные шумом, робко выглядывали из окон, освещая сальными огарками бледные лица. Исхудалые и болезненные, они напоминали оживших мертвецов, поднятых по воле злобного некроманта. По спине Мартина пробежали мурашки. Изнуренный вид обитателей Застенья всколыхнул старые воспоминания о застенках Мясника. Плен, пытки, сотни казненных и искалеченных, окровавленный Дезмонд, подвешенный в главном зале Верминштайна… Сейчас не время ворошить ужасы прошлого.
     Остались позади заброшенные выселки и свежее, пропахшее гарью, пожарище. Путники ехали среди чахлых яблонь, меж которых жалостливо ныл тонкоголосый ветер. Бежавшая среди пожухлой травы дорожка вела к фахверковому дому, что коротал свои дни в компании облетевшей черемухи. Гонт на конусообразной крыше рассохся и выгнулся, неровные стены зияли ранами облупившейся штукатурки. Старая деревянная вывеска медленно качалась на ветру, натужено скрипя. Рядом с трактиром стоял каменный колодец, на крыше которого дремали две черные вороны. Разбуженные шумом, птицы с возмущенным карканьем улетели в ночь. Из ближайшего леса, будто бы в ответ, донесся волчий вой.
     — Волки еще остались в здешних лесах? — удивленно спросил Мартин.
     Дитмар скорчил гримасу:
     — И здоровущие. Отец недавно убил одного. Уродливая тварь. К тому же «искаженный».
     — И в чем это выражалось?
     — Как часто, граф, Вы видели волков с двумя рядами зубов и костяным гребнем на холке?
     Подтверждая пророчество Эберлинга, зарядил сильный дождь. Как стрелковый залп он обрушился на землю крупными ледяными пулями. В отдалении послышался шум грома; где-то далеко на востоке сверкнула зарница. Гроза, к счастью, шла стороной, зацепив Застенье лишь краешком.
     Эберлинг и его спутники подъехали к трактиру. Из ярко горящих окон кабака доносился нестройных хор голосов. Колченогий лакей в поношенной ливрее выскочил из-под навеса, смешно приволакивая ногу. Осветив клиентов бледным светом фонаря и отметив их состоятельность, он подобострастно склонился:
     — Милости прошу, сиятельные господа! Выпить, заночевать?
     — Угу, — высокомерно кивнул Дирк, — и перетрахать всех шлюх. Прикажи позаботиться о лошадях.
     — Будет исполнено, Ваша светлость. Сей момент. Эй, лентяи!
     Трактир встретил гостей теплом, запахами еды, табачного дыма и перегара. Заведение было приличным, насколько мог быть приличным трактир в Застенье. В зале уютно потрескивал камин, огороженный кованой оградкой. Деревянный пол тщательно надраен и отливал восковым блеском. Стены покрывала аляповатая роспись на охотничий мотив. Под перекрестиями потолка висела украшенная металлическим декором люстра с двумя десятками толстых свечей.
     Посетителей насчиталась пара дюжин, и почти все мертвецки пьяны. Как и рассказывал Дирк, в основном они были молоды, одеты в камзолы кричащих цветов и имели знатное происхождение. Пьяные голоса то там, то здесь, выкрикивали здравницы. Весь женский контингент трактира, кроме официанток, был занят ублажением гуляющих дворян. На зависть портовым девкам, кабацкие мамзели обладали смазливыми мордашками и носили чистые платья.
     — Сколько гостей! — воскликнул трактирщик, — милости прошу, благородные эдели!
     Подобно всей своей породе, хозяин заведения был тучен, имел раболепный вид и заискивающе смотрел в глаза клиентам. Отличали трактирщика роскошные усы, торчащие над верхней губой колючей щеткой. Вытерев руки о чистый передник, он простер их к свободным столам.
     — Располагайтесь, мест на всех хватит. Комнаты подготовят на втором этаже, если надумаете заночевать. Главное ни о чем не беспокойтесь!
     Мартин и фон Венцзлаф сели отдельно, заняв стол у камина, а Дирк тем временем насел на трактирщика, уточняя сумму за достойный ужин и постой. Остальные разбрелись кто куда. Гвардейцы регента обособленно уселись в обширном эркере рядом с лестницей, ведущей на второй этаж. Свои промокшие плащи бравые представители власти отдали на просушку, и теперь они, словно боевые знамена, свисали с бельевой веревки, натянутой в душной кухне.
     — Так-с, — протянул Мартин, — перво-наперво нужно согреться.
     К гостям подошла официантка — миленькая, зеленоглазая девушка с игривыми веснушками на бледном личике и рыжими волосами до пояса. Одетая в синее платье с глубоким декольте и белый передник, она заметно выделялась среди остальных работниц заведения. Сверкнув улыбкой, девушка поставила перед гостями кувшин горячего вина и три стеклянных кубка.
     — От хозяина. Чтобы согреться, — пояснила официантка.
     — Как предусмотрительно! — воскликнул Мартин. — Это воистину приличное место с людьми, знающими толк в годном обхождении. Дорогая моя, в вашем трактире есть музыканты?
     — Да, но они сейчас отдыхают. Благородные господа их сегодня умучили.
     — Насмерть? — Мартин обворожительно улыбнулся. Девушка смущенно покачала головой:
     — Нет, что Вы. Они просто ужинают и пьют вино на кухне.
     — И Вознесенные им в помощь. А сейчас, золотце мое, запомни, чем хотят отужинать усталые путешественники.
     Мартин делал заказ, для удобства загибая пальцы. Официантка кивала, запоминая снедь: разбойничье жаркое с перцем и луком, жареный цыпленок в кисло-сладком соусе, пшеничный хлеб, соленья, сыр, кровяная колбаса. Немного подумав, он добавил масло и мед.
     — Солнце мое, как только этот кувшин опустеет, принеси нам вместо вина нортландской водки, хочется чего-то покрепче.
     Мартин посмотрел на молодого барона и присоединившегося к ним Дирка:
     — У кого-нибудь будут возражения, дополнения?
     Оба синхронно покачали головами.
     — Нет? Значит, быть по сему, — он снова обратился к официантке, — давай, милая моя, растормоши кухонных неучей.
     Блеснув ровными, фаянсовыми зубами, девушка побежала на кухню передавать заказ. Дирк демонстративно проводил ее взглядом, особенно уделив внимание покачивающимся бедрам. От Мартина не ускользнуло, что молодой фон Венцзлаф тоже засмотрелся на симпатичную девчонку.
     — Господа! — Мартин быстро разлил вино по кубкам. — Предлагаю выпить!
     Он встал. Сотрапезники последовали его примеру. Бросив взгляд на четверку подгулявших дворян за соседним столом, Мартин громко, на публику, провозгласил:
     — Во имя Вознесенных и за здоровье его высочества регента Эриха фон Денау!
     Эберлинг не успел допить, как соседи разразились площадной бранью.
     — В задницу регента!
     — Чтоб его Отверженный под хвост трахнул!
     — Этот хлыщ имеет наглость пить за здоровье извращенца!
     Мартин, не обращая внимания на ругань, сел. На его лице застыло сконфуженное выражение. Понизив голос, он обратился к Дитмару:
     — С каких пор упоминание его высочества вызывает столь бурное неприятие?
     — Уже несколько месяцев, — полушепотом ответил молодой барон. — Редкий случай, когда знать и простонародье придерживаются одного мнения.
     — Чем их так прогневил регент?
     Дитмар немного подозрительно посмотрел на Мартина:
     — Граф, мне право странно такое слышать. Я понимаю, Вестридж отдаленная провинция, но и там наверняка слышали о скандалах, окружающих правителя.
     Мартин виновато пожал плечами:
     — Последнее время я вел достаточно уединенный образ жизни и не следил за политикой. Так в чем же дело?
     Дитмар отпил из кубка:
     — О регенте ходят отвратительные слухи. Его обвиняют в мужеложстве, насилии над малолетними и, хуже того, есть устойчивое мнение, что регент увлекается оккультизмом.
     Мартин приподнял бровь:
     — Интересный сюжетец. Как на это реагирует Орден и Церковь Вознесения?
     — Никак. Пропускают мимо ушей.
     — Значит, большая часть слухов брехня. Орден никогда не упустит возможности взять за задницу дворянина, связанного с черной магией. Особенно, если он занимает высокий пост. Великого магистра хлебом не корми, дай только показать, кто на деревне главный.
     Соседи не могли оставить тост Мартина без ответа. Тучный мужчина в расстегнутом камзоле и запятнанной рубахе поднял кубок, метнув в Эберлинга ненавидящий взгляд:
     — Во славу Вильгельма Ревенфорда, истинного защитника королевства!
     Его собутыльники одобрительно заревели. Эберлинг поджал губы:
     — Дитмар, не просветите меня, давно ли в тавернах Рейнланда пьют за герцога Вольфшлосса, именуя его столь звонким титулом?
     Юноша презрительно глянул в сторону поклонников Ревенфорда:
     — С тех самых пор, как он обвинил регента в бездействии и прилюдно заявил о политическом бессилии Верховного Совета. С неделю назад, герцог произнес весьма жизнеутверждающую речь на Ассамблее. Он обвинил верховников в потакании капризам слабого правителя и перечислил все их неудачи, начав с завышенного налогообложения гильдий и заканчивая чумой. Вел себя как настоящий герой, одним словом. Благодаря статьям в «Гвингаэльском вестнике», о его выступлении знает любая собака. Теперь в каждом втором трактире поднимают чарку за здоровье герцога.
     — Прискорбно слышать. Подобные выступления зачастую ведут к политическому хаосу. Вспомните Людвига фон Брогга.
     Мужчины выпили, а вино закончилось. Дирк поднял кувшин, и расторопная рыженькая официантка забрала его. Вскоре она принесла бутыль нортландской водки и чистые стаканы. Дирк сноровисто разлил спиртное.
     — Коли в этом городе тосты говорить опасно, будем пить без них, — конюший приподнял стакан. В молчании собеседники ополовинили посуду. Громко рыгнув, Дирк извлек из кошеля трубку и принялся набивать ее пахучим гальптранским табаком.
     Дитмар плыл на глазах. Водка ударила ему в голову:
     — Дирк, позвольте у Вас спросить. В каком звании Вы состоите?
     Телохранитель графа почесал щеку, заросшую пепельной щетиной:
     — Я капитан гвардии его светлости, его конюший и эмиссар.
     — Капитан?
     — Буду честен, звание я себе сам присвоил, — Дирк усмехнулся.
     — Вы рыцарь?
     — Нет. И не стремлюсь, — небрежно пробурчал он, раскуривая трубку.
     — Но почему?! — возмутился юноша. — Это почетное звание, уважение общества, лен, в конце концов. Неужели Вы не хотите его получить?
     — Нет.
     — Я поясню, — вмешался Мартин, — у нашего Дирка есть некоторые предубеждения против рыцарства. Он мог им стать не менее десятка раз, но всегда отказывался. Можете называть это прихотью.
     Фон Венцзлаф недоуменно воззрился на Дирка:
     — То есть получается, Дирк, э-э-э, как бы это сказать…
     — Неблагородного сословия, — подсказал Мартин. — Сиволапая деревенщина.
     Самозваный капитан поперхнулся дымом:
     — Вот уж позвольте! Я не какой-то там серв или шкуродер, а вполне себе голубой крови.
     Мартин с кривой улыбкой наблюдал за реакцией фон Венцзлафа.
     — Тогда кто же Вы? — допытывался юноша.
     Гордо выпятив грудь, Дирк закончил:
     — Сын шлюхи!
     Эберлинг громко захохотал, прикрывая рот платком. Дитмар выглядел обиженным:
     — Не смешная шутка, — осуждающе сказал он.
     — Это не шутка, — уже серьезно ответил Дирк, выпуская кольца дыма. — Я в самом деле сын трактирной потаскухи. Но могу Вас уверить, отец мой был рыцарем. Так что толика дворянской крови во мне есть.
     Фон Венцзлаф промолчал, тупо уставившись в стакан. Мартин хлопнул его по плечу:
     — Не печальтесь, барон. Если попривыкнуть к хамским манерам моего друга, он окажется вполне сносным малым. И, коли мы выяснили тайну его происхождения, позвольте мне задать вопрос Вам.
     — Всегда буду рад ответить, — просиял юноша.
     — Он немного бестактный.
     — Спрашивайте.
     — Сколько вам лет, Дитмар?
     Юноша, и без того красный от выпитого, запунцовел еще сильней.
     — Шестнадцать.
     — Тогда я все-таки скажу тост, — Мартин поднял стакан. — За Дитмара фон Венцзлафа, самого благородного и разумного юношу среди тех, которых я знаю.
     — Перестаньте, граф. Право, это лишнее.
     — Почему? Посмотрите на наших соседей. Вы не опустились до их уровня, напиваясь в трактирах и крича здравницу интриганам. Это явно говорит о Вашем разуме. Что до благородства, Вы, зная о низком происхождении моего друга, не стали фырчать и выражать недовольство. Разве это не благородно и тактично? Мне, в самом деле, очень приятно выпить за Вас.
     — Вы очень добры! Тогда ответ, — Дитмар расплылся в улыбке. — За Мартина Эберлинга, благородного графа Вестриджа. И его храброго друга Дирка.
     Дирк шумно закряхтел:
     — Первый раз за меня пьет настоящий барон. Аж всплакнуть захотелось.
     Конюший вытер воображаемую слезу.
     — Полно вам язвить, Дирк, — усовестил его фон Венцзлаф. — Я от всей души.
     Официантка расставила тарелки со снедью. Благоуханные ароматы заполнили носы оголодавших путников. Дальнейшее застолье проходило в тишине, нарушаемой только звуком пережевываемой пищи и звоном стаканов. Жаркое исчезало с поразительной быстротой. Наплевав на этикет, Дирк макал хлеб в плошку, подчищая остатки густой подливы. Сытно рыгнув, он тут же принялся за колбасу, то и дело поглядывая в сторону кухни в ожидании цыпленка.
     — Прошу меня извинить, — чуть пошатываясь, Дитмар встал, — мне надо отлучиться.
     Он направился к выходу.
     — Уссался, его светлость, — прокомментировал Дирк, пережевывая крепкими, желтыми зубами кусок колбасы.
     — Хватит скалиться, — одернул его Мартин, — он неплохой парнишка.
     — Только вот он — сын Готфрида. Ума не приложу, как у Быка мог такой сынок уродиться.
     Мартин устало посмотрел на капитана:
     — Это как раз не удивительно. Бык всю жизнь либо в походах пропадал, либо на Ассамблее воду мутил. Ему было не до парня. Кровь сильная штука, но воспитание отнюдь не маловажно.
     Дирк в который раз разлил водку по стаканам:
     — Одного не пойму, зачем тебе все это понадобилось. Трактир, пьянка, расспросы. Ведь ты и так все прекрасно знаешь. Решил прикинуться дурачком?
     Эберлинг вытер губы застиранной салфеткой:
     — Отчасти, Дирк, отчасти. Подумай сам: стоило мне сегодня прибыть в поместье, и тут как тут появились бы деятельные любители развести грязь. В первую очередь, отец юного Дитмара. Устроив этот незапланированный банкет, я узнал немало интересного. Пусть не нового, но все же весьма полезного, особенно когда тебе вещает пьяный и восторженный молодой человек. Во-вторых, посещение подобного заведения дало мне неплохой срез настроений среди молодого поколения. Юноши часто повторяют слова отцов, так что теперь мне более-менее понятна расстановка сил на Ассамблее. И последнее. Все, о чем мы сегодня говорили, почти в точности предсказал Виндельбрандт еще месяц назад, а, значит, дела идут нужным курсом.
     — Все, кроме чумы, — поправил Дирк.
     — Да, но предсказывать моровое поветрие задача оракула, никак не политика.
     — Что будем делать дальше?
     — Выпьем еще.
     Дирк закатил глаза:
     — Я вообще.
     — Приедем в город. Встретимся с местными интриганами и заговорщиками. Прочувствуем, куда дует ветер. Власть совета пошатнулась, бароны, не смотря на эпидемию, как стервятники слетелись на добычу. Ребенку понятно, что на Ассамблее теперь несколько фракций. Одну из них возглавляет или, по крайней мере, в ней состоит Вильгельм Ревенфорд. Не зря же он так развыступался. Во втором сборище, безусловно, главенствует Бык. Он всегда лезет в любые конфликты, неважно, политические или военные. В конце концов, не просто так он послал своего сына встречать нас. Меня считают ненормальным чудиком, но голосами Эберлингов так просто не раскидываются. Думаю, есть кто-то еще, но это не так важно. Главное, как я уже упоминал, все идет по плану. Виндельбрандт снова оказался прав.
     Дирк побарабанил пальцами по столу:
     — Ты уверен, что тебе нужно ворошить этот гадючник?
     — Решение принято.
     Вернулся Дитмар, растрепанный и потный. Его изрядно заносило:
     — Эдели, выпьем?
     — Конечно, — конюший подвинул к парню его стакан.
     Юноша выпил. Мартин и капитан последовали примеру барона.
     — Вы знаете, — Дитмар порывисто ухватил себя за мокрую челку. — Знаете, мне так все надоело. Неделя прошла, а я уже ненавижу столицу. Отец всегда держал меня подальше от двора…
     — Как и мой, меня, — вставил Мартин.
     — …и был прав. Выгребная яма. Людская помойка. Ненавижу. Стоило мне приехать, как куча народа попыталась запихать язык мне в задницу. Лизоблюды. И все ради того, чтобы заслужить доверие моего папаши… Мартин, Вы первый человек с кем я откровенно разговариваю. Возможно, я ошибаюсь, но Вы хороший человек. Простите меня, — речь фон Венцзлафа становилась все бессвязней.
     — Не переживайте, Дитмар. Столкновения с грязными реалиями окружающего мира всегда болезненны. Поверьте моему опыту. Вы привыкнете.
     — И стану таким же подонком как остальные?
     — Как говорил мой старый учитель: в политике невозможно остаться чистым, но не обязательно превращаться в законченную сволочь.
     Юноша затуманенными глазами посмотрел на Мартина. Последний стакан точно был лишним.
     — Учитель? Вы о Теодоре фон Виндельбрандте?
     — О нем.
     Дитмар восхищенно присвистнул:
     — Я слышал, что Вы были его воспитанником…, но, черт возьми, он ведь легенда!
     — Преувеличение, мой друг, обычное преувеличение. Виндельбрандт ученый, воин, стратег — но легенда, это уж, помилуйте.
     — О нем часто говорят при дворе.
     Эберлинг повертел в руках стакан:
     — Надеюсь, только хорошее?
     — Как сказать. Мне показалось, его боятся. Отец, например, маскирует страх под шутками и своим извечным презрением, но при упоминании графа всегда старается переменить тему.
     Рыжая официантка принесла второй бутыль и долгожданную курятину. Дирк вкрадчивым движением обнял ее за талию:
     — Мы так и не узнали, как тебя зовут, милая?
     Девушка аккуратно убрала его руку:
     — Грета, — собрав пустую посуду, она немедленно удалилась.
     — Вот так всегда, — посетовал Дирк, — стоит мне что-то спросить, как бабы разбегаются.
     — Просто руки не надо распускать, — дал совет Мартин.
     Дитмар о чем-то усиленно размышлял:
     — Извините, граф, но Вы позволите задать вопрос о Вашей семье?
     — Я к Вашим услугам.
     Фон Венцзлаф немного помялся:
     — Отец рассказывал, у Вас есть сестра.
     — Предположим.
     — Не подумайте ничего плохого, но мне говорили, она скоро прибудет сюда, в столицу.
     Лицо Эберлинга превратилось в посмертную маску. Глаза загорелись нешуточной злобой.
     — Что? Вы не ошибаетесь?
     — Мне так сказал отец. Он переписывался с маркграфом, и тот ответил, что направляет свою дочь в Гвингаэль. Она ведь где-то моего возраста?
     — Ровесница, — машинально ответил Мартин.
     — Зачем маркграф так поступил? В городе чума, упаси Эмунт Защитник, если девушка заболеет.
     — Не знаю, — Мартин протер лоб салфеткой. — Должно быть отец принял решение после моего отплытия.
     — Возможно, он отправил письмо в Старую рощу, — предположил Дирк, — кто-то же должен встретить здесь Катрин.
     — Возможно.
     Мартин замолчал. Он старался не подавать виду, насколько его шокировало непродуманное решение маркграфа. Чума, возможные конфликты среди знати, беспокойство простолюдинов — а он посылает Катрин в эту клоаку! Эберлингу было вполне понятно желание отца выдать дочку замуж, но не в то время, когда в столице бушует эпидемия! И, тем более, за отпрыска Готфрида! Переписка между старыми товарищами, о которой так неосторожно упомянул юный Дитмар, ясно давала понять, кто станет будущим мужем Катрин.
     Эберлинг собрался с мыслями. Не стоит разводить панику. Чуму пока оставим в покое, а вот о политических преимуществах стоит подумать. Здраво рассуждая, молодой фон Венцзлаф стал бы сестре неплохим мужем, а его отец — серьезным подспорьем для единственного брата Катрин. Все это шло в разрез с планами Теодора и его собственными, но любую схему всегда можно доработать и изменить.
     Мартин открыл бутыль. Водка мутной струей заполнила стаканы:
     — Предлагаю тост! За мою сестру Катрин, самую прелестную девушку Рейнланда!
     Дитмар и Дирк с энтузиазмом чокнулись с ним.
     — Когда Ваша сестра приедет, Вы не могли бы меня представить ей? — раскрасневшись еще больше, спросил фон Венцзлаф.
     — Всенеприменнейшим образом, — Эберлинг опять похлопал юношу по плечу.
     — Вы очень обрадовали меня… Мартин.
     — Да какое там, — отмахнулся граф.
     Дирк, приметив свободную девицу, засобирался:
     — Эдели, я вынужден покинуть Вас, по всей видимости, та дама ищет себе кавалера.
     Мартин, оценив девку, напутствовал:
     — Смотри, чтобы дама, не наградила тебя какой-нибудь забавной болячкой.
     — Я буду аккуратен на входе.
     Махнув на прощание, Дирк направился к своей избраннице. Та встретила его появление кокетливой улыбкой и ненавязчивой демонстрацией груди в глубоком вырезе платья.
     — Никогда не понимал, — сказал Дитмар.
     — Чего?
     — Страсть мужчин к продажной любви.
     Эберлинг едва заметно улыбнулся.
     — С возрастом поймете. Или, если будете любить свою будущую жену, не поймете никогда. Отмечу, что и в таком случае бывают исключения.
     — А Вы, Мартин?
     — Что?
     — Вы ведь до сих пор не женаты. Почему?
     Граф пожал плечами:
     — Трудно сказать. Сначала юношеское желание досадить отцу. Потом отсутствие интересных партий. Итог предсказуем: я привык быть один и уже не задумывался о женитьбе. Но, как Вы понимаете, барон, испортить себе жизнь, я всегда успею.
     — Неужели не было девушки, способной разжечь в Вашей груди любовный огонь? — настаивал Дитмар, почему-то перейдя на книжный слог. Мальчик явно балуется рыцарскими романами, усмехнулся про себя Эберлинг.
     — Была такая девушка. Ее звали Агнет. И она умерла, — Мартин отвернулся. — Давайте оставим этот разговор до лучших времен.
     Юноша еще некоторое время посидел, часто моргая. Наконец, он аккуратно встал, придерживаясь за край стола.
     — Прошу простить меня, граф, но, кажется, я мертвецки пьян.
     — Ничего страшного. Идите, ложитесь. Дирк договорился о постое. Спросите у трактирщика, где ваша комната, и идите.
     — Я извиняюсь, но силы покинули меня.
     — Не оправдывайтесь. Спите спокойно.
     Юный Дитмар фон Венцзлаф поклонился, и, покачиваясь из стороны в сторону, пошел к стойке. Золотой плащ, промокший под холодным дождем, сырой тряпкой болтался за его спиной.
     Мартин остался один. Налив полный стакан, граф выпил обжигающую жидкость. Он привык к одиночеству, но и среди пьяного веселья кабака не чувствовал себя чужим. Он рассеяно следил за кутежом, прислушивался к обрывкам разговоров. За десять лет многое изменилось, так что молодая дворянская поросль была лучшим проводником в мире слухов, заговоров и политических анекдотов.
     — Извините…
     Мартин потряс головой. Напротив, него стояла рыжая официантка:
     — Вы себя хорошо чувствуете?
     — Не волнуйся, милая, я в порядке.
     Мартин снова было, погрузился в свои мысли, но краем глаза заметил, что девушка осталась.
     — Чего тебе надо, золотце?
     Девушка слегка помялась:
     — Я, наверно, неправильно поняла, но мне показалось, что я Вам понравилась?
     Эберлинг с теплотой улыбнулся:
     — Посмотрел бы я на того, кому ты не понравилась, тотчас бы вызвал на дуэль.
     Грета легким движением ладони коснулась обветренных пальцев Мартина.
     — Хотите познакомиться со мной поближе?
     — Не сегодня, моя дорогая.
     Она поклонилась:
     — Как Вам будет угодно, Ваша светлость.
     Выписывая бедрами завлекательные па, Грета оставила Эберлинга. Толстяк за соседним столом криво улыбнулся:
     — Вот и зря! Деваха — огонь!
     Мартин одарил его надменным взглядом, но ничего не сказал.
     Граф не стал засиживаться. Вскоре он поднялся к себе в комнату, оставшись там наедине с бутылкой вина. Не снимая одежды, Эберлинг устроился на затхлом белье. Отпив прямо из горлышка, Сокол из Фалькберга наконец позволил себе расслабиться. В его голове продолжал кружить бесконечный водоворот мыслей. Отец, сестра, учитель — будто сговорившись, они мелькали перед глазами, как игральные карты в руках шулера. Опустошив бутылку, Эберлинг погрузился в тревожный сон, полный странных, волнующих видений.

ГЛАВА IV. НОЧЬ НАД ГВИНГАЭЛЕМ

     Проходя через Старый город, можешь не волноваться за свой кошель. Его уже все равно украли.
     Городская мудрость
     Старый город, древнейший район Гвингаэля, никогда не спал. Эта незаживающая язва на теле столицы источала смрад и гниль, а с приходом ночи воспалялась и нарывала. В темных лабиринтах просевших улиц шло беспрестанное, хаотичное движение. У перекошенных, сросшихся от грязи домов, как больные насекомые, копошились бледные жители города, влачившие жалкое существование в забытых богами трущобах. Шлюхи, шулера, контрабандисты, торговцы дурью, отчаявшиеся клошары, грабители и убийцы выходили в ночь, запуская очередной виток круговорота преступлений.
     Ломоть месяца скрылся за черными пластами туч, словно не желая видеть заросший плесенью Старый город. Робкие фонари нехотя освещали запутанные переплетения улиц, в которых даже местные жители не всегда могли найти дорогу. Заваленные хламом мостовые, сгоревшие остовы домов, будто изъеденные проказой стены заброшенных складов, церквей и богаделен — все здесь служило горьким напоминанием о скором конце и повсеместной гибели. А над всем этим обветшалым архитектурным бедламом царила душная вонь. Смрад немытых тел, людских испражнений, дух гнойных ран и разлагающихся трупов, что растекались в сточных ямах посреди мусора и дерьма.
     Стражи порядка уже много лет избегали Старого города, страшась болезней, бандитов, и якобы обитавших здесь ночных тварей. Благодаря попустительству городских властей, продолжался бесконечный карнавал на Площади Чудес, которая издавна считалась ядовитым источником Старого города. Здесь открыто торговали отравой, магическими декоктами и запретными талисманами. Здесь можно было купить любой дурман и поживиться драгоценным живым товаром. Тут никогда не смолкала музыка — бродячие актеры, странствующие факиры, опустившиеся на дно жизни менестрели — часами они давали концерты на Площади чудес, оглашая холодную ночь непристойными куплетами. Под хохот шлюх и косноязычные крики иноземцев сходились в схватке кулачные бойцы, а рядом, возле громадного костра, кружились в хороводе цыганки, готовые подарить страждущему ночь любви или навести порчу в обмен на золотую монету. Тянули к прохожим запаршивевшие руки калеки — безногие, безрукие, с отрезанными носами, одноглазые и вовсе слепые — они уныло выпрашивали милостыню, взывая к горожанам и приезжим беззубыми, черными ртами с изъязвлёнными деснами.
     Гам над Площадью стоял несусветный: музыка, крики людей и животных, звон стали, стоны страсти и смех сплетались в жутковатой какофонии, возносясь к темным небесам, словно в насмешку над богами. Пара растрепанных монахов вещала с порога Горелой ратуши о грехах, но паства не спешила покаяться. Над священниками откровенно посмеивались, а кто-то переходил от слов к делу, бросаясь в монахов комьями навоза.
     С приходом загадочной чумы ничего не изменилось. Вопреки всем бедам, этот рассадник человеческих пороков, как некий чудовищный организм, продолжал жить. Обитатели трущоб, для которых смерть была рядовым явлением, словно не замечали мор. К трупам несчастных жертв злодеяний добавились тела умерших от заразы, но никому не было до них дела. Мортусы, убиравшие мертвецов на улицах столицы, старались не забредать в глубь Старого города, и сбором гниющих кадавров пришлось заняться членам банд.
     Возле полуразвалившегося трактира «Утиная гузка» стояла тяжелая телега на разъехавшихся колесах, выше бортов заполненная трупами. Как груда забытых кукол, мертвецы лежали в обнимку, неестественно вывернув конечности. Покрытая струпьями почерневшая кожа покойников сморщилась от влаги и тускло поблескивала. Недалеко от телеги дежурили двое хмурого вида амбалов в зеленых платках и толстых рубахах в красно-белую полоску. В руках они держали устрашающего вида шипастые дубинки. Здоровяки недовольно морщились — вонь, исходившая от жертв чумы, могла растревожить даже самые крепкие желудки.
     Перекосившаяся дверь «Утиной гузки» со скрипом отворилась, и на загаженную улицу вышел молодой человек весьма оборванного вида. Недовольно поводив носом, он закатил глаза и повернулся к куче отбросов, чтобы выпустить туда мутную струю блевоты. Затрапезный вид молодого человека не внушал доверия. Тонкие, редкие усики под горбатым носом слиплись от пива, с расчесанной физиономии слоями облезала сухая кожа. Засаленная, покрытая свежими пятнами рубаха, и порванный, неопределенного цвета плащ, могли немало рассказать о бедственном положении юноши. Исходящий от него перегар красноречиво доказывал, что на дне существования молодой человек предавался самому известному среди клошар пороку — пьянству.
     Опустошив желудок и шумно пустив ветры, пьяница прошествовал мимо зеленых платков. Один из них проводил юношу брезгливым взглядом. Глянув в сторону сверкающей огнями Площади Чудес, бражник свернул на кривую улочку. Он бодро шествовал вперед, шлепая по лужам, то и дело наталкиваясь на местных оборванцев. Увидев парочку побитых жизнью блудниц, молодой человек сипло проорал:
     — Эй, бабы! Выручайте! Уд колом стоит, надо бы его охолонить!
     Тучная работница цеха удовольствий расхохоталась:
     — Рука в помощь, засранец!
     Пьяный юноша показал ей средний палец:
     — Я тебе щас этот палец в жопу запихну, сучара!
     Благоразумно отказавшись исполнить свою страшную угрозу, молодой человек побрел дальше. Он старался держаться мокрых, обрюзгших стен, дабы не потерять равновесия. Грязными руками он упирался в скользкие от плесени кирпичи и ежесекундно сквернословил. Провалившись в заполненную нечистотами яму, он долго пытался очистить плащ от налипшего дерьма, но все попытки были тщетны. Распространяя вокруг себя вонь, которая довольно быстро затерялась среди местного купажа, молодой человек зашел в узкий переулок. Неловко наступив на большую, серую крысу (та, с обидой пискнув, скрылась среди гор мусора), пьяница остановился. Облокотившись на выщербленную стену, он долго возился с завязками штанов. Справившись с испытанием, он издал стон удовольствия, опустошая мочевой пузырь. Струя мочи с шумом билась о стену, нередко орошая разбитые сапоги молодого человека. Завязав тесемки порток, юноша побрел через переулок, покачиваясь из стороны в сторону. Из одного дома ясно доносился шум ссоры. Звонко разбилась посуда, послышалась брань стали. Несколько секунд спустя последовал истошный крик, и все затихло. Молодой человек улыбнулся.
     — Зарезали, — протяжно икнув, констатировал он.
     На выходе из переулка его ждали трое. Невысокого роста бородатый горбун, и двое бритых наголо верзил. Один из здоровяков держал в руке коптящий факел. Улыбнувшись сквозь свалявшуюся бороду, горбун хитро посмотрел на молодого человека и весело сказал:
     — Хорош гусь! И какой день пьем?
     Юноша растопырил пять грязных, мозолистых пальцев.
     — Не так уж и много, — горбун подошел к нему поближе. Его неестественно желтые глаза ярко сверкнули, — а выглядишь так, будто год со дна стакана не вылезаешь.
     Демонстративно принюхавшись, он продолжил:
     — Или со дна клозета.
     — Пять месяцев, — объяснил парень, сдерживая отрыжку. — Эй, дядя, че те надо?
     Горбун тоненько захихикал. Заросшая черными, курчавыми волосами голова мелко затряслась. Продетые в уши кольца негромко забренчали.
     — Эт не мне надо. Видеть тебя хочет один очень хороший человек, парень.
     — Правда? А он нальет?
     — По края. В раз запоешь.
     Детины обступили пьянчугу. Он, в свою очередь, медленно оглядел обоих:
     — О, какие большие, — пробормотал юноша и завалился на одного из них. Тот брезгливо оттолкнул молодого человека, и он с разгона налетел на здоровяка с факелом. Ловким, отточенным движением, пьяница выхватил из плаща кинжал и воткнул его в глотку верзилы. Со свистом захрипев, тот схватился за рану. Сквозь толстые пальцы потекли черные струи. Оброненный факел упал в зловонную лужу и громко зашипел.
     — Держи его! — завизжал горбун. — Уходит!
     Выхватив из-за пояса дубинку, горбун бросился на не в меру прыткого молодого человека. Извернувшись, как змея, юноша замахнулся кинжалом. Калека отпрыгнул, показав завидную для своего искореженного тела сноровку.
     — Хер ли ты стоишь?! — крикнул он остолбеневшему, и теперь единственному помощнику. — Лови гада!
     Заросший рыжими волосами и твердый, как скала, кулак врезался в ухо юноши. Со стоном он повалился на разбитую мостовую, с тяжелым стуком ударившись головой о булыжник. Из раны на затылке прыснула кровь, смачивая и без того влажные волосы.
     — Сука какая, — заметил горбун, наклоняясь над поверженным парнем. — Топора замочил, падла. Ну, ничего, король из него душу вынет.
     От души пнув юношу по ребрам, горбун прорычал своему дюжему помощнику:
     — Вяжи этого мудака! Или так и будешь яйца мять?!
     — Жалко, Питти.
     — Студень, лучше заткнись и делай дело. Твой брательник оказался еще большим дебилом, чем я думал. Позволил себя убить какому-то пацану.
     Студень всхлипнул, но промолчал. Наклонившись над юношей, он извлек из-за пазухи веревку и начал вязать руки пленника. Парень громко застонал.
     — Убью, суку, — глотая слезы, промычал Студень.
     — Обязательно убьешь, сынок, — подтвердил горбун. — Лично попрошу короля отдать ублюдка тебе, как он с ним закончит.
     — Спасибо, Шандор! Я этому сученку устрою, — верзила указал на труп брата. — А Питти?
     — Пришлю за ним ребят. Главное все побыстрее обстряпать, не то брательника твоего в суп пустят.
     Связав конечности юноши, Студень взвалил его на плечо. Бросив труп Топора, подозрительная парочка вышла из переулка и растворилась среди обитателей Старого города. Безмолвный, бледный месяц смотрел им в след, оставаясь вечным соучастником ночных преступлений.
***
     В знаменитой на весь город «Дыре» кипели нешуточные страсти. Дыра или, как говорили недоброжелатели, «Сральник», была вечно пьяной отдушиной для веселого люда. С виду неказистое двухэтажное здание, такое же обшарпанное, как и все остальные дома Старого города, уходило под землю на три дополнительных уровня. Тут имелся кабак, бордель, игорный дом, театр и даже бойцовская яма. В полумраке душных залов, провонявших вином, горелым мясом и потом, бесились гости подземного мира. Они пили, играли в долдона, сношались и затевали кровавые драки. За всей этой вакханалией следили цыгане, вот уже сотню лет владевшие знаменитым трактиром. Они присматривали за порядком, принимали ставки на кулачных боях, следили за соблюдением правил игры в карты и кости. Посетители Дыры знали, что на нижнем уровне подземных владений расположено логово банды цыган, где смуглолицые выходцы из южных земель вершили дела преступного мира.
     Сегодня ночью в Дыре было еще жарче, чем обычно. В бойцовской яме, огороженной заостренными кольями, проходил чемпионский поединок. Пьяная толпа выла и ревела, наблюдая за тем, как два могучих противника в ярости крушили друг другу заплывшие, окровавленные рожи. В прокуренном зале, где сизый дым от трубок, казалось, мог удержать меч, собрался весь цвет Старого города. Бандиты, заядлые игроки, купцы и контрабандисты бешенными, слезящимися глазами следили за жестокой дракой, устроенной претендентами на титул. Брызгая слюной, они яростно болели за своих любимцев, выкрикивали оскорбления в адрес соперника. Потрясая кружками, самые активные горлопаны переходили от слов к делу, и в душном полумраке подземелья вспыхивали потасовки. Цыгане старались растаскивать драчунов, но в такой тесноте было трудно навести порядок.
     Бой на арене подходил к концу. Один из бойцов — белокурый северянин в исподнем — нанес своему врагу сокрушительный удар в челюсть. Смуглолицый цыган пошатнулся, но устоял. Вцепившись в своего противника, он старался отдышаться от пропущенного удара. Зажатый северянин изо всех сил обрабатывал корпус соперника. Чувствуя, что его потуги не наносят цыгану вреда, северянин извернулся, вырвался из клинча и врезался в нос противника твердым, как стена, лбом. Зрители взревели. Цыган, путаясь в ногах, стал отступать, кое-как прикрываясь от обрушившейся на него серии. Белокурый, издав жуткий боевой клич, словно забойщик на бойне вколачивал в голову соперника чудовищные по силе прямые. Цыган уже не защищался. Ноги его подкосились, заплывшие синяками глаза помутнели, и он рухнул на залитый кровью деревянный настил. Северянин в приступе боевого безумия прыгнул на него сверху. Кулаки с невероятной скоростью мелькали в воздухе, выбивая дух из поверженного врага. На губах белокурого бойца выступила пена. Рыча, он планомерно превращал лицо цыгана в кровавый фарш. Нос побежденного, переломанный и искалеченный, стал напоминать безобразный холм. Губы опухли, глаза окончательно скрылись за раздутыми черными веками. Кровь, равномерным слоем заливала лицо избитого южанина, и от каждого удара она, хлюпая, брызгала на присыпанный песком настил.
     — Торвальд! — заорал белокурый, поднимаясь над телом искалеченного противника.
     — Добей его! — крикнули с балкона, где стояли бандиты в зеленых платках. — Убей, ублюдка, Торвальд!
     Грудь цыгана едва вздымалась в слабых попытках вдохнуть спертого, горячего воздуха. Утерев пену, Торвальд воздел правую руку. Толпа истерично взвыла. Из зала на арену вылетела тяжелая дубина, и с грохотом отскочила от пола к ногам победителя. Белокурый поднял ее, крутанул в руке и, широко расставив ноги, занес дубину над головой. Рукоять норовила выскользнуть из потных ладоней северянина, но он крепко держал в руках орудие смерти.
     — Во имя Изерина! — прорычал Торвальд, и опустил дубину на голову цыгана. Череп с хрустом треснул, из проломленного виска туго выплеснулась кровь. Северянин нанес еще один могучий удар, и лицо противника исчезло в замесе из сломанных костей и порванной плоти. Цыган дернулся несколько раз и затих. Только левая нога погибшего продолжала содрогаться в мелких конвульсиях. Вокруг того, что было недавно головой цыгана, растекалась алая лужа. Северянин погрузил в нее ладонь, и медленно провел красной пятерней по лицу. Кровь побежденного быстрой капелью стекала по массивному подбородку, падая на широкую грудь Торвальда.
     На арену выскочил худой человечек в розовом камзоле, напоминавший хорька. Потирая ладони, он подбежал к Торвальду. Театральным жестом он указал на победителя, и удивительно сильным баритоном провозгласил:
     — Слава чемпиону! Торвальду, сыну Виглафа! В жарком бою воин из Исхейма одолел Милоша из Гарамунда!
     Часть толпы приветствовала северянина громоподобным ревом. Остальные мрачно молчали, разочарованные смертью своего претендента. У самого края ямы, где за накрытыми столами сидели члены знаменитого Серого Консилиума, тоже не чувствовалось радости. Больверк, главарь «Зеленых платков», широко улыбнулся и торжествующе посмотрел на своих коллег по ремеслу. Подняв стакан с водкой, он ехидно заметил:
     — А я говорил тебе, Граф, что у парня есть талант. Одно слово — порода. Его покойный батюшка, да примут его боги на Бесконечной Войне, таким же был. Турсена с ног одним тычком сшибал.
     Рядом с Больверком сидел худощавый мужчина в голубом берете и ярко-алом камзоле. Он подчеркнуто медленно приподнял бровь:
     — Где ты нашел эту обезьяну? Вы обрили гиганта и выставили его на турнир? Тогда это подлог чистой воды.
     Больверк утробно расхохотался:
     — Клянусь левым яйцом Йоргуда, он человек! Но гигантов ты не зря вспомнил. Торвальд из дренгов Священного Содружества Охотников.
     Граф скривил губы:
     — Тогда все понятно. Можно было вообще не затевать эту клоунаду. Бо́монт!
     Возле деревянных бортов арены стоял высокий, желтушного вида человек в белоснежной рубашке и темных штанах. В руках он вертел клинковую бритву. Услышав свое имя, Бомонт обернулся, показав худое изможденное лицо. Большие, водянистые глаза уставились на Графа.
     — Чего тебе? — надтреснутым голосом спросил он.
     Граф приподнял бокал:
     — Ты слышал, что сказал многоуважаемый Больверк? Этот Торвальд из бывших охотников Содружества. Тебе не кажется, что нас немного обжулили?
     — Цирюльник, ты ж меня знаешь, у меня все по-честному, — принялся оправдываться Больверк.
     Бомонт дернул шеей — послышался тихий щелчок позвонков. Он не выказал возмущения, но костяшки его пальцев побелели, когда мужчина крепко сжал рукоять бритвы.
     — Неразговорчивый он сегодня, — пошутил Граф, вызвав новую порцию гогота из груди северянина. Цирюльник не обратил на них внимания. Безжизненными, рыбьими глазами он смотрел на победителя турнира и непрерывно крутил бритву.
     Шумно прочистив глотку, Больверк поднялся. Воздев глиняную кружку, наполненную темным пивом, он прогремел:
     — За великолепный поединок! Его будут помнить до самого Сошествия!
     — За поединок! — грянули остальные главари и дружно выпили.
     Закусив, кто фруктами, кто сыром и паштетом, владыки Старого города продолжили беседу, иногда прерываясь, чтобы промочить уставшее горло.
     — Твои дипломатические способности всегда вводили меня в ступор, — усмехнулся Граф. — Больверк, ты же ходячий стереотип. Варвар, из Исхейма, бородатый, здоровенный как медведь, и вот надо же, хитер что твоя канцелярская крыса. Поразительно.
     Больверк тотчас нахмурился:
     — Чего-то я не понял, Граф. Где ты хитрость усмотрел?
     — Будь ты тупорылым, как большая часть твоих сородичей, то не преминул бы выпить за победу Торвальда, прилюдно наплевав в душу соратникам, в особенности уважаемому Харману, чей боец так неосмотрительно раскинул мозгами в яме.
     Больверк исподлобья посмотрел на нынешнего цыганского короля. Харман Лаш, дородный мужчина на склоне лет, помахал рукой северянину:
     — Я не в обиде, Больверк. Твой Торвальд оказался сильнее. Милош, будь проклят тот день, когда мать породила дурака на свет, казался мне достойным юношей, но — Харман пожал плечами — духи оставили его. За Торвальда! Чемпиона бойцовской ямы!
     Застолье набирало обороты. Пьяные посетители затянули «Веселую Прачку», фальшивя на десяток голосов. Цыгане убрали с арены труп невезучего Милоша, без особого пиетета подцепив тело железными крючьями. Чемпион, моргая распухшими веками, наблюдал, как за трупом тянется кровавая дорожка. Хмыкнув, Торвальд отпил из кружки густого эля.
     Зрители начали расходиться: утомленные, потные и довольные, они продолжили кутеж на верхних этажах, где вдоволь было вина, женщин и карт. Ночь перевалила за середину, но гульбище и не думало затихать. В прокуренных залах то и дело раздавались пьяные выкрики, бой посуды и бренчание рюнгельта11.
     Больверк прикончил остатки водки и довольно подмигнул Графу:
     — Ты про Свистулю слышал новость?
     — Нет, — Шеффер поморщился. — Кто это?
     — Сейчас расскажу! Дурень этот, да простят его боги, вор был не из лучших, но умелый. Успешно чистил лавки и домишки на Купеческой от честно нажитых излишек.
     — Дальше-то чего? — Граф поджал бледные губы. — Кто он такой, мне вполне ясно. Пьянь, идиот и развратник. Впрочем, как и все твои знакомцы.
     Больверк пропустил шпильку мимо ушей и продолжил:
     — Так вот, взяли этого danra12 в доме одного цеховщика. Человек небедный, с серебряной заколкой, в доме, понятное дело, не без достатка. Свистуля, голова кочанная, влез туда ночью и решил облегчить жизнь честному ремесленнику. Собрал, значится, все что лежит плохо да к полу не прибито, и собрался уходить.
     Граф с невыразимой скукой крутил на пальце золотой перстень с мелкой гравировкой:
     — И?
     — На беду свою отходил он через кухню. А там рыба свежая лежала! Свистуля с детства рыбку любил, и такая страсть на него напала, что решил он отведать твари речной немедля. Распалил печь, сковороду на нее примостил и давай рыбеху жарить. Пока она готовилась, вернулись хозяева. Свистуля рыбину в зубы и бежать. Да только не свезло ему. С хозяевами родственник какой-то был, человек, видать, бывалый. Он сковороду с печи шасть, и Свистуле в голову запустил.
     — Пришиб? — без интереса спросил Граф.
     Больверк закинул в широкую пасть кус щучьего паштета.
     — Нет, — ответил он, громко чавкая. — Жив остался. Его стражникам на руки сдали. Они, когда услышали такую байду, долго в себя прийти не могли.
     — Дурацкая история, — подытожил Шеффер, отхлебнув вина, — идиот, он и есть идиот. Теперь будут вашего Свистулю, «Рыболюбом» называть.
     Больверк покачал головой. Седые патлы свесились на глаза, блестевшие от удовольствия и выпитого.
     — Не дадут ему такой кликухи. Повесили его третьего дня. Грехов на Свистуле было что глистов у блудливого кошака. Самая соль, что после казни кто-то всунул ему в рот рыбину. Так он и помер — в петле и с любимой жратвой в хлебале. Нас убивает то, что мы любим больше всего.
     Граф ухмыльнулся и елейно произнес:
     — Ты уж точно загнешься от любви к идиотским вракам!
     Больверк захохотал, хлопнув себя по располневшему брюху. Бледной тенью мимо стола прошмыгнул Цирюльник. Он ни с кем не попрощался, лишь окинул тусклым взглядом коллег. Двое телохранителей безмолвно последовали за господином.
     — Терпеть его не могу, — пожаловался Больверк. — Когда вижу этого психа, у меня яйца к животу поднимаются. И член усыхает.
     — Было бы странно, если б твой член увеличивался от вида нашего желтомордого друга, — поддел его Граф с прежней, медовой улыбочкой.
     — Пошел ты в жопу, Шеффер, — притворно вспылил Больверк. — Можно подумать, у тебя встает на Бомонта и его «ткачей». Урод на уроде, даром маски напяливают.
     — Я их просто обожаю. Каждый раз, когда вижу Цирюльника, мне хочется уединиться с хреном в кулаке.
     Северянин выругался и сделал большой глоток пива. Цыганский король и сидевший рядом с ним человек переглянулись. Этим человеком, доселе не принимавшим участия в беседе, был Освальд Бриннер, владелец трактира «Под Черной Розой». Его считали негласным арбитром Серого Консилиума, этаким регентом преступного мира. Никто не знал, кто он на самом деле такой. У него не было собственной шайки, он редко принимал участие в подозрительных операциях, но благодаря своим связям, острому уму и чутью, слыл непререкаемым авторитетом.
     — Больверк, может, пригласишь чемпиона за наш стол? Мне интересно узнать его дальнейшие виды на жизнь.
     Голос Освальда был мягким и обволакивающим, как у доброго лекаря. Он и внешне напоминал почтенного аптекаря, а не всесильного председателя Консилиума. Худощавый, неопределенного возраста, с большим убытком волос на голове. Взгляд печальный, как у похоронных дел мастера. В отличие от Графа, он не носил дорогих шелков, предпочитая строгие черные одежды. Украшений Освальд избегал, ограничиваясь неприметным серебряным браслетом на правом запястье.
     Больверк кивнул своему охраннику, и уже через минуту тот привел разомлевшего победителя. Чемпиона к этому времени приодели, раны смазали и подштопали должным образом. Громадный синяк фиолетовым мешком свисал с левой брови Торвальда, но этот факт ничуть не омрачал его настроя.
     — Дядя Больверк, здорово! — радостно завопил чемпион и бросился обниматься с лидером Зеленых платков. Больверк выставил вперед руки, придержав своего племянника.
     — Эй, давай без тисканья, дренг. Лучше поздоровайся с уважаемыми людьми.
     Торвальд громко втянул воздух сломанным носом.
     — Приветствую. Я Торвальд, сын Виглафа. А Вы кто?
     Граф громко фыркнул, подавившись вином. Харман Лаш и Освальд снова переглянулись. По лицу Больверка пробежали корчи раздражения:
     — Вы это, не обессудьте. Парень неделю в городе. Никого не знает.
     — Дело поправимое, — улыбнулся Освальд.
     Председатель Консилиума смотрел на молодого исхеймца немигающими глазами.
     — Меня зовут Освальд. Сколько тебе лет Торвальд, сын Виглафа?
     — Девятнадцать… э-э-э господин, — замялся чемпион.
     — Поздравляю тебя с победой. Отличный поединок. Твой дядя упоминал, что ты состоял в Священном содружестве, это правда?
     — Истину говорит, — подтвердил белокурый исхеймец. — Два года пробыл на севере.
     Граф не сдержался, и громко засмеялся:
     — Я думал, севернее Исхейма только край мира! Боги! Я представляю, что происходит с причиндалами в этой обледенелой пустоши!
     — Почему ты покинул Содружество? — продолжил задавать вопросы Освальд. — Насколько мне известно, члены вашего общества связаны пожизненными узами. Вы не имеете права уйти из Содружества даже под страхом смерти. Так почему ты оказался здесь?
     Торвальд молчал, ковыряя ногой пол, как не выучивший экзамен школяр перед профессором кафедры. В поисках поддержки он посмотрел на дядю. Больверк, кляня свой длинный язык, примирительно поднял руки:
     — Да ладно тебе, Освальд. Какая, собственно, разница. Покинул и покинул.
     Бриннер был непреклонен:
     — Извини, но я вынужден настоять. Торвальд, как ты сказал, недавно в городе, и я хочу знать, что он за человек. Можно ли ему доверять.
     Он снова перевел взгляд на юношу:
     — Так я услышу ответ?
     Парень помялся и сдавленно забубнил:
     — Я дезертир. Клятвопреступник. Я сбежал, нарушив священные обеты Повелителя битв. На севере меня считают изгоем, смертником. Думал, здесь я смогу отсидеться.
     Больверк морщился от каждого слова племянника, но молчал.
     — Ты об этом знал? — осведомился Бриннер у главаря «Платков».
     — Да.
     — А остальные ваши соотечественники?
     — Конечно нет. Здесь свои законы, но за такой фортель парню башку окрутят.
     Освальд покивал головой и отхлебнул воды из стеклянного стакана.
     — Не волнуйся, Торвальд, сын Виглафа, тебя никто не прогонит. Здесь всегда рады новым лицам. Хотя, дезертирство говорит о тебе не с лучшей стороны. У кого-нибудь есть вопросы к молодому человеку?
     Цыганский король, кашлянув в кулак, спросил:
     — Какова причина твоего побега? В Содружестве какие-то проблемы?
     На лбу юноши выступил пот. В полумраке зала трудно было разобрать, но Харману Лашу показалось, что юноша испуган.
     — Вы не поверите, — промямлил он.
     — Выкладывай, — подстегнул парня Освальд. — Мы здесь народ пуганный. Нас трудно удивить.
     — Гиганты, — бухнул Торвальд, собравшись с силами. — Они вернулись. Их тыщу лет никто не видел, а они вернулись. Весь гарнизон мой перебили, суки. Я такого ужаса никогда не видел.
     — Гиганты? — переспросил Граф, — но, дружище, говорят, они вымерли.
     — Мне тоже говорили. «Бабкины сказки. Последние вымерли тыщу лет назад.» А твари оказались живы — здоровы.
     Над столом разлилось угрюмое молчание. Один Шеффер, надев маску безразличия, нарочито громко цедил свое вино.
     — Близится Бедствие, — сказал в тишине цыганский король, покачав головой.
     Граф недоверчиво уставился на Хармана:
     — С чего ты взял? Птичка напела? Или покойник нашептал?
     Черные глаза Лаша осветились странным желтым огнем:
     — Не смейся над моей религией, Максимилиан. Если ты безбожник, это не значит, что остальные подобны тебе. Но я отвечу на твой глупый вопрос: нет, духи мертвых здесь ни при чем. Просто в отличие от тебя и твоего народа, мой умеет считать.
     Лицо Графа вытянулось и побагровело. Усилием воли он сдержал рвущуюся наружу ярость:
     — Ну, так поделись с нами мудростью, цыган. У меня сегодня благостное настроение, и я готов слушать твои байки до самого восхода. Может, заодно считать меня поучишь. Только, пожалуйста, не на пальцах. В Рейнланде люди давно знают письмо.
     — Но не умеют им пользоваться, — парировал Харман. — Считай, сам Шеффер: почти двести лет назад случилось Бедствие. Еще за двести лет до этого — другое. И так далее, в глубь веков. Вся людская история — это бесконечная игра со смертью. Бедствия случаются каждые два века, с небольшими задержками в год-другой, и с каждым разом они приносят жуткие потрясения и катастрофы. Кто может поручиться, что в этот раз мы вообще выживем? Жрецы моего народа говорили с мертвыми — души стенают от ужаса, бьются в истерике, возвещая о грядущем. Возможно, это Бедствие будет самым страшным за всю написанную историю.
     — Конец света? — с сомнением спросил Граф. — Может, и Сошествия дождемся? Если святоши нам не врут, боги кое-что обещали своей пастве. Когда наступит сумрачная година, Вознесенные вернутся с небес, дабы покарать всех неправедных. И как нам быть? Мы к праведникам уж никак не относимся! Может, тебе жрецы чего навещали? Кстати, ты говорил, что покойников в твоей басне не будет, и вон как все обернулось.
     — Ерничай, сколько влезет, — спокойно, без зла ответил Лаш. — Лев молчит, собака лает. Скоро все встанет на свои места. Посмотрим тогда, кто прав.
     Шеффер склонился в шутливом поклоне:
     — К вашим услугам.
     Больверк прервал начавшуюся перепалку:
     — Харман, я одного не могу понять. При чем тут гиганты? Как эти засранцы связаны с Бедствием?
     Раскрасневшийся Лаш осушил стакан с виски.
     — Перед Бедствием силы Тени и прочие земные мерзости просыпаются. Все, казалось бы, давно преданное забвению, возвращается в мир. Гиганты на севере, демоны пустынь на юге. Из океанских глубин лезет такое, отчего моряки боятся выходить в море. У Грани Теней почти с десяток лет творится сущий шабаш. Это лишь следствия Дыхания Тени. Заметили, как много странностей творится здесь, в Гвингаэле? Чума, диковинные твари в катакомбах? Зло чувствует приближение своего часа, и выползает наружу. Я тебя просветил?
     Больверк почесал жирный затылок и смущенно улыбнулся:
     — Куда уж лучше. Притянул, так сказать, муде к бороде. Сегодня буду спать со светом.
     Засмеялись все, кроме Хармана Лаша. К нему подскочил безобразный, носатый горбун и что-то горячо зашептал в ухо хозяина. Внимательно выслушав, цыганский король отправил горбуна восвояси:
     — Прошу простить меня, уважаемые, но неотложные дела требуют моего внимания. Пейте, развлекайтесь — все за счет заведения.
     Харман Лаш, заметно прихрамывая, последовал за горбуном в недра своего обширного логова.
     — Гнида! — прошипел Граф, когда цыганский король растворился во мраке, — учить меня вздумал. Лучше бы помылся сначала, хер вонючий. Ненавижу его, всю его расу и этот Сральник, который они по недоразумению считают трактиром. Некрофилы затраханные! Вы видели, с каким лицом он гнал эту херню? Бедствие, демоны, страшное зло?! Какого зла можно бояться в этом давно просранном мире? Может, он еще расскажет, как его бродяги-родственники видели в пустыне Аран Белоколонный? Быдло, мать их! Ноги моей здесь больше не будет! Удачи, джентльмены!
     Одни глотком допив вино, Граф, продолжая ругаться, подозвал своих охранников. Окруженный свитой, как настоящий аристократ, Максимилиан Шеффер покинул собрание, звеня на ходу многочисленными цепями и браслетами. Его сопроводил бурный хохот с верхнего яруса. Там, должно быть, показывали очередную пьесу.
     На освободившееся место Графа немного застенчиво, почти на самый край стула, присел Торвальд.
     — Дядь, я ни пса не понял, что сказал этот Граф. Он, кстати, настоящий граф?
     Освальд едва заметно развел тонкие губы в подобии улыбки:
     — Говорят, он внебрачный сын дворянина из Равнфьельда. Отсюда и весь этот бзик на вороньей костюмерии в его банде. Технически, нашего Максимилиана можно считать благородного происхождения. Куда уж нам, простодырым…
     — Но-но, — осадил председателя Больверк, — я много лет был хёвдингом клана. Это будет посерьезней, чем какой-то там бастард.
     Освальд тактично промолчал. Торвальд выпил вина из кувшина Графа и сморщился:
     — Сладкое… — посетовал он и, немного подумав, снова пристал к Больверку с вопросом. — А что такое некрофил?
     — Во имя Йоргуда, ты заткнешься сегодня или нет?! — рассвирепел дядя. И снова на адресованный ему вопрос ответил Бриннер.
     — Некрофил — это человек, сношающий трупов. Извращенец.
     — Народ господина Лаша придерживается таких традиций?!
     Бриннер улыбнулся, на этот раз чуть шире обычного:
     — Нет, — покачал он головой. — Цыгане исповедуют культ смерти, поклоняются мертвым. Для них они и боги, и дьяволы. Граф использовал, скажем так, неудачное сравнение.
     — Понятно. Тогда почему господин Шеффер так нехорошо отозвался о них? Ведь цыган хотел предупредить. Зло в самом деле не дремлет. Я сам видел.
     — Граф просто боится. Он не верит во все эти страхи, но все равно боится. Как и мы.
***
     Юноша медленно приходил в себя. Первым ощущением была дикая головная боль. Ему казалось, что по затылку галопом проскакал отряд бронированной кавалерии. Перед глазами мерцали разноцветные круги, к горлу подступила тошнота. Сдерживая рвотные позывы, молодой человек едва заметно приоткрыл склеившиеся веки, оценивая ситуацию.
     Темная комната с полыхающей жаровней. Отблески огня мерцают на кирпичной стене и неровном, земляном полу. Воздух застоялый, пропитанный духом плесени, горелой кожи и мочи. Во мраке виднелись очертания широкого стола и пары табуретов. На столе лежали какие-то предметы, но в темноте трудно было определить их назначение. Юноша попытался шевельнутся. Тщетно. Он был накрепко привязан к стулу. Кто-то очень прилежный затянул узлы так, что проклятые веревки впились в запястья, прорезав кожу. Пошевелив одеревеневшей шеей, юноша скривился от боли. Рвотный позыв вновь скрутил желудок. Перегнувшись через подлокотник, молодой человек шумно выблевал остатки вина. К уже известным запахам добавилась кислая рвотная вонь. Тяжело дыша, он сплюнул густую слюну и откинулся на спинку. Дружок горбуна обеспечил ему добротное сотрясение. Слава Эмунту Защитнику, хоть жив остался после такого гостинца.
     Где-то во мраке с металлическим визгом открылась дверь, и в комнату зашли четверо. Двое посетителей юноше были знакомы. Горбун и его лысый помощник. Остальные тоже не внушали доверия. Один их них — тощий, жилистый мужчина в кожаном фартуке на обнаженном торсе, держал в руках три металлических прута, в предназначении коих не оставалось сомнений. Четверка подошла к связанному молодому человеку. Их смуглая кожа говорила сама за себя. Цыгане.
     Второй незнакомец навис над стулом, изучая пленника черными колючими глазами. В его пегой бороде затаилась располагающая улыбка. На фоне своих спутников незнакомец существенно выделялся богатством костюма. Дорогая белая сорочка нараспашку, черный камзол с алыми позументами, серые бриджи заправлены в высокие сапоги. На заросшей седыми волосами груди покоились две толстые золотые цепи с жутковатыми подвесками в виде черепа и собачьей головы. Пальцы унизаны перстнями с драгоценными камнями. В левом ухе сверкала массивная квадратная серьга с ярким изумрудом. Об особом положении незнакомца говорил засунутый за алый пояс пистолет с инкрустированной серебром рукоятью. На вид цыгану было лет шестьдесят, и, судя по объемному чреву, людские слабости не обошли его стороной.
     Склонив изрезанное морщинами лицо, богатый цыган представился:
     — Я Харман Лаш.
     Юноша повернул голову к жаровне, неотрывно глядя на весело отплясывающие языки пламени. Крепко сжав пересохшие губы, он будто не заметил цыганского короля.
     — Сука! — пробасил Студень. — Отмалчивается!
     — Побереги дыхание, Тамаш, — бросил Лаш, и здоровяк благоразумно заткнулся. Горбун Шандор незаметно пригрозил Студню кулаком.
     — Меня зовут Гюнтер, — назвался молодой человек. — На кой черт я вам понадобился?
     Цыганский король одобрительно выставил большой палец:
     — Хороший вопрос. Верный. Точнее был бы, верным, если б ты задал его пару часов назад.
     — Не понял.
     Шандор отвесил Гюнтеру звонкую оплеуху.
     — Включай голову, идиот, — прошипел горбун. — Тебе, блудню, говорили пойти миром, а ты за нож схватился, убил брата нашего бедного Тамаша. Смотри, какой он теперь несчастный. И злой.
     Студень—Тамаш ненавидяще уставился на Гюнтера, потирая набитые костяшки.
     — Видишь, как он недоволен? — продолжил Шандор, играя на публику. — Что скажет его седовласая мама? Не уберег брата, а виноват в этом ты. Ножом ему, видите ли, вздумалось помахать. И откуда вы такие глупые беретесь? Скажи мне, сынок?
     Гюнтер усмехнулся:
     — Не трать воздух, горбун. Чтобы притащить меня сюда, вы были готовы заплатить любую цену.
     Харман Лаш кивнул цыгану в фартуке. Палач сунул прутья в жаровню и отошел к столу. Погремев лежащими там предметами, он вернулся, неся в руках тяжелый молоток и толстые гвозди. Насвистывая, он поместил гвозди рядом с прутьями.
     — Пытать будете? — спросил Гюнтер, скривившись.
     Лаш качнул кудрявой головой:
     — Совсем не обязательно. Зависит от того, как мы с тобой договоримся.
     — Я прикончил вашего человека, мне не уйти отсюда живым.
     — И снова неверно. Мое слово здесь единственный закон. Если ты расскажешь мне то, что я хочу услышать, то вполне возможно я подарю тебе жизнь.
     Пленник запрокинул голову и отрывисто рассмеялся:
     — Отлично! Тогда меня прикончат свои.
     Харман ткнул в грудь юноши указательным пальцем:
     — Вот об этих «своих» я и хочу с тобой поговорить. Давай начнем с малого. Кто тебя нанял?
     — Я их не знаю, — отстраненно ответил Гюнтер.
     — Что ты должен был сделать?
     — Передать письмо.
     — Кому?
     — Его я тоже не знаю. Сказали, меня будет ждать человек на северной окраине Кишки, у трактира «Пьяная Гончая». Мол, сам ко мне подойдет.
     Шандор обошел пленника и облокотился на спинку стула. Его длинный нос почти касался сальных волос Гюнтера:
     — Харман, он же врет как дышит.
     — Тихо! — оборвал его цыганский король. — Свое мнение оставь при себе.
     Лаш пододвинул запыленный табурет и с облегчением сел. Было заметно, что вертикальное положение доставляло ему серьезные неудобства.
     — Нога болит, — зачем-то пожаловался он Гюнтеру. — Последствия лихой молодости.
     Узник понимающе кивнул:
     — У всех свои раны.
     — Точно заметил. Поэтому, сынок, хватит впаривать мне чушь и начинай говорить правду. Иначе ран у тебя значительно прибавится. Даже такой старик как я не позавидует твоему здоровьицу.
     — Я не вру.
     Лаш в притворной скорби, прикрыл глаза:
     — Зачем ты так, сынок? Кукушечье яйцо за куриное не выдать. Я же просил по-хорошему. По-дружески. А ты опять обманываешь. Нехорошо. Придется побеспокоить Луку.
     Цыганский король поманил человека в фартуке:
     — Гюнтер не хочет с нами сотрудничать. Повлияй.
     Жилистый Лука без разговоров принялся снимать с пленного башмаки. Ноги у Гюнтера были черными от грязи.
     — Фу! — поморщился горбун. — Аж до слез пробирает. К чему такая дотошная маскировка?
     Гюнтер промолчал, отрешенно глядя в закопченный потолок. Лука дал знак Студню, деловито закатывавшему рукава. Здоровяк обхватил стопу юноши, крепко прижимая ее к полу. Натянув толстые стеганые рукавицы, Лука извлек из пламени жаровни темно-вишневый гвоздь. Критически осмотрев его, цыган поцокал языком:
     — Жаль. Надо было на угольках его прожарить. Пламя не дает нужной температуры.
     — И так сойдет! — брякнул Тамаш, усердно сдавливая ногу Гюнтера.
     — Это у тебя сойдет, — ядовито проворчал Лука, опускаясь на одно колено. — Такому дурню только доверь тонкое искусство, так он все исполнение обгадит. Что ты, дубина, можешь понимать в заплечных делах, а? И клиент у тебя подохнет раньше времени, и сам, идиотина, покалечишься да обожжешься. Дай тебе этого парня на полчаса, так выяснится потом, что инструмент ты весь сломал, клещи потерял…
     Продолжая брюзжать, он склонился перед Гюнтером и пристроил гвоздь к стопе пленника. Парень задергался, но хмурый Тамаш держал его крепко. С безразличным видом Лука взял молоток и одним махом вогнал гвоздь в ногу юноши. С плотоядным хрустом железный стержень навылет пробил ступню. Пленник заорал, изогнувшись всем телом так, что стул подпрыгнул вместе с ним. Шандор еле удержал мебель на месте. От боли юноша прокусил губу, по подбородку побежала красная дорожка.
     — Суки, — простонал Гюнтер. — Что ж вы с гвоздей-то сразу.
     Харман Лаш кивнул пытошнику. Допросных дел мастер с все тем же скучающим видом ударил молотком по колену Гюнтера. С треском сломалась кость; на домотканых штанах юноши расплылось темно-красное пятно. Продолжая кричать, парень бешено крутился на стуле. Изо рта потекла слюна, перемешенная с кровью. Слезы увлажнили грязные щеки. Поскуливая, Гюнтер склонил голову к плечу. Его лоб усеивали крупные бисерины пота.
     Горбун довольно оскалился:
     — Нравится тебе? Мама наверняка тебя учила, что врать нехорошо. Не слушался ты маму, ой не слушался.
     Гюнтер неожиданно откинул голову, и его затылок врезался аккурат в длинный клюв Шандора. Горбун отскочил, зажимая разбитый нос. Кровь щедро хлестнула из широких ноздрей, пачкая белую рубаху.
     — Харман! — заверещал он. — Паскудник мне нос сломал!
     Прищурившись, Лаш рассматривал пленника любопытными чернявыми глазами:
     — Неплохо держишься, — похвалил он, — даже огрызаешься. Надо было тебя посильней спеленать. Говорить будешь? Или принести второй гвоздик?
     — Неси, — выдавил пленник. — Мне недолго быть у тебя в гостях.
     — Отчего же? Ты на яд понадеялся? — Харман добродушно засмеялся. — Нету его уже. Пилюльку мы перво-наперво у тебя изо рта вынули.
     Гюнтер побледнел и судорожно вцепился в подлокотники. Пытка меньше выбила его из колеи, чем последнее заявление цыганского короля.
     — Мы тут не идиоты, сынок, — вещал Лаш, поглаживая бороду. — Я ведь не спросил тебя, кто ты такой. Значит, знал заранее. Смекаешь?
     — Если ты все знаешь, то какого рожна устроил допрос? Чего тебе надо?
     — Ты, походу, отупел немного от боли. Я спросил, кто тебя нанял.
     Гюнтер со стоном выдохнул:
     — Да не знаю. Заказ принимают старейшины. Я курьер.
     Цыганский король хлопнул в ладоши:
     — Мы сдвинулись с мертвой точки. Давай теперь я тебе кое-что расскажу. А ты потом подтвердишь, прав я или нет. Ты — посвященный Братства Лилий, получил задание от старейшин своего ордена. Я верю, что конечного клиента ты не знаешь. В твои обязанности входило таскать туда-сюда почту между неизвестными адресатами. Для этого ты разработал целый машкерад, изображая лютого пропойцу, к которому не подойдет ни один уважающий себя грабитель или стражник. Смело и, я бы сказал, необычно. Такие жертвы. Тебе пришлось по-настоящему нырнуть в бутылку, вести соответствующий образ жизни. Мы бы никогда о тебе не узнали, если бы не моя страсть ко всему таинственному и твой маршрут. Ты привык, что всем на тебя плевать, и начал передвигаться знакомой и удобной тебе дорогой. Напомни-ка старику, куда ты там ходил?
     — Из Старого города в Ремесленный квартал, — пробурчал Гюнтер. — Сами же знаете.
     — Знаю, — подтвердил Харман. — Но не знаю, с кем ты там встречался. Скажешь?
     — Тут особо нечего говорить. Люди были разные.
     — Прям совсем-совсем? А приметства какие-нибудь можешь вспомнить?
     Молодой человек нахмурился, вспоминая.
     — Непримечательный был люд. Обычные, таких в Гвингаэле сотни. Разве что…
     Цыганский король наклонился поближе к пленному. Гюнтер учуял резкий запах специй, перемешанный с тонким, фруктовым ароматом духов. Лаш с энтузиазмом заерзал на табурете:
     — Продолжай-продолжай.
     — С месяц назад, мне передавал письмо весьма интересный субъект. Невысокий, крепкий мужик, облысевший. Лицо корявое, на губе шрам. Глаза злобные как у росомахи. На левой щеке татуировка. Большая часть зубов — железные протезы.
     Харман Лаш довольно закивал:
     — И на старуху бывает проруха. Эй, Шандор, ты понял кто это?
     Горбун оторвался от распухшего носа и мрачно изрек:
     — Железный зуб.
     — Старый знакомец многоуважаемого Графа. Ай, как не хорошо, ай, как неловко! Всю конспирацию просрали.
     Лаш с восторгом хлопнул себя по колену. Гюнтер мрачно взирал на цыганского короля. Затем спросил:
     — Собственно, как вы меня вычислили? Маршрут — это я уже понял. Но как, во имя Анейрина, вы вообще догадались, кого нужно искать? Вы же не следите за всеми пьянчугами города?
     — Тебе этого знать не нужно. Продолжим. Кто был адресатом в Старом городе?
     Гюнтер закрыл глаза и ничего не ответил. Харман разочарованно прищелкнул языком:
     — Только разговорились. Лука!
     — Не надо! — взвыл пленник, — Не надо! Я не могу говорить. Точнее не смогу.
     — Это еще почему?
     — Не знаю. Как только я начинаю говорить о втором адресате, у меня речь отнимается.
     Цыгане с сомнением переглянулись. Даже Лука перестал ворошить в жаровне налитые огнем угли. Горбун выпученными глазами уставился на пленника:
     — Ты что несешь, дурень? Что значит, речь отнимается?
     Гюнтер как по команде сомкнул веки и не произнес ни слова.
     — Харман, — горбун развел руками. — Я не знаю. Брехня какая-то. Пусть Лука его прутиком пощекочет.
     — И то верно. От огонька вреда не будет, одна польза. Лука!
     Худой цыган достал из жаровни накалившийся прут. Пока Лаш беседовал с юношей, в цилиндре появились угли, давшие пытошнику необходимый жар. Раскаленное железо приобрело сочный пасленовый оттенок.
     — Подержи ему головенку, — приказал Лука ковырявшемуся в носу Студню. Тамаш зажал голову Гюнтера, взяв ее в борцовский захват. Пленник заорал:
     — Перестаньте! Перестаньте! Я не могу говорить! Лаш, послушай меня. Это заклятие, клянусь! Не могу говорить! Меня Старейшины спрашивали!
     Цыганский король разочарованно вздохнул, отодвигаясь от пленника:
     — Совсем обмельчало Братство. Лет тридцать назад, попади в плен один из ваших агентов, я бы полдня пытался заставить его произнести хоть слово. А сейчас… позор! Хорошо вас Седой в свое время проредил.
     Сверкающий конец прута коснулся щеки Гюнтера. Вибрирующий, нечеловеческий вой вырвался из его легких. Кожа вскипела от прикосновения металла, воздух наполнился удушливым запахом горелой плоти и свистом. Гюнтер выл и стонал, с его губ слетали ужасающие проклятья и отборные ругательства. Красные от слез глаза, почти вылезли из орбит, а промежность стремительно намокла.
     — Так что ты там говорил? — с надеждой поинтересовался Харман. — Какой второй адресат?
     — Я не знаю, — захныкал Гюнтер.
     — Процесс становится интересным. Думаю, Луке стоит достать второй прут.
     — Не надо, — срывающимся голосом запротестовал пленник. — Я не могу говорить. Правда. Я не знаю, что со мной!
     К Гюнтеру подскочил Шандор и влепил ему звучную пощечину, угодив по свежему ожогу. Пленный сдавленно вскрикнул.
     — Говори, сучара! Кто адресат в Старом городе? Где он находится? Что ты знаешь об этих письмах?
     Гюнтер молчал, закрыв глаза. Мышцы его шеи затвердели, подбородок выдался вперед. Со стороны казалось, что парня душит какая-то невидимая рука. Цыганский король с беспокойством следил за юношей, еще не вполне понимая происходящее.
     — Говори, мразь! — орал горбун, брызгая слюной. — Говори, тварюга!
     — Отойди от него, — приказал Харман. — Лука!
     Мастер печальных церемоний извлек из жаровни второй прут. Будничным голосом он велел Тамашу:
     — Стягивай ему портки.
     Студень вытащил из-за пояса нож и быстро перерезал тесемки штанов. Ловко, как баба с малолетнего ребенка, стянул до колен заскорузлые порты, обнажив заросшие волосами мокрые чресла. Член Гюнтера сморщился, норовя укрыться в складках крайней плоти. Яйца втянулись. Лука приблизил прут к паху…
     Невидимый удар отшвырнул палача от стула, впечатав головой в стену. Затылок Луки лопнул, оросив кровью и мозгами шершавые камни. Палач осел на землю, чтобы уже никогда не подняться.
     Цыганский король и его присные, опережая друг друга, отскочили от пленника. С тем творились загадочные метаморфозы. Глаза Гюнтера закатились под самый череп, показав воспаленные белки; из-под век потекла густая, темная кровь, рот бедняги раскрылся в немом крике. Ладони и стопы пленника выбивали дьявольский ритм, будто получили отдельную от тела жизнь. Вены взбухли, проступив сквозь побледневшую кожу. Несколько раз подпрыгнув вместе со стулом, Гюнтер, наконец, затих, свесив голову на грудь. Глаза и рот продолжали кровоточить до странности темной кровью.
     — Это что за дьявольщина? — прошептал Шандор.
     — То, чего я ждал, — так же шепотом ответил цыганский король.
     Голова Гюнтера поднялась, и он гулким, будто со дна колодца голосом, произнес:
     — Лаш.
     — Ну, здравствуй, таинственный гость, — поприветствовал Харман, — или не такой уж и таинственный?
     Губы Гюнтера разбежались в жуткой фиглярской улыбке, показав окрашенные красным зубы, сжатые в вампирском оскале. В глазах парня горело безумное торжество:
     — Лаш, — просипел пленник. — Ты лезешь не в свое дело. Отступись, пока не поздно! На этом пути тебя ждет смерть.
     Прихрамывая, Харман подошел к одержимому курьеру. Держась левой рукой за медальон в форме черепа, он склонился над юношей.
     — Невежливо вот так вот вторгаться в беседу чужих людей.
     — Чужих? — одержимый хрипло усмехнулся. — Я знаю вас всех. Вижу насквозь. Повторяю свое предупреждение: не мешай мне, Лаш. Ты играешь с силами, которые за гранью твоего разумения, ныряешь в омут, у которого нет дна. Думаешь, твои побрякушки оградят тебя от моего гнева? Или надеешься на поддержку Бабки-кошатницы?
     На лице Хармана заиграли желваки. Заметив реакцию цыганского короля, одержимый довольно осклабился:
     — Да, я знаю, что ты опять связался со старой ведьмой, но ты зря уповаешь на ее ярмарочное колдовство. Ее сила подобна неясной тени в слабом мерцании свечей. Ее власть лишь хилое и недостойное подобие истинной мощи тьмы. Она как мутное отражение в старом зеркале, жаждущее обрести плоть и кровь.
     Цыганский король фыркнул:
     — Красиво излагаешь. Тебе бы в Адельвегский поэтический кружок. Или в менестрели на худой случай.
     Уголки губ одержимого медленно поплыли вниз. Пальцы на руках отстукивали звонкое крещендо.
     — Очаровательно, — сказал Харман. — Неужели я тебя разозлил?
     — Нет. Можешь сколько угодно веселиться. Пока можешь. Я предупредил тебя. Ежели ты не усвоил моего урока, то могу лишь посочувствовать тому упорству, с которым ты толкаешь себя навстречу гибели.
     — Я не боюсь смерти, демон. Духи моих предков встретят меня на том конце Менеса.
     — Духи? — вселенный сотрясся в беззвучном смехе. — Твои жалкие мертвецы ничто перед мощью Теней. Когда кара настигнет тебя, они будут в страхе бежать в свою Долину Мертвых, стеная и вопия о той участи, коя постигнет их глупого собрата.
     — Много угроз, тварь. Или мне обратиться к тебе по имени?
     Мертвенный взгляд одержимого загорелся недобрым огнем:
     — Обратись, цыган. Пусть твои соратники услышат, с кем вздумал тягаться их безумный король.
     — Хватит пугать. Ты — не демон и не человек. Ты лишь дряхлая оболочка, пропитанная миазмами Тени. Ты мнишь себя великим чернокнижником, но ты не более чем старый растрескавшийся сосуд с гнилью. Я прав, фон Кройц?
     За спиной цыганского короля послышался испуганный вскрик. Тамаш забубнил невнятную молитву на гальптранском.
     — Годрик фон Кройц, — повторил Харман имя своего собеседника. — Ты все еще гниешь в своих катакомбах? Сколько сотен лет ты, как крыса, прячешься в лабиринтах Гвингаэля, обоссываясь от каждого громкого шороха? Не идут ли рыцари Ордена с братьями-инквизиторами? Не пытайся запугать меня. Прибереги свои напыщенные речи для неоперившихся юнцов. Я слишком стар, чтобы бояться полумертвого колдуна, который вынашивает страшные планы в недрах зловонных канализаций.
     Фон Кройц с хрустом щелкнул челюстью, выбивая ее из пазов:
     — Похоже, ты забыл нашу последнюю встречу, цыган. Но ты вспомнишь, особенно если мои слуги навестят твоих милых дочерей. Станку и Флорику. Так их зовут? Прекрасные, юные цыганки. Черноволосые, полногрудые, нарядные как принцессы. Посмотрим, как ты завоешь, когда демоны Тени вырвут сердца из их невинных грудей. Посмотрим, как их алая кровь станет изысканным напитком для тварей полуночи.
     Лицо Хармана Лаша перекосилось, и он без размаха ударил одержимого. Громко клацнули зубы бедного Гюнтера. Фон Кройц глумливо склонил голову в гаерском поклоне:
     — Ты расстроился? Зачем ты бьешь ни в чем не повинную куклу?
     Тяжело дыша, цыганский король вытер окровавленный кулак ситцевым платком.
     — Каков будет твой ответ, Лаш? — издевательски гримасничая, спросил одержимый, — пожертвуешь ли ты своими дочерьми ради глупого упрямства и поистине королевских амбиций?
     Харман исподлобья посмотрел на фон Кройца. Черты вселенного плыли, коверкались в беспрестанных судорогах. Вены толстыми канатами натянулись на шее, из глаз вновь потекла сгущенная, черная кровь.
     — Если ты тронешь моих дочерей, я перерою все катакомбы этого вонючего города, но найду тебя, старый колдун. И смерть покажется тебе долгожданным избавлением.
     — Если ты не отступишься, — в свою очередь пригрозил фон Кройц, — тьма придет за тобой. И передай своей ведьме — она меня разозлила. Напомни ей: тот, кто берет силу в долг, рано или поздно познает боль расплаты. Прощай!
     Одержимый громко завыл. Но не глубинным басом демонического малефика, а полным страданий голосом измученного юноши. Крик поднялся, до своей верхней точки, отчего присутствующие прикрыли уши ладонями. Все, кроме Хармана Лаша. Цыганский король крепко сжимал медальоны, вибрирующей от напряжения рукой.
     Гюнтер издал еще один душераздирающий вопль. Лицо, изуродованное невыносимой мукой, покрылось темно-фиолетовыми пятнами. С влажным шипением глаза юноши лопнули, горячими брызгами заливая щеки. Голова обреченного сотрясалась в мучительных конвульсиях. Наконец, с оглушительным хрустом, череп юноши взорвался, разбрызгивая свое кровавое содержимое. Все было кончено. Тело незадачливого посланца вздрогнуло несколько раз и затихло. Из обезглавленной шеи толчками вытекала кровь, скапливаясь на земляном полу черной лужей.
     — Твою-то мать, — раздался в звенящей тишине севший голос Шандора.
     Цыганский король кивнул соратнику:
     — Финиш. Я узнал то, что нужно. Спесивый колдун сам ответил на мои вопросы.
     Горбун нервно почесал грудь, неотрывно глядя на обезглавленного шпиона:
     — Я как-то не услышал ответов.
     — Его появление уже ответ. И теперь мне понятно, с кем связался наш старый конкурент, господин Шеффер. Не знаю, в каких безднах он откопал фон Кройца, а самое главное для чего. Чует мое сердце, колдун лишь посредник между Графом и еще кем-то. Тем, ради которого весь этот спектакль с переодеваниями затевался. Повезло нам сегодня, ничего не скажешь. Шел по грибы, а нашел ягодку.
     — Король, я чего-то не соображу. Зачем мы вообще в это лезем? На кой ляд нам такие проблемы? Я слышал про этого фон Кройца. Сказки, конечно, но становится не по себе. Вон он как башку нашему курьеру разлупил. И Луке…
     Цыганский король погладил седеющую бороду:
     — Не твоего это ума дело, Шандор. Главное знай: все, что я делаю, я делаю на благо моего народа.
     Шандор поклонился, но в его глазах сквозила неуверенность.
     — А письмо?
     — Какое?
     — Ну, письмо, которое нес этот недотепа Гюнтер. В нем есть чего полезное?
     Харман Лаш вытащил из внутреннего кармана камзола прямоугольное, аккуратно сложенное послание. Развернув его, он торжественно продемонстрировал горбуну чистый лист, без следа каких-либо букв или символов. Шандор почти касался бумаги длинным носом, силясь рассмотреть хоть какие-то знаки:
     — Тут ничего нет. Где текст?! На хера он таскал эту бумажонку? Жопу подтереть?
     Лаш усмехнулся:
     — Сомневаюсь. Это магия, Шандор. Текст сокрыт колдовством. Фон Кройц решил обезопасить свое маленькое предприятие, — Харман посмотрел на останки Гюнтера.— Старый упырь покрывает кого-то весьма важного, коли не поленился явится сам. Видимо, сила его заклятия не была рассчитана на серьезный допрос.
     — И чего теперь делать?
     — Поедем к Бабке-кошатнице. Она подберет ключик к этой писуле, а заодно подскажет, что делать дальше.
     Цыганский король убрал письмо. Шандор поморщился:
     — Ты слишком доверяешь ведьме.
     — Старуха еще ни разу не ошиблась, и что бы ни говорил этот канализационный реликт, у нее есть сила. И она мне нужна.
     Горбун поежился:
     — Дьявол! Меня просто в дрожь бросает от чернокнижья. Ты не боишься гнева духов? Мертвые страшатся власти Теней и ненавидят ее. Кошатница ничем не лучше этого пугала фон Кройца.
     — У нас нет выбора. Враг моего врага — мой друг.
     Харман дружески хлопнул горбуна по плечу:
     — Не боись. Умный, он и сквозь туман видит. А что до колдунов, не волнуйся. Они нужны до поры до времени. Скоро все станет ясно.
     Король прошел мимо опешившего Студня и отворил скрипучую дверь. Лязг металла эхом отразился от стен. Во мраке уходящего вверх коридора шевелились тени, а в плотном, липком как тесто воздухе, притаилась опасность. Хармана передернуло от навалившегося дурного предчувствия. Ему мерещилось, будто в темноте сырого коридора обреталось нечто. Зло казалось осязаемым, почти телесным. Чей-то внимательный, холодный взгляд следил за Лашем из темноты. Некая сущность, раздувшаяся от ненависти и злобы, выжидала в черных лакунах мрака, и ни один светильник не мог разогнать этой тьмы.
     Тряхнув головой, Харман отогнал странное наваждение. После разговора с одержимым всякое может привидеться. Король повернулся к своим оробевшим подданным:
     — Позовите ребят, надо убрать трупы.
     — Луку жалко, — с несвойственным ему сожалением сказал горбун, — такого мастера загубил!
     — Мы за него отомстим, — угрюмо сказал Лаш. — Недолго старому пауку ткать свою паутину.
     Цыганский король, по-прежнему прихрамывая, вышел из пыточной. Вслед ему кривлялись бесчисленные тени, порожденные неярким светом факелов.
***
     Старику не спалось. Впрочем, последние пять лет он вообще плохо спал. Каждый раз, когда он смыкал натруженные веки, его настигали кошмары. Войны, пытки, богопротивные ритуалы черной магии. Он видел их будто наяву. Призрачные картины прошлого вырисовывались перед глазами словно окна в мир страданий, смерти и бесконечного отчаяния. Закрывая глаза, старец вновь чувствовал трупный холод запредельного зла. Лицезрел разнузданный пир темных страстей и чудовищных преступлений. Преступлений против человеческого и божественного. Над этими видениями всегда царила одна госпожа. Расправив крылья, сотканные из глубочайшей тьмы, Тень властвовала над безграничными, как само время, прегрешениями рода людского.
     Сны… Старик повидал в своей жизни немало постыдных деяний и немало их сотворил. Оставив мирское бытие, он со временем погрузился в изучение запретных знаний. В своем ветхом особняке он собрал небывалую коллекцию гримуаров и магических трактатов. Он изучал темные силы во всех их проявлениях в надежде получить ответ — что ждет человека за гранью жизни и, возможно, смерти? Перерождение, забвение или мифические небесные врата на пару с безднами преисподней? С годами он все глубже проникал в лабиринт темных искусств, стараясь удовлетворить свое голодное любопытство. Что есть боги? Где лежит грань между мирами, в многообразии коих он не сомневался? С каждым изученным томом, с каждым новым ритуалом перед ученым открывались мутные глубины древней истории, таящие ответы на давно забытые вопросы. Истории запретной, якобы никогда не происходившей.
     В своих изысканиях старик обнаружил немало мрачных откровений. Завуалированных, порой зашифрованных в витиеватых текстах древних колдунов, ученых и летописцев. На пожелтевших страницах проклятых фолиантов отворялись двери, ведущие к самому жуткому орудию рода людского. К правде.
     Правда — универсальна. Она как песок в глазах, режет взор своей непосредственностью. Как могучий великан, она сокрушает оковы нагроможденной за тысячи лет лжи и сладкой недосказанности. Правда, как яд и лекарство, спасение и проклятие, добро и зло. Чистая, непредвзятая, безжалостная. Только поистине бессердечный человек может позволить себе говорить одну лишь правду. И такой человек будет навеки проклят своими же сородичами.
     Лгать, напротив, легко. Миллионы жителей этого истерзанного мира лгут постоянно, не задумываясь о последствиях. Вранье растет как сорный ком, обрастает подробностями, вбирает в себя те крупицы правды, что еще остались на поверхности, пристраивая их к своему обману. Удобренный навозом из «неоспоримых» фактов и «убедительных» доводов сорняк лжи врастает в сознание людей, убивая последние ростки истины. Так пишется история. Сиюминутная и однобокая. Служащая низменным целям недостойных людей, возомнивших себя хозяевами мира.
     Старик открыл глаза. Пустые размышления вряд ли одарят благословенным сном. Встав с жесткого ложа, он подошел к своему рабочему столу, заваленному стопками книг и свитками древнего пергамента. Кряхтя и покашливая, он зажег оплывшие свечи. Тьма отступила. Старик уселся в массивное дубовое кресло, покрытое синим бархатом. Больные суставы отчетливо щелкнули в тишине. Вытянув худые руки, обтянутые тонкой синеватой кожей, он взял толстую книгу в черном переплете. Золотые буквы торжественно мигнули в пламени свечей. «Гельмут Шредер. Подлинная история Геоса или Путешествие за грань времени». Труд всей жизни. Ученый похлопал по обложке сухими узловатыми пальцами. Гладкая поверхность фолианта приятно холодила ладони. Медленно и глубоко вздохнув, он нацепил на нос маленькие очки в тонкой, серебряной оправе. Мир обрел привычную резкость, комната будто увеличилась в размерах. Из тени выступили высокие стеллажи, до отказа забитые книгами, стали различимы входная дверь кабинета, узкая тахта и выставочный шкаф с древними диковинками. Старик улыбнулся бескровными губами. Да будет славен в веках гений праудландских ученых! Очки подарили слепнувшему книжнику новую надежду, дали возможность завершить дело, ради которого он продолжал дышать.
     Гельмут Шредер раскрыл фолиант. С желтоватой титульной страницы на него смотрел затейливый герб Первого гвингаэльского университета естествознания и философии. Сова на барочном щите, держащая в лапах ключи, а в клюве писчее перо. Сколько воспоминаний связано с этим символом знаний! Шредер грустно покачал головой. Все ушло, растворилось в потоках времени. Лишь куцые и ненадежные воспоминания грели сердце старика.
     Он перевернул титульный лист и жадно уставился на свое имя, тускло отпечатанное на странице витиеватым шрифтом. Гельмут Шредер из Гамленборка, магистр богословия и философии, декан исторического факультета Гвингаэльского университета, более известного как Виссенберг. Эта книга — единственное, что останется после его смерти. Книга и имя, которое пребудет в вечности, перенесется с ненадежной бумаги в умы целых поколений. Оно будет греметь во всех известных частях Геоса. Его будут восхвалять и проклинать, упоминать с придыхом или разражаясь площадной бранью. Имя Гельмута Шредера навсегда останется в истории мира — не это ли лучший подарок для ученого, вознамерившегося сотрясти основы?
     Другая страница. Аскетичная, черно-белая гравюра, на которой восемь прозрачных фигур воспарили в расколотое молнией небо. Легендарное Вознесение богов. В жуткие часы мировой катастрофы они смогли защитить обреченное человечество, а затем покинули юдоль скорби, улетев в заоблачные выси. Больше пяти тысячелетий отделяло сегодняшнюю ночь от того знаменательного момента. Священная Книга Начал — первая часть великого трехкнижья Церкви, достаточно скупо повествует о тех смутных событиях. Явление зла. Катастрофа. Деяния богов. Вознесение. И никакой конкретики. Нет ни намека на то, что могло произойти в те страшные часы, когда само мироздание сотрясалось в предсмертной агонии. Какое зло обрушилось на Геос и заставило всесильных богов покинуть их Сияющий город? От самого древнего града осталось только название — Исмаллат или Предвечный Сад. Его местонахождение оставалось тайной как, собственно, и сами Вознесенные. Кем были эти могущественные существа? Богами или хитроумными магами, что достигли недосягаемых высот в колдовских искусствах?
     В тишине раздался дребезжащий смех ученого. Теперь появились ответы почти на все вопросы. Здесь, в этой книге. В запале он хлопнул рукой по гравюре. Продираясь сквозь паутину забытых легенд и сказаний, опираясь на темные силы спиритов, Шредер смог раскопать правду, погребенную под ворохом лжи. Колесо истории, заклинившее много веков назад, вновь будет двигаться свободно. Оно свернет горы фальсификаций и откровенного вранья, сбросит сор, налипший на его ось, чтобы нести людям свет потерянных знаний.
     Было бы глупо и эгоистично отстаивать право на единоличное авторство. Шредер прекрасно знал, что без поддержки он никогда б не смог написать сей труд. Его безымянный соавтор вложил немало сил и денег, создавая Гельмуту условия для изысканий. Этот таинственный меценат поставлял ученому ингредиенты для ритуалов, находил утраченные летописи давно умерших хронистов и древние манускрипты чернокнижников. Шредер усмехнулся. За такую коллекцию запрещенной литературы магистра богословия отправили бы на костер без особой лирики. Броней от происков инквизиции для Шредера служила его репутация богобоязненного, немного чудаковатого старика. В университете к нему относились с юмором и пренебрежением, а его якобы истовая вера стала надежным щитом от любых подозрений. Кто, как не Гельмут Шредер, посещал все службы в Соборе Вечности? Разве не Гельмут Шредер считался близким другом его святейшества Гранд-клирика? И разве не этот забавный и рассеянный ученый муж жертвовал последние деньги на нужды церкви и Ордена? Все он. Главный апологет религии в стенах просвещенного Виссенберга.
     Историк захихикал, старчески потрясая косматой головой. Знали бы святоши о его второй жизни. Какой скандал тогда бы учинился! Профессор готов был аплодировать себе и своему хитроумию. За это стоит выпить! Постанывая от боли в пояснице, он встал и направился к буфету, тяжело переставляя опухшие ноги. Вытащил из темных глубин бутылку мехтианской «Лозы девственницы». Вина в бутылке оставалось немного, но в его возрасте даже стакан хмельного считался серьезным излишеством. Сев обратно в кресло, Шредер налил вино в хрустальный бокал, пылившийся на столе. Обычно он пил из него лекарство, но сегодня особый случай.
     Пригубив сладкого виноградного напитка, Гельмут перевернул сразу сотню страниц. Дни Обугленных небес. Старик издевательски улыбнулся. От этой главы священники поседеют. Истина о первых днях человечества после великой тьмы и Вознесения; такого в церкви не расскажут. Еще полсотни страниц. Война Сорванных Оков. Чем дальше, тем хуже. Много сотен лет Орден утверждает, что люди — единственные дети богов. Извольте принять обратное. Очередной развенчанный миф. Человечество должно вспомнить о своих заклятых врагах, о коих ему повелели забыть.
     Мелкими глоточками Шредер допил вино. Плеснув еще чуть-чуть, он снова обратился к книге. Открыв заключительную главу, он пробежал глазами начало текста. Смерть Конрада Благодетельного и дальнейшая свара его многочисленных родственников. Очередное Бедствие, усугубившее конфликт. Почти тридцать лет наследники знаменитого короля втаптывали его свершения в пыль в так называемых Марионеточных войнах. Ненависть рейнландской и праудландской ветвей королевского дома поставила под угрозу все государство. Сотни тысяч человеческих жизней были брошены в топку кровавой войны за эфемерную власть, именуемую монаршей. Им невдомек было, что где-то в тени таился коварный кукловод, направлявший течение распри. Орден Наследия. Бич Геоса. Карающий меч Церкви Вознесения, ее глас и десница. Если не сказать большего. Веками этот институт власти вмешивался в дела суверенных государств Геоса. Божьим словом и человеческой сталью уничтожал любые проявления инакомыслия и свободного хождения знаний. Этот порочный рассадник мракобесия подмял под себя неразумную толпу, задурив ей голову сказками о небесных покровителях. Орден объявил себя верховным владыкой известного мира, насаждая свои лживые ценности. Лишь жители Островов да дикие варвары северных земель избежали порабощения.
     Скоро этому придет конец. Люди, как бы глупы они не были, все-таки развиваются. В их обмороченных религией головах зашевелились вопросы, которые побасенки священников не смогут удовлетворить! Король Конрад — страстный защитник науки, положил этому начало двести лет назад, за что был убит своим благолепным врагом. Гордый Праудланд поднял знамя прогресса, невзирая на угрозы Ордена. Многочисленные культы, секты и сборища анархистов вроде меритов и последователей Ивара гнут свою линию, отрицая опостылевшие догматы. Время пришло. Люди готовы принять правду. Пусть их разум скован цепями многовековой лжи. Пусть они как слепые котята тыкаются во все стороны в поисках истины. Главное — они готовы принять горькую правду, готовы отринуть сахарную ложь и идти дальше с раскрытыми глазами. Жаль, что на осознание этих открытий у людей осталось слишком мало времени. Грядет Бедствие.
     Ученый молитвенно воздел очи. Бедствие — проклятие Геоса, неотвратимое как прилив. Согласно общепризнанной истории, Тень накрыла этот мир почти два тысячелетия назад. Словно гниющая опухоль она поглотила восток континента, став царством тьмы, где никогда не видно солнца, а с разбитого, объятого огнем неба падает пепел. Там сходило с ума время, реальность расслаивалась на части, порождая чудовищные формы жизни, которые вряд ли сможет себе представить здравомыслящий человек. Ученые прошлого думали, что порча будет распространяться и дальше, но Тень, словно разумное существо, придерживалась созданных ею самой правил, которые Гельмут отчаялся понять. Вопреки ожиданиям, Тень не пыталась расширить собственных границ. Вместо этого, раз в двести лет она выпускала из себя Дыхание зла — волну разрушительной магии, влекущей за собой катастрофы, безумие и смерть. Книжники прозвали эту волну Бедствием. Оно несло в себе все мыслимые и немыслимые невзгоды, которых испокон веков боялось человечество. Черные тучи застилали небеса, скрывая солнечный лик. Несчастный мир сотрясали землетрясения, разрушали сильнейшие ураганы, заливали потопы и выжигали пожары. Опустошительные эпидемии косили людей словно траву, а ядовитые ливни уничтожали урожай. Люди теряли разум, обращались в чудовищ или без видимых причин исчезали на ровном месте, будто их никогда и не было. Каждая вторая женщина разрешалась от беременности «искаженным» или того хуже. Следуя зову магии, на свет выползала самая разная нечисть, и Геос превращался в пиршественный стол для посланцев смерти.
     Ученые считали Тень тем самым врагом, от которого Вознесенные спасли человечество пять тысяч лет назад. И это зло возвратилось, пытаясь завершить начатое, пока боги пребывают в эмпиреях. Согласно Книге Бездн, Вознесенные должны вернуться в наш бренный мир и окончательно сокрушить силы мрака, но покуда час последней битвы не настал, смертным приходится терпеть Тень и ее губительное Дыхание.
     Гельмут Шредер оценивал эту побасенку на уровне сказок о короле Рохабе или Рыцаре-свинопасе. Малым детям и крестьянам сгодится, но образованный человек принять подобное объяснение не мог. Много лет ученый посвятил поискам ответа на закономерный вопрос. Что такое Тень? Он разговаривал с заклинателями, сам участвовал в темных ритуалах, перечитал сотни старинных книг в поисках сакрального знания. И все впустую. Теории и домыслы не смогли открыть истину. Тень и Бедствие остались загадочными проявлениями иномировых магических сил за гранью человеческого понимания. Человек, достаточно упорный и смелый мог пользоваться властью теней, черпая из безграничного источника энергии. Но познать ее суть? Нет. Даже искусные маги, наполовину слившиеся со своей темной хозяйкой, не могли дать внятного ответа.
     Загадка Тени мучила Шредера как старая боевая рана. Нет-нет, да заболит. Завершая свой эпохальный труд, он лишь вскользь коснулся ее происхождения. Уклончиво и многословно обобщая всем известные теории. Ему было стыдно за свое бессилие, трусость, и ограниченность. Он умрет, а загадка останется. Возможно, кто-то более мудрый и настойчивый докопается до истины.
     Старик долил последние капли в бокал. Он давно не пил, и его слегка повело от выпитого. Может, оно и к лучшему. Будет легче заснуть. Алкоголь вытеснит из дурной головы бесконечные мысли, одарив целительным сном.
     С шипением погасли свечи. В нос Шредера ударил запах горелого фитиля и воска. Магистр богословия остолбенел в своем кресле. В его тайном кабинете сквозняки исключены. Значит…
     В дверь постучали. Три размеренных, громких стука уверенного в себе человека. Шредер по-прежнему не мог пошевелиться. О потайной комнате не знала ни одна живая душа. То, что Шредер называл дверью, было тяжелым винным шкафом с секретным механизмом. Неужели за ним следили? И теперь этот таинственный соглядатай решил обозначить свое присутствие?
     Ледяная глыба страха застыла в груди ученого. Он уже представил, как в кабинет вваливаются инквизиторы, скручивают Шредера и забирают драгоценную книгу. За себя Гельмут не волновался, пожил он достаточно. Перспектива костра и пыток была ужасной, но гибель фолианта в печах инквизиции куда страшней.
     Стук повторился. Теперь громче и настойчивей. Непрошенный гость определенно знал, что в секретной комнате кто-то есть. Трясущейся рукой Шредер утер со лба холодный пот. Казавшееся безопасным убежище обратилось западней. Пришелец проник на территорию Виссенберга, затем в его дом, и сейчас барабанит в тайную дверь, а, значит, не уйдет так просто. И все больше у Гельмута зрели сомнения, что за ним пришли святые братья. Инквизиторы обычно действовали куда более шумными методами. Прознай они о кабинете, давно бы свернули треклятый шкаф, не тратя времени на вежливые постукивания.
     Ученый собрался с духом. Непослушными губами он тихо произнес:
     — Войдите.
     Послышался лязг пружин. В механизме что-то звонко трямкнуло. С тяжелым гулом винный шкаф отъехал в сторону. Из подвала в кабинет проник приглушенный свет фонаря. В проеме стоял высокий человек, окруженный красным ореолом.
     — Кто Вы? — просипел Шредер, съежившись от ужаса.
     Ярко вспыхнув, зажглись свечи. Магистр от неожиданности вздрогнул и вцепился в край стола. Человек вошел в комнату бесшумно, как призрак. Шредер поправил съехавшие очки и близоруко всмотрелся в нежданного гостя. Лицо пришельца скрывала тень черной шляпы с широкими полями. На высокой тулье поблескивала золотая пряжка. Кожаный длиннополый редингот, застегнутый на дюжину ремней, облегал худое тело незнакомца. На поясе висела утяжеленная шпага с закрытой гардой, на щитке которой алел рубинами крест. Молча он подошел к столу ученого, выставив перед собой сокрытые в перчатках руки.
     — Не бойтесь, — низким басом ответил гость. — Я не причиню Вам зла.
     Забывший как дышать, ученый выдохнул. Мандражирующими ладонями накрыл свой драгоценный труд, будто стараясь защитить его от посягательств человека в черном.
     — Что Вам угодно?
     Незнакомец указал пальцем на книгу.
     — Мне приказали забрать это.
     — Нет! — вскричал Гельмут Шредер. Схватив трактат, он прижал его к груди. Борода ученого вздыбилась — Не смейте! Она принадлежит мне!
     — Вы меня не поняли. Ваш друг и коадъютор считает, что время пришло. Сей неоценимый труд должен увидеть свет.
     Силы покинули старика. Положив книгу обратно на стол, он расплылся в кресле. Закрыв уставшие глаза, магистр богословия долго приходил в себя, держась рукой за впалую грудь. Гость терпеливо ждал, пока ученый муж соберется с мыслями.
     — Зачем Вы меня так напугали? — наконец спросил Шредер. — Неужели нельзя было обойтись без дурацких эффектов?!
     Гость покачал головой:
     — Нет. Вы должны знать с кем имеете дело.
     Он чуть подвинулся вперед. Пламя свечей рассеяло тень, явив ученому лицо посланца. Присмотревшись, Шредер оцепенел. Потом, будто очнувшись от наважденья, он засмеялся. Сначала едва заметно похихикивая, магистр сорвался в буйный хохот помешенного. Выбивая кулаком пыль из подлокотников, старик истерично подвывал от смеха, временами не вполне культурно хрюкая.
     — Вы поняли, — пробасил гость.
     — Да! Я все понял! — выдавил из себя Шредер, сжимаясь в новом приступе неприличного хохота.
     — Тогда отдайте книгу.
     Отсмеявшись, Шредер торжественно поднял том и вложил его в ладонь гостя.
     — Только одно условие, — строго заметил Шредер. В глазах старика набухли слезы.
     — Какое?
     — Вы передадите от меня письмо нашему общему другу.
     — Как вам будет угодно.
     Ученый открыл ящик стола. Среди горы исписанных обрывков нашел чистый лист, обгрызенный с одного угла какой-то смелой мышью. Спешно обмакнув гусиное перо в чернильницу, Шредер начал писать. Магистр спешил, черные кляксы растекались по шершавой поверхности бумаги.
     «Мой благодетель! Спасибо Вам за всю ту помощь, коею Вы оказывали мне на протяжении многих лет. Теперь, в присутствии вашего посланца, я догадался, кто Вы такой. Мне трудно выразить свои эмоции. Неожиданность сделанного мной открытия не дает упорядочить ход мыслей. Я с трудом осознаю самого себя. Мне не хочется мучить вашего посыльного вопросами о том, как Вы нашли мой секретный кабинет или так точно узнали, что книга дописана. Возможно, Ваше могущество не знает границ. И тем спокойнее мне будет знать, что труд всей моей жизни находится в надежных руках. Как мы с Вами мечтали в нашей старинной переписке, человечество наконец узнает правду, вернет свою собственную историю. Теперь, когда книга перейдет к Вам, я могу с облегчением сказать — моя миссия выполнена. Пусть удача сопутствует Вам, в Вашем благородном начинании.
     Искренне и навечно Ваш, Гельмут Шредер.»
     Со вздохом облегчения, ученый отложил перо и вытер слезы. Несколько капель упало на письмо, размазав приветствие. Присыпав лист песком, Шредер аккуратно сложил его углами к центру. Накапав горячего воска, магистр приложил к нему большую серебряную печать, до этого без дела валявшуюся на столе. На воске остался оттиск в виде университетского герба.
     — Дело сделано, — счастливо отчитался Шредер.
     Гость принял из рук ученого письмо, и вложил его в книгу:
     — Прощайте, магистр Шредер.
     — Прощайте.
     Подкованные каблуки высоких сапог, громко зацокали по доскам пола.
     — Подождите! — вскинулся ученый.
     Посланец замер.
     — Умоляю Вас, скажите мне, что это не сон!
     Человек в черном рединготе медленно повернул голову:
     — Всем мы спим, но не каждому дано по-настоящему проснуться.
     Неторопливо, с дребезжащим гулом, закрылся за гостем винный шкаф. Магистр богословия остался один.
     — Теперь я проснулся, — сказал он тишине.
     Его мечта сбылась. Сладостный вкус победы играл на губах. Гельмут Шредер, обойдя все препоны, завершил долгое и опасное путешествие, где ставкой была свобода человечества. Его земной путь окончен.
     Сняв с пальца увесистое кольцо с крупным бриллиантом, он положил украшение перед собой. Грани драгоценного камня гипнотически переливались. Шредер улыбнулся. Вот ему и пригодился давний подарок давно почившего товарища. Ученый шумно засопел, смаргивая крупные слезы. Все кончено. Назад дороги нет. Книга увидит свет, и на Геос прольются океаны крови. Ибо такова цена правды и подлинной свободы.
     Шредер не желал видеть творения своего пера. Не желал оказаться в бездушном волнении хаоса. Со страниц его книги сорвется такая буря, что лишь самые крепкие выстоят к ее завершению. Магистр принес в мир свободу и смерть.
     Гельмут схватил печать и с силой обрушил ее на кольцо. Бриллиант раскололся на несколько частей, серебряная оправа погнулась. Затаив дыхание, ученый извлек из осколков серый шарик размером в четверть ногтя. Раскатав его меж пальцев, он бросил получившуюся массу в бокал. Немного подумав, Шредер подошел к выставочному шкафу. Раскрыв тугие дверцы, достал пыльный кувшин. Любовно погладив глиняные бока он, тяжело дыша, вернулся в кресло.
     Кувшин ему подарили мореплаватели с Закатных островов. Увидев его, Гельмут подумал, что уснул и видит прекраснейший из снов. Сосуд принадлежал к периоду расцвета давно позабытой Первой Империи, оставившей потомкам лишь смутные легенды да немногочисленные развалины. В кувшине плескался напиток, секрет которого утратили вскоре после падения Дравенийского доминиума. Государства, о существовании которого Церковь строго-настрого повелела забыть. При одном только упоминании о мифическом царстве клирики начинали метать молнии, отрицая сам факт его существования.
     Вскрыв кувшин с помощью тонкого стилета, старик принюхался. Аромат был ему не знаком. Из всего букета он опознал только легкие нотки корицы. Шредер наполнил бокал. Напиток оказался темно-вишневого цвета. Жидкость сразу забурлила, вступив в контакт с ядом на дне бокала.
     Уверенным движением магистр отставил фужер. Осталось уладить последнее дело. Ухватив ближайший к себе огарок и кусок мятой бумаги, он подошел к стеллажу. Ладони старика вновь затряслись. Неужели он отважится?!
     Старик опустил голову на грудь. Его плечи дрогнули в едва сдерживаемых рыданиях. Он прощался с книгами. Единственными и самыми верными друзьями. Среди них он провел вторую, наиболее удачную половину жизни. «Тайны Алхимии» Дитриха фон Крейна, «Зерцало Истины» Бельсадера, «Потерянные хроники» Ромуальда Галандского. Ценнейшие источники великих знаний! Наклонившись, Шредер поцеловал один из корешков. Мне будет не хватать вас, друзья, — прошептал ученый, поджигая бумагу. С надрывным криком он положил горящий лист на одну из книг. Кажется, «Искусство трансмутаций» фон Байера. Голодное пламя немедленно занялось ссохшимся фолиантом. Огонь быстро распространялся, калеча сборники человеческой мудрости.
     Нещадно обжигая пальцы, Шредер вытащил горящую книгу и переложил ее в соседний шкаф к редким инкунабулам. Злобное пламя немедленно кинулось на предложенное угощение. Тяжело сглотнув, магистр открыл нижний ящик с древними свитками фархи и швырнул туда свечку. Пусть все горит! Пускай пылает! Но ни одна книга, ни один манускрипт не попадет в лапы Ордена. Гельмут, подволакивая ногу, прошел к рабочему столу и небрежным движением опрокинул свечи. Новая вспышка. Шредер в бессилии рухнул в кресло, вжимаясь в него всем телом. Схватив бокал негнущимися пальцами, он приветствовал пожар салютом. Гори все огнем!
     Старый ученый до дна опустошил бокал, дергая выпирающим кадыком. Крепкий напиток обжег горло спиртовым водопадом. Старик откинулся в кресле, отсчитывая тягучие минуты. Перед ним пылали стопки книг, уже занялась крышка стола. Стеллажи вовсю горели, похотливо касаясь огненными языками стен и потолка.
     Шредер закашлялся. Едкий дым забивал ему легкие, мешая продохнуть. Ученый решил ускорить процесс. Отпив прямо из кувшина, он метнул его в шкаф, по мнению Гельмута, горевший недостаточно жарко. Крепкий алкоголь немедленно сдетонировал, обдав пол огненными брызгами.
     Магистр почувствовал болезненное онемение во всем теле. Руки и ноги потеряли чувствительность. Его обуяла неожиданная сонливость. Яд подействовал. Откинув голову, Гельмут Шредер закрыл глаза. Историк чувствовал, как мир вертится вокруг него, встает на дыбы; сквозь тонкие веки он видел ярко-желтые всполохи пламени. Ему было тепло. Тепло и хорошо. Он покидал земную юдоль посреди огненного смерча. Именно отсюда, из его собственного кабинета, вырвется очищающее пламя, выжигая всю гнусь и мерзость заблудшего мира.
     Магистр богословия не заметил, как огонь перекинулся на его халат, пополз вверх, подпалив седую, клочковатою бороду. Гельмут Шредер умер с улыбкой на устах. Улыбкой человека, выполнившего свой долг.
***
     Человек в черном рединготе и широкополой шляпе стоял у входа в обветшалый особняк ученого. Его внимательный взгляд скользил по вышарканным колоннам и ветхому фасаду дома. Вытянув шею, посланник насторожился, широко раздувая ноздри как хищный зверь. В утренней свежести, пахшей прошедшим дождем и сырым черноземом, он уловил едва ощутимый запах гари. Тонкие, синеватые губы человека исказились в усмешке. Гельмут Шредер сделал правильный выбор. Можно уходить.
     Выбивая каблуками звонкое стаккато, человек исчез в рассветном полумраке.

ГЛАВА V. В ЛАБИРИНТАХ ТЕМНЫХ УЛИЦ

     — Убожество! Гвингаэль похож на старый портовый бордель — кривой, кишащий клопами, и с уродливыми шлюхами! Но когда ты одинок и беден, нет лучше места на земле.
     Конрад I Благодетельный
     Громадные стены Гвингаэля, окутанные ветошью утреннего тумана, сурово возвышались над Застеньем. Низкие, базальтовые тучи, медленно плыли над грозными бастионами, поливая их моросью. Угрюмые башни стояли по бокам Врат Конрада, похваляясь свежими головами на пиках. Черными провалами глазниц враги короны наблюдали за приезжими, словно выискивая недостойных. У высоких ворот, окованных толстыми железными пластинами, вытянулась длинная, разномастная очередь страждущих въехать в великий город. Купцы, ремесленники, ландскнехты, крестьяне с семьями, бродячие музыканты и актеры продолжали стремиться в Гвингаэль в надежде заработать. У распахнутых створок прохаживались городские стражники, вооруженные алебардами и мушкетами. Огнестрел появился у охраны всего несколько месяцев назад и был в диковинку как для приезжих, так и для самих стражей порядка. Облаченные в куртки из плотной кожи и кирасы защитники города с подозрительным видом осматривали гостей столицы, для пущей значимости потрясая новинкой.
     В очереди царил хаос. Люди стояли по щиколотки в грязи, постоянно переругиваясь и нервно косясь на стражников. Всем хотелось побыстрее проехать через ворота, пропустив утомительную процедуру досмотра. Кто посолиднее и побогаче, уже давно сунули сержантам положенную мзду и с легким превосходством взирали на неудачливых соседей. Угрюмые чумные доктора сновали среди приезжих, внушая страх черными балахонами и масками с длинным клювом. Они окуривали людей запашистой смесью трав, предлагали на продажу зелья и декокты. На вопросы о более действенных лекарствах медикусы только качали головами. Недреманное око Ордена зорко следило за оборотом запретных магических средств, карая виновных огнем и виселицей. Вот и сейчас, два сарианта13 в алых сюрко стояли у ворот, лениво оценивая людской поток. Рядом с ними переговаривались инквизиторы в черных рясах, следившие за досмотром очередной купеческой повозки.
     Над толпой носились запахи пота и навоза, разбавленные зловонием мертвечины и благоуханием товара, привезенного купцами. Рыба, специи, мед, вино, табак, — все, что вчера выгружалось в порту, сегодня прибыло к городским воротам. В толпе то и дело раздавались разноязычные возгласы. Иностранные купцы и путешественники — народ склочный — часто норовили вступить в конфликт без лишнего повода. Заносчивые купцы из Бродмарка, везущие в столицу пушнину, с нескрываемым презрением косились на праудландских торговцев жемчугом и подзуживали своих охранников затеять драку. На сей раз, правда, выяснение отношений не шибко задалось. Новость о чуме застала многих иноземцев врасплох, поэтому большая часть заграничных негоциантов в недоумении и страхе жалась у ворот, на разные голоса выясняя у стражников грозящую им опасность. Своим хозяевам громко вторили навьюченные животные. Наравне с обычными рейнландскими лошадьми и граллами тут толпились рогатые рутены из далекого Гальптрана, забавлявшие зевак пестрым окрасом и длинными шеями. Огромной шерстистой горой возвышался тупомордый турсен из Исхейма, от которого шла ядреная вонь.
     Отряд закованных в латы рыцарей грубо проскакал сквозь толпу. Во след им летела отборная брань и стоны боли. Не успевшего убраться с дороги курьера благородные сэры хорошенько потрепали, затолкав лошадьми. Один из кнехтов, состоявший на службе у мехтианских купцов, вцепился в поводья головного всадника:
     — Куда прете?! Здесь очередь, вашу мать!
     — Убери руки, смерд! — прорычал латник, ударив кнехта тяжелым перначом.
     Жестокий удар содрал часть скальпа с темени наемника, и тот повалился в грязь, заливаясь кровью. Двое его товарищей, основательно перетрусив, вытащили несчастного из-под копыт.
     — Дорогу рыцарям его светлости герцога Густава фон Хагенбаха. С дороги, быдло!
     Люди попятились.
     Рыцарь, гордо вздернув подбородок, подъехал к дежурному сержанту и с видимым недовольством предъявил ему грамоту. С густо исписанной бумаги свисали гроздья лент с толстыми, восковыми печатями.
     — Приказ его высочества регента, — процедил рыцарь, — немедленно пропустить!
     Сержант, близоруко сощурившись, осмотрел печати на документе. На одной из них раскинул крылья феникс — известный во всех концах света герб королевства. Явно расстроившись, сержант махнул рукой стражникам:
     — Разойдись!
     Рыцари, разбрызгивая вокруг себя грязь, въехали в ворота. Таможню и второй досмотр они минули с тем же апломбом. Заикнувшегося о цели приезда чиновника пинком опрокинули на брусчатку, разбив ему губы.
     — Ублюдки! — сержант плюнул в спину рыцарям. — Остальные проходят по всем правилам!
     Пахучая человеческая река неспешными толчками проникала в город — досмотренная, описанная, проверенная со всех сторон. Мартин Эберлинг и его спутники, проскакав вдоль людской цепи, подъехали к воротам. Граф Вестриджа в восхищении задрал голову, осматривая мощные, шестидесятифутовые стены и серые цилиндрические башни с каменными машикулями. Узкие бойницы казались Мартину прищуренными глазами стрелков, а грозные жерла пушек — черными, молчаливыми пастями, готовыми разразиться оглушительным ревом.
     Граф с жалостью глянул на фон Венцзлафа. Юноше дорого обошлось вчерашнее застолье. Он мрачно сгорбился в седле, с трудом перенося окружающий шум.
     — Как Вы, Дитмар?
     — Ужасно, — ответил барон, поежившись, — лучше бы я умер.
     Дирк поцокал языком:
     — Я Вам говорил, Ваша милость, надо было принять утреннюю чарочку. Излечить подобное подобным.
     — Дирк, Вы невыносимы. Меня воротит даже от мыслей о вине.
     — Я и не про вино…
     — Оставьте! — взмолился юноша.
     Мартин обратил внимание, что на гвардейцев регента люди посматривают излишне настороженно. В этих робко бросаемых взглядах читалась затаенная ненависть и презрение, сулившие в будущем немало проблем.
     Подъехав к дежурному сержанту, рябому одноглазому детине с уродливым шрамом через все лицо, лейтенант Колгер объявил:
     — Служба регента!
     Фон Венцзлаф извлек из кожаного тубуса ордер, от вида которого тон сержанта стал максимально приторным:
     — Добро пожаловать в город, ваша милость! Удачной дороги!
     Миновав столы чиновников и таможенную канцелярию, Мартин, наконец, въехал в город. Здесь царил утренний осенний сумрак, с которым едва справлялись жалкие огни уличных фонарей. Холодный, липкий туман стелился над мостовой белесым саваном. Тонули во мраке фасады домов, трактиров, церквей и лавок. Как непотребные девки в изношенных нарядах они замерли по обеим сторонам улицы, скрывая в тенях облупившуюся штукатурку, трещины и наросты плесени. Вздыбившуюся от дождей мостовую давно не ремонтировали. Тяжелогруженые повозки купцов и кареты господ порядочно раздробили брусчатку. В выбоинах теперь скапливались бурые лужи — смесь дождевой воды, грязи и мочи животных. Пепел недовольно прядал ушами, погружая копыта в эту зловонную кашу.
     Главную улицу западного Гвингаэля — Королевскую дорогу — уже запрудили горожане: водоносы, мусорщики, слуги, нищие, то есть те, кто не мог себе позволить долго нежиться в кровати. Спешили к заутрене священники в черно-белых сутанах, бежали по ранним делам писари и стряпчие. Городские стражники, часто постукивая алебардами, следили за порядком, ожидая смены. Мартин хмурился, вглядываясь в лица людей, только теперь осознавая масштабы проблемы. Жители Гвингаэля, сливавшиеся в безликую серую массу, были больны. Пергаментные, покрытые паршой и язвами лица испуганно глядели на приезжих из-под полей шляп и оборок чепцов. Оборванные клошары клянчили милостыню, выставив напоказ свои уродства. Некогда оживленная торговля стихла. Многие лавки и трактиры наглухо заколотили толстыми серыми досками и пометили косым крестом, намалеванным белой краской. Этот символ означал, что дом заражен чумой, и здоровым людям следует его всячески сторониться. Пока не отыскалось лекарство, хорошо торговалось только чумным докторам, что безмолвно прохаживались вдоль лотков с разнообразными микстурами, эликсирами, гвоздичным уксусом и териаком. К эскулапам устремились первые очереди, растущие с пугающей быстротой. Послышались первые угрозы и разгорелись первые ссоры из-за дефицитных лекарств. Похожие на хищных птиц лекари не успевали собирать монеты. Запуганный народ искал любую защиту, и каждая новая микстура пользовалась бешенным спросом, пусть ее эффективность оставалась в высшей степени сомнительной.
     Мартин обратил внимание на выгоревший первый этаж одной из лавок. Черные провалы окон с останками обгоревших рам слепо уставились на путников. Над закопченным дверным проемом болталась косая вывеска, отдаленно напоминавшая раскрытую книгу.
     — Книжник уронил свечку и лавка сгорела? — предположил Мартин.
     Молодой барон издал губами звук, похожий на выпускаемые ветры:
     — К сожалению, нет, граф. На днях клирики Церкви Вознесения присовокупили к длинному списку подозреваемых торговцев книгами. С развитием печатного дела стало легче приобретать запрещенные трактаты, которые, несомненно, поспособствовали козням чернокнижников. Разъяренные горожане посчитали это сигналом к действию. По городу прокатились волнения. Вот их результат. Несчастного книжника сожгли вместе с его лавкой, сочтя пособником тьмы.
     Эберлинг присвистнул:
     — Боги, я понимаю, что горожане в отчаянье, но такое? Куда смотрит регент?!
     Дитмар пожал плечами:
     — Как говорит отец, регент мало интересуется государственными делами. Все решает Верховный Совет и его светлость канцлер.
     Мартин кивнул, подхватив мысль барона:
     — А Верховников как всегда больше интересует внешняя политика и свары между дворянами. А как же магистрат и бургомистр? Почему город в таком отвратительном состоянии? Их прямая обязанность следить за порядком.
     Фон Венцзлаф погладил по холке свою кобылу:
     — Бургомистра во всем и обвинили. Две недели назад его казнили за, цитирую: казнокрадство, попустительства и возмутительное взяткобрательство. Палач вздернул его на Площади Правосудия.
     — Это будет посильней сгоревшего книжника, — прокомментировал Дирк.
     — Горожане были недовольны. Бургомистр был выходцем из нижних сословий. Состоял в какой-то гильдии.
     Лейтенант Колгер решил ускорить проезд своих подопечных по забитой народом улице.
     — Дорогу! — завопил он. — Дорогу благородным господам! Разойдитесь!
     Мартин наклонился к Дирку:
     — Лучшего способа привлечь внимание он не нашел!
     Люди неохотно расступались, недобро зыркая в сторону гвардейцев. Обгоняя медлительные обозы купцов, Мартин неустанно вертел головой, подмечая очевидные следы упадка Гвингаэля и его жителей. У ближайшей похоронной лавки горами сгружали свежие, плохо обтесанные гробы, с виду неотличимые от ящиков для клади. Только кладь им предстояло везти с гнильцой. Перед входом в лавку, под едва тлеющим фонарем, примостилась оборванная женщина. Посиневшими от холода руками, она прижимала к сердцу грязный сверток. По щекам женщины текли желтые, маслянистые слезы. В оборванном кульке виднелось лицо мертвого младенца, обезображенное смертной мукой.
     — Мрак! — громко сказал Эберлинг, встретившись глазами с рыдающей матерью.
     — Я бы сказал, жопа, — сухо поправил Дирк. — Смотри!
     Мартин посмотрел. Длинный палец с обкусанным ногтем указывал на часовню, где на паперти стоял на коленях чумазый горожанин. Его одежды давно истрепались, превратившись в лохмотья. Заросшее пегой щетиной лицо лихорадочно блестело. На щеках алели открытые язвы, сочащиеся зеленым гумором. Он воздел грязные руки в молитве и иступлено стенал:
     — Люди! Во имя Вознесенных. Помогите. Умираю. Умираю, я!
     — Иди дохни в другом месте! — вспорол воздух писклявый женский голос.
     — Пошел прочь, чумной, — вторил ей чей-то бас.
     Из толпы вылетел камень, попав острым концом в лоб больного. Странная, рыжеватая кровь брызнула из раны, стекая на глаза человека. Он даже не поморщился. Смежив воспаленные, покрытые струпьями веки, он казалось совсем не чувствовал боли.
     — Проваливай отсюда!
     Из железных врат часовни выскочил взъерошенный священник в линялой сутане. Окинув народ презрительным взором, святой отец хрипло призвал:
     — Опомнитесь, люди! Все мы дети богов, негоже вам истреблять равного вам. От зла людского все беды на этой грешной земле. Милосердия! Будьте милосерднее!
     Дирк выпятил губы, глядя на священника:
     — Милосердие штука полезная, да только зараза от него ни хрена не лечится.
     — Лучше оскотиниться как эти? — брезгливо спросил Дитмар.
     — Лучше будет по-всякому, ежели на другой стороне мучительная смерть.
     — Хватит вам, — вмешался Мартин, отворачиваясь от нелицеприятной картины. — Поехали лучше.
     Улица пошла вверх, взбираясь на склон пологого холма. Дома немного отступили, давая больше пространства для телег, карет и повозок. Рядом с Мартином продефилировала красивая блондинка в красном капоре и явно недешевом платье. Она чуть отодвинула зонтик и посмотрела на Эберлинга недвусмысленным, профессионально-распутным взглядом, который был известен мужчинам с начала времен. Маркграф приглушенно хмыкнул. Куртизанки из Парцеллы Утех торговали телами и душами даже в самые черные времена.
     — Хотите я Вас немного развлеку, Дитмар? — предложил Мартин помрачневшему барону.
     Юноша грустно покачал головой:
     — А это сейчас возможно?
     — Сомневаюсь, но попытаться стоит. Иначе нас можно сразу положить в гроб рядом с жертвами чумы. Всегда сохраняйте чувство юмора, мой друг. В любых обстоятельствах.
     Как назло, южный ветер принес очередной «выхлоп», идущий от трупных ям, и Мартин конфузливо скривил нос. Заря медленно выбеливала мостовую и стены домов. Туман оседал на одежде людей холодными каплями, будто проливаясь слезами по безвременно почившими.
     — Так что Вы хотели мне рассказать, Мартин?
     — Сущую безделицу. Вы же в курсе, как перестраивался Гвингаэль?
     Фон Венцзлаф прикусил губу:
     — В общих чертах. История не входила в короткий список моих любимых наук. Если не ошибаюсь, двести лет назад король Конрад Благодетельный затеял масштабную стройку?
     — Именно. Наш последний король, да примет Анейрин его душу у Вечного престола, был человеком деятельным, если не сказать большего.
     — У его величества в заднице было вот такое шило! — вмешался Дирк, разведя руки на ширину плеч.
     Эберлинг цыкнул, призывая конюшего замолчать:
     — Можно и так сказать. Благородный король, не считаясь с затратами, принялся за дело. Слово «нет» его величество не знал отроду, и на этой стройке положил немало людей и средств во имя прекрасного. Теперь в стольном Гвингаэле есть Королевская дорога, Рексхайм и здание Верховного суда, строенные на праудландский манер.
     Дитмар всмотрелся в окружающий мир глазами новорожденного.
     — Да-да, мой друг, — закивал Мартин. — Вся эта «архитектурь» — плод трудов сотен праудландских мастеров, присланных в Рейнланд на свадьбу короля и принцессы Корнелии. Представляю, сколько среди них было шпиков, валандавшихся в извести под видом младших помощников подмастерья.
     — Но зачем Конрад так поступил? — робко поинтересовался Дитмар. — Праудланд всегда был нашим врагом.
     — И постоянным учителем. Возьмите сегодняшний день. Мода, этикет, огнестрельное оружие — все это пришло к нам с окончанием последней войны. Палаши, аркебузы, пистолеты, шляпы разных фасонов, треуголки, камзолы, табакерки и прочая благоглупость. Я уже не говорю о мануфактурном деле, что цветет в Ремесленном квартале и на приисках Бергамской цепи.
     Густо покраснев, Дитмар неуверенно оглядел свою старинную кирасу. Мартин удовлетворенно хмыкнул. Похоже юноша осознал, как далеко он отстал от жизни.
     — К чему я все. Конрад не стеснялся пользоваться благами соседей, подарив нам сей великолепный ансамбль, коим является Гвингаэль. Орден и Церковь, на дух не переносившие Праудланд и их ересь, всячески мешали прогрессивному королю. И тогда его величество пошел на хитрость. Церковь Вознесения получила в свое распоряжение анклав, известный ныне как Церковный домен.
     Дитмар уверенно кивнул:
     — Я там бывал. Собор Вечности поистине грандиозен. Я даже мессу отстоял.
     Дирк не преминул поддеть парня:
     — Прикоснулись к религии? Дело, конечно, достойное, чего уж там.
     — Тебе бы тоже не помешало, — сказал Эберлинг, осеняя Дирка солнцем Вознесенных. — От тебя за версту безбожием несет.
     Мимо всадников протрусил хилый мул, в седле которого сидел пухлый, седовласый монашек. Услыхав последнюю фразу Эберлинга, он одарил товарищей недовольным взглядом. Дирк в туже секунду состроил постный вид, означавший высшую степень духовности и глубину веры.
     — Видели рожу монашка? — драматически прошептал конюший. — Кажется, запахло прокисшей святостью.
     — Вы не договорили, Мартин, — напомнил Дитмар, провожая взглядом телегу с пирамидой гробов.
     Прочистив горло, Эберлинг продолжил:
     — Конрад выделил слугам Вознесенных Церковный домен, где они пребывают и поныне. Орден же он умаслил, разрешив построить крепость в центре столицы.
     — Гребанный Орденхоф, — тихо буркнул Дирк.
     — Аккуратнее со словами, — напомнил Мартин. — И все бы было хорошо, если б Конрад не отмочил с церковниками одну веселую шутку. Вы наверняка не в курсе, где расположена Парцелла Утех?
     Лицо Дитмара вытянулось:
     — Откуда, граф? Я слышал о ней, но бывать там мне не доводилось.
     В голосе фон Венцзлафа как будто послышалось облегчение.
     — Знаменитая Парцелла Утех, — заговорил Эберлинг назидательным тоном. — Или как ее именуют в просторечии, Шлюшатня, лежит аккурат за Церковным доменом. Представляете удивление Гранд-клирика, когда за воротами храмов начали раздаваться томные призывы продажной любви?
     Дитмар слабо улыбнулся, пытаясь оценить шутку покойного короля.
     — Какой скандал тогда разразился! Его святейшество метал молнии почище грозовой тучи! Как базарная тетка он верещал на каждом углу, что Конрад его обманул, и теперь святые стены покроются пятнами порока. Венценосные братья Конрада долго надрывали животики, оценив шутку короля.
     Мартин засмеялся, довольный собственным рассказом. Его поддержал Дирк, видимо всегда готовый выслушать побасенку про севших в лужу священников. Дитмар оставался каменно-спокойным. Он покачал головой и тихо произнес:
     — Забавно. Но в нынешних обстоятельствах, граф, я бы не советовал Вам щеголять этой историей. Настали тяжелые времена, и Церковь Вознесенных вряд ли оценит остроты, направленные в ее адрес.
     Мартин умолк. Коря себя за глупость, он снял треуголку и склонил голову без всякого шутовства:
     — Простите, Дитмар. Вы мудрее меня и этого гогочущего битюга, которого я зачем-то таскаю за собой. Вы кругом правы. Сам призываю к осторожности, и тут же наступаю в кучу дерьма.
     Королевская дорога сделала изгиб, проведя путников мимо Торговой канцелярии и вывела к знаменитой Площади Конрада Благодетеля. Здания расступились, освободив место круглому форуму, в центре которого возвышалась колоссальная статуя давно почившего государя.
     Не менее сорока футов в высоту, бронзовое изваяние Конрада гордо взирало на суетившихся внизу подданных. Легендарного короля запечатлели с обнаженным мечом в руке и в полном боевом доспехе. Голову владыки окольцовывала корона с двенадцатью зубцами в виде языков пламени и парящим фениксом во лбу. Владыка вытянул перед собой клинок, величаво указывая в сторону врагов где-то на западе. От времени памятник приобрел зеленоватый оттенок, а его плечи и макушку загадили голуби, отчего эффект величия несколько поубавился. Вредные птицы плотно облепили государя, оглашая округу неистовым курлыканьем.
     Мартин с неожиданным для себя благоговением смотрел на бронзового гиганта. Ему казалось, что безжизненный взгляд короля обращен именно на него. Поежившись, Эберлинг отъехал в сторону изящной каменной балюстрады. Она шла по краю площади, откуда открывался дивный вид на столицу с ее ансамблем башен, крепостей и соборов. Как громадные драконьи костяки, они лежали среди игрушечных домиков, выделяясь ребрами контрфорсов и острыми зубьями шпилей. Под налитыми чернотой бурунами туч, сквозь которые пробивались бледные лучи утренней звезды, виднелись вдали изъеденные коррозией трущобы Старого города, широкий изгиб темноводного Гвина и далекие башни Орденхофа.
     На площади, возле деревянного помоста, потемневшего от времени, шумело сборище горожан. Здесь герольды объявляли народу решения Верховного Совета. С появлением печатных станков, на стенах домов стали вывешивать объявления с ордерами властей, но ради поддержки традиций герольд раз в день, в одно и то же время провозглашал их устно.
     Судя по оживлению, Мартин невольно подумал, что чума свирепствует в каком-то другом городе. Сероликая толпа, забыв о горестях, обсуждала последние указы Совета. Потрясая шляпами и беретами, люди яростно спорили друг с другом, раскрасневшись от усердия. Доносились запальчивые возгласы, требовавшие перемен. Регента, как разобрал Мартин из невнятного гула, добрым словом не поминали. Через несколько мгновений на помост взобрался худолицый малый нездорового вида. Пружиня на шатких досках, горожанин отчетливо выругался, занозив палец о необструганное ограждение. Дробное тело оратора укутывал коричневый, рваный плащ с широкими рукавами, а с головы печально свисал голубой берет, увенчанный потрепанным пером. Откашлявшись в кулак, он хрипло заговорил:
     — Люди! Доколе это будет продолжаться?!
     Толпа слегка притихла, давая высказаться худосочному гражданину.
     — Тьма опустилась на великий город! Черное колдовство поразило в самое сердце светлый Гвингаэль! Проклятие гниющей плоти убивает детей стольного града, и злобные чернокнижники хохочут в своем безумии, потешаясь над горестями простых людей.
     — Какой у оборванца складный текст! — похвалил Мартин, останавливаясь. Дирк наклонился к своему патрону:
     — За нами следят.
     — Кто?
     — Позади, футах в двадцати, делает умный вид, будто внемлет бредням кретина с помоста. Лысый. Рядом с ним косоглазая тетка в коричневом платье и титьками размером с тыкву.
     — Мысли?
     — Я бы взял его за жопу и хорошенько там ковырнул, на предмет интересных ответов.
     — Как думаешь, чей он?
     — Дилетант сраный. Чешет за нами от самых ворот и даже не скрывается. Вряд ли из Тайного Кабинета Винтерберга. Там люди опытные, дураков не держат.
     Мартин притворно захохотал и повернулся к Дитмару, краем глаза высматривая шпика. Так и есть, лысый, плюгавенький мужичок стоял возле толстозадой бабели и внимательно слушал оратора. Выступающий, тем временем, в запале речи содрал с себя берет и теперь воинственно размахивал им во все стороны, будто мечом.
     — Регент и Верховный Совет совсем потеряли разум! Они устраивают торжества по случаю рождения умершего сотни лет назад короля, а в это время народ дохнет от чумы. Я потерял семью, мой дом помечен как заразный, и я вынужден умирать на улице. Они хотят, чтобы я… нет, все мы закрыли глаза на наши несчастья и упились на этом шабаше, который они именуют праздником. Но хватит молчать. Люди должны слышать правду!
     Сборище нестройно загомонило. Кто-то поддерживал заводилу, иные, наоборот, поносили его грязными словами. Мартин, успокоив возбужденного криками Пепла, с интересом посмотрел на запальчивого обладателя берета.
     — Давайте дослушаем. До дрожи интересно, чего он еще нарассказывает.
     Дитмар промолчал, но было видно, что толпа смущает его не меньше, чем Пепла. Лейтенант Колгер с тревогой покосился на бесноватых горожан:
     — Ваша светлость, здесь может быть опасно.
     — Я Вас не держу, — с усмешкой ответил Эберлинг.
     Гвардеец, хмурясь, отступил. Мартин подмигнул Дирку и едва заметным жестом показал на соглядатая:
     — Справишься?
     Почесывая щеку, Дирк пожал плечами:
     — А то. Встретимся в тупике у Вдовьего моста.
     Спрыгнув с лошади, он громко сказал:
     — Извольте погодить чутка. Мне отлить надобно!
     Дирк аккуратно обошел тихуна, внимательно слушавшего речь, и затерялся в человеческом море.
     — Куда его понесло? — на всякий случай спросил Дитмар.
     — Сюрприз, — загадочно поведал Эберлинг.
     Оратор продолжал витийствовать:
     — Мы заживо гнием в этом городе, а власти плюют на нас из высоких башен дворца! Они огородились на Королевском острове и безразличны к нуждам народа! Я назову их имена, и пусть Вознесенные осудят меня, ежели я неправ. Иоаким фон Брейгель!
     Слушатели ахнули, а Мартин в изумлении вздернул бровь. Смелый горожанин не постеснялся задеть, пожалуй, самого необычного представителя здешнего зверинца:
     — Граф Эйзенберга словно в насмешку над нами пирует в своем особняке, ставит свои отвратительные пьесы и насмехается над умирающими. Здесь, на этих самых улицах! Долго мы будет терпеть этого фата, считающего себя неприкосновенным перед законами людскими и божьими? И он еще не самое страшное зло! Там — крикун указал беретом куда-то за спину — на Ассамблее Высоких Баронов подлинные изуверы. Вильгельм Ревенфорд — этот якобы защитник обездоленных, только и ждет как присосаться к нашему славному городу. Люди знают, что за ним стоят купеческие гильдии, так и ждущие момента запустить лапу в казну. А Великий канцлер, спросите вы? Почему он не выступит в защиту простых людей? Я скажу, не побоюсь! Олдрик фон Каттель давно превратил Совет в театр марионеток, и теперь словно отожравшийся паук восседает в центре паутины, сплетенной из взяток, интриг и обмана. Ему нет до нас дела!
     Мартин присвистнул:
     — Ого, как забирает. А горожанин-то у нас подкованный в политике. И про казну радеет как за свою. Интересный малый, как думаете, Дитмар?
     — Больно хорошо соображает для клошары.
     Эберлинг заметил отряд городских стражников, идущих к помосту. Доблестных защитников легко было узнать по форменным красно-синим колетам до середины бедра, новеньким кабассетам14 и бессменным алебардам, плывшим над их головами точно удочки рыбаков. Стражи слышали хулу горлопана, но пока не пытались его задержать. Горлопан, в свою очередь, приметил гвардейцев регента, что охраняли Эберлинга, но боевого духа не утратил.
     — Я могу долго перечислять! — завопил оратор, слегка осипнув от крика.
     — Перечисляй! — подбодрили из толпы.
     — Мы не спешим!
     — Никто не желает защитить нас! Такие лгуны как Готфрид фон Венцзлаф и его клика хотят лишь власти и славы, на простых людей им плевать! Бешеный Бык давно превратился в кровожадного зверя, опоенного злобой!
     Услыхав, как поносят его отца, Дитмар схватился за рукоять клинка.
     — Спокойно, — Мартин придержал руку фон Венцзлафа. — Не стоит заводиться, мой друг, тут пахнет типичным заказом.
     — Думаете?
     — Несомненно.
     Вития перевел дух, собираясь с силами:
     — Проклятые аристократы жируют в своих поместьях, закрыв проход простым гражданам в свой район, не признавая нас за людей. Мы свободные горожане Гвингаэля — нам дарованы вольности, на которые плюет кучка разряженных ублюдков!
     Толпа ответила одобрительным шумом. Кто-то выкрикнул:
     — В задницу Верховный Совет!
     — Долой Ассамблею!
     — Только второй «гансовщины»15 нам и не хватало, — пробормотал Мартин.
     — Более того! — оратор повысил голос. — Церковь Вознесения, всеблагая мать всех обездоленных, бросила нас на произвол судьбы! Что сделали святоши, чтобы спасти нас от чумы? А адепты Белой Руки? Или прославленный Орден?! Они ищут все новых виновных, не предлагая спасения. Мы страдаем от них так же, как от остальных нахлебников!
     — Ересь! — раздался истошный женский крик.
     — Заткнись, богохульник, Церковь спасет нас!
     — Вознесенные покарают тебя, отступник!
     Мартин с притворным сожаление покачал головой:
     — Тут он и попался. Народ еще не готов злословить клириков. Боюсь, шпики инквизиции уже срисовали нашего правдолюба.
     — Вы думаете? — спросил Дитмар, убрав со лба непослушную пшеничную прядь.
     — Конечно. В такой толпе всегда хватает доносчиков. Вам сказать, кто ему заплатил?
     — Если не затруднит.
     — За этим запевалой, мне видится только одна рука, — уверенно сказал Эберлинг. — Догадались?
     Фон Венцзлаф улыбнулся почти растерянно.
     — Из всех нынешних воротил Ассамблеи, наш обличитель не упомянул весьма заметного игрока. Армина фон Гоффа.
     — Герцога Вертингема?
     — Его самого. Заметили, как бойко сей кликуша прошелся по фон Брейгелю, Вашему отцу и Ревенфорду? Даже канцлера не пощадил. То-то. И уж совсем странно, что он забыл вылить ушат помоев на фон Гоффа, отнюдь не страдающего за умученный народ.
     Дитмар неожиданно хохотнул:
     — На Ассамблее герцога прозвали Жабой.
     — Не удивительно. Армин всегда напоминал мне жирную лягушку… Кто автор прозвища?
     — Фон Брейгель.
     — И как я не сообразил? Кто же еще может так озоровать, как не граф Эйзенберга. Непоседа наш.
     Крикун, подгоняемый оскорблениями, спешно покинул помост. Жители Гвингаэля еще несколько минут назад поддерживавшие ритора одобрительным ревом, теперь честили его последними словами. Кто-то запустил в кликушу подгнившим яблоком.
     — Настроение толпы не уступит в ветрености куртизанке, — заявил Мартин, поглядывая по сторонам. Плюгавый шпик исчез.
     Отступление подстрекателя перешло в бегство. Он не решился идти сквозь толпу, мудро опасаясь побоев. Пригнув голову, крикун улепетывал с площади, загребая ногами и путаясь в полах заношенного плаща. За спиной улюлюкал народ, провожая неудачника свистом и насмешками.
     — За ним уже идут, — констатировал Эберлинг.
     Дитмар огляделся:
     — Где?
     Двое дюжих молодцов в черном последовали за горе-критиканом. Их по-бульдожьи хмурые лица осветились азартом погони. Похоже, ищейкам инквизиции будет чем поживиться сегодня, а у герцога Вертингема станет одним тихуном меньше.
     — Граф, — пожаловался Дитмар, — мы только приехали в город, а меня уже тошнит от него. Давайте поедем чуть побыстрей.
     — Не смею больше Вас мучить. Осталось только завершить маленькое дельце. Дитмар, я откровенно запамятовал, какая улица тут ведет к Вдовьему мосту?
     — Лучше ехать по Виндель-штрасс. Малая Дворцовая сейчас перекрыта, как и Королевский остров, а по Набережной я бы не поехал и за все сокровища короля Рохаба.
     — Почему? — поинтересовался Мартин.
     — Там чума свирепствует сильнее всего. Рядом Старый город.
     — Нам туда и не нужно. Едем к Вдовьему мосту.
     — А как же Дирк?
     — Догонит.
     Тупичок, о котором говорил Дирк, находился у самого въезда на мост. Конюший, словно уличный мальчишка, сидел на пузатой бочке, болтая ногами. Дирк сосредоточенно курил трубку и изредка поглядывал на чернеющие в вышине тучи, готовые изойтись слезным нытьем. Костяшки пальцев воина были содраны, а на кирасе алели подозрительные пятна.
     — Готово.
     — Он жив? — спросил Мартин.
     — Да нахер он мне нужен. Руки еще изговняю, потом отмывать замучаешься.
     — Господа, вы о чем? — вмешался Дитмар, приглядываясь к конюшему. — Эдель, где вы пропадали?
     — Искал место уединения, где можно предаться скорбным думам о несправедливости бытия.
     Вскочив в седло, он насколько мог очаровательно, улыбнулся лейтенанту Колгеру. Гвардеец явно пытался сообразить, какую эскападу провернули вверенные ему особы.
     — Все отлично, лейтенант, — успокоил его Дирк. — Имеет человек право на уединение, в конце концов, или нет? Или, быть может, Вы хотели оценить всю мощь моих потуг в той вонючей подворотне? Скажу сразу, мои размышления не предали этому тупику свежего смысла. И пахнет там теперь гораздо хуже. Такие дела.
     Всадники ступили на Вдовий мост — тяжеловесную, арочную громаду из серого камня. Построенный почти тысячу лет назад, он был первой каменной переправой, соединившей западный и восточный Гвингаэль. Уже при Конраде, которому не терпелось все изменить на свой манер, с моста снесли все жилые дома и облагодетельствовали двумя десятками макабрических скульптур. То были легендарные герои Дикой Эпохи и Века Наследия: рыцари-близнецы Гедель и Гримель, павшие в братоубийственной войне Тринадцати князей, гордо несущий свое копье Виндель из Брандта, возглавлявший Крылатых Рыцарей Берхарда; напротив него, воздев молот, стоял святой Осмунд, прозванный Стальной Пятой. Силами этого мужа удалось разбить войско мифического полководца Бродды Убийцы Гигантов. Но более всех был известен Гедеон Равнопрестольный, святой подвижник Церкви Вознесения и гонитель темных сил. По версии скульпторов, это был согбенный старец в простой монашеской рясе и с внушительным посохом в руке.
     — Великие были люди, — мечтательно сказал Дитмар, остановившись возле статуи Венцеля Драконоборца. Мартин согласно кивнул:
     — Если легенды не врут, сей воин был Вашим далеким предком?
     — Возможно. У нас нет никаких письменных свидетельств. Но семейные предания и некоторая схожесть нашей фамилии с его именем заставляют надеяться на родство.
     Герой забытого прошлого припал на одно колено и оперся на великий меч, будто готовясь к схватке. Лежавший у его ног щит потрескался и оброс зеленой шубой мха.
     — Он, вроде, последнего дракона ухлопал? — тихо спросил Дирк.
     Фон Венцзлаф расплылся в довольной улыбке, словно это он помогал предку одолеть чудовище:
     — Ага. Вместе с Балдуином Бесстрашным они сразили последнего летучего змея два тысячелетия назад. Говорят, наш фамильный замок построен на холме, под которым покоится отсеченная голова чудища.
     Дирк протяжно свистнул:
     — Охренеть можно. А кто-нибудь проверял?
     — Что проверял?
     — Искал голову дракона?
     — Я не слышал.
     — Зря. Надо было копнуть землицу и глянуть, есть ли там черепушка или это все враки.
     По мосту медленно катились опечатанные купеческие обозы и телеги извозчиков. Куда-то торопились быстроногие вестовые и понуро брели на работу трудяги ремесленных мануфактур. Эберлинг притормозил у мраморного парапета, вглядываясь сквозь сизую дымку. Вдалеке виднелся грандиозный Королевский остров. Мантии густого тумана, плывущие над черной водой, скрывали истинный масштаб резиденции владык Рейнланда. Древние стены Инсельбурга, колосс Рексхайма, шпили Кирхлейдена и трагическая Башня Плача таяли и расплывались в серой пелене, как наведенный колдуном морок.
     Дитмар зачарованно выдохнул:
     — Красиво. И не подумаешь, что в стенах дворца пролилось крови больше, чем на иных полях сражений.
     — Другой Ваш знаменитый предок немало этому поспособствовал, — напомнил он.
     Дитмар поморщился:
     — Вы про Королевского палача? Лучше не стоит.
     С другого конца моста, навстречу отряду Мартина, спешно выдвинулась верховая колонна.
     — Едрить-колотить, — ругнулся Дирк. — Видишь баннер?
     — Тайный кабинет, — процедил Эберлинг.
     Над всадниками трепалось серое знамя с вышитым красным ключом. Верховые, ряженые в куртки кричащих цветов и шляпы с плюмажами, больше походили на дикую банду ландскнехтов. Все как на подбор были вооружены шпагами и носили на шее стальные горжеты.
     — Бойцы Ионы Винтерберга, — уверенно сказал Дитмар, — я видел их при дворе.
     — Хорошо хоть не «Багровые Нашивки», — проворчал Дирк.
     — Они, вроде, на границе с Мехтией застряли.
     Шестерка гвардейцев во главе с Колгером выдвинулась вперед, прикрывая своих подопечных. Мартин поехал вслед за ними, легонько сжав бока Пепла.
     Во главе всадников скакал полный человечек, облаченный в кожаный плащ с пелериной. Одутловатое, немного мальчишеское лицо, окаймленное тенью редкой бороды, выглядывало из-под широкополой шляпы с эффектно закрученным пером. Шею прикрывал длинный апельсиновый шарф крупной вязки, а расплывшуюся талию поддерживал широкий ремень, едва справлявшийся с напором живота. Остановившись, толстяк жестом подозвал к себе лейтенанта.
     — Колгер? Не ожидал увидеть Вас в городе.
     — Приказ регента.
     Человечек перевел взгляд на Мартина. Миндалевидные глаза осветились узнаванием:
     — Какая неожиданная встреча, эдель! Мое почтение! На Ассамблею?
     Мартин радушно раскинул руки:
     — Эдель Иона! Вот уж не думал свидеться так скоро!
     Нечаянным встречным оказался глава тайной службы королевства Иона Винтерберг.
     — Государственные дела, — отрывисто сказал толстяк, дружелюбно улыбнувшись. — С Вами юный фон Венцзлаф?
     Дитмар вежливо кивнул:
     — Граф.
     — Признаться, не ожидал увидеть вас вместе.
     Высокий голос Винтерберга резко диссонировал с его тучной фигурой. Как и он сам с занимаемой должностью. Улыбнувшись не менее любезно, чем Винтерберг, Мартин спросил:
     — Вы хотите нас задержать?
     Винтерберг даже приоткрыл рот от возмущения:
     — Побойтесь гнева Вознесенных, эдель! Как, и главное, за что я Вас должен задерживать? Вы можете усомниться, но наша встреча абсолютно случайна. Дела ведут меня в Западные фактории, а мост через Королевский остров сегодня закрыт.
     — Даже для Вас?
     — Для всех, эдель, для всех, — с усмешкой сказал Винтерберг. — Так, значит, Вы на Ассамблею?
     — Угу.
     — Я слышал, что Ваш батюшка хворает, дай Эмунт Защитник ему сил одолеть болезнь. Мы здесь тоже здоровьем не пышем, к сожалению.
     Мартин кивнул:
     — Чума.
     — Она, проклятая, она, — Иона зачем-то указал на проходящих мимо горожан. Завидев жест советника, какая-то горбатая старуха ускорила шаг, перебирая кривыми ногами.
     — Будьте осторожны, эдель, — посоветовал Винтерберг. — Эта чума не совсем обычная.
     — Вы верите в сказки про колдовство?
     — К моей глубокой скорби, это не сказки, эдель. На Гвингаэль навели порчу. Проклятие, если хотите. Орден и инквизиция роют носом землю в поисках виновного. Заглядывают под каждый ночной горшок. Моя служба им помогает по мере сил.
     — Надеюсь горшки остались целы?
     — Не все эдель, не все. У меня для Вас есть совет. В столице среди дворян появились предосудительные увлечения всякими оккультными штучками, надеюсь, Вы не подвержены этим веяниям.
     Эберлинг хмыкнул:
     — Думаете, я ответил, если б был подвержен?
     — А это не вопрос. Так, добрый совет от старшего товарища. Будьте осторожнее, время нынче тяжелое.
     — Когда было легко?
     Винтерберг сжал поводья:
     — Никогда, эдель, никогда. Что ж, не смею Вас больше задерживать. Встреча, откровенно скажу Вам, приятная. Желаю удачи! Вас ждут незабываемые деньки на Ассамблее. Попомните мои слова.
     Мартин снял треуголку, прощаясь с Винтербергом:
     — С нетерпением ожидаю.
     Советник дал шенкелей своей гнедой, крытой желтым чепраком. Его ватага последовала за ним. Внезапно Иона придержал коня и повернулся к Эберлингу. Узкие глаза начальника Тайной службы колюче уставились на Сокола из Фалькберга.
     — Вы знаете граф, почему этот мост называют Вдовьим?
     Мартин, удерживая треуголку от внезапного порыва ветра, кивнул:
     — Кажется, его архитектор тут повесился, а вдова несчастного каждый день приходила сюда, молясь об упокоении самоубийцы. С чьей-то легкой руки название и прицепилось. А что?
     — Есть другая версия. Через этот мост возили приговоренных к смерти. Как водится, рыдающие жены сопровождали процессии, едущие от Черного мешка к Площади Правосудия. Такая версия больше соответствует действительности. Да смилуются над вами Вознесенные. Удачи!
     Мартин долго смотрел в след Винтербергу, переваривая услышанное. Дирк, подъехал поближе к Эберлингу и глухо выругался:
     — Экий сученок!
     — И намеки делает приятные, — отозвался граф.
     Дитмар ничего не понял. В ясных, наивных глазах юноши застыло почти детское удивление.
     — Для Вас, мой друг, я поясню, — сжалился Мартин. — Наш драгоценный главшпион дважды предупредил меня не лезть в разного рода оказии. Оцените его невинный рассказ о вдовах и упоминание Черного мешка.
     — Тюрьма?
     — Угу. Думаете, его светлости очень интересно обсуждать со мной Хельденбрук? Не утруждайте себя вопросом, Дитмар, так раньше записывали в документах эту переправу.
     — Но… получается, наша встреча не была случайной?
     — В этом я не уверен. Но у эделя Ионы, редко бывают спонтанные встречи.
     Мартин задумчиво посмотрел на мутную гладь реки и подивился тому, как обмельчал Гвин. Десять лет назад его воды были полны жизни и поднимались до края набережной. Теперь знаменитая река высохла, оскудела, грязные волны лениво плескались у самых опор моста. На маслянистой поверхности кружился мусор и бурая пена. Продираясь сквозь жирные клочья тумана, неспешно скользили по черной глади купеческие лодки и прогулочные гондолы. Радужные паруса выглядывали из белой мглы как цветы из-под снега.
     Эберлинг наклонился к Дирку:
     — Кем был тот шпик на площади?
     Капитан разочарованно промычал:
     — Винтерберг ни при чем. Его нанял какой-то тип по прозвищу Граф, воротила из Старого города.
     — Надо же. Становится все интереснее. Зачем я понадобился этому господину?
     — Тихун сам не знал. Я пригрозил отрезать ему яичко, но даже эта мера не возымела успехов. Засранца в тонкости не посвящали.
     — В воздухе ощутимо пахло заговорами, — подытожил Эберлинг цитатой из давно прочитанного романа.
     Переправившись, всадники, не задерживаясь, минули опустевшую Площадь Правосудия. Здесь над всем главенствовал высокий эшафот, на котором стояли щербатая, пропитанная застарелой кровью колода и потемневшая от сырости виселица. На длинной перекладине, в добротных, пеньковых петлях болталось семеро висельников. Холодный ветер раскачивал обнаженные трупы, смердевшие недельной давностью. Проезжая рядом с мертвецами, суеверный Дирк трижды сплюнул через левое плечо.
     — Говорят они умышляли против Совета, — упомянул Дитмар прегрешения казненных.
     Эберлинг зевнул:
     — Вздернуть бунтовщика, — первое развлечение любой власти.
     По черепичным крышам забарабанили крупинки дождя. Люди прятались от непогоды под навесами, укрывались в трактирах и лавках. Желтолицые дети с раздутыми животами резвились в грязи вместе с облезлым псом, подвывающим от мокроты́ и холода.
     — Может, заедем в трактир? — спросил Дирк. — Погода-то говно…
     Фон Венцзлаф закатил глаза
     — Ни за что! Лучше я промокну до исподнего.
     Дирк рассмеялся:
     — Не можете забыть вчерашнее?
     — Забыл. И вспоминать не желаю.
     Мокрый и похожий на взъерошенного петушка фон Венцзлаф громко чихнул. Капли дождя звонко отстукивали по его кирасе и наплечникам, стекая узкими дорожками по поверхности металла.
     Оставив позади махину Верховного Суда, компания пересекла Монетную улицу и погрузилась в лабиринт тесных подворотен восточного Гвингаэля. Шаловливые руки Конрада не часто добирались до этой стороны города. Приземистые, фахверковые дома возводились так близко, что балконы стоящих напротив зданий буквально соприкасались друг с другом. Мостовые не ремонтировали, казалось, с самого основания города. В раскинувшемся грязевом море копошились тощие свиньи и облезлые козы. Дождь чуть прибил вонь отходов, но запах все равно стоял невыносимый. Зажимая носы платками, путники форсировали гигантскую лужу, случайно обрызгав парочку горожан. Выслушав запоздалые ругательства, всадники свернули к Цветочной улице.
     Дорогу в квартал Инвалидов закрывала самодельная баррикада, сложенная из перевернутых телег, бочек, хозяйственных тачек и поломанной мебели. Возле баррикады установили деревянный столб с кривой табличкой. С нее таращился кое-как намалеванный череп, оплывший от влаги. Под «шедевром» стоял угрюмый часовой, завернувшийся по самые нос в серый плащ с капюшоном. Дождевая вода тонкими серебряными цепочками струилась с полей его мориона16. Стражник следил, чтобы ни одна живая душа не смогла проникнуть на зачумленную улицу.
     Мимо всадников медленно проехала телега. Скрип больших, разболтанных колес напоминал тонкий писк крысиного выводка. Усталые, промокшие лошади без всякой охоты везли страшную поклажу — мертвецов, сваленных в беспорядочную кучу. Почерневшие лица, усеянные гнойными язвами, перекосило в жутком спазме, под глазами несчастных набрякли черные пузыри, носы сгнили, обнажив воспаленные дыры, из которых сочился тягучий антрацитовый гумор. Веки одного из кадавров были открыты. Белки глаз почернели от свернувшейся крови, обратившись камешками обсидиана. В подмышках мертвеца двумя сдутыми мешками свисали лопнувшие бубоны, испачканные засохшим гноем.
     Телегу сопровождала похоронная процессия. Чумной доктор в черном, наглухо зашнурованном плаще и длинноклювой маске, бородатый монах-анейринец, вида помятого, точно он тяготился похмельем, и несколько мортусов с длинными крючьями в руках. Вдоль улицы лежали трупы, прислоненные к стенам домов и ожидающие своей очереди на вынос. Размокшие от мерзкой погоды, они гнили среди нечистот, воздев к небесам кровавые невидящие очи. Стайки серых крыс, повизгивая от удовольствия, копошились среди покойников, выискивая самые лакомые кусочки.
     — Поворачивайте, — крикнул всадникам мортус в черном колпаке, — здесь вам делать нечего. Если не хотите заразиться, конечно.
     Фон Венцзлаф тронул Мартина за локоть.
     — Поворачиваем, граф, сами видите.
     Мартин медленно развернул Пепла. В голове набатом гремела единственная мысль. И в эту мертвецкую отец послал Катрин?! Пускай лучше сестра умрет старой девой, чем кончит свои дни, заживо сгнив от болезни. Конечно, эпидемия находится в переходной стадии, часть города еще выглядит пристойно (если так можно сказать), но пройдет месяц, и всему настанет конец. Площади, улицы и рынки будут завалены трупами. Гвингаэль обратится в кладбище, где даже воронье постесняется справлять трапезу.
     — Поехали, — процедил Эберлинг. Дирк, проследив взглядом за повозкой, снова трижды сплюнул.
     Все чаще попадались баррикады и заваленные барахлом тупики. Заколоченные окна, забитые двери и одиноко торчащие у редких изгородей часовые стали единственным украшением мертвого пейзажа. Прямо на улицах жители соборовали родственников в последний путь, укладывая покойников в отсыревшие гробы. Священники на месте читали отходную и передавали мертвых собирателям тел. Отсюда их везли на юг к Скотным вратам, зачастую вываливая из домовины и складируя в повозки. Гробы предприимчивые могильщики продавали сызнова. Расплодившиеся крысы сновали по зачумленным улицам как отряды мародеров, ищущие поживы в захваченном городе. От запаха смерти и разложения слезились глаза. Эберлинг поглубже вдыхал сладковатую, дымную вонь, надеясь побыстрее привыкнуть к оскверненному воздуху. Получалось не очень.
     — Я начинаю верить в проклятие, — неверным голосом сказал Дирк.
     — Я тоже, — поддержал Эберлинг. — Тут невольно уверуешь в истории про заклинателей тени, оккультистов, взывающих к демонам, и прочую ересь. Того и гляди, скоро начнем в каждом нужнике искать аколитов Красного двора.
     Выбравшись из кривых гвингаэльских лабиринтов, Мартин и его эскорт выехали к Купеческой улице. Тяжелые, набухшие как бубоны тучи отступили, пролив остатки воды. В небе обозначилось испуганное солнце, завешенное хламидой облаков. Тусклые лучи осветили черепицу белокаменных домов, булыжник мостовой заблестел и заискрился как хорошо начищенный самородок. После дождя воздух посвежел, смрад мертвечины растворился в запахе еды из трактиров и горьковатом духе аптечных трав. Стремительно налетевший ветер игрался в вышине флажками и флюгерами, весело посвистывал над колокольнями церквей и башнями торговых гильдий. Всадники пробирались сквозь плотный людской поток под непрерывные ругательства Дирка. Кто бы мог подумать, что после смертного отчаянья и пустоты чумных улиц им станет неприятной толкотня Купеческой? Навстречу попадались ярко накрашенные куртизанки, вышедшие на промысел из Парцеллы Утех; попугайски разодетые наемники, охранявшие очередного ювелира или ростовщика, презрительно косились на едущие мимо экипажи. Уличные музыканты в пестрых костюмах давали концерт прямо посреди улицы, собрав вокруг себя разношерстную публику. Менестрели бойко играли на лютнях и флейтах, выводя всем известный мотив «Девы и егеря». Рядом с музыкантами сосредоточенно лакомился блевотиной сизый голубь.
     — А народ-то гудит, — с изумлением пробормотал Эберлинг.
     — Да, — неожиданно ответил ему лейтенант Колгер. — Купеческая меньше всех пострадала от чумы. Как и Виндхольм.
     — Вы не находите странным, что чума щадит богачей и аристократов?
     Колгер помотал головой:
     — Зря Вы так, Ваша светлость. Немало дворян и негоциантов разложило не хуже простолюдинов. Все перемерли.
     — Печально слышать.
     — Многие бегут. Вон «Шулер и сыновья» манатки похватали и во Флоттбург перебрались.
     Дирк хрипло хохотнул:
     — Я их не осуждаю. У меня после всех зрелищ, тоже появилось необоримое желание сверкнуть пятками.
     Возле порушенной книжной лавки, под хохот девиц молодежь сжигала книги. Бледный, взлохмаченный паренек в голубом камзоле увлеченно тыкал палкой в пылающую «Историю Геоса» Жильберта Амрийского.
     — Пир во время чумы, — с ненавистью проговорил Эберлинг, глядя на сгорающие в пламени тома.
     — Болваны! — согласился Колгер, — думают, что если сжечь пару рыцарских романов и сборник баллад Виниуса Сладкоголосого, то чума сама отступит. Из них половина и читать-то не умеет, а все, что напечатано, становится для дураков колдовской тарабарщиной.
     Мартин удивленно посмотрел на Колгера. С виду дуболомный лейтенант говорил дельные вещи. Тяжелая нижняя челюсть воина гневно скрежетала при виде творимого чернью кощунства.
     — Любите полистать романчик на досуге? — с иронией поинтересовался Дирк.
     — На горшке, когда никто не видит, — в тон ответил Колгер.
     — А мне Книга Деяний нравится, — похвастался конюший, — Особенно главы, где пишут про разврат всякий.
     Дитмар удивленно вытаращился:
     — Никогда бы не подумал, что Вы, Дирк, увлекаетесь богословием.
     — Меня учили по ней читать. Лет десять назад.
     Фон Венцзлаф проглотил вопрос и поехал вперед.
     Дворянский квартал раскинулся на высоком холме, укрывшись за цепью крепких стен. Дорога из алого кирпича шла по восточному склону Виндхольма, освещенная коваными фонарями. Остановившись у мощных бронзовых ворот, Мартин обратился к Колгеру:
     — А дальше?
     Лейтенант окликнул стражников, дежуривших возле каменного навеса. Выглядели они устрашающе: оба в черных мундирах, плащах-казаках17 цвета свежей крови, в руках мушкеты. Элита городской стражи состояла из настоящих сорвиголов, вооруженных по последнему слову технической мысли. Называли охранников Виндхольма на истфалийский манер — мушкетерами, что вызывало желудочную боль у всех ученых поборников родного языка.
     — Служба регента, — прорычал Колгер. — Открывайте.
     Стражник дал сигнал товарищу, засевшему в невысокой башне, примыкающей к холму. Шумно лязгнул цепной механизм, и врата неспешно отворились.
     — Они теперь всегда закрыты? — спросил Мартин у лейтенанта.
     — Да. На время чумы. Вам, как жителю Виндхольма, сегодня привезут пропуск.
     — Ого! Беспрецедентные меры. Члены Ассамблеи думают, что болезнь остановят бумажки и стены?
     — Пока нет официального рескрипта о магическом происхождении чумы, Виндхольм находится в изоляции.
     На искривленных, взбирающихся вверх улицах Виндхольма было тихо и пустынно. Богато украшенные дома стояли впритык друг к другу, взбирались в гору и частенько нависали над соседними крышами. Игольчатые шпили тонких башен напоминали сколы острых костей или зубы опасного хищника. Наиболее знатные аристократы в далекие, поросшие быльем времена отгрохали себе внушительные дворцы, и всем, не успевшим отхватить кусок земли побольше, пришлось ютиться в узких особнячках, понатыканных на склонах без особого разбору.
     Солнце было редким гостем в Дворянском квартале, накрытом тенью холма, и вечный полумрак улиц пришлось разгонять фонарям. С фасадов за путниками следили горгульи, от сырости утратившие всякую грозность. Перед большинством домов стояли островерхие железные ограды, навевавшие дурные сравнения с кладбищенскими. Где-то в подворотнях в лае надрывалась собака. Слышалось пиликанье рюнгельта и подпевающий ему грустный женский голос. Людей почти не попадалось. Редко где проскочит одинокий слуга в ливрее или гонец с дорожной сумкой. Зато количество стражников увеличилось вдвое. Мартин постоянно ловил на себе невидимые взгляды из-под широкополых шляп, подкрепленные дулами мушкетов.
     — И куда все подевались? — спросил Мартин, сразу пожалев о нелепости вопроса.
     — Сидят по домам, — ответил Колгер. — Члены Ассамблеи выбираются только в Рексхайм, на очередное заседание, а молодежь кутит либо в «Золотом кубке», либо в «Бочке Конрада».
     — Туда мы всегда заехать успеем, — заверил его Дирк.
     Поместье Эберлингов разместилось у самой вершины Виндхольма, в конце Гвардейской улицы. Окруженный высоким каменным забором особняк терялся среди облетевших кленов и пышных сосен. Жители называли этот сад Старой рощей. Ее высадили чуть ли не при Берхарде Высоком, почти за тысячу лет до первых Эберлингов. К западу от дома, среди осунувшихся, почерневших осин виднелась толстая башня, крытая неровной черепицей.
     — Видите башню? — Мартин указал Дитмару на сооружение, — ее построил Уолтер Эберлинг, мой предок. Говорят, был чародеем. В детстве я обходил ее десятой стороной. Мне всегда казалось, что оттуда слышатся какие-то стоны, а по ночам в окне разгорается странное пурпурное сияние.
     Ветер принес за собой ворох палых листьев и коварно метнул их в лицо барона. Дитмар вздрогнул:
     — Правда? Здесь случалась какая-то чертовщина?
     — И не одна. Заходить в башню у меня по сей день нет желания.
     Всадники подъехали к железным воротам, на которых парила двойка соколов.
     — Вот я и дома, — возвестил Мартин своим спутникам. Затем повернулся в сторону гвардейцев регента:
     — Господа, ваша, без всяких сомнений, наиважнейшая миссия исполнена. Передавайте мою глубочайшую благодарность его высочеству регенту. Лейтенант Колгер, Вам отдельное спасибо за приятную беседу.
     Лейтенант кивнул:
     — Я передам его высочеству о Вашем успешном прибытии.
     Немного помявшись, гвардеец обратился к фон Венцзлафу:
     — Ваша милость, Вас проводить?
     — Не стоит, — оборвал его Эберлинг, — я желаю видеть барона моим гостем.
     Фон Венцзлаф неуверенно возразил:
     — Граф, отец просил явиться к нему тотчас, как я исполню его волю. Мне бы не хотелось задерживаться.
     Мартин беззаботно рассмеялся:
     — Дитмар, право, Вы меня удивляете. От того, что вы отобедаете со мной, Ваш многоуважаемый батюшка вряд ли рассердится. Напротив, он наверняка будет рад нашему совместному отдыху. Если Вы понимаете, о чем я.
     Дирк не сдержал улыбки, от чего Дитмар зарделся, как юная дева. Он понял, что спьяну наболтал лишнего, и неприкрытый намек Мартина на их будущее родство устыдил его.
     — Извините меня, Мартин. Я принимаю Ваше приглашение.
     Эберлинг приложил треуголку к груди:
     — Это честь для нашего дома.
     Гвардейцы регента воздели кулаки, прощаясь. Развернув лошадей, всадники поскакали прочь, громыхая копытами. На ветру, подобно штандартам, полоскались их фиолетовые плащи. Один из охранников Мартина громко свистнул им вслед, вспугнув стайку воробьев, доселе мирно чирикавших в кустах.
     — Танкред, давно ты стал страдать приступами слабоумия? — спросил Дирк у свистуна.
     Смутившись, телохранитель виновато улыбнулся:
     — Не удержался, капитан. Больно лихо они ускакали.
     Дирк показал ему кулак:
     — В следующий раз, когда вздумаешь учудить такую херь, пересчитай зубы, вдруг какие жмут.
     Оставив воспитательные меры Дирку, Мартин подъехал к воротам и с силой постучал. Железо ответило басовитым гулом.
     — Эй! Открывайте! Хозяева вернулись!
     Спустя минуту послышался скрип засова. Бесшумно раскрылись створки, явив убеленного сединами старика в полосатой, бело-голубой ливрее. Его сопровождали двое воинов в синих дублетах, препоясанные мечами.
     — Ваша светлость, — проскрипел старик. — Добро пожаловать.
     — Каспар! — закричал Эберлинг, спешиваясь. — Рад видеть тебя.
     Мартин крепко обнял дворецкого. На лице Каспара не дернулся ни один мускул, но глаза предательски увлажнились.
     — Ваша светлость, не соблаговолите отпустить меня? Задушите старика.
     — Ладно тебе, ты еще всех нас переживешь.
     Разгладив помятый камзол, дворецкий поклонился:
     — Прошу Вас, Ваша светлость, не стойте в воротах, дом ждет Вас и Ваших гостей.
     Сокол из Фалькберга, взяв под уздцы Пепла, прошел в ворота. Дирк проезжая мимо дворецкого процедил:
     — Пока не сдох?
     Каспар смерил Дирка уничижительным взором. Едва заметная жилка на виске старика нервически запульсировала, а седые бакенбарды встопорщились.
     Мартин остановился у крыльца и кинул поводья конюхам. Жеребец заржал, прощаясь с хозяином, и безрадостно пошел вслед за лакеем.
     — Будь здрав, старый товарищ! — сказал Мартин, глядя в широкие окна особняка.
     Дом Эберлингов приютился у отвесной кручи холма, точно котенок, прильнувший к надежному боку матери. Невысокий двухэтажный корпус сверкал обновленной побелкой, лепнина густо усеивала фасад и треугольный фронтон особняка, черепица конусной крыши ярко светилась после недавнего дождя. Пара круглых мраморных колонн поддерживала тяжелое крыльцо, и запоздалые капли медленно падали с его карнизов, бесшумно разбиваясь о брусчатку. Эберлинг качнул головой. Много времени он провел в стенах этого дома, часто играя в библиотеке Архивной башни или, наоборот, прячась в Сторожевой. В детской фантазии Мартина они представлялись ему великанами, внутри которых он всегда мог рассчитывать на защиту. В последнюю войну с Праудландом Сторожевой башне не повезло особенно — ядра островитян неслабо расколошматили ее стены, и после восстановления она смотрелась несколько толще Архивной.
     — У Вас прекрасный дом, граф, — сказал Дитмар, оглядевшись. — Смотрите! На тех клумбах еще сохранились цветы!
     Он указал на два каменных вазона возле крыльца. Среди высохших побегов цвели голубые бутоны с длинными усиками. Цветы чуть покачивались на ветру, зябко скукожившись. Словно разумные существа, растения ждали приближения скорой смерти.
     — Это нортландские лилии, — с поклоном заметил Каспар.
     — Неужели?
     — Да. Его светлость маркграф Уильям привез их для супруги много лет назад. Эти цветы очень редки и могут выдержать сильное похолодание. У восточного крыла есть оранжерея, там Вы сможете найти другие удивительные растения.
     — Никогда таких не видел, — пробормотал юноша. Он низко склонился над клумбой, рассматривая подрагивающие на ветру лепестки.
     — Вам нравятся цветы? — не без удивления спросил Мартин.
     Дитмар застенчиво улыбнулся:
     — Ага. Из-за этого отец часто называл меня мямлей, и теперь я скрываю свои пристрастия.
     Эберлинг покачал головой:
     — Мы с Вами во многом похожи, барон. В детстве отец величал меня не иначе как подкидышем.
     — Вас?! — вскинулся фон Венцзлаф. — Не может быть!
     Мартин с грустной улыбкой кивнул. Странное выражение застыло на лице графа. Словно в его душе шло некое сопротивление. Коснувшись рукой цветка, он осторожно погладил отцветающий бутон.
     — Тем не менее, это правда. Хотите печальную сказку? Подкидышем меня назвали неспроста. Будучи ребенком, я отличался изрядной полнотой.
     Дитмар в изумлении приоткрыл рот:
     — Вы? Сложно поверить.
     — И тем не менее, это так. Я был толстым и слабым ребенком. Как цветок в оранжерее, я заболевал от любого сквозняка и большую часть времени проводил в постели. Когда хворь отступала, мне приходилось выдумывать предлог, чтобы увильнуть от тренировок и поскорей вернуться к книгам и любимым блюдам. Жирной тенью я слонялся по замку, прятался в подвалах и чердаках, лишь бы скрыться от учителей.
     — Поразительно! Глядя на Вас, мне видится дерзкий и непокорный ребенок — гроза слуг и нянек.
     Мартин невесело усмехнулся:
     — Вы мне льстите. Нет, в то время я бы побоялся обидеть и собаку. Забитый, тихий ребенок, постоянное разочарование для своего отца. Меня не интересовали фехтование, охота или военное дело — словом, все то, что должен знать и любить наследник благородного дома. Отец не то чтобы не любил меня, но относился с видимым пренебрежением. Я часто ловил на себе его взгляд, полный сомнений. Его ли я, собственно, сын?
     Фон Венцзлаф глядел с возрастающим недоверием. Внезапное откровение Эберлинга озадачило его. Погрузившись в воспоминания, граф не заметил смущения своего юного слушателя. Задумчиво поглаживая широкий лацкан кафтана, Мартин продолжил:
     — Увы, обвинить мою матушку в блуде, не представлялось возможным. В моих заплывших жиром чертах нагло проявлялись фамильные особенности Эберлингов. Так что, скрипя зубами, отец продолжал терпеть мою лень и слабость. Понятно и ежу, моим воспитанием по большей части занимались мать и ее придворные дамы, ведь отец постоянно находился в разъездах.
     Дитмар энергично кивнул:
     — Я Вас прекрасно понимаю, граф. Мой старик тоже не задерживался дома. Войны, политика.
     Мартин развел руками:
     — Значит, Вы не услышите чего-то нового. Несколько раз отец пытался вмешаться в процесс воспитания, но безуспешно. Я как обычно прятался, и слуги искали меня, иной раз, несколько суток, — Мартин глянул на Каспара. — Да-да, старик, я про тебя! В конце концов, отец опустил руки. Смирился, что его сын станет позором дома. Мой дядя, ныне покойный, предлагал отдать меня в церковную семинарию, но отец воспротивился. Считал недостойным Эберлинга служить у алтаря. Хоть в чем-то мы были согласны.
     Хитро прищурившись, Мартин улыбнулся:
     — Не самая веселая история, не так ли?
     — Вы правы, граф. Но, позвольте, спросить. Как Вы стали таким?
     — Каким?
     Дитмар мотнул головой:
     — Как выразился бы мой отец — достойным представителем рода.
     Мартин саркастически хмыкнул:
     — Мой батюшка поспорил бы с Вами.
     Внимательно слушавший разговор Каспар учтиво заметил:
     — Позвольте напомнить Вам, Ваша светлость, маркграф Уильям всегда любил Вас и ценил как своего наследника.
     — Возможно, старик, вполне возможно. Я не буду с тобой спорить.
     — И все-таки, — не отставал фон Венцзлаф. — Как так произошло, что Вы из доброго толстячка превратились в настоящего рыцаря?
     — Рыцаря? — Мартин вскинул брови. — Слышали бы Вас при дворе! Думаю, там бы обхохотались до колик. Что до вопроса — ответ на него до банальности прост: Виндельбрандт.
     Барон поморщился:
     — Простите меня, граф. Мы, кажется, вчера припоминали Вашего учителя, но проклятое вино туманит память.
     — Не волнуйтесь, Дитмар, о достойном человеке, всегда нелишне вспомнить. Теодор взял меня в воспитанники, когда мне было двенадцать. С тех пор все изменилось.
     Каспар многозначительно кивнул, подтверждая слова графа.
     — Но довольно. О прошлом мы успеем наговориться. Как-нибудь я расскажу Вам подробнее о моем дальнейшем воспитании, а пока нам стоит пройти в дом. Каспар, не забудь отдать распоряжения об обеде.
     — Незамедлительно. Прошу вас, эдели, — поклонившись, старик поднялся по ступенькам, и отворил широкие двери, отделанные абстрактной интарсией. Они вошли в просторный холл, сразу наполнив его эхом голосов, смехом и цокотом каблуков. В зале было светло — дворецкий приказал раздвинуть тяжелые голубые портьеры, густо отделанные золотистым рюшем. Дирк нагло протиснулся вперед, пройдясь в грязных сапогах по дорогому мехтианскому ковру и оставив следы на тщательно надраенном паркете, чем вызвал негодование Каспара и его гневное ворчание. Мартин бросил короткий взгляд наверх. Под ребристым сводом переливалась огнями хрустальная люстра. Даже при скудном дневном освещении ее многочисленные изгибы и грани ярко сияли подобно редчайшим самоцветам. Когда-то люстру пуще всего оберегали от проделок мальчишки, коих и было то одна-две, с некоторой горечью подумал граф.
     Эберлинг присел на бержер, закинул ногу на ногу и, обмахиваясь треуголкой, огляделся. Мебели в зале было немного: пара комодов, софа черного дерева, возле которой отирался фон Венцзлаф, несколько декоративных столиков да четверка рыцарских доспехов, которые несли безмолвную стражу вдоль широких, арочных окон. Батюшка никогда не признавал веяний современности, кольнула Эберлинга случайная мысль. Отец называл свой образ жизни «достойным предков», а Мартин незатейливо величал скупердяйством и дурновкусием. Вот к чему, например, было завешивать устаревшими гобеленами зеленые атласные обои? На одном сражались какие-то воины, на другом охотилась шайка стрелков, а на третьем молилась троица донельзя отвратительных монахов. Мартин вздрогнул. Какому автору придет в голову так тщательно вышивать все эти язвы, провалившиеся носы, выжженные глаза и обломанные пальцы?
     Возле мраморной лестницы, ведущей на второй этаж, выстроилась прислуга. Ее пригнал Каспар, подгоняя зазевавшихся гусиным шипом. Дирк, не обращая внимания на торжество момента, подошел к затаившемуся у портьер резному столику на тонких, выгнутых ножках, и взял из геридона18 здоровенное красное яблоко. С хрустом откусив от плода изрядный кусок, Дирк, громко чавкая, подошел к гобелену.
     — Этот новый.
     Рассмотрев батальную сцену, Дирк авторитетно заявил:
     — Битва при Каслкрике, Бродмарк, — конюший сморщил внушительный нос. — Херня! Не так там все было.
     Мартин устало потер глаза:
     — Дирк, умолкни, — он повернулся к лакеям. Трое хорошо сложенных, симпатичных юношей почтительно склонили русые головы, боясь поднять глаза на Эберлинга. Мартин ухмыльнулся про себя. Может, старый дворецкий балует тут потихоньку? За спинами рослых парней скрывался древний, сморщенный дед, а чуть поодаль стоял мужик придурковатого вида, лысый и кривоносый, в грязнейшем от сажи фартуке. Осмотр завершили две молодые девицы, вполне приятного для глаз вида. Мартин подмигнул невысокой блондинке с милым пушком на щеках и красивыми голубыми глазами.
     — Хватит, ребята. Занимайтесь своими делами. Я, вроде, не Гранд-клирик, не стоит напрягать выи. Только зажгите побольше свечей, а то у вас тут темно как в склепе!
     — Я экономил, — оправдался Каспар — Ваша светлость, не желаете ли освежиться после дороги?
     — Еще как. После столичных улиц не повредит и полноценная ванна. Вы согласны, Дитмар?
     Фон Венцзлаф кивнул:
     — Воистину, граф, но я ограничусь тазом с подогретой водой.
     — Отлично! Каспар, распорядись. Мы пока присядем в столовой.
     Мартин пощелкал пальцами:
     — Не было ли для меня писем?
     Дворецкий степенно кивнул.
     — Три письма из Фелиссии. Пришли с разницей в пару дней. Одно от Вашего отца, второе от стюарда Штефана — его привезли сегодня. Помечено пером и оком, Ваша светлость.
     Мартин посмотрел на дворецкого, несколько раз удивленно сморгнув:
     — Перо и око? Странно. А третье?
     — От коменданта крепости Шанц. Некоего Михаэля Хорста.
     — Несите их сюда.
     Каспар, проявив удивительную для его лет скорость, удалился. Фон Венцзлаф тревожно глянул на Эберлинга:
     — Перо и око?
     Мартин поморщился:
     — Друг мой, это старый символ означающий скорость и тайну. Перо говорит, что письмо надо доставить как можно быстрее, а око, что содержимое письма, только для глаз адресата. Сейчас такой маркировкой почти не пользуются.
     — А кто такой этот Хорст? — вмешался Дирк, — ты его знаешь?
     Мартин покачал головой:
     — Никогда о нем не слышал. Шанц отдаленная крепость, никому и дела нет, кто там комендант.
     — Херня, получается, — заключил Дирк, бросая на пол остатки яблока.
     Мартин рассеяно проследил за полетом огрызка:
     — Свинья.
     — Слуги уберут, не надломятся.
     Дирк вернулся к геридону и взял второе яблоко. С вызовом глянув на Мартина, он вгрызся в сочный фрукт.
     — Хватит жрать, — упрекнул его Эберлинг.
     — Полдня маковой росинки во рту не держал, — с набитым ртом ответил Дирк. — Та яичница из трактира давно уж на говно изошлась. Где этот старый козел? Уже три письма приволочь в тягость.
     — Зачем Вы так, Дирк? — сказал фон Венцзлаф с укоризной. — Дворецкий стар, и его службу следует уважать. Почему Вы его так не любите?
     Прожевав кусок, Дирк криво усмехнулся:
     — А с чего мне его любить? Если б не Мартин, то эта сволочь затравила бы меня собаками.
     Дитмар оставил дальнейшие расспросы. Все, что было связано с Дирком, заставляло его испытывать странное и неуместное смущение.
     Каспар принес запечатанные сургучом письма. С поклоном он подал их Мартину.
     — Что тут у нас, — протянул Эберлинг, срывая печать с помеченного оком и пером послания. — Что же такого важного произошло у нашего стюарда…
     Мартин осекся. С каждой прочитанной строчкой его зрачки все больше расширялись. Лица коснулась нездоровая бледность, пальцы дрогнули и с силой сжали лист. Дирк бесцеремонно зашел за плечо Эберлинга и начал читать, шевеля губами. Буквально через несколько секунд капитан выругался:
     — Твою мать!
     Мартин пустыми, ничего не выражающими глазами взглянул на фон Венцзлафа:
     — Дерьмовый денек, барон. Наш стюард сообщает, что мой отец, благородный Уильям Эберлинг, скоропостижно скончался.
     Фон Венцзлаф ошарашено уставился на Мартина. Старый Каспар изменился в лице. Губы дворецкого затрепетали, и он, заикаясь, пробормотал:
     — Не может быть… Ваша светлость, как же так?
     Из глаз старика покатились крупные слезы. Сотрясаясь всем телом, Каспар рухнул на софу и закрыл лицо руками. Его плечи ходили ходуном, грудь содрогнулась от сдавленных рыданий.
     — Успокойся, Каспар, — тихо сказал Эберлинг. — Все мы смертны. Отец был болен…
     — Соболезную, граф, — фон Венцзлаф неловко сглотнул и сел рядом с дворецким. Он растерянно уставился в пол, не зная, какие еще слова можно подобрать.
     Эберлинг машинально перебирал в руках письма. Графу трудно было осознать собственные чувства. Их с отцом отношения оставались слишком сложными и запутанными, чтобы сразу дать оценку утрате. Прочитав страшное сообщение, Эберлинг ощутил, что внутри него все будто застыло, превратилось в ледяное желе; тошнота подкатила к горлу, а кишки сплелись в тугой узел. Он рефлекторно потер грудь, где тяжким грузом набухал плотный комок.
     Выдохнув, Мартин отложил письмо покойного маркграфа. Он прочитает его, когда в душе уляжется буря. Один, без свидетелей. Дирк коснулся послания от Михаэля Хорста.
     — Ты будешь читать эту хрень? Наверняка слюни и сопли о том, как господину коменданту херово живется в далеком подзалупье.
     — Вряд ли, — Мартин сорвал печать с письма. — Тут кое-что не складывается.
     Не озвучив своих подозрений, Эберлинг погрузился в чтение. Темные брови графа (теперь уже маркграфа) сошлись к переносице. Дочитав, он аккуратно сложил письмо и положил на стол. Дирк вопросительно уставился на Мартина:
     — И?
     Эберлинг обратился к фон Венцзлафу:
     — Я прошу извинить меня, барон, но возникли непредвиденные дела. Наш обед придется отложить до лучших времен.
     — О! — Дитмар поднялся с дивана, — Я понимаю, граф. Вам нужно побыть одному.
     — Право, мне очень жаль.
     — Не стоит извиняться, — поспешно прервал его фон Венцзлаф, — я знаю, каково это терять близких. Я поеду домой. Держитесь, Мартин.
     Кивнув на прощание Дирку, молодой барон спешно покинул дом Эберлингов. Уже будучи за порогом, он обернулся:
     — До встречи, граф. Вашу скорбь разделит вся моя семья. Пусть Вознесенные оградят Вас от несчастий.
     Фон Венцзлаф ушел. Старый Каспар, все еще всхлипывая, поднялся с софы.
     — Простите меня, Ваша светлость. Я не должен был так бурно выражать свои чувства. Особенно при гостях.
     — Не надо извиняться, старый друг, — отмахнулся Мартин. — Вы были близки с моим отцом.
     Дворецкий всхлипнул:
     — Он был лучшим сеньором.
     — Отдохни лучше, — посоветовал Эберлинг, — домашних мы с Дирком сами погоняем. Тебе лучше прилечь, принять капель. Не хватало только, чтобы тебя разбил удар.
     Каспар, продолжая всхлипывать, вышел из зала. Дирк и Мартин остались одни.
     — И? — повторил капитан.
     — Что и?
     — Письмо. Чего хочет этот Хорст? Денег? Перевод? Повышение?
     Мартин закрыл глаза, собираясь с мыслями:
     — Письмо написал не Михаэль Хорст. Я подозреваю, что его вообще не существует.
     Дирк присвистнул:
     — Ого. И кто же нацарапал его? Неизвестный доброжелатель?
     Эберлинг снял треуголку и нервно провел рукой по волосам. На его лице проступило жесткое выражение.
     — Виндельбрандт пишет, что маркграфа отравили, — резко сказал он. — Союз моего отца с Быком, по всей видимости, помешал неким силам, что с большим энтузиазмом сцепились за власть в Совете и Ассамблее. Он стал жертвой подковерной игры, ведущейся здесь, в Гвингаэле. Ведущейся грязными, я бы сказал, преступными методами. И в этой паутине, Дирк, мы скоро завязнем по уши.
     Капитан пожал широкими плечами.
     — За тем и ехали. Кто злодей?
     Мартин с сожалением покачал головой:
     — Неизвестно.
     С досады Дирк шлепнул себя по бедру:
     — Хреново. Взять бы этого ублюдка за жопу.
     Капитан схватил письмо и принялся читать. Губы наемника разочарованно поджались.
     — Бред какой-то. Здесь нет ни слова про яд и твоего отца.
     — Письмо написано криптограммой. Смысл имеет только каждое третье слово в предложении. Это называется «пустышечным шифром».
     — К чему такая секретность? — спросил Дирк, даже не пытаясь повторить незнакомый термин.
     — По всей видимости, наши враги не дремлют, и Теодор решил перестраховаться.
     Дирк понимающе кивнул:
     — И что мы будем делать теперь?
     На лице Мартина заиграли желваки:
     — Скорбеть. Думать. И ворошить это змеиное гнездо. Придет время, мы отомстим глупцу, поднявшему руку на Эберлингов.
     Дирк зловеще осклабился и стукнул кулаком в ладонь:
     — Долго нам ждать?
     — Недолго. Виндельбрандт скоро приедет в столицу, тогда начнется настоящая работа.
     — Он, вроде, не собирался сюда. Вы же договорились.
     — Планы поменялись, — перебил Эберлинг. — Он едет в Гвингаэль. Пришло время навести порядок. Выяснить, кто отравил моего отца и навел порчу на город.
     — Ты так уверен, что за эпидемией стоит кто-то из плоти и крови?
     Мартин похлопал себя по карману, где хранилось письмо Виндельбрандта.
     — Теодор уверен. И Винтерберг. Мне их слов достаточно.
     Улыбка Эберлинга не предвещала ничего хорошего врагам дома.
     — Будем ждать, Дирк. Потом искать. И карать.

ГЛАВА VI. ФАМИЛЬЯР

     Так называемые фамильяры, суть, животные помощники могущественных ведьм или чернокнижников, всячески способствующие малефикам в их злодеяниях. Такая тварь богопротивна и омерзительна, хитра как сотня лисиц, и питается кровью своего злобного господина.
     Винсенте де Кантелли, Феро де Ринальди «Меч Инквизиции»
     Ранхард изо всех сил бежал домой, молотя босыми пятками по липкой грязи. Дыхание сбилось, в правом боку немилосердно кололо, во рту стоял горьковатый кровавый привкус. Погоня была близко. Ранхард хотел обернуться, но побоялся потерять в скорости. Вместо этого он прибавил усилий, стремясь как можно дальше оторваться от преследователей. Встречный ветер рвал на нем застиранную рубашонку, продувая износившуюся ткань и холодя худенькое тельце. Мальчишке было все равно. Лишь бы скорей добраться до дома, спрятаться от злобных задир, обнять мать…
     Ранхард завернул за угол хаты и с налета врезался в старого Харальда, несшего корзину с яйцами. Он угодил головой в живот лавочника, от чего тот выронил кладь и согнулся вдвое:
     — Засранный крысеныш! — рявкнул Харальд и попытался схватить мальчика. Ранхард проскользнул меж широко расставленных рук обозленного крестьянина и припустил сильнее прежнего. Вслед ему неслись запоздалые ругательства.
     Пробегая через заросший сорняком пустырь, мальчик запнулся о незамеченную в траве корягу, и, перекувырнувшись через голову, растянулся среди помятых стеблей пырея. Он сильно приложился лбом об острый камень, из ссадины тут же потекла кровь. Не обращая внимания на рану, Ранхард вскочил. Терпя боль, он снова побежал, едва касаясь ногами земли. Долетев до плетенного забора, Ранхард быстро вскарабкался на него, скоро перебирая руками и ногами. Жесткие прутья царапали кожу ребенка, но он не придал этому значения. Царапиной больше, царапиной меньше — лучше так, чем терпеть издевательства. Забравшись на забор, Ранхард увидел надвигающуюся погоню. Деревенские мальчишки, возглавляемые Толстым Руком, пересекали травяное поле, и находились в опасной близости. Наскоро вытерев со лба кровь, Ранхард спрыгнул с другой стороны плетня. Осталось совсем немного. Спасительная хата рядом, а уж мать найдет чем отвадить наглых истязателей.
     Он не успел совсем чуть-чуть. Стоявший на отшибе дом виднелся в просветах березняка. Мелькнули расписные ставни и соломенная крыша. Кто-то маленький и юркий бросился беглецу под ноги, неожиданно вынырнув из кустов разлапистого папоротника. Ранхард опять упал, вспахав лицом влажные побеги клевера. В ногу ему вцепился рыжий карапуз, злобный как шершень. Не зная, чем еще навредить, он укусил Ранхарда за икру. Мальчик взвыл от боли и обиды. Слабо соображая, что делает, он схватил рыжего за волосы и с силой ударил его кулаком в глаз. Разжав зубы, нахальный пацаненок громко заверещал. Покусанный, грязный, но не сломленный Ранхард, поднялся с земли. Тяжело дыша, он с ненавистью пнул рыжего под дых. Обидчик заскулил и свернулся калачиком.
     — В следующий раз буду бить сильнее, — посулил Ранхард.
     Он повернулся в сторону погони и тут же поймал лицом навозный ком. Коровье дерьмо набилось в рот, залепило глаза. От смрада и омерзения к горлу подступила тошнота. Пока мальчик безуспешно оттирал лицо засаленным рукавом, обидчики настигли его. Толстый Рук — жирный мальчишка, полностью оправдывавший свою кличку, — толкнул Ранхарда, бросив того обратно на земь. Он был самым старшим и крупным в ватаге деревенских забияк. Недавно ему стукнуло девять зим.
     — Нажрался дерьма, выползок? — язвительно спросил он.
     Кое-как Ранхард смог прочистить глаза. Мальчишки окружили его. Их детские лица перекосило от ненависти. Рыжий карапуз, закрывая подбитый глаз, подошел к поверженному врагу и смачно хрюкнув, набрал полный рот соплей. Прицелившись, он выплюнул зеленый комок слизи в глаза Ранхарда. Остальные мальчишки одобрительно захохотали. Рук хлопнул рыжего по спине.
     — Молодец! — похвалил толстяк. — Смотрите, какая жирная сопля! Никогда такой не видел. Давайте проверим у кого лучшая!
     С этими словами Рук плюнул Ранхарду на волосы. Остальные последовали его примеру. Харчки полетели со всех сторон. Мучители целились в лицо, и так уже вымазанное коровьим дерьмом. Ранхард закрывался как мог. Нескладный, белобрысый мальчишка залепил ему звонкий подзатыльник, его пучеглазый дружок пребольно пнул в бок.
     — Будешь знать, как показываться в деревне! — пыхтел Рук, натужившись. Он повернулся к Ранхарду оплывшим задом и громко выпустил газы ему в ухо. Мальчишки громко залопотали, оценив новинку. Рук упер кулаки в бока и гоголем прошелся среди них, наверняка представляя себя военачальником перед войском.
     — Эй, мужики! — воскликнул рыжий. — А давайте посмотрим его пипку! Маман сказала, что он «искаженный», вдруг у него хрен не такой, как у всех?
     — Точно, Бени! — поддержал Рук. — Всегда хотел глянуть на писюн «искаженного»! Айда снимать с него портки!
     Возбужденные предстоящим зрелищем мальчишки приступили к исполнению плана. Двое закрутили Ранхарду руки, остальные, похихикивая, придавили ноги брыкающегося мальчика.
     — Будем играть в инквизицию, — громко сказал Толстый Рук, примеряясь к штанам жертвы. — Отец говорил, твоя мать ведьма, вот мы и посмотрим, какие у ведьм бывают дети.
     — Моя мать не ведьма! — зарычал Ранхард. Голос его охрип и сорвался. Глаза опухли от слез. Он пытался вырваться из рук обидчиков, но их было больше, и они были сильнее. Рук уцепился толстыми пальцами за тесемки штанов. Дернув их, он разорвал потертую ткань. Стягивая с Ранхарда портки, он заполошно дышал, трясясь от предвкушения. Он уже мечтал, как будет хвастать перед девчонками. Еще бы! Он сам спустил с «искаженного» штаны и даже видел его уродливый писюн.
     — Отпустите его! — как выстрел, разнесся над поляной сильный женский голос.
     — Бежим, — пробормотал рыжий и бросился в кусты.
     — Немедленно отпустите его!
     Она вышла из леса, держа в руках громадный букет летних цветов. Высокая, статная женщина, одетая в простое зеленое платье с шнуровкой на полной груди. Черные кудри развевались на ветру, открывая загорелую шею.
     Толстый Рук осоловело уставился на женщину. Потом резко побледнел.
     — Ведьма! — завопив, Рук метнулся вслед за рыжим, тряся оплывшими боками. От усиленного бега, домотканые штаны сползли с жирного зада, обнажив верхнюю часть седалища. Остальные мальчишки бежали за ним по пятам, тревожа округу испуганным визгом.
     Женщина склонилась над Ранхардом и погладила его по голове.
     — Пойдем домой, сынок, — мягко сказала она. — Тебя нужно помыть.
     Ранхард, часто всхлипывая, уткнулся лицом в подол матери. Обида и злость жгли его изнутри как самый яростный лесной пожар. Ему хотелось растоптать, избить, искалечить злобных драчунов. Ненависть желчными волнами захлестывала мальчика, подталкивая сотворить нечто ужасное. Но он, лишь сжав ладошки, горько плакал от бессилия.
     — Пойдем, Рани, — повторила мать, обнимая сына.
     Ранхард отнял испачканное лицо от подола и посмотрел в глаза матери. И не увидел их. Будто некая тень закрыла лик женщины, лишив его каких-либо черт. Он в ужасе попятился. Мать потянулась к нему, бархатистый голос расстроено спросил:
     — Чего же ты ждешь? Пойдем домой.
     — Нет! — крикнул Ранхард. — Я не пойду с тобой! Ты не моя мама!
     — Перестань говорить глупости.
     — Нет!
     Ранхард кинулся прочь от безликой женщины. Он не мог понять, какая беда могла приключиться с матушкой. Эта ужасная обманщица носила ее платье и говорила ее голосом, даже пахла точно так же! Но мальчик чувствовал — под тенью скрывается кто-то чужой и опасный. Ранхард убегал. Опять. Лишь один раз он обернулся. Безликая женщина, воздев руки, стояла на коленях, а за ее спиной громадная Тень пожирала мир…
     …Вздрогнув всем телом, Трижды Повешенный проснулся, со свистом выдохнув облако пара. Он открыл глаза. Светало. Новое, подернутое синькой утро на излете месяца Бурегона. Бледная сталь неба над головой. Тусклый, безжизненный свет крадется промеж голых веток.
     Откинув попону, Ранхард поднялся. Стряхнув налипшие янтарные листья, он несколько раз подпрыгнул на месте, разгоняя кровь. Конечности затекли и озябли. Разогреваясь, Трижды Повешенный хрустнул закостенелой шеей. Расправив плечи, он подставил лицо холодному ветерку. Отсчитав про себя до пяти, медленно втянул воздух, напоенный запахами прелой листвы, смолы и влажной земли. Затем повторил упражнение. Воспоминания о страшном сне отступали. Учащенное сердцебиение пришло в норму.
     Уже много лет ему не снилась мать. Последний раз в Мехтии, если не ошибиться. Сны у Ранхарда всегда были яркие, переполненные подробностями, казались почти реальными. Нередко они переплетались с воспоминаниями, неожиданно всплывавшими из недр усталого разума. Как наяву он видел своих детских обидчиков, мог вспомнить вонь изо рта Толстяка Рука или вкус крови на губах. Лишь одна деталь оставалась сокрытой. Лицо матери. Как он ни копался в своей памяти, какие бы сны не видел, образ женщины, породившей его на свет, всегда оставался в тени. Странно. Ему было лет пять-шесть, когда их разлучили, и он должен был запомнить ее лицо. Но он видел только тень.
     Трижды Повешенный нахмурился и провел рукой по лицу. Возвращение тревожных снов не сулило ничего путного. Вытащив из сумки баклагу с водой, он умылся. Студеная водица вмиг взбодрила его, придав сил.
     Ранхард присел под деревом. Вчера он решил заночевать под толстенной сосной, примостившись меж извилистых корней. Весь вечер он потратил на костер, прогревая землю в своем лежбище. Ночи были донельзя холодными, так что спать на голой земле стало рискованным удовольствием. Улегшись в кострище, он мечтал хоть немного выспаться. Но проклятые сновидения не дали ему покоя.
     Выслушав урчание в желудке, Ранхард снова залез в сумку и извлек оттуда обрезок солонины. Вцепившись крепкими зубами в жесткое мясо, он приступил к скудному завтраку.
     В лесу живо перекликались птицы. Наглый желтоклювый скворец приземлился в паре шагов от наемника. Глазки-бусинки с интересом уставились на Ранхарда. Пережевывая мясо, Трижды Повешенный скосил взгляд на неожиданного посетителя.
     — Ну, привет что ли, — прогудел он.
     Скворец подбежал поближе. Тряхнув крылышками, что-то чирикнул в ответ. Люди редко забредали в такую глушь, поэтому птица не боялась Ранхарда. Не с чем было сравнивать. Наемник улыбнулся. Если бы его увидели заказчики, то никогда б не поверили столь редкому зрелищу. Молчаливый и нелюдимый ландскнехт редко выказывал эмоции.
     Дожевав солонину, Ранхард неспешно собрал пожитки. Отбежав на почтительное расстояние, скворец, по-прежнему следил за человеком любопытными глазенками.
     Пристроив за спину меч, наемник закинул на плечо рюкзак с пожитками. Три дня минуло, как издох Гром. Верный конь так и не оправился от раны, нанесенной изгоями. Ранхард сам перерезал ему горло, когда животное скрутил паралич. Он помнил умоляющий, испуганный взгляд коня. Бедняга не понимал, что с ним происходит, и силился подняться. Трижды Повешенный гладил его по тусклой шкуре, пока гнедой не затих. Вытащив засопожный кинжал, он одним быстрым движением вскрыл глотку верному другу. Конь почти не дергался. Яд изгоев убил его нервную систему. Хоронить боевого товарища у Ранхарда не было времени. Гнались ли за ним инквизиторы или нет, лучше было перебдеть, чем потом корить себя за беспечность в сыром застенке.
     Снова путь. Наемник шагал вперед, углубляясь в дикую чащу давно позабытых лесов. Согласно карте, ему предстояло идти на север до самого вечера. Потом он сделает резкий поворот на юго-запад, в сторону старого тракта. Если «петельщики» все-таки пустились в погоню, такой финт вряд ли придет им в головы.
     Отдохнувший организм работал как часы. Ранхард шел ходко, пружиня шаг. Годы хождения по лесам, привили Ранхарду способность входить в особое состояние. Как мифический голем он пер по избранному маршруту, обходя овраги, форсируя неглубокие речки, продираясь сквозь валежник и бурелом. Он будто сливался с окружающей чащей, подмечая любое ее движение, жил ей. Подобно волку он чувствовал, как его обходят сторожкие лесные обитатели. По запаху мог определить приближение медведя или росомахи. Трижды Повешенный сам становился зверем — жестоким, опасным, коварным.
     Вот и сейчас он старался загнать себя в полуразумное состояние. Ступая по гниющей листве, присыпанной рыжими иголками и усеянной палыми шишками, он пытался вытеснить из головы все сторонние мысли. На сей раз получалось плохо. Жуткий сон никак не желал выветриваться из головы наемника.
     Трижды Повешенный вышел к небольшому ручью, который нашел себе ложе в вывороченных корнях поваленного дуба. Источник беззаботно журчал, игриво разбрызгивая хрустальные капли. Лодочкой изогнув ладонь, Ранхард зачерпнул холодной влаги и с наслаждением напился. Достав из рюкзака баклагу, наемник взболтнул ее, проверяя запас воды. Четверть от силы. Последний ручей ему попался дня три назад, и пренебрегать даром природы было глупо. Наполняя баклагу, он услышал тихий стрекот. Ранхард прислушался, осторожно посматривая по сторонам. Никого. Только беспокойный ветер что-то напевал в верхушках деревьев, да оголившиеся сучья замшелых вязов как чьи-то исполинские кости перестукивались друг с другом. На пушистую длань молодой ели вспорхнул знакомый скворец и уставился на Ранхарда. Валак его подери, такой навязчивый интерес становится подозрительным. Или это другая птица? Скворец почистил перышки и тоненько выдал мелодичную трель.
     Наемник, с сомнением покачивая головой, пошел дальше, невольно озираясь, в ожидании преследователя. Скворец его не разочаровал. Темное, с фиолетовым блеском тельце, то тут, то там мелькало среди деревьев, перелетая с ветки на ветку. Наемник напрягся. Хрен его знает, что затеяла настырная птица? Вполне возможно, она просто не в меру любопытная. А, может, это чей-то колдовской фамильяр следит за Трижды Повешенным? Или морок Тени, чем черт не шутит!
     Ранхард, не сбавляя шаг, осторожно вытащил из кобуры пистолет. Аккуратно взвел курок кремниевого замка. Придется немного пошуметь. Инквизиторы безнадежно отстали, если вообще следовали за ним, зверье даст деру, так что можно устроить маленькое шумство. Жаль, если птичка, просто чрезмерно любознательна, но если нет…
     Повернувшись всем торсом, Ранхард прицелился в скворца. Грянул выстрел. Эхо, громом отрикошетив от ближайших стволов, разлетелось по окрестностям. Промазал! Хамское создание вольготно перемахнуло на другую ветвь, беспечно чирикнув. Ах ты гаденыш! Ранхард считал себя одним из лучших стрелков среди «Рваных знамен», уступая в этом деле только Весельчаку. Теперь же над ним издевался мелкий пернатый засранец. Что-то протренькав, скворец упорхнул в чащу. Наемнику показалось, с некоторой обидой. Ранхард перезарядил пистолет и вернул его в кобуру. Нервы, конечно, ни к черту. Надо ускориться, ведь он и так потратил лишние минуты на «общение» со странной птицей.
     Бесстрастно текло равнодушное ко всему время. Мелькала перед глазами унылая осенняя чащоба. К полудню Ранхард вышел к пологому холму, торчавшему посреди густого леса словно плешь. Привал. Несмотря на некоторую задержку, Ранхард выдал за сегодня почти половину намеченного пути.
     Взобравшись на холм, поросший сухим болиголовом, Трижды Повешенный вольготно расположился на его вершине. Удобное место. Главное, все хорошо просматривается, а среди кустов можжевельника его самого почти не видно, чего и желалось. Закусив солониной и сухарями, наемник подумал, что не плохо было бы состряпать себе лук. Пересоленное мясо сидело у него в печенках. От грибов и кореньев хотелось блевать. Свежая дичина отлично разнообразила бы его меню. Тетиву он предусмотрительно носил с собой, осталось только выбрать подходящую ветку для лука.
     С севера послышался треск кустов и шелест потревоженных листьев. Тонкое чутье Ранхарда уловило спертый шерстяной запах. К холму двигался кто-то крупный. Сдавленно выругавшись наемник приник к земле.
     Мотая тупорылой, лобастой башкой, у подножья холма появился огромный медведь. В бурой, свалявшейся шерсти застрял мелкий лесной сор. Под лоснящейся шкурой угадывались могучие бугры мышц. По всем прикидкам, если зверь встанет на задние лапы, он будет без малого десяти футов ростом. Долбанная тварюга, подумал наемник, и откуда его принесло?!
     Медведь тяжело дышал, обильно роняя тягучую слюну. Его массивные, встопорщенные бока покрывала свежая кровь. Потряхивая головой, он быстро обогнул холм, явно спеша удалиться. У Ранхарда не осталось сомнений, что медведя кто-то преследовал. И раз такой гигант предпочел бегство бою, то и Ранхарду не зазорно будет припустить.
     Ветер донес до наемника сладковатый запах гниения. Пахнуло так, будто к холму приближался оживший мертвец со всеми сопутствующими его появлению ароматами. С сухим треском сломалось дерево. Ранхард увидел, как среди ближайших верхушек образовалась прореха; стоявшие там тоненькие осины будто языком слизнуло.
     Виски наемника сжало невидимой рукой. Он почувствовал неприятное давление за глазами. Знакомые ощущения. То, что с шумом двигалось к холму, было тварью Тени, и судя по устроенному ей беспорядку, весьма крупной.
     Ранхард выскочил из кустов и помчался вслед за медведем. У него не было желания дожидаться неведомой твари. Зловоние усиливалось с каждой секундой. Запах разложения забивал легкие, мешая выровнять дыхание. Трижды Повешенный несся среди плотно растущих деревьев, скупо втягивая смрадный воздух. Пробежав по следу медведя, он бросился влево, меняя направление. Шум за спиной только усиливался. В голове засела тревожная мысль: неужели тварь решила бросить косолапого и последовать за ним!?
     Прорываясь через густой ельник, Трижды Повешенный лихорадочно соображал, что делать дальше. Забиться бы в какую нору или ущелье. Тварь наверняка не пролезет в узкое пространство. Как назло, рядом не было ни одного оврага или разлома. Решив проверить, насколько близко чудовище, Ранхард обернулся.
     За ним гналось нечто. Почти пятнадцати футов в высоту, больше всего оно напоминало склеившийся жирный ком из гнилой плоти, в котором угадывались очертания человеческих тел. Подобно слизню, комок сжимался и разжимался, таким образом передвигаясь. Десятки гниющих, покрытых язвами конечностей, выпростанных мертвяками, помогали ему в этом. Оно упорно скользило вперед, расплескивая вокруг себя алую субстанцию и расслаиваясь среди стволов, чтобы тут же собраться вновь. Ранхард с дрожью заметил, как в немом крике разеваются беззубые пасти мертвецов, служащих для этой твари плотью. Трижды Повешенный никогда не встречался с подобной мерзостью. Даже за годы походов в Тень.
     Студенистая тварь всколыхнулась обрюзгшим туловом. В центре горы из людских тел образовалась дыра, похожая на пасть. Лес сотрясся от истошного крика монстра. Ранхарду показалось, что это вопит сотня человек, которых одновременно подвергли страшной пытке. Не сбавляя хода, наемник обернулся и выстрелил в чудовище. Серебряная пуля врезалась в ком, выбивая кровавую струю. Рана быстро почернела и задымилась. Чудовище издало нечто среднее между рыком и стоном боли. Распаленное выстрелом, оно бросилось в след за Ранхардом с удвоенной силой.
     Трижды Повешенный заметил просвет среди деревьев. Тварь гнала его на открытое пространство, где почти наверняка ей будет легче передвигаться. Как и ему, собственно. Что ж, поиграем по ее правилам. Ранхард наддал, лавируя среди редеющих берез и сосен, перепрыгивая через валежник. Легкие от частых вдохов горели огнем. Почва, устланная ковром из лежалых листьев, заметно размякла. Древесный строй поредел, уступив место вялому подлеску. Продравшись через заросли орешника, порядочно оборванный Ранхард выскочил на опушку. И замер, жадно ловя ртом воздух.
     Впереди, насколько хватало глаз, простиралась серо-зеленая топь. Покрытая кочками жижа, окольцованная по берегу сухой рогозовой кромкой, вяло побулькивала, играясь с желтоватой ряской. Чуть поодаль из мутной воды выглядывали островки, заросшие мхом, чахлыми кустами багульника и пухоноса. Над болотом зависла могильная тишина, вся живность в ужасе попряталась, учуяв тварь Тени.
     Не раздумывая, Ранхард погрузился в болото, свернув на ходу слой серого мха. Выбора у него не было. Бежать в обход глупо, да и времени нет. Заодно, интересно будет узнать, как чудовище совладает с топью. Ранхард не раз слышал о том, что твари Тени опасаются воды. Продвигаясь к цели, наемник почти по пояс провалился в смердящую тухлятиной мочажину. Придерживая рюкзак, он размашисто шагал вперед, к торчащему в пятидесяти шагах островку. Оставалось только надеяться, что он не угодит в трясину, откуда его сможет вытянуть оголодавшая тварь.
     Студенистое дно будто живое существо дергалось под ногами. Штаны, сделанные из кожи тура, пока держались, не пропуская воду, но сапоги сразу наполнились дурно пахнущей жидкостью. Заляпанный грязным месивом, Ранхард как бык пер к своему островку, вспарывая черную растревоженную поверхность. За спиной заголосило чудовище. Трижды Повешенный оглянулся. Монстр остановился у края болота, перемяв заросли осоки. Безобразное существо, шевеля беспорядочно торчащими конечностями, пробовало возникшее перед ним препятствие. Оно запихнуло в воду нечто, напоминавшее хобот.
     «Ага, сука, не нравится! Не любишь водицу, скотина!» — обрадовался наемник. Ранхард, морщась от воплей твари, сосредоточенно пересекал болото. До примеченного участка оставалось шагов десять. Наемник почувствовал, как что-то дергает его за рюкзак. Он посмотрел назад и злобно выругался. Хобот монстра добрался до него и теперь вцепился в ношу склизким щупом. Вот, значит, мы какие хитрые! Извернувшись, Трижды Повешенный выдернул из ножен меч и обрушил клинок на злокозненный отросток. Лезвие перерубило мягкую плоть. Щедро прыснула гнилая кровь, стойкий гнойный запах окутал наемника. Непотребный обрубок, извиваясь, скрылся в темной глубине. Оглядевшись, Ранхард увидел, как огрызок щупальца упорно продолжает цепляться за лямку рюкзака. Проклиная хитрую тварь, Трижды Повешенный брезгливо отодрал змеящуюся мерзость. Обрубок вертелся в ладони, его толстая осклизлая шкура пузырилась белыми волдырями. Наемник, широко размахнувшись, отбросил скользкую пакость.
     Добравшись, наконец, до островка, Ранхард обернулся. Демон, вздрогнув бесформенными телесами, застыл на месте. Из холма плоти выделилось человеческое туловище, покрытое кровавой слизью. Оно выставило многопалую руку и указало на Ранхарда. Как по команде, тварь разродилась новыми отростками, и они тут же погрузились в воду. Их было не меньше дюжины, отчего наемник схватился за голову. Сражение со всеми щупальцами сразу попахивало самоубийством. Встав на одно колено, Ранхард сбросил поклажу на твердую почву и стал остервенело рыться в вещах. Нащупав круглый предмет, он вытащил его со дна намокшего рюкзака. В ладони Ранхарда лежал круглый деревянный шар, покрытый резными витиеватыми символами. Трижды Повешенный надеялся, что этот талисман ему не скоро понадобится, но…
     Ранхард швырнул сферу туда, где угадывались петляющие отростки чудовища. Вдохнув влажного, пропитанного зловонием воздуха, наемник замер в ожидании, сжимая рукоять меча. Талисман бултыхался в воде словно поплавок. Отростки уверено подплывали к островку наемника, не заметив шара. Деревянная цацка медленно вращалась против часовой стрелки. Секунды ничего не происходило, пока сфера не налилась колдовским голубым цветом.
     Отростки словно лопнули изнутри, пронизанные магической энергией. Взрыв сотряс болото, расплескивая во все стороны грязь, останки гниющих растений, крупные куски плоти. След из мелких кровавых капель исчеркал воздух алыми полосками. Трижды Повешенный оценил иронию: столкновение магии Тени с порожденным ей чудовищем, закончилось не в пользу последнего. Монстр бился на берегу, вытащив опаленные щупальца. Стеная и хрипя, он втянул их в свое багровое нутро.
     — Съел, мразь?! — прорычал Ранхард, потрясая мечом.
     И удивленно уставился на воющее чудовище. Презрев свой необъяснимый страх перед водой, оно погрузилось в болото, жалобно издавая протяжные вопли. Перебирая руками и ногами, мешок из плоти медленно двинулся к наемнику, форсируя то небольшое расстояние, которое их разделяло. Радость от временной победы как рукой смахнуло. Отступление через топь было гиблой затеей, да и в скорости он уступал, на первый взгляд, неповоротливому монстру. У Ранхарда осталась одна цель. Он должен выжить. Трижды Повешенный не имеет права сгинуть среди болот, сожранный непонятной тварью. Он выстоял в битве при Арнедо и первым ворвался в брешь Бычьей крепости. Он лично принимал участие в страшной Лемарсийской резне и спалил Храм Мертвых в Гальптране. Неужели ландскнехт, чье прозвище гремело от одного края мира до другого, теперь позволит себе погибнуть в этих богом забытых топях?!
     — Иди сюда! — зарычал Ранхард, вздымая меч. — Иди сюда, бляжий выползок!
     Монстр откликнулся скулящим криком. Рты покойников раскрылись в голодном предвкушении. Еще немного, и дерзкое двуногое станет их добычей. Гниющие вежды мертвецов радостно загорелись, смаргивая слизь. Жирная тварь ловко загребала руками трупов, скользя по темной воде словно гигантская водомерка.
     Из леса, громко свиристя, вылетел давешний скворец. Покрутившись вокруг чудища, он тонко защебетал на своем птичьем языке. Ему ответил громкий звериный рев, и на берег выскочил еще один старый знакомец. Улепетывавший от нежити медведь, теперь был полон гнева и уставился на тварь бешенными, замутнёнными зрачками. Шкура косолапого стояла торчком от нахлынувшей на него ярости. С разбега он сиганул в болото, преследуя обидчика. От изумления Ранхард опустил меч. Лесной хозяин, обуреваемый ненавистью, в три прыжка настиг тварь Тени. Издав устрашающий рык, он поднялся на задние лапы и принялся колошматить мертвую плоть изо всех сил. Черные когти вырывали целые куски гнилого мяса из склеенных неведомой силой мертвецов. Чудовище опять завопило человеческим голосом. Руки мёртвых вцепились в мокрую шерсть и потянули зверя на себя. Медведь впился слюнявой пастью в многопалую конечность, вырывая ее вместе с трухлявым суставом. Войдя в раж, зверь почти взобрался на тварь, подминая ее под себя, круша черепа, разрывая полуразложившиеся тела. В воздухе повисла кровавая взвесь. Монстр, и так чудовищно вонявший, теперь еще больше смердел застоялым гноем.
     Ранхард убрал меч в ножны. Похоже, судьба выдала ему очередной аванс, и пока враги заняты друг другом, можно по-тихому слинять. Скворец, в принадлежности коего к фамильярам у наемника не осталось сомнений, закружил возле Ранхарда. Издав странный писк, птичка отлетела на несколько футов и зависла над болотом. Прежде наемнику приходилось сталкиваться с магическими помощниками. За Гранью, каждый уважающий себя траппер старался завести такого. И теперь, фамильяр определенно делал Ранхарду какие-то знаки.
     — Ты хочешь, чтобы я шел за тобой? — просипел наемник.
     Скворец возбужденно засвистел, видимо толкая убеждающую речь. Выбора не было. Только идиот стал бы дожидаться конца сражения двух титанов, сидя на уютной кочке. Значит, придется поверить птице и ее загадочному хозяину. Конечно, всегда можно сделать крюк, вернуться на сухую землю и пойти своим путем. Но кто знает, не ждет ли его в чаще вторая такая тварь? Желания проверять не было. Оставалась птица.
     Заправив полы плаща за пояс, Ранхард погрузился в жижу и, загребая ногами, побрел к скворцу. За спиной продолжался неравный бой. Отойдя от бурной и внезапной атаки медведя, тварь Тени перешла в наступление. Из ее тела вылезали дополнительные отростки, готовые опутать неистового зверя. Медведь, залитый своей и вражеской кровью, ревел, разрывая трупное мясо противника. Но силы начали покидать лесного хозяина. Чудовище выбралось из-под него, спеленало осклизлыми щупальцами. Одно из них пробило глазницу косолапого, другое, выпустив толстые багровые шипы, вспороло брюхо. Внутренности сизой окровавленной змеей вывалились из живота медведя. Осознавая свою гибель, бурый с удвоенной силой принялся истязать демона. Клочья кровавого конфетти разлетались как на праздничном салюте. Рев соперников пушечным залпом разносился над местом смертельной схватки.
     Ранхард, не ставший ждать окончания поединка, шел вслед за скворцом. Странная птица уводила его все дальше в глубь болота, отлетая в нужном ей направлении и возвращаясь к наемнику, как только он терял ее из виду. По мерклой, подернутой дымкой блямбе солнца, Трижды Повешенный определил, что скворец ведет его на запад. Впрочем, это не слишком отличалось от маршрута Ранхарда. Только вот перспектива брести по мерзлой топи его слабо ободряла. Наскоро срубив себе посох из косой карликовой березы, он стал чувствовать себя немного уверенней. По крайней мере, он мог не бояться угодить в трясину, откуда маленькая птичка его вряд ли вытащит. С ног до головы облепленный грязью, тяжело дышащий наемник ускорился, стараясь держать заданный скворцом темп.
     Унылая серая топь обступала Ранхарда со всех сторон. Изредка попадались обширные кочкарники, заросшие мхом и осокой. Выглядывали скрученные коряги, закаменевшие от долго пребывания в болотном маринаде. Обломанные стволы деревьев торчали то тут, то там, как мачты затонувших кораблей. Немного передохнув, уставший и злой Ранхард вновь устремился вслед за неутомимой птицей. Наемник полностью сконцентрировался на переходе; сцепив зубы, он тщательно проверял дно посохом и только потом делал шаг. Иногда поверхность болота вспучивалась, надуваясь маслянистым прыщом, будто хотела разродиться чем-то страшным. Ранхард знал, что таким образом из недр топи выходят зловонные газы. Игнорировал он и подозрительные стоны, бульканья и прочие странные звуки. По большей части, в них были виноваты мелкие жители топи и скопившийся под тиной воздух. Появление чего-то, по-настоящему опасного, Ранхард обязательно бы почувствовал. Например, болотных водяных. У этих уродливых тварей, напоминавших нечто среднее между человеком, рептилией и моллюском, было достаточно мозгов, чтобы устроить засаду. Слава богам, сейчас, в конце месяца Бурегона, водяные должны были дрыхнуть в своих берлогах, дожидаясь весны.
     Над болотом собирался туман. Ранхард чертыхнулся. Промокший и замерзший, он станет еще и слепым. Белые, тонкие струи мглы на глазах росли и расширялись, с каждой минутой сокращая видимость. Вскоре он уже брел через молочную завесу, с трудом представляя себе направление. Трижды Повешенный потерял счет времени. Озябший, уставший от длительного перехода, он тупо шел вперед как механическая заводная игрушка. Ранхард, сам того не ведая, улыбнулся. В Мехтии он однажды видел такую, и даже купил одну…
     Улыбка тут же свернулась в мокрой бороде. Зачем мучить себя? Лучше забыть Мехтию и все с ней связанное. Похоронить болезненные воспоминания в недрах памяти вместе с прошлой жизнью. Бессмысленной, пропахшей гарью пожаров и залитой кровью врагов. Нет смысла копаться в былом, перебирая как скряга монеты, упущенные возможности и глупые поступки. Пусть они спят в глубине его очерствевшей души, молчаливые и позабытые.
     Позади раздался тихий всплеск. Плотная, как кисель, мгла глушила звуки, мешая определить расстояние. Плеск повторился, как показалось наемнику, чуть ближе. Ранхард развернулся, всматриваясь в белое марево. И так слепой на один глаз, Трижды Повешенный стал вдвойне калекой. В трех-четырех шагах еще можно было что-то разглядеть, но дальше все закрывала белая муть. Плеск приближался. Нечто из тумана, определенно двигалось к наемнику. Ранхард вытащил клинок. Порох в кошеле наверняка отсырел, теперь придется полагаться только на меч.
     Скворец, громко насвистывая, подлетел к Ранхарду. Трижды Повешенный не шевелился. У него не было ни малейшего желания поворачиваться к неизвестному спиной. Он выставил меч перед собой, приготовившись к выпаду. Виски и глаза сжались под давлением, безошибочно указывая на теневое происхождение пришельца. Опять невезуха! Ранхард быстро воткнул посох в илистое дно. Столь же поспешно извлек засопожный кинжал, с серебряным напылением.
     Над болотом пронесся истошный крик. В нем слышались боль и жуткое, запредельное отчаяние. Мышцы воина напружились, изготавливаясь к бою, чувства обострились. Существо, идущее в тумане, плотоядно зарычало. Хлюпанье участилось — тварь перешла на бег. От напряжения с виска Ранхарда скатилась крупная капля пота. Несмотря на холод, спина покрылась испариной. «Ну, иди уже сюда, скотина» — подумал он, до боли сжав рукоять меча. Кинжал, подрагивающий в левой руке, он отвел чуть за спину, подготавливая coupe de grace19.
     Существо неожиданно вышло из мглы, едва не налетев на клинок Ранхарда. Прогнивший, раздутый мертвец, покрытый коркой из грязи и крови. На синей харе темнел неровный, разорванный рот. Вместо носа зияли две дыры, источающие слизь. В подернутых смертной дымкой глазах горело торжество. Остановившись в шаге от выставленного лезвия, оживший труп покачивался на заплетающихся ногах. Мертвец вытянул вперед костлявую руку с семью длинными пальцами.
     Трижды Повешенный узнал нежить. Каких-то пару часов назад труп был одной из частей демона, оставшегося на берегу. Именно он, как показалось наемнику, контролировал гору перекрученных тел.
     — Верни, — прохрипел упырь, роняя из пасти черную тину.
     Наемник не стал отвечать. Вступать с говорящим трупом в переговоры — развлечение малоприятное. За свою карьеру траппером он повидал много оживших покойников, и ничего дельного они тогда не сказали.
     — Верни кристалл, — закончил фразу мертвяк. Он затрясся всем телом, будто от возбуждения.
     В голове Ранхарда сложилась вполне ясная картинка. Демон гнавшийся за медведем, был послан по его душу, зверь лишь попался чудовищу на пути. Этим легко объяснялась попытка твари сорвать с него сумку, когда он полез в болото. Целью монстра был кристалл, а не сам Ранхард. После схватки с косолапым, остался на ходу только один покойник, последовавший за наемником в глубь топи. Видимо, артефакт Вернера был нужен не только Ордену. Возможно, он приглянулся некоему заклинателю тени, и судя по призванному демону, достаточно могущественному. Быть может, кристалл изначально принадлежал некроманту, а подельники контрабандиста его просто стянули. Или даже хуже, артефакт был похищен там, за Гранью, а с ее обитателями такие заковыристые шутки работали плохо.
     Мертвец стоял, покачиваясь из стороны в сторону, в ожидании ответа. Если верно последнее предположение, то артефакт лучше отдать. Связываться с исконными жителями Тени было гиблым делом. Он видел их странный мир и все многообразие жутких обитателей, не имевших к роду людскому никакого отношения. Их питала темная сила, подлинная черная магия, способная на самое страшное зло. Отнюдь не всех, конечно. Были за Гранью и мирные создания, но вряд ли облюбовавший кристалл маг относился к таким.
     Ранхард плутовато улыбнулся. В его душе боролись осторожность и жадность.
     — Верни, — в очередной раз пробубнил мертвый.
     — Нет.
     Трижды Повешенный быстро, как змея в броске, нанес удар. Голова покойника, отделившись от тела, с плеском упала в воду. Мертвец растерянно шарил руками, пытаясь достать наемника, но тот уже зашел ему в бок и вонзил кинжал в грудину кадавра. Запахло паленым. Рана, нанесенная кинжалом, дымилась и обуглилась по краям. Извернувшись, наемник повторно рубанул мечом, отсекая ногу мертвеца. Оживший труп неуклюже обрушился в болото. Барахтаясь, взбивая руками черные буруны, он силился подняться. Ранхард пригвоздил его острием клинка к податливому дну. Не тратя времени, он быстро залез в карман рюкзака, доставая горсть заговоренного порошка.
     Растерев бурую пыль в ладони, Ранхард вытащил меч из тела покойника. Мертвец тут же попытался сесть, подняв вместе с собой пласты тины и обрывки водорослей. Трижды Повешенный опустил ладонь с драгоценным песком на обрубок шеи. Тварь изогнулась, выпятив впалую, пробитую кинжалом грудь. Послышался треск ломаемого позвоночника. От мокрой кожи мертвяка пошел едкий серный дух. Ранхард убрал руку и резко вытащил кинжал. Чудовище оплывало на глазах. Как масло на огне, таяла кожа, обнажая желтый костяк. С шипением горячая плоть соприкасалась с водой, поднимая волны удушливого, зловонного пара. Ранхард отвернулся от оплывшего словно свечка мертвеца. Через минуту от него не осталось даже костей.
     Трижды повешенный огляделся. Из тумана, словно по приказу, вылетел скворец, указывая дорогу. Птичка дала круг над головой Ранхарда и полетела на запад. По крайней мере, до появления чертового тумана она летела туда. Взявшись за посох, наемник последовал за фамильяром.
***
     Лишь с сумерками, Трижды Повешенный достиг твердой земли. Туман потихоньку рассеялся, вернув миру образы и краски. Ранхард страшно вымотался. Ноги гудели от перенапряжения, шею ломило. Усталый глаз резало от постоянного всматривания в туманную пелену. Он вымок до последней нитки, угодив в яму, коварно прикрытую хлипкой дерниной. Если раньше кожа штанов кое-как уберегала его яйца от сырости, то теперь, погрузившись в стылую воду с головой, сухого места на нем вообще не осталось. Замерзшие и съежившиеся чресла в таком случае становились наименьшей проблемой. Плащ наемника, побывавший в сотне переделок, мокрым, затяжелевшим куском тряпья свисал с плеч. Будь Трижды Повешенный обычным человеком, он наверняка бы подхватил воспаление легких. Благо некоторые особенности его организма помогали ему выжить в фатальных для здоровья ситуациях.
     С кряхтением Ранхард уселся на сухую траву и прислонился к тонконогой березке. Деревце было молодое, но уже порченное, опоганенное грибовидными наростами паразита. Наемнику было плевать. Его серый глаз уставился в темнеющее небо. Гагатовые тучи беспокойно бежали по своим делам. Не хватало только дождя, подумал Ранхард. И сам беззвучно рассмеялся этой дурацкой мысли. Ему-то пенять нечего, и так мокрый, точно свежепойманный карп.
     Он окинул взглядом пересеченную топь. Знатно прогулялся. Стоячая вода проводила неугомонного гостя усталым стоном. В отличие от мёртвого болота, в ближайшем подлеске кипела жизнь. Переговаривались птицы, на разные языки обсуждая появившегося на опушке скитальца. На грани слуха наемник уловил далекий волчий вой. Стая, должно быть, находилась в нескольких милях отсюда, но желания с ними повстречаться у Ранхарда отчего-то не возникло. Надо было подниматься и искать безопасное место для ночлега.
     Скворец, нетерпеливо перескакивая с ветки на ветку, гоношился над Ранхардом. Будто понимая, что спутнику надо отдохнуть, он не спешил лететь вперед. Трижды Повешенный с натугой поднялся. В коленях раздался отчетливый хруст. Стареют косточки. Укатали конька горки да буераки. Ранхард не знал своего точного дня рождения, но какой год ему шел все-таки высчитал. Если отходить от выдуманного им самим числа, то летом наемнику стукнуло сорок один. Вряд ли он сильно заблуждался. Когда Ранхард вступил в войско тана Ингвара, ему было лет шестнадцать. С тех пор минуло четверть века. Полжизни осталось за плечами. Паскудной жизни, как ни крути.
     Увидев, что ведомый ею человек наконец соизволил оторвать зад, птица пропела веселую трель.
     — Больно ты радостный, — раздраженно заметил Ранхард, взваливая на плечо рюкзак.
     Пробирающий до костей ветер подул с севера, выхолаживая намокшую одежду. Стеганная куртка распухла от влаги, сделав наемника удручающе неповоротливым.
     — Эй! — позвал Ранхард скворца.
     Птица склонила головку, глядя на наемника, как на умалишенного. И в самом деле, где еще можно поискать такого кретина, что как дуб стоит на заболоченном берегу и пытается наладить контакт с представителем пернатого семейства.
     — Давай так. Я понял, что ты чей-то фамильяр. Если ты меня услышал, стукни два раза клювом по суку, на котором сидишь.
     Это была самая долгая речь Ранхарда со времен разговора с покойным Вернером. С непривычки, он даже пустил петуха. Птица не шевельнулась, сверля наемника черными бусинками. Трижды Повешенный почувствовал, как у него загорелись уши. Так, на этом бережке по крайней мере два дебила. Если птица была фамильяром, то не самым сообразительным из их породы.
     — Стукни два раза, тупое создание! — рявкнул Ранхард.
     Птица немедленно клюнула дерево нужное количество раз. Трижды Повешенный выдохнул. Все-таки фамильяр, а не морок. Хоть и упрямый, зараза.
     — Слушай меня сюда. Ты должен найти мне ночлег. Знаешь поблизости безопасное место?
     Опять два стука. Наемник просиял. Общение с птицей принесло свои плоды.
     — Тогда веди, — скомандовал он. Скворец сорвался с места, влетая в подлесок. Ранхард, опираясь на посох, последовал за ним.
     Лес был откровенно хилым. Несчастные, искореженные неведомой болезнью деревья стояли разрозненно, будто поссорившиеся товарищи. Большая часть из них погибла и почернела. Только худые сосны-нищенки с облезлой корой и ржавыми иголками сохранили остатки жизни. В лесу наемник обнаружил еще один повод для беспокойства. Среди трухлявых стволов змеилась порядком заросшая колея от тележных колес. Ранхард тихо ругнулся. Согласно старым картам и его личному опыту, в этих дремучих местах не было и быть не могло людских поселений. И все же, старая дорога наглым образом указывала на присутствие человека.
     Колея отчетливо виднелась в вечерних сумерках. С обеих сторон она густо обросла кустами жимолости и бересклета, местами скрылась под слоем мха и дерна. Трижды Повешенный задумчиво почесал высыхающую бороду. Интересно, каковы местные жители? Изгои? Бандитская шайка, ушедшая на зимовку в леса? Или поселение религиозных фанатиков, отринувших бренный мир? Все три варианта не вызывали энтузиазма. Люди, избравшие обиталищем такую глушь, с одиноким странником церемониться не будут. Прошибут черепушку, а имущество несчастного разделят всем народом. А ежели совсем дикие, то и сожрать могут. Каннибалы в голодное время не редкость.
     Ранхард глянул на фамильяра. Тропа его ни капельки не смущала. Наоборот, птица явно хотела следовать таинственной стезе.
     — Ты уверен, что нам по пути с этой тропинкой? — с сомнением спросил Ранхард.
     Скворец приземлился к нему на плечо и дважды легонько клюкнул. Наемник выругался. В голове возникла шальная мысль, придушить фамильяра и, забыв про его хозяина, пойти своим путем. Неблагодарно получится, ведь пичуга вытащила его из переделки с монстром, а ее господин пока не проявлял враждебности.
     Ранхард быстро зашагал по колее на запад. Она, как по заказу, совпадала с его маршрутом, так что не стоило слишком привередничать. Главное побыстрее найти безопасное место для ночевки. Наемник держался на последних волевых усилиях, а ведь еще надо разбить лагерь, высушить одежду и почистить оружие. Особенно это касается пистолета. Не говоря уже о просушке пороха и табака.
     Лес с каждой минутой погружался во мрак. Умолкли птицы, отошедшие ко сну. В недрах чащи зажглись подозрительные желтые огоньки, став глазами неведомых чудовищ, а сучья мертвых древ обратились кривыми лапами. Ранхард вперил свое единственное око в темноту, высматривая угрозу. Угроза не появилась, если не считать старого лося, вставшего посреди омертвевшего березняка как статуя на площади. Царственный рогач пренебрег человеком, и Ранхарда это вполне устроило. Сохатый во время гона животное непредсказуемое, может и напасть. Трижды Повешенный неоднократно благодарил высшие силы, что чащи близ Пограничья не отличались разнообразием зверья. Медведи, волки, рысь и даже пещерный кот по своим зловредным качествам сильно уступали живности в Бродмарке или Истфалии. Ранхарду, в бытность наемником, доводилось сталкиваться со змеедавами и бронеящерами, а однажды, будучи еще в ученичестве у Лотара Среброокого, он сразился с разъярённой снежной обезьяной. Если б не учитель, то Ранхард никогда бы не удостоился своего длинного прозвища.
     Трижды Повешенный остановился как вкопанный и схватился за рукоять меча. Жаль, порох отсырел, серебряная пуля сейчас бы не повредила…
     Дорогу пересекала цепь широких следов, по виду козлиных. Они были свежие, и их положение очевидно указывало на то, что оставившее их существо ходило на двух ногах, а не на четырех, как все приличные парнокопытные. Наемник присел возле следов и коснулся пальцами взрыхлённой земли. Понюхал налипшие черные комья. Странно. Пахло скорее человеком, нежели зверем. И человеком надушенным. Он уловил аромат лаванды, смешанной с кабретом — горным мехтианским цветком, достаточно редким и ценным.
     С громким уханьем над головой наемника пролетел филин. От неожиданности Ранхард вздрогнул и грязно выругался. Он снова посмотрел на следы. К вящему ужасу Трижды Повешенного те едва заметно разгорались теплым оранжевым светом. Наемник быстро встал и огляделся. Лес молчал, потонув в разлитой тьме. Скворец, задремавший было на плече Ранхарда, вспорхнул и устремился вперед, призывая воина следовать за собой. Светящиеся следы птицу не заинтересовали. Трижды Повешенный аккуратно перешагнул через них, для пущей бравурности хмыкнул и последовал за своим проводником.
     Долго идти не пришлось; спустя четверть часа Ранхард вышел к деревне. Наемник наткнулся на поваленный забор и покосившую арку ворот, утопавшую в кустах бересклета. Обнажив меч, он осторожно прошел через деревянный портал. К перекладине ворот был прибит чей-то крупный череп. Судя по размеру, либо медведя, либо пещерного кота. Скворец кружил за плечами Ранхарда, нахально подталкивая его в спину.
     — Ты думаешь заночевать тут?
     Птица чирикнула два раза, с заметной паузой, проявив инициативу в общении. На душе наемника скребла целая стая кошек. Место подозрительное до крайности. Трижды Повешенный опасался призраков или иной нечисти, которая могла поселиться в былом человеческом обиталище. Он слышал много вполне заслуживающих доверия рассказов о неупокоенных духах, диких упырях и прочей дряни, любившей селиться в таких вот развалинах. Или взять, к примеру, леших — уродливых демонов, обожавших забытые лесные деревеньки. Встретиться с такими без должных оберегов и заговоренного оружия означало неминуемую, а главное болезненную смерть. Рука Ранхарда невольно начертала на груди символ бесконечности — старинный жест, якобы оберегающий от сглаза. В Вознесенных он не верил, но вдолбленные с юности догматы не так-то легко побороть.
     На нос наемника с щелчком приземлился первый дождевой плевок. Предательская погода бесчестно подыгрывала фамильяру, желая удержать Ранхарда в заброшенном поселении.
     — Черт с вами, уговорили, — пробормотал под нос Трижды Повешенный, обращаясь к разверзшимся небесам.
     Шагая вслед за скворцом, Ранхард обратился в слух, но окружавшую его кладбищенскую тишину нарушал только стрекот птичьих крыльев да стук редких капель. В деревне было десятка два развалившихся хат, основательно вросших в землю и опутанных колючим кустарником. Слепые провалы окон еще более черные, чем ночь, напоминали Ранхарду пустые глазницы жертв инквизиции. Соломенные крыши домов провалились, будто их сломили ударом великанской дубины. Несмотря на темноту, привычные глаза наемника отметили, что деревеньку основали выходцы из его родного Бродмарка. В северном королевстве хаты, как правило, строили без фундамента, вкапывая толстые бревна каркаса в землю. Дверные проемы вырезали невысокими и узкими, чтобы не выпустить бесценное тепло. Окна домов, маленькие, прямоугольной формы, походили на бойницы. Все эти изыски крестьянского зодчества указали Ранхарду на его соотечественников. Интересно, каким дьяволом их сюда занесло?
     Наемник ускорил шаг в надежде поскорее выйти к «безопасному месту» фамильяра. Единственная деревенская улица устремилась вверх. Трижды Повешенный вгляделся в ночь. На холме, по которому стелилась заросшая тропинка, стояла церковь. Вот тебе раз! Сомнений не было, фамильяр вел именно к ней. Смахивая с лица ненавистные капли, Ранхард поднимался на холм, устало передвигая натруженные ноги. В грудине что-то неприятно клокотало, а дыхание сопровождал тонкий хрип.
     Бревенчатая церковь с кривой колоколенкой мрачно уставилась на гостя вытянутыми окнами без ставень. Стены деревенского храма заросли хворым, побуревшим вьюном. Перед высокими воротами лежал сломанный шпиль, когда-то венчавший колокольню. С правого боку к церкви примыкал небольшой погост, от силы на десяток могил. Деревянные надгробия подгнили и местами легли, напоминая зубы бродяги. Над кладбищем витал дух запустенья и тоски; пахло сырой землей, гниющими растениями, плесневым грибком. Ранхард подошел к приоткрытым воротам, накренившимся будто пьяница с перепоя. Того и гляди, сорвет резким порывом ветра. Фамильяр уселся на одну из створок, приглашая войти.
     — Это тут безопасно? — без тени уверенности спросил наемник.
     Все те же два стука. Ранхард покачал головой. О заброшенных церквях хватало разных пересудов. Знатоки утверждали, что оставленные людьми храмы нередко становились местом поклонения всякой дряни.
     Наемник сочно сплюнул. Будь что будет! Птица себя неплохо зарекомендовала, а если кому-то надо было его уморить, то таких случаев за сегодняшний день представилось достаточно. Смысл его сюда тащить?!
     Последние сомнения у Ранхарда отпали, когда он с трудом раздвигал заклинившие створки. Не выдержав напора, двери с клацаньем открылись, обнажив черное и затхлое нутро церкви. Но наемник не спешил заходить. Его внимание привлекли знакомые руны, вырезанные у самого порога. На душе Трижды Повешенного сразу полегчало. Именно такие закорючки Ранхард рисовал вокруг каждого ночлега. Оберегающие символы заклинателей тени, а, значит, внутри вряд ли завелись какие-то страхи. Наемник коснулся резных загогулин. Один колдун говорил ему, что это старый язык Дравенийского доминиума, канувшего в бездну времени. Так это или нет, Ранхарда не шибко волновало. Главное, работало. Трижды Повешенный тихо прошептал наговор. Руны тускло замерцали пурпурным светом. Повезло. От времени они могли утратить силу.
     Ранхард вошел в погруженный во тьму притвор. Нос сразу забился пылью, и наемник оглушительно чихнул. Приглушенное эхо, на разные голоса передразнило пришельца. Ранхард раскрыл напоясный кошель достав оттуда лучину и огниво. Попутно он с удовлетворением отметил, что мошна не пропустила влаги, а, значит, порох и табак остались сухими. Запалив щепу, наемник воздел ее над головой, разгоняя мрак. Робкий свет выхватил из тьмы картину угрюмого запустения. Дощатый пол церкви, обшарпанный и вздувшийся, покрывали листья и сухие травинки, нагнанные ветром. Щербатые стены заросли вьюном и парусами паутины, в которых образовались целые некрополи с трупами мух и жуков. Ветхая кровля провисла; балки едва удерживали хлипкую крышу. Наемник медленно двинулся через неф к пресвитерию. Дерево под его ногами вибрировало, отзываясь мученическим скрипом.
     Простецкий каменный алтарь одиноко возвышался на солее, накрытый алым покрывалом, прохудившимся от времени. На нем золотыми нитями старательно вышили расколотое пополам солнце с восемью лучами. Ранхард удовлетворенно крякнул. Теперь понятно, кто построил деревню, и почему в такой глуши. Селение принадлежало сектантам-меритам. Церковь Вознесения считала их ересиархами и преследовала с особенным упорством. Лет четыреста назад, их лидер Густав Мер, аббат-беруинец, выступил против церковных властей, отринув священное Трехкнижье. По его мнению, только Книга Начал отражала сущность веры, а поздние добавления в виде Книги Деяний и Книги Бездн были профанацией. Гранд-клирик и Орден Наследия не могли стерпеть такого богохульства, и без зазрения совести отправили склочного аббата на костер. Его многочисленные приверженцы расползлись по всему Геосу, неся доктрину своего пропечённого лидера. Вольнодумцев сжигали, топили и вешали, но упорные схизматики не желали отринуть лживое учение. Сейчас их осталось мало. Многие сидели в глубоком подполье. Иные прижились в Праудланде, где царила относительная свобода вероисповедания.
     Ранхард поднял с пола две медные чаши, предназначенные для богослужений и поставил в одну из них догоревшую до половины лучину. Чертыхаясь, запалил еще щепу, поместив ее во вторую чашу. Стало посветлей. Над алтарем наемник увидел круглое окно-розу. Надо же, в сельских храма редко встретишь такой декор.
     Скворец влетел в церковь и закружился под потолком. Громадная тень птицы, разъяренной гарпией металась по стенам церкви.
     — Успокойся, — буркнул Ранхард. — От тебя в глазах рябит.
     Скворец, пролетая над алтарем, выпустил из-под хвоста струйку помета. Дерьмо влажно шлепнулось на расколотое солнце. Трижды Повешенный разочарованно поцокал языком:
     — Никакого почтения к богам. Смотри, трахнут тебя молнией по дурной башке.
     Пернатый радостно засвистел, разгоняя уныние. Перспектива наказания его не слишком тревожила. Приземлившись на край алтаря, скворец беззаботно стал чистить взъерошенные перья.
     — Как знаешь, — хмыкнул Трижды Повешенный.
     Надо было устраиваться на ночлег. Перво-наперво Ранхард затворил ненадежные ворота. Отплевываясь и отфыркиваясь, вытащил из груды порушенных скамей доску покрепче, и использовал ее вместо засова. Защита сомнительная, но, если кому вздумается ломиться, у наемника будут лишние секунды на подъем.
     Избрав в качестве жертвы крайнюю лавку, Ранхард вытащил из поклажи маленький топор и быстро нарубил дров для костра. Дерево вполне сухое, займется быстро. От энергичной рубки наемник немного согрелся.
     Костер Ранхард развел возле солеи. Рыжие языки взметнулись вверх, одаривая теплом замерзшие члены одноглазого воина. Дрова в огне тихо и уютно потрескивали. Чуть отогревшись, наемник принялся снимать влажную одежду. Разоблачившись до исподнего, он развесил вещи на спинке скамьи, предусмотрительно подвинутой им к костру. Скворец пристально следил за человеком умными глазенками. Когда Ранхард снял серую дырявую рубаху, птичка издала негромкий писк.
     — Красавец? — усмехнулся наемник.
     Птица три раза стукнула по камню, что видимо означало нет. Не удивительно. Худое, поджарое тело воина избороздили десятки уродливых шрамов. Наследие бурной молодости и неугомонной зрелости. В коллекции имелись раны, оставленные мечами, кинжалами, копьями и булавами. Хоть сейчас вноси их владельца в праудландскую палату мер и весов. Особенно выделялся рубленный шрам, пересекающий грудь наемника от левой ключицы до правого соска, вместо которого остался безобразный бугорок. В нижней части живота белел широкий и рваный рубец, напоминающий косую ухмылку. Шею Ранхарда опоясывал иссиня-красный след от веревки, объяснявший невеселую кличку наемника. На правом предплечье расползся обширный ожог и угадывались очертания давно сведенной татуировки.
     Помимо следов былых сражений, тело Ранхарда производило впечатление некой неправильности, асимметрии. Правое плечо воина было выше левого. Ключица и ребра выпирали, создавая иллюзию худобы. Твердые, будто натянутые мышцы, играли под заскорузлой, чересчур толстой кожей. По плечам и груди наемника раскинулись целые заросли жестких волос, подходящих более зверю, нежели человеку.
     Закутавшись в попону, Ранхард принялся за мокрую поклажу. Он аккуратно разложил свои пожитки поближе к костру, давая им немного просохнуть. Остатки снеди размокли и провоняли тиной, но выбор был невелик — расслабленный организм настойчиво требовал еды. Наемник съел заплесневелый кусок сыра и полоску солонины. Сухари превратились в бурую кашицу, мало пригодную в пищу. Ранхард со вздохом выкинул их. Собираясь покидать Край Тени, Трижды Повешенный не рассчитывал, что ему придется долго слоняться по лесам, и запас его провизии был скуден. Ну ничего, завтра он смастерит себе лук и будет пировать свежим мясом.
     Ранхард поставил над прогорающим костром таганок, затем налил в закопченный котелок воды из баклаги. После дневного марафона по болоту стоило выпить чего-то горячего. Наемник хотел заварить сбор, состоявший из цветков липы, ромашки, листочков мяты и плодов бузины. Вернейшее средство от простуды. Пока вода нагревалась, Ранхард развернул карту восточных земель, выделанную для сохранности на бычьей коже. Нанесенные черной тушью обозначения выцвели и расплылись от сырости, но при должной сноровке их еще можно было разобрать. Согласно карте, Трижды Повешенный пересек сегодня южную оконечность обширных Медьярских болот. От них следовало пройти дальше на запад, миновать Волчье ущелье и плавно повернуть на юг в сторону большака. Выйдя на Старый тракт, ему всего ничего оставалось до «Полотков», где его ждали денежки, обещанные Вернером. Вот только наемнику расхотелось идти до постоялого двора. Орден наверняка накрыл ближайшую территорию колпаком, и «Полотки» вполне могли попасть под облаву. Лучше пожертвовать малым, чем потерять основной куш. Значит, вернее идти от ущелья до Забытого городища, и уже оттуда пройти к Рефелю. Крупный баронский форт сулил человеческий отдых, но Ранхард не спешил повторять ошибку Вернера. Посвященный братства недооценил коварство инквизиторов и попал впросак. Следовало наплевать на слабости и просто обойти крепость, свернув в Охотничий предел, а там и до Вальдштадта рукой подать.
     Трижды Повешенный бросил быстрый взгляд на артефакт. Сквозь грязную ветошь пробивался едва заметный радужный свет. Наемник хрипло кашлянул. Уже не раз его одолевал соблазн как следует присмотреться к игрушке Вознесенных, но он постоянно одергивал себя. Артефакты вещь опасная, и Ранхарду совсем не улыбалось навесить на себя проклятье или обратиться в горстку пепла от неосторожного обращения с загадочным кристаллом. С цацками Анейрина Светоносного и его присных лучше не заигрывать.
     Отложив карту, Ранхард принялся за свое снаряжение. Для начала хорошенько почистил пистолет и сменил в замке кремний. Зарядив оружие, он насыпал на полку пороха, закрыл крышку и оставил курок на предохранительном взводе. Пуля, на всякий случай, была серебряной. Потом принялся за меч. Ополоснув лезвие, Трижды Повешенный тщательно стер пятна крови и тины. Чистая сталь ярко сияла в дрожащем свете костра. Ранхард вложил клинок в узорчатые кожаные ножны, укрепленные железными полосами.
     Тем временем, закипела вода, возвестив о себе приятным для слуха бурчанием. Ранхард закинул травяной сбор в кружку и залил его кипятком. Теперь напитку нужно настояться. Наемник снова залез в дорожный рюкзак. Он искал кулек с монтийским корнем, прихваченный им в Истфалии. Отвратное на вкус, но чрезвычайно полезное растение росло только в этой недружелюбной стране, на склонах Рабарийского хребта. В глубинах рюкзака пальцы Ранхарда нащупали овальный, тонкий предмет. Трижды Повешенный протяжно выдохнул. Он хотел было оставить вещицу в покое, но не удержался и вытащил ее на свет. В руке лежал миниатюрный медальон с серебряной защелкой. Ранхард ощутил в груди щемящую боль, не имевшую ничего общего с телесной. Неловко разомкнув замок, наемник посмотрел на скрытое внутри изображение.
     С портрета на него весело глядела смуглая, кареглазая красавица. Агатовые волосы буйной волной обрамляли узкое лицо. Чувственные губы манили ягодной спелостью. Нос с едва заметной горбинкой придавал девушке гордое и независимое выражение. Две милые ямочки на щечках добавили образу невинности и детской непосредственности. Трижды Повешенный скривился. Левый уголок губы, обезображенный белесым шрамом, опустился вниз. После перенесенного много лет назад кровоизлияния, эта сторона лица у Ранхарда так до конца и не восстановилась. При сильном напряжении у наемника начинался тик, отчего левая сторона физиономии непроизвольно дергалась.
     В вечно хмурых глазах Трижды Повешенного появилась особенная теплота. Он смотрел на портрет южной красавицы, забыв об окружающем мире. В голове проносились картины царственных зеленых садов, белокаменных особняков и башен из красного кирпича. Под чарующие звуки мандолин, флейт и кастаньет горячие дни сменяли жаркие ночи, пахнущие потом, вином, оливами и мандариновыми деревьями. Ранхард будто перенесся в далекую Мехтию, где среди пышных балов и маскарадов предавался бурным страстям. Он снова видел гладкие воды великой Сиэнци, прекраснейшей из рек. Среди кровавых войн, славных побед и жестоких поражений, Трижды Повешенный тогда обрел край, который мог назвать домом. В те дни в его венах бежал настоящий огонь, а не теперешняя холодная водица, которую и кровью-то назвать сложно. А еще, в том забытом краю жила женщина, подарившая Ранхарду свою любовь, и чей образ сейчас смотрел на него с выцветшего портрета. Ее имя раскаленным тавром было выжжено в сердце наемника. Каталина Лоренца де Кастильо Руа. Дочь богатейшего аристократа Ла-Грандии. Трижды Повешенный запомнил каждую минуту, проведенную с ней. И помнил ее испуганный и разочарованный взгляд, когда она отреклась от него.
     Что ж, прекрасные дни давно миновали, оставив после себя лишь горечь и разбитые надежды на мирную жизнь. Видимо, бывшим наемникам не суждено изведать счастья. Их долей становится только боль, злость и смерть. Все хорошее, что было в жизни Ранхарда, теперь обреталось в глубинах мучительных воспоминаний, так не кстати лезущих наружу. Жаль, от них нельзя избавиться как от опостылевшей татуировки. Не сжечь и не вырезать. Они часть его. Непрошенные, болезненные, но все равно тщательно хранимые под сотней замков, как золото в королевской сокровищнице.
     Ранхард захлопнул медальон. Спокойной ночи, красавица! Наемник убрал символ старой любви на дно рюкзака. Предаваясь скорбным думам, он не заметил, как заварились его травы. От горячего зелья по телу пробежали мурашки. Покуда наемник наслаждался питьем, его сапоги начали потихоньку подсыхать, отчего в церкви распространился «дивный» запах протухшего сыра. Ранхард схаркнул в костер ком густой слюны. Набив старенькую трубку душистым табаком, наемник прикурил от горящей щепки, и его лицо осветила довольная улыбка. Под шум дождя, выбивавшего по крыше причудливый ритм и треск костра, Трижды Повешенный почувствовал себя гораздо лучше. Жаль, спиртное у него закончилось. С добрым самогоном всегда веселей.
     Докурив и выбив трубку, Ранхард улегся возле костра, завернувшись в попону. Меч и пистолет он положил рядом на случай неприятных сюрпризов. Скворец, заметив, что Ранхард готовится уснуть, слетел с алтаря и приземлился прямиком на Трижды Повешенного. Пернатый старательно зарылся среди складок попоны.
     Наемник смежил отяжелевшие веки. Несмотря на усталость, Ранхард не мог отделаться от навязчивых воспоминаний. Перед внутренним взором проносились давно канувшие в бездну образы и люди. Вот Гарион-Дракон, бесстрашный кондотьер «Рваных знамен», отдает приказ сжечь Галерею высоких искусств в Люцернии. Старый воин посчитал скульптуры и картины, представленные в ней, оскорбительными для набожного человека. «Сплошные члены и сраки» — подвел он итог тысячелетней культуре истфалийцев. Весельчак тогда долго смеялся. Впрочем, с лица Эдвина Майера никогда не сходила улыбка. Был ли он в бою, на пьянке или на бабе, этот праудландец всегда лыбился. Ранхард помнил одну трактирную драку с «Сукиными детьми», где Весельчаку пробили голову. Даже тогда, залитый кровью Майер продолжал отпускать остроты и махать кулаками…
     Ранхарду не хватало их всех. Нежной Каталины, жестокого Гариона, дурашливого Весельчака. Ему не хватало банального человеческого тепла. Видимо, он не до конца очерствел, как виделось другим. Он скучал по шумному военному лагерю, пропахшему немытыми телами, капустой, и зловонием выгребных ям. По разнузданным попойкам ландскнехтов, которые всегда были готовы отметить громкие победы или досадные поражения. Вспоминал первый в своей жизни прием, устроенный для «Рваных знамен» герцогом Венты и прочими членами Ковенанта Свободных городов. В честь их отряда музыканты грянули гимн компании, начинающийся строчками: «Над клеткой льва рожденный, под знаменем взращенный…». Трижды Повешенный словно наяву слышал, как под аккомпанемент лютни вагант исполняет «Балладу свободных холмов», а он тихо подпевает ему. Он чувствовал свирепую давку боя, где враг всегда известен, а за победу тебя платят звонким серебром. Видел себя сеющим хаос в рядах дантеллских пехотинцев в битве у Винсенского моста. Но сильнее всего он ощущал веревку на слабеющей шее и торжествующий взгляд Гариона, когда кондотьер приказал выбить чурбак. Пусть Ранхард был на волосок от смерти, и костлявая уже занесла над ним свою косу, в тот момент он был более живым нежели сейчас, лежащий на полу давно забытой церкви. Тогда он был не один. Раздираемый ненавистью и гневом, Ранхард смотрел в глаза своего кондотьера, задыхаясь от обуявшей его подсердечной злобы. Сейчас от тех эмоций осталась только неясная тень. Ранхард стал печальным, никому не нужным призраком, что бренчит цепями на пустых перекрестках. Оживший труп, в своей пустоте ничем не отличающийся от мертвяка, убитого им на болотах.
     Трижды Повешенный не считал себя каким-то особенным. Обычный человек, запутавшийся в собственной жизни. Потерявший все, что можно было потерять, и теперь страдающий от отсутствия близости с другим живым существом. Надув щеки, Ранхард иногда кричал себе, что ему никто не нужен, и сам понимал лживость озвученных заявлений. Да, он не любил людей. Слишком много зла претерпел от их рук. Но мог он ли прожить без них? Нет. Острые зубы одиночества вцепились в сердце Ранхарда хваткой оголодавшего вампира. За пять лет, прожитых у Грани, Трижды Повешенный так и не нашел человека, способного его понять. Спесивые бароны, фанатичные культисты, трапперы и прочие ублюдки всех мастей видели в нем машину смерти, готовую ради золота продать родную мать. Какое-то время он и сам так думал. Вполне возможно, так и было. Или нет? Он не знал.
     А ведь все могло пойти иначе. Пять лет назад перед наемником стоял выбор, и одолеваемый амбициями Ранхард его сделал. Впоследствии выяснилось, что он ошибся. Будучи упрямым, как злобный и тупой гальптранский осел, Трижды Повешенный не хотел признавать предопределенности судьбы. Не желал перекладывать на плечи рока собственные поступки. По мнению Ранхарда, только слабые духом могут верить в некие божественные силы, ведущие человека по его пути. Боги, звезды, фатум — вера в них, это трусливая попытка слабаков, скинуть с себя груз ответственности за свои решения. Всегда будет выбор между слюнявым смирением и гордым сопротивлением. Между жизнью в навозе и попыткой свершить перемены во имя личного блага. Нужно только сделать шаг, не сидеть, опустив руки, тихо радуясь брошенным со стола проститутки-судьбы объедкам. В борьбе или в говне, как говаривал Гарион-Дракон. Ранхард верил в это когда-то. Сейчас, по прошествии многих лет, он усомнился в словах знаменитого кондотьера. Кому нужна борьба, если мы все станем кормом для червей? Ради чего сражаться? Ради себя любимого? Это завсегда хорошо. Вот только что делать, если собственная рожа тебе противней морды сборщика податей? Стараться ради потомков? Глупость. Сами должны о себе заботиться. В конце концов у Ранхарда своих детей не было, а на чужих ему было плевать. Радеть за государство? Пустое. Бывшую родину наемник без зазрения совести предал, а новую бездарно потерял. Семья, родина, дружба — никчемные слова для человека, успевшего разочароваться в мире. Да и было ли очарование? Сложно полюбить мир, в котором ты видишь только грязь, ложь, кровь и насилие. И безжалостный рок тут ни при чем, как ни хотелось бы его приплести. Если и было кого винить Ранхарду в обрушившихся бедах, так это себя самого и свои дурацкие поступки, которые привели наемника к нынешнему положению. Одиночество, бесконечные споры с самим собой, прогорклые воспоминания, тщательно оберегаемые в надломленной душе. Вот его награда за полную жестокости, предательств и беспросветной идиотии жизнь. И поделом! Только присущая наемнику упертость не дала Ранхарду нырнуть в бутылку или свести счеты с жизнью, хотя малодушные мысли посещали его неоднократно. Но все же лучше бродить бледной тенью в мире живых, чем стать полноценным, но никому не нужным покойником. Возможно, еще что-то можно изменить. Ведь последний выбор пока не сделан.
     Сон сморил Трижды Повешенного. Дождь барабанил по крыше церкви, а где-то вдалеке слышались приглушенные раскаты грома.
***
     Ранхард проснулся от того, что скворец громко запищал и принялся стучать клювом ему в висок. Наемник схватился за пистолет и, приподнявшись на локте, огляделся. Никого и ничего. Костер почти догорел, блекло мерцая остывающими углями. Ворота накрепко закрыты. От чего тогда завелся пернатый ротозей?
     Трижды Повешенный поднялся, быстро моргая сонными глазами. Холод был неимоверным. Поеживаясь, Ранхард натянул рубаху и застыл на месте. Паника фамильяра получила объяснение. Наемник перевел курок в боевое положение.
     За алтарем, под розеткой, парил бледный призрак. Женщина. Молодая, симпатичная, но такая худенькая, словно она просидела в темнице не один десяток лет. Впалые щеки, острый нос и печальные большие глаза с черными зрачками, казалось, нарисованы углем на белом как снег лице. Никаких эмоций. Гладкая алебастровая маска. Волосы привидения, длинные и черные, будто живые, извивались в воздухе. Их окружал приглушенный зеленоватый ореол.
     Ранхард прицелился. Призраки, твари бесплотные, убить их, в принципе, невозможно. Только изгнать. Серебряная пуля вряд ли причинит мороку ущерб, но, как и всякую нечисть, безобразничать отвадит.
     Привидение медленно воспарило над алтарем. Полы крестьянского платья коснулись чаш и беспрепятственно прошли сквозь рыжую медь. Разведя руки, полупрозрачная женщина запрокинула голову и неспешно поплыла в сторону наемника. Ранхард попятился. Сердце бешено заколотилось в груди, качая переполненную адреналином кровь. Трижды Повешенный по привычке зажмурил бельмо. Была не была!
     Сухой выстрел потряс церковь, рука наемника дернулась в отдаче, синий пороховой дым вырвался из ствола, окутывая солею. Пуля прошла сквозь призрак и выбила щепки из стены за алтарем. Дух остановился, будто натолкнувшись на невидимую преграду. Несколько раз моргнув, как свеча на ветру, он исчез, оставив после себя нежно-зеленое марево. Слава Анейрину и его подпевалам! Ранхард быстро наклонился к своим пожиткам и принялся перезаряжать пистолет. Орудуя стальным шомполом, он то и дело крутил головой ожидая явления покойницы. Дух не заставил себя ждать.
     Женщина беззвучно появилась возле расколотой купели.
     — И почему бы тебе не успокоиться? — прорычал сквозь зубы наемник. Стрелять во второй раз он не счел нужным. Призрачной бабе было начхать на серебро. Значит, дух оседлый, местный. И это Ранхард был у него в гостях, а не наоборот. В таких случаях требовался полноценный экзорцизм. Как на грех, священника или, на худой конец, практикующего колдуна не найдешь и за сотню миль.
     Дух проплыл от купели к стене слева, не касаясь полами земли. Стопы у привидения отсутствовали. Остановившись в темном углу, женщина пристально смерила Ранхарда взглядом и едва заметно улыбнулась:
     — Мы здесь, — прошептала она глухим, надтреснутым голосом.
     Покойница кивнула и неторопливо стала погружаться в пол. Ранхард зачарованно наблюдал за тем, как она просачивается сквозь щербатые доски. Когда женщина погрузилась по пояс, Ранхард сморгнул. Призрак исчез в тот же миг. В церкви как будто бы посветлело, и стало легче дышать.
     — Кто-то говорил, что тут безопасно, — проворчал в тишине наемник.
     Скворец, доселе молчавший, разразился бурным чириканьем. Пока Ранхард увлеченно гонял призрака, трусливый гаденыш отсиживался под потолком, спрятавшись среди обветшалых перекрытий. Приземлившись на алтарь, птаха два раза клюнула камень.
     — Ты хочешь сказать, эта бабель пришла из тупого любопытства?
     Ранхард мотнул головой. По справедливости рассуждая, призрак и в самом деле мог быть вполне мирным. Оседлые духи редко вредят человеку. Обычно они появляются в местах своей смерти, как правило насильственной. Стенают, маячат, где ни попадя, привлекают внимание к своей гибели. Опасность грозила только в том случае, если духа призвал спирит или некромант. Повинуясь воле колдуна, призраки могли утянуть душу жертвы за собой в загробный мир.
     Спать наемнику расхотелось. Не то что бы он сильно боялся покойницы, но ее присутствие как-то не располагало к здоровому сну. Ранхард принялся одеваться. Штаны и куртка были до омерзения холодными, но почти сухими. Засохшая грязь осыпалась с них целыми пластами, и, прежде чем надеть выстуженные одежи, Ранхард хорошенько отбил их о спинку лавки. Зашнуровав стеганку и натянув сапоги, Трижды Повешенный принялся укладывать скарб. До рассвета было далеко, но ему не терпелось оставить проклятую церковь. Перепоясавшись ремнями, Ранхард просунул ножны в петлю на поясе. В походе он обычно носил меч за спиной, но после встречи с «мясным мешком» решил поостеречься. Тщательно проверив пистолет, наемник пристроил его в кобуру на груди.
     Остававшимися с вечера дровами наемник оживил потухший костер. Со светом все же спокойней. Скворец тем временем кружил возле места, где растворился дух. Он тоненько попискивал, привлекая внимание спутника.
     — Хватит орать! — прикрикнул на него Ранхард.
     Скворец приземлился и, часто щебеча, принялся молотить клювом по полу, иногда поглядывая на Трижды Повешенного, словно приглашая того составить компанию. Наемник устало вздохнул и, запалив лучину, направился к птице, страстно желая дать пинка глупой твари.
     — Ну и что тут у тебя? — спросил Ранхард, наклоняясь.
     Среди пыли и мусора наемник увидел железное кольцо, усыпанное пятнами ржавчины. Ранхард внимательно осмотрел доски. Так и есть, под слоем пыли угадывались очертания люка, наверняка ведущего в подвал. Сделав этот нехитрый вывод, наемник посмотрел на скворца:
     — Выходит, дух у нас временно занял подпол?
     Птица дважды стукнула по крышке люка. Не нужно быть великим сыщиком Дантоном, чтобы сделать простенькое умозаключение. Призрак, безответно искавший внимания Ранхарда и фамильяр, настырно ковырявший крышку подвала, хотели от наемника одного и того же. И как раз этого ему делать совсем не хотелось.
     — Открыть? — Ранхард указал пальцем на люк.
     Два приглушенных стука. Скворец не шевелился. Значит, ответ пришел оттуда. Из подпола.
     — С хера ли мне туда лезть? — прогудел наемник. — У меня мало проблем?
     Птица громко чирикнула и вспорхнула ему на плечо.
     — Можешь клюнуть себя в пернатый зад.
     Скворец вцепился Ранхарду в волосы и несколько раз дернул. По-кошачьи быстрым движением, наемник схватил мелкого нахала. Тот замер в руке человека, безропотно ожидая своей участи. Трижды Повешенный мрачно глядел в черные глаза скворца, отражавшие слабый огонек лучины.
     — Скажи-ка мне, милая птичка, ведь ты именно для этого приволок меня в церковь?
     Пара сдавленных писков.
     — И твой хозяин, которому я вполне возможно обязан жизнью, хочет, чтобы я залез в подвал?
     Изогнув шею, скворец тюкнул палец Ранхарда. Два раза.
     — Услуга за услугу, значит. Но твоему господину при встрече придется дать мне несколько ответов.
     Очередная пара тычков. Наемник подбросил «пленного» в воздух. Неловко махая крылышками, скворец вновь опустился на плечо Ранхарда, всячески показывая, что сиюминутная размолвка не повлияла на их отношения.
     Недолго думая, Трижды Повешенный склонился над люком и взялся за кольцо. Крышка сдвинулась на удивление легко, подняв вместе с собой волну мусора. С тихим шелестом разлетелись сухие листья. Фыркнув от взвившейся пыли, Ранхард откинул крышку. Темная дыра в свете лучины выглядела угрожающе и вполне себе зловеще. Из-под земли потянуло холодом и плесенью. Наемник принюхался. Он узнал еще один запах. Тот, который преследует его всю жизнь. Запах мертвой плоти.
     В подвал вела приставная лестница, и ее обветшалый вид не вызывал у Ранхарда желания немедленно ступить на нее. Ступеньки наверняка подгнили, а учитывая вес наемника, рисковать, спускаясь по ним, то еще безумие.
     Трижды Повешенный швырнул вниз лучину. Уже что-то. Щепа быстро достигла дна, пролетев от силы футов шесть. Слабый огонек осветил земляной пол, лишенный всяких неприятностей, в виде кольев или капканов. Значит можно безболезненно прыгнуть вниз и, наконец, узнать, какого лешего всем так важно мнение Ранхарда насчет этого сраного подвала и обитающих в нем призраков.
     Поправив ножны, наемник уперся руками в края люка, и аккуратно спустил себя вниз. Запах мертвечины заметно усилился. Отверстие входа маячило над головой в считанных дюймах. Ранхард поднял лучину, и осветил подпол. Огонь выхватил из тьмы очертания узкого коридора, выложенного кирпичом. Стены, заросшие лишайником, блестели от влаги. Из неровной кладки торчали обрывки корней и зеленели рассадники гнилушек. Коридор резко забирал влево, в направлении алтаря.
     Покрутив головой, Ранхард приметил торчащее из стены чугунное кольцо с вдетым в него факелом. Прислонив лучину, наемник с удовлетворением смотрел, как загорается просмоленная пакля. Вытащив факел из гнезда, он почувствовал себя гораздо уверенней.
     В подпол слетел его докучливый проводник и занял свое законное место на плече Ранхарда.
     — Ого! Уж коли ты не боишься, то и мне грех жаловаться.
     Успокоив себя таким образом, Трижды Повешенный двинулся по коридору, чуть склонив голову. Здешний потолок не был рассчитан на великанов. Придерживая ножны, наемник осторожно, почти боком, шел вперед, вглядываясь во тьму. Зловоние крепчало. Поводя факелом из стороны в сторону, Ранхард щурился, осматривая пол и стены на наличие ловушек. Вряд ли еретики опасались гостей в этих глухих местах. То ли дело в Гальптране, где адепты культа мертвых набивали свои подземелья и храмы сотнями изощренных капканов. Во время погони за Верховным жрецом, уходившим через запутанные катакомбы под Храмом Менеса, Ранхард потерял больше половины своего отряда. А они ведь не встретили ни одного живого противника. Только хитроумные ловушки стали в тот день врагами наемников.
     Коридор вывел Трижды Повешенного в относительно свободное помещение, видимо служившее кладовой. Наемник поднял факел повыше, разгоняя темноту. Из мрака выступили пузатые бочонки, в каких обычно держали пиво или виски. Вдоль стен возвышались деревянные стеллажи, уставленные заплесневелыми бутылками, пыльными горшками и ящиками с горками высохших овощей. Серая, плотная вуаль паутины, просевшая от комьев пыли, грязной скатертью укрывала остатки этого добра. В другом конце кладовки, возле потемневшей от сырости двери, лежал труп, неловко приникший к стене. Судя по черно-белой сутане, священник. Плоть практически слезла с его бренных останков, обнажив ухмыляющийся череп. Осмотрев мертвеца, наемник не заметил видимых повреждений. По крайней мере, на первый взгляд. На белых сегментах одеяния виднелись земляные разводы, частицы плесени, и давно высохшие потеки крови. В кулаке труп сжимал какой-то предмет. Без особого почтения наемник разжал ладонь священника, брезгливо скривившись от прикосновения ко все еще сыроватой плоти мертвеца. Находкой оказался железный ключ со следами ржавчины. Наверняка он отпирал дверь, возле которой испустил дух преподобный.
     Голова покойника с хрустом завалилась на бок. От неожиданности Ранхард отшатнулся. Снова вспомнились катакомбы Храма, где такое поведение трупа не располагало к счастливому концу. Казалось, что покойный священник сейчас вскочит, оглашая мир громкими завываниями, и к такому исходу лучше сразу подготовиться.
     Стараясь держать мертвяка в поле зрения, Ранхард повернулся к двери. Облезлая, тяжелая на вид, с коваными петлями. Будто святой отец собирался держать там не морковь со свеклою, а живое существо, склонное к побегу. Вставив ключ в замок, Ранхард попытался его повернуть. Бесполезная попытка — от времени механизм заклинило.
     — Рубить дверь я не собираюсь. Не для того меч ношу, — сказал наемник спутнику и повернул обратно в коридор. Скворец запричитал и начал колотить Ранхарда в щеку. В раздражении Трижды Повешенный грубо столкнул птицу.
     За спиной раздался металлический щелчок. Наемник быстро развернулся, хватаясь за посеребренный кинжал. Дверь неспешно, с режущим ухо железным шелестом, отворилась. В черном зеве входа мелькнуло едва заметное свечение. Дохнуло холодом, застарелым разложением и мышиным пометом. Непроглядный мрак, копившийся за дверью многие годы, будто хотел выплеснуться наружу, поглощая остатки света. Спина Ранхарда покрылась гусиной кожей. Он чувствовал, как во тьме поджидало нечто страшное, наделенное разумом. Наемник физически ощущал застарелую ненависть, источаемую существом.
     Факел в руке Ранхарда несколько раз стрельнул и притух. Пламя съежилось, померкло, но не исчезло совсем, продолжая неярко тлеть. Свет словно уступил расползающейся тьме, пытаясь спасти то малое, что у него осталось. Руки наемника, несмотря на холод, вспотели. Россыпь ледяных капель выступила на лбу и плавно сползла на седеющие брови. Трижды Повешенный боялся пошевелиться и только всматривался в проем подрагивавшим от напряжения глазом.
     Из смоляной заводи прохода вынырнул давешний призрак. Бледное, зеленоватое сияние заполнило кладовую. Горящие вежды покойницы встретились с немигающим взглядом Ранхарда. Безжизненные губы духа раскрылись, пытаясь что-то сказать, но тщетно. Наградив человека грустной улыбкой, женщина поманила его костлявой рукой. Трижды Повешенный не мог сделать шаг, даже если б хотел. Присутствие фантома лишило его сил, сковало конечности замогильным морозом. На взмокших бороде и усах наемника, выступил иней. Из носа били частые, прерывистые струи пара. Он ощутил, как сердце сбилось с привычного ритма, тронутое ледяными пальцами грядущей смерти. Ему казалось, что кровь в венах загустела, обратившись в стылый кисель. Сознание поплыло как утлая лодка, попавшая в губительную воронку, а мысли разлетелись на осколки льда, гонимые свирепым ураганом чужой воли. Ранхард рухнул на земляной пол, содрогаясь всем телом. Череп будто раскололся от непереносимой боли. Ночь накрыла разум Трижды Повешенного.
     …Деревня живет своей обычной жизнью. Приземистые дома, чистые и аккуратные, грибной колонией примостились под сенью древнего леса. Зеленеют огороды, благоухая сухой землей и народившимися плодами. По дворам бегают пестрые куры, пока еще худые от скудного пропитания. Из каменного колодца пышнотелая селянка набирает воду. Мужчины и дети постарше работают в поле, совсем недавно отвоеванном у леса. В стоящей на холме церкви лысый священник готовится к полуденной молитве.
     …Вечерня. В храме неспокойно. Преподобный разражается гневной проповедью, указывая крючковатым пальцем на юную девушку, стоявшую поодаль от остальных крестьян. Девушка красива, и многие женщины смотрят на нее с завистью и осуждением. Святой отец, брызгая слюной, изгоняет несчастную из церкви. Вслед ей летят проклятья и похотливые взгляды мужчин. Священник, закусив губы, неотрывно смотрит на округлые, волнующие бедра красавицы.
     …Девица теперь живет на отшибе, в бедной мазанке. Она хорошеет с каждым днем. В ее хижине всегда чисто и хорошо пахнет. Здесь развешаны засушенные пучки трав: шалфей, мальва, тимьян и мята наполняют воздух волшебными ароматами. Хозяйка, одетая в простое льняное платье со шнуровкой и белый передник, работает в огороде тихо напевая. Возле нее бегает лесной котенок, увлеченный ловлей вертких бабочек.
     …Осенняя ночь, укутанная аметистовыми тучами, плачет холодным дождем. В доме девушки стоит на коленях заплаканная селянка. Она держит в руках болезненного младенца, покрытого пятнами хвори. Юная знахарка шепчет таинственные слова. Хижина тонет в дыму от жженых семян белладонны. Подросший кот пристально следит за ритуалом умными желтыми глазами. Младенец разоряется голодным криком. Болезнь отступила. Счастливая мать целует руки целительницы.
     …Снова ночь, снова дом прекрасной знахарки. Преподобный в ярости кричит на нее, размахивая руками. Он обещает небесные кары ведьме, посягнувшей на чадо всеблагой Церкви. Девушка только качает головой, и улыбается. Священник, жадно смотрит на крепкие груди красотки, выпирающие из тугого лифа. Он бросается к ней, хватает увечными пальцами юную плоть, требует любви. Красавица отбивается от него, но силы не равны. Ее верный друг, пятнистый лесной кот, прыгает на преподобного и рвет острыми когтями щеку насильника. В страхе святой отец выбегает в ночь.
     …Над деревней кружит жестокий буран. Зима припорошила сугробами дома, разрисовала снежными узорами слюдяные оконницы. Девушка, одинокая и всеми забытая, страдает от мерзлой хвори. Она исхудала и осунулась. Ее красота поблекла. Только верный кот остается с ней, согревая ее по ночам и принося из леса добычу. Долгими вечерами девушка изучает толстую книгу в обложке из черной кожи. Губы знахарки быстро двигаются, произнося мудреные слова.
     …Весна возвратила миру былые краски, разбудила дремавшую природу. Расцвели первые цветы, распустились жирные почки, украшенные изумрудно-зелеными клейкими листьями. Знахарка снова хорошеет, победив хворь. Неблагодарные селяне, бросившие ее на откуп судьбе, вновь идут к ней, прося об исцелении. Девушка принимает всех, одаривает бессердечных жителей деревни вниманием и утешением.
     …Селение заволокло густым туманом. Он стоит день, другой, и, кажется, все больше уплотняется. В ночи слышны странные шорохи и крики, пугающие жителей. Селяне идут в церковь, ища спасения у преподобного. Тот лишь уповает на благословение Вознесенных, потрясая истертой копией Книги Начал. Жители слышат, как в деревню идут демоны. Чудовища Тени, жаждущие людской крови, рычат и воют, сливаясь в дьявольской дисгармонии. В ужасе крестьяне запирают ворота храма, надеясь, что твари уйдут, но порождения теней слишком голодны, чтобы оставить добычу в покое. Они ломятся в церковь, скуля от вожделения. Деревенский кузнец, взобравшись на колокольню, видит в тумане яркое пурпурное свечение. К церкви идет знахарка, окруженная волшебным светом. На ее руках лежит раненый кот с багровой от крови шерстью. Твари тени не трогают девушку, в страхе разбегаясь перед магическим сиянием. Целительница подходит к воротам церкви и умоляет пустить ее внутрь. Преподобный гремит, требуя оставить ведьму снаружи. Но жители решают впустить ее. Они отворяют ворота, принимая измученную, залитую кровью целительницу. Перед тем, как закрыть двери, она вырезает на пороге руны. Девушка шепчет наговор, отгоняющий от храма демонов. В бессилии она падает на дощатый пол. Ее верный кот, жестоко располосованный чудовищем, видит, что хозяйка в безопасности, и тихо умирает у нее на груди.
     …Осада длится третью седмицу. Демоны не желают уходить, продолжая тревожить окрестности злобным, голодным рыком. Они ждут, когда люди умрут от голода, а сила ведьминого заклятья исчерпает себя. Тогда, они смогут всласть обожраться падали. В ярости они крушат дома, забираются на крышу церкви, и их когти вскрывают ее словно хлипкий панцирь. Ослабевшая знахарка держит наговор, но силы девушки на исходе. Она чахнет с каждым днем. Жители считают ее святой, но обезумевший от страха преподобный требует убить ведьму. Селяне отказываются исполнить его волю. Понимая, что девушка крепится из последних сил, они решают укрыться в подвале церкви.
     …Преподобный окончательно спятил. Видя, что селяне превозносят какую-то ведьму, он в приступе ревности решает со всем покончить. Трясясь от злости, он добавляет в последний бочонок пива вытяжку из аконита, хранимую им с давних пор. Не подозревающие обмана люди выпивают дневную порцию жидкости и вскоре падают в жестоких судорогах. Их непрестанно рвет и поносит, их лица бледны, а тела кровоточат от зуда. Смерть близка. Ведьма читает заклинания, желая облегчить муки селян. Но озверевший преподобный бьет ослабленную девушку, не давая ей помочь умирающим крестьянам. Проклиная колдунью, безумец разрывает на ней платье. Повалив ее, он впивается зубами в исхудавшие груди, колотит по лицу бедняжки ссохшимся кулаком. Святой отец раздвигает отчаянно сжатые колени девушки и проникает в нее своим грязным членом. Костистый зад дергается в сумбурных, мучительных движениях. Целительница не сопротивляется. У нее больше нет сил. Из груди священника вырывается торжественный крик. Он овладел ей! Он трахнул зазнавшуюся сучку Валака! Преподобный встает, удовлетворив свою похоть. Покачиваясь, он берет в руки плотницкий топор и заносит его над головой ведьмы, торжествующе ухмыляясь. Их глаза встречаются. Васильковые глаза девушки пронзительно смотрят с избитого лица. Жизнь в них почти угасла, оставив место лишь предсмертным чувствам. Ненависть, ярость, разочарование и скорбь. А еще жалость! Она жалеет потерянного слугу Вознесенных, обезумевшего от страха и ревности. Жалеет недостойного пастыря, струсившего вести свою паству. Из легких святоши вырывается звериный рык. Он теперь не человек, но бешенное чудовище, подобное тварям, бродившим вокруг церкви. Преподобный опускает топор на голову ведьмы. Затупленное лезвие врезается в ее лицо, разбрызгивая кровь. В исступлении священник наносит второй удар. Топор с треском прорубает скулу девушки. Еще замах. Залитое кровью лезвие с силой впечатывается в глазницу жертвы, уходит глубже, распластав ей голову и рассыпав костяную стружку. Убийца хохочет, по его сутане, словно алые дорожки слез, стекают кровавые брызги. Отбросив орудие смерти, он взирает на дело рук своих. В месиве, оставшемся на месте лица погибшей, трудно что-то рассмотреть. Тонко подвывая, святой отец на цыпочках покидает кладовую, где нашли свою смерть жители деревни и красавица-знахарка. Он запирает дверь на ключ и без сил опирается на стену. Медленно он сползает по ней, воздев опухшие от слез глаза к потолку. С губ преподобного свисает длинная нить слюны. Он держится за сердце. Зрачки закатываются, обнажая белки, пронизанные воспаленными сосудами. Вся левая сторона тела немеет. Из груди священника доносится болезненный стон, промежность намокает. Содрогаясь, преподобный цепляется скукоженной рукой за шершавую стену, точно желая найти в ней поддержку, но все тщетно. Возмездие настигло его…
     Ранхард пошевелился. Сознание куцыми порциями возвращалось к нему вместе с ощущениями. Он учуял спертый запах подвала, пропитанный тленом и сырой землей. Его затекшие мышцы чувствовали холодный, неровный пол, а открывшийся глаз уловил отблеск факела. Собравшись, наемник резко сел. Он все еще сжимал в кулаке рукоять кинжала, оказавшегося бесполезным перед лицом темных сил. Темных ли? Нападение тварей, предательство священника и смерть юной знахарки застыли перед Ранхардом кровавой картиной, давшей простой и лаконичный ответ на все произошедшее в заброшенном селе. Дух жестоко убитой колдуньи, по мере своих сил просветил наемника о случившемся. Осталось только понять, к чему был устроен этот спектакль с видениями, но призрак хранил молчание.
     Сдавленно кряхтя, Трижды Повешенный поднялся, чувствуя, как хрустят затекшие суставы. Брошенный факел горел вполне естественным огнем. Подняв его, наемник обшарил углы в поисках своего компаньона. Скворец слетел с верхней полки стеллажа, где он затаился среди глиняных горшков. Хмурясь от ноющей головной боли, Ранхард показал птице средний палец.
     — В следующий раз, когда ты потащишь меня в «безопасное место», этот палец окажется в твоей облезлой сраке.
     Ранхард зашел в кладовую, где в муках умирали потравленные крестьяне. Факел, постреливая искрами, осветил жуткое и одновременно привычное для бывалого наемника зрелище. В комнате, обратившейся склепом, на вылинявших звериных шкурах бесформенной грудой лежали трупы селян. Они лежали вповалку, склеившись в бесформенную кучу, раствором которой послужили вытекшие из мертвецов гуморы. Вонь разложения забила легкие наемника, и он несколько раз кашлянул, справляясь с рвотным позывом. Пустые глазницы покойников равнодушно наблюдали за тем, как живой отхаркивается, силясь побороть тошноту.
     Немного привыкнув к запаху, Ранхард продолжил осмотр этого склада смерти. Один мертвяк лежал в стороне от других. Наемник подошел поближе, уже зная, кому принадлежит тело. Разрубленные лицевые кости, разорванное на груди платье и брошенный рядом с трупом топор не оставили места иным толкованиям. Вот она — несчастная ведунья, лечившая очерствевших сервов и вызвавшая похоть кривопалого священника. Та, что готова была использовать последние крохи дарованной ей силы, чтобы спасти жителей деревни от тварей Тени. Ранхард сжал губы и приложил кулак к груди в воинском салюте. Колдунья заслуживала лучшей участи, чем быть погребенной среди трусов, лицемеров и лжецов, недостойных ее благородной жертвы.
     На стене, возле которой испустила дух ведьма, появилось знакомое сияние. На сей раз призрак не пожелал объявиться. Неспешно, буква за буквой, на стене проявлялась надпись, пылавшая зеленым мистическим огнем. Ранхард с трудом разбирал затейливые руны старого языка. То были символы давно забытого алфавита, бывшего в употреблении тысячи лет назад. Тогда Бродмарк был частью Первой Империи и носил другое название — Виндафьорд. Интересно, откуда деревенская знахарка могла знать забытый язык сгинувших царств? Да и в рунах заклинателей она разбиралась весьма неплохо.
     Символы сложились в мерцающую малахитовым светом фразу: «Сожги нас». Прикрыв глаза, Ранхард кивнул. Мертвые, в лице колдуньи вполне ясно дали понять, что им нужно. Их лишенные упокоения тела требовали достойного погребения. Души жаждали покинуть юдоль земных страданий и воспарить туда, где нет места боли и мерзостям жизни. Пусть Ранхард не испытывал симпатий к крестьянам, но уважить покойную знахарку он посчитал достойным поступком. И Вознесенные свидетели, на его веку таких деяний было не слишком много.
     Выбравшись из подвала, ставшего по милости преподобного братской могилой, Трижды Повешенный принялся за дело. Лихо орудуя топором, он пустил остатки лавок на погребальный костер. Скворец, выдававший трели, одна громче другой, стремительно кружился в дюйме от пола, всячески одобряя поступки человека. То и дело утирая со лба пот, Ранхард перетаскал дрова к люку, и небрежно скинул их вниз. Пока наемник трудился, в церковь проникло печальное осеннее утро.
     Ранхард тщательно высморкался, прочищая нос от забившейся пыли. Впереди был главный этап импровизированных похорон. Дров было предостаточно, но лучше бы отыскать чего-нибудь горючего для розжига. Наемник спустился обратно в подпол и тщательно осмотрел бочки преподобного, постукивая по шершавым бокам. Пара емкостей отозвались приятным глухим звуком. Выбив крышку с помощью своего бесценного топора, Ранхард принюхался к содержимому. К запаху тлена добавился аромат забористого, деревенского виски. Ранхард коснулся здорового глаза. Сейчас бы он не удивился, если б на его веках появились слезы. За все время незапланированных странствий он больше всего соскучился по хорошему самогону. Со скоростью пули Ранхард сбегал наверх за малой фляжкой, и с довольной улыбкой принялся наполнять ее пахучим напитком. Вот это подарок! Стоило перетерпеть назойливого призрака ради такого угощения.
     — Справим настоящие похороны, — пробормотал наемник, зачарованно наблюдая, как виски с булькающим звуком заливается во флягу. Призрак, кстати, так и не соизволил появиться. Может, утро стало ему помехой, а, может, сообразил, что наемник внял его настойчивым уговорам.
     — Покойтесь с миром! — сказал Трижды Повешенный и, расслабив горло, сделал долгий глоток. Алкоголь обжег глотку и раскаленной волной затопил желудок. Крепкий, зараза! Ранхард сморгнул выступившую слезинку. Вот бы узнать, откуда пакостный святоша взял дистиллятор в такой глуши. С собой притащил? Или на месте собрал? Ну, да теперь не спросишь. Череп преподобного с затаенной злобой и предубеждением пялился на пьющего наемника. Покосившись на труп, Ранхард по горлышко заполнил флягу.
     Вскрыв вторую бочку, наемник обнаружил запасы масла. Свезло так свезло. Достав с полки бутыль, Трижды Повешенный наполнил его горючим — в дороге всегда пригодится. Теперь можно было приступать к ритуалу. Оставшееся содержимое бочки послужит хорошим розжигом для погребального костра.
     Обложив трупы дровами, наемник хорошенько пролил их маслом. Отхлебнув виски, Ранхард кашлянул и хрипло начал:
     — Я не мастак говорить речи. Скажу откровенно, мне плевать на вас и вашу гибель. Молитвы я давно позабыл, да и не нужны они сейчас. Пусть огонь поглотит ваши тела и отправит беспокойные души к богам, или кто там еще сидит на небесах. Когда будете перед их ликом, напомните этим засранцам, что Ранхард из Биорна еще может свершить доброе дело.
     Закончив немудренную речь, Трижды Повешенный бросил факел на мокрые дрова. Шипя и отплевываясь, яркое пламя взметнулось вверх, огненным змеем расползлось по трупам. Первыми занялись одежды мертвецов. Подождав несколько минут и уверившись, что огонь разгорелся, Ранхард подошел к трупу знахарки. Он аккуратно поднял хрупкое тело. Стараясь не смотреть в изуродованное топором и разложением лицо, он отнес покойницу к погребальному костру. Без особо почтения он перекинул тело ведьмы туда, где пламя горело жарче всего. Не выходя из кладовой, Ранхард вытянул руку через проход и вцепился в сутану преподобного. Глухо клацнули черные зубы покойника. Подтянув его за ворот, Трижды Повешенный швырнул святого отца к остальным мертвецам. Священник, безвольно мотая черепом, рухнул в огонь, подняв тучи искр-светлячков. Трижды Повешенный отряхнул руки и пошел к выходу. Уже зайдя в коридор, Ранхард почувствовал, как ему в спину уперся холодный, нечеловеческий взор. Наемник обернулся. Посреди костра возник призрак целительницы. Черты ее сгладились, глаза утратили потустороннюю печаль, и теперь она с улыбкой смотрела на Ранхарда. Языки пламени проходили сквозь нее, сливаясь с зеленым свечением. Она помахала ему рукой. Ранхард кивнул и отвернулся.
     Убрав остатки скарба и накинув пропахший тиной плащ, Трижды Повешенный взвалил на плечо рюкзак. Можно было уходить. Из люка уже струился сизый дым и было слышно, как в подвале гудит оголодавшее пламя. Ранхард покачал головой. По велению хозяина фамильяра он помог неупокоенным духам оскверненной церкви. Но зачем таинственному господину это понадобилось? Может быть, таким образом Ранхард расплатился за свое спасение в лесу? Наемник решил не ломать голову в пустых умствованиях. Он не сомневался, что птица с дурным характером обязательно приведет его к хозяину, и тогда они всласть поговорят.
     Растревожив визгливые половицы, Ранхард прошел через неф. Вытащив засов, наемник с усилием отворил ворота. Промозглое утро встретило его пепельными тучами, безвольно плывшими по небу. Обрывками лоскутного одеяла серо-черная масса переваливалась в вышине, готовясь истечь скорым дождем. Взгляд Трижды Повешенного упал на восток. От удивления он вздрогнул и по привычке сплюнул. Там, где должна была краснеть утренняя заря, разлилось трупное мерцание, сходное с гнилостным свечением подземных грибов. В этом мерцании угадывалась странная марь, будто за горизонтом плавился раскаленный металл.
     Скворец опустился Ранхарду на плече и задумчиво свистнул.
     — Не нравится? — поинтересовался наемник.
     Птица дважды чиркнула по его щеке тоненьким клювом.
     — Мне тоже.
     Наемник оставил проклятую церковь. Под ногами хлюпала грязь, а в небе, как нелюбимые родственники, толкались опротивевшие тучи. Осеняемый болезненным сиянием с востока, человек продолжил свой нелегкий путь. На душе у него было муторно и неспокойно. У Ранхарда не осталось иллюзий на счет жуткого поведения небосклона. На востоке собиралась Тень. Готовилась вытошнить всю скверну, накопившуюся в ней за двести лет. Готовилась к Бедствию.

ГЛАВА VII. КАБАН И ВОЛЧИЦА

     Рыцарь Ордена обязуется верой и правдой служить своему братству, обязуется в точности выполнять приказы старших по званию и быть примером в честном служении своем догматам Ордена. Но ежели обстоятельства требуют от него немедленных решений, то пусть уповает он на благосклонность Вознесенных и разумность своих деяний, кои должны всегда вести к вящей славе и мощи Ордена.
     Вольфред из Таммельсдорфа. Кодекс Ордена Наследия. Часть 2. Положение 21 Остров Искупления, Хелигор, 134 год Эпохи Наследия
     Сомкнув веки, командор Лукан Меллендорф стоял на коленях перед невысоким каменным алтарем. Губы рыцаря беззвучно шевелились, проговаривая слова молитвы. Командор держал правый кулак возле сердца, изредка постукивая себя по груди. Он полностью отдался молитвенному трансу, не обращая внимания на холод и застарелый дух смерти, царивший в маленькой часовне.
     «Славься Анейрин Светоносный, владыка жизни, бог-творец и повелитель солнца! Направь меня по пути праведному, избавь от искушений тьмы, соблазнов зла и бесчестья. Укажи мне дорогу к свету предвечному и дай сил одолеть ворогов, что еженощно противостоят твоим верным слугам. Пусть твой славный сын, Кадарн Меченосец, благословит мой клинок, дабы разил он беспощадно врагов Церкви и Ордена. Пусть Беруин Мудрый одарит меня своими знаниями, дабы избежал я ошибок в решениях своих. Пускай Эмунт Защитник — светлоликий охранитель чад людских, оградит меня и моих воинов от происков зла, предательства и лжи! Я взываю к вам, Великие, прошу о помощи, ибо на плечах моих лежит великая ноша перед братством моим и всем миром, который я поклялся защищать от порождений тьмы, лик коих одновременно зверин и человечен! Славьтесь, Вознесенные, и пусть благодать ваша озарит заблудшие души, молящие о спасение. Ибо все, что сделано под ярким солнцем, сделано ради вас и дела вашего! Во имя Жизни, во имя Света, во имя Вознесенных! Слава!»
     Командор открыл глаза. Медленно выдохнув, Лукан встал и устало провел рукой по темному ежику волос. Затяжелевшие веки дрогнули, отгоняя дрему. Сон необходим, но сейчас есть дела поважней. Подойдя к алтарю, командор накрыл ладонью рукоять меча. Твердая кожа, покрытая серебряным узором, приятно холодила горячие пальцы. Рука скользнула выше, пройдя по крестовине, и остановилась у дола. Рыцарь едва заметно улыбнулся. Он любил свой клинок, последний дар человека, ныне пребывающего у божественного престола.
     Блеск стали вернул командору юные годы. Много лет миновало с тех пор, как он впервые увидел дар настоятеля во всей красе. Хищное лезвие меча ярко сверкало в отблесках свечного пламени, словно бы напоенное светом небесных владык. Аббат Гумберт прежде, чем отправить ученика в большой мир, преподнес ему оружие, достойное воспитанника монахов-кадарнианцев. Юный инквизитор, прошедший суровую школу последователей бога войны, затаив дыхание, узрел совершенство, выраженное через орудие смерти. «Несущий веру» — так назвал свой меч будущий командор Ордена Наследия. В те дни Лукан еще верил, что веру можно куда-то и кому-то нести. Сейчас он понимал, что перед этим нужно прорваться через тенета злобы и невежества, прорубая дорогу мечом, залитым кровью еретиков и тенепоклонников.
     Командор убрал меч в ножны, перевитые кожаными шнурками. Положив руку на круглое, отполированное навершие, Меллендорф отвернулся от алтаря. Стоявшие в углублениях стен фигуры архаев безмолвно наблюдали за командором. Мрачные стражи несли свою службу у грузных, каменных гробов, покрытых налетом времени. Лукан почувствовал себе уверенней, словно получил от крылатых воинов одобрение. В легендах архаи вершили суд Вознесенных, несмотря на все препоны, и никогда не ставили под сомнения свой приговор. Меллендорф понимал, что сейчас ему следует вдохновиться примером мифических воителей.
     Отворив хлипкие ворота, командор покинул часовню. Невысокое, накренившееся от старости здание притулилось у восточной стены замка Дарден, принадлежащего барону Огюсту фон Левенгауту. Вытянутая, остроконечная крыша часовни молчаливо взывала к черному небу, присыпанному редкими звездами. Убывающая луна изогнутым осколком засела в небесах, рассекая бледным серпом печальную накидку ночи. Меллендорф втянул прохладный воздух, пропахший сыростью. Ветер жестким порывом взметнул алый плащ командора, и тот придержал ткань рукой. Лукан низко поклонился старой часовне, словно давно забытой матери, которой он никогда не знал. Вечерняя молитва закончена, теперь пришло время правосудия.
     Замок Левенгаута в глазах рыцаря мало отличался от хлева крестьянина. Меллендорф, долгое время прослуживший в Хелигоре, брезгливо смотрел на приземистые стены, крошившиеся от старости и человеческой лени. Внутренний двор утопал в мутных лужах, разбавленных жирной грязью. Беспорядочно сгрудились замковые постройки: ветхая кузня под худой кровлей, загаженная лошадиными клубнями конюшня, и провонявшая горохом и вареной свеклой кухня. Рядом с решетчатыми воротами примостились обшарпанные лабазы и бараки солдат. По двору бестолково слонялись свиньи в компании худобоких псов, ждущих подачки. Слуги его светлости мало отличались от голодных собак. Чумазые, запаршивевшие создания, с гноящимися глазами и смердящими ртами, откуда торчали покореженные гнилые зубы. Щеголяя дедовскими кольчугами и рваными гамбезонами, кнехты спустя рукава несли службу, куда больше интересуясь кислым вином и кухонными девками.
     Когда Меллендорф отправился на дальние рубежи известной ойкумены, он мало представлял себе царившую тут разруху. К несчастью, обстоятельства, заставившие его покинуть Хелигор, не оставили иного выбора. Прибыв на новое место службы, командор долго корил себя за поспешные решения. О пограничных землях он знал в основном из исторических трактатов, где большая часть текста посвящалась географии и политике. Согласно книгам, Вольные баронства основали семьи изгнанников, бежавших от королевских властей Рейнланда и Истфалии. Четыреста лет назад, в угаре очередного Бедствия они заселили так называемые Запретные земли, отделявшие цивилизованные государства от Края Теней. Буквально за пару десятков лет сюда стянулась вся человеческая шваль, не желавшая жить по людским и божьим законам. Некоторые отщепенцы были младшими сыновьями дворянских фамилий, они-то и заложили фундамент местной бандитской аристократии. В их владениях, не признававших власти Церкви, пышно взошли плоды ереси и схизмы. Загнанные инквизицией мериты, последователи Ивара и прочие сектанты бежали сюда в надежде обрести собственный дом, где их еретические убеждения не будут подвергаться гонениям. Вольные бароны не препятствовали беженцам, объявив полную свободу вероисповедания. Того хуже, новоиспечённая аристократия без проблем снюхалась с жителями Грани, наладила торговлю с Убежищем, Саргосом и Муравейником. Заходясь в экстазе от собственной независимости, вольные бароны в краткий срок отладили контрабанду священных реликвий и продажу магических побрякушек. Столь показную дерзость Орден стерпеть не мог, в качестве ответа начав масштабную военную кампанию против зарвавшихся баронов. Чем она закончилась, известно всем.
     Начитавшись книг, Лукан отправился в Вольные баронства с неиссякаемым энтузиазмом, представляя себе некий триумфальный поход против сил зла. Увы, все оказалось куда хуже. Господа бароны по старой договоренности скармливали инквизиторам заигравшихся колдунов и особо наглых контрабандистов, но это были крохи с барского стола. Владыки сами по уши завязли в темных делишках и не спешили выдавать подельников. Триумфальный поход Лукана превратился в кропотливую следственную работу, где подозреваемым становился каждый второй. Командор справлялся с ней и даже заработал себе определенную репутацию, но так и не смог до конца привыкнуть к творившемуся здесь беззаконию. Каждый раз, когда он видел спесивые рожи князей, в душе Лукана клокотал гнев, крепко замешанный на ненависти. Будь его воля, он дано бы вырезал своевольных правителей, а население, благо его тут не много, силой вернул в лоно Церкви. Меллендорф слал донесения в Капитул, в которых требовал у высших чинов Ордена начать вторжение, но его письма оставались без ответа. Как раз этому Лукан не удивлялся. Скандал в Хелигоре превратил его в парию, с чьим мнением не будет считаться даже слуга, выносивший ночной горшок Великого Магистра.
     Закинув на руку герренмантель, командор прошествовал через двор, надменно вздернув подбородок. Дворня и солдатня проводили его косыми, настороженными взглядами. Лукан подошел к оплывшей громаде донжона, который возвышался над убогими строениями как горбатый калека. Возведенная из серого камня, с неровными зубцами и провисшими деревянными машикулями широкая четырехугольная башня склонилась над командором. Узкие бойницы светились неяркими, пугливыми огнями. Цоколь башни оброс толстым слоем бурого мха, стены потемнели от старости и непогоды. С боков к донжону примыкали две невысокие кирпичные пристройки, где располагались кухня для смердов, склады, хранилище припасов и каморки слуг. Сегодня обитателям замка придется потесниться, ибо Лукан привел с собой сотню рыцарей.
     Два дня назад гончий отряд командора пополнился семью дюжинами воинов, прибывших по его приказу из Гранцдорфа во главе с капитаном Вергилом Бревертом. Еще тысяча сариантов взяла под надзор Старый тракт, постоялые дворы и бурги, начиная от сожжённого форта Дитц и до самого Вальдштадта. Команды егерей прочесывали леса в надежде отыскать канувшего в бездну контрабандиста. Меллендорф не верил в их успех. У Вернера было достаточно форы, чтобы хорошенько запутать следы. Отправленная за ним погоня обнаружила только поляну со следами лагеря и конских копыт да загадочную массу, от которой за версту несло алхимией. Несмотря на усидчивость, итог рыцарских изысканий был скуден: Вернер ушел, и след его успел хорошенько остыть. Сам Лукан считал, что контрабандист, вдоволь пропетляв по лесам, вернется к цивилизации. Слишком рисково оставаться в чащобах, где всегда есть вероятность столкнуться с опасным зверьем или тварями Тени, а, значит, Вернер направится к обжитым местам. На севере ему ловить нечего, там раскинулась Медьярская топь, и обходить ее занятие безблагодатное. Южные границы отсечены в виду деятельности командора. Остается запад. И тут у контрабандиста предостаточно вариантов. Земли эти малоисследованы, точных карт нет, чему способствует необычная и жутковатая особенность Тени искажать пространство.
     Меллендорфу ничего не оставалось, как отдаться на волю фортуны. Обнаружить Вернера на такой обширной территории трудно, следовательно, стоило подумать, где перехватить негодяя. Командор считал, что лже-поверенный поедет в Вальдштадт, где наверняка передаст груз сообщнику. Контрабандисты часто работали в спайке, через несколько рук, опасаясь слежки, и вряд ли на сей раз будет иначе. Оставался один тревожный фактор — Вернер был агентом Братства Лилий. Эту пакостную во всех отношениях банду давно пытались прихлопнуть инквизиторы, но злодеи оказались на редкость ловкими малыми. Теперь же ими занялся сам Орден. Капитул не сомневался, что Братство пользуется поддержкой богатеев. Негоцианты, аристократы и чиновники любят загребать жар чужими руками, и услуги Братства для них, как глоток родниковой воды для умирающего в пустыне. С помощью посвященных можно было устранять конкурентов, следить за партнерами и при этом оставаться в тени. Вполне естественно, что желание Ордена достать посвященных не нашло поддержки в сердцах господ, и контрабандист Вернер вполне мог рассчитывать на помощь должников Братства, тем самым усложняя его поиски. Выход у командора оставался один. Уж если не получится найти самого Вернера, то надо потянуть с другого конца. Выяснить, где сейчас располагается ближайшая ячейка «лилий», и выпотрошить их секреты. Единственная ниточка, ведущая к ним, была вложена в руку Огюста фон Левенгаута, вольного барона и по совместительству жадного до марок предателя.
     Лукан вошел в широкие ворота донжона. Первый этаж башни использовался под склад и оружейную. У стен стояли ящики с всевозможным ремесленным барахлом. Тут же установили стойки с оружием: мечи, алебарды, топоры и пики плотоядно скалились в приглушенном моргании факелов. Возле стоек крутился престарелый оружейник, вдумчиво осматривавший подвластные ему орудия. Его коллега-бронник, испуганно глянув на командора, принялся стучать молотком по древнему панцирю, выправляя вмятину.
     Ступая по застеленному соломой полу, Меллендорф подошел к Флому. Адъютант, доселе уныло наблюдавший за работой мастеровых, вытянулся и прижал к сердцу кулак.
     — Все идет согласно плану, — тихо сказал он, покосившись в сторону бронника. Лукан понимающе кивнул. Обычно грустные глаза Флома горели азартом. Если его милость барон будет плохо себя вести, то у молодого рыцаря появится шанс показать себя во всей красе. Лукан неожиданно тепло улыбнулся. Его всегда забавляла привычка Флома что-то доказывать. Адъютант, ставший командору не просто помощником, но верным другом, часто забывал, что от него не требуется каких-то особенных подтверждений лояльности.
     К рыцарям приблизился кастелян. Ражий чернобородый мужик, больше похожий на дровосека чем на лакея, стер с лица хмурое выражение и расцвел в притворно-сладкой улыбке:
     — Ваше превосходительство, хозяин-то уж заждался! Молитва-то успешна Ваша была?
     Меллендорф передразнил говор кастеляна:
     — Вполне. Только часовенка-то у Вас запущенная.
     — Вы уж не серчайте, — кастелян услужливо поклонился. — Людишки-то у нас не особливо верующие. Пропащий народец-то, стало быть…
     — Мне грустно это слышать, — Лукан, не мигая, буравил кастеляна глазами, отчего тот заметно стушевался. Толстые пальцы с обгрызенными ногтями нервозно крутили ворот замшевого полукафтана.
     — Не серчайте, — повторил кастелян. — Прошу Вас идти за мной, хозяин, почитай, уже начал трапезу.
     Командор и Флом переглянулись. Барон изволил затеять ужин, не озаботившись появлением гостей. Явное неуважение к персоне командора, демонстративное и наглое. Флом презрительно ухмыльнулся.
     Кастелян провел рыцарей узкой винтовой лестницей на второй этаж, где расположился главный зал. Возле двухстворчатых, окованных железом дверей, стояли двое солдат. Вояки, облаченные в красные табарды и помятые шапели, были явно навеселе. Один из них с отсутствующим видом оперся на алебарду, второй усиленно чесал распухший нос. Напротив горе-бойцов возвышалась пара рыцарей. Меллендорф специально отобрал себе в охрану самых рослых братьев. Этьен де Форцезе и Родерик фон Шталенберг слыли сильнейшими бойцами в командории Гранцдорфа. Оба шести футов ростом, широкоплечие, похожие друг на друга тяжелыми челюстями и массивными лбами, даром что один из Рейнланда, а второй смуглолицый уроженец Истфалии.
     Родерик, нахмурив широкие брови, брезгливо смотрел на охранников. Его затянутая в перчатку рука крепко сжимала рукоять меча. Этьен де Форцезе наоборот был слегка рассеян и безуспешно колупал засохшее пятно, осквернившее его алое сюрко. В отличие от многих рыцарей, де Форцезе предпочитал мечу внушительный бродакс, покоившийся в чехле за спиной. На поясе у него висела шипастая булава, закрепленная в ременной петле.
     — Все в порядке? — спросил Лукан, кивнув в сторону дверей.
     Де Форцезе криво улыбнулся:
     — Да. Его милость вовсю гуляет.
     Из зала доносились приглушенные звуки музыки, голоса и женский хохот. Меллендорф с трудом подавил гнев. Кастелян прошмыгнул мимо командора и, показав пьяным солдатам кулак, открыл двери. Створки с шумом разошлись в стороны.
     — Милости прошу, — пригласил кастелян, боком освобождая проход.
     Главный зал дохнул в командора жаром, запахом дичи, вина и пота. Под высоким потолком вились клубья синего табачного дыма. В нем же тонули стены, увешенные аляповатыми, выцветшими гобеленами, и картушами с гербом Левенгаута — вставшим на дыбы медведем. В зале весело пылал широкий закопченный камин, где сейчас жарилась косуля. Вокруг дичины обретался слуга, поливавший мясо пивом и медом. В центре трапезной стоял длинный стол, накрытый зеленым сукном и уставленный кушаньями. Среди кувшинов с вином и бутылей с водкой виднелись обильные залежи колбас и сыров, тушки жаренных в тесте перепелов, рубленные куски ржаного хлеба, заячьи полотки и остовы речного карпа. Скатерть, залитая напитками и испещренная жирными пятнами, зияла прорехами от частой стирки.
     Вокруг стола расселись два десятка мужчин, одетых во все черное как на поминках. Заплывшие от кутежа морды обратились к командору. Ближние барона не отличались разнообразием. Жесткие, корявые от оспы лица, обезображенные шрамами и следами распутной жизни, скорее подходили членам разбойничьей шайки, нежели смиренным вассалам дворянина. Несколько мужчин, не воздавших должного интереса приходу командора, тискали похихикивающих дворовых девок. Одна из них, отбросив всякий стыд, обнажила пухлую, как калач, грудь, где теперь покоилась сальная пятерня хмельного воина. Музыканты, стоявшие подле стола, сосредоточенно наяривали на своих инструментах мелодию фривольной песенки. Фальшивили они знатно, терзая струны натужено звенящей лютни и выдувая нечто непристойное из тонкоголосой флейты. Бивший в бубен трубадур пытался поймать ритм, но удавалось ему это с большим трудом. Лукан, вопреки их стараниям, узнал нехитрый мотив «Мельничихи Лоры».
Лора, парня не стесняй,
Лучше поскорее дай!
Белы ноженьки раскинь,
Молодца в себя задвинь!

     — дурным голосом пропел толстощекий малый с обвислыми усами, умудрившись не попасть ни в одну ноту.
     — Цыть! — разнеся по залу рык, оборвавший музыку и разговоры.
     Во главе стола восседал дородный как кабан мужик, заросший рыжей бородой чуть ли не до самых глаз. Огненная шевелюра с островками седины взмокла от пота. Широкий, мясистый нос раздувался в приступе ярости. Маленькие злые глаза грозно ходили из стороны в сторону. Его сиятельство Огюст фон Левенгаут, похоже, осерчал. Барон вставал медленно, слегка покачиваясь. На объемном чреве еле сходился красный, покрытый пятнами и крошками, дублет. На груди висела толстая золотая цепь с круглым медальоном. Здоровые, будто колоды, ручищи барон упер в стол, перед этим опрокинув серебряный кубок, усеянный драгоценными каменьями. Винная лужа растеклась по скатерти подтопив объедки.
     В густой, как тыквенный суп, тишине, баронские псы ожесточенно делили кус мяса. Барон наполнил кубок вином из глиняного кувшина. Подбежавшего было услужить виночерпия Левенгаут отогнал метким пинком в голень. Затуманенный взор барона прояснился, а на лице расплылась довольная улыбка. Меллендорфа передернуло от омерзения, когда он заметил возле губастого рта остатки пищи и слюней, так некстати застрявших в бороде Левенгаута.
     — Приветствую могучего командора в моих владениях! — проревел барон низким, осипшим голосом. — Пью за Ваше здоровье и приглашаю к столу.
     Одесную хозяина замка пустовали три стула. Лукан понял, что они предназначались ему и его спутникам. Барон, этот грубый, пьяный хряк умудрился нанести гордому командору очередное оскорбление. По статусу рыцарю было положено сидеть напротив хозяина, но паскудник решил и тут сделать по-своему. Немалым усилием воли Лукан сдержал гнев. Рано было зачинать скандал. И, конечно, не из-за таких пустяковин. Лицо Меллендорфа внезапно изменилось, холодное выражение исчезло, уступив место теплой, дружеской улыбке:
     — Огюст фон Левенгаут! — вскричал командор. — Мой верный друг!
     Лукан направился к разгоряченному барону, весело захохотав. Флом хмурой тенью следовал за командором.
     — Вы, я смотрю, начали без меня? — Меллендорф поиграл бровями. — Это вы зря, право слово.
     Левенгаут сыто рыгнул и махнул рукой:
     — Вы уж простите меня, командор. Я вернулся с охоты, а тут сюрпрыз, мать его! Принесла вас нелегкая. Сунулся я было к вам ручкаться, так вот этот парень, — барон ткнул жирным, почерневшим пальцем во Флома, — говорит, мол, его превосходительство молятся и тревожить их не можно. Я в глаза то ему глянул, и вижу, как на духу, что ежели сунусь в часовню я, то парень башку мою дурную срубит и имени не спросит. Ох и дерзкий он у Вас, господин командор!
     Лукан пожал плечами и сел подле барона. Перед ним тут же поставили чистое блюдо и оловянную кружку. Видимо серебро полагалось только его милости.
     — Брат Флом молод и горяч, — заступился за товарища Лукан, — так что не стоит его строго судить.
     — Да разве ж я сужу?! Вот вам выя моя, ежели сужу, — барон рванул ворот дублета, показав заплывшую салом немытую шею. — Парень у тебя, что надо. Крепкий. Не то, что мои нахлебники, сучье семя! Слышите?!
     Сотрапезники барона отвлеклись от шумного обсуждения некоего ратного подвига. Седой вояка, возбужденно описывавший сечу с помощью надкусанного ломтя колбасы, кивнул Левенгауту:
     — Да слышим, слышим.
     — А раз слышишь, то вынь хер из задницы и поди прочь. А? Нахлебники, сучье семя. Говны свиные! Я вам так скажу, командор, я бы одного вашего парня против троих таких говнюков поставил. Только жрут, срут и трахаются, мать их!
     Отпив из кубка, Лукан деликатно улыбнулся:
     — Не серчайте, Ваша милость. Сегодня хороших, дельных людей трудно сыскать.
     Похрюкивая, Левенгаут залпом осушил чашу вина. Громко отрыгнув, он усиленно закивал лохматой башкой:
     — Ага, прям в воду глядите, командор. Не люди пошли, а одно говно, трусливое, как прачка под драгуном. И ничего-то с ними не сделаешь. Засранцы!
     Снова заиграли трубадуры, на этот раз грянув тягучую балладу. Если верить тоскливой мелодии, «Сломанные мечи». Барон указал кубком на музыкантов:
     — Видите этих олухов?
     Лукан бросил насмешливый взгляд на менестрелей. Чуткий слух командора откровенно страдал от их фальшивой игры.
     — А я бы лучше не видел. Пастух в поле на козьей жопе и то лучше сыграет. А где, мне спрашивается, найти хороших музыкантов? Они птицы нежные, по столицам да герцогствам обретаются. Ну какой, скажите, певун в своем уме, поедет в эту пердь? Да ведь ни в жисть! Клали они хер на мой медвежий угол! Им же вина тонкие подавай, да баб пригожих, а у меня тут одни свинарки да полковые бляди, рябые да косоглазые. Тьфу! Сучье семя, а не бабы!
     Флом, не прикасаясь к еде, устало глядел в потолок. Откровения барона его порядочно утомили. Лукан с преувеличенным интересом посмотрел на Левенгаута:
     — Вы вернулись с охоты. Как успехи?
     Барон стряхнул с мокрой бороды крошки. Жирные губы выпятились, словно от обиды:
     — Говно, сударь мой командор. Сучье говно! Били косуль, тетерева били, зайцев этих засранных без счету укокошили. А я ж на кабана шел! Копье отцовское взял, чтоб свинью эту поганую заколоть. И что вышло? А ни черта! Сбег кабан, оставил меня с хером в руке… с копьем то бишь.
     — Ну, барон, кабан зверье нехитрое. Попробовали бы Вы поохотиться на бергамского горного вирма. Вот там скажу охота! Я тогда еще в послушниках ходил, при кадарнианском монастыре. Таких хитрых облав мне больше видеть не доводилось.
     — Надо же, — барон недоверчиво прикрыл один глаз. Второй лихорадочно блестел от выпитого. — А разве монахам можно охотиться? И куда у вас сеньоры смотрят?
     — Братьям, посвятившим себя служению Кадарну Меченосцу, многое позволено. Этот монашеский орден пользуется особым расположением в государстве.
     — В каком? — барон начал терять нить рассказа.
     — В Рейнланде. Монастырь, в коем мне дали воспитание, стоит у подножья Бергамской цепи, рядом с Карраским проходом.
     Левенгаут хлопнул себя по животу и громко, напоказ, рыгнул. С каждым выпитым кубком хозяин замка все больше напоминал раскормленного порося.
     — Понимаю. Надо же откуда вас принесло, сударь командор. На границе с этим поганым Бродмарком воспитывались. Сучье семя!
     Дверь в зал с рокотом отворилась, впуская запоздалого гостя. Меллендорф язвительно ухмыльнулся. Капитан Вергил Бреверт с достоинством прошествовал через залу, звеня кольчугой. Вопреки уставу Ордена, рыцарь, помимо красного сюрко, носил черный плащ с вышитым солнцем Вознесенных, очевидно выделявшим его среди остальных братьев, но будучи вдалеке от Хелигора, Лукан смотрел сквозь пальцы на форму подчиненных.
     Гуляки прервали разговор, провожая рыцаря окривевшими глазами. Тискавший девку вояка пристроил свою зазнобу под стол, где дама принялась усиленно трудиться над восставшей плотью сердцееда. Лукан брезгливо отвернулся, заметив похотливое блаженство на лице пьяницы.
     Сидевший слева от барона толстяк нетвердо вылез из-за стола и направился к камину, на ходу распутывая тесемки штанов. Заметив его телодвижения, барон зарычал, как медведь после спячки:
     — Эй, Гюнтер! Сучье ты семя, я что говорил про камин?
     — Не помню, — протянул толстяк, на ходу вываливая член.
     — Да ты совсем охерел, говно ты недосраное! Я тебе сколько раз твердил, не ссать в камин? Да еще при дорогих гостях! Эй, ребяты, выкиньте этого пиздюка отседова!
     Толстяка схватили под локти и потащили из зала. Тот вяло отбивался, на редкость изобретательно матерясь. Бледный член болтался в разные стороны, как деревянный паяц на ниточках.
     — И на лестнице пусть тоже не ссыт! — крикнул вдогонку Левенгаут, наполнявший кубок водкой из толстого, оплетённого сеткой бутыля. — Есть же нужник, сучье семя!
     Проводив толстяка долгим, красноречивым взглядом, Бреверт сел и принялся за еду. В отличии от Флома, Вергил не страдал отсутствием аппетита. Навалив себе зайчатины и жареного лука, капитан с аппетитом принялся за угощения, смачивая глотку вином из ближайшей чаши. Меллендорфа покоробило поведение Бреверта, но сейчас было не до взысканий.
     — А это кто? — поинтересовался барон у Лукана, рассматривая капитана.
     — Позвольте рекомендовать. Капитан Вергил Бреверт, верный рыцарь Ордена Наследия и мой добрый помощник.
     — Ваша милость, — вежливо кивнул Бреверт.
     — Что рыцарь, эт я сообразил. Раз добрый, пускай гуляет. Может, ему бабу надо? Так это мы быстро! Где вы, сучки?!
     Барон вскочил, размахивая толстыми руками, не уступавшими в обхвате иному дереву. Он безуспешно привлекал к себе внимания, пытаясь отыскать хотя бы одну свободную прачку или повариху. Лукан дотронулся до локтя Левенгаута, надеясь усадить барона обратно.
     — Ваша милость, капитану не нужна женщина. Братья дают обет целомудрия.
     — Я и забыл, — промямлил Левенгаут вытирая со лба пот. — Вы ж в своем Ордене святые аки младенцы. И девственные, хе-хе.
     Меллендорф отпил вина и тут же скривился. Кислятина. Левенгаут, с каждой минутой теряющий способность здраво мыслить, заметил недовольство командора.
     — Не нравится. Эх, сучье семя, самому блевать охота от этих помоев. Я вас угощу нормальным вином! Не этим свиным поносом! Гей!
     Барон подозвал растрепанного виночерпия. Рубаху слуги разорвали у ворота, а под левым глазом наливался аспидно-багровый синяк.
     — Прикажи нести мехтианское. «Девичью гордость»! Из моих личных запасов. Не гоже благородным давиться блевотой для сиволапого мужичья. Мы вам ни какие-нибудь, а вполне определенные, сучье семя!
     Выдав сию расплывчатую сентенцию, барон отослал виночерпия. Лакей поспешил к выходу, заметно прихрамывая на левую ногу. Лукан провел ладонью по вспотевшей шее. Все-таки стояло снять поддоспешник, направляясь на пир.
     Бреверт потянулся к командору, желая что-то сказать, но Меллендорф оборвал капитана, приложив палец к губам.
     — Я чегой хотел спросить-то, — барон облокотился на стол. Свиные глазенки Левенгаута, пристально и на удивление трезво сверлили командора.
     — Так вот, скажите мне, Ваше превосходительство, за каким чертом вас принесло в мой замок? Да еще в таком множестве. А? Вас тут сотня набилась, не меньше. Слетелись как мухи на говно.
     Лукан сладчайше улыбнулся, но в глазах его не было веселья.
     — Не волнуйтесь, Ваша милость. Мы ненадолго. Орден проводит масштабную облаву, и Ваш замок видится мне отличным местом для временного лагеря.
     — Охолони лошадок, твое превосходительство. Я уже помог вам с контрабандистом. Про облавы не было речи.
     Лукан всплеснул руками:
     — Увы, означенный преступник ушел, и дело Ордена требует сыскать его.
     — Ну так ищите! Наверняка этот говнюк хоронится в лесах.
     — Ищем, будьте уверены.
     Барон пьяно, с придыхом засмеялся, но тут же посерьезнел:
     — Только не в моем замке! Я уже достаточно подмог вашему «делу»! Скоро мои ребяты будут косо на меня смотреть, а они, сучье семя, люди вольные, могут и уйти к другому сеньору. Неблагодарные!
     — Ваша милость гневается? — заплетающимся языком спросил один из сопитух, усердно пытаясь выловить из чаши жирного таракана.
     — Заткнись, бляжий выползок! Сидишь у меня на шее, всей пользы от тебя на грош, да и тот ломаный. Только жрешь да серишь, сучий хвост!
     В ответ барону раздался громкий звук выпускаемых ветров. Левенгаут захохотал, колотя от удовольствия кулаком по столу. Дробно подпрыгивали миски и плошки, опрокинулся кувшин с вином, заливая скатерть алой пенящейся жидкостью.
     — За это я и люблю Дальга. Никто не может так громко и вонько пердануть как он. Чуете? У меня аж глаза слезятся! Ох и вонища, сучье семя!
     Вкатили увесистую бочку мехтианского. Виночерпий при помощи двух слуг водрузил ее на стол. Повозившись с молотком, чопиком и краном, слуга откупорил бочку под одобрительное реготанье баронских вассалов. Барон налил вина в свой серебряный кубок и передал его Лукану.
     — Ну, командор, неплохо бы причаститься! Пей!
     Стараясь не запачкаться, Лукан отхлебнул из чаши. Сладость виноградников Мехтии, одновременно терпкая и нежная, заполнила рот командора. Напиток было отменный.
     — Прекрасно, Ваша милость, просто прекрасно. «Девичья гордость» — лучший выбор из возможных. Трехлетнее, если не ошибаюсь.
     — Ага, Вы знаете толк в винах! Нежное как бабье вымя! Ох, сучье семя, хорошо идет!
     Заглотив полный кубок, барон уселся обратно в кресло. Безвинная мебель громко затрещала под бесчисленными стоунами Левенгаута.
     Флом ткнул Лукана локтем в бок и глазами указал на бочку. На ее гладкой поверхности, рядом с выжженным девичьим силуэтом чернели расплывчатые буквы. С помощью трафарета кто-то вывел угольком надпись на мехтианском: «для благородного дома Армаде».
     Командор неспешно кивнул своему адъютанту. Вино меченное и должно было отправится в Люцернию — крупный город-государство Ковенанта Свободных городов. Оказаться на столе барона оно могло в двух случаях: либо нечистые на руку виноделы продали бочонок на сторону, либо барон промышлял разбоем на севере Истфалии, так неосторожно граничащей с Вольными баронствами. Первое предположение Лукан сразу исключил. Дельцы Мехтии, ценившие свою репутацию пуще любых сокровищ, никогда не продавали вино мимо предназначенных ему рук. Особенно в такой заплесневелый край, коим являлось баронство Левенгаут. Второй вариант заслуживал более пристального рассмотрения. Рабарийские горы, ставшие естественной границей между Ковенантом и владениями баронов, вряд ли могли послужить надежной защитой от диких разбойничьих ватаг буйного северного дворянства.
     Бароны Края частенько становились раубриттерами20. Худая земля и вялая торговля нередко заставляли лесных аристократов выходить на большую дорогу, где они без всяких церемоний грабили проезжающих купцов. И неважно, что совсем недавно они сами выдавали подорожную этим торговцам, разрешая следовать через свои владения. Судя по бочке, в последнее время сельские магнаты совсем осмелели, так рисково щупая брюхо истфалийских герцогов. Наверное они позабыли, как жестоко и изощренно могли мстить смуглокожие соседи, чьи войска часто усиливались компаниями ландскнехтов. «Сукины дети» Дамьена ди Граини и «Рваные знамена» Гариона-Дракона не раз вторгались в южные оконечности Вольных баронств, сжигая и убивая всех без разбору. Брать в бедных селениях и фольварках было нечего, но герцоги Ковенанта щедро платили кондотьерам за учиненное насилие.
     — Эх, отменное винцо, — хрипло похвалил барон, опростав кубок. — У меня таких бочек как дерьма за баней!
     — Поздравляю с успешным приобретением, — сказал Лукан. Напускное веселье исчезло, уступив змеиному напряжению. Словно гальптранская кобра, командор изучал барона, крепко сцепив губы.
     — Мне нужно отойти, — тихо промолвил Флом, вставая.
     — Поссать? — Левенгаут протяжно рыгнул. — Можешь на лестнице прыснуть, разрешаю.
     Барон уже забыл, как он недавно разорялся, заботясь о политесе. Флом, переступив через пьяное тело, вышел. Барон завопил:
     — Музыку! Играйте, сучьи дети! Пусть стены дрожат от музыки! Давай дуй в свою дуду, косоглазый.
     Флейтист грянул. Его поддержали лютня и бубен. Быстрая залихватская мелодия набрала разбег и полетела по залу. Лукан согласно мотнул головой. Громкая музыка была только на руку. Капитан Бреверт делал командору странные знаки, поводя ладонью над блюдом. На его красивом лице отразилось запоздалое негодование. Меллендорф не удостоил капитана ответом.
     Лукан прислушался. За гремящей музыкой трудно было разобрать, что творится за дверьми трапезной. Но время приближалось, и командор принял решение ускорить события.
     Изобразив самую мерзкую улыбку, на которую был способен, Лукан задушевным тоном обратился к барону:
     — А поведайте-ка мне, ваша милость, где Вы раздобыли сие прекрасное вино?
     Барон икнул и мутными глазами уставился на бочку:
     — Купил, мать его.
     — О! И как я понимаю, в самой Люцернии?
     — С чего вдруг?! Ехали тут купцы мехтианские в Саргос, кажись. Вот и купил. И причем тут Люцерния? Это ж в Истфалии, чтоб этих спесивых кошкоебов вша заела!
     Лукан указал на надпись, предательски черневшую на бочке:
     — Тут написано, для благородного дома Армаде. Это владыки Люцернии.
     — Да мне какая хер разница, что там написано! Я и читать-то не умею. Хоть «жопа» напиши, все равно ни черта непонятно. Грамотеи!
     — Перестаньте, барон. Мы взрослые люди, — Лукан резал хозяина замка колючим взглядом рептилии.
     — Ты на что намекаешь, командор? — зловеще произнес барон, наклоняясь поближе к Меллендорфу. Огненная борода вздыбилась, в уголках пухлых губ выступила белая слизь. Левенгаут тяжело дышал, чуть не лопаясь от обиды и гнева.
     — Что слышали, любезный. Это вино Вы украли, точнее, взяли в качестве добычи, разграбив купеческий обоз где-то на севере Ковенанта.
     Лукан с наслаждением наблюдал за реакцией барона. Огюст побледнел, затем пошел багровыми пятнами. Поросячьи глазки вывалились из орбит от возмущения. Барон треснул кулаком по столу, угодив рукой в плошку с горчичным соусом. Желтые маслянистые брызги нездоровой сыпью усеяли раскрасневшееся лицо хозяина замка.
     — Да как вы смеете? Я вольный владыка Левенгаута, сучье семя! Не потерплю таких оскорблений в своем замке! Вон, сука! Выблядок, святоша сраный, пошли вон!
     Баронские дружки притихли. Оборвалась музыка. Все в страхе смотрели на Левенгаута, вскочившего из кресла и сминавшего на груди несвежую ткань дублета. Собаки, беспечно бродившие по залу, спрятались под стол, видимо ученные приступами бешенства господина.
     Лукан остался сидеть, по-прежнему издевательски ухмыляясь:
     — Да полноте Вам, барон. Экую невидаль я Вам сказал. Ну подумаешь, слегка пошалили на границе, что ж теперь, спрашивать с благородного дворянина за этакие мерехлюндии? Успокойтесь. А лучше выпейте. Орден не вмешивается в дела суверенов, и ваши фортели на большаках меня мало волнуют. Делов-то на грош, а крику на полноценный кошель. Думаете, меня заботит мошна истфалийских купцов? Вы уж извините, но мне нет от них никакого толку, буде они хоть трижды распрекрасными и честными. Я, можно сказать, уже свыкся с пограничьем. Мне тут все стало родным и близким. Барон, ведь мы с вами неоднократно сотрудничали. И вы, как честный человек, мало того, настоящий радушный хозяин, много раз помогали мне в поимке преступников. У меня и в мыслях не было желания нанести вам оскорбление. Видите ли, я ведь упомянул о разбое лишь для того, чтобы разрушить меж нами, так сказать, стену недоверия. Сокрушить ее дружеским замечанием, дабы Вы не таились и могли делиться со мной Вашими секретами. А я, со своей стороны, мог бы подсобить Вам в нелегких трудах.
     Лукан оплетал барона словесами как паук, заматывающий муху в паутину. Левенгаут растерялся, пытаясь разобраться в этих словесных кружевах, и недоуменно хмурился.
     — Мне жаль, ваша милость, что недомолвки между нами привели к столь бурному всплеску, коей весьма сильно испугал Ваших друзей. Да что там говорить, я сам был готов сбежать, дабы унять гнев столь уважаемого господина.
     Лукан откровенно изгалялся над Левенгаутом, и похоже тот начал это понимать. Он грозно потряс волосатым кулаком.
     — Вот, значит, ты как! Крутить вздумал, блядий выкормыш. Ну пой, птичка, чирикай…
     — Я не закончил, — перебил Меллендорф. В его голосе появились стальные ноты, елейный тон куда-то испарился. Барон, не ожидавший перемены, заткнулся, шумно сопя раздувающимися ноздрями.
     — Ваши фанаберии, господин барон, мне не интересны и, честно признаться, противны. Я брезгую копаться в мелких преступлениях, которых на Вас больше, чем блох на псарне.
     За дверями послышалась какая-то возня. С глухим стуком упало нечто тяжелое, и, кажется, кто-то застонал. Лукан, отодвинув колченогий стул, поднялся. Капитан Бреверт с возрастающим ужасом смотрел на командора.
     — Как говорила одна шлюха — ближе к делу. Мне плевать на Ваши художества, Левенгаут. Но одного я не потерплю. Властью, данной мне Орденом, я объявляю Вас предателем и пособником тьмы. Вы продали дело Церкви, попрали мое доверие и дали возможность уйти опасному контрабандисту из Братства Лилий! Именем Великого Магистра я беру под стражу замок и лично Вас, покуда не будут тщательно расследованы обстоятельства Вашего предательства!
     Удар попал в цель. Барон зарычал и схватил со стола кинжал. Собутыльники Левенгаута вскакивали со своих мест, хватая ножи, кувшины и табуреты. Самые хитрые метнулись к стенам, где висело оружие. Менестрели, завопив от страха, подбежали к дверям, но их бегство прервал грохот сносимых с петель створок. В залу вломились рыцари, возглавляемые Фломом. За ним, как две горы, возвышались фон Шталенберг и де Форцезе. Этьен расчехлил свой бродакс и теперь держал его на плече. Родерик в одной руке сжимал меч, в другой тонкой веточкой покоилась детская рука. Рядом с великаном неловко шагал рыжий мальчонка, лет пяти отроду. Лицо ребенка заливали слезы, и он постоянно хлюпал подтекающим носом. Ноги мальца, худые и костистые, выгибались колесом возле колен, отчего он едва мог ходить. Чуть поодаль, придерживая мальчика за плечо, шла симпатичная, приятно округлая женщина с растрепанными светлыми волосами. Блондинка была в одной ночной сорочке, сквозь которую просвечивали застывшие от холода соски, туго натянувшие прозрачную ткань.
     — Вы чудовище, командор, — уверенно сказала женщина, оценивающе глядя на Меллендорфа.
     — Какая банальность! — Лукан умоляюще сложил ладони, прикрыв ими лицо. — Чудовище тут только одно, и это вон тот жирный хряк, именующий себя бароном. И Вашим мужем, блудливым, замечу, как кобель на случке.
     Подчеркнуто вежливо Меллендорф указал на Левенгаута. Барон все еще сжимал кинжал, в смятении переводя взгляд с командора на жену.
     — Хильда, Седрик, — просипел он.
     — Ну, вот все и в сборе, — заключил Лукан. — Джентльменов с мечами, прошу сложить оружие, дабы избежать смертоубийств. Тут все-таки дама.
     Захныкав, сын Левенгаута начал вырываться, и мать обхватила его руками стараясь успокоить. Шталенберг крепко сжал руку мальчика, не давая женщине его забрать. Со звоном падали мечи, брошенные людьми Левенгаута. Дальг, попытавшийся обойти воинов Ордена, тут же получил по ребрам, и теперь лежал на полу, свернувшись в клубок.
     — Замок взят, командор, — отчитался Флом. — Мышка не успела проскочить.
     — Отлично сработано, мой друг. Учитесь, Вергил.
     Бреверт, молча наблюдавший за операцией, поднялся:
     — Командор, Вы совершаете ошибку. Без прямого указания Капитула Вы не имеете права…
     — Помолчите, капитан, — процедил Лукан. — С Вами я поговорю позже.
     Услыхав подсказку капитана, взбрыкнул барон:
     — По какому праву?! Это мой замок, моя земля, сучье семя! Как взят?! Не позволю!
     — Уже позволили, мой дорогой барон. Ваш хлев, который Вы по ошибке величаете замком, теперь находится в моем ведомстве.
     Лукан повернулся к Флому:
     — Друг мой, уведите, пожалуйста, лишних. Мне нужно поговорить с его милостью. Фрау Хильда и ребенок пусть останутся. Думаю, брат Родерик и брат Этьен смогут за ними приглядеть.
     Без слов рыцари принялись выталкивать вассалов Левенгаута. Те, покачиваясь и пьяно огрызаясь, проследовали на выход. Гремели под сапогами выбитые створки, разлегшиеся на полу точно поверженные супостаты. Не спрашивая разрешения, Флом оставил у входа трех сариантов. Заметив это, командор одобрительно кивнул, и адъютант повел пленных вниз по лестнице.
     — А мы меж тем приступим к делу, — жизнерадостно сказал Лукан, потирая руки. — Присядьте, барон. Выпейте вина, успокойтесь. Поговорим по душам. Представим, что всех этих ужасных сцен не было. И Вы сейчас, как грешник на исповеди, мне все подробненько расскажите.
     Левенгаут грузно опустился в кресло, промяв красную, затертую до дыр обивку. Налив вина, он тотчас осушил кубок. Заросший волосами кадык последовательно двигался в такт глоткам.
     — Успокоились? — полюбопытствовал Лукан.
     — Мне нечего сказать, — буркнул Левенгаут, нахмурив рыжие брови.
     На стол обрушился бродакс де Форцезе. Полетели осколки битой посуды, кусочки еды, брызги. Сын барона, прикрыв уши, зашелся в крике.
     — Перестаньте, командор. — спокойно попросила женщина, вызвав невольное уважение Меллендорфа. — Нет чести в устрашении невинного дитя. Он болен и очень раним. Даже рыцарям Ордена должно быть известно милосердие.
     Капитан Бреверт, вздыхая и качая головой, снял с себя плащ. Он усадил фрау Хильду, а затем освободил руку мальца из лапы Шталенберга. Перебирая искривленными ножками, Седрик забрался к матери на колени. Бреверт накрыл женщину плащом, уберегая от холода. Хильда благодарно кивнула, прижав ребенка к полной груди.
     — И правда, что это мы как звери, — с наигранной задумчивостью отметил командор. — Этьен! Перестаньте пугать мальчика. Устроили тут, понимаешь…
     Де Форцезе пожал плечами, и с треском выдрал топор из крышки стола. На лице рыцаря сидела обычная для него беспечная улыбка.
     — Барон, — Лукан скривился, вытирая с герренмантеля каплю соуса. — Я объясню поведение брата Этьена. Видите ли, этот отважный рыцарь терпеть не может, когда ему лгут. Просто не переваривает ложь, а Вы, мой драгоценный, врете не хуже барышника в базарный день. Ну зачем так делать? Тут Ваша жена и болезный сынуля. Вы должны понимать, что в следующий раз топор брата Этьена может ударить не в стол, а в более податливый материал.
     Левенгаут молчал, не сводя воспаленных глаз с жены и затихшего ребенка.
     — Не зря тебя Котом прозвали, — проговорил он охрипшим голосом. — Ох не зря. Играешь с жертвой, крутишься вокруг нее как кот вокруг мыши. Довольный, сытый, озлобленный…
     — Хватит, Огюст! — прервала его Хильда звучным сопрано. Голубые очи, холодно смотрели с побледневшего лица, гладкого как у фарфоровой куклы. Барон съежился под ее взглядом, и быстро отхлебнул вина из ополовиненной чаши.
     Лукан выжидал. Он не хотел сбивать Левенгаута с мысли. Неожиданно, но барон проявил уместное здравомыслие. Угрозы на него не действовали, а вот родные оказались слабым местом. И фрау Хильда своим окриком, похоже, настроила Левенгаута на сотрудничество.
     — Спрашивайте.
     — Прелестно! — Лукан, рисуясь, хлопнул в ладоши. — Итак, первое: Вы отдали приказ коменданту Граму, да упокоят Вознесенные его грешную душонку, сорвать операцию Ордена?
     — Да.
     — Отлично. По чьему указанию Вы это свершили?
     — Мне заплатило Братство Лилий.
     — Кто именно, когда и сколько?
     — Имен не знаю. Один величал себя Стариком, сучье племя, а второй Тертым. Притом, Старик был вовсе не стар, а Тертый с виду сопляк каких поискать.
     Лукан доверительно прошептал:
     — Это в порядке вещей. Часто в разведывательной и хорошо законспирированной деятельности используются клички прямо противоположные изначальному смыслу. Дальше.
     Барон стер со лба пот:
     — Приехали они полгода назад, дали авансу. Я взял. Думал потом обжулить этих ублюдков, да больно награда была сурьезной.
     — Стоп! — Лукан воздел палец в комично преувеличенном жесте. — Как «лилии» вышли на вас? Не думаю, что столь ответственное мероприятие поручили бы дремучему пню из пограничья. Простите, ваша милость, ничего личного. Так как они доверились Вам, зная гнусненькую и ненадежную репутацию вольных владык?
     Барон промолчал, в бессилии посмотрев на жену. Лукан заговорщицки подмигнул женщине:
     — Вам есть что сказать, фрау Хильда?
     Женщина потупила взор, механически поглаживая по голове сына.
     — Ну что же Вы. Так хорошо начали. Как говорят крестьяне: никогда такого не было, и вот опять. Смелее, иначе придется спрашивать маленького Седрика.
     Баронесса ничем не выдала своего беспокойства, но опытный глаз командора приметил едва заметное подергивание века. Покрепче обняв сползающего с колен сына, она ровным голосом произнесла:
     — В этом нет нужды.
     — Тогда приступайте к покаянию, — милостиво разрешил Лукан.
     — Братство Лилий связалось с Огюстом через меня.
     Лукан одобрительно кивнул:
     — Больше подробностей, фрау. Чувствуется мне, Ваша история куда интересней, чем кажется.
     — Вы правы, командор. И я не буду таить от Вас правды. Упомянутый моим мужем Тертый приходится мне никем иным как братом. Младшим братом, если Вам это важно. Агенты братства обычно разрывают все родственные связи, но я изредка получала от него весточки.
     Меллендорф присвистнул.
     — М-да, я с каждым днем уверяюсь в том, что Братство Лилий из закрытого общества убийц и шпионов превратилось в цех любителей острых ощущений, куда принимают кого попало.
     Хильда пожала изящными плечами:
     — Мне мало известно про нравы братства.
     — Оно и к лучшему. Как зовут Вашего брата?
     — Флоки.
     Меллендорф демонстративно вскинул бровь:
     — Барон, кажется Вы некоторое время назад весьма нелестно отзывались о северянах, и вот на тебе, какое совпадение. Ваша жена и ее брат, судя по именам, оказались из Бродмарка. Любопытно, не находите?
     Огюст так и не раскрыл рта, лишь крылья носа в ярости раздувались, открывая неаппетитный вид двух черных кратеров, заросших жесткими кустами волос.
     — Ладно, — беспечно отмахнулся Меллендорф. — Как человек вежливый, я не буду касаться ваших личных отношений.
     — И на том спасибо, сучье семя.
     Лукан внезапно встал и подошел к Хильде. Жена Левенгаута исподлобья посмотрела на Лукана, еще крепче прижимая к себе Седрика. Мальчик, убаюканный разговором, проснулся и принялся хныкать.
     — Дальше пусть рассказывает Огюст, мне, нечего сказать.
     Барон продолжил:
     — Про деньги, стало быть. Мне заплатили тысячу грандмарок.
     — Ого, — Лукан резво перебрался к барону. — Братство щедро как никогда. А эта публика лишний медяк потратить боится, не говоря уж о полновесных рейнландских марках.
     Левенгаут со значением потряс головой:
     — Так и я про то толкую. Эти сквалыги никогда щедростью особливой не страдали, а тут рассупонились значиться. Дела у нас худо идут в последнее время, вот я и согласился.
     Помедлив, барон добавил свое неизменное «сучье семя», без которого видимо не мог вести связную речь.
     — Я Вас даже где-то понимаю, — благостно согласился Лукан. — Дальше, ваша милость. Мы сдвинулись с места, и мое настроение начинает улучшаться.
     — Чего говорить-то?
     — Я подскажу. Вы получили задаток и стали ожидать дальнейших указаний. Две луны назад назад объявился я, и как попрошайка выклянчил помощь. Вы, естественно, согласились, зная наперед, что командора придется немного обмануть, дабы отработать деньги братства. Комендант Грам, посвящённый Вами в сей маленький заговор, надувая щеки и всячески угождая, делает вид, что помогает глупому петельщику. Вашим приказом он всячески огораживает контрабандиста, крутит хвостом и даже поет медовые песни, уверяя командора в точном исполнении его приказов. Любопытно, кто из вас придумал схему с заклинателем? Ставлю свой меч, что Вы, барон, не имеете к этому никакого отношения.
     — Это была моя идея, — подтвердила Хильда, опередив Левенгаута.
     — Не сомневаюсь. Хорошо придумано, обстоятельно, — похвалил Меллендорф. — Сразу чувствуется женская рука. Позвольте узнать, Хильда, откуда Вы такая взялись в этой берлоге? Родились Вы, полагаю, в Бродмарке. Судя по манере разговора и грамотной речи, роду Вы знатного, не в пример лесной аристократии. И ухватки у вас совсем иные.
     — Не Ваше дело, — отрезала женщина, поглаживая волосы сына.
     Лукан скорчил разочарованную гримасу и дал знак де Форцезе. Смуглолицый великан нарочито расправил плечи и приблизился к женщине. Капитан Бреверт мгновенно отреагировал, заслонив рыцарю путь.
     — Командор, — тихо сказал он, глядя в лицо де Форцезе. Гигант разочарованно опустил руки ожидая команды. — Позвольте заметить, что заданный Вами вопрос не имеет отношения к следствию. Фрау Хильда — дама благородных кровей, и не следует рыцарю Ордена порочить себя неуместными вопросами.
     Фон Шталенберг придвинулся к капитану, встав у того за спиной. Бреверт обернулся:
     — Брат Родерик, встаньте, пожалуйста, обратно. Не хотелось бы затевать ссору перед командором. Я уже не говорю о субординации.
     — Отойди, — бросил Меллендорф, сощурившись.
     Бреверт выжидал.
     — Вы правы, капитан, — деланно легко сдался Лукан. — Нам совсем не интересно прошлое фрау Хильды. Брат Этьен, можете оставить даму в покое.
     Собравшиеся было тучи разошлись. Лукан медленно, чуть играя, прогуливался вдоль стола. Ему неприятно было осознавать, но выходка Бреверта выбила его из колеи. Барон-свинья и его хитромудрая женушка наверняка сообразили, что отношения старшего состава в гончем крыле оставляют желать лучшего. И какой бес вселился в Вергила? Неужели вид полуголых сисек фрау Хильды пробудил в нем уверенность напополам с похотью и дурью?
     — Барон, — Лукан остановился, собираясь с мыслями, — и Вас, фрау Хильда, это тоже касается. Скажите мне, что Вам известно об убежище братства в Вальдштадте?
     — Что оно там есть, — съехидничал Левенгаут.
     — А Вам, фрау Хильда?
     — Мне ничего не известно.
     Лукан задумчиво покрутил серебряную фибулу с выгравированной петлей бесконечности:
     — Ваш брат?
     — Письма от него приходили редко, и только голубиной почтой. И, конечно, он не распространялся о тайнах Лилий.
     — Вы хотите сказать, что у вас есть возможность связаться с Флоки?
     Женщина промолчала, но ее горящие щеки ответили за нее. Командор, сдерживая эмоции, сложил руки на груди. Ага! Попалась зайка! В голове Меллендорфа тут же созрел план.
     — Так есть или нет? Помните, на кону здоровье Вашего сына, а ведь им он как раз и обделен.
     — Могли бы не напоминать, — дерзко ответила Хильда, поправляя плащ, сползающий с белого плеча. Лукан заметил, как Бреверт, не отрываясь, смотрит на пышную грудь женщины, и внутренне чертыхнулся. Капитан, как последний пацан, ухитрился возжелать эту блудливую серну, создав проблему на ровном месте.
     — Я все еще жду ответа, госпожа.
     Любовь к сыну и желание помочь брату боролись на лице фрау Хильды. Муки выбора исказили ее правильные черты и подернули влажной пленкой доселе ясные глаза.
     — Да, я могу связаться с ним, — дрогнувшим голосом произнесла женщина.
     — Голубиной почтой?
     — Нет, сейчас это невозможно. У нас не осталось птиц. Но он, скорее всего, в Вальдштадте.
     — Или в «Полотках» — добавил барон. — Кажись, они туда собирались. Но, давно дело было, может и назад повернули. Хер их разберет.
     — Прискорбно. А про Старика, бывшего с Вашим братом, что известно? — Лукан подвинув стул, сел рядом с Хильдой. Под его застывшим взором женщина почувствовала себя неловко и закуталась в плащ, пряча сына и выпиравшую грудь.
     — Ничего. Он молчал в основном. Очень скрытный человек.
     Лукан прервал допрос, раздумывая. Капитан Бреверт стоял за спиной фрау Хильды, защищая баронессу от братьев-великанов. Форцезе с прежней отрешённой улыбкой вытянул губы в трубочку и послал женщине воздушный поцелуй. Но тут же с опаской глянул на командора. Еще памятна была судьба их брата, вздернутого рядом с Грамом за подобные выходки.
     — Что же мне с вами делать? — нарушил тишину командор. — У меня есть несколько вариантов. Парочка из них меня вполне устраивает.
     — И чего же ты удумал, твое превосходительство? — напрягся барон. Его жена, обратившись в мраморную статуэтку, молча ждала своей участи.
     — Первый вариант прост и туп как полено: перебить вашу разбойничью шайку, так нелепо замаскированную под дворянство. Оговорюсь, Вас мои слова не касаются, фрау Хильда, по крайней мере, та их часть, где идет речь о происхождении. Замок мы сожжём, дабы у ваших соседей не возникло мысли присобачить его под свои нужды. Разумеется, бесчестные и злодейские.
     — Вы не можете так поступить! — воскликнула Хильда.
     — Вы не поверите, фрау, — Лукан добавил в голос драматизма, — но именно сейчас я могу многое.
     — Командор, — встрял Бреверт. — Я считаю нужным оспорить Ваше решение.
     — Помолчите, капитан. Ваше мнение я выслушаю позже. И не вздумайте меня перебивать. Субординацию, как Вы заметили, нужно блюсти.
     Бреверт вздохнул, признавая правоту Меллендорфа.
     — Второй вариант, — объявил командор. — Я оставляю все как есть, а сам уезжаю в Вальдштадт искать брата фрау Хильды. Не спешите радоваться. Я прямо-таки вижу, как его милость расцветает от перспектив. Да, барон?
     Левенгаут и в самом деле немного приободрился.
     — Эх, сучье семя, то была бы лучшая першпектива, или как Вы там брякнули.
     — Не стоит бить в фанфары и стрелять из пушек, мои драгоценные. Этот вариант я считаю абсолютно неприемлемым. Посудите сами: стоит мне уехать, и у Вас тут же появится глупая и опасная мысль испортить бедному слуге Церкви все его благие начинания. В ваших светлых головах возникнут отвратные идеи преступного характера. Я рассматриваю несколько возможностей, за которые вы можете ухватиться. Туда входит попытка неким образом предупредить Флоки, а также различные мелкие пакости, которыми барон неминуемо меня обеспечит.
     — Ну а третий вариант? — не сдержался Левенгаут.
     — Он самый верный на мой взгляд. Я заберу вас с собой.
     — Что? Как? — хором заголосили барон и его жена.
     — Очень просто. Ваши люди, Огюст, без Вас и фрау Хильды не более чем тугоумая банда разбойников, соображающая не лучше чурбака. Вы перед отъездом дадите им понять, что у Вас все хорошо и Ваша помощь Ордену есть добровольная попытка искупить вину перед обманутым союзником. Далее — с грустью сообщу Вам, что маленького Седрика мне придется забрать.
     — Нет! — выкрикнула Хильда, растеряв самообладание. Она до хруста маленьких костей сжала Седрика, отгораживая его от Меллендорфа. Ребенок запищал от боли и начал вырываться.
     — Да, да, да, — с расстановкой, будто на театральных подмостках, сказал Лукан. — Другого выхода нет. Он послужит мне залогом Вашей верности. Седрик поедет в конвентхауз Гранцдорфа, где о нем позаботятся не хуже, чем в здешнем свинарнике, и даже лучше. Поверьте мне на слово. Этим жестом я ограничу вас в возможностях предать меня снова.
     Хильда раскраснелась от злости и резким движением плеч скинула плащ Бреверта. Казалось, ей стало противным прикосновение этой вещи. Светлые волосы женщины разметались, когда она дернула головой будто строптивая лошадь. Командор продолжил:
     — Седрик поедет в Гранцдорф. А вы станете моими добрыми спутниками. В городе мы при помощи фрау Хильды найдем Флоки, а он благородно поведает мне о планах братства, заодно намекнув о расположении их убежища. После того, как я вытрясу из их лидеров душу, вы отправитесь домой, и мы все забудем об этой отвратительной размолвке, так некстати омрачившей нашу дружбу и взаимопонимание.
     Левенгаут тяжело дышал, слушая командора. Свиные глазки перебегали с места на место. Толстая рука, покрытая волосами и белыми пятнами, вцепилась в рыжие вихры.
     — Выбора, я полагаю, у нас нет? — спросила Хильда, поникнув.
     — Увы! — Лукан с наигранным сожалением пожал плечами.
     Женщина встретилась взглядом с мужем. Левенгаут чуть заметно тряхнул головой. В камине звонко стрельнуло полено, словно отвечая вместо барона.
     — Мы согласны, — твердо сказала фрау Хильда. По лицу сбежала одинокая слеза, горным хрусталем блеснувшая на алых щеках.
***
     — Капитан, Вы сошли с ума?
     Глас Меллендорфа, обычно спокойный, теперь звенел от гнева. Вергил Бреверт поморщился.
     — С чего Вы взяли, командор?
     Лукан мерил шагами оружейную, сложив руки за спиной. Флом маячил возле Бреверта, притаптывая ногой прелую солому. Добрые, как у преданной дворняги, глаза смотрели так, будто Флом мается неизбывной заботой обо всем человечестве. Хмурый Фон Шталенберг вертел в руках щербатый меч, оставленный на наковальне оружейником. Этьен де Форцезе лениво ворошил топором кучу тряпья, сваленного возле кривоногого стола. Зачем ему понадобилось трогать дурно пахнущую рвань — оставалось загадкой для всех, включая самого де Форцезе.
     Со двора доносились отрывистые команды рыцарей, сгонявших дворню в бараки, в которых им предстояло провести всю ночь. Солдат же заперли в замковом подвале, где нашлось немало крепких на вид клеток. Лишь несколько кухарок и конюхи удостоились возможности остаться на свободе под неусыпным надзором сариантов Ордена.
     — Бреверт, Вы будете отвечать? — напомнил о себе командор.
     — Не улавливаю вопроса, ваше превосходительство.
     — Объясните мне, капитан, за каким чертом Вы вмешивались в разговор с подследственными? Своими глупыми замечаниями и откровенным неповиновением Вы бросаете тень на порядок, заведенный в Ордене. А эти Ваши благородные жесты? К чему создавать условия для допрашиваемого, если я изначально взял максимально жесткий курс? Может, Вы решили поиграть в «хорошего-плохого» дознавателя?
     Бреверт отвел глаза:
     — Виноват, командор. Как второй по рангу в отряде, я посчитал неуместным Ваше излишнее рвение. Так же я считаю ошибочными действия, связанные с насилием и шантажом суверенных владык сих земель. Принимать такие противоречивые решения можно только с одобрения ландмейстера, а то и всего Капитула.
     Лукан слушал отповедь капитана, пытаясь заглушить рвущийся наружу гнев. Под напором злости его плотина спокойствия готовилась дать течь, если не рухнуть окончательно.
     — Хорошо, что между нами появилась ясность, — прошипел Меллендорф. — Вас не устраивают мои решения, быть по сему. Надеюсь, Вы собираетесь их оспаривать в официальной форме?
     — Нет, командор. Это мое личное мнение, и я не хочу выносить сор из избы.
     — Тогда слушайте мой приказ, Бреверт.
     Лукан медлил, прикусив нижнюю губу. Капитан, как корабельная мачта, стоял навытяжку, ожидая приказа.
     — Вы не поедите с нами в Вальдштадт.
     — Что?
     — У Вас будет отдельное задание. Вы наверняка слышали, как неуверенно отвечали Левенгауты касательно местоположения Флоки?
     — Да.
     — Вы возьмете с собой две дюжины сариантов и отправитесь на постоялый двор «Полотки». Если убийца и шпион Флоки обретается там, Вы схватите его и доставите ко мне в Вальдштадт. Двор сожгите, хозяев повесьте, а постояльцев отпустите на все четыре стороны. Вам ясно?
     Бреверт хотел возразить, но не решился. Красивое, нежное как у девушки лицо капитана подернулось тенью сомнений.
     — Можно обойтись без радикальных мер?
     — Нет. «Полотки» сожгите в любом случае, даже если Флоки оставил их. Других членов братства, буде они там, привести ко мне. Чтобы у Вас не осталось сомнений, я отряжаю с Вами в качестве советника отца Джерома.
     Вергил Бреверт молча кивнул, но внутри у него все забурлило от негодования. Меллендорф жестоко пошутил, отправив с ним святого отца, окруженного весьма дурной славой. Священник был известен неуемной фанатичностью и, будучи инквизитором, людей щадить не умел и не хотел. Ходили слухи, что отец Джером был старым знакомым командора, и что Меллендорф ходил под его началом, когда начинал карьеру в инквизиции. Впоследствии судьба вновь свела ученика и учителя, но теперь в ином положении. Экзекутор стал верным спутником командора. Вместе они жгли алых колпаков в Остенфале, отметив свой путь виселицами и ярко пылавшими кострами. Из уст в уста передавались истории, как Лукан Меллендорф, и инквизитор Джером разгромили ведьминский ковен Люденбурга. Пока они разыскивали истинных послушниц тьмы, отче умудрился казнить три десятка простых горожанок и запытать еще дюжину невинных свидетелей, якобы покрывавших ведьм. После такой оказии Капитулу ничего не оставалось, как перевести доброго отца Джерома подальше, загнав на границу с Вольными баронствами. Но прошло несколько лет, и две родственные души вновь повстречались. Меллендорф, служивший в великой цитадели Хелигора, впутался в некую интрижку, и был добровольно переведен на дальние рубежи, где горько тужил старый инквизитор, лишенный возможности сжигать и калечить еретиков. Так встретились два одиночества, сразу принявшиеся наводить шорох в доселе спокойных землях Края.
     Когда Бреверт получил письмо командора, престарелый экзекутор пожелал составить Вергилу компанию в великодушном желании помочь Меллендорфу. Теперь капитану аукнулась его уступчивость, ведь изначально он хотел «забыть» святого отца в Гранцдорфе. Ох не зря говорил Гедеон Равнопрестольный: сделав добро, не жди в ответ доброго.
     — Командор, у меня вопрос.
     — Слушаю Вас, капитан.
     — Позволено ли мне будет отказаться от миссии? Я думаю, это задание не требует присутствия высокого чина, а с захватом языка вполне может управиться любой рыцарь. К примеру, брат Этьен.
     Де Форцезе, прекратив ворошить грязные обноски, бодро ответил:
     — Не чувствую в себе способности к столь ответственному поручению.
     Лукан развел руками:
     — Жаль, но никто, кроме Вас, не справится с этим заданием, Вергил.
     Бреверт невесело кивнул:
     — Я все понял, командор. Позволите идти?
     — Свободны, капитан.
     Бреверт покинул донжон, печалью свесив голову. Длинные, светлые волосы капитана двумя шелковистыми волнами обрамляли скуксившееся от обиды лицо. Капитан вполне осознавал, что переборщил, распустив хвост перед баронессой и споря не по делу, но теперь было поздно давать задний ход. Вопреки обетам, Вергил так и не смог отбросить замашки дамского угодника и защитника угнетенных. Признаться, фрау Хильда произвела на него сильное впечатление. Все равно что найти драгоценный камень в свинарнике. Блондинка приятно удивила красотой и умом, заставив Вергила вновь почувствовать себя мужчиной. Кодекс Ордена предписывал братьям хранить целибат, но Бреверт плохо справлялся с зовом плоти, да и не хотел.
     Ныне капитану ничего не оставалось, кроме как выполнить поручение командора. Меллендорф в наказание дал ему это задание, заодно избавив себя от человека, ставившего под сомнение его приказы и методы. Бреверта посетила заманчивая мысль: отправить голубя епископу в Гранцдорф. Его преосвященство недолюбливал командора, плохо переваривая его излишнюю резкость в суждениях, и мог донести в Капитул о самоуправстве Лукана, чтобы высшие чины Ордена остановили зарвавшегося рыцаря. Но для Бреверта сама мысль о доносе была невыносима. Вергил считал себя честным человеком и достойным братом. Кляузы и интриги он оставлял другим, менее разборчивым товарищам.
     Меллендорф, проводив капитана долгим, испытывающим взглядом, немного расслабился. Де Форцезе лязгнул бродаксом о поножи, привлекая к себе внимание:
     — Хорошо Вы его отбрили, командор.
     — Не будет путаться под ногами. А в «Полотках» за ним приглядит отец Джером. Старик не даст нашему героическому брату пестовать сомнения.
     Рыцари засмеялись. Со двора заглянула обеспокоенная кошка. Полосатая, с вылинявшей шерстью мурка окинула рыцарей осуждающим взглядом зеленых глаз и принялась вылизываться. Лукан наклонился к ней и ловко поднял животное на руки. Кошка попыталась сбежать, суча короткими лапками, но командор крепко держал худое тельце. Нежно погладив зверюшку, Лукан обратился к Флому, чуть понизив голос:
     — Что думаешь про нашего капитана?
     Адъютант отчеканил:
     — Ненадежен.
     — А Вы? — спросил Лукан у рыцарей-великанов.
     Де Форцезе как обычно растянул крупные губы в легкой усмешке:
     — Мне без разницы. Что есть он, что нет его. Рыцаренок, прости меня Кадарн, а не воин.
     Шталенберг выразился категоричнее, прогудев:
     — Молокосос. И ссыкун. На баб падкий. Без него было лучше.
     Флом осенил себя петлей бесконечности:
     — Анейрин Светоносный, избавь нас от греха. Брат Родерик, будьте снисходительней к капитану. Он еще молод, и мирское не до конца покинуло его.
     — Ага. Фрау Хильда должна была оценила его рвение да пылкость, — с ухмылкой добавил де Форцезе.
     Лукан погладил кошку по голове и отпустил животное. Вильнув облезлым хвостом, та подошла к тряпью, которое так безуспешно ворошил Этьен, и улеглась на него, свернувшись клубочком.
     — Будет нам, — подвел черту командор. — Я сам решу, как быть с братом Вергилом. Вечер туманит разум, а утро подскажет сразу. Де Форцезе, сегодня ты охраняешь баронскую чету!
     — Ладно, — безрадостно согласился Этьен.
     — Я с ним подежурю, — вызвался Шталенберг.
     — Валяй. Так оно надежней будет. Все свободны! Флом, за мной.
     Рыцари разошлись, каждый по своим делам. Только полосатая кошка осталась лежать в тишине, сладко посапывая маленьким носом.
***
     Утро осенило стены замка Дарден розовым светом. Крыши донжона и дозорных башен запунцовели, отогреваясь в трусливых лучах слабенького осеннего светила, выглянувшего из облезлого покрова облаков. Стаи черных ворон кружились в вышине, беспокоя округу хриплым карканьем. Ветхий подвесной мост, потрескивая железными цепями, опустился, накрыв ров, заполненный стоячей водой. Из ворот показалась железная колонна рыцарей, готовая покинуть гостеприимный двор барона Огюста. Впереди ехал знаменосец, несущий штандарт Ордена Наследия. Золотая петля бесконечности, вытканная на алом фоне, гордо плыла над его головой, развеваясь на холодном ветру.
     Возглавлял колонну Лукан Меллендорф, смотревший вперед с таким азартом, будто за ближайшим поворотом покажется Вальдштадт и коленопреклоненные посвященные. За спиной командора стягом победы раздувался герренмантель, а тщательно начищенная кираса серебрилась на солнце, весело пуская солнечных зайчиков. Сгорбившись в седле, позади командора ехал Флом, часто и подолгу глядевший в сторону капитана Бреверта, который дефилировал возле баронской четы. Адъютант тяжко вздохнул и тихо прошептал молитву, желая оградить неразумного брата от соблазна.
     Вергила Бреверта молитвы волновали в последнюю очередь. Капитан ужом вертелся возле баронессы, хлопоча об удобствах. Фрау Хильда отвечала на знаки внимания слабой улыбкой, тенью, мелькавшей на ее бледном, осунувшемся лице. Она по-женски сидела на караковой кобыле, кутаясь в подбитый мехом плащ. Покрасневшей от холода рукой она придерживала за плечо сына, сидевшего перед ней. Мальчик, позабыв ночные кошмары, явно наслаждался поездкой и с любопытством вертел рыжей головенкой. В руке он сжимал маленький деревянный меч, которым иногда тыкал в Бреверта. За спиной баронессы виднелись Шталенберг и де Форцезе — на время пути они стали телохранителями и тюремщиками дворянской четы. Сам Левенгаут избегал супруги, держась возле рыцарей. Взгляд барона угрюмо обращался к Бреверту, а его лохматые брови часто хмурились, сливаясь в одну ворсистую линию. Тихо зверея от заигрываний капитана, Левенгаут трясущимися с перепоя пальцами крутил застежку плаща, отороченного волчьим мехом.
     Сучий сын, неслышно выругался барон. Еще немного, и этот говнюк потащит Хильду в ближайшие кусты. Вчера смазливый засранец из кожи вон лез, чтобы показать благородство и обхождение. А та только и рада. Шлюха! Барон харкнул, угодив слюной на вымытую бороду. Ночью он устроил сучке теплый прием. Хорошенько пройдясь кулаками по бокам жены, Левенгаут славно присунул хитрой стерве, возомнившей о себе неведомо что. «Вишь, сидит понурая — пряча улыбку, подумал Левенгаут. — Жопа-то болит! И мальчишку зажала, продохнуть ему не дает, тупорылая сука!» Барон сладко зажмурился, вспоминая, как жена тоненько подвывала, когда его член пробурил ее роскошную задницу. Нечувствительный от выпитого хмельного он драл засранку, пока кочет не запел. Излив семя ей на спину, барон словно выпустил яд, накопившийся от оскорблений дерьмача-командора. Хильда еще долго всхлипывала в темноте, пока он не угомонил ее, пинком скинув с кровати.
     Как ни надеялся ее муж, баронесса в последнюю очередь думала об измученном теле. Красавчик рыцарь, круживший над ней точно стервятник, в другой момент привлек бы ее внимание, но только не в эти мрачные минуты. Обнимая сына, она молила богов, духов и даже безжалостных Вознесенных сохранить ей сына. Если чудо не случится, то оберегать мальчика ей осталось недолго. От Дозорной башни сутки пути на север до форта Штайн, а там рукой подать до Рефеля. За крепостью, возле Виселичного перекрестка, рыцари отберут у Хильды дитя и увезут на запад, спрятав за высокими и равнодушными стенами Гранцдорфа. Ее бедного, слабенького «рыжку», чьи ножки никогда не будут уверенно стоять на теплой земле.
     Хильда насилу сдерживала слезы, представляя минуты расставания. В ней горело яростное желание сбежать, схватив в охапку маленького Седрика. И пусть ее муж-садист, командор и все остальные негодяи ищут ее, стирая ноги, но она будет далеко. Хорошая мечта. Неосуществимая. Одевая Седрика этим безрадостным утром, женщина задумалась, не перетянуть ли на свою сторону капитана Бреверта, коли он так впечатлился ее красотой? На мнение жестокосердного кабана, приходившегося ей мужем, Хильде было плевать. Если командор Лукан решит зарезать его себе на обед, она только пожелает рыцарю приятного аппетита.
     К разочарованию баронессы, она узнала от словоохотливого капитана, что Меллендорф отправляет Вергила в «Полотки». Надежда соблазнить Бреверта была в корне задушена предусмотрительным командором. Ей-ей, не кот, а змей. Коварный, жесткий, хладнокровный. Хильда с удовольствием бы воткнула кинжал в ледяные глаза Меллендорфа, для верности провернув лезвие.
     Мимо баронессы проехала худенькая савраска, везущая примечательного всадника. Сутулый старик в черной рясе с кожаной нашивкой на груди, боком сидел на лошади, поводя растрепанной седой головой. Хильду пробрала дрожь. На алом фоне нашивки чернели скрещенные щипцы и молот. Инквизитор. Лицо старика, сморщенное, как высушенный южный фрукт, повернулось к баронессе. Колючие, бесцветные глаза пронзили Хильду, сдирая с нее одежду, кожу и выворачивая внутренности. Седрик прекратил игру и посмотрел на мать:
     — Кто это? — испуганно пролопотал мальчик. Ребенок впервые видел священника Вознесенных так близко. А тут еще попался окривевший инквизитор, сжигавший взглядом любого, кто не укладывался в его представления о праведности.
     — Это плохой дедушка, сынок, — шепнула Хильда, глядя в след священнику.
     «Плохой дедушка», известный под именем отца Джерома, поравнялся с командором Луканом. Меллендорф приветствовал его кивком и улыбкой. Старик резко наклонил голову, тряхнув гривой белых волос.
     — Ты звал меня, — проскрипел инквизитор.
     — Хотел уточнить кое-что.
     — Давай, Лукан, просвещай неразумного.
     Командор засмеялся, грозя пальцем святому отцу:
     — Хватит прибедняться, старик. У тебя мозгов будет поболе, чем у других.
     — Вон та баба думает, что умнее других.
     Отец Джером показал за спину скрюченным пальцем. Его перст упирался в баронессу.
     — Знаю, отче. Волчица, а не женщина.
     — Бойся ее. И следи. Ведьма будет выжидать момент, чтобы ужалить тебя.
     — Она не ведьма, — возразил Лукан.
     — Все бабы ведьмы, — философски парировал священник.
     Меллендорф придержал свою лошадь, не желавшую плестись с чахлой савраской инквизитора.
     — Учту. Отче, как насчет небольшого одолжения для бывшего ученика?
     — Вещай, сыне.
     — Я вчера говорил, что тебе придется поехать с капитаном Бревертом?
     — Говорил, сыне, — заклекотал отец Джером.
     — У меня будет маленькое уточнение.
     Лукан сделал вид, что помогает святому отцу усидеть в седле и, придерживая его за руку, прошептал в запаршивевшее ухо инквизитора:
     — Сделай так, чтобы Бреверт не вернулся из «Полотков». Ведь всякое может случиться в дороге?
     Ни единая мышца не дрогнула на иссеченном морщинами лице.
     — Спасибо за напутствие, сыне, — ответил Джером, улыбаясь. Желтые, кривые зубы блеснули хищным оскалом зверя, что завидел очередную жертву.
     Инквизитор отстал, а Меллендорф перевел дух. Решение принято, и негоже теперь отступать. Бреверт был слабым звеном в его слаженном гончем крыле. Здесь все стали братьями не по букве, но по духу, и молодой рыцаренок, как метко выразился де Форцезе, изначально был лишним. Значит, он должен уйти. Поначалу, Лукан хотел сохранить ему жизнь, но вскоре переменил мнение. Одуревший от собственной блистающей чести, Вергил мог разрушить планы Меллендорфа, сообщив крайне нелицеприятные подробности епископу. Понятно, что они и так всплывут, но Лукану куда легче будет оправдаться перед Капитулом, имея на руках контрабандиста и разгромленную ячейку братства. Орден не посмеет осудить его методы, получив щедрый дар. Как там сказано в Кодексе? «Но ежели обстоятельства требуют от рыцаря немедленных решений, то пусть уповает он на благосклонность Вознесенных и разумность своих деяний, кои должны всегда вести к вящей славе и мощи Ордена». Быть по сему, ради вящей славы Ордена капитан Бреверт должен умереть.
     Отряд рыцарей, сверкающим стальным ручьем, проник под сень высоких кедров. Лохматые верхушки колючих красавцев накрыли людей и их тревожные мысли. Колонна, возглавляемая командором, двигалась вперед, топча широкую тропу, ведущую на север. Где-то там ждал город Вальдштадт. А с ним посвященные братства, контрабандист и таинственный артефакт Вознесенных, связавший судьбы людей невидимыми нитями.

ГЛАВА VIII. АССАМБЛЕЯ ВЫСОКИХ БАРОНОВ

     — Политика?! В Рейнланде?! Я вас умоляю. Здешние интрижки просты как дубина. Вроде бы ничего мудреного, но дух вышибают изрядно.
     Анхель Гереро де Медина-и-Рамирез, посол Мехтии.
     «Дорогой сын!»
     Мартин перечитывал письмо в который раз, но приветствие по-прежнему казалось ему странным. Уильям Эберлинг величал сына «дорогим» столь редко, что подобные случаи можно пересчитать на пальцах старого ветерана, утратившего их значительную часть в лихой баталии.
     «Не буду расстилаться в долгих приветствиях и сразу перейду к делу. Как мы с тобой договаривались изначально, ты займешь мое место на Ассамблее, дабы отстаивать интересы нашего дома перед лицом Совета. В свете обстоятельств, я бы настойчиво рекомендовал тебе придерживаться Готфрида фон Венцзлафа как наиболее близкого друга нашей семьи. Бык горяч, своеволен и упрям, но я думаю, вы сможете с ним поладить. Твоя рассудительность и выдержка смогут компенсировать порывистость Готфрида, тем самым удержав его от опрометчивых поступков.»
     Эберлинг отвел глаза от витиеватых букв, убористо и тщательно выведенных на плотной бумаге. Покойный маркграф недвусмысленно напомнил сыну о своем решении поддержать Быка, заварившего нешуточную кашу на Ассамблее. Больше месяца назад, фон Венцзлаф созвал экстренное заседание, будучи страшно оскорбленным повышением церковного сбора для дворян и законом «о созыве знамен». Этим указом Совет напрямую посягал на древнюю привилегию аристократов владеть собственным войском и утверждал окончательный переход к регулярной армии. Старые дворянские роды, почувствовав уязвимость, не могли остаться в стороне и тут же выбрали себе негласного лидера, способного оспорить повеление Совета, и жесткий, вечно сопротивляющийся новшествам Бык как нельзя лучше подходил на эту роль.
     «Спешу поделиться с тобой новостью. По здравому и плодотворному размышлению, я посчитал нужным дать согласие на предложение Готфрида поженить Катрин с его младшим сыном Дитмаром. Катрин шестнадцать, время бежит, и твоей сестре пора выйти замуж. Наверняка, ты задашься вопросом, почему я решил отослать ее в Гвингаэль, где началась чума. Мальчик мой, мне тяжко далось это решение, но поверь, Катрин будет безопаснее в стенах Виндхольма с тобой, нежели здесь, в Фалькберге. Последнее время в замке творятся странные вещи, в материалистичности коих у меня возникают определенные сомнения. Трудно сказать, чьих это рук дело, ибо врагов у нашей семьи не так много, особенно таких, кто запятнан связями с черной магией. Есть у меня некоторые подозрения, но за отсутствием доказательств я не считаю нужным озвучивать их сейчас. Думаю, в ближайшее время все прояснится, и я сразу напишу тебе письмо, где смогу предоставить убедительные доводы своих мрачных открытий.»
     Мартин подлил вина в стакан и в один присест осушил его. Враг оказался ловчее и избавился отца до того, как тот совершил некое разоблачение. Виндельбрандт утверждал в своем письме, что Уильяма отравили, но согласно подозрениям маркграфа, в деле были замешаны совсем другие силы. Сам Мартин не сомневался, что ниточки заговора против их семьи тянутся в Гвингаэль, а толчком послужила завязавшаяся интрига вокруг вотума недоверия Совету и будущими выборами регента. Отец, даже будучи больным, оставался видной фигурой, и кому-то его расследование показалось в высшей степени опасным. Но кому? Мартин мог только гадать.
     Эберлинг долил вино и швырнул бутылку в камин. Меткость отказала маркграфу, и посуда врезалась в железную решетку. Осколки с мелодичным звоном брызнули по комнате.
     — Хрен бы с ним, — пробубнил Эберлинг, возвращаясь к письму:
     «В этом свете, хотелось бы предостеречь тебя от поспешных выводов и необдуманных поступков. Заклинаю тебя, мой мальчик, никому не доверяй, и в особенности тем, кто старается обратить тебя против чести и совести. Бойся того, кто под предлогом благих намерений склоняет тебя на путь предательств и убийств. Помни — враг всегда рядом и может скрываться под личиной благородного величия.
     Прости старика за эти поучения, но лучше поздно, чем никогда. У нас часто были с тобой недомолвки и разногласия. Избранный тобой путь возмущал меня как отца, ведь я считал, что лучше знаю, какую стезю следует выбрать моему ребенку. Я ошибался. Нельзя прожить жизнь за другого человека, нельзя принять за него те решения, которые он сам должен принять. Даже если этот человек твое собственное дитя, которое ты стремишься оградить от ошибок и бед.
     На сим заканчиваю свое послание и надеюсь, что чаша горестей минует нашу семью. Да хранят тебя Вознесенные! Твой отец, Уильям Эберлинг.»
     Когда Мартин впервые прочитал письмо, то не поверил собственным глазам. Отец был болезненно гордым человеком, редко признававшим свои ошибки. И вдруг такое покаяние. Будто старый маркграф чувствовал приближение смерти и пытался наладить отношения с сыном до прихода рокового часа.
     В груди Эберлинга застряла ледяная заноза. Он пытался растопить ее вином и водкой, но проклятая игла продолжала колоть слабое сердце. Смерть отца, уважаемого, но не любимого, стала для него неожиданно сильным потрясением. Мартину казалось, что после страшной гибели брата и застенок Мясника он привык к смерти. Видел ее во всех уродливых формах и научился принимать неизбежное. Увы! Он слишком поспешил с выводами. Теперь отец мертв, убит неизвестным врагом, и сказать ему все наболевшее и важное уже не получится. Сейчас бы он нашел, о чем поговорить. Поговорить без ненависти, злобы, ярости или холодного презрения. Сгладить противоречия и, возможно, избежать глупых ссор. Часто люди осознают важность и значимость близких лишь с их смертью. Когда на месте почивших образуется черная пустота, которую нельзя заполнить.
     Эберлинг вытер слезы. Воспоминания, как осадные машины, долбили в стену затуманенного хмелем разума. Он видел, как отец сидит в своем любимом кресле с изогнутыми ножками и неспешно шуршит бумагами…
     …Уильям Эберлинг сидел в своем любимом кресле и не спеша работал с бумагами, изредка внося в документы аккуратные пометки. В тишине размеренно поскрипывало гусиное перо. В большом камине с изразцами уютно трещали дрова, задорно постреливая искрами. Огоньки в жирандолях21 подрагивали на едва заметном сквозняке. В кабинете маркграфа Фелиссии было тепло и уютно. С плотно задернутых портьер, за погруженным в работу маркграфом, наблюдали облаченные в золотые доспехи рыцари, скачущие на смертельный бой, грянувший много лет назад на Цветочном поле.
     В дверь кабинета постучали. Уильям Эберлинг поморщился, но на стук не ответил. Он погрузился в чтение отчета, пришедшего с Вестриджа, у чьих берегов снова лютовали пираты Закатных островов. Стук повторился, сильнее и назойливей. Маркграф отложил письмо:
     — Войдите.
     В кабинет бурей ворвался Мартин. Худощавое лицо младшего Эберлинга пылало краской гнева. В качестве приветствия он коснулся двумя пальцами изогнутых полей шляпы и остановился подле стола. Юноша упер руки в бока, видимо не зная, куда их девать.
     — Ты одет по-дорожному, — отметил Уильям.
     Мартин нарочито резко поправил воротник синего кафтана и схватился за край шерстяной накидки, украшенной соколиными перьями.
     — Я уезжаю, — проинформировал он.
     — И куда, позволь узнать?
     Аквамариновые очи маркграфа с любопытством смотрели на сына. Под взглядом отца Мартин стушевался, но собравшись с духом, ответил:
     — В Ротвальд.
     Темные брови Уильяма угрожающе поползли вниз.
     — Виндельбрандт знает?
     — Нет. Но он всегда рад моему приезду. И нет смысла полагать, что в этот раз будет по-иному. Теодор поддержит меня.
     Маркграф ехидно улыбнулся:
     — О! В этом я не сомневаюсь. Вы со своим учителем напоминаете мне двух заговорщиков. Во всем стараетесь чинить препоны злобному тирану и сатрапу, в которого я превратился. По крайней мере, в твоих глазах.
     Юное лицо исказила злость:
     — Ты сам спровадил меня к нему, так что поздно жаловаться.
     Уильям отбросил документ. С тихим шорохом, словно палый лист, он приземлился на край обширной, заваленной книгами и бумагами столешницы.
     — Не подумай, будто я об этом жалею. Он смог превратить тебя в мужчину. Только покорности в твою головенку так и не вдолбил.
     — Виндельбрандт никого не принуждает. Свобода выбора — вот девиз Теодора! В отличие от тебя, он ценит мнение другого человека и его выбор!
     Распалившись, Мартин оживленно жестикулировал, как истфалийский торговец на рынке. Маркграф отстраненно наблюдал за сыном, слушая запальчивую речь. Устало вздохнув, он приложил пальцы к седеющим вискам:
     — И где я ограничиваю твой выбор?
     — Ты хочешь отправить меня в Шварцбург! — завопил Мартин. — Ты хочешь женить меня на этой Элизе фон Люнганен. Даже не спросив!
     — Я договорился с Зигфридом много лет назад, когда тебе не было и шести.
     — Именно! Ты закостенел в своих стародавних традициях. Решил женить меня как племенного бычка.
     — Так было всегда. И покуда я глава дома, не тебе оспаривать это решение. Я твой отец, Мартин. Тебе может показаться, что мой выбор ошибочен, ты можешь отрицать его, но подчиниться обязан.
     Младший Эберлинг заложил пальцы за тонкий пояс, обшитый серебряными бляхами.
     — Обязан, — горько сказал он. — Я обязан тебе рождением, положением и кровом над головой. Но я не обязан класть жизнь на алтарь твоих матримониальных идей.
     Маркграф упер испачканные чернилами руки в подлокотники. На чисто выбритых щеках проступили желваки:
     — Сильная речь. И слово-то какое отыскал: матримониальный. Давай, действуй! Разорви договоренности, наплюй в лицо фон Люнганенам. Пускай они знают, что Эберлинги не держат слово.
     — Твое слово! Которое ты опрометчиво дал ради своих подковерных конфиденций.
     — Глядите, как мы заговорили! Тебе скоро семнадцать, может, стоит подумать с высоты своих лет не только о собственном благополучии, но и о выгоде дома? Союз с фон Люнганеном без преувеличения станет победой для нашей семьи. Зигфрид самый крупный барон Норфельда, в приданное ты получишь земли и титул. В конце концов, его дочка прекраснейшая из дев северных земель. Чем ты недоволен?
     Мартин покраснел от упреков, но прибавил в упорстве:
     — Я недоволен тем, что ты решаешь за меня. И посягаешь на мои свободы!
     Маркграф резко встал. Его ладонь рухнула на стол.
     — Хватит! Я вижу Виндельбрандт неплохо подвесил твой язык, но думать, по всей видимости, не научил. Довольно этого глупого спора. Либо ты подчинишься, либо…
     Мартин шаркнул ногой в подобии реверанса. Грязный сапог оставил мокрый след на пушистом ковре.
     — Я уезжаю. Надеюсь, мне больше не придется видеть эти облезлые стены и твое надменное лицо. Прощай, отец!
     Уильям пустил в ход последний козырь:
     — Подумай о матери! Она больна и не перенесет нашей размолвки…
     Развернувшись на каблуках, младший Эберлинг прошествовал через кабинет и, от души хлопнув дверью, вышел. От воздушного толчка погасли свечи возле камина, испустив дух в виде пары дымных лент.
     — Дурак, — прошептал Уильям. — Молодой дурак.
     Маркграф с грустью смотрел вслед сыну, потом выдохнул и вновь принялся за документы.
     Той же ночью Мартин Эберлинг покинул Фалькберг. На следующий год смерть матери вернула его в отчий дом, да и то лишь на время похорон. Марьяж, придуманный отцом, распался, а сердце Мартина уже было занято юной Агнет Вестернгаузен из Ротвальда.
     В дверь постучали, как в давно истлевшем воспоминании. Мартин оторвал затяжелевшую голову от стола и неуверенным голосом спросил:
     — Кто?
     — Простите, ваша светлость. Это Марта. Каспар послал меня прибраться в комнате.
     Высокий девичий голосок дрожал от волнения. Эберлинг пригладил пятерней волосы и с напускным весельем крикнул:
     — Не стоит, моя дорогая, тут и так чисто.
     Мартин огляделся. На кровати, закрытой голубым балдахином, виднелись следы от сапог. Возле сплюснутой подушки покоились «Великие географические открытия королевства Праудланд» Роберта Сторма, открытые ровнехонько посередине. И когда он решил их перечитать?
     Эберлинг медленно повел затекшей шеей, восстанавливая кровообращение. Комната была в чудовищном состоянии — могло показаться, что он с кем-то дрался. Один из карлов перевернут, словно раненный в бою враг, дверца массивного шкафа свисает на единственной разболтанной петле. Сундук завален грязным тряпьем, а стоящий на железной треноге таз для умывания доверху наполнен мутной водой со следами рвоты. На секретере, рядом с пыльной вазой, валяются хрустальные бокалы и немытые тарелки. Тут же разбросаны резные фигурки с Закатных островов, которые Мартин коллекционировал с детства. Возле камина выстроились батареи из-под истфалийской «Белой дамы». Рядом с бюро, за которым восседал Эберлинг, валялись опустошенные бутылки с нортландской водкой и кувшин самогона, раздобытый Дирком в Застенье. Ковер из Дантеллы, расшитый геральдическими лилиями, засеян катышками табака и сморщенными останками закусок. Яблочные огрызки, апельсиновая шкура, заветренный кусок сыра, надкусанный с разных сторон, валялись на ковре в творческом беспорядке. Здесь же лежала одинокая игральная карта. Носатый шут злорадно смеялся с картинки и, казалось, подмигивал Эберлингу.
     — Все в порядке, Марта. Можешь идти.
     — Как пожелаете, ваша светлость, — отступила девушка. Послышались удаляющиеся шаги.
     — Срач, конечно, знатный, — протянул Мартин.
     Эберлинг встал и с усилием потянулся. Раздвинув виридиановые занавески, он открыл двустворчатое окно в частом, металлическом переплете, пустив в комнату свежий воздух. Запахло прошедшим дождем и ельником. К горлу подкатила тошнота. Сдерживая кислую отрыжку, Мартин уселся обратно за стол и постарался отвлечься. Разукрашенные темными кругами глаза уставились на висевшую над кроватью картину. Шедевр Винченцо Марансанти «Купание крестьянок». Три обнаженные селянки резвились возле речки, игриво брызгаясь водой. Из кустов на берегу, за девушками подглядывал черноволосый юнец, обомлевший от восхищения. Картину писали сочными, яркими красками в предельно натуралистичной манере, свойственной художникам из Истфалии. «Купание крестьянок» Мартин приобрел несколько лет назад за бешенные деньги. Полотно чудом уцелело после варварского сожжения Галереи высоких искусств в Люцернии. Кажется, там постарались «Рваные знамена» Гариона-Дракона. Старый наемник, которого Мартин мельком видел на войне с фон Броггом, был человеком далеким от высоких материй. Жаль. В пожаре сгинули сотни признанных шедевров величайших мастеров Геоса.
     Дверь приоткрылась, и в зазоре показалось довольное лицо Дирка:
     — Слава Вознесенным! Как ты?
     Мартин закрыл лицо ладонями:
     — Беккер, тебя стучать не учили?
     Дирк зашел в комнату, осторожно притворив за собой дверь:
     — Надо же. Ты вспомнил мою фамилию! Видимо, кто-то не в духе.
     — Чего хотел, наглая ты рожа?
     Закинув руки за голову, Дирк склонился над Эберлингом.
     — Пришел тебя растормошить, как ты и просил. Завтра Ассамблея, а тебя нужно привести в божеский вид.
     Мартин выглядел не лучшим образом. Белую сорочку с приподнятым воротом покрывали багряные винные пятна. Щеки и подбородок заросли темной щетиной, а каштановые с проседью волосы свисали смоляными патлами, требующими немедленной помывки и вмешательства костяного гребня.
     — Ты, гляжу, приоделся, — почти с завистью заметил Эберлинг.
     Дирк сменил кирасу на черный, атласный дублет, расшитый серебряной нитью. Под ним ладно сидела белая рубашка с кружевными манжетами. Талию и грудь капитана опоясывала широкая портупея, в которой покоились ножны с серебряным орнаментом в виде дерущихся львов. Эфес палаша блистал тщательно надраенными кольцами и киллонами.
     — Ага. И помылся. В отличие от некоторых, предпочитающих тухнуть в своем логове.
     Дирк не лгал — о мытье явно свидетельствовали чистые волосы, расчёсанные на прямой пробор.
     — Какие новости? — без особого интереса спросил Эберлинг.
     — Тебе какие именно?
     — Все. Желательно правдивые и не из «Гвингаэльского вестового»
     — Угу, в газете и слова правдивого не напечатают.
     Капитан поднял карл и, покряхтывая, сел.
     — Особо и рассказывать нечего. Дворяне сидят по домам, прячась под кровать от каждого чиха. Народ в городе потихоньку мрет от чумы. Возле Скотных ворот не продохнуть от телег с трупами и дыма костров. Горожане помаленьку звереют от неопределенности, а многие вообще покидают Гвингаэль. Остальные собираются в толпы и всячески требуют от Совета выдать им лекарство.
     — Идиоты, — брезгливо сказал Мартин. — От черной магии нет лекарства.
     — Ты веришь Винтербергу? Совет, кстати, так и не осмелился утвердить версию о проклятии. Только святоши надрываются в крике, призывая жечь ведьм и колдунов.
     — Это даже не новость, — хмыкнул Эберлинг.
     — Да и хер бы с ней, — согласился Дирк. Помедлив, он продолжил. — Вчера я покрутился немного в Старом городе, восстанавливал кое-какие контакты.
     — И?
     Дирк пошкрябал седеющую щетину:
     — Есть там один забавный дядечка. Владеет трактиром «Под черной розой». Зовут его Освальд Бриннер, и когда-то давно мы с ним пересекались, на службе у Дамьена ди Граини. Он тогда был кем-то вроде интенданта. Сейчас Освальд плотно вращается в местных криминальных кругах. Стал большой шишкой.
     — Чего тебе наплел этот Бриннер? — поторопил Мартин, нашарив под бюро ополовиненную бутылку вина. Сделав солидный глоток, он протянул ее Дирку. Не чинясь, капитан надолго приложился к горлышку, втягивая напиток со звуком сливного отверстия.
     — Эх, хорошо пошло, — закряхтел Дирк, отставляя посуду. — Так вот, Освальд знает этого Графа, устроившего за нами слежку. Личность, я доложу тебе, мерзопакостная. Владеет винокурней в Ремесленном квартале, где производит всякое пойло. Заодно содержит банду мордоворотов, величающих себя Воронами. Как настоящие джентльмены, они замешаны в исключительно дурно пахнущих делах. Убийства, контрабанда, торговля дурь-травой, содержание притонов без патента.
     — Типичные бандиты, — слегка разочарованно сказал Эберлинг, отпив из бутылки. В голове у Мартина прояснилось. Во рту пропал тошнотворный привкус, а в груди рассосался проклятый похмельный комок. Жить можно.
     — Типичные, да не совсем. Последнее время этот Граф неплохо разжился деньжатами с неизвестных Освальду источников. И теперь, его помойная светлость вооружает своих людей самым активным образом. Более того, присные Графа старательно разносят по городу слухи о лекарстве, которое якобы утаивают власти от жителей города.
     — Работает на третье лицо? — предположил Мартин. — Иначе зачем простому бандиту такие хлопоты?
     — Освальд сказал тоже самое. И это лицо наверняка сидит где-то на Ассамблее, делая вид, что оно вовсе не при делах. Тем временем Граф и его наймиты будоражат народ, судача о злонамеренном сокрытии Советом загадочной микстуры.
     — Которой нет.
     — Именно. Мутная история. Освальд продолжает копать под Графа, и обещал дать знать, ежели выяснит чего полезного.
     Дирк наклонился и поднял с пола обрывок бумаги. Развернув его, он близоруко прищурился, вчитываясь в слова.
     — «Гимиэннский святоша». Новая пьеса?
     — Она самая, — подтвердил Эберлинг, — начал писать, чтобы отвлечься. Пока выходит какая-то дрянь.
     — Я в этом не разбираюсь, — Дирк скомкал листок и бросил обратно на пол.
     — Что еще слышно в стольном Гвингаэле?
     Беккер допил остатки вина и громко рыгнул.
     — Свинья, — отчитал его Мартин.
     — Какой есть, — Дирк довольно погладил себя по бокам. — Вчера я прошвырнулся по Виссенбергу, навестил парочку знакомых.
     Мартин выкатил глаза:
     — У тебя есть знакомые в университете?! Никогда бы не подумал, что добрые школяры и студиозы водятся с такими, как ты.
     — Жизнь — хитрая сучка, — глубокомысленно заявил Дирк. — В ней всякое случается. В Виссенберге учится племянник ди Граини.
     — Ты же порвал с «Сукиными детьми»? С чего тебе общаться с племянником кондотьера?
     — Ну, Федерико никогда не связывался с дядюшкой. А я в свое время хорошо знавал его матушку.
     Эберлинг коварно улыбнулся:
     — Зная тебя, могу представить какую форму приняло то знакомство.
     — Так получилось, — фальшиво смутился бывший наемник. — Ты будешь слушать или начнешь зубоскалить как сопливый пацан, впервые узнавший про назначение своего стручка?!
     Мартин засмеялся и поднял руки:
     — Сдаюсь! Ни слова про твою старую любовь.
     — До чего же вы, Эберлинги, вредные, — посетовал Беккер. — Лишь бы опошлить все!
     — Давай рассказывай, чего тебе наврал твой пасынок.
     — Слыхал про Гельмута Шредера?
     — Уважаемый профессор. Светило Виссенберга.
     Дирк хлопнул в ладоши:
     — Перегорело твое светило. Говорят, пожар вспыхнул в его тайном кабинете, где Шредер проводил какие-то изыскания. Туда вскоре прискакали инквизиторы, дабы внимательно присмотреться к ученым трудам деятеля наук. Огонь уничтожил почти все, но братья отковыряли среди углей пару вполне сохранившихся книг, очень интересного содержания.
     Мартин щелкнул пальцами:
     — Дай угадаю. Какие-нибудь гримуары?
     — Угу. Федерико шепнул мне, что это были «Темные силы» Войцеха Зенбергера и «Двери в неизведанное» Реймонда Луциния.
     — Солидно, — похвалил Эберлинг. — Редкая литература. Откуда парень о них узнал?
     Дирк всплеснул руками:
     — О боги! Это же университет! На место пожара приехал ректор и мэтр Лаферт. Те рассказали коллегам, а какой-то пронырливый школяр, услыхав краем уха, в свою очередь растрепал однокашнику. Виссенберг уже два дня гудит от слухов.
     — Представляю себе.
     — Не представляешь. Впечатлительные студиозы наплодили басен, худшая из которых в подробностях излагает как Шредер навел на город чуму и, не выдержав угрызений совести, покончил с собой.
     Мартин изобразил бурные аплодисменты:
     — Браво, отличный сюжетный ход! Старичка записали в колдуны.
     Дирк состроил постную мину:
     — Версия имеет право на жизнь. Черт возьми, покойный профессор увлекался довольно гнусными книжонками!
     Мартин зевнул:
     — Будет тебе. Я читал Реймонда Луциния. Вполне невинный дневник исследователя Тени.
     — Церковь за него отправляет на костер. Даже не хочу спрашивать, где ты его нашел. Здоровее буду.
     Окинув взглядом комнату, Дирк, остановился на картине Марансанти:
     — Люблю мазню истфалийцев.
     Эберлинг громко фыркнул:
     — С каких пор ты стал ценителем искусств?
     — С младых ногтей почти. Только истфалийские художники рисуют на своих полотнах арбузные титьки.
     — Твой бывший коллега по ремеслу не оценил этих достоинств.
     Дирк сделал вид, что сплевывает:
     — Гарион? Старый ханжа. У него член опал еще лет двадцать назад, где ему оценить красоту розовых сисек. Всегда его терпеть не мог, вместе с той бандой, которую он величает «Рваными знаменами». Хотя, ди Граини не лучше. Чтоб их обоих поразил геморрой и добила проказа!
     Спохватившись, Беккер стукнул себя по лбу кулаком:
     — Совсем забыл! Слуги боятся тебя тревожить, так что милая Марта передала мне вот это.
     Дирк вытащил из кошеля лист и передал Мартину. Принимая послание, Эберлинг уловив исходящий от бумаги аромат духов. Необычный запах содержал в себе нотки виски, хорошенько настоянных в дубовой бочке.
     На листе каллиграфическим почерком было выведено.
     «Благородному Мартину Эберлингу, маркграфу Фелиссии и владыке острова Вестридж»
     — Кто-то не поскупился на золотые чернила, — пробормотал Мартин, переворачивая бумагу.
     С обратной стороны шел размашистый текст, писаный той же рукой:
     «Приветствую Вас, мой драгоценный соратник! Прошло много лет с тех пор, как мы виделись с Вами у стен Верминштайна. В те мрачные времена мы так и не успели как следует пообщаться. Но теперь пришло время исправить досадные ошибки. Я приглашаю Вас на банкет, устраиваемый мной по случаю начала торжеств в честь Конрада Благодетельного. К великому моему сожалению, я слышал о смерти Вашего отца, добродетельного маркграфа Уильяма, и пойму, если Вы откажетесь украсить мой маленький праздник своим присутствием. Но я хочу напомнить вам, что жизнь не может состоять из одной скорби, и на вашем месте постарался бы развеять печали доброй компанией. Столь же сильно, как и вас, я жажду увидеть на балу вашу прекрасную сестру Катрин. Весь двор мечтает узреть прелестный цветок Фелиссии, взращенный вдали от столицы. За сим спешу откланяться и буду с нетерпением ждать ответа.
     С уважением и дружбой, Иоаким фон Брейгель.»
     — Ты читал? — спросил Мартин.
     — Нет. Я же не до такой степени невежа.
     Эберлинг отбросил письмо.
     — Граф Эйзенберга приглашает меня на банкет.
     — Фон Брейгель?! Занятно.
     — Более чем, — Мартин закружил по комнате, обхватив руками плечи. В этом он неосознанно подражал своему учителю Теодору фон Виндельбрандту, которому вечно не стоялось на месте.
     — У кого-то отрос длинный язык, — сообщил он.
     — Ты про что?
     — Фон Брейгель знает про приезд Катрин и приглашает ее вместе со мной. Отец и Бык не распространялись о грядущем марьяже, так что граф ясно дает понять о своей осведомленности в делах семей. В принципе, приезд сестры не бог весть каких масштабов событие. Но сам факт компетентности фон Брейгеля говорит нам о бреши в рядах Быка или наших. О последнем мне даже думать не хочется.
     — Дела, — протянул Дирк. — Зачем фон Брейгель тебя просветил?
     — Без понятия.
     — Ты поедешь?
     — Конечно. И надеюсь завтра переговорить с графом на Ассамблее.
     Дирк поднялся:
     — Пойду я.
     — Прикажи Марте наполнить ванну.
     — Может, кофею? — предложил капитан.
     — Не кофею, а кофе, грамотей, — поправил Эберлинг. — Пускай сварит.
     Беккер кивнул и направился к выходу, не став утруждать себя прощанием. Мартин подошел к окну и выглянув наружу, вдохнул прохладный воздух. Над Гвингаэлем сгущались сумерки. Красная солнечная блямба уплывала за горизонт, разукрасив небо багровыми оттенками. Эберлинг ладонью укрыл глаза от слепящих стрел. Завтра будет тяжелый день — подумал он. Завтра он наконец приступит к исполнению плана, задуманного им и его учителем. А там будь, что будет.
***
     Плавно покачиваясь на рессорах, синяя карета въехала на мост Объединения. На ее дверцах и крыше горделиво расправил крылья белый сокол Фелиссии. Рядом с каретой скакали трое всадников во главе с Дирком Беккером. По-прежнему одетый в черное конюший с равнодушием смотрел на соседние экипажи. Яркие, инкрустированные серебром и золотом кареты столпились на белокаменном мосту, спеша попасть в Королевский комплекс. Над переправой часто и громко разносились окрики стражников, ржание лошадей и перестук копыт.
     Утро четвертого заседания Ассамблеи Высоких Баронов оказалось на редкость приятным. Надоедливые тучи куда-то откочевали, обнажив топазовую твердь безоблачного неба. Стаи голубей носились в вышине, выписывали там затейливые пируэты, с наслаждением купаясь в рассеянном свете. Серые, угрюмые дома столицы зарозовели, черепица налилась теплом, а вечный сумрак узких улиц до поры до времени скрылся в подворотнях.
     Отворив дверцу кареты, Мартин выглянул наружу, недовольно нахмурившись:
     — Чего стоим?
     Дирк наклонился в седле и указал куда-то вперед:
     — Говорят, у повозки фон Гоффа заклинило колесо, и теперь ее вручную затаскивают через ворота.
     Эберлинг скривился:
     — Могу предположить, что его светлость вряд ли соизволил оторвать задницу и выйти?
     — С чего бы?
     — Надеюсь, это не затянется на долго.
     Откинувшись на сиденье из красной кожи, Мартин прикрыл глаза. Последствия трехдневного пьянства не до конца покинули маркграфа, и он обливался потом, несмотря на прохладную погоду. Бормоча ругательства, Эберлинг достал из-под сиденья бутылку «Белой дамы». Вытащив пробку с помощью засопожного кинжала, он прямо из горлышка сделал недурственный глоток, на треть опустошив бутылку. Вино приятным теплом разбежалось по телу. По двери кто-то настойчиво забарабанил. С сухим щелчком, Мартин отодвинул запор.
     Внутрь снова заглянул Дирк:
     — Сейчас поедем… Ого! С утра заливаем?
     — Ты на запах что ли идешь? — усмехнулся Мартин.
     — Семейное это у меня. Мамаша, чтоб ей в Бездне черти продыху не давали, была та еще пропойца. Даже если клиентов не было, эта сука все равно умудрялась найти выпивку. Так и у меня. Всегда чую доброе вино.
     Мартин вложил бутылку в ладонь Дирка:
     — Забирай. И закрой дверь. Твоя хитрая рожа меня достала.
     Капитан исчез, довольно улыбаясь. Карета двинулась вперед. Мартин надвинул черную треуголку на глаза и постарался отвлечься от уличного шума. Предстояло его первое заседание Ассамблеи, и стоило разработать тактику поведения. Возможно, следует нарисовать общую картину, приглядеться к враждующим сторонам, и только потом вступать в переговоры с лидерами фракций. Виндельбрандт считал, что оппоненты, испытывающие недостаток в голосах, наперебой кинутся к нему с предложениями. Имелся и другой вариант. Быть может, Эберлингу стоило поддержать Быка, о чем настойчиво увещевал покойный отец. Остальные деятели, активно разорявшиеся на собрании, на фоне открытого и прямодушного фон Венцзлафа смотрелись достаточно гнусно.
     Мартин не питал иллюзий о собственной важности. Он десять лет избегал дворцовых сборищ, хотя, будучи графом Вестриджа, имел полное право участвовать в Ассамблее. Но сегодня он выступал как единственный наследник могущественной Фелиссийской марки, и его подмоченная репутация не играла ведущей роли. Имела значение лишь фамилия.
     Эберлинги были молодым родом, их история насчитывала без малого четыреста лет, но благодаря их предку, славному Джедадийи из Праудланда, они прочно заняли свое место среди высоких домов Рейнланда. Старая аристократия презирала Джедадийю, опального генерала из Праудланда, но короли Рейнланда, в отличие от крикливого дворянства, в первую очередь ценили выгоду, а уж потом моральные качества подданных. Предательство Эберлинга, развернувшего свои войска против праудландских рыцарей, позволило отбить у островитян их континентальные владения, а впоследствии остров Вестридж и Санрейские острова. За такие заслуги король Рихард IV Смелый не пожалел для Джедадийи титулов и земель, многие из которых Эберлинги сохранили до сих пор.
     История своего дома и родной страны, увлекала Мартина с розовощекого детства. Еще мальчишкой он прочитал десятки книг, посвященных давно ушедшим эпохам и людям. Отец не одобрял увлечений сына, считая прошлое лишним барахлом, засыпанным прахом времен. Отправив сына на воспитание к отшельнику Виндельбрандту, он решил, что суровый полководец сделает из Мартина рыцаря, и навсегда отобьет у юноши охоту ковыряться в книгах. Но Уильям ошибался. Теодор фон Виндельбрандт оказался куда более разносторонним человеком, чем маркграфу виделось и хотелось.
     Мартин неожиданно для самого себя рассмеялся. Ему вспомнилась первая встреча с Теодором. Юный Эберлинг стоял возле матери, с трудом сдерживая слезы. Под мышкой он держал увесистый том «Истории Марионеточных Войн» Клауса фон Стромма. В главном зале Фалькберга, который называли Большим гнездом, появился невысокий, темноволосый мужчина с проницательными карими глазами. Мартин в ужасе сделал шаг назад. Ребенок видел в пришельце чудовище, жаждущее забрать его из дома, оторвать от матери и любимого дядюшки. Виндельбрандт поздоровался с родителями и с улыбкой посмотрел на съежившегося от страха мальчика.
     — Хорошая книга, дружок. Много прочитал?
     Слабым голосом Мартин проблеял:
     — В конце уже.
     Теодор заложил руки за спину, улыбаясь еще шире:
     — Тогда тебе стоит освоить «Хронику смутного времени» Гальфрида Остийского. Думаю, тебя удивит его точка зрения.
     Вскоре Виндельбрандт увез Мартина в Ротвальд, в свой далекий замок на востоке королевства. Эберлинг был удивлен и очарован новым учителем. Теодор никогда не принуждал юношу, всегда был вежлив и спокоен. Его манера обучения в корне отличалась от дуболомной прямоты фелиссийских менторов. Когда пришло время для противных Мартину физических упражнений и фехтования, Теодор сказал:
     — Я не буду тебя неволить. Не всем в этом мире суждено стать воителями и мечниками. Вполне возможно, ты захочешь посвятить себя наукам. Видят боги, я буду только рад сделанному тобой выбору. Но перед этим я хочу тебе кое-что сказать. Иногда в жизни людей наступает минута, когда человеку приходится отложить книгу и взять в руки оружие. Когда кругом враги, и от их угроз не спасет разумное слово или вдохновляющая речь. Нет, дружок. Иногда нужно бить недруга наповал. Представь, тебя окружили злодеи, твой замок в осаде, и смерть грозит самым близким людям. Что ты будешь делать?
     — Ну… солдаты… есть, — отрывисто отвечал Мартин, понимая куда клонит учитель.
     — Хорошо, пусть будут солдаты. Но однажды их может не оказаться рядом, и ты умрешь, отбиваясь от негодяев толстой книгой.
     Мальчик, представив себе такую картину, сморщил нос.
     — Вот видишь, дружок. Мало того, что погибнешь, так еще дашь повод злодеям смеяться над тобой. Зрелище, скажу, преотвратительное. Думай, дружок, и завтра дай мне ответ. Готов ли ты умереть, подвести своих близких и стать посмешищем для врагов?
     На следующее утро Мартин пришел в тренировочный зал и впервые взял в руки оружие, понимая, для чего он это делает. Впервые он понимал, что не просто должен соответствовать каким-то надуманным эталонам, а осознал реальную необходимость умения сражаться. Занимаясь с Виндельбрандтом, который оказался исключительным фехтмейстером, Мартин удивлялся, почему его отец и учителя, так и не смогли донести до него эти прописные истины. В уши мальчика постоянно вливалось: «Дворянин должен владеть клинком, дворянин должен уметь читать карту, дворянин должен то и се…», когда было гораздо проще один раз объяснить «зачем?».
     Виндельбрандт учил Мартина сам, не доверяя посторонним даже мелочи. Танцы? И вот уже юный Эберлинг с наставником разучивают замысловатые па, заманив в партнеры служанок. Охота? На заре Виндельбрандт и Мартин выезжали в лес в сопровождении рыцарей Теодора. Стратегия и тактика? Наигравшись в «Бастионы», Виндельбрандт вел юношу в кабинет, где, разложив десятки карт, преподавал ему ухищрения искусства войны. На каждый вопрос у Теодора был свой развернутый ответ, на каждую задачу он предлагал несколько решений. Если Мартин ошибался, Виндельбрандт не хватался за палку, а методично, постоянно дискутируя с собеседником, подводил ученика к осмыслению ошибки. Юноша будто сам до всего доходил, и сейчас, спустя много лет, Мартин был благодарен Теодору за его необычную методу, в одночасье превратившую жирного и трусоватого мальчонку в настоящего мужчину.
     Снаружи послышался голос Дирка:
     — Приехали.
     Выправив стойку воротника, Мартин выбрался из кареты. Он заслонил отвыкшие от света глаза, приложив ладонь ко лбу как козырек.
     Карета остановилась возле статуи Леонхарда Малого. Легендарный полководец гарцевал на здоровенном жеребце, воздев над головой меч. Длинная борода славного предка опускалась до середины панциря и состояла, по меньшей мере, из сотни тщательно вырезанных завитков. Мартин усмехнулся, осматривая статую. Скульптор с таким маниакальным упорством детализировал бороду воителя и яйца жеребца, что закрадывались определенные сомнения в душевном здоровье мастера. Постамент с Леонхардом и его выдающимся во всех смыслах конем установили в центре брусчатой, идеально круглой площади. Здесь же встали десятки разноцветных карет, соперничающих друг с другом формами, размерами и драгоценностью отделки. Ржали и били копытами породистые лошади, ряженные в праздничные чепраки цветов благородных фамилий. Бегали слуги в богатых ливреях, стремясь угодить прибывшим на Ассамблею аристократам.
     Прогорклая вонь, идущая от Гвина, заставила Мартина достать надушенный платок. Эберлинг огляделся. За спиной вздымалась гигантская Триумфальная арка Конрада, построенная в честь победы великого короля над Праудландом. Украшенная барельефами из сотен мечей и знамен, она всегда казалась Мартину безвкусной и пошлой отрыжкой самовосхваления Конрада. К северу от площади Леонхарда поднимались хмурые стены Инсельбурга — бывшей резиденции старых королей Рейнланда, и блистали витражи Кирхлейдена — самой древней в Гвингаэле церкви Вознесенных. На юге, посреди запущенного садового лабиринта, виднелся особняк Белой Королевы и странная, закрученная штопором, башня Манфреда Ужасного. Но всем этим архитектурным изыскам было не сравниться с Рексхаймом — великим замком, чьи башни, будто сверкающие пики, возносились над площадью.
     Великолепный дворец стал последним подарком Гвингаэлю от Конрада Благодетельного. Он выглядел настоящим сказочным замком, сошедшим прямиком с гравюр волшебной книжки. Высокий пятиэтажный донжон устремился ввысь и казался бесконечным благодаря четырем тонким башням с острыми как спицы шпилями. Украшенные лепниной стены будто парили на воздусях, спеша оторваться от грешной земли. Арочные окна с масверками плавились на солнце разноцветием стекол. Дворец Конрада покорял и очаровывал изяществом линий, красотой барельефов, стройностью декоративных полуколонн. Даже горгульи, что сидели на карнизах, казались не уродливыми монстрами, а благородными крылатыми защитниками. Последним штрихом Рексхайму служила величественная, двухсотфутовая Престольная башня. На удивление грузная и широкая, она была построена из нежно-бежевого кирпича, а ее зубцы венчали ребристые пинакли.
     — Впечатляет, — сказал Дирк, спешиваясь. — Аж дрожь по спине идет.
     — Точно, — подтвердил Мартин. — Но тебе не кажется, что Конрад страдал гигантоманией?
     — Хрен их, великих, разберет, — флегматично заключил капитан.
     — Смотри! — Эберлинг указал на престарелого дворянина с окладистой бородой, одетого в зеленый камзол. Окруженный рыцарями в черных дублетах, старик громко пыхтел, взбираясь по широкой гранитной лестнице, ведущей к бронзовым воротам Рексхайма. Праудландские мастера украсили створки врат устрашающими рельефами архаи. Рядом с такими соседями рыцари старика выглядели самозванцами.
     — И кто это?
     — Леон фон Стромм, граф Ренмарка и нынешний Маршал Рейнланда.
     — Ого! Собрался весь бомонд. А этот, кто?
     Фон Стромма догнал тучный мужчина в черно-белом, как ряса священника, кафтане. Он часто вытирал платком обширную лысину и постоянно одергивал кружевное жабо, видимо, бывшее ему в новинку.
     — Матиас фон Каттель. Адмирал королевства и брат канцлера.
     — Прелестно, — Дирк закатил глаза. — Скажешь, когда падать на колени?
     К карете Мартина подошел невысокий, полный господин, в камзоле из голубого шелка. За его плечами волочился широкий синий плащ, а через грудь протянулась красная лента с золотыми заколками. Шея мужчины утопала в складках пышного галстука, на котором сверкала зеленая брошь. В руке он держал толстый полосатый жезл с наконечником в форме феникса, коронованного восьмиконечной звездой Вознесенных.
     — Камергер его высочества регента и гофмейстер двора Толхард фон Балк. Эдель Мартин, по приказу его светлости канцлера, мне было велено оказать Вам особый прием.
     Мартин кивнул:
     — Благодарю Вас, эдель, это честь для меня.
     — Ваша свита проследует с нами? — поинтересовался фон Балк, окинув взглядом Дирка. Вероятно, конюший ему чем-то не понравился, и камергер быстро отвернулся.
     — Мой капитан.
     Гофмейстер погрустнел.
     — Как Вам будет угодно, эдель. Смею напомнить, что на заседании Ассамблеи могут присутствовать лишь полноправные ренномерты.
     — Он подождет меня в приемной.
     Толхард фон Балк степенно кивнул и жестом пригласил следовать за собой.
     У лестницы затормозила легкая коляска, какими обычно пользуются небогатые купцы. На ее дверях красовался герб графства Риттерхейм, где на разделенном, желто-зеленом поле замер белый рыцарь с обнаженным мечом. Из коляски показался высокий, сухопарый господин в коричневом кафтане и шнурованных штанах, препоясанный мечом с массивной крестовиной. Ботфорты с золотыми шпорами грозно клацнули по брусчатке.
     — Экий гусь, — прошептал Дирк.
     Господин тряхнул волнистой гривой седеющих волос и повернулся к Мартину. Его лицо, кривоносое и грубое, будто вытесали из камня пьяные подмастерья. Худые, морщинистые щеки обросли густыми бакенбардами, плавно переходящими в пышные усы. Сведя густые брови, господин напоминал старого льва, готовящегося к последней охоте. Заметив камергера, он приветственно вскинул загрубевшую ладонь:
     — Толхард!
     — Граф, — фон Балк учтиво кивнул.
     — Давно не виделись, старый друг. Почитай, с тех пор, как ты сменил меч на жезл?
     Крупные черты гофмейстера свернулись в гримасе отвращения:
     — Я предпочитаю не вспоминать о тех временах, эдель.
     Дворянин бросил взгляд на Мартина. Эберлинг улыбнулся:
     — Граф Оттон Брекендорф, наша встреча — честь для меня.
     Брекендорф протянул ладонь для рукопожатия. На безымянном пальце Оттона блистала внушительная серебряная печатка с гербом рода. Крепко пожав руку Эберлинга, владыка Риттерхейма внезапно поклонился:
     — Прошу простить меня, эдель, я не заметил Вас раньше. Мое зрение уже не то, и своих знакомых я определяю скорее по цветам одежд, нежели по лицам. Почему Вы в черном? Мне помнится, цвета Фелиссии голубые и белые.
     Мартин развел руками:
     — Эдель, разве вы не слышали? Мой благородный отец недавно скончался. По этому случаю я ношу траур.
     Брекендорф облизнул сухие губы:
     — Соболезную. Я не мог назвать маркграфа другом, но это не умаляет моего уважения к нему. Костлявая забирает лучших мужей, оставляя нас, малосильных, на закуску.
     Брекендорф прибеднялся. Все присутствующие знали Оттона как одаренного полководца и славного рыцаря, первого генерала Рейнланда, удостоенного всех четырех степеней Пылающего феникса. В Бродмаркскую кампанию он полгода держался в осажденном Ольденбрунне, и несмотря на малое количество людей, не позволил супостату взять город.
     Граф Риттерхейма хлопнул Мартина по плечу в нежданном расположении:
     — Не стоит унывать, эдель. Ваш старик прожил насыщенную жизнь. Почти сорок лет назад мы стояли с ним на этом самом месте после того, как освободили город и вытурили «диньдонов» обратно за море. Славное было время! Чертовы праудландцы! Раньше мы их били, а теперь сами таскаем их шмотки и делаем вид, что никакой вражды не было.
     — Так было всегда, — напомнил Мартин. — Издавна мы то воюем, то миримся с островитянами, перенимаем друг у друга традиции, искусство, моду…
     — В задницу их моду и традиции! — вскипел Брекендорф. — Спесивые ублюдки забивают нашей молодежи голову всяким дерьмом, а мы, старики, бежим за щенками, чтобы не показаться окончательно устаревшими.
     Гофмейстер вежливо кашлянул:
     — Скоро начнется заседание.
     Брекендорф виновато улыбнулся:
     — Прошу простить меня за эту вспышку, эдели. Мне тяжело свыкнуться с мыслью, что вчерашний враг внезапно становится другом. Не смею вас больше задерживать. Увидимся на Ассамблее.
     Чеканя шаг, граф Риттерхейма отошел к своей свите.
     — Его светлость никак не отпустит прошлое, — заметил Мартин.
     Гофмейстер неслышно вздохнул:
     — Как и многие. Праудландский вопрос веками бередил умы, а теперь еще и Орден недоволен.
     — Орден вечно недоволен. Иноверцы для них как чарка для пьяницы — руки сами тянутся схватить, — вставил Дирк.
     — Осторожнее со словами, — предупредил фон Балк. — Орден верный союзник королевства, и не вам хулить его.
     Мартин яростной гримасой приказал Дирку молчать:
     — Простите моего капитана, эдель. Он человек простой, мелет, что в голову взбредет.
     — Мой Вам совет, ваша светлость: тщательней подбирайте слуг.
     Пройдя сквозь портал ворот, Мартин оказался в Королевской приемной. Вместительный зал поддерживали восемь круглых колонн из белого мрамора. Арочный свод зала, расписанный батальными сценами и деяниями святых, терялся в дымном полумраке. Дневной свет испуганно заглядывал в приемную через панорамные окна, бросая на алые ковровые дорожки и паркет бледные пятна. Чтобы разогнать сумрак, лакеи зажгли свечи, но на взгляд Мартина, слуги увлеклись экономией. Хилые огни едва ли наполовину смогли осветить гигантскую мозаику из разноцветной смальты, изображавшую присягу Берхарду Высокому. Первый суверен Рейнланда, объединивший разрозненные королевства больше тысячи лет назад, восседал на троне, а вокруг него преклонили колени князья и короли давно исчезнувших с карты государств. Мартин прекрасно знал, что на самом деле завоевания Берхарда растянулись на двадцать лет, и никакого общего преклонения в помине не было, но мозаисты решили дать волю фантазии.
     Гул сотен голосов заполнял приёмную. В глазах рябило от ярких шелков и кож, разнофасонных платьев, камзолов и пурпуэнов. В свойственной дворянству зависти кавалеры и их дамы шли на любые ухищрения чтобы перещеголять конкурентов в вычурности нарядов, головных уборов и украшений. Кто-то прицепил к своей треуголке роскошное павлинье перо, другой хвастал столь широкими полями шляпы, что под ней могла укрыться от дождя влюбленная парочка. Дамы, сверкая бриллиантами и золотом, старались обойти соперниц откровенностью нарядов. Открытые декольте и нескромные вырезы обнажили те места, которые еще десять лет назад постеснялись бы показать куртизанки Парцеллы Утех.
     — Твою же мать, — восхищенно пробормотал Дирк, провожая взглядом симпатичную женщину в черном платье. Тонкий вырез шел от чаш декольте и до самого пупка, демонстрируя молочную кожу вертихвостки. — А мы точно не в борделе?
     Гофмейстер вел Мартина вперед, мимо компаний дворян, шумно обсуждающих последние сплетни. Меж них сновали слуги, разносившие выпивку и угощения. За безопасностью членов Ассамблеи следили гвардейцы регента, облаченные в доспехи и пурпурные накидки. Давешний знакомец Мартина — лейтенант Колгер — внимательно слушал инструкции от невысокого, широкоплечего мужчины, чья голова будто бы вырастала из плеч. Закованный в панцирь крепыш обладал на редкость уродливой внешностью. Тяжелый подбородок казался приставленным от другой, более крупной головы. Скошенный нос ломали, должно быть, дюжину раз. Бульдожьи щеки мужчины покрывали рытвины оспин, а расплющенные губы наверняка водили знакомство с молодецким ударом латной перчатки. Мартин вспомнил этого человека. Его звали Бурхард фон Бах, но острословы придумали ему говорящее прозвище — Колода. Он уже двадцать лет служил командующим Гвардии, пересидел трех регентов и в отставку не собирался. Бурхард славился непробиваемой честностью, каменным упрямством и железной волей. Найти замену такому человеку сложно. Приметив Мартина, Колода медленно кивнул, показав неровный, выбритый череп.
     Многие поглядывали на Эберлинга, иной раз не сдерживая удивления. Седрик фон Гофф, сын герцога Армина, поперхнулся вином, когда Мартин помахал ему рукой. Наверняка подумал, что на Ассамблею заявился призрак, и пора вызывать охотников за нечистью. Во времена мятежа фон Брогга совсем юный Седрик был сквайром Виндельбрандта, и по долгу службы ему частенько доводилось общаться с Эберлингом.
     Потеряв интерес к фон Гоффу, Мартин посмотрел на толстого господина, который благоденствовал в обществе двух уменьшенных копий себя и толстой девицы, наверняка приходившейся ему дочерью. Дружное семейство активно поглощало устрицы, запивая их вином.
     Фон Балк со сдержанной улыбкой пояснил:
     — Барон Франц фон Хагенбах и его дети.
     — Если не ошибаюсь, — предположил Эберлинг, — он приходится братом эделю Густаву, королевскому казначею?
     — Да, но будучи владетелем Люденбурга, Франц имеет отдельный голос на Ассамблее, — гофмейстер удивленно нахмурился. — Странно, что Вы спрашиваете, они ведь приходятся Вам дядьями со стороны матери.
     — Сводными, — скромно отметил Мартин. — Лично мы не знакомы, а древо Хагенбахов весьма обширное.
     Толхард пожал плечами с безразличным видом:
     — Кажется, почти все собрались, — часто посматривая по сторонам, он забубнил. — Хагенбахи и Беленбахи, фон Строммы, ватага фон Венцзлафа, Брекендорфа видели…
     — А Вильгельм Ревенфорд? — спросил Эберлинг.
     — Он приехал одним из первых и уже прошел в Гроссхалл. Герцог не любит медлить.
     — Какой деятельный человек, — усмехнулся Мартин. Сзади приглушенно фыркнул Дирк.
     — Я вынужден Вас покинуть, — вежливо сказал камергер, поклонившись. — Зал Собраний Вы не пропустите, а мне нужно посетить канцлера.
     — Передавайте ему мое почтение и благодарность за теплую встречу.
     — Непременно.
     Гофмейстера ушел. Недолго думая, Мартин остановил слугу и взял бокал вина. Дирк последовал его примеру, ухватив сразу два.
     — Ты как этот жирный из Хагенбахов, все в рот тянешь, да побольше, — укорил его Эберлинг, делая маленький глоток.
     — Когда еще выпьешь благородного, — оправдывался Дирк, допивая залпом второй бокал.
     — Можно подумать, у меня ты пьешь деревенскую брагу.
     — Тут все же получше.
     Группа феллиссийцев держалась обособленно, в стороне от остальных. Ее возглавлял высокий, сухощавый старик в голубом камзоле, опиравшийся на тонкую трость. Он что-то старательно разъяснял остальным, пока не встретился взглядом с Эберлингом.
     — Ваша светлость, только тебя и ждем! — приветствовал он, скупо улыбнувшись.
     Пока Мартин был в пути, дворян Фелиссии возглавлял Рогвольд Хильцберген, барон Кантрии, владыка западного побережья. Барон был старым другом отца и не питал к младшему Эберлингу особой любви, но сейчас был вполне радушен.
     — Соболезную, Мартин. Смерть Уильяма шокировала нас всех.
     Остальные согласно загудели.
     — Нам не удалось поговорить раньше, — начал Рогвольд. — Поэтому будем все делать на ходу. Мартин, позволь представить наших союзников. Со многими ты знаком, но я предпочту напомнить. Генрих Бойд, барон Версингофа.
     Мартин кивнул молодому человеку. Барон едва достиг совершеннолетия и часто почесывал воспаленное лицо, покрытое крупными прыщами.
     — Артур Блэкмарш, бургграф Медельдорта, барон Истуолла.
     Эберлинг крепко пожал руку Блэкмарша. Высокий и дородный бургграф возвышался над всеми присутствующими как колокольня. Его широкая физиономия заросла русой бородой, косо рассеченной белесым шрамом под губой, а крупные мозолистые руки казались двумя крестьянскими лопатами. Большие как блюдца глаза придавали Блэкмаршу сходство с филином. Следуя моде, бургграф надел темно-оливковый замшевый колет, застегнутый серебряными пряжками, и белую кружевную сорочку. Плечи Артура укрывала короткая накидка, подколотая сложной золотой фибулой с гравировкой в виде башни.
     — Мартин! — загремел барон Истуолла. — Давно не виделись. Почитай, с самого штурма Верминштайна.
     Мартин кивнул.
     — Тебя ранили, если мне не изменяет память.
     Блэкмарш выпучил глаза:
     — Ранили?! Долбанная пуля угодила мне в пах! Я уже распрощался со своими причиндалами, да благо лекарь оказался способным малым и уберег меня от позора.
     — Я слышал у тебя родилась дочь?
     — Седьмая уже, — грустно подтвердил барон. — Как я ни нагибаю свою жену, она все равно бабье плодит. И куда мне девать этот курятник, скажите мне? Боги свидетели, я скоро посажу дурочек в бочки и в море брошу, пускай сами женихов ищут!
     Все засмеялись, даже суровый Хильцберген позволил себе кривую улыбку. Мартин жал руки, кивал, вспоминая многочисленных вассалов отца. Бароны Фелиссии неотрывно следили за Эберлингом оценивая, взвешивая и запоминая каждую мелочь. Последним засвидетельствовал свое почтение Венделл Хольгерсбейн, граф Фернпорта. Сей муж некогда считался лучшим воином Фелиссии. Граф давно перешагнул за черту зрелости. Его каштановые волосы запорошила седина, лоб покрывала густая сеть морщин. Костистые скулы обтягивала сморщенная кожа, продублённая холодными северными ветрами. Длинные седые усы спускались ниже скошенного подбородка. Венделл кутался в тяжелый плащ, подбитый соболиным мехом, и постоянно держался за рукоять тяжелой рапиры, словно ожидая подвоха. Мартин хорошо знал Хольгерсбейна, не раз ходил с ним в атаку, и сейчас ему было больно видеть, как годы надругались над великим воином.
     — Сынок, — надтреснутым голосом поприветствовал Венделл. — Рад тебя видеть!
     Мартин учтиво сжал руку старика:
     — Здравствуй, дядя Венделл. Ты все такой же неугомонный.
     — Ты плохой лжец, — сварливо возразил Хольгерсбейн. — И это не комплимент. Я превратился в старую развалину, неспособную вести корабль и трахнуть пригожую бабенку. Теперь приходится ездить на эти ассамблеи и слушать вранье напыщенных болванов, почитающих себя мудрецами.
     Мартин огляделся и, не заметив больше желающих засвидетельствовать ему свое почтение, спросил:
     — А где Осмунд фон Трент? Златовласка? Граф Одо Бальдорк?
     — Большой Ос прислал сына, — закряхтел Венделл. — Он где-то здесь бродит… Эделиссу Хельгу представляет ее кузен Хов, а Одо Упрямец… как всегда упрямится. Говорит, что болтовня его не интересует, и мы можем выкинуть его карточку в отхожее место.
     Рогвольд остановил старика взмахом руки:
     — Потом будете ворковать да сплетничать. Сейчас надо думать о предстоящем собрании, — он испытывающе посмотрел на Мартина. — Три прошлых ассамблеи мы просидели молча, несмотря на все знаки внимания, что оказывали нам Бык с фон Гоффом. Вместе с Ревенфордом эти деятели хотят объявить вотум недоверия регенту и сковырнуть Совет. Им не хватает голосов, так как граф Гвидо Мейхель и родственники членов Совета, имеющие право голоса, противятся этому решению.
     — Мейхель? — хмыкнул Мартин. — Граф Гримельберга, если не ошибаюсь, зять регента?
     — Этот паскудник, эта песья рожа, стал клевретом канцлера, — прорычал Блэкмарш, сжимая пальцы. — На каждое предложение ренномертов он голосует против, старательно выгораживая регента и Совет.
     — Ублюдок, — подтвердил Венделл.
     Хильцберген тяжело вздохнул:
     — Хуже того, фон Венцзлаф, Ревенфорд и фон Гофф постоянно собачатся, не желая прийти к единому мнению. Каждый из троицы видит себя следующим регентом, еще не отправив в отставку фон Денау. У них общие цели, но личная ненависть мешает выдвинуться единым фронтом. Бык требует отменить решение Совета о «праве созыва знамен», но герцог Вольфшлосса постоянно ставит ему палки в колеса, на удивление смиренно принимая волю советников. В свою очередь, когда Ревенфорд заикается о повышении пошлин для гильдий и Торгового союза, Бык упирает рога в землю, обвиняя Вильгельма в продажности. Их мелочные дрязги и желания мешают перейти к главному!
     — А такие распри только на руку Совету, — закончил Мартин. — Скверная экспозиция. Что фон Гофф?
     Хильцберген раздраженно пристукнул тростью:
     — Герцог Вертингемский ведет себя обособленно. Быка он не переваривает еще с Белой скалы, хотя это им не помешало переженить своих отпрысков. Ревенфорда же считает трусом и интриганом, будто сам лучше. На прошлом собрании Армин в основном молчал, но видится мне, он еще сделает свой ход.
     Подумав, Мартин спросил:
     — Иными словами, даже если эта троица объединится, то им все равно не хватит голосов, чтобы вытурить регента с насиженного места?
     — Именно, — ответил Блэкмарш.
     — Тогда зачем весь этот балаган? Если остальных устраивает регент, то к чему бесконечные заседания?
     Барон Кантрии поморщился:
     — Устраивает? Черта с два! Остальные сидят и ждут, когда кто-нибудь из троицы сделает им правильное предложение, а пока будущие претенденты грызутся, у хитрозадых всегда есть возможность выбирать кусок пожирней! Иные вовсе принимают подачки канцлера и держат руку Гвидо Мейхеля, хотя терпеть не могут фон Денау.
     Эберлинг перчаткой промокнул взмокший лоб:
     — Задачка, однако. В письме отец настаивал, чтобы мы поддержали Быка.
     Хильцберген усмехнулся, показав неровные зубы:
     — Я знаю. Они давнишние друзья, и, признаться, мне самому нравится Готфрид. В отличие от Ревенфорда и фон Гоффа, он человек прямой. С ним можно иметь дело. Так что будем делать, Мартин? После смерти Уильяма ты наш сюзерен, и мы проголосуем как ты скажешь.
     Эберлинг не медлил с ответом:
     — Чтобы отменить решение совета, требуется не меньше половины голосов ренномертов Ассамблеи. Бык, фон Гофф, мы, фон Люнганен и Рэйвенборк…
     — Подожди! — перебил Блэкмарш, от возбуждения дернувший пряжку колета, — с чего ты взял, что Зигфрид и Магнус поддержат нас? Они даже не приехали на Ассамблею!
     Мартин хохотнул, не без ноток напускного коварства:
     — Можешь быть уверен, Артур, северное дворянство держит наше знамя. Перед приездом я неплохо подготовился. Или вы думаете, я только по бабам валандался да вино пьянствовал?
     Судя по кислым лицам баронов, именно так они и думали.
     — Действуем просто. Ждем, пока наши претенденты и оппоненты наговорятся, и когда дело дойдет до голосований, выступим против закона о «созыве знамен». Голосов нам вполне хватит, чтобы утереть нос совету, а Фелиссии и северу заявить о себе.
     — Неплохо, — одобрил Хильцберген. — Но как ты заманил фон Люнганена и Рэйвенборка?
     — С ними вел переговоры Виндельбрандт.
     — Тогда я спокоен, — прошамкал Венделл. — Они приедут?
     — Несомненно.
     Эберлинг подозвал слугу и взял хрустальный бокал с вином. Политика возбуждала жажду. Остальные дворяне поддержали его, кроме молодого Генриха Бойда.
     — За Фелиссию! — поднял тост Блэкмарш. Тонкостенный бокал смотрелся в его ручище детской игрушкой.
     — За Фелиссию! И за моего отца, — Мартин выпил до дна.
***
     Гроссхалл, или Зал Собраний, некогда величался Тронным, но после кровавых Марионеточных войн его переименовали, став использовать под нужды Ассамблеи. Трон владык Рейнланда по-прежнему стоял здесь как напоминание о прошлом государства, оставаясь дразнящим и недосягаемым символом абсолютной власти.
     Для ренномертов в зале установили ступенчатые трибуны, отчего Гроссхалл стал походить на древний амфитеатр. Сводчатый потолок был расписан аскетичными фресками, живописующими деяния почивших владык. Завоевания Берхарда Высокого, героическая смерть короля Роланда, павшего в страшной битве у Синей Башни, и успение Карломана Святого, единственного в истории государства канонизированного властелина. Мартин подумал, что герои древних хроник должны смотреть на потомков с нескрываемым презрением. Уж больно мелочными и скучными кажутся нынешние события в сравнении с эпическим размахом былых свершений.
     Шахматный пол Гроссхалла укрыли однотонными мехтианскими коврами зеленого цвета. На стенах висели знамена самых могущественных фамилий Рейнланда. С пестрых баннеров грозно смотрели геральдические звери: виверны, драконы, волки, змеи и прочие твари, которые напомнили Мартину тотемы аборигенов Фернланда. В отдаленных уголках Зала Собраний, куда не доходил солнечный свет, поместили круглые светильники на длинных ножках. Толстые свечи прилежно разгоняли мрак боковых галерей и альковов.
     В центре зала, на специально установленном помосте, стояла отдельная кафедра для желающих высказаться. Каждый ее дюйм покрывали искусные орнаменты и позолота. Возле кафедры расположился длинный стол из красного дуба, за которым заседали члены Верховного совета. На столешнице вырезали подробнейшую карту Рейнланда с провинциями и владениями, закрашенными в цвета благородных домов. Вверху, с потолочной балки, свисал белый стяг с гербом совета — перекрещенными ключами, мечом и королевским жезлом.
     Пока его вассалы устраивались на своих местах, Мартин остановился подле трона. Восемь белокаменных ступеней вели к сверкающему золотой инкрустацией престолу, который высекли из цельного куска обсидиана. Из спинки трона вырастали громадные черные крылья, а в изголовье в немом крике раскрыл клюв огнеглазый феникс. Высоким подлокотникам придали форму птичьих лап, и они упирались в пол посеребрёнными когтями. Сиденье трона предусмотрительно покрыли алым бархатом, дабы монарх не занедужил геморроем.
     — Помпезный табуретец, — громко сказал Эберлинг.
     — Примеряетесь? — раздался за спиной чей-то насмешливый голос.
     — Не чувствую силу в седалище, — парировал Мартин, оборачиваясь.
     Перед ним стоял высокий длинноволосый блондин в белом кафтане с широкими отворотами. Два толстых кожаных ремня в перехлест опоясывали грудь мужчины, поблескивая металлом пряжек. Бежевые штаны, расшитые серебряным кантом, были заправлены в подвернутые белые сапоги.
     — С кем имею честь?
     Серые водянистые глаза, не мигая, глядели на Мартина с худого лица, вытянутого как у породистого жеребца.
     — Вильгельм Ревенфорд, герцог Вольфшлосса. Вы, полагаю, Мартин Эберлинг?
     — Вы абсолютно правы, эдель.
     Мартин представил, какой контраст они с герцогом образуют. Одетый в черное маркграф и белый, аки гранд-клирик, герцог. Можно написать картину с пафосным названием «Свет и тьма» или еще какую-нибудь банальность.
     — Как вам наш театр? — спросил Ревенфорд, слегка растягивая согласные. Глаза герцога по-прежнему упирались в Эберлинга, так ни разу и не моргнув.
     — Жду не дождусь первого акта пьесы, — весело откликнулся Мартин.
     — Боюсь, Вы разочаруетесь. На сцене в основном глупцы, скупцы и врали. Вам кто больше нравится?
     — Предпочту скупцов, они надежней. А Вы?
     Герцог хмыкнул. Впрочем, без особых эмоций:
     — Я бы предпочел найти автора пьесы и пустить ему пулю в лоб.
     — Тогда не помешало бы сменить и актерский состав.
     Ревенфорд плавно обвел рукой заполненные трибуны:
     — Боюсь, они не согласятся.
     — Всегда можно перезарядить пистолет, — посоветовал Эберлинг.
     Герцог Вольфшлосса усмехнулся, на этот раз вполне чистосердечно:
     — А Вы остряк. Мы раньше с Вами встречались?
     — От силы пару раз. На войне.
     Вильгельм двинулся к Мартину, чтобы пожать руку, но, будто спохватившись, остановился, сохраняя дистанцию. Казалось, он опасался, что Эберлинг выхватит палаш и немедленно пустит его в ход.
     — Прискорбно. Я не помню этого.
     — Значит, наша встреча не имела особой важности, — успокоил герцога Эберлинг.
     — Возможно. Но теперь, я думаю, нам стоит присмотреться друг к другу.
     Застывшие как желе вежды Ревенфорда заставили Мартина поежиться. Странноватые манеры владыки Вольфшлосса мало располагали к общению.
     — Посмотрим, эдель Вильгельм.
     — Тогда я откланяюсь. Удачно Вам насладится пьесой. Благо актеров в ней прибавилось.
     Ревенфорд уселся на скамью, заняв место возле стола верховников. Рядом с ним сидела красивая женщина в темно-зеленом платье, смотревшимся весьма скромно на фоне нарядов остальных дворянок. Сердцеобразное декольте крепко охватывало приподнятую грудь, оставив ее приоткрытой ровно настолько, чтобы избежать обвинений в распущенности. На тонкой шее висел овальный медальон с черным камнем. Каштановые волосы аристократки отдавали рыжиной и были уложены в толстую косу, прикрытую черной сеткой. Женщина понравилась Эберлингу. Было в ее рельефных чертах некое особое достоинство, притягивающее взгляд. Ревенфорд что-то шепнул ей, и она посмотрела на Мартина. Приложив к треуголке пальцы, Эберлинг поклонился. Красавица кивнула в ответ, стрельнув зелеными глазами.
     Поднявшись на верхний ряд, Мартин сел возле Хильцбергена. Старик оживленно спорил с Блэкмаршем, водя перед носом собеседника пальцем.
     — Рогвольд, кто та женщина рядом с Ревенфордом? — встрял в беседу Эберлинг.
     Старик прищурился, пытаясь рассмотреть красотку. Его опередил Блэкмарш, сально облизнувшись:
     — О, брат! Эта первая змеюка королевства. Элиза фон Беленбах, дочь Зигфрида фон Люнганена. Ох и стерва, скажу я тебе. Поддерживает Ревенфорда и, говорят, даже спит с ним. И не боится он за своего петушка? У этой дамочки в том самом месте наверняка растут клыки.
     Блэкмарш громко засмеялся, но, получив тычок в бок от Хильцбергена, осекся. Какие интересные фортели все-таки выкидывает иной раз судьба, подивился Эберлинг. Если бы он не заупрямился много лет назад, Элиза фон Беленбах могла стать его женой.
     — Поговаривают, она мужа отравила, — закудахтал Венделл, заговорщицки прикрыв глаз.
     — Басни, — проворчал Хильцберген. — Старый Эберт и так на ладан дышал, вот и умаялся с молодой супружницей.
     — И дети, говорят, не от него, — ввернул Генрих Бойд, откровенно пялясь на Элизу.
     — Больно много ты знаешь, — одернул его Рогвольд. — Стоит пожилому человеку расплодиться, как тут же начинают языком балаболить! Нагуляла, мол, бабенка и прочее. Если не знаешь, лучше заткнись!
     Юный Бойд спрятал голову в плечи, не решившись спорить с Хильцбергеном.
     — Баба молодец, — похвалил Элизу старик. — Сама маркграфство тащит, детей воспитывает, а теперь еще и здесь батрачит. А все потому, что родственнички мужа покоя не дают. Корбиниан фон Беленбах давно приглядывается к Остенфалю, Барсук сраный. Где уж с таким деверем расслабляться. Вот и распускают слухи о ней всякие.
     — Чего-то ты раздухарился, — вкрадчиво сказал Блэкмарш, запустив пятерню в бороду. — Али козочка мила сердцу стариковскому?
     — Тьфу на тебя, дурень! Тебе уже за сорок, а ты все удом своим безмозглым думаешь!
     — А я говорю, ведьма она, — снова решил подать голос Бойд.
     — Ведьма-шмедьма, — пропищал Рогвольд, пародируя тоненький голос Генриха. — Тебе, идиоту, везде ведьмы мерещатся. Боюсь даже представить, что ты там с ними делаешь, в фантазиях своих дурацких.
     Испуганно отвернувшись, Бойд принялся расчесывать алый прыщ, который предательски вздулся над бровью.
     На плечо Мартина легла чья-то рука. Над ним склонился черноволосый мужчина с угловатым лицом обросшим жесткой щетиной. У Эберлинга мелькнула безумная мысль, что на Ассамблею завалился какой-то наемник. Потасканная кожаная куртка и черные суконные штаны со шнуровкой вполне подходили образу. К поясу мужчины были пристегнуты ножны, в которых покоилась утяжеленная шпага с мощной гардой и побитой в боях чашей. С рябого, покрытого шрамами лица дерзко смотрели черные глаза преступника. Левое ухо незнакомец потерял в какой-то стычке, и теперь старался прикрыть убыток за волосами.
     — Рагнар Рэйвенборк, — представился человек. Голос Рагнара скрежетал плотницким рубанком.
     — Мы ждали Вас, эдель, — вежливо кивнул Эберлинг.
     — Вы ждали моего отца, — бесцеремонно возразил Рэйвенборк. — Дряхлый ворон не любит долгих путешествий, сами знаете. Проклятый недуг вынуждает его избегать солнца. Он просил передать: дворянство Равнфьельда поддержит любое ваше решение. Магнус клянется в этом. Если не верите, вот вам и мое слово.
     Рагнар вскинул руку в воинском салюте. На его лице расцвела зловещая ухмылка, усугубленная длинным рубцом, протянувшимся от левого уголка губы к отсутствующему уху. Эберлинг ответил кивком, боги ведают каким за это утро. Шея ощутимо побаливала.
     — Когда начнется голосование, поддерживаем Быка, все остальное — против.
     — Понятно.
     Рэйвенборк ушел, не попрощавшись. Он развалился на северной трибуне, под стягом своего рода, на котором парил черный ворон. Там же скучковались остальные бароны севера. Мартин ухмыльнулся, восхищаясь наглостью Рагнара. Одним ленивым движением тот заставил умолкнуть шумствующих аристократов, не отличавшихся излишней кротостью. Что ж, Рагнар был наследником Равнфьельда и сыном одного из самых могущественных владык Норфельда. Даже суровые бароны северных провинций не торопились с ним спорить. Одни считали Рагнара героем, другие жестокосердным убийцей, но все сходились в одном — младший Рэйвенборк, прозванный Чернокрылым, умел добиться уважения.
     — Ох и страшен, — сказал Блэкмарш, почесывая шрам.
     — Весь в отца, — подтвердил Хильцберген. — Хотя, они там все отбитые. Но старший особенно. Если и есть в королевстве пугало, то это точно Магнус Рэйвенборк.
     — А еще Вешатель, — добавил Генрих и со страхом глянул на дядюшку.
     — Верно, — согласился Рогвольд. — Два сапога пара. Одно чучело на севере, другое на юге.
     — Фон Трокк вроде за Ревенфорда держится, — заметил Венделл.
     — Угу, — промычал Блэкмарш, терзая пряжку колета. — Дурень он. Мозги давно уж мхом заросли. Мог бы по-родственному договориться с Рэйвенборком о поддержке. Кажись, дочь Магнуса приходится топляку женой. Но Вешатель слабо разбирается в политике. Думает, покровители герцога Вильгельма подкинут деньжат на содержание его болота.
     — В Граумаре все плохо? — поинтересовался Мартин.
     Язвительный смешок Хильцбергена стал лучшим ответом.
     — Там всегда плохо, — добавил Артур. — Одно слово — топь! И как болотники там выживают?
     — Так, почитай, тысячу лет как-то барахтаются, — задребезжал Венделл стариковским смехом.
     — Ересиархи. Все идолов своих по трясинам прячут. Ну, чую доберется до них Орден однажды, — брезгливо заворчал Хильцберген, доставая из кармана фляжку. С трудом открутив присохшую крышку, он, никому не предлагая, приложился к горлышку.
     — Ах ты старый бурундук, — заревел Блэкмарш. — Ну-ка делись!
     — Тут лекарство, бестолочь.
     — Ага, знаю я твое лекарство, самогоном за версту разит.
     Ловко выхватив флягу из узловатых пальцев старика, Артур Блэкмарш запрокинул голову, вливая в себя ее содержимое.
     — Сойдет, — выдохнул здоровяк. — Только на кой черт ты туда трав каких-то напихал?
     — Я же говорил тебе, идиоту, — лекарство там!
     Хильцберген грубо высвободил флягу из лап Блэкмарша и убрал в недра камзола. Мартин нахмурился, пробежав взглядом по трибунам:
     — Я не вижу Иоакима фон Брейгеля. Или мне изменяет зрение?
     Блэкмарш протяжно хрюкнул:
     — Ну, этого павлина ты бы сразу разглядел. При дворе, почитай, и нет большего модника. Одним своим видом его светлость превращает любое серьёзное предприятие в балаган.
     — Нету его тут, и слава Анейрину, — порадовался Хильцберген. — Порхает себе где-нибудь как бабочка.
     — Скорее, как навозная муха, — сравнил Венделл, явно не испытывающий к фон Брейгелю и тени уважения. — Такой был фехтмейстер, а во что превратился? Фат, распутник, бретер! Стыдоба! Зачем тебе этот умалишенный?
     — Я получил от него приглашение посетить некий банкет, — сообщил Эберлинг, наблюдая за реакцией собеседников.
     — Упаси Вознесенные от такой оказии, — взмолился Хильцберген без всякого притворства. — Банкет! Я бы не стал давать этой пьяной оргии столь невинного названия. Вслед за политикой и чумой, пьянки фон Брейгеля держат уверенное третье место в дворцовых сплетнях. И уж поверь мне, хорошего в них мало.
     — А я бы сходил, — мечтательно сказал Бойд. — Говорят, там такие женщины…
     — Которые наградят тебя «гнойной расчесухой» или любовным насморком, — вернул парня с небес Хильцберген. — Или того хуже, проткнут тебя, сельского дурня, на дуэли, а мне потом грехи замаливать перед сестрой, что в муках породила безмозглого развратника!
     Последние слова Рогвольд прокричал, злобно вращая глазами и брызгая слюной на сидевшего рядом Блэкмарша. Артур шутливо заслонился ладонью:
     — Тише, старик. А то меня смоет твоим негодованием.
     Успокоившись, Хильцберген ожег Артура уничтожающим взором.
     — Пора бы начинать, — прошамкал Венделл. — Вроде эдели усадили свои благородные жопы…
     Словно услыхав замечание старика, в Гроссхалл проник герольд в красной ливрее и дунул в изогнутую медную трубу. Противный, басовитый звук прокатился по залу, перекрывая шум голосов.
     — Верховный Совет его высочества регента, — напыщенно провозгласил герольд и вышел, раздуваясь от важности.
     Двери Кабинета Бератеров22 отворились, и под все те же гнусавые завывания трубы в зал степенно зашли члены Верховного Совета. Шедшие друг за дружкой, как на параде, эти умудренные жизнью мужи с будничным видом занимали места за столом. С грохотом отодвинулись массивные бержеры23, обитые пурпурным бархатом и расшитые золотой нитью. Мартин проводил взглядом Иону Винтерберга, присевшего с левого края стола. Наголо бритый хозяин Тайного Кабинета имел столь невинный вид, что его немедленно хотелось заподозрить в каких-то заковыристых подлостях. Будто почувствовав, что за ним наблюдают, Винтерберг окинул голубиным взором ренномертов. Видимо удовлетворившись картиной, эдель Иона отвернулся и принялся выкладывать из сумки пачки бумаг. Мартин заметил, как Винтерберг с досадой пожевал губы — видимо забыл какой-то документ, решил Эберлинг. Эдель Иона славился некоторой рассеянностью в житейских делах.
     — Явились, — проскрипел Хильцберген, гримасничая. — Берегите уши, господа, сейчас в них польется лживое дерьмо, которое вы не скоро оттуда выбьете.
     Блэкмарш усмехнулся:
     — У нас тут у всех большой опыт. Уж чего-чего, а в сортах говна я всегда разбирался.
     — Так хорошо разбираешься, что, гляди, оно из тебя самого закапает, — поддел его Рогвольд.
     Во главе стола верховников разместился коротко стриженный, седовласый господин с круглым, раскрасневшимся лицом. Его серые слезящиеся глаза печально взирали на ренномертов. Тонкие, выцветшие губы изогнулись в едва заметной утомленной улыбке, которую часто можно видеть на лицах менторов, замученных безобразиями школяров. Оправив полы скромного серого камзола, господин водрузил на стол крупные руки, больше подходящие ремесленнику Железного цеха нежели дворянину. Слуга поставил перед ним бокал с вином, но советник отодвинул его с заметной брезгливостью.
     — Олдрик фон Каттель, — прошептал Мартину в ухо Рогвольд, обдав стойким самогонным духом. — Розовый и сморщенный, аки кошачья задница. Прошу любить и жаловать.
     — Так вот он какой — враг свобод и тиранствующий самодур в одном лице. С виду вполне умудренный деятель.
     — Они все такие, пока рот не раскроют, — прошипел Хильцберген, доставая фляжку.
     Справа от фон Каттеля сидел его брат Матиас, адмирал королевства. Его светлость щедро обливался потом и ежесекундно вытирал лысину белым платком. Под глазами младшего фон Каттеля набрякли толстые мешки, а раздутые щеки, заросшие седой щетиной, нервически подергивались. Сопя на весь зал, он с усилием наклонился и что-то шепнул брату. Великий Канцлер кивнул и устало сомкнул веки.
     По Гроссхаллу услужливо забегали слуги, подавая ренномертам напитки. Мартин взял бокал и отхлебнул прохладного вина. Мехтианское как нельзя кстати унимало волнение. Поставив хрустальную посуду на стоящий перед ним пюпитр, Мартин взял в руки карточку из плотной бумаги, лежавшую там же в компании десятка дубликатов.
     — Смотрю, ничего не изменилось?
     — Ага, — подтвердил Хильцберген, косясь на карточку. — Анонимность, свобода и равенство — девиз Ассамблеи. Когда будешь отдавать свой голос, не забудь им хер нарисовать или еще какую-нибудь пакость.
     Мартин тихо рассмеялся. С момента основания Ассамблеи кое-какие вещи остались неизменными. Все голосования проходили тайно, давая возможность некоторым бесчестным личностям на ходу менять мнение, несмотря на все договоренности.
     — Подсчет по-прежнему ведет Орден?
     — Он самый, — хмыкнул Рогвольд. — Независимый и неподкупный. Ландмейстер Рейнландский недавно стал почетным членом Совета, и получилось вдвойне худо. Сначала мы терпели только этих семерых — Хильцберген, не чинясь, ткнул пальцем в советников. — Так теперь еще и Орден свои грабки в здешний вертеп сунул. Ты знаешь, я человек набожный, и всегда поддерживал Церковь и «петельщиков», но членство в Совете — это уже слишком.
     — По-моему, ландмейстер решил прогулять собрание.
     — А чего ему тут делать? Три собрания он видел. Сборище горлопанов, которым дирижирует канцлер, не самое интересное зрелище для Хранителя Ключа Орденхофа.
     — Придется его расстроить, — лицо Мартина приняло странное выражение, отчего он стал похож на хищную птицу, в честь которой получил прозвище. Хильцберген с некоторой опаской глянул на Эберлинга и предпочел оставить свои мысли при себе.
     Сухой треск судейского молоточка оборвал все разговоры:
     — Четвертое заседание Ассамблеи Высоких Баронов считаю открытым, — объявил канцлер. Его звучный, хорошо поставленный голос теплой волной разлился по Залу Собраний. Сидевший за канцлером секретарь прилежно внес слова бератера в протокол.
     Стоило Олдрику отложить молоток, как Ревенфорд поднял деревянный жезл, увенчанный фениксом. Такой жезл выдавался каждому ренномерту и поднимался в случае желания выступить. Фон Каттель поморщился:
     — Эдель Вильгельм, прежде чем Вы начнете пугать нас речами, позвольте Совету провести несколько мероприятий.
     — У меня всего один вопрос, — заверил Ревенфорд.
     — И какая оказия не дает Вам покоя?
     Герцог Вольфшлосса оперся на жезл:
     — Меня, как наверняка и всех присутствующих ренномертов, тревожит отсутствие его высочества регента. Как Вы тонко подметили, это уже четвертое заседание, но регент так и не соизволил принять в нем участие.
     Фон Каттель кивал головой в такт речи Ревенфорда, медленно прокручивая в руках молоток:
     — Как Вы помните, эдель Вильгельм, его высочеству нездоровится. И я, как верный слуга государства, веду собрание от его лица. С точки зрения закона тут нет нарушений. Я Вас удовлетворил?
     — Нет! — раздалось с верхних трибун, где-то над Ревенфордом.
     — На кой черт нам такой регент, если он, то болеет, то мальчиков трахает, — донеслось с центральных трибун.
     Треск молотка прервал начавшийся галдеж:
     — Ренномерты! Будьте так любезны держать себя в руках и не позволять себе грубых высказываний в адрес его высочества.
     Ревенфорд присел на свое место с невозмутимым видом.
     — Только начали, — прокомментировал Блэкмарш, — а герцог Вильгельм уже успел поднасрать фон Каттелю.
     Мартин, не сводя глаз с Ревенфорда, покачал головой:
     — Человек больших талантов, как я посмотрю.
     — Чтобы напустить вони, много талантов не нужно, — возразил Хильцберген.
     Мартин подивился наивности старика:
     — Зря вы так, Рогвольд. Правильно нагадить в нужное время и в нужном месте, — это целое искусство.
     Ренномерты успокоились. Канцлер заглянул в лежащую перед ним бумагу и перевел взгляд на трибуны:
     — Первой повесткой будет разрешение дела, коим обычно занимается Верховный Суд Рейнланда.
     Все посмотрели на Юстициария королевства, сидевшего по левую руку от канцлера. Йохан фон Балк, граф Вальден, сделал известный жест, умывающий руки. Костистое лицо верховного судьи застыло в ледяном спокойствии, достойном гравюр. Мартин решил, что даже если фон Балк полная бездарность, то его монументальный облик как нельзя лучше подходил к занимаемой им должности.
     Блэкмарш, словно прочитав мысли Эберлинга, прошептал:
     — Вот такая рожа и встретит нас на том свете, зачитывая список бесконечных грехов, в коих мы закоснели.
     Услышав Артура, Генрих Бойд визгливо захихикал и тут же заткнулся под испепеляющим взглядом дяди.
     Олдрик фон Каттель прочистил горло:
     — Вот уже три месяца уполномоченный посол его величества короля Бродмарка Ингмара VI, многоуважаемый лендман Хольгер Эрландсонн-младший, шлет в Совет ноты о непотребном и подчас разбойничьем поведении одного из наших ренномертов на северной границе.
     Многие незаметно посмотрели на Рэйвенборка. Рагнар, немало заскучавший, отпил из внушительного серебряного кубка.
     — Зигфрид фон Люнганен! — громоподобно изрек канцлер. — Верховный Совет и Ассамблея призывают вас к ответу.
     По залу пронесся нестройный хор голосов.
     — Зигфрид фон Люнганен! — повторил Олдрик — если Вы в Зале, то Совет призывает Вас к ответу!
     Эберлинг, как и многие другие, посмотрел на трибуны Норфельдских баронов. Северяне растеряно переглядывались, а Рэйвенборк ощерился в уродливом подобии ухмылки. Фон Люнганены из Шварцбурга и графы Равнфьельда ненавидели друг друга поколениями, и неудача одного всегда вызывала щенячий восторг другого.
     Большие врата Гроссхалла разошлись и перепуганный лакей с поклоном впустил внутрь высокого человека. Закованный в сверкающий доспех мужчина, гремя сабатонами, шел к кафедре, гордо вздернув выдающийся подбородок. Лицо его словно отлили из бронзы. Горбатый нос скалой высился над крепко сжатыми обветренными губами. Карие глаза казались черными в тусклом дневном свете. Через правую щеку мужчины змеился уродливый шрам, переходящий в скулу и упирающийся в глазницу.
     Сопровождаемый бурным обсуждением человек поднялся на кафедру. Одернув алый плащ, он салютовал канцлеру, приложив кулак к панцирю, на котором был выгравирован змей, обвернувшийся вокруг меча.
     — Во театрал, — с восторгом сказал Хильцберген. — И ведь момент подгадал, засранец.
     Мартин закрыл глаза рукой:
     — Он лучше бы со мной сначала переговорил, а потом спектакли показывал.
     Олдрик фон Каттель с сердечной, отеческой улыбкой смотрел на Зигфрида.
     — Вы как всегда эффектны, ландграф.
     — Ты звал, и я пришел.
     Рокочущий голос фон Люнганена напоминал раскат далекого грома. Услышав этот глас, Элиза фон Беленбах с презрительным выражением отвернулась от отца. Зигфрид, проходя мимо нее, поскупился даже на кивок.
     — Эдель Зигфрид, — начал канцлер, — мы Вас призвали к ответу…
     — «Волосатые» опять обгадились? — перебил фон Люнганен. На трибунах послышались тихие смешки.
     Канцлер и глазом не моргнул:
     — По уверениям нашего северного соседа, Ваши люди совершили ряд жестоких нападений на купеческие караваны с последующим их разграблением и смертоубийством невинных торговцев. Более того, Ваших бойцов и лично Вас обвиняют в нарушении целостности границы и уничтожении трех деревень, находившихся на территории Бродмарка. Что Вы на это скажете?
     Фон Люнганен с угрюмой ухмылкой ответил:
     — А с чего они решили, что это были мои люди? Там кто-то развернул знамя со Змеем? Или орал во всю глотку девиз моего дома?
     Канцлер наклонил лобастую голову:
     — Нет. Но малочисленные выжившие дали описание налетчиков, под которое подходите Вы и Ваши ближайшие соратники — Эдмунд Тромель и Вальтер фон Вагнер.
     Люнганен хрипло засмеялся:
     — Мало что ли уродов на земле Рейнландской?
     Его поддержал хохот норфельдских баронов. Даже Рэйвенборк заулыбался. Канцлер кивнул:
     — Значит, Вы все отрицаете?
     — Да полноте Вам! — вмешались с трибуны. Взмахнув жезлом, Оттон Брекендорф поднялся во весь свой немаленький рост. Львиная физиономия графа Риттерхейма исказилась от гнева:
     — У нас тут Ассамблея, а не допрос. В конце концов, не великое дело, надрали задницу «волосатым» ублюдкам. Двадцать лет назад и не такое выкидывали.
     Канцлер удостоил Оттона очередной доброй улыбкой:
     — Смею Вам напомнить, генерал, что война давно кончилась, и сейчас Бродмарк наш добрый сосед. Покуда действующий Совет остается у власти, условия Фальгардского договора будут соблюдаться и впредь. Присядьте.
     Убаюкивающий тон канцлера и его спокойная речь не дали Брекендорфу устроить скандал. Ругнувшись, Оттон сел обратно на скамью.
     — Эдель Зигфрид, — обратился канцлер к фон Люнганену, — я понимаю, доказательства шатки, но прецедент имеется. Согласно распоряжению регента будет назначено расследование в двустороннем порядке.
     — Расследуйте, — бросил фон Люнганен.
     — Лично от себя хочу напомнить. Подобное самовольство карается законами королевства, вплоть до самых печальных последствий. И если Вам не безразличны Ваша жизнь и честь дома…
     — Они мне давно безразличны, — жестко оборвал канцлера Зигфрид. — С тех самых пор, как любимые тобой «волосатые» мрази убили мою жену и четырех моих детей. Говоришь, война кончилась двадцать лет назад? Тогда я скажу тебе, что ты дурак. Война никогда не кончается.
     — Следите за своей речью, — вмешался адмирал. — Вы отвечаете второму лицу в королевстве.
     — С тобой я вообще не разговаривал, — рыкнул фон Люнганен. — Закрой рот и ступай дальше играть в свои кораблики.
     Младший фон Каттель побагровел:
     — Да как ты смеешь?! Оскорбление члена Совета…
     — Ни черта не стоит. Вы даже не первые среди равных. Так, чиновники, кучкующиеся возле пустого трона. Почти двести лет назад такие же сволочи состряпали Соборную хартию, лишив Рейнланд законного короля. А теперь вы требуете к себе особого отношения? Помните, мне плевать на ваши интриги и угрозы, Змея из Черного замка не устрашить чернильницей.
     — Вы переходите границы, эдель, — с угрозой произнес канцлер, не сводя глаз с фон Люнганена.
     — Я уже закончил. Теперь, если у вас нет вопросов, я займу свое место и буду играть в ваши дурацкие игры.
     Не дождавшись ответа фон Каттеля, Зигфрид сошел с кафедры под бубнеж взволнованных ренномертов и остервенелый скрип пера секретаря. Его поступь разносилась вокруг грохотом кимвал. Эберлинг понимал, что нужно как-то связаться с фон Люнганеном. Не найдя ничего лучше, он подозвал слугу и легкими штрихами изобразил на карточке бычью голову. Под рисунком значилось лаконичное «да».
     — Передай владыке Шварцбурга, — напутствовал Мартин лакея.
     Проводив непокорного ландграфа долгим, изучающим взглядом, канцлер обратился к ренномертам:
     — Готовы ли участники Ассамблеи оспорить решение Совета?
     Ответом было напряженное молчание. Проблемы зарвавшегося фон Люнганена не входили в сферу интересов высокорожденных интриганов. Бароны Норфельда, как один, посмотрели на ландграфа, но Зигфрид покачал лысеющей головой.
     — Решение Совета остается в силе. По велению регента расследование дела о злонамеренных налетах будет продолжено.
     Фон Каттель кивнул Ионе Винтербергу. Глава Тайного Кабинета выбрался из кресла и, пошуршав документами, начал:
     — Как известно всем присутствующим, Совет обязан давать Ассамблее отчет о проделанной за два года работе. Следующей повесткой будет закон о так называемых «хулителях и лжепророках».
     Ренномерты отреагировали всепоглощающей скукой. Послышались шепот и сдавленные смешки.
     — Всеблагая Церковь Вознесенных и Орден Наследия более года назад попросили Совет о добровольной помощи в борьбе с ересиархами и хулителями веры, число коих за последнее время увеличилось многократно. Однозначно связать их участившиеся выступления с каким-либо конкретным событием не удалось, но факт налицо: Алые Колпаки, мериты, последователи Ивара и многочисленные тенепоклонники развели бурную деятельность не только на территории Рейнланда, но и по всему Геосу. Опасные лжепророки вещают о неминуемом конце света и гибели Церкви, подвергая сомнениям ее незыблемые догмы.
     Толстяк фон Хагенбах неуверенно поднял жезл. Губы барона жирно блестели, а к толстым, точно колбаски, пальцам прилипли креветочные чешуйки.
     — Я Вас слушаю, эдель Франц, — поторопил его Иона.
     — Я… это… хотел… ну того… сказать, — засмущался фон Хагенбах, подбирая слова.
     Винтерберг тактично улыбнулся:
     — Мы Вас слушаем, эдель.
     Фон Хагенбах громко засопел и наконец закончил:
     — Конец света, то бишь. Разве эти выступления не имеют отношения к Бедствию, которое… грядет?
     — Вы правы, эдель, — ответил Винтерберг, чем окончательно расстроил барона Люденбурга. — Наша разведка тоже пришла к подобным выводам, пусть и бездоказательным.
     — Но разве Совет не должен как-то обезопасить нас и… — Франц запнулся, —… народ?
     — Бедствие есть мистическое проявление власти Тени, чье происхождение до сих пор остается загадкой. Ее проблемой денно и нощно занимается Церковь Вознесения и Академия Белой Руки. К сожалению, повлиять на возможное проявление Бедствия Совет не в силах. Но могу Вас уверить, барон, что мы давно занимаемся возможными последствиями, следующими за так называемым дыханием зла. Уже отданы приказы об укреплении бургов и форпостов. Начались фортификационные работы на стенах городов, а количество патрулей Ордена увеличено вдвое. Адепты Белой руки вскоре будут разосланы во все крупные замки и поселения, дабы оградить чад святой Церкви от посягательств тьмы.
     Фон Хагенбах расцвел, вполне удовлетворенный ответом Ионы. Но толстомясый барон вряд ли подозревал какая буря последует за его вопросами. Брекендорф, не озаботившись подниманием жезла, вскочил с места:
     — Так, может, Совет и его разлюбезная Академия сначала разберутся с чумой?!
     Пухлое лицо Винтерберга вытянулось и побледнело:
     — Эдель Оттон, сейчас идет обсуждение…
     — Я знаю, что вы тут обсуждаете, — рявкнул Брекендорф, — но разбирать по-настоящему важные дела, по всей видимости, никто не хочет. Значит, начну я! Уже месяц проклятая болезнь косит жителей столицы и ее гостей. Мы, ренномерты Ассамблеи, рискуем жизнью на этих заседаниях, пытаясь разобраться в крючкотворстве Верховного Совета. Люди на улицах дохнут, а вы продолжаете заниматься какой-то чепухой! У меня закрадываются сомнения в компетентности Совета защищать вверенных ему подданных.
     — Удар не в бровь, а в глаз, — сказал Мартин. — Я думал, первым развопится Ревенфорд.
     — Он в прошлый раз вопил, — сообщил Хильцберген. — Да и в сущности, какая разница. Шайка-то одна.
     — Ты хочешь сказать, Брекендорф продался Ревенфорду? — усомнился Эберлинг. — Уж больно разного полета птички.
     — Ты забываешь о родственных связях, — поучительным тоном напомнил Рогвольд. — Брекендорф приходится герцогу дядей со стороны маман, и в последнее время наш генерал воспылал к племяннику особенно теплыми чувствами.
     Эберлинг смочил подсохшие губы вином. Порядочность Брекендорфа вошла в легенды. В армии даже ходила поговорка: «хочешь правды и закона — не глупи, спроси Оттона». Связь знаменитого военачальника с герцогом Вольфшлосса, пусть и основанная на родстве, заставляла по-иному взглянуть на Ревенфорда и его притязания.
     Канцлер без интереса выслушал отповедь Оттона.
     — Эдель, Вы зря разоряетесь. Как Вам известно, Орден, не покладая рук, ищет злодеев, ответственных за распространение болезни.
     — При чем тут злодеи?! — зарычал Брекендорф. — Я говорю о лекарстве.
     — Если бы Вы не вмешивались в ход Ассамблеи, то мы бы уже добрались до нового ордера, вчера подписанного регентом.
     — И в чем он заключается? — подал голос Ревенфорд, не вставая.
     Олдрик фон Каттель склонил голову к плечу:
     — В том, что Совет признает и поддерживает вердикт Церкви о природе болезни. Мы имеем дело с проклятием, от которого лекарства попросту нет. Магию не вылечить микстурой и порошками. В Академии сейчас ведутся работы, цель которых — найти ключ к заклятью малефика. Могу уверить вас, уважаемые ренномерты, — канцлер особо выделил прозвание членов Ассамблеи, — ни с чем подобным Академия не сталкивалась с момента ее основания.
     Пугающая тишина, как плотное одеяло, накрыла Гроссхалл. Брекендорф переглянулся с Ревенфордом, подтверждая слова Хильцбергена о комплоте. Герцог Вольфшлосса с достоинством поднялся:
     — То есть, Вы хотите сказать, что снимаете с себя ответственность перед народом и передаете дело на откуп церкви?
     — Другого выхода нет, — ответил канцлер. — Черная магия находится в юрисдикции Ордена и инквизиции. Светские власти здесь не имеют силы.
     — Удобно, — подчеркнул Ревенфорд. — Наверняка бератерам Совета по вкусу сложившееся положение. Всегда удобно спихнуть проблемы на кого-нибудь другого.
     — У Вас есть другие предложения?
     — Есть! — пошел в атаку Брекендорф, пристукнув жезлом. — Уж коли чума имеет магическое происхождение и является угрозой только для столицы, почему Совет не организует вывоз жителей из города? Если проклятие неким облаком висит над Гвингаэлем, то этот ход видется весьма логичным.
     Канцлер уперся лбом в ладонь.
     — Совет рассматривал подобное решение, но при вдумчивом изучении вопроса отказался от него.
     — Почему?! — возмутился Оттон, потрясая кулаком.
     — Выделю лишь несколько причин. Первая: жители столицы — люди импульсивного характера, и есть достаточная вероятность, что они откажутся уезжать. Им проще бунтовать и во всем обвинять власть, чем предпринять какие-либо меры. Второе. Перевоз горожан в преддверии зимы, их размещение, снабжение и прочее влетит казне в астрономические суммы, превышающие бюджет иной военной кампании. Со снабжением отдельный разговор, если вспомнить о катастрофическом неурожае по всему Рейнланду. И третье: никто не может поручиться, что ситуация в Гвингаэле не повторится в другом городе.
     Канцлер всем телом наклонился вперед, придавая веса своим словам:
     — Малефик, вне всяких сомнений преследует определенную цель. Наивно полагать будто мы имеем дело с помешанным, возжелавшим истребить весь род людской.
     — С чего Вы взяли? — отстраненно поинтересовался Ревенфорд.
     — В интересах следствия, — ответил за канцлера Винтерберг, — мы не имеем права разглашать подробности дела, эдель Вильгельм.
     — Вы упоминали ордер Совета, окончательно утверждающий мистическое происхождение чумы, — как бы между делом вспомнил Ревенфорд, — он будет зачитан горожанам?
     — Во избежание паники мы решили опубликовать его в несколько смягченном варианте.
     Герцог издал странный горловой звук, похожий на кашель:
     — Избежать паники? Поздно задумались. Священники Вознесенных орут на каждом углу о черной магии, а инквизиторы разжигают костры для ведьм, настоящих или мнимых. Могу поздравить Верховный Совет с успешным спасением горожан от лишней информации.
     Ревенфорд с равнодушным видом уставился в потолок, сцепив кончики пальцев на подобии домика.
     — Одно дело монахи, кричащие с паперти, и святые братья, корчующие ересь, другое — официальное заявление Совета, — возразил Винтерберг. Последние слова главы Тайного Кабинета вызвали у герцога Вольфшлосса сардонический смешок.
     — Мы отошли от темы, — сказал канцлер. — Готовы ли ренномерты оспорить закон о «хулителях и лжепророках»? Напомню, его смысл заключается в дополнительной поддержке сил Ордена и инквизиции в борьбе с оккультистами и ересиархами, а также кликушами, которые возвещают о грядущем падении Церкви и оспаривают догмы священных текстов. С полным текстом закона вы можете ознакомиться в «Вестнике Совета».
     Возражений не последовало. Ересь и схизма как заразные болезни могли охватывать крупные области королевства, что изрядно било по карману дворян. Мартин сам сталкивался с кровавыми деяниями замороченной толпы, и дружное желание ренномертов поддержать закон не вызвало у Эберлинга удивления.
     — Закон остается в силе, — канцлер стукнул молотком по круглой подставке.
     Взяв в руки бумагу, канцлер принялся зачитывать следующий закон, требовавший рассмотрения Ассамблеи. Мартин со скучающей миной откинулся на жесткую спинку. Олдрик фон Каттель старательно перечислял разные мелочи, слабо интересующие падких до горячего ренномертов. Закон о перевозках, закон о форме регулярных войск, дополнение к закону о статусе фригольдеров. Там, где напрямую не касалось вольностей дворянства, ренномерты смиренно принимали волю Верховного Совета.
     — Срань господня! — выругался Хильцберген. — Да всем плевать на фригольдеров, с которых гроша ломаного не стрясешь. Главное, чтобы их было поменьше.
     — Вы против свободного крестьянства? — спросил Мартин.
     — Я против спесивых ублюдков, сидящих на земле моих предков и делающих вид, будто они пуп земли.
     Мартин усмехнулся. Хильцберген со стариковской упертостью держался за изживавшие себя законы и традиции.
     Ревенфорд поднял жезл легким движением руки. Закончив чтение, канцлер свернул документ в трубочку.
     — Эдель Вильгельм?
     Герцог Вольфшлосса поднялся:
     — На правах ренномерта Ассамблеи, я требую слова.
     Фон Каттель сложил руки на выпирающем чреве и поерзал в кресле, устраиваясь поудобней:
     — Совет уважает Ваше право, герцог.
     Вильгельм кивнул и направился к кафедре.
     — Сын шакала и гадюки, — отчетливо донеслось с центральной трибуны. Мартин, как и многие другие, посмотрел на Годфрида фон Венцзлафа. Бык расселся на скамье, закинув руки на резную спинку. Рубленое, худое лицо кривилось в ядовитой усмешке. Нахмуренный, высокий лоб Годфрида, изборождённый руслами морщин, казался еще больше благодаря обширным залысинам. Мощный, тщательно отскобленный подбородок находился в постоянном движении, словно Бык что-то пережевывал. Неоднократно сломанный нос обрушенным утесом возвышался над густыми усами, чьи навощенные кончики дрожали от тлеющей ярости. Широкоплечий и высокий фон Венцзлаф на целую голову возвышался над своими вассалами, преданно следившими за каждым движением вождя.
     Поднявшись на кафедру, Ревенфорд смерил Годфрида долгим взглядом. Бык, чуть привстав, издевательски поклонился.
     — Уважаемый канцлер, благородные члены Совета, — начал Ревенфорд. — Отчет, данный эделем Олдриком, заслуживает всяческого внимания и одобрения. Законы, принятые вами мудры и своевременны, но их первостепенная важность остается под вопросом. На предыдущих собраниях я много раз поднимал тему ордера о гильдейском сборе и значительном, я бы даже сказал грабительском увеличении пошлин для иностранных купцов, входящих во Всемирный торговый союз.
     Канцлер развел руки в почти комичном изумлении:
     — Но, эдель, первое голосование, касающееся данного закона, провалилось. Вы не набрали нужных пятидесяти процентов, дабы отменить постановление Совета.
     — Спасибо, я в курсе, — сухо поблагодарил Ревенфорд. — И все же, я хочу выставить сей закон на повторное рассмотрение.
     — Ваше право, — согласился канцлер. — Надеюсь, Вы помните, что переголосование дозволено проводить не более трех раз?
     — Конечно.
     Канцлер ждал, когда Ревенфорд покинет кафедру, но герцог оставался на месте, не желая облегчить фон Каттелю жизнь.
     — С позволения Совета, я продолжу. На протяжении трех заседаний я так и не получил вразумительного ответа от бератеров, в связи с чем был одобрен подобный ордер.
     Потерев ладони подчеркнуто торгашеским жестом, канцлер пояснил:
     — Эти меры были приняты в связи с возросшим уровнем контрабанды, нежеланием торгового союза подчиняться законам королевства и соучастием гильдий в незаконном обороте товара. Означенным законом, Совет желает компенсировать полученные убытки.
     Герцог хмыкнул:
     — Вот как? Я располагаю другими сведеньями.
     — И какими?
     — О растрате казны и дефиците бюджета текущего года. Говоря проще — денег в казне нет, и куда они уплыли — неизвестно, а этим законом Вы желаете прикрыть образовавшиеся бреши.
     — Ваши сведенья ошибочны, — возразил канцлер.
     — Вот как? — повторил герцог. — В таком случае, я, как полноправный ренномерт Ассамблеи Высоких Баронов, требую от Совета полного отчета о финансовых делах королевства и состоянии казны.
     Ассамблея взорвалась сотней голосов. Ренномерты заговорили все разом, погрузив залу в какофонию ругани и криков. Белокурый красавец Гвидо Мейхель, доселе пребывавший в блаженной неге, вскочил оживленно жестикулируя:
     — Гримельберг против! Неслыханная дерзость!
     — Мы против! — вторил ему косоглазый Крейгмар фон Балк, сын юстициария, возглавлявший баронов Вальдена.
     — Дави их, Вильгельм! — ревел Брекендорф потрясая жезлом.
     — Тишина! — прикрикнул Олдрик фон Каттель, несколько раз стукнув молотком. От усердий канцлера подставка со звонким скрежетом треснула.
     Ренномерты нехотя понизили тон раскалившихся споров. Секретарь Совета растерянно смотрел в протокол, не зная, записывать ли туда перебранку.
     — Герцог Вильгельм, — обратился канцлер к Ревенфорду, — Вы хотите назначить голосование по вашему требованию?
     — Да.
     — Не нужно разводить сложностей, — вклинился в разговор глубокий бас.
     Герцог Армин фон Гофф с усилием поднял свои оплывшие телеса, как переспелое тесто, выпирающие из бархатного кафтана. Многослойное жабо закрывало толстую шею фон Гоффа, на которой сидела громадная башка, давно лишенная растительности. Толстые губы герцога Вертингемского изогнулись в мерзкой гримасе, которую он считал улыбкой. Впалые глаза под разросшимися бровями, довольно щурились, как у обожравшегося рыбы кота.
     — Чтобы поставить на голосование предложение Ревенфорда, — загудел фон Гофф, — вам нужно как минимум еще пара заявителей. Так вот, я поддерживаю герцога. Готфрид! — Жаба пригвоздил фон Венцзлафа злобным взглядом. — Долго ты будешь отсиживаться? В кои-то веки парень дело говорит, а не блеет о своих купцах.
     Бык с ненавистью сплюнул:
     — Сами считайте свои медяки! Мне плевать, кто сколько украл в этом гадючнике! Ты решил на старости лет примкнуть к чернильным душам и хочешь, чтобы я закопался в бумажки, которые наверняка подправили борзописцы Совета? А кто будет думать о правах аристократов, попираемых властями?
     Бык встал, нависнув над сидевшими ниже ренномертами всем своим нескладным телом.
     — Если Ревенфорд желает голосований, то я требую удовлетворить и мои требования!
     Хриплый голос Быка сорвался на крик:
     — Я требую отменить закон «о созыве знамен»! В бездну такие постановления! Может, Совет завтра предложит мне отказаться от замка и земли? Может мне стоит посыпать голову пеплом и начать выпрашивать милостыню на паперти Собора Вечности? Я уж не говорю о «церковном сборе», о котором тут все молчат, — Готфрид широким жестом обвел трибуны. — По какому праву Совет требует с дворян налог, якобы идущий в помощь Церкви Вознесения, но собираемый почему-то прямиком в казну?
     — Я для того и требую финансовый отчет, — разумно, с некоторой обидой, заметил Ревенфорд.
     Густав фон Хагенбах, главный казначей Рейнланда, кивнул фон Каттелю и, отодвинув кресло, поднялся. Дробный герцог Рифталя выглядел недокормышем на фоне остальных членов Совета, известных дородностью. Мелкие черты фон Хагенбаха застыли в нешуточной обиде.
     — Не нужно голосований, — ровным голосом сказал герцог. — С позволения канцлера, я готов предоставить отдельной комиссии ренномертов все бумаги, и докажу, что обвинения эделя Вильгельма беспочвенны. Вы хотите копаться в медяках? Милости прошу!
     Ревенфорд учтиво склонил голову, оценив смелость фон Хагенбаха. Красавчик Гвидо Мейхель попытался взять слово, но его опередил фон Венцзлаф. Подавшийся вперед всем туловищем, Готфрид и в самом деле походил на быка, готового к атаке. Одетый в черный камзол с золотыми пуговицами и столь же черные штаны и сапоги, фон Венцзлаф тенью вселенского укора возносился над Советом, уперев руки в бока.
     — Я требую переголосования по закону «о созыве знамен»!
     — Ваша просьба будет удовлетворена, — одобрил притязания Быка канцлер в надежде избежать дальнейших прений и скандалов. Но не таков был Готфрид, чтобы так просто уйти со сцены!
     Ворча под нос ругательства, Бык посмотрел на Ревенфорда.
     — Ну а ты?
     Вильгельм склонил голову к плечу:
     — Я Вас не понимаю, эдель.
     — Да все ты понимаешь, — возразил Готфрид, копируя манеру герцога растягивать слова. — Долго ты еще будешь вопить о правах толстосумов? Сколько они тебе заплатили, гаденыш, что бы ты пробивал здесь их интересы?
     — Следи за словами, фон Венцзлаф, — вступился Брекендорф за Ревенфорда.
     Бык оскалился, показав крупные, пожелтевшие зубы:
     — А ты, значит, решил пойти за племянником, генерал? Тоже вылизываешь задницу гильдиям, выпрашивая золото из их кубышек? Мне стыдно что мы сражались с тобой плечом к плечу! Павшие у Белой Скалы воины перевернулись в могилах, услыхав твое кряканье! — Бык сплюнул через щель меж передних зубов.
     — Ах ты ублюдок! — завопил Брекендорф, метнув в Готфрида жезл.
     Бык увернулся и, перехватив свой жезл как копье, швырнул его в Оттона. Дерево врезалось в плечо генерала. Гербовое навершие отвалилось и, улетев на середину залы, с грохотом ударилось о кафедру. Брекендорф, звеня шпорами, кинулся к Быку. На плечах генерала повисли его сторонники, удерживая графа от драки.
     — Иди сюда, бесстыдная, продажная шкура! Мало тебя били в бродмаркскую! — подзуживал Бык, выставив огромные кулаки. — Ты продался как шлюха, берущая за щеку у грязной матросни!
     — Пустите меня, — ревел Брекендорф, — я хочу крови этого выродка!
     — Тихо! — загремел канцлер. — Успокойтесь!
     Молоток фон Каттеля уже не производил надлежащего эффекта. Ренномерты, возбужденные перепалкой двух оппонентов, принялись костерить друг друга в соответствии от занимаемой стороны.
     — Стражу, позовите стражу! — кричал Гвидо Мейхель, заламывая холеные руки.
     — Я покажу тебе стражу, говнюк, — рявкнул фон Гофф и бросил чернильницу в графа Гримельберга. Ударив в грудь Мейхеля, она густо обдала белоснежную сорочку ренномерта жирными, черными кляксами.
     Комки бумаги, чернильницы, жезлы, перья летали по залу, словно камни пущенные из пращи. Секретарю бератеров тоже досталось — жезл какого-то скандалиста, угодив в его бюро, скинул на пол протоколы заседания. Лишь два корабля спокойствия держались в этом шторме. Бароны Фелиссии и Норфельда благоразумно избегали участия в скандале, сдерживаемые Мартином и фон Люнганеном. Но Рагнар Рэйвенборк решил не оставаться в стороне. Со шкодливым видом он прицелился и швырнул чернильницу в фон Гоффа. Та, угодив в жирное пузо герцога, обрызгала блестящими каплями красный бархат.
     — Ублюдки! — огласил Зал Собраний рык взбешенного толстяка. Рэйвенборк сипло расхохотался, довольный выходкой.
     Герцог Вольфшлосса, проявив неожиданную прыть, прикрыл собой Элизу фон Беленбах, уберегая даму от летающих канцелярских принадлежностей.
     — Я доберусь до тебя! — орал Бык, грозя кулаком Ревенфорду. — В регенты метишь, сука? Решил героем заделаться? Я таких щенков как ты на воротах вешал!
     — Мразь! — отвечал за Ревенфорда генерал Брекендорф. — Ты совсем спятил, долбанный засранец!
     — Прежде чем верещать, сначала вытащи язык из задницы торгового союза! — не остался в долгу фон Венцзлаф.
     — Ренномерты!
     Чистый, звучный призыв заглушил ругань дворян. Как приказ на поле боя, он остановил склоку, заставив аристократов озираться в поисках обладателя столь могучих легких.
     Мартин поднял жезл.
     — Ренномерты! — повторил он все тем же командным голосом, будто созывая войска на последнюю битву. Иные ветераны, сражавшиеся под Брименфельдом, вспомнили этот голос, разносившийся над смертным полем, когда Мартин Эберлинг прикрывал отступление регентских войск, разбитых Людвигом фон Броггом.
     — Я впервые присутствую на Ассамблее, и не ожидал оказаться в центре баталии, ведомой писчим барахлом. Я ожидал увидеть благородных мужей, достойно управляющих королевством, а встретил стаю озлобленных кнехтов, с перепоя устроивших драку!
     — Ну так и езжай обратно в свою Фелиссию, праудландский жополиз! — крикнул кто-то.
     — Я бы с радостью, — заверил Эберлинг, проигнорировав оскорбление, — но дела государства, призвавшие меня в столицу, не могут ждать. Сегодня мне стало по-настоящему стыдно от зрелища, устроенного вами. Стыдно за себя, за моего покойного отца, что служил в Верховном совете много лет. Для чего мы здесь собрались? Вершить дела королевства! Протянуть руку помощи Совету в решении спорных вопросов и вернуть порядок в государственные дела. Ежели Совет, на ваш взгляд, не справляется с обязанностями, возложенными на него, то я прошу в законном порядке, честным голосованием, разрешить бератеров от бремени власти.
     — Ага, — хмыкнул Бык. — Честным, говоришь? Да тут половина такого слова не знает.
     — Пока вы деретесь жезлами и бросаетесь чернильницами, вы ни на йоту не приблизитесь к вашей цели, — сказал Мартин, присаживаясь. — Если ренномерты позволят, мне бы хотелось проголосовать по двум последним пунктам и оставить этот шалман.
     — Хорошо сказано, эдель, — похвалил Ревенфорд. Элиза вновь стрельнула в Мартина глазами, с гораздо большим интересом, чем в начале заседания.
     — Вдохновляющая речь, — иронично заметил Блэкмарш. — А дальше?
     — Голосуем, — отрезал Эберлинг.
     Канцлер, умиротворенный окончанием скандала, заговорил как ни в чем не бывало:
     — Готовы ли ренномерты проголосовать?
     Нестройный хор ответил утвердительно. Гвидо Мейхель, скорбно озиравший черные пятна, подсыхающие на сорочке, сварливо заметил:
     — Может, прикажете заменить чернильницы и перья?! Я же не пальцем писать буду!
     Канцлер отдал распоряжение. Слуги расставили новые приборы, взамен сгинувших в битве. Закончив раздачу, лакеи спешно укрылись в галерее. Канцлер, натужено прокашлявшись в кулак, заявил:
     — Пересмотр закона о «гильдийском сборе и увеличении пошлин для иноземных негоциантов». Голосование объявляю открытым!
     Зашуршали перья ренномертов. Мартин легким, изящным подчерком вывел: «Оставить в силе». Соратники маркграфа последовали его примеру. Генрих Бойд, вероятно о чем-то задумавшийся, неловко тряхнул пером, оставив на бумаге стремительно расплывающуюся кляксу. Заметив его оплошность, Хильцберген проворчал:
     — Писать тебя, наверное, учили дровосеки.
     Бойд поежился, но не от дядиного замечания. Из распахнутых окон потянуло холодом. Генрих проводил тоскливым взглядом напитанные влагой тучи. Прекрасная утренняя погода уступила место промозглому ненастью.
     — Собрать карточки, — приказал канцлер.
     Лакеи проворно заскользили меж трибун, аккуратно изымая бумаги у ренномертов.
     — Закон о «созыве знамен», — вновь провозгласил канцлер. — Объявляю голосование открытым!
     Мартин аккуратно написал «Отменить». На губах Эберлинга проступила шкодливая улыбка. У Быка сегодня будет повод напиться. Мысль о фон Венцзлафе заставила Мартина поспешно убрать с лица ухмылку. Выступление Быка, обратившееся дракой, не прибавило Эберлингу убежденности в союзе с Готфридом. Слишком прямолинеен, слишком порывист, много ярости и мало ума. Как прилежный сын, Мартин должен был уважить просьбу почившего отца, но как политик он хорошо видел беспомощность фон Венцзлафа в роли государственного деятеля.
     Лакеи вновь пробежались по трибунам, собирая карточки. Сложив листки в стопку, они уносили их в Кабинет Бератеров, где вел подсчет анонимный представитель Ордена Наследия.
     — Считаю четвертое заседание Ассамблеи Высоких Баронов закрытым, — канцлер ударил молотком по столу. — О результатах голосования будет сообщено позднее. Прошу ренномертов покинуть зал и подождать в Королевской приемной. О последующем заседании вас оповестят позднее.
     Канцлер грузно поднялся. Опираясь на трость, его светлость дал знак верховникам, призывая оставить Гроссхолл. Мартин улыбнулся Хильцбергену:
     — Семена посеяли, теперь дождемся всхода!
***
     Пока Эберлинг увлеченно следил за перепалкой членов Ассамблеи, его верный конюший (и самопровозглашенный капитан) обзавелся знакомством с некой воздушной красоткой. Блистающая красным шелковым платьем девица, приоткрыв влажный ротик, внимательно слушала байку наемника, имевшую чрезвычайно отдаленное сходство с реальностью. Златокудрая прелестница восхищенно попискивала в особо кровавых и наиболее фантастичных моментах увлекательного рассказа. Дирк, вдохновенно плетущий узор повествования, изредка кидал взгляд на откровенный лиф, прицениваясь к бюсту вертихвостки. Товар капитану нравился, и он с удвоенным пылом рассыпался в подробностях, услаждая слух бесстыдницы отборными враками.
     Ворота Зала Собраний отворились, выпуская в королевскую приемную вспотевших от жарких прений ренномертов. Заметив Мартина, Дирк склонился перед девицей, и с изяществом медведя облобызал холеную ладонь.
     — Эделисса, прошу извинить Вашего покорного слугу, но я вынужден закончить эту историю в другой раз.
     Похлопав бархатными ресницами, дворянка сморщила носик в наигранном расстройстве:
     — Но Дирк, ведь Вы только начали рассказывать о черном колдуне Дамьена ди Граини!
     — Увы, моя милая принцесса, нам придется отложить эти приключения до лучших времен.
     — Я бы хотела увидеть Вас снова, — проворковала чертовка, накручивая на палец золотую цепь с бриллиантовым кулоном.
     — Непременно. Где мне Вас искать?
     — Секрет, — кокетливо наклонив голову, сказала девица. — Но я бы на Вашем месте посетила банкет графа Иоакима.
     — Учту, — разочаровано произнес Дирк.
     Мартин встретил конюшего укором:
     — Ни на минуту нельзя оставить. Стоило мне заняться делами, как ты тут же принялся охмурять доступных красоток.
     — Это мамашина кровь во мне говорит, — самодовольно объяснил Дирк.
     — Кто это прелестное создание?
     — Имя я забыл, но вон тот франт в цыплячьем камзоле сказал мне по-братски, что она первая шлюха в здешних будуарах.
     Беккер без стеснения показал на упомянутого франта, оказавшегося Седриком фон Гоффом. Сын герцога Вертингемского живо беседовал со смазливым юношей лет шестнадцати отроду. Иногда, Седрик будто невзначай касался пальцами ладони юноши, поглаживая ухоженным ногтем нежные костяшки юнца.
     — Это которая здесь первая шлюха? — спросил Блэкмарш, обведя совиным взором присутствующих дам.
     — Вон та златовласка в красном, — Дирк игриво помахал девице.
     — Все понятно, — вмешался Хильцберген. — Это Анхен фон Балк, внучка юстициария. Седрик прав — шлюха она первостатейная. Ноги раздвигает что твой циркуль!
     — Хороша девица, — хором произнесли Блэкмарш и Дирк.
     Рогвольд посмотрел на них как на спятивших.
     — В полку блудливых идиотов прибыло, — резюмировал он.
     Вытянув шею, Мартин принялся высматривать слугу с вином, как неожиданно заметил идущего к нему Зигфрида фон Люнганена. Его сопровождали норфельдские бароны, одетые в черное и вооружённые палашами. Остановившись, владыка Шварцбурга приложил кулак к идеально начищенному панцирю, который отозвался железным звоном.
     — Проголосовали как было условлено, — сказал северянин.
     — Спасибо эдель, — вежливо поблагодарил Мартин.
     — Передавай привет Виндельбрандту!
     Фон Люнганен ушел, не дожидаясь результатов голосования. Спутники ландграфа, без излишней вежливости растолкав стоявших на пути дворян, проследовали за владыкой Шварцбурга.
     — Волк, а не человек, — сказал ему вслед Венделл. — От него так и веет могильным хладом.
     — Лучше не скажешь, — поддержал Хильцберген. — Зигфрид давно мертв. То, что мы видим, лишь оболочка, заполненная горем и ненавистью.
     Блэкмарш замычал от удовольствия:
     — Поэтично! Но, боюсь, наш суровый Зигфрид вряд ли оценит твое краснобайство. Зело не в меру мрачен.
     — Я бы посмотрел на тебя, толстомордого сына слона и крольчихи, если б твою семью перебили «волосатые»!
     — Что произошло? — заинтересовался Генрих Бойд.
     — Когда моя сестра еще не подозревала, какое чудовище породит на свет, — не удержался от шпильки Хильцберген, — началась очередная война с Бродмарком. Королю Ингмару в те годы снова привиделись границы, отодвинутые до южных предгорий Бергамской цепи, и закрома, набитые серебром тамошних копей. Обнадеженный собственными фантазиями, его волосатое величество отправил армию, чтобы сделать мечту былью. Зигфрид фон Люнганен, Хранитель Карасского прохода, принял первый удар на себя. Его жена с детьми в то время гостила у родителей. Прослышав о наступлении бродмаркцев, она спешно покинула отчий дом и поспешила к мужу. Дура баба! Нет бы сидеть за стенами замка! Но Лилиан фон Брогг была крепким орешком…
     — Фон Брогг?! — глаза Бойда выкатились из орбит. — Так она…
     — Сестра Мясника, — пояснил Мартин.
     — Угу, — Хильцберген тряхнул седыми волосами. — И характер у нее был далеко не оранжерейный. Взяв с собой детей, она надеялась успеть вернуться в Шварцбург, пока волосатые не затопили всю Карасскую долину. Не успела. На ее поезд наткнулся разведывательный отряд некоего тана Ингвара. Лилиан была дамой симпатичной, и солдатня не удержалась. Ее изнасиловали и убили, а малышей заживо закопали в общей могиле. Даже младенца, суки, не пощадили. Узнав о смерти близких, Зигфрид потерял разум. Не способный помешать армии Бродмарка, он применил старую-добрую партизанскую тактику, больно жаля войска в самые уязвимые места. То снабжение отрежет, то с тылу куснет. Когда война закончилась, Зигфрид так и не сложил оружие, грабя и вырезая пограничные территории северян. Потом вроде успокоился, но сейчас, кажись, опять взялся за старое.
     — А Зигфрид нашел убийц? — спросил Генрих.
     — Ему их передал Лотар Среброокий. Был такой бродмаркский командир, известный болезненной честью и отнюдь не славными деяниями. Что с поганцами сделал фон Люнганен я не знаю, но вряд ли он убил их быстро. Вместе с семьей ландграф растерял то, что мы зовем милосердием. И видит Анейрин Светоносный, этого добра в нем и так было немного.
     — Жуткая история, — сказал Дирк, все это время сосредоточенно ковырявший в ухе. Хильцберген постучал Мартина по плечу:
     — Смотри, кто к нам чешет.
     Вильгельм Ревенфорд, держа под руку Элизу, направился прямо к Эберлингу. Ренномерты следили за каждым шагом герцога, легкая походка и белое платье которого невольно притягивали взор. Ревенфорд встал напротив Мартина и склонил голову в вежливом поклоне:
     — Эдель Мартин.
     — Эдель Вильгельм, — эхом отозвался маркграф.
     — Позвольте представить вам графиню Элизу фон Беленбах. Ваша выступление на Ассамблее произвело на нее неизгладимое впечатление. Впрочем, как и на меня.
     Мартин коснулся губами тонких пальчиков графини. От них пахло лимонной водой и розовым маслом.
     — Спасибо, что урезонили этих горлопанов, — нежное сопрано графини приятно отличалось от мертвенных интонаций герцога. Элиза присела в неполном реверансе. Открытая улыбка приподняла и без того высокие скулы женщины. Ревенфорд следил за ней застывшими глазами. Насколько Мартин мог судить по краткому знакомству с герцогом, тот практически не моргал, намеренно вызывая тревогу у собеседников подобной странностью.
     — Мы не помешали? — спросила Элиза, увидев хмурую физиономию Хильцбергена. Генрих Бойд, вытянувшись по струнке возле дядюшки, старательно отводил взгляд от декольте графини, в отличии от Блэкмарша, нагло изучавшего соблазнительные изгибы Элизы, подчеркнутые платьем.
     — Ни в коем случае, — убедил ее Мартин, снимая треуголку.
     — Как вам сегодняшняя постановка? — проявил интерес Ревенфорд.
     — Мое мнение осталось прежним, — легко ответил Мартин. — Жаль, что актеры оказались чрезмерно буйными. В следующий раз порекомендую автору не наливать им перед выступлением.
     Элиза звонко рассмеялась:
     — Да уж. Сегодня ренномерты превзошли сами себя. Наверняка, Вам показалось диким столь возмутительное поведение?
     — Ни в коей мере, графиня. Мне часто доводилось бывать в местах несравненно худших. И публика там была гораздо эксцентричней.
     — Говорят, Вы ходили в заморские экспедиции? — глаза Элизы осветились огнем неподдельного любопытства.
     — Ваша правда.
     — Мне бы хотелось услышать эту историю. Я много лет увлекаюсь разными загадками и хочу написать книгу.
     Графиню прервал сдавленный кашель Хильцбергена. Старик даже в самой разнузданной фантазии не мог представить себе женщину, способную написать связный текст, не говоря уже о целой книге.
     — Буду рад Вам помочь, эделана, — Мартин преувеличенно галантно поклонился.
     — Ну вот! — посетовал Ревенфорд, сокрушенно вздохнув. — Скоро вы похитите у меня прекрасную графиню, и бедному герцогу придется удавиться на первом же суку.
     Мартин не сразу понял, что герцог шутит. Ледяная маска отрешённости хорошо скрывала эмоции владыки Вольфшлосса. Элиза, видимо привыкшая к манерам Ревенфорда, вежливо поддержала его дружеской улыбкой.
     — Не переживайте, эдель, я человек честный, — твердо сказал Мартин.
     — Надеюсь, эдель. В этом городе честные люди попадаются не чаще единорога.
     — Зато тут свили гнезда падальщики, — добавила Элиза.
     В приемную вошел гофмейстер двора Толхард фон Балк. Отерев клетчатым платком вспотевшие щеки, его светлость извлек из сумы с вышитым государственным гербом лист бумаги:
     — А вот и результаты, — сказал Ревенфорд, растягивая слова. Серые радужки герцога впились в Эберлинга не хуже истфалийских рапир. — Интересно, какие сюрпризы готовит нам гофмейстер?
     «Для тебя — безрадостные» — подумал Эберлинг, надев самую располагающую улыбку из своего обширного арсенала.
     Толхард фон Балк нацепил на нос очки с позолоченными дужками и толстыми, круглыми линзами. Кашлянув в платок, он начал зачитывать с усеянного печатями листа итоги голосования:
     — Закон о «созыве знамен»! Более семидесяти ренномертов проголосовало за его отмену. Следуя букве «Рейнландской правды», закон будет аннулирован.
     — Вот так! — закричал Бык. Фон Венцзлаф уже неслабо принял хмельного, о чем говорило заалевшее лицо и блестящие глаза. Он снял черный кафтан, оставшись в одной белой рубахе, стянутой шнурками возле шеи. — Можете подтереть задницу своими притязаниями. Никто не смеет посягать на дворянские вольности!
     — Слава ландграфу Венценбурга! — заревели его сторонники, чокаясь бокалами. Эти господа, смотревшиеся откровенными душегубами, весьма комично зазвенели хрустальной посудой, выглядевшей нелепицей в их огрубевших ладонях.
     Бык посмотрел на Мартина и поднял заполненный до краев простецкий стакан. В нем плескалась мутная нортландская водка:
     — Ты сделал правильный выбор, парень. Твой отец гордился бы тобой! За Мартина Эберлинга!
     Ревенфорд окаменел. Элиза, услышав похвальбу Быка, отвела взгляд, но Мартин успел разглядеть в ее зеленых очах зародившиеся сомнения.
     — Закон о ««гильдийском сборе и увеличении пошлин для иноземных негоциантов»! — повысил голос гофмейстер, стараясь перекричать шумливую толпу.
     Активно пьющие и закусывающие ренномерты наконец восстановили порядок. Разжиревшая как свинка дочь Франца фон Хагенбаха, не заметив всеобщего молчания, залилась визгливым смехом.
     — Кунигунда, заткнись! — прошипел Франц, толкнув хохотушку в заплывший салом бок.
     — Результаты голосования, — продолжил Толхард. — Пятьдесят ренномертов «за», остальные «против». Закон остается в силе.
     Ренномерты и их родственники загудели как улей, обсуждая на сотни голосов поражение Ревенфорда. Многие с опаской поглядывали на герцога Вольфшлосса. Вильгельм впервые моргнул и, взяв под руку Элизу, отошел от Эберлинга. Не ступив и полдюжины шагов, он обернулся:
     — Я думал, Вы умеете выбирать союзников, Мартин. Жаль, что моим надеждам не суждено сбыться.
     Расправив худые плечи, герцог направился к выходу. Ренномерты Вольфшлосса последовали за ним, склонив головы. Оттон Брекендорф, припечатав Быка гневным взглядом, возглавил их отступление. Ревенфорд, в отличие от своих сторонников, высоко держал чело, будто никакого поражения и вовсе не случилось. Светлые волосы герцога развевались на ветру, который задувал в Королевскую приемную через распахнутые ворота.
     — Ты как? — понизив голос, забеспокоилась Элиза.
     — Все только начинается, — ответил Вильгельм, и впервые искренне улыбнулся.
     Мартин смотрел вслед Ревенфорду, ощутив укол несвойственной ему зависти. Спутница герцога вызвала в нем живейший интерес, и дело было не в красоте Элизы, которую Эберлинг посчитал бесспорной, но в манере общения и наличии твердого характера, ярко выраженного в проницательных глазах женщины.
     — Кажется, ты нажил себе врага, — умудренным тоном изрек Хильцберген. — Неплохо для первого дня на Ассамблее.
     Эберлинг сжал эфес палаша:
     — Партия только началась. Возможно, через седмицу мы с герцогом станем лучшими друзьями.
     Блэкмарш удивленно хмыкнул:
     — Ты что-то затеял?
     — О, мой друг Артур, этой затеи тебе не понять. Но будь уверен, скоро о ней узнает весь Рейнланд.

ГЛАВА IX. ВЕДЬМА

     Так кто такие ведьмы? Несчастные знахарки, оклеветанные соседями, или исчадия зла, заключившие пакт с силами тьмы? Правда, как водиться по середине. И с течением времени любит меняться.
     Бартоломео Гримальди «Трактат о силах земных»
     Последние дни Ранхард шел, почти не делая привалов. Его гнали вперед похолодание и студеные дожди — верные псы осени, алчно преследовавшие любого странника. От их укусов не спасали ни теплый плащ, ни глубокий капюшон. С провизией дела тоже обстояли не лучшим образом. Смастерив лук, Ранхард вскоре обнаружил всю тщетность своих мечтаний о горячей дичине. Западные леса, всегда полные жизни, изменились. Источенные короедом и грибком деревья, мертвыми, искореженными стволами окружали Трижды Повешенного. Еще пару лет назад обитавшее здесь зверье вымерло или ушло в более щедрые места. Взгляд наемника услаждали виды желтеющих костяков и редкие появления мутантов, чье мясо не будет есть даже самый отчаянный голодающий.
     Прошлым вечером он подстрелил тощую косулю и с раздражением обнаружил у животины недоразвитую пятую ногу, растущую под брюхом, и заплывший бельмом третий глаз, слепо глядевший из бугристого лба. Добив мутанта, Ранхард из чистого упорства отрезал себе добрый кус мяса и тут же его выкинул. В вонючей, зеленоватой плоти копошились жирные белые черви. В совсем уж голодное время Ранхард съел бы и их, но пока он оставался гордым владельцем худосочной белки, черви не представлялись ему достойным провиантом. Другим подспорьем служила брусника, собранная наемником перед заходом в чахлые леса. Раньше поиском ягод и мелкой лесной твари занимался фамильяр, ныне же хитрая птичка ничего не смогла отыскать в безжизненной чаще, где, казалось, умер даже вездесущий ветер.
     Впереди возвышались крутые сопки, усеянные скалистыми проплешинами и бурой растительностью. Ранхард остановился, чтобы выпить глоточек виски и разогнать кровь. Отпив из фляги, он невольно вспомнил заброшенную деревню, где в подвале церкви обрели покой несчастные жители и юная ведьма. Черт! По крайней мере там было тепло, не то, что в этих выстуженных дебрях, где каждое утро начинается с изморози.
     Вскоре наемник вышел на голое плато, покрытое комковатой грязью. Вдали, под грузным седым небом, вздымались две острозубые скалы, меж которых угадывался узкий проход, прикрытый ободранным ельником. Волчье ущелье изломанной линией пролегало меж вытянутых скалистых гряд и выходило к Забытому городищу. От ущелья Ранхарда отделяла заросшая осинами долина, где он рассчитывал устроить привал. Мышцы наемника гудели, напоминая о вовсе не бесконечном запасе сил.
     На плечо Трижды Повешенного вспорхнул фамильяр.
     — Нашел чего пожевать? — спросил Ранхард.
     Скворец три раза пошкрябал клювом по стеганке.
     — Плохо, — констатировал наемник.
     Птица невесело свистнула, соглашаясь с Ранхардом.
     Спуск в долину прошел вполне успешно. Скворец искал для Трижды Повешенного удобные места, где наемник меньше всего рисковал свернуть себе шею или переломать ноги. Утомленный переходом Ранхард тяжело дышал, выпуская из легких горячий пар, оседавший на бороде и усах мелкими каплями. Благодаря холодам, живность, расплодившаяся в волосах Ранхарда, почти вся передохла, скрасив безрадостные будни путешественника отсутствием постоянного зуда.
     Долина приветствовала наемника зыбким туманом, липким как паутина. Словно желе вокруг застыла тишина, оказавшая бы честь иному заброшенному погосту. Под ногами Ранхарда трещали палые ветки да глухо шуршала отсыревшая, гнилая листва — единственные звуки в мертвой долине. Сквозь сцепленные ветви измученных коррозией осин трусливо моргало уставшее от жизни восковое светило. Изредка в долину все же проникал назойливый ветер, и тогда погибший лес разражался стонами и воем трухлявых стволов. Когда порыв утихал, долина снова погружалась в покойницкую тишину, где балом правили забвение и смерть.
     Из-за деревьев показалось зрелище, заставившее Ранхарда остановиться. Перед ним раскинулся заброшенный лагерь, явно покинутый его обитателями в большой спешке. Часть палаток и скатки одеял беспорядочно лежали на земле. Тут же свалились вповалку брошенные рюкзаки с торчащим наружу тряпьем. Кострище, обложенное камнями, сохранило тепло и крепкий запах гари, а, значит, хозяева лагеря ушли не так уж и давно. Возле костра сиротливо примостился опрокинутый на бок котелок с загустевшим варевом. Обитатели лагеря оставили весь скарб, захватив с собой только самое необходимое; по крайней мере, оружие они точно унесли. Ранхард осторожно прошел мимо скосившейся на левый край палатки, вход которой закрывала плотная драпировка из мешковины. Обнажив меч, наемник острием сдвинул ткань. В проеме показались грязные сапоги. Их владелец не изъявил желания поздороваться с Ранхардом, так что, Трижды Повешенный бесцеремонно вытянул тело наружу, ухватив его за лодыжки.
     Труп, одетый в плотный, утепленный шерстью тулуп и штаны с начесом, оскалился редкими зубами. Лицо, обтянутое пергаментной кожей, казалось, высохло много лет назад. В разорванном вороте синела натянутыми венами худосочная шея, а на сонной артерии вспух черный бугор, покрытый запекшейся кровью.
     — Хреново, — пробормотал Ранхард. Наемник видел такие раны и совсем не горел желанием встретиться с существом, их оставившим. Неизвестного путника убил шнак — тварь Тени, питающаяся кровью животных и людей. Охотятся эти чудища группами по пять-шесть особей. Скорее всего, именно появление оголодавших шнаков вызвало бегство людей.
     Ранхард проверил оставшиеся четыре палатки. Других тел не было. Только брошенные вещи, обшарпанная деревянная посуда да забытый впопыхах топор. Шнаки, ясное дело, последовали за беглецами, ибо одной жертвы для голодного семейства будет маловато. Оно и к лучшему. Теперь уродцы дрыхнут в своей норе сытые и довольные, так что Ранхарду можно было не опасаться их визита. В гибели путников наемник не сомневался. Редко кто уходил от жаждущих свежей крови вампиров. Быстрые и ловкие как кошки они вряд ли были по зубам обычным странникам.
     Обыскав поклажу, Ранхард без удивления выяснил, чем промышляли исчезнувшие пилигримы. Трижды Повешенный нашел россыпь круглых талисманов, помеченных рунами заклинателей. Перебирая в руках медальоны, Ранхард подивился разнообразию выбора. Тут были амулеты от слабосилия, горячки, срамных болезней и обычной простуды. Контрабандисты сделали хороший заказ резчикам Саргоса и готовились получить нехилый куш, но, по-видимому, облава инквизиторов спутала им карты. Пришлось сторонникам теневого заработка уходить лесами, где они напоролись на шнаков.
     Отбросив бесполезные поделки, Ранхард распотрошил последний мешок. Помимо толстого одеяла, добычей наемника стали сушеные грибы, горсть сухарей и полоски вяленого мяса. Остальную провизию беглецы, похоже, унесли с собой. Скривившись, Ранхард стащил с покойника тулуп, намереваясь утеплиться, но тот оказался маловат. Ругаясь, он вернул одежду мертвяку.
     Не найдя других полезных для себя вещей, наемник оставил разворошенную стоянку. Фамильяр, перелетая с ветки на ветку, беззаботно трещал у него над головой, придавая Ранхарду уверенности, что шнаки либо спят, либо были укокошены контрабандистами.
     Пробираясь через спутанный валежник, Трижды Повешенный впервые столкнулся со следами сражения. В переплетении веток застрял обескровленный труп, сжимающий в бледной руке копье. На шее виднелся черный бугор, левую часть лица исполосовали острые когти. В запале боя шнак выдавил своей жертве глаз, и теперь он свисал из глазницы как пожеванная ягода.
     Когда сумерки обагрили небо, Трижды Повешенный вышел к Волчьему ущелью. Широкий, укрытый ельником проход, тонул в клубах вечернего тумана. Плоские, покрытые мхом булыжники торчали из-под земли словно гигантские кости. Росшие прямо на камнях ели уткнулись погнутыми, рыжими макушками в темнеющее небо, а их корни как щупальца громадного спрута змеились промеж валунов. Здесь же Трижды Повешенный обнаружил тела контрабандистов. Их было восемь, и они дорого продали свои жизни кровососам. Многих жестоко покромсали когти шнаков, оставив на телах рваные, спекшиеся от крови раны. У корневища обломанной сосны лежал труп с вырванной из сустава рукой. Подле него пал другой воин, голову которого практически оторвали от тела. Позвонки треснули от силы рывка и теперь сахарно выглядывали из алой плоти. Кровь залила одежды павших и холодную землю вокруг.
     Ранхард переходил от тела к телу, надеясь отыскать выживших, но тщетно. Зато он нашел поганых вампиров. Четыре скорченных трупа выделялись среди павших голой бледно-розовой кожей, обросшей редким и жестким ворсом. Шнаки не превышали пяти футов в длину. Худые гуманоидные тела с непропорционально длинными конечностями славно порубили мечи и топоры контрабандистов. На спинах тварей росли полупрозрачные недоразвитые крылья, пронизанные сетью вен, из ключиц торчала пара дополнительных лап с шестью пальцами на каждой. Одному шнаку эти лапы отсекли, и теперь они казались нелепыми сучковатыми огрызками. Круглые, несоразмерно большие головы существ покрывали вполне человеческие волосы. Вместо нормального лица у шнаков имелся вытянутый, липкий от слизи хобот, усеянный тонкими вибриссами. Из хобота торчал изогнутый клык, служивший вампирами в качестве жала. Глаза у монстров отсутствовали согласно природе, а заострённые уши робко укрывались в складках оплывшей кожи.
     Ранхард с отвращением пнул отрубленную башку твари. Та откатилась к дереву, где был прибит копьем пятый шнак. Острие, направленное отчаяньем и страхом, прошило тонкую грудину вампира и, врезавшись в прогнившую древесину, застряло в сердцевине. Шнак был еще жив и вяло шевелил когтистыми лапами, пытаясь извлечь копье. Желтая кровь сочилась из раны, заливая раздувшийся живот и бесполую промежность. Хоботок уродца подтекал слизью, которую вампир втягивал обратно с утробным хрюканьем. Единственное оставшееся у монстра крыло чуть подергивалось, елозя по коре.
     Не имея глаз, шнаки прекрасно слышали, но раненный заметил Ранхарда только когда наемник извлек из ножен меч. Захрипев, монстр выставил дополнительную пару лап, желая защититься. Двумя ленивыми ударами Трижды Повешенный отсек конечности. Брызнула желтушная кровь. Шнак тонко завыл и забулькал, суча кривыми ногами. Последующий удар наискось разрубил голову твари. Из раны толчками потекла белая, вязкая масса, напомнившая Ранхарду мужское семя. Вытерев лезвие о куртку лежавшего рядом покойника, наемник убрал меч в ножны.
     — А все-таки хорошо, — обратился он к фамильяру. — И шнаки сдохли, и эти полегли. Хрен его знает, чем бы все закончилось, натолкнись мы на контрабандистов раньше кровососов. Фортуна, однако.
     Удача всегда представлялась Ранхарду не шаловливой красоткой с дивными сиськами, а старой прожжённой шлюхой, расплывшейся в корме и основательно пропитой. Иногда эта злобная сука давала возможность как следует себя оттрахать, а иной раз поворачивалась немытой задницей и клала огромную кучу, которою Трижды Повешенный разгребал, засучив рукава и зажав нос. Сегодня эта сквернавка повернулась нужным местом. Враги повержены почти без единого взмаха меча, а он приобрел одеяло и еду. Ну если это не удача, то Ранхард не знал, как такое и назвать.
     Поблуждав среди мертвых, Трижды Повешенный обзавелся почти новым рейнландским луком, на голову превосходящим его лесную самодеятельность. Здесь же набрал стрел и сосватал себе колчан. Остальное оружие Ранхард бросил. Мечи контрабандистов уступали бастарду наемника, а копья он никогда не любил. Отдав последний салют мертвецам, Ранхард оставил место битвы. Настроение у него значительно улучшилось, и он принялся насвистывать ритмичную мелодию, когда-то давно услышанную им в далеких южных краях. Грязно-серые тучи, раскрашенные алым отсветом заката, хмуро следили за повеселевшим человеком.
     Наемник заночевал у входа в ущелье, в сотне ярдов от побоища. Смрад крови шнаков послужит хорошим предостережением для других тварей Тени, ежели они тут водятся. Наскоро перекусив сухарями и мясом, Ранхард напился воды и завершил свой пир затяжным глотком виски. Разведенный им костер разгонял мрак, освещая теплым светом ложбину меж двух здоровенных валунов, избранную наемником для ночлега. Устроившись на попоне, Трижды Повешенный завернулся в новообретенное одеяло. Оно пахло потом и застарелой блевотой, но Ранхарду было все равно. Уставший, он тут же погрузился в тяжелый муторный сон без сновидений. Верный фамильяр укрылся в складке одеяла, и теперь всматривался в языки пламени черными глазками. Казалось, он что-то видел в танцующем огне — последнем обрывке света в этих проклятых землях.
***
     Серые известняковые скалы, прореженные скрюченными корнями, грозно склонились над Ранхардом. Наемник шагал вдоль мелкой речушки, и ее развеселое журчание оттеняло давящую тишину узкого, поросшего колючим кустарником ущелья. После гиблого леса звонкая песня реки ласкала слух почище любого менестреля. Ранхард шел неспешно, делая редкие привалы. Провизию он экономил, зато чаще стал прикладываться к воде. Покуда есть безымянная речка, смерть от жажды ему не грозит. Кое-где ущелье преграждали старые, уже затянутые мхом обвалы, и наемник, кряхтя, взбирался на них, подбадривая себя отборными ругательствами. Рядом порхал фамильяр, свистом поддерживая изречения Трижды Повешенного.
     К полудню, разгулявшаяся погода выпустила из облачной камеры бледное солнце и речушка тотчас заиграла слепящими бликами. Теснина расширилась, уступив место уютной долине. Наемник заметил, что местные осины и березы не были подвержены той хвори, что погубила оставленную им чащу. Ушедшие в осеннюю спячку древа щеголяли голыми ветками и запаршивели кое-где застарелым грибком, но признаков убийственной коррозии у них не было.
     Взобравшись на невысокую скалу, Ранхард огляделся. В миле отсюда, на базальтовом утесе, стояла черная статуя волка. Воздев каменную башку в беззвучном вое, фигура положила переднюю лапу на квадратный постамент. А, может, алтарь? Об этом изваянии, в честь которого ущелье получило свое название, ходили не самые приятные слухи. Бывалые контрабандисты шепотом пересказывали слушателям жуткие байки о жертвоприношениях и странных существах, являвшихся к каменному волку ночной порой.
     Спустившись, наемник окликнул скворца.
     — Видел волка?
     Два стука по камню, на котором фамильяр комфортно устроился среди мшистых зарослей.
     — Опасность чуешь?
     Птичка задумчиво склонила головку, и отсчитала три удара клювом.
     — И я не чувствую, — согласился Ранхард. — Тогда пошли.
     Подняв рюкзак, наемник направился в сторону черной статуи. Выбора у него не было. Возвращаться обратно из-за дурацких предубеждений, а затем огибать гряду с юга, было долгим и муторным делом. Скворец, радуясь теплому деньку, кружил меж стволов, вызывая у Ранхарда желание пристрелить разыгравшуюся птицу. Фигура волка уже виднелась сквозь просветы в обнаженных ветвях. Матовая поверхность изваяния вполне мирно отражала дневной свет, сверкая начищенными боками. Ранхард сплюнул. Интересно, кто за ней тут следит? Специально обученный гоблин? Или ответственный сильфид?
     Посматривая по сторонам, Ранхард вышел из рощи и остановился у подножия утеса. Рука сама метнулась к эфесу, прежде чем наемник сообразил, что он видит. Основание скалы было усыпано пожелтевшими от времени костями. Человеческими. Угадывались ребра, сломанные руки, перебитые позвонки и расколотые тазовые кости. Опустевшие глазницы черепов таращились на Трижды Повешенного со скучающим безразличием. Наемник подошел ближе, пачкая сапоги белой пылью. Он посмотрел вверх. Так и есть, на краю утеса стоял прямоугольный жертвенник, исписанный выбитыми в камне символами. Волк поставил лапу на алтарь, будто старался не дать ему сбежать.
     Скворец тихо свистнул. В тишине, его голосок прозвучал армейским горном. Только сейчас наемник заметил, что журчание реки и свист ветра уступили место удушающему безмолвию. Словно Ранхард перешагнул некую черту между миром живых и обителью мертвых, где любой звук считался кощунством.
     — Надеюсь, тварь лепили не с оригинала, — сказал Ранхард, осматривая статую. Черный язык, слишком великий для настоящего животного, достойные кондора или бергамской гарпии когти, на груди вырезана руна похожая на колесо с осью в форме солнца. Жутковатая зверюга, место которой в алкогольной галлюцинации.
     Наемник услышал гул. Сперва отдаленный, он усиливался с каждым мгновением, будто звук далекой трубы, которая сопровождает марширующее войско. Уши заложило, добавив к подозрительному гулу тихий звон. Ранхард впихнул мизинец в ухо, пытаясь избавится от навязчивого звучания. Скворец встрепенулся и тревожно заметался перед лицом Трижды Повешенного
     — Что такое? Бежим? — прокричал Ранхард, стараясь перебить шум, теперь напоминавший басовитое пение. Фамильяр закружил вокруг рюкзака. Ранхард почти ничего не слышал, поглощённый монотонной песней, в которой он, кажется, начал разбирать слова. Незнакомые, гортанные слова загадочного языка захватили меркнущее сознание, вытеснили перепутанные мысли. Скворец бросился на рюкзак и вцепился в ремешок застежки. Догадавшись, чего от него хочет птица, наемник сбросил поклажу и обернулся. Яркий свет пронизывал дно, словно ткань была из тонкой власяницы. Кристалл! Кристалл Вознесенных, понял Ранхард! Он ожил!
     Припав на одно колено, Трижды Повешенный обхватил виски. Песнь за считанные мгновения из раздражителя превратилась в источник нестерпимой боли. Она вгрызалась в сознание наемника подобно голодному падальщику. Ранхард закричал. Превозмогая слабость, наемник попытался отползти от рюкзака, откуда фонтанировали разноцветные лучи света. Обдирая руки об острые кости, вымазавшись в костяной пыли, Трижды Повешенный барахтался, надеясь сдвинуть непослушное тело. В затылок, казалось, вогнали раскаленный гвоздь, в груди возникло знакомое ледяное ощущение, сходное с тем, что коснулось его в подвале церкви. Перевалившись на спину, Ранхард схватился за сердце, бессильно сминая куртку непослушными пальцами. Холодные иглы пронзили грудь, склизкий пот залил невидящие глаза, а кишки свернулись от острого спазма. «Ну вот, — пронеслась в голове Ранхарда шальная и неуместная мысль. — Хоть бы не обосраться»
     …Обледеневшая зимняя ночь. Ветер гонит снежную крупу морозными волнами. Слышен отдаленный волчий вой. Сыплются искры от дюжины факелов, которые держат руки в алых перчатках. Круг из тринадцати высоких фигур в багряных плащах собирается около черного алтаря. Их лики прячут золотые бесполые маски. Над алтарем высится статуя волка. Глаза изваяния хищно сверкают темными, точно застывшая кровь, рубинами.
     Жрецы тянут бесконечную как вселенная песнь. Горловой, однообразный гул, приглушенный порывами ветра, бьется о скалы и расползается по окрестностям. В песне слышится угроза и потаенная злоба. Из круга выделяется одна фигура. Человек подходит к алтарю и поворачивается к нему спиной. Его маска отличается от других. Отлитая из золота волчья морда блестит из-под багрового капюшона.
     — Ut er ackkt! — приказывает мужчина сильным голосом.
     Стоящие поодаль воины в черном расступаются. Двое солдат в волчьих шкурах на плечах и цервельерах24 вводят в круг девушку-подростка. Грязная, замерзшая юница надрывается в крике. Ветер хлещет ей в лицо и задувает под серую робу. Девушка пытается вырваться, но руки воинов крепко сжимают хрупкие запястья. Ее укладывают на алтарь, руки и ноги просовывают в железные кольца, накрепко вделанные в камень жертвенника. Кожа бедняжки пристывает к заледеневшему металлу. Обреченная брыкается, вопит от боли и ужаса. Жрец в волчьей маске жестом прогоняет воинов. Под неутихающее пение он достает из складок одеяния корд с волнистым лезвием. Рукоять кинжала сделана в форме оскаленной волчьей головы. Увидев лезвие, девица кричит, срываясь на звериный рык. Голубые глаза вылезают из орбит от напряжения. По узкому подбородку течет слюна, перемешанная с кровью из прокушенного языка. Резким движением жрец разрывает на груди девушки робу, обнажая посиневшую от холода маленькую грудь.
     — Ut fer dakr, — шепчет жрец и возносит кинжал над головой.
     Пение ускоряет темп. Жрецы скороговоркой отбивают грубые слова неизвестного гимна. Из леденящей тьмы им вторит потусторонний глас, низкий и приглушенный, будто доносящийся из подземных глубин. Демонический голос начинает хохотать. Солдаты в испуге озираются, хватаясь за мечи.
     — Ut fer dakr! — кричит жрец, вонзая корд в грудь жертвы.
     Девушка задыхается в крике. Льется кровь — черная в обманчивом свете факелов. Ловким, давно отточенным жестом, жрец вскрывает грудную клетку несчастной. Еще удар. Под лезвием появляется y-образный разрез, тонущий в темно-багровой крови. Девушка закатывает глаза. Испачканный алыми разводами рот застывает в корчах предсмертного ужаса. Жрец погружает руку в грудину и бубнит слова заклинания. Рывком он вытаскивает на мороз горячее, дымящееся сердце и торжественно показывает его остальным.
     — Ut fer dakr! Ut garh Gwehierd! — хором отвечают они.
     — Ut garh Gwehierd! — повторяет жрец и бросает сердце с края утеса.
     У подножия скалы загораются зеленые глаза. Что-то крупное движется во мраке, причмокивая в слюнявом предвкушении. Жрец кивает двум помощникам, они спешно выходят из круга, отстегивают труп и, раскачав тело как мешок с зерном, сбрасывают его вниз. Ответом им служит глухой треск ломающихся костей. Рев дикого наслаждения аккомпанирует скрытой во мраке трапезе.
     …Снова холодная ночь. Снова круг фигур в алых плащах, взывающих к древним силам. На алтаре рыдает юноша. Снег, кровь и слезы застывают на искаженном страданиями лице. Жрец в волчьей маске вспарывает на юноше прохудившуюся рубаху. Чресла жертвы съежились от холода, редкие светлые волосы на лобке стоят дыбом.
     — Ut fer dakr! — произносит жрец и уверенной рукой мясника оскопляет парня под корень. Жертва бешено вертится на каменном жертвеннике, кровь хлещет на алтарь. Крик боли надсадно рвется из легких бедняги. Крепко сжимая окровавленный кинжал, жрец вскрывает грудь юноши и, прошептав молитву, вырывает сердце.
     — Ut garh Gwehierd! — и плоть летит вниз с утеса.
     …Уходят дни, меняются времена года. Жертвенник темнеет от пролитой крови. Жрецы в алом поют знакомую песнь. Мелькает в замахе кинжал. Бьются в агонии юноши и девушки. Растет у подножия скалы куча обглоданных костей. Их поливает дождь и укрывает снег, палит горячее солнце и остужает холодная луна.
     …Жаркая летняя ночь. Звезды разгоняют тьму, мерцая в далекой, недоступной смертным вышине. В воздухе загораются и гаснут зеленые огоньки светлячков. Факелы освещают алтарь, где уже стоит жрец в волчьей маске. Его багровый плащ покрыт темными пятнами пота. Гулкое пение накрывает утес привычным вестником смерти. Воины в черном ведут за собой двух мальчиков-близнецов. На вид им не больше шести лет. Исхудавшие тельца прикрыты серыми засаленными рубашками. Светловолосые головенки испуганно дрожат. Крупные глаза блестят от слез — дрогнув, серебряные дорожки пересекают чумазые щеки. От ужаса дети даже не могут кричать.
     — Unte, — приказывает жрец. Воин в топфхельме25 и черном нагруднике поверх кольчуги мотает головой.
     — Unte! — гневно повторяет жрец.
     Воин крепче сжимает руку мальчика и заводит его себе за спину, где колышется на ветру черный плащ.
     — Unte! — рычит жрец, угрожающе занося кинжал. Тугой звук спускаемой тетивы. Болт пробивает грудь жреца и отбрасывает его к алтарю. Он врезается головой в неровный камень. Капюшон слетает с головы, высвободив копну белых волос. Из-под маски бегут алые капли. Последователи жреца обрывают пение, в смятении наблюдая за конвульсиями мастера. Над утесом разносится боевой клич, взывающий к новым богам.
     — Aneirin!
     Часть воинов в черном бросается на соратников. Звенят клинки и трещат щиты. Не ожидавшие предательства солдаты падают наземь, порубленные собственными товарищами. Воин в топфхельме сгребает близнецов и толкает их к алтарю, где силится встать жрец в волчьей маске. Мальчики с визгом прячутся за жертвенником. С воинственным криком их защитник вынимает из ножен меч и бросается в неровный круг испуганных «алых плащей». Сталь рассекает грудь первого и тут же врезается в глотку второго. Жрецы вопят, толкаются, пытаются сбежать от разящего меча. Воин размахивает клинком, вспарывая животы и пробивая грудины. Люди в золотых масках устремляются вниз с утеса, где кипит битва между воинами в черном. Восставшие встречают жрецов стрелами и копьями. Содрогающееся тело в кровавом плаще обвисает на пике, сжимая руками древко. Другой орет от боли, силясь прикрыться культей от топоров и мечей. Отсеченная голова в маске катится под откос, оставляя за собой красный след.
     Двенадцать последователей волка мертвы. Воин в топфхельме снимает шлем. Молодое, взмокшее лицо обращается к тяжело дышащему мастеру, распростертому у жертвенника. Завыв, раненый с силой вытаскивает болт из груди, горячая кровь тугой струей выплескивается на одеяние. Льдистые глаза юноши щурятся в призрении. Он идет к жрецу, положив меч на плечо. Молодой человек склоняется над своим врагом и острием сшибает маску.
     Черные, нечеловеческие зрачки глядят на юношу с узкого мраморного лица. Пухлые темно-синие губы кривятся в оскале, обнажив белые клыки. Заостренные уши, торчащие над вытянутым черепом, дрожат от гнева. Тонкий загнутый нос морщится, словно учуяв непереносимую вонь. В уголках губ нелюдя проросли два тонких, трубчатых отростка; извиваясь, они спускаются к могучему подбородку словно бледные лианы.
     — Dravein, — с ненавистью произносит воин.
     — Slagh, — хрипит чудовище.
     Неспешно, с мстительным удовольствием, воин погружает лезвие в грудь жреца. Тот булькает и хрипит, пытаясь что-то сказать, но поздно. Черные глаза замирают, всматриваясь в темный небосвод, где перемигиваются невозмутимые звезды.
     У подножия утеса слышится шум. Воин подбегает к краю и вглядывается во тьму. Ему кажется, что он видит два зеленых огонька и очертания крупного тела. Но огоньки гаснут, растворяясь во мраке ночи. Молодой воин качает головой и ежится от охватившего его холода. Убрав меч в ножны, он отходит от края. Зеленые очи вновь разгораются среди костей…
     …пристально разглядывая Ранхарда. Что-то тяжелое и теплое сидело у него на груди и довольно урчало. Кот, с невеликой уверенностью сообразил наемник. Откуда ему взяться в ущелье? Трижды Повешенный несколько раз моргнул, приводя зрение в норму. Чувства возвращались к нему с леностью пьянчуги, медленно бредущего домой, желая отсрочить женин нагоняй. Оглядевшись, Ранхард понял, что находится в какой-то комнате и вполне удобно лежит на соломенном тюфяке. Черный кот, аккуратно сложив лапки поверх шерстяного одеяла, томно зевнул, и уставился на Ранхарда.
     — Ты откуда взялся? — спросил наемник.
     Растопырив розовые подушечки, животное принялось вылизывать лапу. Ворочая задеревеневшей шеей, Ранхард осмотрелся. Соломенная крыша, потемневшие от сырости бревенчатые стены, на маленькой полке горит сальная свечка. Вся комната завалена обычным деревенским хламом. Бочки, кадки, горшки и корзинки обступили Ранхарда, всем своим видом подсказывая, что его уложили в кладовой. Возле низкой двери к стене прислонили кривозубые деревянные вилы. Трижды Повешенный с облегчением вздохнул. Уж коли с ним оставили это нехитрое орудие, то по крайней мере он не в плену. И обхождение, с которым владелец дома отнесся к Ранхарду, вполне доказывало его мирные намеренья.
     Наемник пошевелился. Кот тут же спрыгнул, недовольно мяукнув. Задрав хвост, животина подбежала к двери и, боднув ее головой, выскочила наружу. Запереть Ранхарда никто не удосужился. Он попробовал встать. Мышцы болели так, будто наемник сутки волочил в гору сокровища короля Рохаба. В животе бурлило и урчало от голода. Скинув одеяло, Ранхард обнаружил себя в одном исподнем. Хмурясь от боли, растер холодные плечи. Поднявшись, он несколько раз присел, разминая суставы.
     Осмотрев себя, Ранхард не выявил серьезных повреждений. Колени и костяшки пальцев ободраны, на левом боку расплылся фиолетово-черный синяк, а над правой бровью ныла свежая ссадина. Мелочи. Раздумывать о том, как он попал в кладовку и что с ним произошло, Трижды Повешенный не стал. Авось встретит хозяина, тот сам ему расскажет.
     Рядом с вилами стоял высокий кованый рундук. Тут же притулился рюкзак наемника, испачканный мучными разводами. Прошлепав босыми стопами по земляному полу, наемник спешно запустил руку на самое дно рюкзака и нащупал тряпицу с кристаллом. После событий в ущелье (а их еще надо понять) Ранхард с опаской относился к артефакту, проявившему неожиданную активность с туманными последствиями. Трогать реликвию вот так запросто было не лучшим решением, но убедиться в сохранности ноши наемник посчитал за обязанность.
     Отложив рюкзак, Трижды Повешенный вернулся к рундуку, на крышке которого лежала аккуратная стопка одежды. Он сразу узнал свою залатанную рубаху, ныне постиранную и подштопанную в местах свежих разрывов. Под ней лежали старинные шоссы26, вышедшие из употребления лет триста назад. Собственно, с тех пор, как люди догадались сшивать их в штаны. Не чинясь, Ранхард облачился в предлагаемый элемент туалета и надел на подмёрзшие ноги длинноносые пулены27. Осталось только нахлобучить на голову соломенную шляпу и взять в руки дудочку. Получится вылитый деревенский козопас преклонных лет — любитель выпить и потискать толстую свинарку. Пригладив растрепанные волосы, Ранхард толкнул дверь.
     Переступив за порожек, наемник оказался в просторной светелке. В углу пылала каменная печь, покрытая сажными пятнами. На обеденном столе расставлены глиняные плошки и чугунный горшок, ароматно дымившийся мясной похлебкой. Пара кургузых лавок завалена каким-то скарбом и бельем. На этом обыденность закончилась и начались странности. Под низким потолком висели узелки с пучками засушенных трав. Их резкий запах перебивал аромат пищи, к вящему недовольству Трижды Повешенного. Посреди комнаты стоял тяжелый дубовый стол, освещенный тройкой оплывших свечей и заставленный алхимическим оборудованием. Здесь было все необходимое для ученых изысканий: тигли, реторты, колбы, змеевики, ступки и пестики, чашки с непонятными смесями и ворох книг в истрепанных переплетах. Царствовали над всем этим богатством медный аламбик28 и старинная клепсидра. Напротив стола, возле маленького слюдяного окна, резной громадой возвышался книжный шкаф, заполненный до отказа толстенными фолиантами в кожаных обложках. Чуть поодаль, в углу стоял атанор29 — в его черном зеве виднелись холмы застарелого, спрессованного пепла.
     За спиной Ранхарда притаился второй шкаф. В нем поблескивали вытянутые стеклянные контейнеры с мутным содержимым. Приглядевшись, Трижды Повешенный сплюнул. В белесом, как рассол, растворе плавали заспиртованные уродцы: раздувшиеся ящерицы с птичьими головами, обросшие щупальцами комки плоти, большеголовые младенцы с лишними конечностями и прочая гадость, омерзительная любому нормальному человеку. За тошнотворной коллекцией следило с насеста чучело рабарийской виверны. Зеленокожая тварь широко расправила крылья и раззявила пасть выставив раздвоенные язык.
     — Мяу! — поприветствовал наемника кот и запрыгнул на лавку.
     Ранхард шикнул на животное. Испуганный зверь скрылся под алхимическим столом.
     — Друга моего пугаешь? — спросил низкий женский голос.
     Трижды Повешенный вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла невысокая тетка в зеленом крестьянском сарафане и застиранном светлом переднике. Лет тридцать назад она, возможно, была знатной красоткой, но годы с присущим им воровством забрали лучшее, оставив женщину с обвисшей кожей и глубокими морщинами. Запорошенные сединой волосы она заплела в тугую косу и перекинула через плечо. Крупный рот тетки кривился в лукавой улыбке, удивляя ровными, белыми зубами шестнадцатилетней королевны. Разномастные глаза весело глядели на Ранхарда. Правый — косой и черный как дно пропасти, левый — цвета свежей травы. Огрубевшие от работы руки женщина сложила под грудью, еще сохранившей полноту. Единственным украшением хозяйке дома служил камешек в форме пентакля, подвешенный на толстой нити.
     — Нагляделся? Тогда садись ужинать.
     Она прошла мимо Ранхарда, обдав того мятным запахом, и принялась наполнять плошку варевом. Заполнив ее до краев, она достала из стоящей на лавке корзины ломоть ржаного хлеба, луковицу и кус сыра.
     — Не стой как сельский дурень возле пруда. Девки все равно не появятся. Садись и лопай. Почитай, двое суток не ел.
     Ранхард за время похода отвык общаться с людьми, да и раньше не выказывал желания поддерживать долгие беседы. Здраво рассудив, что вопросы могут подождать, а жрать охота прямо сейчас, наемник сел на лавку и взялся за ложку. Женщина отошла к своей лаборатории, где принялась расталкивать в ступке трескучий порошок.
     Трижды Повешенный накинулся на еду. После вынужденной диеты похлебка показалась ему вкуснейшим деликатесом, способным украсить герцогский стол. Куски мяса и сала плавали в густой подливе, сдобренной луком, чесноком, чечевицей и кругляшами моркови. Для вкуса в похлебку добавили сушеного укропа. Быстро работая ложкой, Ранхард жадно глотал угощение, хрустко закусывая его репкой ядреного лука.
     — Вот дура-баба! — спохватилась тетка. — Тебе, наверно, самогону налить?
     Ранхард утвердительно замычал, вгрызаясь в краюху. Женщина выставила на стол оплетённый бутыль и плеснула в берестяной стакан запашистой жидкости.
     — Пей! — велела она. — Сама выгоняла.
     Ранхард выпил. Хмельное приятным теплом обволокло желудок. Откусив сыра, наемник выскреб остатки едово, а затем вытер посуду хлебом.
     — Ты уж не обессудь, но я помыла тебя, охламона, — поведала тетка. — Несло от тебя знатно. Всю хату мне провонял, хотя тут тоже не княжий двор.
     — Спасибо, — буркнул Ранхард. Тетка засмеялась чистым, приятным смехом.
     — Ох, не зря тебя местные бездельники Молчуном прозвали. И слова лишнего не выдавил. Другой бы уже вопросами меня закидал, все б мозги пропесочил, руки заламывая. А ты молчишь, весь невозмутимый.
     — Надо будет, сама все расскажешь.
     — Расскажу, не переживай.
     Трижды Повешенный под одобрительный взгляд хозяйки набулькал самогону и, громко «хэкнув», выпил.
     — Знакомиться будем? — насмешливо спросила женщина, присев на табурет.
     — Ты, похоже, и так меня неплохо знаешь, — заметил Ранхард. Его взгляд скользил по хате в поисках кошеля, где хранился драгоценный табак. Без слов, женщина вытащила из передника трубку и кисет, принадлежавшие наемнику.
     — Жизненная сметка, — пояснила хозяйка свою догадливость, — твой кошель я распотрошила и все на просушку выставила.
     Ранхард прикурил от лучинки и выпустил первые клубья дыма. Тетка решила не отставать, зачадив резной истфалийской трубкой с длинным изогнутым мундштуком.
     В хате было тепло и уютно. За окном, где давно властвовала ночная тьма, тоненько музицировал ветер. Несмотря на алхимические причуды, хозяйка оказалась вполне доброй бабой. Наемник не чувствовал смертных колик от съеденной пищи, а тетка не спешила достать из передника нож. По опыту Ранхард понимал, что очутился в доме ведьмы, пусть и не совсем рядовой. Обычно их племя занималось самой низшей черной магией, близкой скорее к древним силам земли, чем к волшбе теней, но редкий алхимический инструмент указывал на знакомство хозяйки с высшими оккультными сферами. Краем глаза Трижды Повешенный отметил в обширной библиотеке ведьмы примечательные книжки. «Daemonologia» Филиппе Живанцанти, «Искусство некромантии» Иоганна Гопреуса и «Magicka» госпожи Женевьевы — литература, присущая библиотеке умудренного годами оккультиста, нежели колдунье, живущей на краю мира.
     — Можешь называть меня Сети́, — прервала затянувшееся молчание ведьма.
     Ранхард кивнул.
     — Смотрю, тебя заинтересовала моя библиотека? — спросила женщина.
     — Я чтец хреновый, — неохотно признался наемник, — но всяких гримуаров навидался.
     — Знаю. Ведь тебя воспитывал Лотар Среброокий.
     Прозвучавшее имя заставило Ранхарда поперхнуться дымом.
     — Как ты узнала?
     Сети загадочно улыбнулась. Трижды Повешенный готов был поклясться, с некоторым кокетством.
     — Мне многое известно. Знаю, откуда ты, знаю, что пережил, и кто тебя воспитал. Мало какой ландскнехт может похвалиться знанием старинных книг. Среброокий хорошо тебя натаскал в своих идиотских походах.
     Последнюю фразу Сети произнесла так, будто сплюнула. Ранхард безмолвствовал, не сводя глаз с хозяйки дома.
     — Интересный был человек твой учитель, — пустилась в воспоминания Сети. — Когда ему надо было потратить лишнюю монету на ближнего, он так скорбно стенал, будто ему предлагали расплатиться собственным яичком. Но кого я обманываю! Он лучше бы отдал оба, дабы сберечь марки. Зато если дело касалось великих свершений и битв во имя веры, то его милость не скупился на траты.
     Ранхард хорошо помнил Лотара. Твердолобого, жадного фанатика, мнившего себя паладином Вознесенных и, как гласила молва, владевшего клинком так, что ему мог позавидовать сам Кадарн Меченосец. Видят боги, последнее утверждение Трижды Повешенный проверил на собственной шкуре.
     — Ты знала его? — спросил Ранхард.
     Разномастные глаза Сети сверкнули ненавистью:
     — Отчасти. Немало моих товарок сложило головы благодаря Среброокому.
     Трижды Повешенный отвел взгляд. Ему было пятнадцать, когда Лотар затеял разгром древнего Виндафьордского ковена, якобы свившего гнездо в окрестностях Фальгарда. Возглавив банду фанатиков, которых поддерживали бродмаркский архиклирик и Орден, Среброокий нещадно карал «силы тьмы», мерещившиеся ему за каждым поворотом. Ранхард до сих пор помнил крики жертв и дым костров, пропахший горящей человеческой плотью.
     — До чего богобоязненный и добродетельный был человек! — ведьма приложила к груди пятерню. — И страдал от своей веры и благородства, как моряк от мандавошек.
     Звезда, висевшая на дряблой шее Сети, маячила перед глазами наемника, будоража воспоминания. Пентакль — древний как время защитный символ был взят колдуньями Виндафьордского ковена в качестве эмблемы.
     — Понял? — с насмешкой спросила ведьма.
     — Да.
     — Не переживай, я не причиню тебе вреда. Твое участие в том кровавом гульбище досадная случайность. В голове юнца мозгов не больше, чем в черепушке моего скворца.
     Наемник отложил трубку и потянулся к самогону. Нельзя было сказать, что он поразился сделанному открытию. Фамильяры издревле почитались верными помощниками ведьм. Но столь скорую встречу с хозяином пернатого Ранхард не ожидал.
     — Это я послала к тебе птицу, — подтвердила Сети. — Но прежде, чем ты начнешь задавать вопросы, позволь тебя поблагодарить.
     Ведьма коснулась ладони Ранхарда холодной морщинистой рукой. Наемник поспешно отодвинулся. Он всегда избегал навязчивых прикосновений.
     — За что?
     — За смерть Лотара.
     В затаенных уголках памяти мелькнул обезображенный смертью лик. И кинжал Ранхарда, рассекший глотку Среброокого так глубоко, что лезвие скрипнуло о кость. Лотар умирал, захлебываясь кровавым фонтаном, и взгляд его фанатичных серебряных глаз потух навсегда.
     — Как ты узнала? — с подозрением бросил наемник.
     — Твои дела бежали впереди тебя, Ранхард Трижды Повешенный. Убив Лотара, ты смертельно ранил своего командира, тана Ингвара, а затем дезертировал из бродмаркского войска. Тебя поймали и повесили, но с попустительства изменчивой удачи ты выжил, благодаря Гариону-Дракону и «Рваным Знаменам». Меч твой отметился во многих королевствах, а дурная слава опережала твою поступь. Мне продолжать?
     — Хватит, — Ранхард сжал ладони. — Ты следила за мной? Если да, то зачем?
     Сети засмеялась:
     — Ясно, почему ты такой немногословный! Стоит тебе начать говорить, как всякие иллюзии о твоем интеллекте рассеиваются пылью. Конечно, я следила за тобой. С того самого момента как в моих владениях появился демон, рьяно бросившийся в погоню за неким артефактом. Найти единственного человека на мили вокруг не сложно, в особенности для ведьмы, знающей толк в колдовстве. Достаточно вступить в контакт с нужными стихиями. Поняв, кто ты такой, мне не составило труда добыть сведения о твоей беспутной молодости.
     — Тебе-то какое дело? — пробурчал Ранхард, успокоившись.
     — Самое прямое, мой дорогой, — ведьма подперла голову ладонью. — За твоей контрабандой тянется смрад инквизиторов, достигший и моего носа. Гончие Ордена сбились с ног, шерстя вдоль дорог и по окрестным лесам. Как же тебя угораздило во все это ввязаться? Человек ты опытный…
     — Артефакт мне достался случайно, — пояснил Ранхард. — А что до инквизиторов, то вряд ли они знают обо мне. Контрабанду вез посвященный Братства Лилий.
     Трижды Повешенный отвернулся, заметив, как неестественно расширился черный глаз ведьмы. Сети с усмешкой склонилась к наемнику:
     — Меня огорчает суматоха, устроенная святошами. Того и гляди они затеют новую охоту на ведьм, а я привыкла к этому месту и не собираюсь отсюда уезжать.
     Ранхард нахмурился:
     — Ты хочешь мне помочь?
     Сети покачала головой:
     — Твои вопросы с каждым разом пробивают дно идиотии. Стала бы я тратить силы на создание фамильяра, если б не хотела? Стала бы я тащить тебя сюда, после того припадка? Кабан ты здоровый, благо добрый человек подмогнул снести тебя до хаты.
     — Тогда почему?
     — Я уже сказала — мне не нравится, когда рядом отираются инквизиторы. Люди они, как ты сам понимаешь, малоприятные, и соседство с ними угнетает мой покой. Для старой Сети будет лучше, если ты поскорее оставишь Край.
     Ранхард всем своим видом, демонстрируя сомнение, ухмыльнулся:
     — Не верится. И можешь сколько угодно издеваться над моим скудоумием.
     — Мои мотивы тебя не касаются, — голос хозяйки зазвучал угрожающе. — Радуйся, что мой фамильяр вытащил тебя из передряги.
     Ранхард кивнул, признавая довод.
     — За свое спасение ты уже расплатился, — созналась Сети. — Надеюсь, понял — как?
     — Церковь.
     — Да. Ты вернул покой знахарке. Моей ученице.
     Наемник выпил. Ведьма поддержала Ранхарда, бесцеремонно отхлебнув из его кружки.
     — Я видел, как напали твари.
     В глазах Сети появился интерес:
     — Видение?
     — Да. Дух знахарки погрузил меня в какой-то транс.
     Ведьма изогнула тонкую бровь:
     — Обычно, призраки не обладают такой властью.
     — Знаю.
     На колени к Трижды Повешенному запрыгнул кот и принялся тереться о руку. Ранхард погладил зверя за ухом, и тот шумно заурчал.
     — Любят меня блохастые, — зачем-то сообщил он ведьме. — Да и я их. Фамильяр?
     — Просто кот.
     — А где скворец?
     — Дрыхнет уже. Понравился Шмыг?
     — Кто?
     — Шмыг, — повторила колдунья. — Надо же было как-то назвать фамильяра.
     Ранхард отмахнулся:
     — Меня больше интересует, зачем он тащил к одной ведьме нежелательного в землях Края контрабандиста.
     — Вот тут мы остановимся поподробнее. Я хотела обменяться с тобой услугами, выгодными для обеих сторон.
     Наемник изобразил интерес, прикрыв бельмо веком и нацелившись здоровым глазом на хозяйку дома.
     — За твоим кристаллом охотится кто-то могущественный, — без обиняков начала ведьма, — и я не про инквизиторов.
     — Ты от меня заразилась, — вставил шпильку наемник, — говоришь очевидные вещи.
     — Это чтобы один нежелательный контрабандист сразу понял, в какую говеную яму он провалился. Или провалится. И если этот контрабандист закончил изображать из себя записного остряка, то скромная пожилая ведьма продолжит.
     Ранхард, согласно укоренившимся манерам, промолчал.
     — Я не знаю, кто он или что, — рассказала Сети, — знаю только, что наглости и силы ему не занимать. Преследовавший тебя демон создан с помощью высшей школы некромантии.
     Для пущей убедительности, ведьма указала на книгу Иоганна Гопреуса.
     — Трапперы, доставившие артефакт из-за Грани, вряд ли нашли его в развалинах Вознесенных. У кристалла есть хозяин, и он, несомненно, хочет вернуть свою игрушку.
     — Я понял, — устало сказал Ранхард. — Ты предлагаешь мне защиту.
     — Умница. В обмен на…
     — Надеюсь, не придется тебя трахать?
     Ведьма дернулась всем телом от отвращения:
     — Ох, силы небесные и подземные! Да откуда же вы такие дурные беретесь? Ладно, сервы безмозглые или озабоченные монахи, рукоблудствующие в келье, их я могу понять. Любят они сказки про любвеобильных ведьм — да позабористей! Но ты-то, бывалый человек. Всякое повидал. И нате вам, какие заявления! Тьфу! Трахать он, видите ли, удумал!
     Ранхард ощутил, как уши наливаются огнем.
     — Тогда что?
     Сети поджала старческие губы:
     — Слово.
     Трижды Повешенный крякнул, в попытке сдержать смех:
     — Ты походу с ума съехала, ведьма. Коли ты так хорошо меня знаешь, то наверняка слышала о призрачности клятв Трижды Повешенного.
     Колдунья не разделила веселья наемника:
     — В обмен на защиту, я свяжу твое слово магией крови.
     — Солидно, — прохрипел Ранхард. — И какая же защита мне потребна?
     — Я укрою тебя от взгляда хозяина кристалла. В отличие от наших добрых друзей из Ордена, некромант имеет сильную духовную связь с артефактом. Так он, собственно, и нашел тебя в этих дремучих лесах. Я закрою кристалл от его взора, и ты безбоязненно доедешь до Вальдштадта. Тебе ведь туда нужно?
     — А инквизиторы?
     Ведьма пожала плечами:
     — Тут сам разбирайся. Калач ты тертый. Святоши, может, и не владеют магическими силами высоких ступеней, но их много, а я уж, простите, одна. Со всеми не управлюсь. Когда скинешь груз заказчику, проблемы со святыми братьями станут головной болью кретинов из «лилий».
     Ранхард раздраженно подергал себя за ус:
     — Какая… к-хм… «услуга» потребуется от нищего ландскнехта для всевластной колдуньи?
     — Когда придет время, ты исполнишь одну мою просьбу. Сразу успокою — вред себе и близким исключен.
     Трижды Повешенный усмехнулся:
     — Муторно.
     — Зато правдиво.
     Душу наемника, как драчливые псы, рвали сомнения. После встречи с демоном уверенность Ранхарда в собственных возможностях дала трещину. Сражаться с порождениями некромантии и иными темными силами не входило в его планы. Будь у него время на подготовку, он, возможно, бы и пренебрег услугами колдуньи, но в сложившемся положении глупо отталкивать руку поддержки. Цена Ранхарда не смущала. Нет на этой земле такого греха, в котором он не запятнался. И вряд ли просьба колдуньи превзойдет по размаху Лемарсийскую резню, навсегда очернившую сердце Трижды Повешенного.
     Тихо потрескивал огонь в печи. В углу за атанором скреблась мышь. Кот, задремавший на коленях наемника, нехотя поднял голову. Обнажив розовое нёбо в широком зевке, он снова сомкнул веки.
     — Ленивый комок шерсти, — отчитала его ведьма. Зверь шевельнул ухом, давая понять, что все слышит.
     — У меня есть одна просьба, — сказал Ранхард.
     — И какая?
     — Артефакт. Я хочу знать о нем больше.
     Хитрая улыбка озарила лицо ведьмы, на мгновение вернув ей молодость:
     — Неси сюда.
     Сбросив возмущенно муркнувшего кота, наемник пошел в кладовую. Свеча давно погасла, заставив Ранхарда впотьмах нашаривать свой рюкзак. Найдя искомое, он вытащил из него завернутый в тряпку кристалл. От артефакта исходило приятное тепло, ранее за ним не замечавшееся. Приглушенное радужное сияние осветило кладовку, наделив старые бочки и горшки флером загадочности. На секунду виски Ранхарда сжала боль, как если бы к нему приблизилось создание Тени, но тут же отступила.
     — Давай сюда, — без лишней скромности потребовала Сети, стоило наемнику вернуться. Колдунья стояла возле алхимического стола и зажигала новые свечи.
     Ранхард протянул ведьме кристалл. Сети взвилась как ошпаренная:
     — Дурень! Клади возле перегонного куба. Буду я тебе его вот так запросто трогать.
     Наемник под скептическим взглядом Сети развернул тряпку:
     — И кто додумался завернуть артефакт в эту дерюгу?
     Ранхард почувствовал, как вспыхнули щеки.
     — Не я, — грубо ответил он.
     — Надеюсь. Как опытный контрабандист, ты должен знать о возможной опасности. Нет, — ведьма уперла руки в бока, — ты глянь на этих кретинов! Спеленали артефакт в грязную тряпку и думают, обезопасили себя от последствий. Как дети малые! Почему рыцари Ордена перевозят наследие Вознесенных в свинцовых ковчегах? От религиозного благоговения? Куда там! Даже закованные в доспехи придурки знают о непредсказуемости божественных ремнантов. Пихай его в подставку! Щипцы возьми!
     Ранхард установил кристалл в трехногую, железную подставку с круглым ободом, куда артефакт поместился как влитой. Во взгляде Трижды Повешенного читался невысказанный вопрос.
     — Шмыг видел твое сокровище, значит, и я видела. Подготовилась, так сказать.
     Наемник хмыкнул. Проницательность и осведомлённость ведьмы становились обременяющими. Сети наклонилась, присматриваясь к кристаллу. Разноцветные огни, исходившие от него, ярморочными всполохами резвились по комнате. Встревоженный кот предпочел скрыться под лавкой, не захотев связываться с таинственным свечением.
     — Интересная вещица, — протянула женщина. — Никогда такого не встречала.
     — Я тоже, — поделился Ранхард.
     — Артефакты Вознесенных — штука сложная, — менторским тоном заговорила Сети. — Малая их часть не представляет загадки. Оружие, бытовуха, прочая шелупонь, служившая богам, — ведьма поморщилась, будто последнее слово отдавало горечью, — в качестве услады их раздувшегося эго. Остальные реликвии не могут похвастаться столь ясным назначением. Вспоминается барон Фогель, расковырявший среди прадедовских диковин черное зеркало.
     Трижды Повешенный покачал головой:
     — Не слышал.
     — Безмозглый барон, мир его праху, нашел в спрятанных предком сокровищах странную панель, по виду как из обсидиана. И так она справно отражала его тупую морду, что решил он присобачить ее в своих покоях вместо зеркала. Кривлялся он, значит, возле нее каждый божий день, пока не ткнул грязным пальцем в угол панели и не оцарапался об острый край.
     Сети выдержала театральную паузу, ожидая вопроса.
     — И? — не стал разочаровывать ее Ранхард.
     — Атрефакт открыл дверь в иное пространство. Оттуда вылезли какие-то твари и схарчили барона, только косточки захрустели. А потом принялись доедать его семейство и верных слуг. Выжил только кастелян, оказавшийся редкостным ловкачом. Покуда демоны закусывали челядью, он спрятался в подвале и залез в бочку с вином. Дышал через соломинку. И видать, такая это была сивуха, что твари не учуяли его, хотя не погнушались сожрать кухонного кота, а это племя может прятаться не хуже шпиона Тайного Кабинета. Правда, кастелян потом окончательно спятил, на каждом углу вещая о темных силах, исходящих от артефактов, и дабы не плодить ересь, инквизиторы законопатили беднягу в подземелье, где он благополучно сгнил.
     — Дерьмово, — проворчал наемник.
     Ведьма взяла со стола увеличительное стекло и осмотрела кристалл в поисках надписей.
     — Вот и у тебя «дерьмово». Твой контрабандист из братства оказался дилетантом. Перевозить неизвестный артефакт без должной защиты будет только идиот, подобный барону Фогелю.
     — Возможно, обстоятельства вынудили его бежать, не заботясь о мелочах, — заступился Ранхард за Вернера.
     — Мелочах… — язвительно повторила ведьма, но потом сменила гнев на милость. — Может, ты и прав. Когда тебя преследует Орден и слуги Тени, как-то не до нюансов.
     Трижды Повешенному пришла в голову мысль. Знал ли Вернер о том, что за его грузом охотятся не только рыцари Анейрина, но и бывший владелец кристалла? Скорее всего нет. Скрывать такое от Ранхарда, единственного человека, способного завершить его миссию, было бы верхом непрофессионализма. Ну или верхом подлости и некой двойной игры.
     — Не сильна я в артефактах, — посетовала колдунья. — Их суть завязана на магии и технологии, далеко превосходящих уровень развития нашей цивилизации.
     — Меньше всего я ожидал от ведьмы профессорских изречений, — ухмыльнулся в бороду наемник.
     — Я училась в Университете натурфилософии Венты, на курсе Бартоломео Гримальди, — ошарашила его Сети.
     — Даже не хочу спрашивать, как ты оказалась здесь, — пошутил Ранхард и тут же осекся. Проведя в голове простенькие расчеты, Трижды Повешенный пришел к неутешительным выводам. Профессор Гримальди умер больше ста лет назад. В Венте даже памятник установили многоумному деятелю. Будучи пьяными в стельку, Ранхард и его друг Весельчак помочились на величественное изваяние ученого. В процессе орошения скульптуры наемник запомнил год смерти Бартоломео. Выходит, старушке Сети перевалило за сотню, коли она застала Гримальди в живых. Хорошо сохранилась, ничего не скажешь.
     Ведьма громко кашлянула, напоминая о себе:
     — Хватит высчитывать мой возраст, невежда. Лучше слушай дальше. Крупнейшие умы Геоса пытались разобраться в свойствах артефактов. Орден, загребающий святые реликвии, как жадный ребенок сладости, тоже принял в этом деятельное участие. Кафедра археологии в Академии Белой Руки была создана именно для этого. Логично было бы думать, что истовые поклонники Вознесенных более всех достойны овладеть секретами богов. Но увы! Как показала практика, самым надежным способом докопаться до артефакта служит магия Тени. Забавно?
     — Не то слово.
     — Блез де Монфей в своем «Legatum Umbras30» считал, что наследие Вознесенных во многом основано на магии Тени. Как ты понимаешь, это ставило под сомнения определенные догмы матери Церкви, и бедолагу Блеза сразу же сожгли на площади Талансина Светлостенного, выложив костер его писаниной.
     — Ты хочешь провести ритуал заклинателей, согласно де Монфею?
     — Ты не безнадежен, — похвалила Сети. — Для этого нам не понадобится чертить пентаграммы и дурными голосами взывать к древним сущностям. Достаточно небольшого транса и подходящей среды.
     Трижды Повешенный через силу оторвался от гипнотически мерцающего кристалла:
     — Какой среды?
     — Что станет проводником между мной и ремнантом. Если верить де Монфею, а причин сомневаться в нем у меня нет, лучшего всего послужит гумор обитателя Тени, — Сети замешкалась, — или близкого к нему по своей природе.
     Ранхард все понял. И смирился.
     — Ты «искаженный», — с нотками жалости сказала колдунья. — Пусть не в такой степени как изгои Края, но это не отменяет твоей двойной природы. В твоих венах течет кровь Тени, порожденная симбиозом человеческого и потустороннего.
     Ранхард закрыл глаза. С детства он знал о своей неполноценности. Гнилостное дыхание Тени распространялось по миру, порождая мутантов, которых ученые называли «искаженными». Орден нещадно истреблял младенцев, считая их порождениями тьмы, что должны будут разрушить устоявшийся миропорядок. Новорожденных уродцев изымали у родителей и массово сжигали без всякого суда. Тех, кого смогли укрыть от ока «петельщиков», отправляли далеко на восток, к Грани, где отщепенцы построили город, названный Убежищем.
     Бывало и по-другому. Редкие «искаженные» нарождались на свет без явных признаков порчи. Родители воспитывали их как обычных детей, хотя с возрастом иные особенности вылезали наружу. Так случилось и с Ранхардом. Лет с пяти он стал резко обрастать волосами, а его кожа становилась грубой и твердой, как у рептилии. Шила в мешке не утащишь. Дети, ходившие купаться в реке, первыми узнали о некоторых различиях между ними и их другом Рани. Потом дошло до взрослых. Жизнь маленького Ранхарда из Биорна превратилась в череду унижений и побоев.
     — Делай, что нужно, — сквозь зубы выдавил Трижды Повешенный.
     — Мне бы все равно потребовалась твоя кровь для ритуала договора, — сделала попытку успокоить наемника Сети.
     — Может, еще и роспись кровью поставить?
     — Побойся богов! К чему такие пошлости. Я же не демон какой. Капелька в бутылочку — и мне вполне хватит, чтобы обеспечить исполнение данного тобой слова.
     — Я пока ничего не давал.
     — Дашь, — отрезала колдунья.
     Взяв ланцетник, Сети помассировала ладонь наемника для лучшего притока крови.
     — Руки у тебя ледяные, — сказала ведьма. — В хате тепло вроде.
     — Это от страха. Боюсь ножей в чужих руках.
     Сделав тонкий разрез на пальце Ранхарда, колдунья набрала унцию алой влаги в небольшую мензурку.
     — Смажь самогоном, — посоветовала она.
     — Самогон я лучше выпью.
     Ведьма завершала приготовления. Достав из шкафа с уродцами флакон, она откупорила пробку ланцетником и осушила склянку.
     — Настой белладонны и гарамундской полыни, — объяснила она, — так легче будет войти в транс.
     Сети отлила крови в деревянную чашку и смешала ее с каким-то порошком.
     — Толченая сера и корень мандрагоры усилят связь с артефактом и его энергией.
     Смесь последовала в чашку.
     — Ты хочешь намазать этим дерьмом кристалл, — догадался Ранхард, — смотри, не повтори судьбу барона Фогеля.
     — В родном доме и стены помогают. Здесь охранных наговоров больше, чем над дворцом Карн-Гренора.
     Колдунья добавила в чашу капельку жидкости из стеклянной колбы.
     — Вытяжка молочая, настоянная на серебре. Отгоняет злых духов.
     Ранхард хрустнул шеей:
     — Где мое снаряжение? На случай, если полезет какая-нибудь херь.
     — Твои мужицкие игрушки я отдала Кули. Он почистит и вернет обратно.
     — Кто такой Кули?
     — Мужик мой. Трудно бабе одной в лесу. А он мужчина справный, даром что немой. Теперь цыц!
     Язык Сети заплетался как у пьяной. Задержав дыхание, она аккуратно капнула на кристалл полученной смесью. Темные струйки стекли по ровным граням артефакта, оставив едва заметные багровые полоски. Кристалл резко поменял нежно-салатовый оттенок на бордовый. Алые отсветы придали комнате зловещий вид. Заспиртованные монстры, как показалось Ранхарду, оскалились в своем стеклянном плену. Колдунья растерла остатки жидкости между пальцев и смазала себе веки и надбровья. Присев на старенький табуретец, она всмотрелась в глубь артефакта. Сети рассеяно забубнила под нос считалку:
Раз стежок, пошел другой, дева ткет чепец простой
Нить, иголка, и катушка, да игривая зверушка
Подскажите мне одной, где погиб любимый мой.

     Она повторяла незамысловатый стишок раз за разом, вгоняя себя в транс. Ранхард, мнивший себя знатоком в различных способах ворожбы, с интересом наблюдал за ведьмой. Заклинатели обычно черпали энергию прямиком из безграничных запасов Тени, и для этого им приходилось расплачиваться единственным известным способом — болью. Дабы получить возможность творить волшбу, они подвергали себя жестоким пыткам, резали и пропускали сквозь кожу кольца и цепи, не давая ранам зажить. Маг, достигший успехов в высоком искусстве колдовства, представлял собой зрелище жуткое и печальное. Другим, более гуманным способом для контакта с силами Тени, считался путь магических ритуалов. Сложный и требующий незаурядных способностей оккультный метод считался долгим в освоении и менее действенным, нежели «испытание болью». Им пользовались в основном люди ученые, имеющие неограниченный доступ к деньгам и редким ингредиентам. Насколько Ранхард мог понять, ведьма избрала второй способ. Она не решалась напрямую брать энергию, как это делали заклинатели, а использовала то, что имеет с Тенью максимально близкую связь. В данном случае, кровь наемника.
     Сети сбилась с ритма и замолчала. Ее глаза закатились под лоб, дыхание сбилось. Как припадочная, ведьма начала раскачиваться из стороны в сторону. Жалобно стонал табурет, угрожая рассыпаться под сухощавым телом женщины. Под лавкой завыл кот, почуявший угрозу. Виски Ранхарда сжала привычная боль, сигнализируя о присутствии теневых обитателей. Алхимический стол затрясся ходуном, бренча склянками. Пламя свечей и огонь в печке разгорелись, словно подпитанные кузнечными мехами. Кристалл Вознесенных наливался багровой тьмой, пульсируя в быстром ритме. Сети откинула голову и отчаянно зарычала нечеловеческим голосом. Трижды Повешенный подскочил и схватился за табуретку. Говорил он ведьме про оружие, так не послушалась, старая дура!
     Хата колдуньи мелко завибрировала, а затем ее стены потряс мощный толчок. Чучело виверны сверзилось с насеста, ломая крыло. С грохотом падали из шкафа толстенные книги. Склянки с уродцами лопались одна за другой, брызгаясь вонючим спиртом. Раскачиваясь под потолком, сыпали мелкой трухой пучки трав; доски пола вздыбились и затрещали, сдавленные чудовищной силой. Наемник как бешенный вертел головой, ожидая явления врага, которого можно было ударить.
     Кристалл моргнул и погас. Впервые с того дня, как попал к Ранхарду в руки. Комната утонула во тьме. Вместе с артефактом потухли свечи и печка.
     — Вторжение, — произнес бесполый голос. — Свернуть работу проекта «Знание»
     Фраза была произнесена на сильно искаженном языке пашари, насколько мог доверять Ранхард своим лингвистическим познаниям. Толчки прекратились. Под лавкой в голос орал испуганный кот.
     — Блестящие яйца Анейрина! — раздался в темноте охрипший голос Сети.
     — Ты жива? — спросил Ранхард.
     — Нет. Ты сейчас разговариваешь с хер пойми откуда взявшейся здесь бродмаркской принцессой. Благо, у старого педика Ингмара нет дочерей.
     Матерясь не хуже умудренного жизнью батрака, колдунья шарила по столу в поисках огнива, звеня перевернутыми колбами.
     — В жопу! — ругнулась она. — Не время экономить силы. Ut ram fiergh!
     Зажглись свечи, вспыхнувшие согласно приказу колдуньи. Сети стояла растрепанная, придерживаясь за поясницу. Очнувшись в полной темноте, она врезалась в острый угол стола, и теперь недовольно потирала ушибленное место.
     — Здесь трахалась парочка великанов? — вопросила ведьма, оценив ущерб дому.
     — Нет, — Ранхард поставил табуретку. — Это твой котик мышку гонял.
     — Ясно.
     — На каком языке ты сказала заклинание?
     — Тебе его знать ненужно, — вкрадчиво ответила Сети.
     — Я его слышал, — упорствовал Трижды Повешенный.
     — Любопытно узнать, где.
     — В своем видении у статуи волка. Когда я отключился, а ты потом нашла меня вместе со своим Кули.
     Ведьма посмотрела на него как на умалишенного:
     — Мы обнаружили тебя вниз по реке, в миле от алтаря Гвехаира. Возле западного входа в ущелье, если тебе нужны подробности. Двое суток, почитай, минуло, как ты в отключке был.
     Наемник ощутил мурашки страха. От воспоминаний не осталось даже обрывков.
     — Ладно, — отмахнулась ведьма, — к этому мы еще вернемся.
     Кряхтя, Сети подняла опрокинутый толчками бутыль самогона. Налив себе до краев, женщина с солдатской прытью опустошила стакан.
     — Хуже не будет, — доверительно сообщила она. — Все равно скоро блевать побегу после настоя.
     Вытирая набежавшие слезы, ведьма присела возле Ранхарда. Поправив растрепанные волосы, Сети прикрыла черный глаз.
     — Ну? — не выдержал Трижды Повешенный.
     — Не знаю.
     — В смысле?
     — Кристалл закрылся от меня, — пожаловалась ведьма. — И пусть меня судят Анейрин, Владыки глубин или слабый на голову Йоргуд, если я тому не рада.
     — Что ты там увидела?
     Ведьма вздрогнула. Губы ее стянулись в тонкую струнку.
     — Бездну.
     — Бездну? Бездну из Трехкнижья?
     Сети покачала головой.
     — Бездну знаний. Я воспарила над нашим миром и улетела в неизведанное. Мириады голосов окружали меня, и каждый стремился ответить на вопросы: как, зачем и почему. Я видела Геос и то, что за ним. Видела далекие континенты и земные недра, ныряла в пучины океанов и кружилась в небесах подобно легендарному дракону. И повсюду я видела мириады живых существ, готовых раскрыться передо мной как книга, дабы я смогла понять их суть и проникнуть в самые сокровенные мысли.
     Туманный ответ ведьмы не оставил Ранхарду иного выхода, кроме как воспользоваться любимой привычкой.
     — Правильно молчишь. Мне больше нечего сказать. Могу только посоветовать. После того, как уедешь, поворачивай на север. Дойди до Пепельных равнин и скинь эту штуку в самую глубокую трещину, где на поверхность выходит кровь земли. Она опасна, Ранхард. Хуже того — непостижима.
     — Там какое-то зло?
     — Нет. Но беды, этот кристалл, может принести неисчислимые. Послушай совета бабушки и сделай, как тебе велят.
     Страх и жадность — преданные спутники наемника, горячо шептали в ухо Трижды Повешенного свои аргументы. К совету ведьмы стоило прислушаться. Насколько Ранхард узнал бабку, она не будет врать ради красного словца. Коли артефакт опасен, от него следовало избавиться. Но…
     Трижды Повешенному было плевать на судьбы мира. Голод, мор, война и даже Бедствие — прекрасно работали и без магических кристаллов. Люди резали друг друга, убивали и насиловали. Оголтелые фанатики сжигали целительниц на кострах, а отважные рыцари пачками вешали сервов. Отцы насиловали дочерей, матери душили в колыбельках младенцев, и для этого им не нужен был артефакт, вынырнувший из теней похороненного прошлого. Наемник немало повидал в жизни зла и немало его сотворил, чтобы давно понять — замок черного властелина пуст. Его миньоны сдохли с голоду, а волшебные бирюльки истлели в прах. В мире существовало только одно зло. Имя ему — человек. Лживый, коварный, готовый подставить и убить ближнего из шкурного интереса. И артефакт, знаний которого возжелал неизвестный заказчик, станет очередным безвольным инструментом, не способным ухудшить мерзость людского бытия.
     — Нет, — сказал он ведьме. — Я отнесу кристалл туда, где мне заплатят. Беды, предсказанные тобой, давно случились. А до новых мне и дела нет.
     Сети не ответила. Ранхард накрыл тряпкой кристалл и, вытащив его из подставки, осторожно завернул в узелок.
     — Я могла бы остановить тебя силой, — глухо произнесла ведьма.
     Ранхард фыркнул:
     — Захотела бы — остановила.
     Упорство наемника, непрошибаемое как стены крепости, и отсутствие страха перед сверхъестественным, остановили дальнейшие переговоры.
     — Боги осудят тебя, — посулила Сети.
     — Плевать. Я прожил достаточно, чтобы понять одну важную вещь.
     Трижды Повешенный с вызовом посмотрел на ведьму:
     — Если боги и существуют, то им нет до нас дела.
     Сети вздернула нос:
     — Твое мировоззрение меня интересует не больше пигидия лесного жучка.
     Наемник, не понявший загадочного термина, нахмурился.
     — Ладно, не серчай, — примирительно сказала Сети. — Может, продолжим нашу беседу?
     — О чем?
     — Например, о твоих видениях. Есть, знаешь ли, у меня одно предположение на сей счет.
     Ранхард ждал разъяснений.
     — Опять решил отмолчаться, голубок? — засмеялась колдунья. — Не получится. Давай-ка поворочай языком и поведай старушке о своем недуге. И не упускай подробностей.
     Ранхард прислонился к столу и скрестил на груди руки. Монотонно, как священник с амвона, он сбивчиво пересказал ведьме свои приключения в подвале церкви и у статуи волка. Сети слушала внимательно, иногда делая уточнения в путанных местах. Когда наемник закончил, она сказала:
     — Рассказчик из тебя хоть куда. В твоих устах даже пикантные похождения баронессы Таго превратились бы в скучное жизнеописание святого подвижника.
     — Как умею, — оправдал наемник обуявшее его косноязычие.
     Вооружившись метлой, ведьма сгребла к печке черепки и сор. Подняв с пола книги, водрузила их обратно в шкаф. Уперев подбородок в грудь, Ранхард отрывисто спросил:
     — Может начнешь просвещение? Что за чертовщина со мной происходит?
     Отложив метлу, Сети вытерла ладони о передник.
     — Версия у меня одна, и, думается, она единственно верная. Ты вступил в контакт с артефактом. Каким-то образом эта хреновина чувствует в тебе частицу Тени. Везде, где у тебя случались видения, произошли кровавые события, вызвавшие у тебя интерес и возбуждение. Кристалл, повинуясь твоей воле, просто отвечал на невысказанные вопросы, показывая картины далекого прошлого. Гибель моей дорогой Лилабелль, жертвоприношения у статуи Гвехаира…
     — Это еще кто такой? — перебил Ранхард.
     — Божество времен расцвета Первой Империи. Точнее, демон. Жестокий и ненасытный, он требовал от своих послушников крови, являясь в виде огромного волка.
     — Это он маячил у подножия утеса?
     Сети в раздумье потерла ладони:
     — Нет. Видение, насланное артефактом, относится к гораздо более поздним временам, когда демона и след простыл. Ты стал свидетелем возрождения культа Гвехаира в Дикую Эпоху. И многие знающие (я в их числе) считают, что безумные культисты, стремясь вступить в контакт с демоном, привечали другую сущность, решившую выдать себя за Черного Волка.
     — А чудище в маске жреца?
     Сети хохотнула:
     — Чудище?! Это был дравен. Как и его помощники. Последние выжившие из этой проклятой расы обретались при дворе короля-чернокнижника Эмрика, — ведьма топнула ногой, вспугнув выбиравшегося из-под лавки кота. — Я почти завидую тому, что ты видел. Посмотреть в глаза дравену — да за такое любой маг отдал бы почку! И бог с ним, если б тебе показали какого-нибудь дикаря, который обжирается человечиной в пещере! Кристалл засвидетельствовал смерть архимага Иоланиуса от руки юного Осмунда Стальной Пяты.
     Ранхард с сомнением произнес:
     — Я думал, это сказки.
     — Скажешь тоже! — осадила его Сети. — Стальная Пята и Эмрик Безумный столь же реальные личности, как и мы с тобой. За два тысячелетия люди насочиняли про них кучу вдохновенного вранья, прискорбно мало имеющего отношения к правде. Но будь покоен, кристалл явил тебе истину.
     Трижды Повешенный с трудом разлепил веки. Сказывались усталость и хмель. Сети, задумчиво поглаживая подбородок, рассуждала вслух:
     — Одно мне видится странным. Жертвоприношения Иоланиуса произошли сотни лет назад, а кости, найденные тобой у подножия статуи, достаточно свежие. Возможно, кто-то решил продолжить дело мертвого нелюдя.
     — Зачем? — лениво спросил Ранхард, отгоняя сон.
     — Существует мнение, что архимаг убедил Эмрика устраивать кровавые обряды, дабы отсрочить новый приход Тьмы. Вранье, на мой взгляд. Эмрик и дравен были первыми адептами Тени, и заниматься такой лабудой они бы не стали. Но, как сам понимаешь, ложь имеет обыкновение жить долго. И, возможно, некие дилетанты, писающиеся в штаны перед грядущим Бедствием, решили возобновить опыты архимага.
     — Ты так говоришь, будто катастрофа пятитысячелетней давности дело рук нынешней Тени.
     Ведьма посмотрела на Ранхарда с обезоруживающей прямотой:
     — А у тебя есть другие теории?
     — Нет у меня теорий. Мне, в общем-то, насрать.
     — Фу как грубо! Такие слова да при старой женщине.
     Сети обвела свое жилище взглядом генерала перед решающим сражением:
     — Слушай мою команду, солдат, — преувеличенно бодро сказала она. — Сейчас ты поможешь старушке отодвинуть стол, потом хлопнешь стаканчик и пойдешь дрыхнуть. Завтра в путь, и мне не хочется, чтобы ты клевал носом в дороге.
     Крепко ухватившись за края стола, Трижды Повешенный перетащил лабораторию ведьмы к шкафу с книгами. Ведьмины склянки звучно возмущались против такого невежливого обращения.
     — Что ты собираешься делать? — поинтересовался Ранхард, наблюдая как Сети копается в неприметном железном сундучке возле атанора.
     — Сегодня ночь последней седмицы перед Часом Творения. Хочу сделать кое-что полезное.
     Видя, что ответ не удовлетворил наемника, ведьма прикрикнула:
     — Для тебя, дурака, стараюсь! Иди в свою каморку и не вздумай показывать носа до самого утра. Если приспичит в сортир, воспользуйся горшком. Там их хватает.
     Налив в чашку самогона, Ранхард всосал его одним глотком. Кивнув ведьме на прощание и забрав кристалл, он отворил дверь в кладовую. Тенью прошмыгнул кот, явно настроенный заночевать вместе с Трижды Повешенным. Видимо, затея колдуньи провести непонятную церемонию показалась ему опасной.
     Уже как следует устроившись на жестком тюфяке, практически сквозь сон Ранхард пожалел, что не спросил у ведьмы, откуда она знает язык, на котором говорили Осмунд и Иоланиус. Трижды Повешенный не мог похвастаться ученостью, но за годы странствий наловчился определять не меньше десятка языков и наречий, включая парочку мертвых. Слог, на котором изъяснялись сгинувшие во мраке лет герои, не входил в их число, но имел очевидное сходство с фразой колдуньи, когда она зажигала огонь…
     Сон сморил Трижды Повешенного.
***
     Матово-черные стены круглого зала терялись в вышине среди плотных лент красного тумана. Гематитовый пол, покрытый сетью трещин, рассекала дюжина тонких сверкающих линий, что сходились к многолучевой звезде в центре зала. На другом конце линии упирались в двенадцать широких каменных дверей, на створках которых мерцали перваншем31 незнакомые Ранхарду руны. Стены и пол мелко дрожали, сотрясаемые частыми подземными толчками. Раскаленные потоки воздуха, сливаясь в танцующем вихре, поднимали вверх завесу рыжей пыли. Откуда-то снизу доносился однообразный рокот, иногда нарушаемый стуком кузнечного молота. На самой грани слуха наемник слышал едва различимые крики и стоны. Они сливались в неразборчивый хор, где каждый участник мнил себя солистом.
     С шумом, царапая пол, одна из дверей медленно открылась. Ослепительный свет ударил оттуда, лишив Ранхарда зрения. Во снах его правый омертвевший глаз вновь мог видеть, несмотря на давнюю травму. Закрывшись ладонью, наемник ждал, сам не зная чего. Свет померк, сменившись чернильной тьмой. Послышались шаги. Каблуки ритмично цокали по ровной поверхности.
     — Ну здравствуй, Рани.
     Тихий, мужской голос заставил Ранхарда опустить руку. Высокий, тонкий человек стоял перед Трижды Повешенным. Облачённый в черный охотничий костюм и длиннополую накидку, он, без сомнений, относился к людям знатного рода. Худощавое, влажно блестевшее лицо словно вылепили из воска. Резко очерченные скулы и впалые щеки отливали синевой. Мужчина усмехался, весело глядя на Ранхарда крупными серыми глазами. Гагатовые волосы незнакомца, длинные и волнистые, прикрывала черная шляпа, а на шее красовался белый крават32.
     — Ты идешь не в ту сторону, Рани, — с сожалением сказал ему человек.
     Наемник попытался ответить, но губы не слушались его. Незнакомец приблизился к Ранхарду
     — Поворачивай обратно. И, клянусь Пламенем Духов, я больше никогда тебя не брошу.
     Трижды Повешенный на мгновение подумал, что лицо странного человека ему знакомо. Возможно, где-то в глубинах его затухающего сознания покоился ответ, но Ранхард не успел его отыскать. Зал стремительно рассыпался, тонул во тьме, пока не исчез совсем. Незнакомец пропал вместе с ним.
***
     Ведьма подняла Ранхарда поздним утром, рассудив, что перед длинной дорогой наемнику надо хорошенько выспаться. Трижды Повешенный был не против. С тех пор, как он выехал из Саргоса, спать в настоящей постели ему не доводилось. Старый тюфяк в закутке кладовки не очень подходил под описание «настоящей постели», но лучше так, чем под открытым небом. Утомленный ночными откровениями и ударной порцией самогона, наемник мог проспать и дольше, но Сети не предоставила ему такой роскоши. Нарочито громко скрипнув дверью, ведьма зашла в кладовую. Ранхард приоткрыл глаз:
     — Уже утро?
     — Завтрак, положим, ты упустил, — ответила ведьма. — Но не боись, голодным не оставлю. Я тебе тут кое-что принесла.
     Наемник приподнялся:
     — Гостинцы старой колдуньи?
     Сети закатила глаза:
     — Одежи я твои принесла да рубаху новую. Старая-то вся износилась.
     — Спасибо.
     — Шерстяная. Сама сшила.
     Не дождавшись от Трижды Повешенного замечаний, Сети хмыкнула и ушла. Собирался наемник как всегда быстро. Рубаха оказалась немного узкой в плечах, но выбирать в его положении не приходилось. Закинув на плечо рюкзак, он вышел к ведьме в светлицу. Сети всплеснула руками и заулыбалась:
     — Ох и красавец! Глаза б мои на твою рожу не смотрели. От тебя дети и бабы не разбегаются, когда в фольварк или деревню входишь?
     — Стараюсь не попадаться им на глаза.
     Сети указала на стол:
     — Садись ешь. Кули сейчас принесет твое добро. Он там все почистил, подштопал и хорошенечко просушил.
     Ранхард принялся за сыр, хлеб и прожаренные до хруста колбаски. Возле миски с вареными яйцами стоял жбан с темным пивом. Наемник с наслаждением вдохнул ядреный запах хмеля.
     — Пей, — предложила ведьма. — Кули варил. Рукастый он у меня, чертяка.
     Шумно топая ногами и часто хлюпая носом, в комнату вошел дородный, плечистый мужик. Его лицо заросло длинной бородой, спускавшейся до середины груди. Внимательные и чуть испуганные глаза остановились на Ранхарде, словно ожидая от него неприятностей.
     — Не стесняйся, Кули, — с теплотой сказала ведьма. — Составь компанию гостю.
     Шаркая деревянными башмаками, мужик сел рядом с Ранхардом. Наемник заметил безобразную вмятину на лбу Кули и переломанный нос, свесившийся над усами бугристой картофелиной.
     — Где его вещи? — спросила Сети.
     Мужик издал протяжный стон и показал на входную дверь.
     — В сенях?
     Кули утвердительно замычал.
     — Вот и славно. Тогда поешь, а потом отведешь Ранхарда на тропу.
     Мужик в один укус сгрыз луковку.
     — И откуда он у тебя такой? — спросил наемник, отхлебывая пива. Сети скосилась на Кули, который аккуратно откусывал от колбасы маленькие кусочки и тщательно их пережевывал.
     — Да вот, прибился. Коллега твой, скорее всего.
     — Контрабандист?
     — Ландскнехт. Отоварили его по голове булавой, насилу с того света вытащила. На плече у него татуировка есть одна приметная.
     — Какая?
     — Волчья голова.
     Ранхард присмотрелся к Кули, но тот быстро спрятал лицо за широкой ладонью:
     — Он из бойцов Ожье Великолепного. «Волчья стая» здесь не появлялась лет пятнадцать. Как он тут оказался?
     — Ранхард, — Сети произнесла его имя с такой ядовитой лаской, что наемник сглотнул — Я не знаю, как он тут очутился. Он был ранен и нуждался в помощи. От удара мозги Кули немного перетряхнуло, да к тому же язык отрезали неизвестные доброжелатели. Так что, удовлетворить твое болезненное любопытство, помноженное на удивительную разговорчивость, я не могу. И уж совсем было бы невежливо напоминать, что ты тоже объявился здесь весьма неожиданно. Под словом «здесь» я имею ввиду земли Края и Вольные баронства, хотя твой отряд воюет где-то в Истфалии.
     Трижды Повешенный прикусил язык, коря себя за излишнее любопытство. Ведьма питала к увечному наемнику определенные чувства, и Ранхард со свойственным ему изяществом на них наступил, разразившись неуместными вопросами.
     — Сети…
     — Чего тебе, — сварливо откликнулась женщина.
     — Мне сегодня приснился странный сон…
     Ведьма гневно свела брови:
     — Я похожа на цыганку?! Вот уж кто любит сны толковать! Побереги свой рассказ для ушей караи, разговорчивый ты наш.
     Допив пиво, наемник пошел в сени забрать снаряжение. Пистолет, меч, засопожный кинжал, лук и кошель лежали на низкой лавке в обществе пустых корзин. Надев стеганку, Ранхард опоясался ремнями. Вытащив меч из ножен, он внимательно осмотрел лезвие. Ни пятнышка. Кули знал толк в уходе. Огнестрел тоже почистили и хорошенько смазали. Пристегнув кошель, Трижды Повешенный запустил в него руку. Мешочек с порохом и кисет отяжелели, заново наполненные ведьминым полюбовником. Отстиранный от грязи плащ Кули и в самом деле подштопал, а износившиеся полы бесхитростно обрезал.
     В дверях показалась ведьма. Она протянула Ранхарду объемный кулек, пахнущий свежими сухарями и копченым салом.
     — Держи. На первое время хватит.
     Приняв тяжелый сверток, наемник уложил его в рюкзак.
     — Спасибо, — проворчал Трижды Повешенный.
     — Спасибо, — передразнила ведьма, удивительно точно воспроизведя хриплый голос Ранхарда. — Век должен будешь. Кули уже готов, если что. Можешь уходить.
     Двор ведьмы, окруженный высоким частоколом, ничем не отличался от сотен таких же обычных крестьянских дворов, пусть и весьма зажиточных. Помимо приземистого дома тут стояли два справных сарая, хлев и просторный, но давно заброшенный амбар с зиявшей провалами крышей. В грязи весело копошились две жирных свиньи, а из хлева донеслось протяжное мычание гралла; его массивная, рогатая фигура, укрытая тенями, виднелась в приоткрытых воротах.
     С тесового навеса медленно стекали капли недавно прошедшего дождя. Привычная осенняя сырость коснулась липким языком задубевшей кожи Трижды Повешенного, отчего тот вздрогнул. Краткий отдых закончился, и впереди снова ждали слякоть, ветер, холод и вездесущая морось.
     — Готов? — спросила ведьма, бесшумно объявившись у Ранхарда за спиной.
     — Да.
     Сети неожиданно свистнула, огласив окрестности мелодичной трелью. Из амбара выпорхнул скворец. Увидев наемника, он темной молнией метнулся к нему и без всякого стеснения примостился на плечо товарища.
     — Предатель, — констатировала ведьма. Ее разномастные глаза перебегали с наемника на скворца:
     — Возьмешь?
     Ранхард покосился на фамильяра:
     — Ты про этого?
     — Его зовут Шмыг, — поправила Сети.
     — Возьму, если позволишь. Полезная зверушка.
     Черный глаз ведьмы, казалось, вывернул душу Трижды Повешенного. В его темных безднах наемник увидел невысказанное предупреждение.
     — Смотри, не погуби.
     — Можно подумать, ты просто так его позвала, — Ранхард осторожно погладил скворца. — Через него тебе легче будет следить за мной.
     — Твоя правда.
     — И все же я не пойму, на кой тебе нужна эта морока. Тебя кто-то нанял?
     Ведьма заливисто рассмеялась:
     — Меня? Побойся Вознесенных! У каждого есть свои интересы, мой дорогой контрабандист. И ты, стало быть, оказался в сфере моих. Больше ничего не скажу.
     Ранхард кивнул. Ему показалось, или в голосе колдуньи прозвучали фальшивые нотки? Наемник ощутил, как сокращается в нервном тике левая сторона лица — верный признак волнения.
     — Знаешь, как кормить фамильяра?
     Скворец перебежал по загривку наемника на другое плечо.
     — Кровью?
     — Ей самой, — причмокнув, ответила женщина. — По капле в день. Пока вы шли сюда, Шмыгу пришлось голодать, но теперь будь любезен предоставить ему нормальное питание.
     — Я видел, как ведьмы отращивают себе лишние соски, чтобы кормить магических питомцев. И в книгах про это писали.
     Сети приложила ко лбу ладонь, словно пытаясь определить наличие жара:
     — Я похожа на деревенскую дурочку, которая мнит себя великой колдуньей и бегает на шабаш потрахаться с козлоголовым малефиком? Только глупые и неопытные ведьмы удосуживаются телесной трансформацией для кормежки фамильяра. Или ты боишься, что тебе придется отрастить сосок на заднице?
     Ранхард фыркнул:
     — Некоторые ведьмы их в паху прячут. Боятся попасться инквизиции.
     — Твои познания лишний раз доказывают всю тщетность обучения у Среброокого, — заметила Сети. — Видимо, никого серьезного, окромя глупеньких неофиток, Лотар и его банда так и не словили. До сих пор не могу понять, как он умудрился разгромить Виндафьордский ковен?!
     — Орден помог. И вера.
     — В тебя он тоже верил, — сарказм ведьмы ожег уши наемника похлеще царской водки. — Только это не уберегло Лотара от кинжала.
     На крыльце появился Кули. Увечный вояка надел толстый кожаный плащ с капюшоном и высокие сапоги. В руке он держал боевой топор. Указав на Ранхарда оружием, он замычал.
     — Сейчас пойдете, — сказала Сети. Пошарив в тряпичном кошеле, она вытащила круглый как горошина медальон, по виду сделанный из стекла или хрусталя.
     — Держи, — она протянула Трижды Повешенному цацку. — Всю ночь делала. Он защитит тебя от взгляда некроманта.
     Ранхард всмотрелся в прозрачные глубины талисмана. Внутри едва заметно вспыхивали красные огоньки и будто шел золотистый снег.
     — Красиво.
     — Береги. Стоит ему оказаться в сотне шагов от тебя и артефакта, то заклятье падет. И постарайся избегать встреч с магами Белой Руки. Они неплохо натасканы определять источники черной магии. Пусть и на малых расстояниях.
     — Где я их тебе тут найду? — резонно спросил Трижды Повешенный.
     — В Вальдштадте есть парочка. Так что поосторожней.
     Ранхард повесил талисман на шею:
     — Почему именно сто шагов?
     — Так легло заклятье, — ворчливо пояснила Сети. — Тебе мало?
     — Достаточно.
     Ведьма выглянула из-под навеса.
     — Кажется, распогодилось.
     Сети с беспокойством посмотрела на восток, где разгоралось трупное свечение, почти не заметное при бледном свете дня.
     — Охо-хо! Как бы я не выла насчет инквизиторов и моем нежелании переезжать, но сняться с насиженного места все-таки придется.
     Ранхард понимающе кивнул:
     — Боишься?
     — Все боятся Бедствия, — Сети прикусила губу с такой силой, что на ней остался след от зубов. — Страшатся даже те, кто избрал тьму своей госпожой. Изгои укрепляют стены Убежища и восстанавливают своды брошенных подземелий двергов. Заклинатели еженощно справляют кровавые службы в Храме Тени Нареченной в надежде испросить милости у своей хозяйки. Владыка Красного двора каждый день приносит жертвы на Базальтовом холме, дабы умилостивить богов Тени, — ведьма усмехнулась. — Если они, конечно, есть.
     Кули нетерпеливо затопал.
     — Идите уже, — успокоила его Сети. Помедлив, она похлопала Ранхарда по плечу. — Бывай, воин. Помни о слове, данном старушке.
     — Забудешь тут. Но если амулет не сработает, то я тебе ничего не должен.
     — Разумеется. И будь осторожнее у Забытого городища. Впереди Ночь Теней, всякое может случиться.
     — Учту. Прощай.
     Ранхард спустился с крыльца и в сопровождении Кули пошел к высоким воротам, запертым на крепкий дубовый засов. Хлесткий порыв ветра ударил в лицо Трижды Повешенного, пробирая до самых костей. Видят боги, до первого снега осталось всего ничего. Сняв засов и отперев ворота, Кули помахал ведьме рукой, а скворец протяжно засвистел.
     Трижды Повешенный оглянулся. Сети показалась ему ужасно постаревшей и осунувшейся, словно все ее немалые годы решили показать себя напоследок. В очерствевшей душе наемника непрошенным гостем возникла жалость к старой колдунье, живущей в глуши в компании кота и немого слабоумного.
     Кули потыкал Ранхарду в грудь заскорузлым пальцем, а затем указал на чащу за воротами. Среди плотного строя деревьев угадывалась узкая тропа, ведущая в глубь леса, откуда пахло хвоей и гнилой листвой.
     — Пошли, — буркнул наемник.
     Чащоба поглотила Ранхарда и Кули. Сети долго смотрела им в след, сложив руки на груди и задумчиво напевая тоскливую мелодию. В глазах ведьмы появились слезы. Они были окрашены алым, как если бы женщина плакала кровью.
     — Прости меня, Бенигна, — прошептала Сети. — Я сделала для него все, что могла.

ГЛАВА X. ЖЕНЩИНА, НЕ ВЕДАЮЩАЯ СТРАХА

     Женщина — есть вместилище греха и соблазна. Разум ее преисполнен хитростей и коварства, должных смущать разум нестойких. Дабы избежать сомнений в вере и возложенном на нас божественном промысле, каждый рыцарь обязуется дать клятву вечного целибата и всячески избегать отношений с женским племенем, будь то простая крестьянка или дщерь Нии. Нарушившему обет рыцарю грозит поругание и изгнание из рядов светлых воителей Анейрина Светоносного.
     Вольфред из Таммельсдорфа. Кодекс Ордена Наследия. Часть 3. Положение 4
     Остров Искупления, Хелигор, 134 год Эпохи Наследия
     Хильда фон Левенгаут молчала с тех самых пор, как рыцари Ордена увезли ее сына в Гранцдорф. В памяти навсегда остались слезы и крики Седрика, когда Родерик фон Шталенберг — этот злобный и хмурый детина, грубо толкнул мальчика в руки незнакомого рыцаря. Ребенок тянул руки к матери и дрожал всем телом, пытаясь вырваться из железных перчаток воина. Хильда в бессилии сжимала пальцы, оставляя на белых ладонях кровавые линии от ногтей. Она смотрела вслед всадникам в надежде увидеть рыжую головенку, но широкие плечи «петельщика», как назло, заслонили Седрика. Командор Лукан, хладнокровно наблюдая за расставанием, тихо сказал:
     — Это цена предательства, фрау Хильда. И Вы еще не до конца заплатили по счету.
     — Катитесь в Бездну с Вашими счетами! — огрызнулась баронесса, кутаясь в плащ.
     Женщина с ненавистью посмотрела на своего мужа, затихшего и присмиревшего после разлуки с сыном. Бесполезно ждать поддержки от трусливого кабана, не говоря уже о ласковом слове. Рядом с бароном ехали неразлучные Шталенберг и де Форцезе, способные оградить Огюста от необдуманных поступков. На подъезде к Вальдштадту Лукан Меллендорф приказал остановиться.
     — Нужно подготовиться, — загадочно сообщил он Хильде.
     Съехав с тракта в ближайший подлесок, рыцари начали переодеваться. Левенгаут с подозрением следил за «петельщиками», пока командор с усмешкой объяснял барону цель маскарада:
     — Ваша милость, не будьте таким наивным, — вещал Лукан с нарастающим азартом. — В Вальдштадт мы прибудем инкогнито.
     — Чего? — не понял Левенгаут заумное слово.
     — Неузнанными.
     Барон сплюнул и повернулся к Хильде:
     — Наш-то опять какую-то херню удумал.
     Де Форцезе, Шталенберг и Флом оделись в старые, кое-где подлатанные кольчуги. На голове адъютанта появился шапель с пятнами ржавчины на погнутых полях. Родерик фон Шталенберг укрыл плечи толстой накидкой, отороченной просаленной и облысевшей шкурой волка. Левенгаут издал звук, более всего походивший на икоту:
     — Точь-в-точь рабарийский пастух!
     — Скорее загонщик жирных свиней, — огрызнулся Шталенберг.
     Лукан, сняв дорогие командорские доспехи, надел видавшую виды бригантину из мелких пластин и повязал на голову красный платок. Немного подумав, Меллендорф накинул поверх бригантины протертый ваффенрок с выцветшим гербом.
     — На людях обращайтесь ко мне как к сержанту Рольфу, — Лукан поклонился. — Ваш верный слуга, между прочим. Остальных можете называть известными вам именами.
     Левенгаут надрывно кашлянул и выхаркнул жирный комок слизи:
     — Я бы таких верных слуг сразу на дыбу отправил, сучье семя!
     — Не в этот раз, — ухмыльнулся командор.
     — К чему этот фарс? — без особого интереса спросила Хильда.
     Подпоясавшись и закрепив в петле ножны, Лукан криво улыбнулся:
     — Не фарс, а маскировка. Мне очень не хочется, чтобы Ваш братик и его друзья попрятались раньше времени. После облавы на тракте они и так, скорее всего, затаились как амбарные мыши, почуявшие кота.
     Барон кивнул:
     — Теперь ясно, почему ты отправил остальных бойцов в Гранцдорф. Уж явно не в испуге за пацаненка.
     — Именно так, ваша милость. Крупный отряд рыцарей вызовет подозрения у братства, и ловить их станет гораздо труднее. Пока мы свяжемся с Флоки и убедим его посотрудничать, мои воины малыми партиями по три-четыре человека будут заезжать в город, дабы избежать огласки. Думаю, за пару недель все как раз соберутся.
     — Хитро.
     — Скорее подло, — поправила мужа Хильда.
     Лукан покачал головой:
     — Зря Вы так, фрау. Обычная предосторожность. Или думаете, Братство Лилий поступает благородно? Идет в бой с открытым забралом?
     Хильда отвернулась от командора. Ей хотелось выцарапать бесчувственные глаза рыцаря, перерезать глотку, втоптать его плоть в дорожную грязь. «Сдохни, ублюдок!» — подумала баронесса, представляя, как Лукан падает, замертво убитый ее горячечным желанием. Левенгаут коснулся плеча жены, в робкой попытке успокоить женщину.
     — Убери от меня руки, свинья! — рявкнула Хильда.
     Соловая лошадь барона взбрыкнула, испуганная криком. Его милость еле удержался в седле, в последний момент крепко сжав колени и схватившись за поводья.
     — Бешеная сука! — наградил он жену комплиментом.
     — Зачем столько злости, барон? — заступился Лукан.
     — Манда безмозглая.
     Закончив переодевания, малочисленный отряд Меллендорфа вновь двинулся в путь. Лошади недовольно брели по кашистой грязи, оставляя в ней глубокие следы. Старый тракт тоненькой нитью вился меж тонувших в тумане кедров, нырял в распадки и огибал мелкие болотца. Спустя неполный час езды, Лукан нагнал купеческий обоз. Загруженные скарбом телеги везли могучие граллы, куда более выносливые, чем обычные тягловые лошади. Рогачи истошно мычали, пытаясь освободить повозки из цепких лап расплывшейся дороги. Замыкающей телеге не повезло больше остальных — ее колеса намертво завязли в глубокой луже.
     — Ах ты ж, еб твою мать! — заревел возница, охаживая бока гралла. — Шевелись, тупая скотина! Шевелись, дрянь!
     — Застрял? — участливо спросил Лукан, останавливаясь.
     — А что, не видно?! — рыкнул возничий. Заметив спутников командора (и наличие у них разнообразного оружия), он резко сменил тон, а на рябом, покрытом прыщами лице, объявилась тревожная улыбка:
     — Вы, это, кем будете?
     — Сержант его милости барона Огюста фон Левенгаута, Рольф, — отчеканил командор. — А ты следи за языком, дурень! Тут сама баронесса!
     Возница поклонился фрау Хильде, не слезая с ко́зел:
     — Премного извиняюсь, ваша милость.
     Женщина холодно кивнула.
     — Тебя как кличут? — спросил Лукан.
     — Куртом. Мы отстали от каравана Волькирка. Теперь вот телепаемся тута в говшище… прошу прощения.
     От головной повозки шел высокий мужчина, одетый в кожаную куртку и просторную черную накидку. Его кавалерийские сапоги со шпорами почти до колен забрызгало грязью. Мешковатые штаны из черного сукна не раз латали заплатами. Лукану сразу не понравился затрапезный вид незнакомца и то, что он держал руку на потертом эфесе короткого меча. Оглядев командора, он спросил звонким, почти юношеским голосом:
     — Чего надо, служивый?! Какие-то непонятки?
     — Тихо ты, Виго! — оборвал его Курт. — Он сопровождает баронскую чету, так что повежливей!
     К Виго присоединился сутулый, морщинистый старик с самострелом. Седые, вьющиеся волосы до плеч колыхались на ветру, а в разросшейся бороде-клинышке затаилась усмешка.
     — Вот и проезжайте, люди добрые, — пророкотал он. — Мир да удача благородным дворянам, да хранит вас Эмунт Защитник!
     Лукан учтиво кивнул:
     — И тебе того же, отче. Откуда путь держите?
     — Из Гранцдорфа, — ответил Виго. На смазливом лице караванщика сверкнули веселые карие глаза. — Хотим успеть на последнюю ярмарку.
     — На день святого Бонифация?
     — На него самого, — наглый взгляд Виго скользнул по фрау Хильде. Заметив красную от злости харю Левенгаута, парень довольно осклабился. — Последний торг — и можно домой!
     Командор щелкнул пальцами:
     — Волькирк, Волькирк… знакомое имя.
     Прыщавый Курт тряхнул поводьями:
     — Самый известный негоциант по ту сторону Бергамской цепи. Разве Вы не слышали о нем?
     — Вот еще, — пробормотал Левенгаут. — Буду я со всякими «волосатыми» знаться.
     Виго и старик переглянулись.
     — Что интересного на пути из Гранцдорфа? — пресек ворчание Левенгаута командор.
     — Да нихера, — процедил Виго. — Рыцарей Ордена на дорогах, как клопов в лежаке. Все чего-то выискивают. Товар, суки, весь перевернули.
     — Что верно, то верно, — поддержал Курт.
     — Тут как повезет, — задумчиво протянул Лукан. — Главное, чтоб в казематы не тащили да железом каленым не потчевали.
     Виго презрительно хмыкнул:
     — Совсем охренели фанатики.
     — Тихо ты! — одернул его старик.
     Командор оглядел застрявшее колесо, заляпанное малоаппетитными комками грязи:
     — Может, вам с телегой подмочь?
     — Не надо, — тихо, но веско отказался старик.
     — Дело ваше.
     Лукан поклонился:
     — Тогда прощевайте, купчины. Можем ехать, ваша милость.
     Насупив брови, барон проехал мимо телеги с достоинством короля. Виго проводил фрау Хильду плотоядным взглядом, но, наткнувшись на каменное лицо Шталенберга, предпочел сделать вид, что вожделеет отнюдь не женщину, а ближайшую ель.
     — Далеко Ваших земляков занесло, — подивился Лукан, обращаясь к баронессе.
     — Кажется, торговать Ваш Орден еще не запретил.
     — Ну что Вы! Орден только приветствует свободную торговлю.
     — И патронирует охранные ганзы, собирая мзду, — бросила обвинения фрау Хильда.
     Лукан скрипнул зубами. Последние десять лет Орден Наследия активно работал с гильдиями и Всемирным торговым союзом, что бросало тень на всю организацию. В уставе Ордена осуждалось стяжательство, но Капитул не препятствовал участию братьев в охранных мероприятиях и даже заключил с Союзом нечто вроде пакта. В обмен на проценты с товарооборота, рыцари гарантировали безопасность купеческих караванов и обозов, защищая их от разбойников и притязаний мелких землевладельцев. Командор считал такое поведение недопустимым, но, судя по слухам, договор заключал лично трапьер — верховный ризничий, так что мнение Меллендорфа никого не интересовало.
     — Молчите? — Хильда кивнула. — Конечно, Вам нечего сказать.
     — Я не могу оспаривать решения Капитула.
     — Куда уж Вам. Зато детей тиранить Вы первый в очереди.
     Лес по бокам тракта поредел, зияя проплешинами вырубок. Где-то в чаще слышался стук топора и перекрикивания дровосеков. Дорога вильнула вправо, выведя отряд на широкую равнину, прибитую тяжелым осенним небом будто могильной плитой. Холодный ветер терзал волны бурой травы, клонил ее к сырой земле. Лукан пригнулся в седле, укрывая глаза от злобных порывов.
     Потянулись вереницы крестьянских домов с соломенными крышами, над которыми плыл сизый печной дым, виднелись крылатые мельницы и огороженные заборами постоялые дворы. На западе блестел тонкий изгиб Обры — небольшой речки, что несла свои воды в тени торчащего как клюв утеса, на вершине которого возвышался замок бурграфа. Чуть дальше, вверх по течению реки, виднелся остов разрушенной крепости, и как грибы росли хижины рыбаков и скорняков.
     На Старом тракте, куда сходилось немало дорог из близлежащих городишек и сел, стало оживленно и даже тесно. Спешили в город обозы купцов, возвращались с полей крестьяне, пастухи гнали скот с пожухлых пастбищ. Отряд Лукана влился в поток, окруженный человеческим гомоном и криками животных.
     — Знаешь, чем славен Вальдштадт? — спросил Левенгаут у жены. Настроение барона заметно улучшилось, и ему хотелось поболтать.
     — И чем?
     — У восточных стен тута есть Медвежья горка. Говорят, под ней закопали медведя-великана, до кучи бывшего людоедом.
     — Ты мне это в сотый раз говоришь, — пожаловалась фрау Хильда.
     — А тебе лень еще раз послушать, склочная ты баба? — взорвался барон. — Командор!
     — Рольф, — поправил Лукан.
     — Тьфу ты, жопа, совсем забыл. Сержант, ты знаешь, что возле Вальдштадта самые охеренные в мире мыльни? А? Ох и шлюхи там умелые, доложу тебе! Высосут всего без остатка, сучье семя!
     Барон вскинул руки в притворном ужасе:
     — Ой-ой-ой! Я совсем забыл, что вашей святости нельзя распускать своего «ганса»! Позвольте испросить прощеньица за дурацкое предложение.
     Шталенберг подъехал к барону. Широкоплечий рейнландец возвышался над Левенгаутом как башня.
     — Закрой свой поганый рот, пока я тебе его не зашил.
     В голосе Шталенберга клокотал едва сдерживаемый гнев. Большие, широко расставленные глаза Родерика застыли точно два замерзших озера.
     — Умолкаю, — буркнул Левенгаут.
     Лукан обратился к рыцарям:
     — Впереди город, так что действуем согласно плану. Мы — телохранители знатных супругов, прибывших в город на ярмарку в честь святого Бонифация.
     — Идиотский праздник, — вставил Левенгаут. — Стоит какому-то сраному монасю убить палкой кузнечика, так тут же в честь него торжества затевают.
     — Святой Бонифаций избавил Вальдштадт от нашествия саранчи почти триста зим назад, — назидательным тоном поведал Лукан.
     — Так я и говорю — кузнечика зашиб.
     — Захлопни пасть! — зарычал Шталенберг, сытый по горло паясничеством барона.
     Левенгаут осекся, благоразумно удержав следующую фразу.
     — Благодарю, — Лукан кивнул рыцарю и продолжил. — В городе заселяемся в трактир. Желательно в какой попроще, но и без лишней скромности. Для отвода глаз Вы, баронесса можете сходить на рынок и купить там какую-нибудь безделицу. Естественно в сопровождении ваших преданных воинов.
     — Нет уж, спасибо — фрау Хильда сморщила нос, словно учуяв дурной запах. — Я лучше в комнате посижу, чем шататься по базарам в компании таких, как вы.
     — Оно и к лучшему. Ваша милость! — Лукан махнул рукой Левенгауту.
     — Чего тебе?
     — Если Вы забудете о секретности нашего предприятия, то клянусь Анейрином Светоносным, мне придется забыть о Вашем дворянстве. Иными словами, будете биты до самого изумления.
     - Спасибо, что предупредил. Сучье семя!
     Отряд подъезжал к стенам Вальдштадта — приземистым и выщербленным. Рваными лохмотьями с них свисал увядший плющ, а неровную кладку облюбовали колонии мха. На галереях стены виднелись старинные баллисты, круглые башни обросли деревянными машикулями. Город окружал широкий ров, полный зеленоватой от нечистот воды. Через него построили добротный белокаменный мост, защищенный небольшим валом равелина33.
     У распахнутых, окованных железом ворот столпились купцы со своими телегами, крестьяне, везущие в город провиант, наемники, ищущие заработка и прочий люд, спешащий на ярмарку. Пахло свежей соломой, зерном, дровами, кожами и вонючим талансинским сыром. Обособленно от всех расположилась актерская труппа, чья повозка смущала добрых путников фривольной росписью. Задорный женский тенор развлекал приезжих солеными песнями. Девица лихо отплясывала у самой дороги, только успевали мелькать в воздухе полы цветастой юбки. Красотке аккомпанировали музыканты с лютней, флейтой и пузатым барабаном. Рядом с менестрелями крутилась парочка мимов с разукрашенными лицами, и жонглировал булавами гибкий, как змея, акробат. Недалеко от комедиантов стояли сарианты Ордена. Они с подозрением смотрели на актерскую повозку, иногда с умным видом кивая друг другу. Поборники веры несомненно готовились к досмотру, в надежде отыскать у артистов контрабанду.
     Ожидая в очереди, Лукан припоминал историю лесного городка. Вальдштадт основали почти четыреста лет назад выходцы из Граумара — суровые и жестокие люди, жившие на юго-западе королевства у границ Богрельских топей. Бежавшие от преследований Ордена и налогов короны, они заложили поселение посреди дремучей чащи на берегу тихой, лесной реки. Согласно прочитанному командором экстракту, своей вольницей «болотники» прожили без малого век, покуда Рейнланд не обратил свой взгляд на восток. Без лишних кровопролитий местные признали руку правящего в те времена Амальрика II, и вскоре в городе появился магистрат и бургомистр. Спустя еще сто лет Диколесье выкупил в собственность один из фон Гоффов, а через несколько десятилетий сын герцога, славившийся неуемным азартом, проиграл Диколесье в карты графу Остенфаля. Теперь в Вальдштадте правили его потомки, ведущие свой корень от древа фон Беленбахов.
     Сонный, неприметный городишко существовал как бы на задворках истории. Вел торговлю с Вольными баронствами, северными городами Ковенанта и поселениями Края Теней. Продавал мед, лес и кожи — главные источники прибыли для маленького пограничного городка. Была у Вальдштадта и темная сторона. Уже много лет местные власти усиленно боролись с влиянием Ордена, что заставляло Лукана подозревать графа Олларда в связях с контрабандистами. Это в лучшем случае. В худшем, граф мог тайно поддерживать Братство.
     Левенгаут вертел башкой, как разбуженный от спячки медведь:
     — И откуда столько народу?! — возмутился он.
     — Так ведь ярмарка, — напомнил ему де Форцезе.
     — Да срал я на нее! Устроили сборище из-за какой-то херни. Монашик разогнал саранчу, которая тут отродясь не водилась. Тоже мне чудо.
     — Это потому, что святой Бонифаций ее истребил, — вступился за святого Шталенберг.
     — Может, попробуете разогнать этих вшивых смердов? — невинно предложил Этьен.
     — Угу, и угодить в застенок? Дерганный, хоть и торгует с Вольными баронствами, но смотрит на нас как на говно.
     — Вы про бургграфа?
     — Про него самого, — с удовольствием пояснил Левенгаут. — У него рожа постоянно мандражирует и руки трясутся. Говорят, еще и падучей мается, но я сам не видел.
     — Понятно.
     — Вот сучье семя! — разошелся барон. — А еще благородными себя называют. Перетрахают своих кузин да сестер, а потом плодят уродов.
     Хильда, услыхав слова мужа, презрительно фыркнула:
     — Конечно будет лучше, если они станут уподобляться тебе и твоим присным. Обрюхатят дюжину крестьянок, а после принимаются считать бастардов с гордым и тупым видом.
     Пока Левенгаут слушал отповедь жены, Лукан в наглую объехал очередь (вслед понеслись возмущенные крики) и остановился возле стражника. Тот о чем-то громко спорил с толстым купцом, обильно потевшим в дорогих мехах:
     — Эй, служивый, его милости барону фон Левенгауту надо срочно проехать в город. Бери положенное и можешь дальше облизывать этого жирдяя.
     Стражник, лицо которого покрывали сморщенные бородавки, бросил на командора неприязненный взгляд из-под редких бровей.
     — Пять марок.
     Лукан нашарил в кошеле серебряную монету и кинул ее солдату, метко угодив охраннику по надувшемуся возле носа фурункулу. Отскочив, неровный кругляш плюхнулся в слякоть у ног торговца.
     — Криворукий ублюдок! — выругался стражник, подбирая марку.
     Купец, наблюдавший эту картину, тоненько захихикал и подмигнул Лукану.
     — А ты чего зубоскалишь?! — обрушился солдат на торгаша — Щас снова твой товар досматривать будем, еще и инквизиторов позову!
     Проехав через оборонительный коридор, отряд, возглавляемый Луканом, выехал на узкие улицы Вальдштадта. По левую руку шумело купеческое подворье, где иностранные торговцы отдыхали и вели переговоры с другими негоциантами. Справа тянулись деревянные склады — там сновали рабочие, хватко разгружавшие товар.
     — Ишь развеселились! — проворчал барон, увидев радужные вымпелы, натянутые через улицы в честь праздника.
     — Барон, Вы неисправимый брюзга, — укорил его Лукан. — Посмотрите, как преобразился этот городишко, а Вам все не нравится!
     К большинству дверей двухэтажных фахверковых домов люди прибили еловые ветки. По легенде, святой Бонифаций истребил саранчу, помогая себе горящим посохом из молодой ели. Небогатые платья и шляпы горожан, как обычно куда-то спешащих, тоже зацвели веточками вечнозеленого древа.
     — Знаете хороший трактир? — спросил Лукан у Левенгаута. — Но без излишеств. Где-нибудь среди ремесленного люда.
     Барон вытер о куртку зеленоватую соплю и громко прочистил нос:
     — О тож. «Полная чарка»! Пиво и водка у них там вполне себе.
     — Мы сюда не выпивать приехали, ваша милость. Показывайте дорогу.
     Фрау Хильда нахмурилась. Выкрики лоточников, стук бондарских молотков, грохот жестянщиков и прочий городской шум отдавались в висках ноющей болью. За долгие годы проживания в лесном замке она отвыкла от суеты цивилизации. А еще эта вонь! Замок Дарден не был образцом чистоты, и пахло там отнюдь не весенними цветами, но дышалось в нем куда как привольней. Из ближайшего окна кто-то опорожнил ночной горшок, и его содержимое с влажным плеском ударилось о мостовую. Хильда шарахнулась в сторону, едва не сшибив де Форцезе. Зловонные лужы, где перемешались испражнения животных и людей, пенились в щербатой кладке, а забитые стоки чистили по всей видимости еще во времена святого Бонифация. Каждый раз, когда фрау Хильда наезжала в Вальдштадт, она старалась как можно скорее закончить все свои дела и покинуть этот бедлам.
     — Вам плохо, ваша милость? — почти заботливо спросил Шталенберг.
     Рыцарь-гигант, несмотря на мрачный вид, глядел на фрау Хильду с неожиданным для нее сочувствием. Изборождённое складками, будто навсегда окаменевшее лицо воина, разгладилось и даже вызывало симпатию.
     — Я Вас понимаю, — сказал Родерик и медленно наклонил голову. — Никогда не любил город. Голова будто попадает в тиски, а в легкие заливают дерьмо из канавы.
     — Вы необычайно поэтичны.
     — Я человек простой, и моя прямота незазорна.
     — Вот как? — фрау натянуто улыбнулась. — А фамилия у Вас совсем не простая.
     — Имена ничего не значат, — лицо рыцаря приняло обычное суровое выражение.
     Левенгаут громко сморкнулся:
     — И что же тогда по-твоему важно?
     — То, что на душе.
     — Чую, у тебя там та еще помойка, — злорадно прошипел барон.
     Этьен де Форцезе похлопал в ладоши:
     — Браво, сегодня фонтан Вашего остроумия восхищает как никогда!
     — Этьен, отстань от его милости, — осадил рыцаря Лукан и со значением посмотрел на Левенгаута. — Долго еще ехать?
     Барон помотал рыжей головой:
     — Да тут за поворотом.
     Миновав гончарную лавку, у которой выстроились щебечущие горожанки, и обогнув выпирающий угол старой богадельни, Лукан увидел широкий фасад «Полной Чарки». Оплывшее двухэтажное строение гордо выставило напоказ деревянный скелет, виднеющийся в прорехах штукатурки. Сбоку к трактиру примыкала конюшня и косой сарай с не менее кривыми воротами. Над черепичной крышей питейного заведения чадила толстая труба из белого кирпича. Окна закрывали слюдяные пластины, заляпанные коркой стародавней грязи. Над входом, под запыленным окном второго этажа, болталась новенькая вывеска с изображением наполненной чарки. Под картинкой, блестя зеленой краской, вились рейнландские буквы, хотя вряд ли кто-то из местных хорошо владел грамотой.
     — Вот он! — сообщил барон. — Во всей своей уродливой красе, ядрена вошь!
     — Вы тут часто бывали? — заинтересовался командор.
     — Да на хера? Что я, из нищих что ль? Так, бывал пару раз…
     Левенгаут покосился на фрау Хильду. Женщина поджала полные губы.
     — Наверняка валял повариху или прачку, — пояснила она командору.
     — Все было не так, ревнивая ты сука! — зарычал Левенгаут, ударив себя кулаком в грудь.
     — Эй, кудрявый! — крикнул де Форцезе лысому как тыква конюху. — Принимай лошадей. Да следи за ними со всем тщанием, а не то его милость может разгневаться!
     — Буду приглядывать в оба глаза, — уверил конюх.
     Фрау Хильда при помощи Флома спешилась, морщась от боли. Она редко путешествовала и отвыкла от седла. Пряча озябшие руки в муфту, женщина аккуратно перешагнула через кучку лошадиных клубней.
     — Сапожки боится замарать, — немедленно поделился мнением Левенгаут.
     — Ну, это ты у нас любишь обмазываться всяким дерьмом, — не осталась в долгу фрау Хильда.
     К обеду в трактире собралось не мало народу. Цеховщики, торговцы и писари, люди серьезные — на их столах было больше еды, нежели выпивки, и шумели они не в пример меньше каких-нибудь наемников. Покуривая трубки, они вели вполне мирные разговоры о ценах, сплетнях и прочих малых проблемах городской жизни. Пахло в трактире ощутимо лучше, чем на улице. Ароматы свежего хлеба и жареного мяса отчетливо перебивали вонь табака, пота и кошачьих миазмов. Фрау Хильда почувствовала, как у нее заурчало в животе, да так громко, что она смущенно посмотрела на стоящего рядом де Форцезе. Смуглый истфалиец принюхивался еще откровенней, чем баронесса. Командор нещадно гнал свой маленький отряд, так что позавтракать им сегодня не довелось.
     — Трактирщика зовут Густав, — сказал барон Лукану.
     — Флом, Этьен — разберитесь с трактирщиком, — скомандовал командор. — Комнаты, эркер, еда и пиво. Ваша милость, вы ведь от пива не откажитесь?
     — Еще спрашиваешь, сучье семя! Берите сразу жбан. Пить охота так, будто в глотке костер жгли.
     — Фрау?
     — Мне вина, — без энтузиазма ответила Хильда.
     — Ваша милость, Вы хорошо знакомы с этим Густавом?
     Левенгаут фыркнул:
     — Ну так… общались пару раз. Должен помнить.
     — Тогда кивните ему, а дальше надувайте щеки и выражайте полное к нему безразличие.
     Левенгаут сделал как просили. Заметив богатого клиента, длинный как жердь Густав, метнулся было к барону, но его вовремя перехватили Флом и де Форцезе. Для убедительности показав на фрау Хильду, адъютант оттащил трактирщика к стойке и бурно потребовал исполнения «баронского» заказа.
     Не обошлось и без приключения. Возле объемистых пивных бочек, загораживающих стену, сидела парочка подозрительных личностей. Они от души угощались пивом, и, видимо, ударная доза хмельного окончательно застила им глаза, ибо только упитый в усмерть или больной на голову мог не заметить фон Шталенберга, следовавшего за фрау Хильдой.
     — Дамочка! Дамочка! — заревел один из пьяниц. Худая, засеянная прыщами и язвами физия нагло выглядывала из спутанной жирной челки. — Идите к нам! Тут у нас весело!
     — Закрой хлебало, Бруно! — крикнул ему трактирщик, наловчившись следить за всем, что творилось в его заведении. — Это благородная баронесса Левенгаут.
     Увещевания Густава не понадобились. Фон Шталенберг сорвался с места и одним ударом сшиб пропойцу со стула. Худолицый упал безмолвно; сознание оставило его еще до того, как он приземлился на захарканный и залитый пивом дощатый пол.
     — Может, и ты хочешь что-то спросить у ее милости? — грозно спросил Шталенберг у притихшего собутыльника. Крупный, обрюзгший мужичина покрутил головой так быстро, что закачался шишковатый багровый зоб, росший у него на шее.
     — Извиняйте, — просипел он.
     — Забирай своего друга, и проваливай отсюда, пока твоя задница не познакомилась с моим сапогом!
     Кое-как подняв Бруно, зобастый поплелся к выходу, выписывая кренделя.
     — Хозяин! — окликнул Шталенберг трактирщика. — Впредь, покуда в твоей дыре гостит баронская чета, сделай так, чтобы я больше не видел здесь этих засранцев.
     — Будет исполнено, господин!
     — И других засранцев тоже, если тебе не понятно. — добавил Родерик.
     Разобравшись с недоразумением, компания наконец разместилась в теплом эркере за выщербленным, почерневшим от грязи столом, и отгородилась от всего мира потрепанной занавеской, на которой с превеликим трудом можно было различить цветочный узор.
     Фрау Хильда благодарно кивнула:
     — Спасибо, рыцарь.
     Левенгаут, севший возле затворенного окошка, со свистом втянул воздух:
     — Теперь ты их благодаришь… Напомню, что у этих молодцов наш сын!
     — До поры до времени, — вмешался командор. — Если вы оба перестанете собачиться и будите выполнять мои указания, — тут Лукан понизил голос, — то смею вас заверить, Седрик вернется целым и невредимым, а я в свою очередь закрою глаза на ваше очевидное предательство. Понятно?
     Барон отвернулся к пыльным ставням, и с деланно равнодушным видом придавил пальцем мелкого таракана, куда-то доселе оживленно спешившего.
     Откинув занавеску, Густав принес сальные свечи в плошках и запалил лампаду на стене. Подвинув трактирщика, в эркер зашли де Форцезе и Флом. Этьен весело осмотрел собравшихся:
     — Сейчас принесут пиво и закуски.
     — Я бы на твоем месте так не радовался, — одернул довольного истфалийца Лукан.
     — Сержант, мы же по чуть-чуть.
     Фрау Хильда поправила выбившиеся из-под чепца светлые пряди и выразительно посмотрела на Лукана:
     — Какие будут планы, сержант?
     Меллендорф запрокинул голову и беззвучно рассмеялся, чем немало смутил женщину.
     — Ваша милость, Вы прелестны! Ни минуты простоя, сразу к делу. Вам бы в инквизиции работать.
     — Увольте, — сухо промолвила Хильда. — Я вас слушаю. Чем быстрее мы покончим с этим делом, тем быстрее ко мне вернется Седрик.
     — Раскатала губешки! — проворчал барон. — Самим бы головы уберечь.
     Командор с отвращением посмотрел на Огюста. Под взглядом змеиных очей Левенгаут почувствовал слабину в кишках и холод страха в груди.
     — Будьте любезны держать свой язык на привязи, я устал слушать Ваше стрекотание.
     Барон поспешно кивнул.
     — Замечательно, — Лукан облокотился на стол и сомкнул ладони у тонкого носа. — Когда мы ехали сюда, я не раз спрашивал у Вас, баронесса, о методе связи с Флоки.
     Хильда тяжело вздохнула:
     — Да. И я не раз говорила, что подобная связь есть. Если у меня возникало желание увидеться с братом, я оставляла письмо для некоего Франца в доме Гвингаэльской торговой гильдии. На следующий день я приходила за ответом, в котором Флоки указывал место встречи. Все просто.
     — Просто на Ваш взгляд. Откуда мне знать, что у Вас с братом нет особых сигналов, способных предупредить Флоки об опасности? Какая-нибудь ошибка или закорючка в письме, что укажет на засаду.
     Хильда пожала округлыми плечами.
     — Вам придется довериться мне.
     — Именно. Поэтому я Вас предупреждаю, моя ненаглядная фрау. Ежели Флоки завтра не выйдет на связь, я отправлю приказ в орденсбург и мои люди утопят маленького Седрика в колодце быстрее, чем Вы сможете произнести его имя. Или, может, сгноить его в подземелье, чтобы вам было побольней? — Лукан воздел палец, будто припомнив нечто важное. — А, может, стоит запытать мальчика? Он слабенький, долго не выдержит, но представьте, какую боль испытает малец перед смертью, взывая к своей матери, бросившей его во имя брата? Как он будет вопить, захлебываясь слюнями и кровью, задыхаясь от бесконечных мук, на которые Вы его обрекли. Как Вам такая картина, фрау Хильда?
     Только усилием воли баронесса смогла остановить готовые пролиться слезы. В молчании она приложила ладонь к раскаленному от волнения лбу.
     — Ваша картина, сержант, — дрогнувшим голосом произнесла женщина. — Показывает мне одно.
     — И что же?
     — На этой картине я вижу мерзкого ублюдка, маньяка и подонка, который скрывается под личиной поборника справедливости и верного служителя Церкви.
     Отодвинув занавеску, в эркер проник Густав с отяжелевшим подносом. Он расставил оловянные кружки с пивом, тарелки с сыром, жирным беконом и хлебом. Отдельно водрузил перед фрау Хильдой чашу с вином.
     — Каша со шкварками уже в пути, — пообещал трактирщик и удалился.
     Дождавшись, пока утихнут шаги длинноногого хозяина, Лукан продолжил разговор:
     — Значит скрываюсь под личиной справедливости? Я и есть справедливость, о которой Вам известно столь же прискорбно мало, как и о данном полгода назад слове. Продолжим фрау. Если Флоки не отправит Вам ответ в течении следующего дня, то я…
     — Я уже слышала Ваши угрозы, сержант. Не стоит их повторять.
     — Тогда я хочу узнать о тайных сигналах или символах.
     Женщина обхватила замерзшими руками чашу с подогретым вином.
     — Их нет.
     — Придется Вам поверить.
     Флом заерзал на лавке.
     — Говори, — разрешил командор.
     — Я ей не доверяю, сержант.
     Командор ухмыльнулся:
     — Ей даже собственный муж не доверяет. Правда, ваша милость?
     Левенгаут залпом прикончил свое пиво.
     — С чего ты взял?! — возмутился барон, хищно присматриваясь к кружке Лукана.
     — Несмотря на всю вашу грубость, побои и измены, в глубине души вы страшитесь этой женщины, чей хребет сделан из стали. Я поражаюсь, как Вы не боитесь с ней спать.
     Фрау Хильда устало прикрыла глаза:
     — Вы мне льстите, сержант. Нет никакого хребта из стали. Я всего лишь мать, жаждущая вернуть дитя.
     — В этом и состоит ваша сила. Ради Седрика вы можете пойти на риск. Возможно, необдуманный. К примеру, можете сдать нас братству, вследствие чего к нам ночью заявятся посвященные. А так как мои действия не совсем законны, то забрать Седрика после мой смерти Вам вполне по силам. Как вам такой план?
     — Он даже мне понравился, — заявил барон, схватив кружку командора. Лукан оставил без последствий бесцеремонность Левенгаута. Рыцарь неотрывно следил за Хильдой, всматриваясь в ее лицо, подмечая малейшее подрагивание век или невольное движение губ.
     — Так как, моя драгоценная фрау? Мне стоит ожидать от Вас фокусов?
     Баронесса глотнула остывающее вино и твердо ответила:
     — Нет. Клянусь вам жизнью моего сына.
     — Знали бы Вы, как мало клятвы значат в этом мире, — горько усмехнулся Меллендорф. — Но да будет. После обеда Вы напишете письмо брату, а после отправитесь с Родериком в гильдию.
     Фрау Хильда потупила взор. В ее груди будто затвердел некий плотный и колючий ком, не дающий сглотнуть.
     — Как Вам будет угодно, сержант, — покорно ответила женщина.
***
     Баронесса и Шталенберг вернулись на закате. Стряхнув с плаща капли дождя, фрау Хильда села напротив командора. Левенгаут, вливший в себя неизвестно какую по счету кружку пива, сыто рыгнул и нацелился на жену окосевшими глазами.
     — Передала? — заплетающимся языком вопросил барон и звучно икнул.
     — Не твое собачье дело! — немедленно окрысилась Хильда.
     Командор погрозил Левенгауту пальцем:
     — Ваша милость, с каких пор Вы у нас возглавляете операцию?
     Барон промычал нечто малоразборчивое.
     — То тоже. Но вопрос, конечно, дельный. Фрау?
     Хильда отрывисто кивнула:
     — Я отдала письмо.
     — Родерик?
     Рыцарь пожал массивными плечами:
     — Без проблем.
     Лукан побарабанил пальцами по столу:
     — Что-нибудь подозрительное?
     — Обычное отделение гильдии. Почту принимают исправно. На меня даже внимания не обратили.
     — А почтарь?
     — Типичный клерк. Слепой, как крот, и глухой как пень. Перекладывать бумажки для него в самый раз. Сомневаюсь, что он работает на братство.
     Де Форцезе засмеялся:
     — Тебе, дружище, опытного тихуна в жизнь не выкупить.
     — Пошел ты в Бездну! — вспылил Шталенберг. — В следующий раз сам пойдешь. Мое дело мечом головы сносить, а не в гузно шнырям заглядывать.
     Лукан потер переносицу:
     — Кому что сносить и куда заглядывать, это мне решать, Родерик.
     Шталенберг снова пожал плечами. Командор повернулся к баронессе:
     — У Вас есть какие-нибудь замечания, фрау?
     Баронесса покачала головой:
     — Все прошло как обычно. Почтарь меня даже не узнал. Родерик прав насчет его недостатков.
     — Тогда будем ждать. Надеюсь, новый день принесет нам добрые вести. Вы согласны, фрау?
     Хильда дернулась, как от пощечины.
     — Это не от меня зависит. Вдруг Флоки сейчас не в городе? Вы это учли?
     Лукан лениво жевал кусок до хруста прожаренного бекона и не сводил глаз с женщины. Ее тонкие, бледные пальцы нервозно перебирали складки плаща.
     — Почему Вы молчите? — не выдержала Хильда.
     — Лучше бы Флоки быть в городе.
     — Я не могу за это отвечать.
     Флом тихо заметил:
     — Я более чем уверен, что Ваш брат здесь.
     Баронесса подула на замерзшие руки:
     — Почему?
     На печальном лице адъютанта появилась блеклая улыбка:
     — Сами посудите — на тракте идут облавы. Всех подозрительных личностей задерживают, а постоялые дворы и бурги перетряхивают в поисках агентов «лилий». На месте старейшин братства я бы затихарился и свернул любые операции.
     Командор хлопнул по плечу своего верного помощника.
     — Браво, Флом! Так что, моя разлюбезная фрау, Ваш брат, скорее всего, сидит в городе и пытается забиться в какую-нибудь щель.
     — Вам доставляет удовольствие оскорблять мою семью? — Хильда едва сдерживала гнев.
     — Побойтесь Вознесенных, баронесса! Это всего лишь предположение.
     Левенгаут пьяно зевнул, одновременно что-то сказав.
     — Ваша милость не изволит повторить? — усмехнулся командор.
     — Я говорю, хер ли она так дерзит? Я лично не собираюсь выхватывать пиздюлей за ее длинный язык!
     Баронесса взвилась дикой кошкой. Схватив ополовиненную кружку, она резко выплеснула в лицо мужа остатки пива. Густой и липкий напиток врезался в одутловатую физиономию барона, и тот осоловело затряс головой.
     — Эк Вы его! — выдавил де Форцезе сквозь смех.
     Левенгаут заревел, словно бешенный гралл. Перегнувшись через стол, он попытался схватить Хильду мокрой пятерней. Лукан толкнул барона обратно на лавку и, вцепившись в его мокрый воротник, приблизил лицо Огюста к своему. Влажная от пива борода Левенгаута почти касалась носа командора. Густой перегар заставил рыцаря брезгливо откинуть голову:
     — Послушайте меня, ваша милость. Я, кажется, уже упоминал о правилах поведения в нашей маленькой компании. Отставить скандалы! Иначе де Форцезе проявит всю заботливость, на какую способен. Могу Вас уверить, обхождение Этьена вам не понравится.
     — Чего не так-то? — прохрипел Левенгаут. — Поставил бабу на место…
     — Или она тебя, — кольнул его де Форцезе.
     — Молчать! — приказал Лукан, не сводя глаз с Левенгаута. — Вы меня поняли, ваша милость?
     Красное лицо барона приняло лиловый оттенок. Огюст выпучил глаза и едва слышно сказал:
     — Я все понял.
     Командор разжал пальцы, и Левенгаут завалился на лавку. Фрау Хильда тяжело дышала, сосредоточенно уставившись на темную столешницу, где неизвестный ротозей вырезал бранное слово.
     — Близится ночь, дорогие мои, — сказал Лукан. — Я устал как святой Йозеф после восхождения на Страстную гору. Предлагаю тихо-мирно готовиться ко сну.
     — Я бы еще посидел, — промямлил Левенгаут.
     — Приказ отдан и обжалованию не подлежит.
     — Я не буду спать с ним в одной комнате, — со всей возможной твердостью заявила Хильда.
     — Будет исполнено, моя госпожа. Я изначально задумал расселить вас, дабы избежать осложнений. Глядя на вашу семейку, можно подумать, что вы ненавидите друг друга чуть ли не с начала времен, и это начинает вызывать подозрения. Ведь как-то вы уживались до моего приезда? Вполне возможно, вы играете на публику, стараясь убедить меня во взаимной ненависти. Не исключено, что как только за вами закроется дверь спальни, вы сольетесь в безудержном желании всадить мне нож в спину.
     Хильда не ответила, продолжая изучать стол, по которому степенно полз жирнющий таракан. Ухватив насекомое за ус, Шталенберг сбросил его на пол и с наслаждением раздавил.
     — Мне насрать, — заявил Левенгаут, досасывая остатки пива. — Можете хоть вчетвером ее оттрахать. Шлюха — везде шлюха!
     — Этьен, Флом, — обратился командор к подчиненным. — Вы занимаете отдельную комнату и впоследствии осуществляете надзор за вторым этажом. Действуйте посменно. Родерик — ты ночуешь с бароном. Спать в пол глаза. Если его милость будет выкобениваться, разрешаю применить к нему старые, проверенные способы убеждения. Только без усердия.
     — Принято, — без особой радости согласился Шталенберг. Перспектива остаться наедине с пьяным бароном его совсем не одухотворяла. Во время поездки Левенгаут зарекомендовал себя отчаянным храпуном, и только боги ведают, как он будет грохотать с перепоя.
     — Как Вы догадались, милая фрау, — продолжил командор, — компанию в эту ночь Вам составлю я.
     — Лучше Вы, чем этот… — баронесса запнулась, не решаясь подобрать слово.
     — Мы Вас поняли, — остановил ее Лукан, предотвращая возможную сцену.
     Флом позвал Густава. Трактирщик весь вечер лично обслуживал гостей, не доверяя их официанткам. Вытянутое лицо хозяина стало еще длинней, когда он увидел пьяного вдрызг Левенгаута, который уткнулся головой в ставни.
     — Чего изволите? — с достоинством спросил Густав.
     — Комнаты готовы?
     — С вашего приезда.
     — Надеюсь, клопы не заедят?
     — Клопы есть непреложный аспект нашего бытия, — философски ответил трактирщик.
     — Ты где таких фраз нахватался? — недоверчиво спросил Шталенберг.
     — Люблю пропустить стаканчик с отцом Фридеманом. Шибко нравятся святому отцу многомудрые словечки. Вот и ко мне прицепились.
     — Ты аккуратней, — предупредил его де Форцезе с наигранный серьезностью. — Иные твои посетители могут и не понять столь загадочное слово «аспект». Дадут в ухо, и все делов.
     — На такой случай у меня есть вышибала. Богутой кличут. Он им живо про «аспекты» расскажет.
     — Я думал, что «аспектами» мужеложцев называют, — угрюмо поделился Родерик.
     — Ну хватит! — прервал дискуссию Лукан. — Хозяин, пусть нам покажут комнаты. Ты че, не видишь, что его милость сомлел? «Аспекты» у него понимаешь…
     К вечеру в трактир набилось еще больше народу. Согласно приказам Шталенберга, вышибала не пускал в зал «засранцев», следуя одному ему ведомым соображениям. Мастеровые пили и закусывали шумно, но им было далеко до разнузданных кнехтов, моряков или грузчиков. Кто-то затянул лихую песню про гибель рыцарей «Серебряной чаши». Дворовой пес, клянчивший подачек, утробно завыл, поддерживая певца, чем вызвал общий смех. Глухо сшибались кружки, гремели здравницы и тосты. Ловкие официантки сновали меж столов, разнося снедь. Изредка они возмущенно повизгивали, когда чья-то игривая рука хватала их за выпуклости.
     Барон выбрался из эркера, раскачиваясь из стороны в сторону. Де Форцезе учтиво взял его под локоть и повел к лестнице на второй этаж. Светловолосая официантка в сером платьице вежливо улыбнулась, показав кривоватые зубы.
     — Следуйте за мной, — проворковала она с картавым остенфальским говором.
     — Ох и жопа! — разродился комплиментом Левенгаут. — Милая, ты знаешь какая у тебя жопа?
     Девушка помотала головой и испуганно посмотрела на Хильду.
     — Охеренная у тебя жопа! — заключил барон и потянулся к официантке, дабы ухватить ее за означенное место.
     Лукан перехватил руку Левенгаута:
     — Ваша милость, нам пора.
     — Куда? — спросил барон, часто моргая в попытке свести в глазах картину.
     — Спать!
     — Едрить-раскудрить, оно и точно. Всем, сука, спать!
     Поднимались медленно. Раздрызганнные ступеньки недовольно верещали в такт шагам. Наверху было относительно тихо. Из крайней от лестницы комнаты доносились ритмичные скрипы и стоны.
     — Во! — одобрил Левенгаут. — Люди делом заняты.
     — Ваша светлость, в таком состоянии вряд ли сможете поднять своего «ганса», — не преминул подколоть барона де Форцезе.
     — Не трынди. У меня с этим делом все в порядке. Вон, Хильда не даст соврать.
     Баронесса ответила взглядом, от которого могли заледенеть и стены. Официантка указала на три комнаты и присела в жеманном книксене.
     — Ваши идут в ряд. От окна, по левую сторону.
     — Прекрасно! — одобрил Лукан. — А теперь беги в зал. Чую, без тебя там не справятся.
     Улыбнувшись командору, девушка споро побежала вниз, топоча деревянными башмаками. Хильда презрительно фыркнула:
     — Не удивлюсь, если трактирщик подкладывает этих дамочек под своих клиентов.
     — Еще как подкладывает! — не стал разубеждать жену Левенгаут.
     Шталенберг отвесил ему хлесткую затрещину, и пока барон соображал, рыцарь ухватил его за шиворот. Втолкнув Огюста в комнату, Родерик кивнул Лукану и Хильде:
     — Приятных снов.
     Дверь захлопнулась с треском, дохнув застарелой пылью.
     — Надеюсь, он его не зашибет, — прошептала Хильда. Лукан закрыл глаза.
     — Иногда я Вас просто не понимаю, баронесса.
     — Как и я Вас.
     Флом отдал командору честь:
     — Будем следить в оба глаза.
     — Пойдемте, ваша милость, — предложил Лукан. — Мы все сегодня устали.
     Комната встретила их запахом клопов и прелой мочи. Пара зажженных свечей бросала на жирные стены и потолок тусклые блики. Возле занавешенного окна примостились две узкие кровати, разделенные ночным столиком, на котором стоял глиняный кувшин с вином и пара оловянных кружек. Под столом ожидал своего часа ночной горшок.
     — Хоромы, — сказал Лукан без воодушевления.
     — Угу, — промычала баронесса.
     — Давайте мы с Вами кое-что уточним, ваша милость.
     Хильда резко повернулась к Лукану, прижав руки к груди.
     — Вы о чем?
     — Во мне зиждется надежда, что Вы правильно поняли мои сегодняшние слова?
     — Какие именно? Вы сегодня многословны как святоша на проповеди.
     Меллендорф усмехнулся:
     — Про Седрика. Надеюсь, этой ночью у Вас не появится блажь попытаться задушить меня подушкой или сделать петлю из простыни.
     Хильда протяжно фыркнула:
     — Перестаньте, командор. Ваша смерть мне ни к чему. Я просто хочу, чтобы все поскорее закончилось.
     — Непременно закончится, — со всей убежденностью заверил ее Лукан. — И будьте аккуратнее с резкими движениями, мне бы не хотелось привязывать Вас к кровати.
     — Больно Вы мне нужны.
     Лукан принялся раздеваться. Стягивая куртку, рыцарь мечтал о горячей ванне, жесткой щетке и ароматном мыле.
     — Помыться бы, — пожаловалась Хильда.
     Снимая наголенники, Лукан искренне рассмеялся:
     — Вы колдунья, баронесса. Я думал о том же. Мне бы следовало вас сжечь, за применение запрещенной волшбы.
     — Шутки у вас… — с обидой сказала Хильда и присела на кровать. — Твердая.
     — Пуховых перин Вам еще долго не видать. — Лукан занял свое ложе, убеждаясь в правоте баронессы. — Мне, наверное, тоже.
     Командор остался в одном исподнем. Некогда белая рубаха покрылась черными пятнами от долгого ношения. На изношенных кальсонах, возле паха желтели разводы скорых походов в туалет. Лукан поморщился. Он сам чувствовал, как от него разит.
     — Завтра прикажем нагреть воды в бадье и помоемся. Мне от самого себя тошно.
     Хильда улыбнулась. В неровном свете эта улыбка показалась командору вполне доброжелательной. Нет, одернул себя командор, не доброжелательной. Нежной.
     — Я погашу свечи, — Хильда поднялась и наклонилась над столом. — Мне нужно раздеться.
     — Как Вам будет угодно.
     Легкий выдох, и комната погрузилась во мрак. Лукан услышал шуршание платья. Хильда тихо ойкнула и произнесла фразу, совсем не красившую дворянку.
     — Что с Вами? — спросил командор.
     — Укололась.
     Глаза медленно привыкали к темноте. Меллендорф различил точеный силуэт, нырнувший под тонкое одеяло. Баронесса осталась в одной ночной рубашке. Лукан отвернулся к стене. Рука командора скользнула под подушку, куда он предусмотрительно положил кинжал.
     Когда он сидел в зале, ему страшно хотелось спать, но сейчас сон как назло не шел. Командор вслушивался в отдаленный шум пьянки внизу и в бесконечную песнь ветра за окном. Где-то громко заржала лошадь, бранимая подвыпившим всадником. Лукан сомкнул веки. Прошло много лет с тех пор, как он оставался с женщиной в одной комнате. Сей факт немало растревожил и без того беспокойную душу Меллендорфа. Он слышал тихое дыхание Хильды фон Левенгаут и, словно боясь разбудить баронессу, начал дышать с ней в одном ритме.
     Комната. Комната с женщиной. Ему было восемнадцать, когда братья Бергамского монастыря, посвященного Кадарну Меченосцу, отправились в поход. Воинствующие монахи изнуряли себя бесконечными тренировками, готовясь к грядущим битвам со злом. Молодой Лукан был приставлен к ним в роли служки и ученика, коего нужно было гонять до седьмого пота, дабы не осрамил он святое братство в предстоящих сражениях. Кадарнианцы славились жестким уставом, исключительно свирепой аскезой и, не в пример другим монашеским орденам, старались блюсти данные обеты. Так думал Лукан, будучи юношей. Верным, послушным и набожным дитем, ничего не знавшим о внешнем мире.
     Прибыв в Нортбург, братья остановились в харчевне, где к ним отнеслись с особым почтением. Хозяин выставил лучшее пиво, зажарил свиную ногу, хорошо сдобрив ее драгоценными специями с Закатных островов. Монахи вкушали дары мирян без всякого стеснения, забыв о данных пред алтарем обетах. Лукан не верил своим глазам, наблюдая это непотребство, и молил про себя Кадарна простить братьев, отринувших путь воздержания. Дохнув на юношу винным духом, брат Бертран ухватил Меллендорфа за шею.
     — Небось думаешь, мы тут все грешники? Забыли про клятвы? Так? — Лукану чудилось, что пьяные вежды монаха прожигают в нем дыру. — Пойми, юноша, мы в первую очередь воины, а уже потом монахи. Аскеза и молитва завсегда хороши, но иногда нужно дать выпустить человеку яд. Иначе воин превратится в тряпку, негодную даже для полотерства. Сколько тебе лет?
     — Тринадцать, — смиренно ответил Лукан и потупился.
     — Тринадцать, — повторил за ним брат Бертран. — Пора.
     Лукана отвели в отдельную комнатушку, где его ждала крупнотелая блондинка в мятом, изношенном платье. Она улыбнулась, показав будущему командору недостаток передних зубов.
     — Ой, какой молоденький, — просвистела она.
     — Со всем прилежанием, — напутствовал брат Бертран и закрыл дверь.
     Лукан стоял напротив шлюхи и не мог пошевелиться. Его сковал ужас, коварным сквозняком проникший во все частички тела. Мысли в голове путались, в панике разбегались как испуганные солдатами сервы. А, может, и не было никаких мыслей. Сейчас Лукан уже не помнил. Зато хорошо запомнил, как девка скинула с себя платье, оставшись в чем мать родила. Большие груди, как два подтаявших по весне сугроба маячили перед глазами, заставив Лукана отвести глаза. Заросшая волосами промежность бесстыдно раскинулась перед ним, от чего юноша плотно сомкнул веки. Он молился про себя столь истово и столь быстро, что половина слов из Книги Начал вылетела из памяти.
     — Чего встал-то? Ближе к делу.
     — Что? — переспросил Лукан осипшим голосом.
     — Ближе к делу, я говорю.
     Блудница опустилась перед ним на колени и задрала подол рясы.
     — Надо тебя взбодрить.
     Член Лукана съежился, будто стараясь укрыться в складках мошонки.
     — Да ты не бойся. Хорошо будет.
     Лукан ощутил влажные губы на своих чреслах. Тепло было приятным, но страх за свою душу пересилил возбуждение. Схватив девицу за сальные волосы, юноша с силой оттолкнул ее голову.
     — Да ты с ума сошел! — возмутилась она. — Я же как лучше хотела.
     — Я не хочу, — пролепетал Лукан.
     Деваха сложила на груди волосатые руки, покрытые кляксами родимых пятен.
     — Не хочешь — не надо. Уговаривать мне что ль тебя? Ох и забавный ты, спасу нет.
     — Я дал обет, — твердо сказал юноша, справившись с постыдным страхом.
     — Дело твое. Тогда иди.
     Выйдя в общую, Лукан заметил удивленный взгляд брата Бертрана:
     — Да ты скорострел, парень, — пробасил монах, улыбаясь.
     — Я дал обет, — повторил Лукан и вышел из трактира в промозглую ночь.
     По возвращению в монастырь юный Меллендорф вновь окунулся в ежедневные молитвы и тренировки. Стоя у алтаря и тихо произнося вместе с братьями священные строки писания, Лукан начал думать, что вся эта история в Нортбурге не более чем проверка для юного монаха, устроенная старшими. Парень не мог поверить, что его самые близкие в мире люди на самом деле скрывают под рясами гниль порока. Есть ли в мире столь же благочестивые и самоотверженные люди, как монахи-кадарнианцы? Ни в коей мере! Он убедил себя в этом, залатав червоточину сомнений с усилием опытного лжеца. Гнал от себя неудобные вопросы, превосходящие назойливостью уличного зазывалу.
     Однажды ночью к нему пришел брат Бертран. Лукан, уставший после тяжелой монастырской работы, проснулся только тогда, когда его рот закрыла жесткая, пахнущая луком рука. Юноша издал сдавленный стон и попытался отбросить ладонь, но брат Бертран с силой вдавил голову Меллендорфа в подушку.
     — Тихо, мальчик. Я не сделаю тебе больно.
     От старого монаха разило вином. В бегающих глазах затаилось безумие. Лукан предпринял попытку вырваться, за что получил ощутимый удар под ребра.
     — Тихо, я сказал, — пригрозил брат Бертран и тут же спросил. — Не понравилась тебе та деваха?
     Лукан кивнул.
     — Мне тоже, — согласился монах. — Уродливая проблядь.
     Меллендорф решил, что ослышался. В устах брата ругательства звучали худшим богохульством.
     — Да и Валак ее задери! Без нее справимся.
     Последовавший удар вышиб из Лукана остатки воздуха. Боль ожгла грудину. Сердце будто остановилось и забилось вновь, сбившись с привычного хода. Бертран перевернул безвольное тело на живот и ловким движением закрутил руку Лукана к шее. Меллендорф зашипел, но потная ладонь брата снова зажала ему рот.
     — Будешь орать — задушу! — посулил монах.
     Юноша почти терял сознание. Заломленная рука и плечо разрывались от боли. Мышцы и сухожилия будто рвали волчьи зубы. Лукан пытался вывернуться, но тщетно.
     Как оказалось, худшее было впереди. Сквозь пелену, застившую ошалевший рассудок, Меллендорф почувствовал, как брат Бертран задирает на нем рясу. Осознав, что с ним сейчас сделают, юноша бился загнанным в ловушку вепрем.
     — Перестань брыкаться, — пропыхтел монах и ударил его в челюсть. Мир внезапно перевернулся, а потом закружился в быстром хороводе… а дальше туман, и замутненное понимание того, что с ним происходит нечто несоизмеримо злое и грязное, такое чудовищное, отвратительное и недостойное, что сломанный разум предпочел соскользнуть в омут тьмы.
     Он остался наедине со своей верой. Братья, которыми он так искренне восхищался, обратились призраками. Как и сам Лукан. Он выполнял возложенные на него обязательства, упражнялся с оружием и читал молитвы, но без прежнего рвения. Брат Бертран часто навещал его по ночам, и юноша смирился со своей участью. Ему некуда было жаловаться и некому открыться. С течением времени ночные забавы с насильником превратились в рутину. Еще одна форма послушания. Еще одно испытание на пути к свету. Безропотное подчинение судьбе и воле богов. Во имя Жизни! Во имя Света! Во имя Вознесенных! Слава!
     Погрузившись в воспоминания, Лукан задремал. Чья-то теплая и мягкая рука коснулась его груди. Вздрогнув, командор вынырнул из омута сновидений, склеенных с обрывками памяти. Кровать прогнулась под весом чужого тела. Бедром Лукан ощутил теплую женскую плоть.
     — Командор, простите меня, — тихо сказала фрау Хильда и прижалась влажными устами к губам Меллендорфа. Горячий язык напористо пытался проникнуть ему в рот. Инстинктивно Лукан сдержал подкатившую к горлу тошноту. Ближе к делу, как сказала та шлюха. Ближе к делу.
     Меллендорф сжал плечо Хильды, от чего баронесса подалась назад, удивленно вскрикнув.
     — Мне больно!
     — Мне тоже.
     В темноте вырисовывались ее высокие груди и скульптурный профиль. Лукан смотрел на них с отвращением и в то же время с каким-то странным, новым для себя желанием. Гася в себе злость, командор сжал пальцы в кулак, хрустнув затекшими костяшками.
     — Баронесса, Вы путаете меня с Бревертом. Для меня Вы просто кожаный мешок с кровью, желчью, и костями.
     — Я знаю, — выдохнула она и отодвинулась. — Но попытка того стоила.
     — Вы готовы поступиться честью?
     — Честь пустой звук, когда твое дитя находится в плену.
     Лукан сел и откинулся на жесткую спинку кровати.
     — Я Вас понимаю.
     — Куда уж Вам.
     Фрау Хильда всхлипнула. Лукан увидел, как беззвучно затряслись ее плечи. Она тщилась удержать рыдания, но в этот раз ее фортификации дали слабину. Более не сдерживаясь, баронесса уткнулась подбородком в грудь и тихо завыла. Командор не видел ее слез. Были только всхлипы и крупная дрожь сотрясающая кровать.
     — Простите меня, командор, — прохрипела Хильда. — Простите.
     — Не извиняйтесь. Я Ваш враг, а на войне все средства хороши. Вы попытались — у вас не вышло. Здесь не за что просить прощения.
     — Не за что, — подтвердила Хильда закрывая лицо.
     — Успокойтесь, ваша милость, — Лукан наклонился и осторожно коснулся ее руки. Баронесса отстранилась, мягко сбросив его пальцы. Меллендорф замер, почувствовав прикосновение гладкой кожи. Не хотелось сознаваться, но бесстрашный в бою и безжалостный в расправе командор чувствовал неловкость, находясь на одной кровати с полуобнаженной женщиной. Чувствовал страх. Печальная улыбка тронула губы Лукана. У всех есть слабости и потаенные кошмары. Такие, которые не победить и не похоронить в глубинах души.
     — Ваша милость, — язвительно повторила за ним баронесса, хлюпая носом. — Сейчас-то можете не издеваться?
     — Хорошо, фрау Хильда.
     — Можете ограничиться Хильдой.
     — Как пожелаете.
     Баронесса глубоко вздохнула:
     — Командор.
     — Что?
     — Прошу Вас, оставьте Седрика в покое. Я клянусь Вам, что сделаю все, как Вы хотите.
     — Если так, то Вам незачем волноваться. Лгать Вам я не собираюсь.
     — Надеюсь. Поймите меня правильно, командор, но единственное, чего я боюсь в жизни, это потерять сына.
     Меллендорф ухмыльнулся:
     — Даже смерти не боитесь?
     — Боюсь. Боюсь, что оставлю его одного в этом мире. Вы видели — он слабенький. Без меня он пропадет. С таким-то отцом.
     В голосе Хильды отчетливо проступила ненависть.
     — Хотите выпить? — предложила она. — Коли трактирщик позаботился о вине.
     — Не откажусь.
     Хильда привстала и потянулась за вином. Короткая ночная рубашка доходила ей до середины бедра, а теперь задралась еще выше. Лукан отвернулся. Разлив вино в кружки, фрау протянула одну командору. Тот принял ее, благодарно кивнув. Хильда сделала несколько продолжительных глотков.
     — Извините, — сказала она, немного смутившись — Волнение.
     — Вы опять извиняетесь.
     — Больше не буду, раз Вам так неприятно.
     — Вовсе нет. Обычно передо мной извиняются, когда приступают к покаянию.
     Хильда отхлебнула еще вина.
     — Вам нравятся страдания людей?
     — Нет.
     — Вам нравится, когда люди стелются перед вами, испрашивая прощения у богов в которых они не верят?
     — Нет.
     — Тогда чего Вы добиваетесь?
     — В смысле?
     — Чего Вы добиваетесь, тираня людей?
     — Я их не тираню. Я веду их к свету, — перейдя на шепот, сказал Лукан.
     Смешок.
     — Насильно?
     — Пусть даже так.
     — Тогда Вы глупец и трус.
     — Почему?
     — Глупец, потому что верите в возможность загнать людей в свою веру силой. А трус, потому что боитесь признаться в сомнениях.
     Лукан вслед за Хильдой отпил из кружки и поморщился. Кислятина, но на удивление крепкая.
     — Сомнения — часть веры.
     — Мне всегда казалось, что догматы Церкви Вознесения не располагают к колебаниям.
     — Не все, что написано в книгах, подлежит буквальному толкованию.
     Хильда засмеялась и тут же прикрыла рот ладонью.
     — Не стоит всем знать, как нам тут весело. А Вы тот еще богослов, командор.
     — Я не богослов. Они все остались в Хелигоре и в Крепости Смирения. Я лишь верный раб Вознесенных, по мере сил своих несущий слово их в мир.
     — Только слово?
     — И меч, и огонь тем, кто возводит хулу на имя их, деяниями неправедными.
     Баронесса несколько раз кивнула:
     — Книга Бездн. Послание святого Фердинанда, глава тринадцатая?
     Лукан удивленно моргнул:
     — Ваши познания делают Вам честь, Хильда.
     — Вы же сами поняли по моему акценту, что я из Бродмарка. Значит, с Вашим святым писанием знакома не понаслышке.
     — Акцент у вас едва заметен, — успокоил ее Лукан.
     — Может, Вы мните себя великим конспиратором, но отпускать лживые комплименты так и не научились.
     Меллендорф развел руками, признавая поражение:
     — Каюсь. Есть некоторые недоработки.
     — Каяться Вы будете перед своими богами. Или перед собой.
     — Как и каждый из нас, — назидательно закончил Меллендорф.
     Хильда замолчала, прихлебывая вино. Лукан чувствовал, что женщина витает мыслями где-то далеко, позабыв о командоре. Она вертела в руках кружку, задумчиво глядя в слюдяное окно.
     — Вам не одиноко, командор? — неожиданно спросила Хильда.
     — Сейчас?
     — Вообще.
     — За мной моя вера, мои боги — как я могу быть одиноким?
     Женщина закрыла глаза:
     — Себе-то не врите.
     — Я не вру.
     — Хорошо Вам. Отрастили себе панцирь из мифов и заблуждений, и сидите в нем как черепаха. Мне вот одиноко. Я одна. Совсем одна.
     Лукан отставил пустую кружку.
     — У Вас сын.
     — Спасибо, что напомнили, — сухо поблагодарила Хильда. — Благо, не упомянули того хряка, который именует себя моим мужем. Нет, командор Лукан Меллендорф, одиночество бывает разным. Мое где-то глубоко внутри.
     — В душе, — подсказал Лукан.
     — Я не верю в душу.
     — А во что верите?
     — В себя, — незамедлительно ответила баронесса.
     Хильда взяла кувшин и наполнила кружку Меллендорфа. Подумав, плеснула себе.
     — Одиночество, — повторила женщина. — Какое ужасное слово. Мне кажется, его придумали менестрели, чтобы нагнать в свои стихи драмы. «И был он одиноким словно перст, весь мир лишь бездною пред ним разверст» — продекламировала баронесса.
     — Песнь о Балдуине, фон Коппеля, — угадал Лукан.
     Хильда удостоила командора беззвучными аплодисментами:
     — Откуда Вы знаете?
     — Если я состою в Ордене, это не значит, что меня не интересует мирское. Могу Вам признаться в одном маленьком грешке. С детства меня увлекают подмостки. Один раз я даже сбежал из монастыря, чтобы посмотреть выступление.
     Хильда согнулась в приступе хохота.
     — Не верю!
     — Меня наказали месячной епитимьей, — добавил Лукан с улыбкой. — Клянусь Анейрином!
     Баронесса убрала со лба намокшую от пота прядь.
     — Серьезная клятва.
     — У меня других нет.
     Хильда повернулась к Лукану. Он увидел ее блестящие глаза.
     — Мне трудно рассмотреть в Вас обычные человеческие желания, — посетовала баронесса.
     — Наверное, потому что они остались в далеком прошлом.
     — Жаль.
     — Мне тоже.
     Хильда осушила кружку частыми глотками:
     — Спрашивайте, командор.
     — О чем?
     — Ведь Вам интересно, — женщина с ногами забралась на его постель и сложила локти на коленях.
     — Ни капельки.
     — Перестаньте юлить.
     — Я правда не понимаю, о чем Вы.
     Хильда зажмурила один глаз. Второй глядел на командора с неприкрытым вызовом.
     — Вы еще в замке спрашивали откуда я такая взялась в Дардене.
     — Хотите рассказать?
     — Если попросите.
     — Обычно я прошу в присутствии заплечных дел мастеров. Но, ради Вас, готов сделать исключение.
     — Ого! Ради меня, надо же. А Вы не такой непробиваемый как думаете.
     Лукан кивнул:
     — Любопытство еще один мой грех.
     — Я не про любопытство.
     — Хильда, — голос Лукана омертвел. — будьте любезны не портить нашей милой беседы предосудительными намеками.
     — Извините, — баронесса наклонила голову, скрывая лицо за светлой копной волос.
     Она снова замолкла. В тишине они сидели на одной кровати, стараясь избегать случайных прикосновений.
     — Я родилась в Кейгорде, — взломала молчание Хильда. — В семье лендмана Хольгера Клаессона.
     — Это многое объясняет, — перебил Лукан. Хильда прикрыла веки, оставшись наедине со своим прошлым.
     — Мне исполнилось тринадцать, когда мой благородный отец отправился на войну. По приказу короля Ингмара он присоединился к войску принца Вендлинга, дабы принять участие в очередной войне с Рейнландом.
     — Ингмару пригрезилось, что над Карраским проходом реет гордый грифон, — усмехнулся Лукан, но Хильда опять пропустила его замечание:
     — Помню, как отец обнял меня на прощание. Помню прикосновение холодной кирасы, когда он прижал меня к груди, — Хильда всхлипнула. — Он уехал, окруженный верными рыцарями, чтобы навсегда сгинуть на вражеской земле. Его тело, а также тела двух его братьев привезли в замок на третий год войны. Хольгер Клаессон пал, сраженный в Битве у Белой Скалы. Он возглавлял правый фланг принца Вендлинга, но его вдребезги расколотил граф Иоаким фон Брейгель. Этот же господин, по слухам, сразил в бою моего отца. Его привезли в закрытом гробу — изрубленного и начавшего гнить, так, что мы толком не могли с ним попрощаться. Не возложили венец и не укрыли глаза монетами для Родарна Мертворожденного.
     — В Бродмарке до сих пор держаться за мертвых божков? — подивился Лукан.
     — Нет, но традиции штука крепкая. Просто так не забудешь, — легким движением Хильда откинула со лба приставучий локон. От волнения в ее речи отчетливо проявился гортанный акцент, — Спустя три недели мимо стен Кейгорда ужом проскользнула разбитая армия Вендлинга Годвинсона. Его высочество улепетывал от преследовавшего его войска герцога Армина фон Гоффа. Мы остались на откуп врагам. Мой дядя Харальд — последний уцелевший из отцовских братьев — начал готовиться к обороне. Вендлинг ясно дал ему понять, что дядя любым способом должен задержать войско фон Гоффа, тем самым позволив его высочеству перегруппироваться и соединится с силами генерала Блистада. Людей у нас было немного, но у Кейгорда крепкие стены. Мы надеялись выдержать осаду и дождаться возвращения принца.
     — Я слышал о штурме Кейгорда.
     — Слышать и участвовать разные вещи. День и ночь не смолкала пушечная канонада. Стены города сотрясались под ударами ядер. Шесть раз войска герцога ходили на приступ, но нам удавалось их отбрасывать. Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу боевые кличи и девизы рейнландских рыцарей. Захват города превратился для фон Гоффа в дело чести. Мы держались как могли, и все ждали возвращения принца Вендлинга. Он так и не явился. Запасы провизии подходили к концу. Вода в реке стала непригодной для питья, так как рейнландцы по приказу герцога запрудили ее трупами солдат где-то в верховьях течения. Мы готовились умирать. Вскоре к нам приехал парламентер. Герцог предложил дяде сдать город и обещал пощадить жителей. Дядя был отважным человеком, но в безвыходной ситуации, когда тебя предали собственные владыки, он не видел иного выхода. На утро мы сложили знамена и открыли ворота.
     — Фон Гофф не сдержал слова, — закончил за баронессу Лукан.
     — Да, — подтвердила она. — Войско Рейнланда хлынуло в город, грабя, сжигая и убивая всех на своем пути. Озверевшие от крови и безнаказанности они разрушали все, что могло гореть и ломаться. Мы укрылись в замке. Я помню, как держала за руку маленького Флоки, — ему тогда исполнилось три. Дяди и его солдаты решили принять бой в Трофейном зале. Мать, не выдержав позора, выпила яд. Я нашла ее тело в родительской спальне. Синее, распухшее, провонявшее гуморами, — Хильда смахнула слезу.
     — Я соболезную Вам, — неразборчиво проговорил командор. Он почувствовал нарастающую тревогу. Впервые человек добровольно выворачивал перед ним душу, без посредничества палачей.
     — Это было давно. Боль ушла. Осталась лишь пустота, — Хильда утерла мокрые глаза. — Атаку возглавил фон Брейгель. Выбив дверь тараном, они ворвались в Трофейный зал и обрушились на последних защитников замка. Они сражались храбро, но одной храбрости мало. Фон Брейгель сразил дядю в поединке. Этот воин лишил меня еще одно близкого человека. Нас с Флоки выволокли на середину зала. Смеясь, солдаты сорвали с меня платье и разбили голову брату. Я чувствовала их мокрые от крови руки на своих бедрах, груди, лице. До сих пор я слышу их возбужденное дыхание и помню смрад из перекошенных ртов. Эти мрази раздвинули мне ноги…
     — Баронесса… не надо, — попытался остановить ее Лукан.
     — Молчите! — злобно выговорила Хильда. — Хотели узнать про меня, так слушайте! Они выстроились в очередь, толкая и подзуживая друг друга. Мои крики и мольбы только распаляли их. Один из них склонился надо мной, пытаясь разжать зубы, второй шарил по груди с видом пьяницы, дорвавшегося до хмельного. Я приготовилась к неизбежному, но чудеса таки случаются. Растолкав толпу, меня поднял с пола молодой рыжий парень, вооруженный секирой. Бранясь последними словами, он заявил солдатам, что отныне я нахожусь под его защитой. Он укрыл меня своим плащом и спрятал за спину. Герцог Армин, отдавший меня на поругание, грозил моему защитнику смертью, но тот был непреклонен. Тогда я узнала его имя. Огюст фон Левенгаут из Вольных баронств. Наемник на службе армии Рейнланда. Смешно, но кроме моего будущего мужа нашелся другой заступник. Когда герцог Армин приказал схватить Огюста, Иоаким фон Брейгель встал между нами и солдатами. Обнажив палаш, он предложил самым отважным сделать шаг вперед. Никто не шевельнулся. Фон Гофф, покраснев от гнева, кричал, что арестует графа за неподчинение и предательство. Иоаким рассмеялся и плюнул под ноги герцога. «Вы уже нарушили данное слово, Армин, — сказал он. — И попили немало невинной крови. Все ради вашей растоптанной гордости!». Фон Гофф начал оправдываться, что разграбление Кейгорда стало актом возмездия за Нортбург, где во время длительной осады жители предались людоедству. Как сейчас помню хищную улыбку фон Брейгеля: «Вы мните себя орудием возмездия в руках богов? Пусть так. Но вот Вам мое последнее слово! Тому, кто тронет девушку, ее брата или их отважного защитника, не избежать кары!» Желающих познакомиться с клинком графа не нашлось. С ним были его вассалы, и дело пахло расколом. Герцог отступил. «Вы свободны, эделисса, — сказал мне фон Брейгель. — И простите за Ваших родных. Война.» По просьбе фон Брейгеля нас проводил его друг, некто Дезмонд Эберлинг. Через пару часов Огюст увозил нас из Кейгорда. В дороге он был галантен и вежлив, как записной светский хлыщ. Я тогда плохо соображала, что происходит. Мы покинули Бродмарк и только на пути в Вольные баронства я поняла, что стала добычей. Так я превратилась из дочери лендмана в вольную баронессу. Огюст сделал мне предложение, и мне ничего не оставалось как согласиться. Дурочка!
     — Отказ ничего бы не решил, — убежденно сказал Лукан.
     — Вы правы. Огюст клялся мне в вечной любви, осыпал подарками, вел себя как рыцарь из глупого романа. Я верила. Флоки считал его своим отцом, хотя я старалась по мере сил напоминать ему, кто он и откуда. Зимой мы схоронили старого барона Арманда, и Огюст стал полноправным владельцем баронства Левенгаут. Тогда же я забеременела. Как он радовался! Кричал со всех башен, что его сын станет великим воином и объединит разрозненные баронства. Красивые и пустые мечты. Я не доносила. Ребенок родился на седьмой месяц и умер через сутки. Огюст надломился. Все чаще он выпивал и стал посматривать на сторону. Уязвленная я стала изгоем в стенах замка Дарден. Огюст не оставлял попыток зачать наследника. Избегая его бесконечных домогательств, я старалась реже попадаться ему на глаза. И все же мне удалось понести во второй раз. Вы будете смеяться, но и тогда я не справилась, выкинув плод. Огюст потерял разум. Погрузившись в пучину порока, он постоянно напивался и блудил, назло мне хвастаясь своими похождениями. Я узнала о двух бастардах, которых он прижил от какой-то крестьянки и замковой прачки. От обиды я не находила себе места. Я проклинала себя за неспособность выносить дитя и ненавидела мужа за косность и бессердечность. Однажды он пришел в мою комнату, как всегда пьяный и злой. Он обзывал меня малахольной бродмаркской тварью, пинал мебель, рычал по-звериному. От слов он перешел к более убедительным действиям, избив меня до полусмерти. Лежа в крови, держась за пробитую голову, я поклялась отомстить ублюдку, посмевшему поднять руку на женщину, в чьих жилах есть толика крови королевского дома Карн-Гренора!
     Хильда почти кричала. Ее голос звенел от гнева и обиды. Она стукнула по кровати кулачком, пытаясь выплеснуть злобу.
     — Успокойтесь, баронесса.
     — Успокоиться? Этот мерзавец, оборотившийся в развратного порося, бил меня каждую неделю. Мое тело не знало покоя. Я обряжалась в синяки как в дорогие платья. На моей голове шрам размером с мизинец, благо я могу скрыть его под волосами.
     Лукан схватил баронессу за плечи:
     — Прекратите истерику!
     Хильда обмякла:
     — Простите. Больно вспоминать.
     — Значит, Вы еще живы. Боль, ненависть, страх, любовь — у Вас есть все, чтобы жить дальше. Чувствовать. Когда все это исчезнет, Вы станете мертвецом, который по недоразумению задержался среди живых. Поверьте, мне, это далеко не лучшая перспектива.
     Зрачки баронессы, сверкавшие пеленой слез, пристально наблюдали за бескровным лицом командора:
     — Вам ведь тоже есть что рассказать.
     — Нет. Моя история останется со мной. Слишком много в ней грязи.
     — Будто в моей этого добра мало.
     — Продолжайте. Вам нужно выговориться.
     — А чем я тут занимаюсь по-вашему? — женщина высвободилась из рук командора и уткнулась лицом в колени.
     — Флоки к тому времени вырос. Он видел, какое унижение я терплю, и пытался встать на мою защиту. К сожалению, с Огюстом ему было не совладать. Левенгаут самолично обучивший его сражаться и охотиться, посчитал черной неблагодарностью вмешательство Флоки в наши отношения. Он часто выгонял его из дому, унижал без причин. Брат не стал это терпеть. Когда ему исполнилось шестнадцать, он покинул замок. К тому времени я уже родила Седрика. Поначалу мне хотелось вытравить плод, чтобы досадить Огюсту, но у меня не хватило духу. Когда я родила, Левенгаут, казалось, пришел в себя. Он постоянно возился с ребенком, одуревший от счастья. Бросил пить и шляться по бабам.
     — Все рухнуло, когда Вы поняли, что мальчик болен, — догадался Лукан.
     — Да. Мы не знаем названия этой болезни. Он плохо ходит и соображает хуже других детей. Приглашенный Огюстом колдун сказал, что здесь нет никакой магии. Просто злая шутка богов.
     — Вы искали лекарство?
     — Конечно. Его нет.
     Всхлип. Слезы вновь потекли по ее щекам.
     — Я все равно люблю сына. Больше жизни, больше всего на свете.
     Командор наклонил голову:
     — Простите фрау Хильда, но если вы думаете, что я сейчас же отдам приказ вернуть Вам мальчика, то Вы сильно ошибаетесь.
     — Иного я не ожидала.
     — Есть дело, которое важнее нас с вами, важнее вашего сына, важнее наших жизней, — с фанатичной убежденностью продолжал Лукан. — Дело света.
     — Вы безумны, — заключила Хильда.
     — Возможно.
     — Не боитесь ошибиться?
     — Нет.
     — Тогда Вы еще больший глупец, чем я думала.
     — Значит, быть по сему.
     Хильда приложила ладонь к губам.
     — Командор?
     — Да?
     — Когда вы встретитесь с Флоки, прошу Вас, не надо его мучить.
     Лукан нахмурился:
     — Не могу обещать. Если Ваш брат заупрямится, мне придется развязать ему язык.
     — Только дайте мне сначала с ним поговорить. Возможно, Вам не придется ничего развязывать.
     — Было бы неплохо, — одобрил Лукан. — Действуйте.
     Хильда опустила ноги на холодный пол и поежилась.
     — Спасибо, что выслушали, командор.
     — Это мой долг как пастыря.
     — И только?
     Лукан не ответил.
     — Надеюсь, когда-нибудь я услышу Вашу историю.
     — Зачем она вам? Хотите узнать своего врага?
     — Хочу понять.
     Меллендорф откинулся на жесткую, продавленную подушку. В плотной как одеяло тишине звонко бились о слюду дождевые дробинки. Молча, Хильда вернулась к себе в кровать. Командор услышал тихий шелест одеяла и глубокий вздох.
     Лукан закрыл глаза. Поразительно, но после разговора с баронессой ему самому стало легче, как если бы откровенный рассказ исходил из его уст. Возможно, он просто отвык разговаривать с людьми, вот так запросто. А, возможно, угодил в хитрую ловушку, расставленную фрау Хильдой, подарившей ему покой обычного человеческого общения. Не соблазнить, так заболтать. Чем не вариант? Может, он просто дурак.
     Меллендорф улыбнулся. Иногда побыть дураком чертовски приятно.
***
     Родерик фон Шталенберг и Этьен де Форцезе увлеченно играли в «Бастионы». На доске в черно-красную клетку сгрудились разнообразные фигуры. Рыцари, пехотинцы, конники и мортиры стояли вперемешку с мифическими существами — драконами, демонами и грифонами. Крепость Шталенберга обложили со всех сторон фигуры Этьена. Ситуация была безнадежная. Истфалиец старался скрыть насмешливую ухмылку, но столь колоссальное усилие давалось ему с трудом. Родерик постоянно чесал мощный, складчатый затылок и хмурил брови. Огюст фон Левенгаут лениво следил за игрой. Он пытался излечиться от похмелья утренней кружкой пива, но желанное облегчение, видимо, где-то заблудилось.
     — Жопа! — подвел итог Левенгаут, оценив обстановку на доске. — Можешь открывать ворота. Эта истфалийская рожа тебя обделала.
     Шталенберг медленно повернул голову:
     — Ваша милость, — сказал он с угрожающей вежливостью. — Пожалуйста, не сбивайте меня. Я тут выиграть пытаюсь.
     — А я хочу дать в рот королеве Мериадана, — съязвил Левенгаут, позевывая.
     — Редкостная красотка, наверно? — осведомился де Форцезе у барона.
     — Кто?
     — Королева Мериадана.
     Левенгаут выкатил глаза, пронизанные красными нитями сосудов.
     — Мне-то откуда знать?! Может, там и королевы никакой нет.
     На дубовом лице Шталенберга отразились все муки сложного выбора. Наконец, он передвинул фигурку мортиры. Этьен тут же отбил атаку драконом и занял позицию у стен.
     — Сдавайся, дружище, пока не поздно. Обещаю не убивать женщин и детей, — пошутил де Форцезе.
     — Катись в Бездну со своими «Бастионами»! — зарычал Шталенберг убирая с доски фигуру крепости. — Сдаюсь. Давай лучше в карты. Там я тебя точно сделаю.
     — Помечтай, — со сладкой улыбочкой предложил Этьен.
     — Я с вами. — вмешался барон. — Башка болит, мочи нет. Густав! Принеси мне виски.
     — Сей момент, — откликнулся трактирщик, пересчитывая монеты за обширной стойкой.
     — А нам сидра! — крикнул вдогонку Шталенберг.
     Скрипнув входной дверью в трактир зашел Флом. Плащ, наброшенный поверх кольчуги, блестел от влаги.
     — Проклятый дождь, — ругался адъютант, откидывая занавеску и присаживаясь за стол. — Как вчера зарядил, так и не прекращается.
     — Чего тебя туда понесло? — поинтересовался Левенгаут, допивая пиво.
     — Люблю прогуляться с утра, — меланхолично ответил Флом.
     Барон хрюкнул:
     — Годится. Кто гулять с утра хочет, а кто под одеялом дрочит.
     Флом вытер руки о штаны и огляделся. После ночной гулянки в зале было пусто. Сонные официантки сосредоточенно подметали пол, подняв облако пыли. Вышибала, орудуя молотком, прибивал к стене тележное колесо, бывшее в трактире элементом декора.
     — Сержант еще не спускался?
     Шталенберг, тасуя колоду потертых карт, помотал головой.
     — Видать, понравилось ему с моей женой ворковать, — предположил Левенгаут.
     Демарш барона оставили без внушений. Густав принес напитки, предусмотрительно захватив стакан сидра для Флома.
     — Что-нибудь еще? — худощекое лицо трактирщика выражало всепоглощающую скуку.
     — Сгинь! — Левенгаут поистине царским жестом указал Густаву в сторону кухни, откуда доносился аппетитный запах яичницы, жаренной на сале.
     Пока Шталенберг сдавал карты, в зал спустились командор и баронесса. Хильда, опираясь на руку Лукана, заметно хромала. На вопросительный взгляд мужа она поморщилась:
     — Все тело болит. Отвыкла я от долгой езды и жестких кроватей.
     — Я уж чего другое подумал, — с намеком сказал Левенгаут и посмотрел на командора. Колючий, полный презрения взгляд Меллендорфа барону не понравился, и он предпочел следить за картами.
     — Будете завтракать, ваша милость? — вежливо спросил Флом у Хильды.
     — Я бы съела овсяной каши.
     — Тогда пойду распоряжусь, — Флом уступил место баронессе и командору. От глаз рыцарей не укрылось, что Хильда старалась держаться поближе к Меллендорфу. Этьен и Родерик как по команде уставились в карты. Истфалиец хотел было улыбнуться, но сумрачный вид Лукана заставил его передумать.
     — Эй, де Форцезе, — позвал Левенгаут.
     — Чего?
     — Я одного понять не могу, — буркнул барон, изучая пришедшие карты. — Вроде вся твоя истфалийская братия…
     — Я из Лемарсии, — поправил Этьен — Истфалией у нас называют только восточную часть Ковенанта.
     — Одна срань. Вроде вся твоя братия любит таскать с собой всякие зубочистки. Рапиры там, шпаги или на худой конец палаши.
     — И что?
     Левенгаут посмотрел на де Форцезе как на идиота:
     — А то! Ты-то в кого такой уродился? Я как твой бродакс увидел, сразу понял, что с тобой дело нечисто. Может, тебя в детстве роняли? Или твоя мамаша согрешила с залетным «снегоедом»?
     Грубость барона могла вывести кого угодно, кроме Этьена де Форцезе. Уроженец Лемарсии обладал выдержкой статуи.
     — Это трофей, добытый моим отцом в бою с «Волчьей стаей». Он убил Болтока Сизого, лейтенанта Ожье Великолепного.
     — Врешь?!
     — Клянусь матерью!
     Левенгаут почесал разросшуюся бороду.
     — Суровый у тебя старик.
     Де Форцезе вдруг помрачнел и решил не продолжать разговор. Вернулся Флом и занял свободное место рядом со Шталенбергом. С интересом адъютант глянул на карты рыцаря. Судя по выцветшим картинкам шутов и крестьян, дела Родерика были плохи. Шталенберг недовольно мусолил большим пальцем единственный мелкий козырь.
     — Ваша милость, — тихо позвал Лукан баронессу. Голубые глаза посмотрели на него с тайным ожиданием, ведомым только их владелице.
     — К полудню Вам нужно сходить до гильдии. Возможно, ответ уже пришел. Компанию Вам составит Флом.
     — А почему не Родерик?
     — Я хочу, чтобы там осмотрелся человек со свежим взглядом.
     С треском хлопнула входная дверь, запустив в трактир уличную сырость. Вошедший, стуча каблуками, направился к стойке.
     — Надеюсь, не очередной засранец, — проворчал Шталенберг.
     — Крой! — напомнил ему де Форцезе, выложив на стол затертую карту с обнаженной нимфой.
     — Нечем! — взревел Родерик и бросил карты под оглушительный хохот барона:
     — В «долдона» ты играешь так же херово, как и в «Бастионы».
     Занавеску одернул Густав.
     — Вас там кто-то спрашивает.
     — Кого именно? — Лукан взвился как змея перед броском.
     — Ее милость. Какой-то парень. Высокий такой. Пригласить?
     Хильда посмотрела на командора. Лукан видел, как в ее глазах застыл неподдельный ужас. Ресницы баронессы затрепетали, а пальцы судорожно вцепились в ткань платья.
     — Зови, — приказал Меллендорф.
     Де Форцезе деловито расчехлил бродакс. Шталенберг поправил ножны, а Флом положил перед собой кинжал. Левенгаут едва слышно прошипел «сучье семя».
     Занавеска отъехала аккуратно, словно гость не хотел повредить ткань. Человек, одетый в черный, длиннополый плащ, скрывал лицо в глубоком капюшоне. Он выставил перед собой руки в потертых гловелеттах34, демонстрируя отсутствие оружия. Под расстегнутым плащом виднелась кольчуга, а на поясе висел базелард35.
     — Ты откуда такой нарисовался? — расхлябано спросил командор, входя в образ. — Не видишь, благородные люди отдыхают! Чего надо?!
     Пришелец откинул капюшон. Светлые, коротко стриженные волосы топорщились соломой огородного пугала. У Хильды перехватило дыхание. Человек склонил голову:
     — Здравствуй, сестра.
     Он посмотрел на Лукана:
     — И Вам не хворать, командор.

ГЛАВА XI. ПОСЛАНЦЫ ТЬМЫ

     Зло — часто понятие абстрактное. Частица зла есть во всех людях, ибо Валак Отверженный осквернил творение Анейрина Светоносного, отравив живые существа ядом злодеяний. Но есть и другие. Издревле, во мраке ночи, таятся порождения Тени — адепты того абсолютного Зла, что является квинтэссенцией всего грешного и отвратительного. Воистину, обязанность каждого человеческого существа, нашедшего в душе смирение, вступить в бой с силами мрака, дабы низвергнуть их в Бездну, из коей они выползли.
     Святой Бернгард из Трозы «Тщета зла»
     Юноша и девушка спешили. Одной рукой Ян крепко держал Лизу за худенькую ладонь, а во второй сжимал факел, который постреливал светляками искр. Под сбитыми крестьянскими башмаками чавкала слякоть Столичного тракта. Позади остались лагерный костер и шум перебранки родственников. Ян нахмурился. Отец сегодня опять набрался за ужином пива и теперь лез с упреками к тестю. Снова они будут ругаться из-за прибыли, вспоминать застарелые обиды и злословить бранью.
     Лиза поежилась. Коварный ветер задувал под плащ и котту36. В холодной темноте ей мерещились странные тени, мелькавшие на грани зрения, и не менее подозрительные зеленые огоньки. Они вспыхивали среди скрюченных ветвей обнаженных деревьев и кустов, будто глаза чудовищ.
     — Ян, — позвала девушка.
     — Да, милая?
     Лиза дернула парня в обратную сторону, чуть не опрокинув.
     — Я не хочу туда идти.
     Грубые черты Яна сложились в недовольное выражение.
     — Родная, мне же не в терпеж. Мы токмо поженились, у меня все горит.
     Юноша приобнял девицу за плечи и неловко попытался ее поцеловать. Лиза отвела губы. Горячее дыхание мужа обдало ее замерзшие щеки.
     — Давай вернемся, пока нас не хватились, — упрямствовала она.
     — Да ну их! — отмахнулся Ян. — Только и делают, что собачатся. Нужны мы им больно?
     Заметив, что его доводы не повлияли на сомнения молодой жены, Ян выпалил:
     — Или ты боишься?
     Лиза спрятала озябшие ладони в подмышки.
     — Боюсь. Тут страшно. Почему мы решили остановиться на тракте? Ведь тут рукой подать до Гедельбергского монастыря?
     Ян тяжко выдохнул.
     — Потому что мой батя нализался и ехать дальше не желает. Да и твой тоже хорош.
     Лиза легонько стукнула мужа в грудь:
     — Не трогай моего батюшку!
     — Ладно-ладно, — капитулировал Ян, потянув жену за руку. — Может, пойдем уже? Тута недалеко.
     — Я не хочу! — уперлась девушка. — Тащишь меня в какие-то страшные развалины, чтобы там озоровать! Неужели нельзя до дома стерпеть?
     Ян покачал головой:
     — Как подумаю о тебе, так твердеет все у меня, — с пылом сознался он.
     — Святой отец говорил о воздержании, — напомнила Лиза.
     — Так, то до свадьбы.
     — Ты и до свадьбы такого слова не знал.
     Парень смущенно почесал голову, заросшую светлыми кудрями.
     — Оно-то верно. Плохой из меня слуга Вознесенных.
     — Надо больше молиться, — посоветовала Лиза.
     Помолчали. Ян, остуженный девичьей проповедью, буркнул:
     — Так идем или нет? Говорю же тебе, там безопасно. Я сто раз туда лазил, когда с батюшкой наезжал в Гедельберг.
     — А вдруг там упыри водятся?
     — Там даже пауки все передохли, — со всей возможной уверенностью заявил юноша.
     Девушка осмотрела ладную фигуру парня. Лиза не хотела себе сознаваться, но плотские желания мучили ее не меньше чем Яна. Она соскучилась по его крепким объятиям и горячим поцелуям. От одних мыслей, Лиза ощутила жар в груди и влагу между ног.
     — Ладно, тогда пошли, — неуверенно сказала она.
     Ян просиял. Обуявшая его радость (как ему казалось) могла разогнать тьму ночи и одолеть любые силы зла.
     Они пошли дальше. В голых кустах, росших по бокам дороги, слышались подозрительные шорохи. Волком завывал разгулявшийся ветер, будто справляя тайный молебен. Впереди маячила согбенная тень давно разрушенной башни. Ян не знал, кто и когда ее построил. Старики рассказывали, что стояла она тут еще до основания деревни, а, может, и до основания самого Гедельберга, которому, почитай, полторы тысячи лет. Если и ходили про башню какие-то слухи, то они давно канули в бездну времени. Лишь вечно пропитой Гуго, набравшись самогона, сказывал про таинственные синие огни, сверкавшие над истертыми зубцами в самый темный час. Ян ему не верил. Однажды он притащил сюда молоденькую Гретхен, славную большими грудями, и вполне приятно провел с ней время. Но про эту оказию Лизе, конечно же, знать не стоит.
     Черные останки фортеции молчаливо ожидали супругов в густом, промозглом мраке. Сколы потрескавшихся камней заменяли башне крышу. В стенах зияли глубокие провалы, оставленные осадной машинерией. По крайней мере так думал Ян, фантазируя о событиях, случившихся здесь сотни лет назад.
     — Страшно, — снова заканючила Лиза. Ее испуганное лицо выступало из темноты белым пятном. В свете факела жена показалась Яну еще прекраснее, чем обычно. Широкобедрая, невысокая, с почти детским, нежным личиком, с которого смотрели ясные карие глаза. Обычно алые губы потускнели на холоде, и Яну захотелось немедленно согреть их жаркими поцелуями.
     — Я с тобой, — самоуверенно сказал Ян, выпятив грудь. — У меня с собой дубинка.
     — Хорош ты будешь против упыря со своей дубинкой.
     — Нет здесь упырей!
     Ветхий фундамент руин опутывали поникшие стебли лебеды и ржавые листья папоротника. Ворота башни перегородила груда камней, из которой как зубья торчали прогнившие балки. Лиза осмотрелась:
     — Как туда попасть?
     — Слева часть стены провалилась, там и зайдем, — поведал ей Ян с видом знатока.
     С трудом выпутывая башмаки из сбившейся в колтун травы, парочка обошла нагромождения стесанных камней. Возле провала Лиза неловко попятилась. Из пролома пахнуло тухлятиной и застарелой мочой.
     — Воняет.
     — Стерпится, — отрезал Ян, раздасованный нытьем супруги.
     — Там мокро и твердо.
     — Я захватил пару одеял.
     Лиза похлопала круглыми глазами:
     — Какой хитрый.
     — Негоже нам на голых булыжниках миловаться.
     В башне властвовали запустение и тишина. Среди битых осколков кладки виднелись деревянные остовы каких-то бочек и ящиков, под ногами хрустнули глиняные черепки. В углах висели пелерины серой комковатой паутины. Отсвет факела плясал на обшарпанных, покрытых гарью стенах, запустив беспечный карнавал теней.
     — И где нам тут улечься? — спросила Лиза.
     Ян деловито вытаскивал из сумки одеяла.
     — Хоть где.
     Не дожидаясь, пока жена найдет очередной повод для недовольства, он грубо схватил ее за плечи и закрыл рот поцелуем. Лиза со страстью ответила на ласку, больно куснув верхнюю губу Яна. Отбросив факел, юноша положил руку на грудь супруги, с восторгом ощущая податливую плоть. Его мужское естество немедленно напряглось, уткнувшись в ногу Лизы.
     — О, Ян! — простонала девушка, запустив пальцы в кудри любимого.
     Руки парня уже странствовали по телу возлюбленной, вскоре задержавшись на мягких бедрах.
     — Я тебя так люблю! — прошептала Лиза, вжимаясь в мужа всем телом.
     Громкое конское ржание и чавканье копыт. Испуганной ланью, девушка шарахнулась от Яна.
     — Что? Кто? — прошептала Лиза. Глаза девушки затопил страх.
     — Тихо! — бросил Ян, доставая из-за пояса дубинку. Он осторожно шагнул к проему, стараясь не ступить на предательские черепки. На лбу парня выступил пот. Ему не хотелось сознаваться, но от этого ржания душа Яна ушла в пятки. И с чего бы вдруг? Мало ли кто проезжает ночью?
     Укрывшись за изломанным выступом, он осторожно глянул наружу. В десятке шагов от пролома замер силуэт всадника. Словно вырезанная из первозданного мрака тень, он возвышался на громадном жеребце, который злобно бил копытом по размокшей почве. Всадник склонил голову, покрытую широкополой шляпой с высокой тульей. Будто приветствуя незнакомца, в полях запричитала стая козодоев.
     Ян зажмурился. Спина покрылась гусиной кожей, в животе свернулся твердый узел, испускающий тошнотворные волны ужаса. Он чувствовал, как затряслись его губы и часто заколотило сердце. Почему он так боится? Подумаешь, какому-то господину пожелалось залезть в старую башню. Отобьют с Лизой поклон, да побегут себе к лагерю.
     — Ян… — просипела Лиза. Из глаз девушки потекли слезы. Непослушными пальцами она попыталась начертать на груди знак бесконечности, отгоняющий силы зла.
     Человек спешился. Звучно впились в грязь черные ботфорты. Потрепав шею жеребца, незнакомец проследовал к башне. Крылатка его редингота затрепетала на ветру. Трясущейся рукой Ян покрепче сжал дубинку. В одурманенном страхом сознании билась только одна мысль — защитить Лизу. Его супруга осела наземь и вцепилась зубами в руку в надежде сдержать крик. Ян увидел кровь, сбегающую алыми струйками по белой коже. О Вознесенные, но почему же так страшно!?
     Незнакомец зашел в башню. Его лицо скрывали широкие поля шляпы. Ян ощутил на себе пристальный взгляд человека. Пальцы разжались, и дубинка с глухим стуком ударилась о камни. Отстраненно парень отметил, что по его ноге течет что-то теплое.
     Тоненько подвывая, Лиза закрылась окровавленной рукой. Девушку била крупная дрожь, а вместо дыхания из горла вырывался приглушенный хрип. Она неловко поползла к стене, сдирая с ладоней кожу о заостренные камни. Наблюдая за тем, как Лиза несуразно барахтается среди мусора, незнакомец усмехнулся.
     Этот смешок вывел Яна из ступора. Безграничный, первобытный ужас по-прежнему держал его за глотку, но любовь к Лизе и презрительный смешок пришельца дали ему сил. Зарычав, Ян поднял дубинку и набросился на человека. Сверкнуло голубое лезвие. Быстрый укол тяжелой шпаги насквозь проткнул горло юноши. Кровь хлынула на серый кожушок. Ян по инерции ступил несколько шагов и рухнул к ногам Лизы. Девушка надрывно закричала. На ее губах, всего несколько минут назад жаждавших поцелуев возлюбленного, выступила тягучая слюна. Ян схватился за шею, вокруг рта вздулись багровые пузыри, пальцы слиплись от пролитой крови. Глаза парня перебегали с убийцы на жену, пока не остановились в смертном остекленение. Лиза обхватила его плечи, прижалась щекой к испачканным устам.
     Пришелец убрал шпагу в ножны. Закрытая гарда с алым крестом сияла золотом.
     — Прочь! — процедил убийца. От его низкого голоса, казалось, завибрировал воздух.
     Лиза исступленно гладила волосы Яна.
     — Все будет хорошо, — шептала она, целуя лоб мужа.
     Она посмотрела на убийцу. Свет факела выхватил из тени масляно блестевшую серую кожу. Черные глаза с горящими угольями зрачков уставились на Лизу. Девушка будто провалилась в яму, на дне которой слились ледяные воды ненависти, злобы и замогильного ужаса. Она словно очутилась в той самой Бездне, куда попадают все грешники, вознамерившиеся преступить законы Вознесенных. Не сдержавшись, Лиза заверещала, впиваясь ногтями в лицо. Выступили бисеринки крови. Человек пристально смотрел на Лизу, тихо бормоча под нос какие-то слова. Надрываясь в крике, она несколько раз полоснула себя ногтями по щекам, вспарывая кожу. Издав звериный рык, девушка медленно погрузила пальцы в глазницы и с силой дернула. Брызги крови вновь оросили древние камни заброшенной башни. Девушка протянула незнакомцу вырванные очи. Человек в черном рединготе усмехнулся и вновь зашептал невнятные слова:
     — Останови это! — прохрипела Лиза, отбросив страшную ношу. — Останови!
     Повинуясь неизвестной силе, ее пальцы коснулись залитых кровью щек. Ногти пронзили плоть словно инквизиторские крючья. Задыхаясь, Лиза медленно содрала лоскут кожи, обнажая багровые мышцы. Воя от боли и страха, она ощутила противоестественное возбуждение. О да! Боль! Как это прекрасно!
     Вырвав клок, девушка изогнулась в спазме удовольствия. Суча ногами, Лиза почувствовала, как намокла горячим теплом ее промежность. Еще! Она ухватилась за губу и с силой потянула вниз. Треск разрываемых мышц. Она отхаркивается кровью. К горлу подступает рвота. Она кончает еще раз. О сладость боли! Еще! Еще!
     Человек поднял руку в кожаной перчатке с вышитым геометрическим узором.
     — Еще! — кричит Лиза. Ее пальцы нашаривают на земле острый камень. Девушка вопит, сотрясаясь в безумном приступе боли и наслаждения. Козодои в полях подбадривают ее, усилив свое гнусное стрекотание.
     — Еще! — она вгоняет камень себе в горло. Острый, неровный конец пробивает кожу и вену под ней. Кровавая струя бьет вперед, заливая сапоги пришельца. Лиза уже не кричит. Рухнув на грудь мужа, она лишь подрагивает, силясь нанести последний удар.
     — Хватит! — приказывает мужчина.
     - Еще… — хрипит Лиза и замирает.
     Человек склоняется над мертвой парой. Он подбирает раздавленный глаз Лизы и осматривает его с выражением придирчивого гурмана. Хмыкнув, кладет око в рот и задумчиво пережевывает. На синих губах вспенивается вязкая слюна. Помотав головой, убийца встает. Сейчас не время устраивать трапезу.
     Взгляд колдуна скользнул по трупам. Он подарил им смерть. Боль, страх и плотское наслаждение. Самые чистые и яркие эмоции. Теперь же их ждет покой забвения. Разве не в этом смысл всей жизни?
     Когда мужчина вышел из башни, конь приветствовал его тихим ржанием. Мужчина мельком глянул на затянутое тучами небо. Пора. Наставник в своей великой мудрости разрешил ему воспользоваться Тайными тропами, а это значит, что расстояния для него перестают быть преградой.
     Убийца вновь оказался в покоях господина. Тихо постреливают в камине дрова. Тени забавляются в своих беспечных игрищах на потолке и стенах. Наставник сидит в кресле с высокой спинкой в форме раскинувшего крылья архаи.
     — Господин Брамс, Вы отправитесь сегодня, — говорит он. — Я больше не доверяю Вашим наймитам.
     — Но почему?
     — До меня дошли слухи, что после гибели их Великого Патера в рядах братства наметился раскол. Поэтому я решил перестраховаться.
     — Есть проблемы? — спрашивает Брамс.
     Наставник кивает:
     — Возможно. Говорят, на Старом тракте теперь неспокойно. Не исключено, что это касается наших с вами планов. Появился недопустимый риск, и мне видится за этим рука Тахани.
     Господин Брамс прикладывает бледную руку к сердцу:
     — Я готов. Может быть, мне стоит самому привезти груз?
     — Нет, — возражает Наставник. — Это не ваше дело.
     Брамс чувствует укол разочарования. Наставник сомневается в нем?
     — Ваша задача — посильная помощь в сложные моменты. Оценку их я оставляю на ваше усмотрение. Вы готовы?
     — Да, Наставник, — Брамс встает на одно колено.
     — Перестаньте, — Наставник морщится. — Вы отправитесь через Тайные тропы. Так будет быстрее.
     — Где?
     — Башня близ Гедельбергского аббатства. Там сохранился проход, ведущий к Остенхольму. Оттуда Вы без труда доберетесь до известной вам цели. Главное — не наследите.
     — А если заставят обстоятельства? — рокочет Брамс, сверкая из-под полей шляпы красными глазами.
     — Тогда примите меры. Любые. Жертвы не важны. Только груз и его носитель.
     — Как прикажете.
     Брамс хочет развернуться, чтобы уйти, но Наставник жестом его останавливает:
     — Господин Брамс, прежде чем Вы уйдете, я хочу, чтобы вы кое-что запомнили…
     Убийца отогнал воспоминание. Он улыбнулся, доставая из седельной сумы бронзовую статуэтку в форме змея, кусающего себя за хвост. По ребристой поверхности уробороса пробегают сполохи голубого пламени. Власть артефактов всегда возбуждала в колдуне желание. Он осторожно провел мясистым языком по голове змея, оставляя на темном металле мокрый след.
     Негодующее карканье отвлекло Брамса от артефакта. В ту же секунду к нему на руку спикировал крупный иссиня-черный ворон. Впившись в перчатку изогнутыми когтями, птица возмущенно каркнула, глядя на убийцу злобными глазами.
     - Ты вернулся, Метус, — мягко произнес Брамс, гладя жесткие перья. — Нам пора в путь.
     Ворон ничего не имел против. Взяв поводья, Брамс вернулся к пролому в стене, ведя за собой упирающегося коня. Угасающий факел мирно освещал два замерших тела. Господин Брамс сжал в руках фигурку, и она налилась бело-голубым огнем. Откуда-то из недр земли донесся железный скрежет, словно сдвинулся с места древний механизм, некая огромная шестерня, ржавевшая многие годы. Брамс удовлетворенно кивнул: Наставник открыл ученику еще одну тропу, а, значит, его могущество возросло! Славься, Велединт!
     Башня сотрясается от основания до вершины. Трупы, камни, мусор и грязь тают в синем мареве. Брамс видит, как перед ним, разрывая пространство, открывается черная трещина. Как ненасытная утроба она со свистом втягивает в себя тугие потоки воздуха.
     - Dagovia. Bar-Und. Drete, Sigra, Ard.
     В черноте трещины проступают контуры дороги. Титанические белые плиты, покрытые сияющими рунами, укладываются в широкую магистраль, парящую среди кромешной тьмы. Конь-великан испугано ржет и взрывает копытами землю. Господин Брамс принялся нашептывать ему ласковые слова, поглаживая по лоснящейся морде.
     — Успокойся, Кайзер. Однажды мы поскачем по этой тропе в иные миры, дабы увидеть великие чудеса. Не бойся.
     Убаюканный голосом хозяина жеребец смирился с неизбежным. Брамс и его конь неспешно вошли в магическую червоточину. Мгновение, и та схлопнулась за ними, оставив после себя едва видимую в пространстве черную точку. Синее марево исчезло, осев на стенах башни голубым инеем. На земле, будто живые, подпрыгивали мелкие камни и сор, а в воздухе послышался звенящий стон и отдаленное карканье ворона. В старой башне остались тела несчастных Лизы и Яна, на свою беду выбравших неудачное время для любви. Трупы покрыла ледяная корка, сковавшая влюбленных крепче сердечных уз.
***
     Снежная крупа, назойливая словно комариная стая, присыпала улицы, крыши и мостовые Гвингаэля. Черная карета, запряженная двойкой гнедых, медленно ехала вдоль торговых рядов, поскрипывая колесами. Широкие обода дробно стучали по разбитой мостовой, затянутой жирным слоем грязи и озерами луж, прихваченных первым льдом. Карету сопровождали четверо всадников, одетых в зеленые кафтаны и магерки37. На их поясах висели тяжелые палаши, а у головного всадника к седлу крепился арбалет в кожаном чехле. Отряд следовал по Ремесленному кварталу, окруженный со всех сторон вялым и редким потоком болезненных горожан. Осунувшиеся люди, заторможенные и равнодушные как муравьи в преддверии зимы, брели по своим делам, посещали трактиры и лавки, обреченно понимая что смерть рано или поздно настигнет их в этом чумном муравейнике. Из мастерских, плачем расстроенного оркестра доносился звон металла, грохот посуды и заунывный вой пилы. Как обычно, в Ремесленном квартале пахло местным производством. Запахи воска, масла, смолы и дерева сливались с вонью дубилен, стоящих на берегу Брина — мелкой речушки, впадавшей в Гвин близ Малых врат и давно превратившейся в буро-зеленый суп из нечистот.
     Чума убивала не только людей, но и торговлю. Все меньше заказчиков приходило к цеховикам, день ото дня терявшим прибыль. Стеклодувы, каменщики, бондари и кузнецы перебивались с воды на хлеб, каждое мгновение ожидая, когда гнев Валака обрушится на их семьи гнилостной болезнью. Многие их коллеги уже покинули столицу, решив переждать беду в безопасном месте. Только плотники составили здравую конкуренцию гробовщикам, мастыря безыскусные ящики для трупов и ремонтируя телеги, сподобленные для перевозки тел.
     Кузнечная улица, главная артерия Ремесленного квартала, утопала в дыму от десятка пахнущих травами костров, разведенных медикусами, дабы отогнать заразу. Лекари, облаченные в шнурованные плащи из вощенной кожи, сумрачно взирали из-за стекол «клювастых» масок за работой двух подмастерьев. Те, почти синхронно работая молотками, деловито заколачивали окна гончарной мастерской, где недавно вымерла семья. В воздухе уныло тянулся звон колоколов церкви Святого Бернарда. Узкое, вытянутое здание храма бесстрастно возвышалось над серыми домами и церковным кладбищем. Прямоугольная колокольня, чьи стены расписал замысловатый узор трещин, накрыла черным крылом старые надгробия, склепы и заснувшие деревья. Потревоженное шумом воронье зловеще водило хоровод над четырехскатной крышей храма, вторя колоколам пронзительным карканьем. Птицы давно облюбовали барабан церкви, откуда совершали частые налеты на городские рынки и помойки.
     Оружейных дел мастер Тибо де Неццо мрачно прислонился к стене своей лавки, витиевато ругаясь на истфалийском.
     — Проклятое воронье! Проклятая чума! Проклятый город! — скороговоркой, с певучим акцентом, выдал он следом.
     Из оружейной напротив вышел дородный, седеющий гвингаэлец и презрительно хмыкнул:
     — Вот и проваливай в свою Истфалию, коли город тебе не угодил! Понаедут тут, со своей дерьмовой сталью, да еще хулу разводят. Портач!
     — Дерьмовая сталь? — возмущенно переспросил худощавый Тибо. — Вы, мастер Гилберт, совсем головой ослабли. Это лучшая сталь из Люцернии…
     — Годная на серпы и вилы! — перебил мастер Гилберт Брун, слывший лучшим оружейником Гвингаэля и бывший, ко всему прочему, официальным поставщиком Гвардии регента. Старый мастер терпеть не мог приехавшего недавно де Неццо, люцернаская сталь которого изрядно проредила ряды его клиентов.
     — Вы лжете! — завопил истфалиец.
     — Заткнись, дурень! — зарычал Гилберт. — Медикусам работать мешаешь! Из-за таких говнюков, как ты, в нашем городе чума появилась!
     — Да пошли вы оба в Бездну со своими железками, — обрушился на оружейников сварливый женский голос. Он доносился со второго этажа лавки Бруна. — Люди мрут, торговля хиреет, а они все спорят, у кого поделка лучше. Побойтесь гнева богов, идиоты!
     Гилберт вжал голову в плечи. Обычно крутой с конкурентами мастер, с женой спорить не решался. Заметив, как его противник стушевался, Тибо состроил зловредную мину и притопнул каблуком. Мастер Гилберт, засучив рукава рубахи, направился было к обидчику, но дорогу ему перекрыл черный экипаж. Гилберт Брун замер, окинув карету недоверчивым взглядом:
     — Вот и цыгане пожаловали, чтоб им… — пробормотал он и сплюнул. Тибо де Неццо плюнул вслед за ним, присовокупив к сему действу рожки. Гилберт кивнул. Хоть в чем-то они сходились с истфалийским выскочкой. В ненависти к цыганам.
     Карета и всадники остановились возле высокого забора из красного кирпича, прямо напротив запертых деревянных ворот. Над воротами установили кованую вывеску: «Винокурня Сердце Гвина». Ее основательно поела ржа, а буква «в» в слове «Гвин» отсутствовала вовсе. Со двора винокурни доносились выкрики, тяжелый грохот и ржание лошадей.
     Всадник с арбалетом спешился. Он потянулся, отчего горб на его спине стал еще заметнее. Отерев мокрую от тающих снежинок бороду, Шандор деликатно (насколько умел) постучал по дверце кареты. Чуть раскосые глаза цыгана оценивающе посматривали на потемневшие от сырости ворота винокурни.
     Дверь кареты отворилась, и наружу выбрался Харман Лаш. Король цыган невольно застонал, когда перенес вес на больную ногу. По-прежнему на нем был одет черный камзол с алыми позументами, а в ухе сверкала изумрудом квадратная серьга. По соседству с пистолетом на поясе Лаша разместилась грозного вида шпага в красных ножнах с золотыми бляшками.
     Харман через силу улыбнулся Шандору. Морщинистое лицо цыганского короля напоминало хорошо пропеченное яблоко, забытое в костре нерадивым путешественником.
     — Ненавижу холода, — пожаловался Лаш, провожая взглядом белые крошки. — Чего-то нас не встречают. Вестимо, нежеланные гости мы сегодня.
     — А когда нас тут ждали? — справедливо заметил горбун. — Для Шеффера мы хуже пиявок, ставленых на задницу дурнокровому.
     — И то верно, — согласился Лаш. — Но сегодня Графу придется потерпеть.
     Двое чумазых подмастерьев весьма потасканного вида вынырнули из переулка. Помощники кузнеца (как легко можно было определить по измазанным гарью кожухам) весело смеялись и подталкивали друг дружку, видимо приняв на грудь излишек водки. Завидев цыганского короля и его эскорт, они замедлили шаг. В их глазах появилось то выражение, которое возникает у бродячего пса в ожидании пинка. Недолго думая, подмастерья развернулись обратно. Ближе к повороту их отступление превратилось в бегство. Шандор злобно ухмыльнулся:
     — Трусы!
     Король покачал головой:
     — Уже много лет мы здесь, а местные все равно при виде цыгана стараются обойти его дальней стороной.
     — Фонсо! Тамаш! Больдо! — позвал Шандор остальных спутников.
     Ожидавшие в сторонке люди немедленно обступили своего короля. Высоченный Тамаш громко засопел, втягивая стылый воздух широкими ноздрями.
     — Слушаем, — ответил он за всех.
     — Вот и слушайте, — шмыгнув носом, передразнил его Лаш. — Пойдем вчетвером: я, Шандор, Фонсо и ты, горе мое безмозглое.
     Тамаш начал было лыбиться, выставив напоказ редкие зубы, но под взглядом короля смутился и уставился себе под ноги.
     — Больдо, — Лаш посмотрел на седовласого цыгана, украшенного дюжиной-другой разнообразных шрамов. — Ты покараулишь снаружи. Ежели Граф решит устроить нам неприятностей, скачи во весь опор в «Дыру» и собирай наших.
     — Однорукого с братьями ждать? — в глазах Больдо разгорелся неподдельный азарт.
     — Нет. Однорукого мы для того и оставили возле кузни старого Манни, на случай если тебя захомутают. Коли мы не возвратимся через час, то он должен будет отправить весть в «Дыру», а потом рвануть порох в логове Железного зуба.
     Прорычав нечто одобрительное, Больдо кивнул и вспрыгнул в седло. Его конь нетерпеливо забил копытами, вышибая искры из мостовой.
     — Фонсо! — окликнул Харман самого молодого спутника. Чернобровый, смуглоликий красавец с карими, развратными глазами и сочным алым ртом, посмотрел на короля с удалью столь лихой, что Лашу немедленно захотелось отправить его в дозор вместо Больдо. Слишком много в нем безумной храбрости и жестокости. Слишком.
     — Фонсо, — повторил Лаш. — Твоя задача стоять с очень умным видом и не встревать в разговор. Что бы не говорил наш друг Граф, как бы не оскорблял, твоя миссия остается неизменной — стоять и глядеть орлом. Можно даже орлом гордым.
     — Харман, — Фонсо улыбнулся и развел руками. — Если этот «пернатый» будет тебе угрожать, то я…
     — То ты будешь молчать и смотреть еще более гордо.
     Парень осекся. На его красивом лице заиграли желваки.
     — Вот и помалкивай, — прервал Лаш готовое излиться возмущение. — Я не хочу, чтобы Флорика осталась вдовой только потому, что ты не смог удержать свой острый язык, а твои уши не стерпели оскорблений.
     — Я понял, — хмуро ответил юноша. Свадьбу сыграли в начале месяца, и мысли о прекрасной дочери цыганского короля поумерили наглость и обидчивость Фонсо.
     — Правильно, — догадался Лаш. — Лучше думай о Флорике и будущих внуках, которых вы мне подарите. Шандор, — цыганский король указал пальцем на горбуна, — ты стоишь и подмечаешь все подозрительное. В разговор не встревай, но если будут дельные мысли, сразу делись.
     Шандор погладил рукоять меча:
     — За мной не заржавеет.
     Фонсо покосился на горбуна:
     — Ему-то можно трындеть.
     — А тебе нужно заткнуться и тренировать гордый взор, — одернул Харман. — Все поняли?
     Тамаш помотал головой:
     — А мне что делать?
     Лаш усмехнулся:
     — Что и обычно. Стоишь с такой мордой, будто поубиваешь тут всех, не сходя с места.
     — Это я умею.
     По приказу Лаша, Тамаш забарабанил по створкам. Ворота качнулись на старых петлях.
     — Отворяй! — зычно провозгласил великан. — Цыганский король хочет видеть Графа!
     Послышался лязг железного засова. Ворота с треском разошлись. Оттуда показался невысокий, красномордый тип в черном кафтане. В руке он держал боевой топор, наверняка помнивший завоевания Берхарда Высокого.
     — Заезжайте! Шеффер ждет вас.
     — Мы пешочком пройдемся, — отказался Лаш. — Не развалимся.
     — За лошадок и карету не боитесь? — с издевкой спросил привратник. Его чумазая рожа осклабилась гнилой улыбкой.
     — Ты бы стал у него воровать? — поинтересовался Лаш, указав на кучера. Крупный, усатый цыган, восседающий на козлах, недовольно повел черными бровями. Сквозь кафтан проступали вздутые бугры мышц. На поясе кучера болталась угрожающего вида булава, способная внушить любому конокраду немедленное желание сбежать от цыгана куда подальше.
     — Да и кто будет красть у цыгана? — риторически спросил Харман.
     — И то верно, твое величество, — кивнул красномордый. — Тогда я провожу вас к Шефферу. Он следит за новой партией.
     Прихрамывая, Харман Лаш следовал за привратником. За ним шли его помощники, внимательно осматривая двор винокурни. «Вороны» Графа столпились на грязном пятаке, загаженном лошадиными клубнями, сеном и деревянной стружкой. Люди в черных кафтанах и рубахах грелись возле костров, играли в карты, пили вино и заигрывали с выписанными из Парцеллы шлюхами. «Вороны» были вооружены так, будто готовились к осаде. Топоров, мечей, дубинок и самострелов хватило бы на добрую баронскую дружину. Лаш хмыкнул, оценив приготовления бандитов и тут же сморщил нос. Во дворе пахло смолой, испражнениями и перебродившим виноградом. К этому амбре примешивалась навязчивая, кислая вонь неизвестного происхождения.
     Посреди двора рос засохший клен, почерневший от непогод. Ветви дерева раскачивались на ветру, издавая тонкий пронзительный скрип. Лаш поморщился. В народе это древо прозвали «графской виселицей». Нередко Шеффер вздергивал на ветвях старого клена недругов, устраивая показательные суды. Проследив за взглядом Лаша, привратник сказал с ехидным смешком:
     — Деревце наше любимое. Для всех места хватит.
     — Воронье всегда слетается к поганым местам, — пробурчал цыганский король.
     Винокурня — грузное двухэтажное здание из темного кирпича — привалилась к забору как уставшая после бессонной ночи блудница. С двух сторон ее поддерживали амбар с зерном и длинный барак, где наверняка жили и столовались «вороны». На крыше виднелся убыток красной черепицы, а дождевые сливы провисли от непогод. Потемневшая от копоти печная труба курилась черным дымом, лениво плывущим над винокурней. Рабочие споро таскали из амбара мешки с зерном, грузили на телеги бочки и ящики. Граф, стоявший под железным навесом, кутался в черный кафтан с соболиным воротом. Он часто и не по делу покрикивал на грузчиков, указывая на пыльные мешки тонкой ладонью в белой перчатке. На голове Шеффера сидел черный берет с вороньим пером, приколотым серебряной заколкой.
     Худощавое лицо Шеффера скривилось. Длинный нос подергивался в глумливой попытке определить источник неприятного запаха.
     — А я-то думаю, чем это так разит, — запрокинув голову, произнес Граф. — К нам пожаловал его величество цыганский король со своим табором.
     — У тебя отменный нюх, — похвалил Лаш. — Удивительно, как ты тут не помер от вони конского дерьма. Видать, свыкся.
     — Среди дерьма нетрудно унюхать цыгана, — вернул издевку Шеффер.
     Лаш почувствовал, как вздыбился Фонсо. Смуглое лицо парня налилось гневом, но он помнил наказ старшего и промолчал. Учится щенок, одобрительно подумал Харман, того и гляди заматереет и превратится в настоящего волка.
     — Мы к тебе с вопросом, уважаемый, — начал цыганский король, следя за реакцией Шеффера.
     Граф широко зевнул.
     — Я тебя слушаю, Харман.
     Лаш улыбался, но в его глубоко засевших глазах притаилась угроза.
     — Даже не пригласишь внутрь?
     Граф пожал плечами:
     — Боюсь за наше столовое серебро.
     — Не волнуйся, его давно украли.
     — Да? — Шеффер величаво махнул рукой. — Тогда дарю — все равно его не отмоешь после твоего сральника.
     Стоящие за спиной Графа телохранители засмеялись. Один из них — уродливый, жирный детина с обритой головой зашелся в повизгивающей икоте. Шеффер посмотрел на него с нескрываемым отвращением.
     — Понч, ты меня раздражаешь, — процедил он.
     Телохранитель, тряся необъятным чревом, скрылся в винокурне.
     — Твои помощники становятся с каждым разом все омерзительней, — не сдержал желчи Лаш.
     — Я всегда старался заботиться о сирых и убогих. По мере сил, так сказать.
     — Первый в городе меценат, — в тон ему продолжил Харман.
     — Какой есть. Говори, с чем пришел, а потом проваливай с моей территории. В Ремесленном квартале цыган не любят. Смею заметить, как и во всем Гвингаэле.
     Лаш оскалился:
     — Вот за территории я и хотел с тобой поговорить. Слышал поговорку: на чужой кусок не разевай роток? Если нет, то вот тебе ее расшифровка. Объясни-ка мне, друг, какого черта твои птенцы лезут на мою землю, распускают слухи о лекарстве и бередят народ?
     Граф вытянул губы в трубочку:
     — Ты их за руку что ли ловил?
     — Парочку и за яйца прихватили.
     — Даже так? Тогда вот тебе мой ответ. Не твое собачье дело, мой разлюбезный цыган. Советую тебе забиться в свою Дыру и не показывать оттуда носа, покуда творятся большие дела.
     Фонсо захрипел от сдерживаемой ярости:
     — Да он совсем охерел, король! Ты стерпишь эту наглость?!
     — Умолкни, — пресек Лаш возмущение парня.
     — Твои слуги плохо вышколены, — не преминул встрять Шеффер. — Когда старшие разговаривают, юнцы молчат и держат свой язык в заднице.
     Фонсо побледнел, но титаническим усилием сдержался.
     — Максимилиан, ты понимаешь, что твои действия могут привести к войне, — тихо сказал Харман. В глазах цыгана начал разгораться огонек злобы.
     — К войне? С тобой что ли? — граф искренне рассмеялся. — Если будет нужно, я выжгу до основания твой гребанный сральник, а потом помочусь на пепелище.
     Лаш положил руку на эфес шпаги:
     — Это твое последнее слово?
     — А ты ждешь других?
     Харман запустил руку под кафтан и извлек наружу письмо с алой сургучной печатью. Лаш швырнул письмо под ноги Графу. Оно плюхнулось в холодную грязь, тут же намокнув.
     — И что это? — спросил Шеффер без особого интереса.
     — Освальд Бриннер собирает Серый Консилиум. Тут приглашение. У нас появились вопросы к тебе, Максимилиан. И тебе придется дать ответ.
     — Ответ? — повторил Граф, захлебываясь слюной. — Вы его получите. Теперь я понимаю, чей член ты облизываешь. Бриннер! Решил прикрыться этим змеем? Валяй! Видимо, пришло время Освальду возвращать долги, коли он держит руку завшивевшего гальптранского ублюдка!
     — Охолонись, Шеффер, — посоветовал Лаш. — Я не понимаю, о чем ты.
     Граф вышел из-под навеса и медленно спустился с крыльца. Он встал напротив цыганского короля. Не отличавшийся высоким ростом Шеффер смотрел на Лаша снизу-вверх, напоминая Харману озлобленного хорька.
     — Видимо ты уже забыл, Лаш, как десять лет назад ты и Больверк с подачи Освальда Бриннера убили Рубленного? Убили подло, — Шеффер перешел на крик. — Без вызова! Благодаря Освальду и его наемникам ты распространил свое влияние на весь Старый город и теперь смеешь качать права здесь, в новом Гвингаэле, посчитав, что тебе все позволено! Не бывать этому, покуда я жив!
     Шеффер раскраснелся от злости и теперь постоянно жевал губы, не замечая, как на них выступает кровь.
     — Если бы мы не убили Рубленного, — тихо ответил Харман. — То ни ты, ни Бомонт никогда бы не встали во главе собственных банд. Не благодари.
     Шеффер поперхнулся:
     — Рубленный был мне как отец. Он воспитал меня, дал мне образование и обучил драться. А ты, мерзкая некрофильская душонка, считаешь, что я забуду о нем? О том, как вы разрубили его на части, а голову выставили у Горелой ратуши? Думаешь я забыл, как вороны с Площади Чудес лакомились его застывшими глазами?!
     Граф помахал перед носом Лаша пальцем и зашептал:
     — Не бывать этому. Придет тот день, когда я проткну твое черное сердце осиновым колом, а башку заспиртую и поставлю у себя в комнате, чтобы вести душеспасительные беседы. Ты меня слышал, Харман Лаш?
     Цыганский король кивнул:
     — Слышал. Запомни Граф: бешенная собака долго не живет. Воронья это тоже касается.
     Лаш развернулся и жестом пригласил спутников следовать за собой. Фонсо пристально глядел на Шеффера, будто готовился броситься на лидера Воронов. Граф сплюнул под ноги и крикнул вдогонку:
     — Твои угрозы, как пыль на ветру, Лаш! Я буду на Консилиуме! Можешь обрадовать своего хозяина, сраная дворняга!
     Цыганский король не стал отвечать. Под враждебными взглядами бойцов Графа он шел к воротам, чувствуя, как наваливается усталость и горечь. Горечь от осознания, что скоро разгорится война между бандами, и спокойной жизни придет конец. Выдающаяся наглость Шеффера окончательно убедила Хармана в том, что Граф нашел себе влиятельных сторонников. К делу был подвязан древний колдун Годрик фон Кройц и некие силы, коим выгодно распространение слухов о лекарстве, способном излечить странную чуму, поразившую Гвингаэль. Погибший страшной смертью Гюнтер из Братства Лилий таскал почту между Графом и его покровителями, и в этом их прикрывал фон Кройц. Заплесневелый малефик сам допустил ошибку, объявившись с угрозами, чем придал Харману уверенности в существовании далеко идущего заговора. В голове Лаша уже начали зарождаться подозрения — а не мог ли за распространением болезни стоять старый колдун, выполнявший заказ для неизвестного? Внутренний голос подсказывал, что мог. Над всем этим явно читалась большая политическая игра, в которой Граф был разменной фигурой во время затянувшейся партии в «Бастионы».
     — Харман, надо что-то делать! — прервал невеселые думы короля Фонсо.
     — Сделаем. Освальд соберет Консилиум, и там все решится.
     — Да какой к черту Консилиум?! Графу плевать на ваши правила. Пернатого надо зашибить как можно скорее!
     — Всему свое время.
     — Нельзя медлить! — упорствовал Фонсо.
     Лаш остановился и ленивым движением отвесил зятю пощечину. Несмотря на кажущуюся медлительность, удар откинул голову парня с заметным хрустом.
     — Я слишком многое тебе позволяю, gafires38. Когда мне потребуется твой ценный совет, я спрошу. А сейчас, будь добр, закрой рот.
     Фонсо потер щеку и склонил чернявую голову.
     — Прости меня, король, — сказал он смиренно. В голосе молодого цыгана проявилось волнение. — Я боюсь за Флорику и за всех… нас.
     Лаш положил руку ему на плечо и улыбнулся:
     — Не боись, парень. Гром погремит — солнце выглянет. Не впервой нам сталкиваться с человеческой злобой и подлостью.
     Фонсо кивнул, а затем неуверенно спросил:
     — Граф упоминал про Рубленного…
     — Не сейчас, — перебил его Харман.
     Выйдя за ворота, Лаш подошел к карете. Шандор проворно подскочил к дверце и растворил ее перед цыганским владыкой.
     — Спасибо, Шандор, но я и сам бы справился.
     — Королю — королевские почести, — с фанатичной уверенностью заявил горбун.
     — Королю помойки, — усмехнулся Лаш.
     — Повелителю караи Гвингаэльской земли, — возразил Шандор без тени лести.
     Мимо кареты пробежала облезлая собака, покрытая красноватыми буграми лишая. Она испуганно посмотрела на Хармана Лаша и вывесила нездоровый белесый язык. Нос пса часто шевелился, пытаясь уловить запах чего-нибудь съестного. Цыганский король окликнул кучера:
     — Кинь ей вяленого.
     Цыган бросил собаке просоленную полоску мяса. Страшась обмана, зверь закружил вокруг угощения. Огрызок хвоста крутился из стороны в сторону. Набравшись храбрости, пес кинулся к мясу, ухватил его желтыми, раскрошившимися клыками и немедленно скрылся в подворотне. Лаш покачал головой:
     — Знаешь, кого напомнил мне этот пес, Шандор?
     — Кого?
     — Нас. Караи. Мы такие же бродячие псы Геоса, лишенные крова и уважения. Нас бьют, изгоняют, унижают, обманывают и презирают. Мы — приблудные собаки, давно лишенные дома. Мы клянчим подачки, когда заставляет нужда — воруем и все время ищем себе хозяина, который нас обогреет и приголубит. Жалкое зрелище.
     Спутники Хармана не поверили своим ушам. Наперебой они принялись разубеждать Лаша.
     — Какие псы? Какие приблуды? — возмущался Шандор. — Караи имеют тысячелетнюю историю. Мы — наследники древней Парнамской Империи. Нам благоволят предки, давно ушедшие в Долину Мертвых. Наши стяги реяли когда-то над Городом Тысячи Башен. Перед нами склонялись короли, князья и герцоги! Разве не знаменитый Гуарил Черный меч сразил в бою титана Великих пустошей? Разве не Петша Благословенный одолел армию Ордена близ Врат Годетты? И после этого ты сравниваешь нас с собаками? Побойся гнева мертвых, Харман!
     Лаш потрепал горбуна за шею:
     — Спасибо за напоминание, старый друг. Но то дела минувших дней, что канули в воды Реки Смерти вместе с древними героями и королями. Сейчас есть только псы — голодные и трусливые. Но даже забитый жизнью пес иной раз может больно укусить.
     Лаш забрался в карету, оставив спутников на пронизывающем ветру, который нагло швырялся горстями мокрого снега. Фонсо поднял воротник и с затаенным страхом посмотрел на Шандора:
     — Что с ним?
     Горбун потер сломанный нос:
     — Король делает выбор.
***
     В душном, пропахшем дымом, потом и благовониями зале кружились в быстром танце разгоряченные пары. Музыканты аккомпанировали им на флейтах, рюнгельтах и кастаньетах, заполняя пространство бодрой мелодией, нарастающей с каждой минутой. Цыганские девушки — прекрасные, смуглокожие и взмокшие от возбуждения, кружились вокруг юношей. В такт музыке вздымались вверх складки широких юбок и унизанные браслетами запястья. Парни отплясывали в центре круга, выбрасывая руки и ноги в неуловимых движениях, шли вприсядь, подпрыгивали на месте. Их разноцветные рубашки потемнели от пота и пролитого вина. Завершив сольное выступление, юноши вновь присоединились к партнершам. Объятия и прикосновения стали откровенней, разгоряченные тела соприкасались в самых потайных местах, заряжаясь страстью. Тени танцующих кривлялись на стенах подземного зала, пародируя грядущее совокупление.
     Цыгане постарше расселись за широкими столами, где курились аппетитным дымком разнообразные кушанья. Жаренные куропатки с черносливом, печеная свинина, острый суп с фасолью и перцем, крольчатина тушеная в сметане с морковью и репой, различные колбасы, сыры и пироги — повара «Дыры» постарались сегодня на славу. Вино, пиво и водка текли рекой в глотки вассалов Хармана Лаша. Люди понимали, что грядет война, и скорых пирушек можно будет не ждать. Цыгане бахвалились перед друг другом, кто больше убьет «воронят» и пришьет к своему весту трофейных черных перьев. С количеством выпитого цифры росли, а клятвы становились невыполнимее. Юный Стево из Аршуха, осушив для храбрости стакан водки, объявил, что не далее, чем через неделю принесет королю голову Графа на серебряном блюде. Его поддержал столь же юный Завиш из Гарамунда, поклявшийся выпотрошить Железного зуба, а его жен и дочерей предать поруганию и мечу. Вскоре выяснилась неприятная подробность. У ближайшего помощника Графа не было ни дочерей, ни жен. Завиш расстроился, но через мгновение решил ограничиться любовницами бандита.
     Харман Лаш восседал во главе стола, откинувшись на высокую спинку бержера, обитую красным бархатом. Кресло сделали из черного лакированного дерева, а кабриоли вырезали в форме львиных лап. Столяр, правда, утверждал, что это лапы мантикоры, но на взгляд цыганского короля, различие было мало заметным. Лаш иногда прикладывался к серебряной чаше с рельефом в виде тучной виноградной грозди. Розовое вино их Эль-Хамана разогнало смутные мысли цыганского короля, рассеяло тревогу в душе. Харман с улыбкой следил за дочерьми, которые плясали среди других юношей и девушек.
     Флорика, держась за руку Фонсо, запрокинула голову, рассыпав смоляную гриву волос. Кружился юлой подол черного, шелкового платья, мелькали стройные девичьи ноги. Фестоны взмывали в верх каждый раз, когда девушка поднимала тонкие руки. Ее муж едва мог угнаться за юной чертовкой. Фонсо вился вокруг нее ужом, пристукивая каблуками в такт кастаньетам. Рядом с супругами танцевала другая парочка. Младшая дочь короля — четырнадцатилетняя Станка не уступала своей сестре в красоте и грации. Смуглое лицо девушки горело от счастья и восторга, на щеках выступил алый румянец. В больших, карих глазах, обрамленных длинными ресницами играли огни вожделения и потаенного страха. Станка была девственна, и смелые, порой наглые притирания ее партнера пугали девушку. Молодой цыган по имени Тома часто клал руки на узкую талию красавицы, и как бы невзначай промахивался, касаясь маленькой груди или узких бедер. Харман Лаш видел ухищрения парня, но вмешиваться не собирался. Караи — свободный народ, и его дочери вольны сами выбирать спутников жизни. Если Станка захочет, то этот прыткий юноша, может стать ее первым мужчиной. Если нет, то хитроумный Тома останется с носом.
     Харман потянулся. Старые кости ответили болезненным хрустом. Похоже, с него хватит на сегодня веселья. От выпитого, глаза цыганского короля закрывались сами собой. Лаш поднялся:
     — Гуляйте, друзья! — обратился он к сотрапезникам. — Я закрыл верхние ярусы, так что вашему торжеству никто не помешает.
     — Харман, не оставляй нас! — крикнул захмелевший Больдо. Шрамы седовласого цыгана побагровели от горячительного, а усы окрасились табачной желтизной.
     — Во славу Короля Цыган! — заревел Михей, бывший сегодня кучером Хармана. Ему вторил Однорукий, наполняя стакан водкой. Увечный цыган, левую руку которого отсекли по приказу ныне почившего Рубленного, смотрел на Хармана безумными глазами, подернутыми шорами хмеля. Лаш никогда не любил Однорукого за его жестокость и порывистость, но отдавал должное храбрости воина и несомненной преданности.
     — Будет вам! — Харман постучал себя по брюху. — Мой бурдюк полон, а голова требует уложить ее на подушку. Отдыхайте.
     Лаш дал знак Тамашу следовать за ним. Здоровяк разочарованно побрел вслед за королем, часто оглядываясь назад. Сейчас его волновала сохранность мясистого бараньего бока, к которому уже примерялись товарищи цыгана. Тяжко вздыхая, Тамаш открыл перед королем дверь. Харман вышел в длинный коридор, ярко освещенный факелами. Осклизлые неровные стены, поросшие грибком, чернели обвалившейся кладкой, будто содранной каким-то гигантским пальцем. Лаш раздосадовано поцокал языком — как цыгане ни следили за своим убежищем, подземные воды все равно медленно, но верно разрушали его.
     — Проводишь меня до комнаты и можешь вернуться к своему едову, — успокоил Харман несчастного Тамаша.
     — Спасибо, король. Сожрут ведь все, суки!
     — Скорее, выпьют.
     Цыган скривился:
     — Я хмельного не люблю. Вот Питти силен был выпить, — в словах Тамаша появились плаксивые нотки.
     — Мы отомстим за него, — пообещал Лаш. — Все причастные к его смерти падут.
     — Спасибо, Харман, — здоровяк вытер щеки. — Я знаю, ты слов на ветер не бросаешь.
     Коридор резко взял налево и вывел цыганского короля к витой каменной лестнице. Музыка растаяла вдали, сменившись назойливой капелью. Сжав зубы, Харман начал подъем, неловко приволакивая ногу. Проклятая конечность сегодня разболелась больше обычного, сделав восхождение изощренной пыткой. Тамаш услужливо взял Хармана под руку.
     — Я помогу.
     Лаш оттолкнул сердобольного слугу:
     — Сам вскарабкаюсь. А то еще подумают, что король размяк и превратился в старую развалину.
     — Ты наш вождь, — убежденно сказал гигант. — Никто не осмелится такое измыслить, не то что сказать.
     Цыганский король улыбнулся наивности Тамаша. Претендентов на его место всегда будет в достатке. Больдо, Плеймн Безгубый и даже Шандор вполне могут поднять бунт, если решения Хармана перестанут отвечать интересам цыган и их собственным.
     Поднявшись на второй ярус, Лаш повернул направо к низкой деревянной двери, обшитой металлическими пластинами. Звонко стрельнул в кольце почти догоревший факел.
     — Можешь идти, — Харман шутливо стукнул здоровяка в живот. — Поторопись, а то плакал твой бараний бок.
     Тамаш поскреб лысину:
     — Может, мне подежурить?
     — Кого мне тут бояться? — возмутился цыганский король. — Крыс или особо свирепых кротов? Иди, иди. Нечего тут стоять.
     Тамаш неуверенно повел тяжелым подбородком и, поклонившись, скрылся за поворотом. Войдя в комнату и закрыв дверь на металлический засов, Харман тяжело опустился на скомканную постель. Пересилив себя, Лаш зажег свечи в четырехрогом шандале. Пламя осветило скудную обстановку обители короля. Простецкая деревянная кровать, грубый стол, заваленный письмами, перьями и немытой посудой. У стены напротив расположился шкаф с книгами, стойка с оружием, громадный кованный сундук для одежды и маленький алтарь Святой матери Мэрибе. Над кроватью прибита кабанья голова — давний охотничий трофей бурной молодости. Под головой свинтуса Лаш повесил гобелен, вышитый Станкой к его именинам. Дочь изобразила на нем самого Хармана, облаченного в старинный доспех караи. Тяжелым двуручным мечом Лаш рубил длинношеего линдворма39, исторгающего из пасти струю пламени. Станка та еще фантазерка! Лаш никогда не носил доспехов, а если бы столкнулся с настоящим линдвормом, то, скорее всего, обделал бы штаны.
     Кряхтя, Харман распустил красный пояс и снял кафтан. Стянув сапоги, он пошевелил затекшими пальцами. В комнате было холодно, но цыганский король давно привык к условиям подземелья. Можно было разжечь камин, но сил на такие значимые подвиги у короля уже не осталось. Все-таки стоило задержать Тамаша, запоздало подумал он.
     С усилием поднявшись, Лаш развязал тесемки штанов и помочился в ночной горшок. Урина шла болезненно и была темного цвета, будто свежезаваренный крепкий чай. Харман нахмурился. Похоже, его почки в скором времени откажутся служить хозяину. Проклятая старость!
     Пересчитывая болячки, Лаш часто думал о том, что нет в мире ничего унизительнее старости. Когда ты осознаешь, что силы покидают тебя, оставляя наедине с хворями и немощью. Зрение слабеет, слух уже не так остер, а руки начинают предательски дрожать. Харман коснулся заросшей груди, где гулко билось сердце. Может, прав был его покойный сын, когда с веселой ухмылкой говорил, что лучше умереть молодым? Сгореть в самом расцвете лет, пав в смертной битве? Лаш не знал ответа. Несмотря на муки, Харман хотел жить. Не потому, что боялся смерти. Его вера давала однозначный ответ о загробной жизни. Каждого караи ждут его предки в святой долине Менес, где протекает Река Смерти и высится Костяной шпиль безымянного Повелителя мертвых. Харман жаждал жизни по иным причинам. Он хотел увидеть, как Флорика и Станка подарят ему внуков. Как юный Фонсо со временем займет его трон, а его народ оставит стезю изгоев. Но более всего Харман мечтал о падении старого врага. Того, чье имя боятся произносить жители Старого города и обитатели Площади Чудес. Врага, что многие сотни лет сидит в недрах запутанных гвингаэльских катакомб, сплетая бесконечную паутину злодеяний. Годрик фон Кройц. Лишь увидев гибель древнего малефика, Харман мог спокойно отпустить земное существование и вступить на равнины Долины Мертвых где его заждались сын и отец.
     Лаш лег на продавленную кровать и накрылся одеялом. Затхлое белье стоило сменить. Завтра он попросит Станку или Флорику прибраться в этом свинарнике. Завтра.
     Харман погрузился в тревожную дрему. Тяжелую, полупьяную. Ему виделся давно сгинувший сын, окутанный синим маревом. Облаченный в черную рясу Джанко стоял на коленях в центре расчерченной кровью пентаграммы. Таинственные символы шли по окружности пентакля, иногда загораясь белым пламенем. Джанко посмотрел на Лаша. В бороде сына застряли кусочки сырого мяса.
     — Видишь, до чего я дошел? — пожаловался Джанко, проводя серым языком по окровавленным губам. — Я сгинул во тьме.
     — Вернись, сынок! — закричал Лаш. — Вернись! Еще не поздно все изменить!
     По бледному лицу Джанко пробежала гримаса боли:
     — Поздно. Тень уже во мне. Тот, кто берет силу в долг, рано или поздно познает боль расплаты.
     Сын цыганского короля качнулся и подался вперед. На груди Джанко появилось темное пятно. С треском лопнула ткань рясы. Из рваной, кровоточащей раны, в которой Харман с ужасом разглядел изломанные осколки ребер, вылезали тонкие металлические нити, с поразительной быстротой опутывая тело Джанко. Он завопил от нестерпимой боли. Его скрюченные пальцы цеплялись за нити, пытаясь вырвать их из тела. Тщетная попытка. Железные струны впивались в кожу, взрезая ее ланцетником опытного лекаря. Добравшись до лица, блестящие черви проникли в рот Джанко, чтобы тут же вылезти через нос. Ловкими щупальцами они протянулись к углам пентаграммы и уцепились за невидимые опоры.
     — Отец! — закричал Джанко захлебываясь багровым водопадом. — Прости меня, отец! Меня обманули! Я не хотел!
     Харман бросился к Джанко. Он бежал к нему со всей возможной скоростью, которую ему позволяла набрать перебитая нога. Сын Лаша, теперь бессильно повисший на стальных лесках, не приблизился и на пядь. Словно некая сила мешала цыганскому королю добраться до Джанко.
     Сын Лаша откинул голову. Из его черепа лезли ржавые железные штыри, пробившие кость будто хрупкую вафлю. Джанко уже не кричал. Из горла страдальца лишь вырывался влажный хрип. Похоже, он хотел что-то сказать.
     — Я тебя не слышу! — воскликнул Лаш, падая на колени и протягивая к сыну дрожащие ладони.
     — Они идут, — выдохнул Джанко. — Берегись, Харман. Они уже близко.
     Струны вгрызлись в его тело, распиливая плоть на сотни мелких кусочков. Кровавый ливень разукрасил синюю хмарь, будто некий сумасшедший художник забрызгал холст красной краской. Лаш закрыл глаза. В ушах набатом отдавалось сердцебиение. Громкий стук вырывал его из кошмара сновидения, возвращая в реальный мир…
     …Кто-то бешено колотил в дверь.
     — Харман! Король! Открой, — ревел Тамаш, молотя по пластине.
     — Что случилось? — проворчал Харман, с трудом разлепив веки. В темноте едва виднелись огоньки догорающих свечей.
     Вместо Тамаша ответил истошный женский визг, оборвавшийся на самой высокой ноте.
     — Твари! — заорал Тамаш — Твари напали! Они в Праздничном зале!
     Лаш быстро надел сапоги и накинул кафтан. Как всегда, в опасных ситуациях его разум был кристально чист. Выхватив из стойки меч с серебряным напылением, Харман отодвинул засов. В комнату ввалился Тамаш. На плече гиганта зияла глубокая рана, промочившая кровью зеленый рукав рубахи.
     — Бери топор!
     — Какой из? — глаза Тамаша бегали по стойке с оружием.
     — Тот, что с краю. На нем серебро!
     Тамаш схватил топор.
     — Пошли, — скомандовал цыганский король, — по дороге все объяснишь.
     Харман, придерживаясь за мокрые стены, спустился по лестнице. Крики и грохот мебели стали отчетливей. К ним добавился звериный рык и сладостный вой хищника, загнавшего добычу.
     — Твари! — рассказывал Тамаш. — Пробили стену и набросились на наших!
     — Станка? Флорика?
     — Не знаю! Я сразу бросился к тебе, а Шандор побежал за Плеймном и его людьми. Там бойня! Блядская мясорубка!
     — Успокойся! — рявкнул Лаш. — Держи себя в руках.
     Последнее и самому королю удавалось с трудом. Дочери! Его милые дочурки! Нужно торопиться, пока не стало слишком поздно.
     В коридоре Лаш столкнулся с Плеймном Безгубым и его воинами. Вооруженные пиками и топорами они мчались на помощь к застрявшим в зале караи. Шандор, державший в руках увесистую дубину, дико вращал глазами:
     — Почему никто не выбегает?!
     — Похоже, им отрезали путь, — предположил Плеймн. Высокий цыган с редкими для их народа рыжими волосами закусил длинный обвислый ус. Плеймн отрастил усы исключительно для того, чтобы скрыть отрезанную верхнюю губу. Холодные глаза цыгана остановились на Лаше:
     — Нам нужно серебро, коли там твари Тени.
     — Сначала отобьём наших, а потом отступим к Серебряной комнате.
     — Это еще где?! — удивился Шандор.
     — Секретка в оружейной, — раскрыл давно хоронимую тайну Харман. — А теперь в бой!
     Двери Праздничного чертога стояли нараспашку. Проход заслонили четыре сгорбленных существа, которых Харман предпочел бы никогда не видеть. Скрюченные, поросшие черной шерстью тела пропитала зеленая слизь. Чудовища передвигались на четвереньках, отчего казались меньше, чем было на самом деле. Лобастые головы, отдаленно напоминавшие волчьи, прядали остроконечными ушами. Лапы монстров сжимались от предвкушения, царапая камень острыми, серповидными когтями. Услыхав приближение воинов, одна из тварей повернула голову. Пасть раскрылась в злобном оскале, показав двойные ряды желтых клыков, торчащих из синеватых десен. Клейкая слюна тонкой струйкой коснулась пола. Кошачьи глаза чудовища расширились.
     - Бей-убивай! — крикнул Лаш, обрушив меч на голову твари. Посеребренный клинок разрубил череп монстра, обдав Хармана струей горячей крови. Тамаш с разбега запрыгнул на спину другого демона и вогнал топор в шерстистый загривок. Пика Безгубого пронзила еще одно чудовище, застряв меж ребер. Шандор бросился к последнему уроду. Дубина горбуна с треском перебила позвоночник врага. Монстр заскулил и попытался отползти, но Шандор ему не позволил, размозжив голову демона точным ударом.
     Лаш застывшими зрачками смотрел на разверзшийся перед ним ад. В дымном свете факелов носилось больше дюжины монстров, яростно атакуя одуревших от ужаса людей. Пол устилали изорванные тела, внутренности и блестящие лужи крови. Харман увидел, как тварь вцепилась в руку красотки Шейлы и, попискивая от удовольствия, вспорола девице живот. Цыганка вскрикнула и упала под ноги монстру. Демон погрузил морду в рану и вытащил наружу окровавленную веревку кишок. Рядом с Шейлой рухнул молодой Тома. Чудовище кинулось на него сверху и сжало лицо парня мощными челюстями. Быстрым движением оно сорвало с черепа нос и половину левой щеки.
     Часть караи сгрудились у жарко пылающего камина. Они перевернули столы, возведя подобие баррикады. Ими командовали Михей и Больдо. Старый цыган, получивший к былым шрамам парочку новых, отмахивался мечом от наседающих демонов. Изловчившись, Больдо воткнул лезвие в пасть существа, расшибив неровные клыки. Тварь взвыла и отпрыгнула назад, оставив цыгана без оружия.
     Фонсо отбивался от врага троном самого Хармана. Выставив его ножками вперед, он старался угодить львиной лапой в глаз чудовища. Получалось скверно. Существо попыталось перелезть через баррикаду, но его остановил Михей. Размахнувшись, цыган ссек голову твари разделочным топором.
     — Плеймн! — позвал Харман. — Пусть твои люди займут уродцев, мы с Тамашем будем их добивать.
     — Они и так неплохо мрут! — усомнился Шандор.
     — Нет! Они встанут.
     Подтверждая слова Хармана, демон, пробитый копьем Безгубого, зашевелился. В остекленевших кошачьих глазах полыхнули красные огоньки, челюсти клацнули, разбрызгивая подсыхающую пену, когти несколько раз сжались. Лаш подскочил к демону (проклятая нога!) и вогнал меч ему в глаз. Лезвие сокрушило надбровницу и погрузилось в мозг твари. Из раны повалил дым, отчетливо вонявший серой. Не задавая вопросов, Тамаш отрубил башку чудовища, искалеченного Шандором.
     А потом их накрыла волна монстров. Осознав угрозу, они, словно подчиняясь неведомой команде, отступили от баррикады. Мешая и толкаясь, демоны накинулись на воинов Хармана Лаша. Некоторые попали прямо на выставленные пики бойцов. Вой огласил стены Праздничного зала. Перед лицом цыганского короля появилась разверстая пасть, и Харман отмахнулся мечом, срубая часть верхней челюсти.
     Люди кололи, рубили и давили демонов, но те и не думали отступать. Из разрушенной стены выбирались новые порождения Тени, устремляясь на помощь своим сородичам. Плеймн Безгубый поудобнее перехватил топор. Заляпанные кровью руки скользили по мокрому древку. Демон попытался вцепиться в бок рыжеволосого, но Плеймн не позволил ему этого сделать. Втянув живот, Безгубый извернулся и, нанеся удар сверху, раскроил ключицу врага. Подоспевший Тамаш, теперь орудовавший только одной рукой, погрузил топор в череп монстра.
     Харман, стараясь удержать равновесие, бросил взгляд на баррикаду. Где Станка? Где Флорика? Горячее, провонявшее псиной туловище врезалось в Лаша, сбив того на пол. Перед глазами цыгана появилось лицо павшего Стево. Когти твари вспороли глотку парня, и кровь толчками вытекала из неровной по краям дыры. Больше он ничего не увидел. Мускулистое тело демона накрыло цыганского короля. Шерсть забилась в нос и рот; от острой вони мокрой собачатины и гнили Лаш почти потерял сознание. Через секунду Харман почувствовал, как в запястье вцепились зубы, рвущие кожу и мышцы. Боль огнем хлынула от руки к голове.
     — Защищать короля! — услышал Лаш окрик Плеймна. Тварь над ним дернулась и разжала зубы. Топор Тамаша ударил ей в спину, разрубая позвонки. Рыча, цыган выдернул лезвие и пинком столкнул урода с задыхающегося Хармана.
     — Ты цел?!
     — Цел, — король цыган выплюнул клок шерсти. — Чего встал? Руби гадов!
     Тамаша не стоило упрашивать. Размахивая топором, он превратился в обезумевшего берсерка. Лезвие рубило лапы и головы монстров с устрашающей быстротой.
     Кряхтя и постанывая, Харман поднялся. Правая рука, обильно залитая кровью, не слушалась хозяина. Проклятье! Придется ему сражаться левой. Тем временем цыгане образовали полукруг и начали медленно продвигаться к баррикаде. Больдо решил не дожидаться спасения. Схаркнув кровавую слюну, он скомандовал уцелевшим:
     — Бей им в тыл!
     Цыгане пошли в атаку. У многих не было оружия. Защитой им служили ножи, вертелы и разделочные топоры. Харман увидел, как Фонсо несет на руках Флорику, а юный Завиш отгоняет от них демонов шипастой дубинкой. За спиной Фонсо маячило бледное лицо Станки, обрызганное кровью.
     — Атакуем! — приказал Лаш. — Мы должны прикрыть ребят!
     Плеймн выбросил вперед пику, насадив очередного демона. Острие вылезло между лопаток монстра, сверкая алой влагой. Шандор сшиб дубиной врага и добил его метким ударом по затылку. Харман заметил, что твари продолжают прибывать. Сколько их? Еще дюжина? В туннеле, черневшем за проломом стены, Лашу померещился фиолетовый огонек. Он приближался с каждой секундой, пока в зал не вошел человек. Высокий, на голову выше Тамаша, он был закутан в серый, покрытый грязью плащ. Лицо человека освещал лиловый свет, исходящий от летающей сферы у виска пришельца. Пепельную кожу иссекли десятки шрамов, сквозь которые были протянуты железные струны, точь-в-точь как у Джанко в кошмаре Хармана. Глаза человека были накрепко зашиты кожаными нитями, а уголки рта лыбились тонкими разрезами.
     — Забираем наших и отступаем! — завопил Лаш. — Это заклинатель! Пока он жив, твари будут сражаться!
     Явившийся колдун запел что-то на незнакомом языке. В груди Хармана захолодело. Он судорожно сжал в руке талисманы в форме черепа и собачьей головы. Если в ход пойдет серьезная магия, то цыганам крышка. Выжившие наконец добрались до копейщиков Плеймна, и те пропустили их себе за спины. Демоны бросались в бой с удвоенной силой, но пики воинов Безгубого держали их на расстоянии. Мертвые твари зашевелились на полу, силясь подняться. Затягивались кровоточащие разрезы, отрубленные головы, перекатываясь, спешили к хозяевам и сразу прирастали к шеям.
     — Гребанное отродье! — выругался Плеймн. — Они воскресают!
     — Я же говорил, — прохрипел Лаш. — Отступаем к оружейной!
     Харман передал свой меч Шандору:
     — Держи! Мне нужно посмотреть, как там Флорика!
     Переваливаясь, Лаш подскочил к Фонсо. Его дочь покоилась на руках мужа. Вся левая сторона лица девушки была сплошной раной, где хлюпала и пузырилась ярко-алая кровь.
     — Суки! — взвыл Фонсо.
     — Молчать! — заревел Харман. — Она жива, и это главное. Больдо!
     С чавкающим звуком, старый цыган извлек кинжал из глазницы твари:
     — Да!
     — Уводи всех к оружейной. Мы вас прикроем. Там дерни лампаду, которая висит напротив цвайхандера Энля. Внутри будет серебряное оружие. Пошел!
     Больдо повел людей вглубь коридора. Фонсо бежал впереди всех, чтобы поскорее взять в руки посеребрённый клинок. Месть ослепила убитого горем супруга. Не отстававший от него Завиш сыпал бесконечными проклятиями.
     — Держите строй, оковалки! — приказал Плеймн. — Отходим! В коридоре они не смогут нападать гуртом.
     Цыгане ныряли в коридор по двое, остальные прикрывали отступление.
     — Где Однорукий? — спросил Харман, ища глазами увечного.
     — Не знаю, — ответил Шандор. — Похоже, его укокошили.
     Мощный порыв ветра со свистом погасил в зале и коридоре все источники света. Мир погрузился во мрак. Только фиолетовая сфера заклинателя продолжала сиять, рассеивая тьму у пролома.
     — Гребанная магия! — чертыхнулся Плеймн. — отходим медленно, не торопимся. Если они увидят, как мы бежим, нам пиздец.
     Пятясь, воины Хармана Лаша отступали по коридору в сторону светящейся вдали оружейной, благо до нее было не больше четырех десятков шагов. Это были самые долгие сорок шагов в жизни короля цыган. Бойцы выставили пики, не давая тварям напасть. Те, понимая, что тьма на их стороне, замолкли и норовили поднырнуть под острия. Одной из них это удалось. В темноте раздался вопль, и Харман услышал довольное урчание, сразу прерванное чавканьем.
     — Зажгите кто-нибудь сраный огонь! — приказал Безгубый. Как на грех, огонь не разгорался. Бесполезно щелкало огниво Шандора не давая искры.
     — Долбанный заклинатель, — сквозь зубы шипел горбун.
     Из зала медленно выплыла лиловая сфера. Сиреневое лицо колдуна содрогнулось:
     — Я предупреждал тебя, Харман Лаш, — произнес колдун хорошо знакомым басом. — Ты разворошил осиное гнездо. Этой ночью я доберусь до тебя! Твое тело покроют зловонные ядовитые грибы, источающие мерзостный сок. Печень пожрут белые черви Унгара, а в глазах будут резвиться навозные мухи. А потом я займусь твоими дочерьми. Их нежная плоть усладит мою трапезу, а кровь станет изысканным напитком.
     Цыганский король промолчал. Пусть малефик потешается.
     — Разойдись! — раздалось откуда-то сзади. Цыгане вжались в стены. В демонов полетела черная ручная граната, искря спасительным светом фитиля. Она приземлилась среди наступающих тварей и рванула. Взрыв оглушил цыган, пороховой дым накрыл коридор сизой простыней. С потолка посыпались пыль и мелкие камни. Граната разворотила нескольких монстров, залив кровью стены и усыпав пол мясными ошметками. В коридоре стало невозможно дышать от гари и миазмов убитых демонов.
     — Огонь! — приказал Фонсо.
     Вооруженные мушкетами цыгане дали залп. Серебряные пули рвали плоть тварей, а серная вонь окутывала подземелье. Пока стрелки перезаряжались, цыгане во главе с Больдо вырвались вперед. Воины держали посеребрённые клинки.
     — Идите в оружейную, — крикнул Михей копейщикам Плеймна. — Там этого добра до сраки!
     Шандору наконец удалось разжечь факел. Видимо, сила колдуна была далеко не бесконечной. Свет пал на истерзанные останки монстров. Их собратья вновь двинулись вперед. В тесном коридоре трудно было махать мечами, поэтому Больдо и остальные владельцы серебряного оружия кололи демонов, загоняя их обратно в зал.
     — Фонсо! — крикнул Лаш. — Убей колдуна! Скорее!
     Черты парня озарила мстительная улыбка:
     — Почту за честь, — сказал он, вытаскивая из-за пояса пистолет. Зажмурив левый глаз, Фонсо прицелился. Огнестрел дохнул искрами, а звук выстрела шарахнул по подземелью грохотом камнепада. Круглая пуля врезалась в голову заклинателя, пробив лоб и застряв где-то в черепе. Бледно-розовая струя выплеснулась на лицо колдуна, стекая по щекам и заливая изношенные одеяния. Он нелепо взмахнул руками, тщась устоять на ногах. Лиловая сфера несколько раз мигнула и погасла. В темноте послышался звон битого стекла. Малефик покачнулся, а затем с изяществом мешка с зерном рухнул возле останков артефакта. Его голова с глухим стуком ударилась о камни. Увидев, как пал их лидер, твари тонко завыли и бросились в бегство.
     — Второй залп, — предупредил Фонсо.
     В спину демонов врезались серебряные пули. Шипела и пузырилась уязвимая кожа чудовищ, горела свалявшаяся шерсть.
     — Не дайте им уйти! — крикнул Фонсо и первым бросился в бой, обнажая палаш.
     Сражение опять переместилось в Праздничный чертог. Харман с удивлением отметил, что большой камин вновь пылает, будто его и не гасила черная магия.
     — Оставьте и мне кусочек! — завопил Однорукий, выбираясь из-под трупов. Михей бросил ему кинжал.
     — Во славу караи! — выдохнул Однорукий и кинулся наперерез демону. Сшибив того здоровым плечом, цыган не удержался, упав вслед за существом. Когти располосовали грудь Однорукого, но безумный вояка и не думал отпускать свою добычу. С силой он вогнал кинжал в промежность чудовища и сильным движением вспорол тварь от паха до грудины. Дымящиеся черные потроха с влажным плеском вывалились на пол словно клубок угрей.
     Тамаш, Шандор, Больдо и Михей слаженной командой добивали врагов, рассекая и рубя столь податливые для серебра тела. Разъяренный Фонсо кромсал палашом скулившее возле его ног существо, вкладывая в удар последние силы. Пала отрубленная передняя лапа, за ней последовала задняя. Фонсо вознамерился снести поверженному монстру голову, но тот неожиданно уклонился и контратаковал. Когти погрузились в бок цыгана, пробивая ребра и разрывая внутренности. Закричав, Фонсо воткнул лезвие в шею демона. Кровь брызнула ему на руку, обжигая и дымясь. Тварь рухнула, увлекая за собой насаженного на когти парня. Харман подскочил к юноше и, подхватив с пола топор, отсек лапу, застрявшую в бочине Фонсо.
     — Харман, — просипел Фонсо, глядя на Лаша угасающими глазами.
     — Нет, нет, нет, — быстро проговорил король, опускаясь на колени перед зятем и беря его за окровавленную руку. — Не смей подыхать! Михей!
     Черноусый цыган обернулся и, увидев раненого Фонсо, подбежал к королю.
     — Беги за лекарем! — гаркнул Лаш. — Тут без тебя справятся.
     Михей свел выцветшие брови:
     — За Фонсо мы последим. Ты бы лучше шел к дочери. Боюсь…
     Харман жестом заставил его замолчать. Зять отбросил руку короля:
     — Отец… иди к Флорике. Ты ей нужнее. Я выживу, — под глазами юноши залегли тени скорой смерти. — Иди уже!
     Харман наклонился и поцеловал Фонсо в лоб:
     — Если тебе суждено умереть, пусть предки встретят тебя на той стороне Менеса как героя.
     Цыганский король торопился. Неловко подпрыгивая на здоровой ноге, он спешил в оружейную к дочери, которая, возможно, уже мертва. По дороге ему встретился Плеймн и его бойцы, вооруженные серебром:
     — Она пока жива, — бросил Безгубый. — Только без сознания.
     Лаш ускорил шаг.
     — Эй, Харман, — окликнул его Плеймн.
     — Чего тебе? — на ходу спросил король.
     — Откуда эта комната?
     — Потом объясню.
     — Придется, — с угрозой сказал Безгубый.
     В потайной комнате будто пронесся ураган. Воины снесли несколько оружейных стоек и опустошили армуары, в спешке вооружаясь серебряными запасами Хармана Лаша. Флорику уложили на пол, накрыв походным одеялом. Залитое кровью лицо девушки мелко подрагивало. Она казалась сломанной куклой, забытой дурным ребенком среди взрослых игрушек. Рядом с ней сидела Станка, нежно отиравшая кровь лоскутом, смоченным в травяном настое. Здесь же колдовал лекарь, звеня склянками с декоктами. Харман, сжав зубы от боли, встал на колени перед Флорикой. Дочь провалилась в беспамятство. Коснувшись ее руки, Лаш перевел взгляд на лекаря:
     — Мэтр Лексо, ваш прогноз?
     — Не знаю, — промычал медикус, вытаскивая зубами пробку из хрустального флакона. — Раны надо промыть и смазать составом Габера. Так мы сможем остановить заражение, — Лексо потряс емкостью. — Если, конечно, твари не были ядовитыми.
     Уверенным движением лекарь вылил содержимое флакона на рану Флорики. Жидкость зашипела, растворяя запекшуюся кровь. Девушка вздрогнула.
     — Не были, — убежденно ответил Лаш.
     — Отец, — всхлипнула Станка. — Ты что, уже видел таких?
     — Да, — Харман потупил взор. — Видел.
     Флорика застонала. Цыганский король еще крепче сжал ладонь дочери:
     — Мы отомстим за тебя, мой цветочек, — прошептал старик. Взмокшие волосы серыми патлами липли к морщинистому лбу. — Я клянусь тебе в этом своей жизнью и посмертием наших предков. Я найду проклятого колдуна даже в самой глубокой каверне этого проклятого города. Много лет назад я уже давал подобное обещание, когда по воле колдуна сгинул мой возлюбленный первенец Джанко. Я медлил, долго планировал, рассчитывал свою месть, но теперь пришло время действовать. — Лаш запнулся, заметив, что рана задела глаз дочери. — Моя красавица, — Харман всхлипнул, по забрызганным кровью щекам побежали слезы. — Моя деточка. Я обещал твоей матери беречь тебя и, как видишь, не сумел. Прости меня, родная. Прости, прости. Клянусь, я отомщу. Сделаю все, чтобы поганый малефик сдох, а его черный храм навсегда поглотила Бездна.
     — Отец, — прохрипела Флорика. — Где ты? Я ничего не вижу…
     — Ты все уведешь, моя ромашечка! — запричитал Лаш, сглатывая слезы. — И солнышко, и травку. Снова будешь танцевать и радоваться жизни! Мы тебя спасем. Правда, мэтр Лексо?
     — Я постараюсь, — в голосе седобородого медика появились нотки сомнений, — нам надо ее перенести. Здесь не лучшее место для процедур. Грязно.
     Флорика кашлянула, на губах выступила кровь.
     — Хватит над ней сопли лить! — встрепенулся мэтр Лексо. — Вы двое!
     Медикус поманил парочку цыган, оставшихся охранять женщин, которые укрылись в оружейной.
     — Несите ее наверх. Там моя лаборатория. Дорогу знаете.
     — Плеймн приказал… — неуверенно начал один из них.
     — Живо! — прикрикнул на них Лаш.
     Сделав из одеяла носилки, цыгане уложили на них дочь цыганского короля, тем самым вырвав из ее груди протяжный, полный боли, стон.
     — Где Фонсо? — спросила Флорика ломким голосом, шелестящим как палые листья на ветру.
     — С ним все хорошо, — соврал Харман. — Он скоро придет к тебе.
     — Правда?
     — Конечно.
     Цыганскому королю захотелось надавать себе пощечин. Очередная ложь, произнесенная во спасение любимой дочери. Возможно, сейчас Фонсо лежит мертвый среди порубленных тел порождений Тени. Но, выбирая между дочерью и зятем, Лаш однозначно выбирал первую.
     — Мэтр Лексо, — сказал Харман, — скоро у вас прибавится пациентов.
     — Справлюсь, — буркнул лекарь и указал цыганам на выход. Подняв импровизированные носилки, они спешно покинули оружейную, унося с собой Флорику. Станка последовала за ними, но уже будучи в дверях повернулась к отцу.
     — Пап.
     — Что тебе?
     Станка сложила руки на груди, прикрыв красные пятна, расплывшиеся на голубом шелке.
     — Ты знал, что такое может произойти?
     Лаш ответил не сразу. Лицо цыганского короля сморщилось от боли, и раненое запястье тут было ни при чем.
     — Знал, — наконец ответил он. — Но не так скоро. Завтра я хотел отправить вас к тетке в Вертингем. Не успел. Ты простишь своего отца?
     Черные глаза цыганского короля молили о прощении. Станка прикусила губу:
     — Да. Но если Флорика умрет, то вряд ли ты сможешь простить себя.
     Младшая дочь Хармана Лаша оставила отца. Ей хотелось быть возле раненой сестры, а не вытирать слюни оплошавшему старцу. Король цыган сжал талисманы. Сегодня они оказались бесполезны. Возможно, он сам убедил себя в их силе.
     Харман смахнул рукой соленые капли.
     — Я отомщу, — шептал Лаш. — Отомщу. За всех кто сегодня пал и был изуродован. Флорика, Фонсо, Тома, Стево — я клянусь вам в этом. Клянусь тебе… Джанко.
***
     Капитан Вергил Бреверт, насмешливо прозванный рыцарями Красавчиком, меланхолично допивал четвертую по счету кружку эля. Обычно он не позволял себе злоупотреблять спиртным, но в этот раз не смог отказаться.
     Сутки назад завершился рейд на постоялый двор «Полотки». Стражники сами открыли ворота, избавив «петельщиков» от штурма. Как и все фольварки на Старом тракте, «Полотки» окружал высокий частокол, а хозяева и гости заведения находились под охраной баронских дружинников. Зная о печальной судьбе форта Дитц, здешний капрал не решился чинить препятствий рыцарям, к вящему разочарованию отца Джерома. Инквизитор часто метал в Бреверта косые взгляды, намекая, что ересиархам неплохо бы пустить кровь. Вергил делал вид, будто не замечает экивоков старика. Тот, тяжело вздыхая и качая головой, отстал от миролюбивого капитана.
     Все изменилось вечером. Используя проверенные инквизиторские ухватки, отец Джером живо вывел на чистую воду хозяина заведения. От часто повторявшихся вопросов, заданных нередко шиворот-навыворот, и откровенных угроз у корчмаря голова шла кругом, и он вскоре запутался в показаниях. Отче немедленно вынес свой вердикт. Однозначно виновен. Трактирщик знал о подковерных делах братства и получал с агентов деньги в обмен на почтовые услуги и сокрытие контрабанды. Платили «лилии» отлично, если учесть общую скудность жизни в этом богом забытом краю. Причитая себе под нос, отец Джером подошел к Бреверту:
     — Ох, силы небесные, силы вечные, оградите раба вашего от удела его страшного! Ибо сказано в Святом Писании: «Не тот праведен, кто в смирении почивает, а тот, кто рук своих не опускает в битве с силами темными»!
     — Что-то не так, отче? — насторожился Вергил.
     — Видит Беруин в своей мудрости ложь человеческую!
     Капитан закатил глаза. Когда преподобный начинал картинно сокрушаться и лить слезы, стоило ждать беды.
     — Сомнения меня изглодали, окаянные, — поделился святой отец, тюкнув себя в грудь сухоньким кулачком. Бреверт с омерзением заметил на рясе священника жирные пятна и нечто, похожее на засохшие сопли. От елейно-предвкушающего вида падре, едва скрытого под маской сожаления, Вергилу хотелось блевать.
     — Как есть, грешник, рассказал мне не все! — преподобный воздел палец и потряс им с назидательностью миссионера, что безуспешно распинается перед безмозглым язычником.
     — И что из этого следует? — осторожно спросил Бреверт, прекрасно осознавая, куда клонит кровожадный святоша.
     — Придется вести дознание известными мерами, — смиренно заявил отец Джером.
     — А нельзя ли обойтись без «известных мер»?
     Священник испустил страдальческий вздох и помотал растрёпанной, седой головой:
     — Увы! Мы не можем быть уверены в словах обвиняемого, тем более если принять во внимание его склонность ко лжи.
     — Он пока подследственный, — поправил Вергил, — степень его вины определит суд.
     Преподобный сощурил блеклые глаза. Складки кожи на лице походили на смятый пергамент, испачканный точками бородавок.
     — Ох, сыне, да ежели я передам чашу сию и переложу дело первостепенной важности на судебную волокиту, то горе мне и бездны холодные, в коих восседает враг человеческий, души пожирающий! Не можем мы задерживать дело командора, ибо сами навлечем на себя ярость пресветлых богов, требующих карать неправедных и злокозненных!
     Вергил облизнул губы. Только лживой велеречивости ему и не хватало. Бреверт заметил, как в глазах инквизитора разгорается огонь противоестественного желания. Похоже, божественная воля тут ни при чем, если вспомнить подвиги святого отца в Люденбурге.
     — Иными словами, Вы хотите пытать?
     — Я не пытаю, — тут же возразил инквизитор. — Я лишь веду следствие, требующее крайних мер.
     — Но ведь хозяин Вам все рассказал?
     Бреверт посмотрел на трактирщика, уныло сидевшего на лавке. По приказу отца Джерома, рыцари неплохо приложились к его свиноподобному рылу. Веки хозяина оплыли, губы слиплись от крови. Морщась от боли, трактирщик засунул в рот два пальца и вынул сломанный зуб. Вергил передернул плечами.
     — Далеко не все, сыне. Видит Дивналлт Справедливый, что сей гнусный выползок Валака многое скрывает. Ибо сказано в Книге Начал…
     — Я Вас понял, святой отец, — поспешно оборвал отца Джерома, капитан, опасаясь нежданной проповеди.
     — Вы даете добро? — осведомился священник. На лице преподобного было написано, что ему плевать на разрешения капитана, но он все же решил соблюсти формальности.
     — Даю.
     Выбора не было. Пусть Вергил считался командующим отряда, но чинить препятствия инквизитору было себе дороже. Отцу Джерому патронировал командор, у него были союзники среди высших чинов, к тому же ведомое им следствие было крайне деликатным. К слову, сам Вергил Бреверт разбирался в тонкостях сыскной работы как свинья в известном фрукте. Его дело — командовать бойцами и махать клинком, а не вести задушевные беседы с закоренелыми преступниками. Отдав трактирщика святоше, Вергил, помимо собственного успокоения, намеревался выторговать у инквизитора сохранность самих «Полотков» и его жителей. Судя по редким намекам, отец Джером собирался исполнить приказ командора с излишней ретивостью, и Бреверт надеялся угомонить кровожадного преподобного, принеся в жертву кабатчика.
     Не такого ожидал молодой Вергил Бреверт, вступая в ряды Ордена Наследия. Бреверты, герба Сломанное копье, издавна были вассалами рода фон Каттелей, владели замком и обширными землями. Будущего капитана рыцарского братства угораздило народиться шестым сыном в семье, поэтому кусок пирога от наследства пролетел мимо его рта. В семье его не любили. Юный Вергил с младых ногтей любил проказить, развратничать с девками и неумеренно пить. Батюшка как-то сказал, что если услышит про очередного бастарда, заделанного крестьянке, то он начнет топить их как котят. А следом отправит в реку распутного сына предварительно зашив того в мешок. Угроза подействовала. Вергил присмирел. Отец предложил юноше попытать счастья в Виссенберге, но вот беда, молодой олух не имел склонности к наукам. Почти любая задачка становилась для него сложней математических теорий мэтра Лаферта. К высоким искусствам юноша так же не имел способностей. Он не мог сложить даже пары стихотворных строчек, а те, что все-таки получались, выходили жуткой похабщиной. Рисовал юный Бреверт того хуже. Из-под его кисти выходили столь уродливые существа, что лишь воистину одаренный воображением человек мог признать в них лошадку или собачку. С музыкой сложилось получше. Целыми днями Вергил бренчал на рюнгельте и распевал баллады, услаждая «тонкий» вкус селянок и девок из домов терпимости. Увы, столь замечательного таланта было мало для поступления в Академию Высоких Искусств. Не желая впустую кормить оболтуса, отец вскоре пристроил Вергила в Гвардию регента, благо юноша проявлял рвение в военных делах. Мечом он владел на зависть братьям, в седле держался так, словно его мать разродилась верхом на жеребце. Прибыв в столицу, Вергил попал под начало капрала Виллема Колгера, дравшего с новобранцев три шкуры. Дисциплина Бреверта хромала на обе ноги, так что взбучек и головомоек он получал чаще других дворянских отпрысков. Вскоре в столице грянул печально известный «Хлебный бунт», и Бреверту, наконец, удалось себя проявить. За отвагу при усмирении толпы он получил рыцарские шпоры.
     Жизнь гвардейца проходит в достатке, но юноша, избалованный отцовским богатством, вскоре понял, что получаемое им жалование мало располагает к красивому существованию. Вергила хватило на полгода честной службы. Благодаря старому товарищу Бреверт свел знакомства с темными личностями из Старого города. В обмен на некоторое количество денежных вливаний гордый отпрыск благородного семейства начал покрывать дурнопахнущие предприятия воротил подпольного мира. Пользуясь несомненным преимуществом гвардейца над обычной городской стражей и мушкетерами, он вытаскивал из заключения душегубов и контрабандистов, получая в обмен кошели с марками, которых хватало на срамных баб, вино и безделушки.
     Вергила Бреверта взяли при очередной попытке освободить из Черного мешка члена банды «Воронов», обвиненного в разбое. Обычно парень избегал сложных просьб, но деньги, обещанные Максимилианом Шеффером, вскружили ему голову. Дело закончилось провалом. О инициативах подчиненного узнал сам Виллем Колгер, получивший наводку от сослуживца Бреверта. Вергила с позором выгнали из гвардии и предали суду. Только вмешательство батюшки, испросившего протекции у самого Олдрика фон Каттеля, избавило нерадивого юнца от Серебряных копей Бренербурга.
     Вернувшись домой, Вергил встал перед выбором. Либо он бросает все и вступает в Орден Наследия («Уж они-то выбьют из тебя дерьмо» — рычал старший Бреверт), либо глава семейства лишает его всего и прогоняет из дому («Сдохнешь среди тех клошар, которых покрывал, ублюдок!»). Провинившийся юноша выбрал первое. Орден славился железной дисциплиной, религиозностью и несомненным могуществом. Вступление в его ряды считалось честью, а Вергилу, как человеку дворянского происхождения, сулило хороший подъем по карьерной лестнице. Чем черт не шутит, может, и до ландмейстера дослужится! Одна загвоздка тревожила мятущуюся душу Бреверта. Рыцари Ордена хранили целибат, а это значит, что голых девок он будет наблюдать разве что во снах. Но пусть боги лучше утопят всех шлюх в море, чем прозябать голодранцем, доедающим последние крохи, или становиться наемником, рискующим сложить голову за сотню серебряников.
     Вергила приняли в Орден полноправным рыцарем. Надев алое сюрко, Бреверт впервые ощутил себя причастным к чему-то по настоящему высокому и благородному. С тех пор много воды утекло. Юноша стал мужчиной и дослужился до капитана, по дороге осознав, что Орден в сущности та еще канава. Под напускным благолепием скрывались обычные людские пороки. Высокопарные слова и обеты не могли укрыть гнилое нутро братства, давно погрязшего в интригах, и запятнанного банальной жаждой наживы. Хватало здесь и фанатиков, желавших нести веру, были свои завистники и клевреты, затевавшие комплоты в надежде подсидеть ближнего. В целом, к великому разочарованию Вергила, братья-рыцари оказались ничем не лучше его самого. Молодые послушники и умудренные жизнью командоры одинаково страдали от воздержания, чревоугодия и болезненной гордости.
     Вергил посвятил служению Ордену почти десять лет. За этот немалый срок капитан Бреверт уверенно мог сказать — слава золотых штандартов Ордена канула в прошлое. Остались лишь поблекшие тряпки, которые силится подновить рачительная швея. А за тряпками этими скрывалась пустота, куда более глубокая чем та Бездна, в которую Вергил не смог заставить себя поверить.
     Оставив отца Джерома творить свое грязное дело, капитан обошел посты и отправился спать. Укутавшись в заскорузлое одеяло, он безуспешно пытался заснуть. Возможно, ему чудится, или он взаправду слышит крики трактирщика? Или дикие завывания ветра сыграли с ним злую шутку? Может, это кричит его собственная совесть, не до конца покинувшая сердце капитана? Вероятно, ответ знали Вознесенные, в существовании коих Вергил сомневался. Подобные мысли часто терзали душу Бреверта. За годы службы он насмотрелся всякого, но так и не смог привыкнуть к мукам жертв. Их вопли неотступно преследовали капитана, вынуждая задуматься о выборе, который он сделал десять лет назад. Может, стоило податься на вольные хлеба и не пятнать кровью протестующую совесть? Честь помазанного рыцаря. Пусть жертвы инквизиторов часто заслуживали кары, но смириться с жестокостью применяемых к ним «мер» Бреверт не мог. Его уже не переделать.
     Проснувшись ранним утром, Вергил первым делом налил себе пинту эля, заслужив неодобрительный взгляд сарианта. Завидует, — мрачно подумал Бреверт, отхлебнув горького напитка. Пусть завидует. Под хмелем на сделку с совестью идти намного легче. За первой кружкой последовала вторая. Допивая четвертую, Вергил услышал стук тяжелых башмаков.
     Инквизиторов возглавлял отец Джером, на сморщенном лице которого застыла радость скупердяя, сэкономившего золотую монету. Двое подмастерьев выглядели значительно хуже. Они смаргивали осоловелыми, красными глазами, пытаясь отогнать сон. Поверх их ряс были надеты кожаные фартуки, залитые кровью, что свидетельствовало о вполне успешном применении «мер».
     Святой отец подошел к Бреверту и презрительно уставился на ополовиненную кружку эля. От преподобного несло бойней. Вергил помахал перед лицом ладонью, отгоняя кровавый дух.
     — Пьянствуете? — процедил отец Джером.
     — На что еще это похоже? — рассмеялся Бреверт.
     — Командор бы не одобрил.
     — Командор в Вальдштадте, — беспечно сказал Вергил, — А мы в этой занюханной дыре развлекаемся с мелкими сошками.
     Инквизитор издал звук, похожий на скрип несмазанных петель:
     — Дело божье стало для вас развлечением, капитан?
     — Упаси меня Анейрин! Я же пошутил.
     Отец Джером сглотнул:
     — Не оценил.
     Бреверт не стал злить преподобного, хотя ему безумно хотелось расхохотаться тому в лицо. А потом плюнуть в его мерзкую скукоженную харю и разбить об голову кружку. Наверняка старческий череп не выдержит соприкосновения с тяжелой глиняной посудой.
     — Узнали что-нибудь? — спросил капитан, беря себя в руки.
     С прытью юнца отец Джером усадил костлявый зад напротив Бреверта. Глаза разгорелись знакомым огнем. Облизнув губы бледным языком, преподобный заклекотал:
     — Истинно я Вам говорил, капитан. Злодей скрывал многое, но мне удалось его разговорить!
     — Не сомневался в Ваших способностях.
     — Этот богопротивный аспид укрывал посланцев братства! «Лилии» скрывались под видом честных торговцев. Они ждали контрабандиста, дабы сопроводить его до проклятого Вальдштадта, коей является грязным нарывом ереси на теле светлого Рейнланда!
     — Да неужели?!
     Бреверт не скрывал иронии, но впавший в раж инквизитор пропустил ее мимо ушей.
     — Известный нам преступник по прозвищу Старик покинул «Полотки» две седмицы назад.
     — Печально. И это все?
     Инквизитор возмущенно засопел.
     — Нет. Хозяин выдал мне местонахождение Братства.
     Вергил приободрился:
     — И где оно?
     — Мерзостный дом разврата «Лесная киска», что в Вальдштадте, — выпалил отец Джером.
     — Никогда он мне не нравился…
     — Что? — ноздри инквизитора раздулись от возбуждения. Видимо, старый пень представил себе нимф из «Лесной киски» и теперь тяготился плотским бессилием.
     — Место, говорю, поганое.
     — Истинно!
     Вергил допил остатки эля и рыгнул. В голову внезапно закралась интересная мысль:
     — Откуда простой трактирщик знает о секретном убежище «лилий»? — поделился сомнениями капитан. — Неужели кто-то выдаст такую информацию третьестепенному агенту?
     — Он из бывших, — прошамкал отец Джером. — Ныне к полевой работе не способен. Братство отправило его в «Полотки» для организации перевалочного пункта контрабанды, будь она неладна! Под нашим носом прошел целый вал священных реликвий, а мы и не заметили!
     — Здесь территория Вольных баронств, сильно не разойдешься, — успокоил преподобного Бреверт.
     — Плевать! Реликвии важнее любых суверенитетов! Я говорил епископу в Гранцдорфе, что нужно расширить нашу деятельность, но кто меня слушает? Трусы! Променяли дело господне на тугую мошну!
     Отец Джером церковным колоколом гремел в общем зале, заставив попрятаться выглянувших было официанток. Двое сариантов тем временем выволокли из подвала изувеченного трактирщика. На толстом брюхе хозяина засохла кровь. Вместо правого соска — глубокая, опаленная рана. На пальцах левой руки с мясом выдрали все ногти. Бреверт поспешно отвернулся.
     — Вы закончили? — через силу спросил он у отца Джерома.
     — С ним — да.
     — С ним?! — сорвался на крик Вергил. — Вы хотите пытать кого-то еще?
     — Мне нужно провести дознание среди прислуги.
     — Зачем они вам?
     — Удостовериться, что мы ничего не упустили.
     Бреверт закрыл глаза. Вот тебе и пустили спятившего лиса в курятник. Похоже, истосковавшийся по работе инквизитор решил запытать всех, кто попадется под руку.
     — Командору нужно поскорее узнать о нашем открытии, — капитан пустил в ход последний аргумент.
     Отец Джером нахмурился и поскреб шелушащийся подбородок.
     — Верно, — он соглашался будто через силу. — Тогда предлагаю Вам следующее, капитан.
     — Слушаю.
     — Сегодня вечером я проведу еще одно дознание среди прислуги, а завтра во весь опор поскачем к командору.
     «Во весь опор, говоришь, — злорадно подумал Вергил, — смотри не развались по дороге, гребаный ты кровопийца!»
     — «Полотки» сжигать не будем и жителей оставим в покое? — закончил за преподобного Бреверт.
     Отец Джером нахохлился, втянув голову в плечи:
     — Это отвратительные полумеры. Чем меньше следов, тем лучше.
     — Тогда уезжаем сегодня. Дознания придется отменить.
     В горле преподобного что-то забурлило:
     — Я согласен на Ваши условия, капитан Бреверт. Исключительно ради дела Церкви.
     Вергил кивнул. Было очевидно, что святой отец окончательно сбрендил. Ради новой пытки, инквизитор готов поступиться приказом любимого командора, в котором он душе не чаял. Глядя на повеселевшего отца Джерома, Бреверт с отвращением подумал, что такие вот преподобные гораздо хуже посвященных «лилий», ересиархов и культистов вместе взятых. Под рясой священников скрывались подлинные посланцы тьмы, закрывшие лицо маской благочестия и веры.
     — Кого Вы хотите опросить сегодня? — нейтральное «опросить» далось Бреверту тяжелее всех слов, сказанных им за последнюю неделю.
     — У трактирщика есть племянница. Говорят, она путалась с помощником этого Старика. Мне кажется, она вполне может обладать нужными сведеньями.
     Вергил мотнул головой в сторону кладовки, где прятались официантки:
     — Это та жопастенькая, с длинными темными волосами и оспинами на лице?
     — Именно эта блудливая девка.
     — У Вас отличный вкус.
     Святоша поперхнулся:
     — Да как Вы смеете?! Именем веры я караю грешников, веду их к свету, каленым железом выжигаю скверну ереси и греха из их почерневших душ! Дело мое — дело света!
     — Угу, — Бреверт выпятил нижнюю губу. — И сиськи у нее большие. В самый раз, чтобы грех утаивать. Не перетрудитесь, святой отец, а то у баб грех еще в одном месте водится, — вдруг не управитесь.
     Отец Джером неожиданно успокоился. Затаенную ярость выдавало дрожащее веко, но внешне его как будто подменили.
     — Боги тебя простят, сын мой, — зловеще произнес преподобный. — Они милосердны.
     Отец Джером вышел из трактира, напоследок хлопнув дверью. Воины со страхом посмотрели на Бреверта. Вергил пожал плечами:
     — Нервный он стал. Совсем себя не бережет. Того и гляди, помрет от работы. На покой надо старичку.
     Капитан засмеялся собственной шутке, чувствуя, как по нему скользят недоуменные взгляды солдат.
     К вечеру Вергил Бреверт набрался по самые брови. Эль уступил место виски, который рыцарь проглатывал с опытом прожженного пьяницы. Почти девичье лицо капитана за последние пару суток заросло густой щетиной, придав ему недостающей мужественности. Часто Вергил шмыгал тонкокрылым носом, пытаясь сдержать хмельные рыдания. Мокрые пряди песочных волос висели над стаканом как спущенные знамена.
     — Еще одна жертва, чтобы остальные жили, — часто шептал Бреверт, как в бреду. Он передал святоше невинную девушку в надежде спасти остальных от виселицы. Перешагнул ли он черту, отделяющую его от зла? От подлинной Бездны? На кону несколько десятков жизней против одной запытанной девчонки, какие тут могут быть метания? Тогда почему ему так плохо? Настолько, что Бреверту хотелось наложить на себя руки.
     В трактир вернулся отец Джером. Жестом указал двум сариантам на дверь, где сидели официантки. Подмастерья инквизитора, в молчании лопавшие овсянку, отложили ложки. Пришло время работы. Воины грубо выволокли из каморки официантку. Увидев инквизитора, его постную до издевки морду, она взвыла и забилась в руках солдат. Они выкрутили ей руки за спину, отчего девушка закричала еще сильнее. Темные волосы разметались, из глаз побежали крупные слезы. Полная грудь бешено вздымалась под лифом синего платья.
     — В подвал ее, — скомандовал отец Джером.
     — За что? — завопила девица. — Я ничего не знаю!
     — Вот там и проверим, — посулил инквизитор.
     — Я просто с ним спала, только и всего! Ничего больше! Он ничего не говорил, не рассказывал!
     — Это тебе так кажется, — ласково проскрипел священник. Подойдя к официантке, он с отеческой нежностью коснулся ее щеки. — Уведите!
     Брыкающуюся девушку повели на допрос. Она безуспешно упиралась в пол расколотыми башмаками. Бреверт проводил ее взглядом. Жертвенный агнец вознесен на алтарь, и Вергил стал на шаг ближе к Бездне.
     Инквизитор приблизился к капитану и брезгливо взял его стакан:
     — Налейте капитану побольше виски. Сэру рыцарю тяжело переносить звуки тяжелой работы!
     Священник грохнул стаканом об стол, едва его не разбив. От сильного и частого дыхания инквизитора дрогнуло пламя в каганце.
     — Можешь упиться этим пойлом! — проскрежетал святоша.
     — Да пошел ты в жопу, — не остался в долгу капитан.
     Преподобный сплюнул Вергилу под ноги.
     — Дуй в подвал, — подсказал Бреверт. — Тебя там заждались. Твои служки даже задницу не смогут подтереть без приказа.
     Священник хмыкнул и оставил капитана в покое. Вергил залпом прикончил виски. Вкуса он не чувствовал, как, впрочем, и всего остального. В душе было пусто, словно в нефе давно оставленного прихожанами храма. Горькая отрыжка поднялась к горлу, и капитан мучительно икнул. На сегодня с него хватит. Сколько в себя не лей, забыть свершенные злодеяния все равно не получится.
     Покачиваясь, Бреверт направился в свою комнату. Черный плащ капитана сдутым парусом волочился у него за спиной, подметая пол.
     — Капитан, Вас проводить? — спросил бдевший у лестницы сариант. Расписанное шрамами лицо бойца выражало искреннюю заботу.
     — Я сам доберусь, Берт. Лучше возьми пару ребят и пристукни этого гребанного вампира в подвале.
     Берт Ройс, прозываемый в шутку Порванным, остолбенел.
     — Что Вы сказали? — переспросил он с испугом.
     — Шутка. Свободен.
     Плечи Берта с облегчением опустились.
     Вергил долго поднимался по лестнице, придерживаясь обшарпанных стен. Качало его на зависть всем бурям. Отворив дверь в свою пропахшую клопами комнату, Бреверт направился было к кровати, но почувствовал внезапную слабость в икрах. Дрожь пробежала от чресл до пяток, обдав холодом, на грудь будто свалили кучу камней. Ноги Вергила подогнулись, и он упал на колени, не добравшись до кровати. Обессилившая рука, соскользнув по неровному от грязи полу, сшибла ночной горшок. Рот заполнила кислая рвота. Капитан исторг из себя выпитое, с ужасом заметив кровавые комки, черневшие в бурой жиже. Вергила трясло, спазм казалось выкрутил все мышцы в теле. Голова раскалывалась, как если бы по ней колотили молотком, из носа брызнула кровь. Капитан рухнул в собственную блевотину, прочертив в ней лицом дорожку. С усилием Бреверт перевернулся на спину, чтобы не захлебнуться. Тысячи раскаленных ножей резали желудок и кишки; сознание гасло от непереносимой боли. Вергил попытался закричать, позвать на помощь, но язык отказался повиноваться. Спустя несколько мгновений, Бреверт извернулся в последней мучительной конвульсии и замер…
     Отец Джером придирчиво оглядел дело рук своих. Сегодня он немного переусердствовал. Девица не выдержала одновременного использования коленедробилки и раскаленного прута. Кто бы мог подумать — такая молоденькая, и такое слабое сердце?! Инквизитор воспринял смерть преступницы почти личным оскорблением. Бросив плотоядный взгляд на окровавленную грудь покойницы, отец Джером приказал служкам:
     — Приберитесь тут. Вымойте и соберите инструмент. Труп в канаву.
     Священника искренне расстроил прошедший допрос. Девица была глупа как утка и ничего не знала. После коленедробилки она стала нести околесицу, поверить в которую мог лишь неискушенный следователь. Она пищала о каких-то заговорах и тайных тропах, не имевших к реальности никакого отношения. Такое бывает. Обвиняемые не выдерживают боли и сочиняют невероятные истории чтобы остановить пытку.
     Отец Джером выбрался из подвала, брезгливо стряхивая с плеч пыль, нападавшую с потолка. Как следует прочихавшись и очистив нос, священник поманил к себе Берта Ройса.
     — Где капитан?
     — Часа два как опочивает. Ох и набрался он.
     — Глупец! — заключил отец Джером. — Пойду гляну как он там.
     Преподобный добрался до комнаты Вергила, страдая жестокой одышкой. Две лестницы подряд были для него слишком суровым испытанием. Распухшими костяшками он постучал в дверь. Тишина. Святой отец удовлетворенно кивнул. Вергил не заперся, так что инквизитор без труда проник в комнату.
     Бреверт лежал на спине в луже собственной рвоты. В окно робко заглядывала растущая луна, в свете которой лицо капитана не уступало в бледности трупу. Кровь обрамляла его рот черной мазней, губы перекосились, а закрытые веки сковала корочка.
     Отец Джером не заметил дыхания, но если оно слабое, то под кольчугой и сюрко рассмотреть его будет не легко. Кряхтя и посвистывая, преподобный опустился на колени. Боль прострелила разбитые суставы. Неважно — он должен удостовериться в смерти Бреверта. Порошок из корня смертолиста редко давал осечку, а если учесть лошадиную дозу, подсыпанную капитану в виски, то он должен быть бесповоротно мертв. Отец Джером протянул руку к шее Вергила.
     — Вот и на тебя управу нашли, — тихо прокаркал старик.
     Веки капитана открылись. Голубые глаза встретились с бесцветными. Священник отшатнулся. Рука Бреверта вылетела вперед, схватив преподобного за худую глотку. Инквизитор попытался отцепить ладонь капитана, но, несмотря на отравление, Вергил сохранил железную хватку. Приподнявшись, Бреверт всем телом навалился на отца Джерома. Священник сипел, пытаясь скинуть руку капитана и одновременно выбраться из-под него. Краем уха инквизитор услышал шорох стали по коже и затрепыхался как девица в руках насильника.
     Вергил извлек кинжал. Боль разрывала его голову, конечности онемели, но пристукнуть старика у него хватит сил. Чувствуя под собой слабые брыкания, Бреверт сжал пальцы на дряблой шее святоши.
     Кинжал вошел в брюхо отца Джерома. Кровь смочила залатанную рясу. Вергил вытащил оружие из раны и ударил еще раз. Рука будто обрела собственную жизнь. Кинжал вспахивал живот преподобного, погружаясь в плоть вновь и вновь. Полузадушенный священник не мог даже кричать. Из горла слышались булькающие звуки да редкие осипшие попытки хлебнуть воздуха, который не спешил проникать в стиснутую глотку. Ноги отца Джерома бились об пол в сумбурном ритме.
     Вергил чувствовал, что силы оставляют его. Затягивать экзекуцию больше не было смысла. Убрав ладонь с шеи старика, Бреверт полоснул лезвием по горлу. Кожа и плоть разошлись как лепестки пригретого солнцем бутона. Преподобный инстинктивно закрыл рану руками, и кровь просочилась сквозь пальцы, быстро стекая на рясу.
     Капитан откинулся на край кровати. С мрачным удовольствием он наблюдал за агонией священника. Отец Джером содрогнулся несколько раз и затих, глаза инквизитора остекленели. Кровавая струя продолжала толчками вытекать из перерезанных вен, растекаясь по полу неровной черной лужей.
     Бреверт вытер лицо слабеющей рукой. Сегодня ему повезло. Видимо, яд преподобного ослаб от выпитого, а может просто выдохся. Теперь это известно лишь богам. Одно оставалось под вопросом. Действовал ли отец Джером из личной неприязни или здесь прослеживались инициативы сверху? Зная щенячью преданность отца Джерома командору Лукану, напрашивались скверные выводы. Меллендорф терпеть не мог Бреверта, а его последняя выходка в замке Дарден похоже подписала ему смертный приговор. Для чего же еще мог отправить Лукан своего цепного пса и палача? Проследить за строптивым капитаном? Или убить того, чтоб не мешался?
     Голова Вергила плыла. Сознание погружалось в успокоительную тьму, избавляясь от боли, грызшей желудок. Бреверт сполз на пол и с глухим стуком ударился лбом о шероховатые доски.
     Два тела остались лежать в пролитом свете равнодушной луны.

ГЛАВА XII. ПОСЛЕДНИЕ ЭБЕРЛИНГИ

     Много бед вынес достославный род владык Фалькберга. Предательство, немилость королей, козни завистников, жестокость врагов. Но покуда над Соколиной горой реет гордое их знамя, род Эберлингов не сломить.
     Мишель де Горжен «Великие фамилии земли Рейнландской»
     Яростный огненный вихрь охватил большой чертог Верминштайна. Пылали величественные гобелены, выгорали дорогие талансинские портьеры, обнажая разбитые стрельчатые окна. Огонь вскарабкался по стенам, поджег гигантскую люстру и перекрытия потолка. Эберлинг обливался потом в неловких попытках захватить иссушенными легкими толику воздуха. Горячий пепел забивал рот, дым вышибал из глаз слезы. Клочья пламени лизали его руки, оставляя на коже волдыри. С грохотом обрушилась тлеющая балка, рассыпая ворох искр — Мартин едва успел уклониться. Не удержавшись на ногах, Сокол из Фалькберга растянулся на мозаичном полу среди камней и золы. Сквозь гул царящего вокруг хаоса он услышал басовитый смех. Подняв голову, Эберлинг вгляделся в пламя. Словно подчиняясь неведомому приказу, огонь расступился.
     Маркграф увидел черную базальтовую лестницу, ведущую к исполинскому трону. Жуткое седалище сваяли из десятков напластанных и перемешанных друг с другом трупов. Спинкой престола послужил распятый на косом кресте мертвец с торчащим из груди железным штырем и вспоротым брюхом, из которого окровавленной гирляндой свисали потроха. Руки покойников, ставшие подлокотниками, судорожно сжимали и разжимали пальцы без ногтей. Огонь не пощадил чудовищное произведение безумных мастеров. Трон обгорел, плоть местами обуглилась и медленно тлела, выстреливая в расплавленный воздух снопами искр.
     На троне восседал гигант, облаченный в черные, рифленые доспехи, осыпанные пеплом. Черный армет40 потерял былую форму, промятый в нескольких местах чем-то тяжелым. Нагрудник и горжет покрывали затертые, оплывшие руны древнего Исхейма. В правой руке гигант держал горящий фламберг, уперев его лезвием в верхнюю ступень.
     Обжигая руки и колени, Мартину удалось подняться. Великан снова рассмеялся. Его смех заглушил шум пожара, прокатившись по Большому залу громыханием колесниц:
     — Вот мы и снова встретились, юный Сокол.
     Эберлинг заслонился рукой от рвущихся к лицу горячих языков:
     — Ты немного подрос с нашей последней встречи, Людвиг фон Брогг.
     — Изнанка дала мне силу! — заревел великан. — Я вновь буду жить! Я сокрушу легионы Ордена и подарю миру свободу!
     Мартин покачал головой:
     — Только в моих снах.
     Фон Брогг зашелся в приступе смеха:
     — Идиот! Посмотри, что ты натворил!
     Мартин закрыл глаза. Главное, не оборачиваться. Все будет, как всегда. Ничего нового. Не смотреть, не смотреть, не смотреть.
     Эберлинг обернулся. Огонь позади мистическим образом потух. Вместо этого он увидел самого себя. Оборванный, в серой рваной робе, тот Мартин был на десять лет моложе нынешнего. Молодой Эберлинг стоял возле мехов и с усилием раздувал угли в огромной жаровне. Над решеткой подвесили изможденное тело. Крючья пробили человеку ребра и лучевые кости, рот накрепко зашили железными нитями. Вместо глаз зияли две окровавленные воронки. Спина, зад и ноги подвешенного обгорели до черноты. Кожа треснула и сморщилась, обнажив розовую плоть; кровь из ран капала на решетку, испаряясь с трескучим шипением. Продолжая работать мехами, молодой Мартин плакал, глядя на дело рук своих. С его губ рвался бессильный стон, тонкий словно вой далекой вьюги.
     — Каково? — прогремел Людвиг фон Брогг. — Еще не забыл, как ты заживо прожарил своего братца?
     Эберлинг зарычал.
     — Ты вынудил меня на это, ублюдок! — крик графа обернулся надсадным хрипом.
     Гигант издал короткий смешок:
     — О нет. Я предложил тебе выбор. Твоя жизнь или жизнь брата. И ты выбрал себя. Трус! Размазня! Слабак!
     Мартин обхватил руками голову. Воспоминания резали мозг почище бритвы цирюльника.
     — Ты обманул меня!
     — Ты сам себя обманул. Я лишь показал тебе грань, за которой любой человек превращается в послушную овцу. Я доказал, что когда мучения и смерть становятся реальностью, кровные узы обрываются. Честь, благородство, самопожертвование и гордость обращаются пустыми словами. Я показал тебе настоящий мир. Мир боли, страданий и гибели. Я показал тебе правду. Человек — лживое, склонное к самообману животное, вечно радеющее за свою шкуру и готовое ради дальнейшего бессмысленного существования предавать и уничтожать ближнего. Я показал тебе прогнившее нутро мира. Так возблагодари меня!
     Мартин двинулся к фон Броггу:
     — Что тебе от меня надо?! Зачем являешься мне?
     Гигант вздохнул, выпуская пар из прорезей шлема.
     — Меня здесь нет. Я давно умер — убит Теодором фон Виндельбрандтом. Все, что ты видишь — это твои гнев и отчаянье, больше ничего.
     Эберлинг остановился. С потолка валились горелые перекрытия. Стены крошились и проваливались, разбрасывая горячий камень. Мартин извлек из ножен палаш. Во сне он всегда оказывался под рукой в нужный момент:
     — Нет никакого отчаянья и гнева. Спускайся ко мне, тварь.
     — Думаешь, так просто одолеть себя?
     — Это наваждение! Глупые кошмары!
     Гигант подчеркнуто медленным движением снял шлем. Обгоревшая кожа фон Брогга висела палеными струпьями, глаза давно лопнули от жара. За порванными губами виднелись сломанные пеньки зубов. Великан оперся на меч и поднялся.
     — Я — Людвиг фон Брогг, наследник великого замка Верминштайн. Я веду свой род от Орма из Брогги, внука Бальдорка Великого, что родился от семени титанов и Ледяных богов Исхейма. В моих жилах течет кровь Йоргуда, владыки Зимы и Ветра, Повелителя битв, Медвежьего хозяина. Изерин Кровожадный мне побратим, а его берсерки — родичи. Меня благословил сам Родарн Мертворожденный, и вскормила волоокая Лия Повелительница лесов. Кто ты такой, чтобы вызывать на бой наследника Орма?
     Мартин зажмурился. Изувеченное лицо брата стояло перед глазами:
     — Человек, готовый убивать тебя даже во снах.
     Грохоча сабатонами, фон Брогг бросился вниз по лестнице. Фламберг взмыл над головой Мясника. Эберлинг занял стойку и выставил палаш. Волнистое лезвие обрушилось на Сокола из Фалькберга. Мартин ушел вбок и тут же прыгнул, целя колющим ударом в шею Людвига. На удивление быстрым движением гигант поднял левую руку и схватил лезвие палаша. Удар бронированного колена отбросил Эберлинга в сторону. Мартин упал к ногам фон Брогга, задыхаясь от боли. Послышался хруст металла и огрызок палаша звякнул возле графа.
     — Тщетно, — прогудел Мясник. — Убить меня — значит убить себя.
     — Тварь… тварь… — сквозь всхлипы повторял Мартин, смотря на обугленное лицо своего демона возмездия.
     — Здесь никого нет, кроме тебя.
     Мартин сморгнул. Фон Брогг исчез. Эберлинга окружало быстро сжимавшееся кольцо пламени. С отрешенным видом он наблюдал, как огонь коснулся его сапога, перебрался на штанину и быстро пополз вверх.
     Сокол из Фалькберга вспыхнул как факел. Горели каштановые волосы, кожа морщилась и плавилась точно воск. Ореховые глаза, моргнув в последний раз, навсегда сгинули в бурном пламени…
     …Сбросив ногой толстое одеяло, Эберлинг вскочил на смятой, вымокшей от пота постели. Пугающе долгий раскат грома прокатился над крышей особняка пушечным залпом. Стены дома отозвались мелкой испуганной дрожью. Мартин глубоко вдохнул, восстанавливая сбитое дыхание. Сердце билось в груди как куропатка в силке. Переведя дух, Эберлинг потянулся к ночному столику и зажег свечу. Неверными руками налив себе вина, он одним махом опрокинул содержимое бокала. «Белая дама» частенько выручала его после ночных кошмаров. Недолго думая, Мартин повторно наполнил бокал. Встав с постели, он подошел к окну, аккуратно обойдя стопки книг, которые он перенес в комнату из Архивной башни. Прихлебывая сладкий напиток, Эберлинг мрачно наблюдал за грозой сквозь мутное от дождевого водопада стекло. Частые молнии освещали черный зубчатый силуэт рощи; деревья раскачивались на ветру будто легкие травинки. Бурный поток мчался по земле, волоча за собой разный сор: листья, сломанные ветки, комья травы. Вновь сверкнула молния, и Мартин увидел свое отражение. Застывшее будто у идола лицо, расширенные испуганные глаза, накрепко сжатые губы.
     Отставив бокал, Эберлинг полез в шкаф с одеждой. Там, среди камзолов, кафтанов, сорочек и штанов покоился маленький походный сундучок. Из кармана темно-синего жюстокора Мартин достал железный ключ. Отперев сундук, он поднял крышку и осмотрел свои сокровища. Старый колесцовый пистолет, пара кинжалов для истфалийского боя, зазубренный топорик аборигена из Фернланда, груда крупных необработанных самородков, серьга в виде якоря, подаренная Виндельбрандтом на удачу, тряпичная куколка Катрин, продырявленная золотая марка Дезмонда, коготь валлракса… все не то. Мартин отодвинул стопку писем, накрытых цепочкой с рубиновой подвеской — все, что осталось ему от Агнет Вестернгаузен. Под письмами лежала маленькая погремушка с камерой из панциря черепахи. Эберлинг с нежностью взял ее в руки и захлопнул крышку сундука.
     Сев на кровать, он несколько раз тряхнул игрушкой. Высушенные бобы исправно стукнулись о панцирь. Как зачарованный, Мартин смотрел на нехитрый музыкальный инструмент для малышей. В горле застрял комок, а мутная пелена закрыла глаза. Только так он мог забыть Дезмонда и его смерть. Перебить страдание еще большей мукой. Потряхивая погремушкой, Эберлинг сомкнул веки растворяясь в подобии транса.
     В дверь постучали. Мартин неслышно чертыхнулся и деланно бодрым голосом спросил:
     — Кто?
     — Это Марта.
     — Открыто.
     Девушка бесшумно проскользнула в комнату. На ее голове кривовато сидел белый чепец. Светлые волосы лезли наружу непослушными локонами. С округлого личика беспокойно смотрели голубые глаза с чуть приподнятыми уголками.
     — Тебе что-то нужно, моя дорогая? — спросил Мартин, убирая погремушку под кровать.
     — Я…
     — Хотела проверить все ли у меня в порядке?
     — Да. Я слышала, как Вы кричали.
     — Кошмары посещают даже самых праведных.
     Марта убрала руки за спину, отчего ее грудь выдалась вперед. Набравшись храбрости, она выдала:
     — Хотите я с Вами посижу?
     Эберлинг криво улыбнулся:
     — Сколько тебе лет?
     — Девятнадцать.
     — Замужем?
     Девушка зарделась:
     — Нет.
     Эберлинг кивнул на кровать:
     — Ложись.
     Марта принялась расстегивать крючки темного платья. Маркграф заметил на ее руке вытянутый шрам. Случайная травма или кто-то нарочно причинил девушке боль?
     — Раздеваться не надо, — остановил ее Эберлинг. — Просто ложись.
     Марта присела на кровать. По-хозяйски провела ладонью по мокрым простыням.
     — Вы что-то пролили. Заменить белье?
     Мартин покачал головой.
     — Не утруждай себя. Ложись.
     Эберлинг задул свечу. Они легли. Мартин обнял девушку за талию, отчего служанка замерла. В тишине она выжидала продолжения, но граф остановил свою руку. Прижавшись к Марте, Эберлинг вдохнул ее свежий запах и осторожно положил голову на грудь. Заниматься любовью было выше его сил. Графу хотелось обычного женского тепла, почти материнского. Может, присутствие этой красивой девчонки отгонит таящиеся во тьме кошмары и подарит ему спокойный сон?
     Уже засыпая, Эберлинг понял, что гроза закончилась. Он крепче прижал к себе уютно посапывающую Марту.
***
     Поездка до поместья фон Венцзлафов не заняла много времени. Особняк Быка примостился на восточной стороне Виндхольма близ церкви святого Кристофана. Поместье огородили высокой каменной стеной из серого булыжника, ошкуренного временем и ветрами. Железные решетки врат отворились, впустив карету Мартина и ее эскорт. Привратник в черной ливрее низко склонился, приветствуя важного гостя. Эберлинг услышал голос Дирка:
     — Хватит мести косичкой булыжник. Где тут можно нормально встать?
     — У входа в дом. Конюхи обо всем позаботятся, — робко, чуть заикаясь, ответил привратник.
     — У входа в д-д-дом, — передразнил Дирк. — Без тебя понятно. Поехали!
     Через минуту карета остановилась. Не дожидаясь приглашения, Эберлинг вылез наружу. Крупные хлопья снега опустились на черный кафтан и треуголку графа.
     — Дивная погодка, — сказал Дирк, спешиваясь. Плащ и шляпу капитана плотно облепил снежный налет. — Вчера буря шороху навела, а сегодня снег липнет как портовая шлюха.
     — У тебя в голове одни шлюхи, — укорил его Мартин.
     — А что делать, если я с ними общаюсь, почитай, с самого рождения. Какое воспитание — такие и мысли в башке.
     — Очередная житейская мудрость от Дирка Беккера, — маркграф кивнул сопровождавшим его воинам. — Господа, можете начинать записывать. Если капитан завтра преставится, то вы останетесь неучами.
     Танкред Мелвуд неуверенно улыбнулся. На широком, заросшем рыжей щетиной лице проявилась недюжинная работа ума. Того и гляди, достанет бумагу с пером.
     Уолтер Мэйс отвесил Танкреду шутливую затрещину:
     — Его светлость шутит, тупая ты головешка!
     Мелвуд заворчал как озлобленная сторожевая собака. Мэйс фыркнул:
     — Можешь попытаться меня укусить. Смотри только клыки не обломай.
     — Вы двое, заткнитесь! — прикрикнул Дирк.
     Мэйс пожал плечами:
     — Я-то тут причем? Это Мелвуд собирался запоминать ту чушь, которую ты нес с умным видом.
     Остроносый и длиннолицый Уолтер Мэйс был единственным в отряде, кто осмеливался дерзить Дирку. Наемников связывала давняя дружба, наложившая отпечаток на их общение.
     — Субординация, боец! — рявкнул Дирк.
     Мэйс сокрушенно покачал головой:
     — Вот уж поговорили.
     Мартин исподволь глянул на бойцов своей маленькой гвардии. Они составляли тот узкий круг людей, которому Мартин мог безоговорочно доверить свою жизнь. Преданные словно псы, идущие за Эберлингом не за деньги, а по убеждению. Танкред Мелвуд, Уолтер Мэйс, оставшиеся дома Йенс Сигвардсонн и Реймонд Кугель — эти люди прошли с Эберлингом огонь и воду, и усомниться в их верности означало усомниться в себе.
     — Не вижу праздничный салют, — сказал Дирк, покрутив головой.
     Мартин нахмурился:
     — Зачем?
     — Так мы же приехали, — бесхитростно ответил Беккер.
     — Паяц, — выдохнул Эберлинг.
     Карета Мартина стояла возле пересохшего фонтана, украшенного изваянием прекрасной обнаженной девы. Она держала в руках кувшин, откуда по логике должна была течь вода, но судя по удручающему виду скульптуры, последний раз фонтан журчал здесь лет сто назад. Лик девы давно утратил черты, трещины разбегались по ее бедрам и груди, а от кувшина откололась добрая половина.
     — Говорят, мастер Рудольфо Армаде изваял статую по образу и подобию Элизабет фон Венцзлаф, — тихо рассказал Мартин.
     — Напомни.
     — Жена Королевского палача.
     — Позор дома фон Венцзлафов, — кивнул Дирк.
     — Или величайшее достижение, — добавил Эберлинг.
     — Два мертвых короля и один, ставший калекой, весьма сомнительное достижение, я тебе скажу. Не говоря уже о заколотых младенцах.
     Эберлинг усмехнулся:
     — Это с какой стороны посмотреть. Для сторонников Эрика Таллберга и остальных отпрысков Конрада от первого брака он был героем.
     — Гребанные Марионеточные войны, — выругался Дирк. — Благодаря дурости потомков Конрада у нас теперь нет короля, а в Тронном зале сидит кучка стариков, поучающих всех жизни!
     Мартин удивленно воззрился на капитана:
     — С каких пор ты стал ярым поборником монархии?
     — Минут пять назад.
     К гостям подошел рыжий конюх. Его крестьянскую физиономию осветила глуповатая улыбка. Стащив с головы мятый колпак, конюх поклонился:
     — Простите, ваша светлость, мы занимались конем его светлости Быка… Готфрида.
     — Просто укройте лошадей от снега, — приказал Эберлинг. — Кормить не надо, дома им вполне достаточно задали овса.
     Парень снова поклонился:
     — Будет исполнено, ваша светлость.
     Мартин прошел по брусчатой дорожке к воротам особняка. Эберлинг невольно присвистнул. Если собственную берлогу в Старой роще маркграф считал пережитком прошлого, то дом Готфрида можно было с чистой совестью приравнять к артефактам глубокой древности. Усевшее, обросшее жухлыми космами вьюна здание возвели почти тысячу лет назад. Черепичная крыша (явно недавно подновленная) далеко выдавалась вперед над тремя этажами дома. Рустовка выщербилась, пилястры утратили округлость и почти слились со стенами. Часть узких, как бойницы, окон наглухо закрыта бельмами ставен. Западное крыло дома оканчивалось квадратной башней, опутанной строительными лесами. Почти у самой крыши чернел обгорелый пролом, возле которого трудились каменщики. Двор под башней засыпало битым камнем, песком, осколками черепицы, тут же валялись, как оружие на поле брани, инструменты, тачка с раствором и штабеля досок.
     — Рвануло что-то, — сказал Дирк. — Много гари возле дырки.
     — Покушение? — предположил Мартин.
     — Возможно.
     Эберлинг остановился напротив ворот. Над ними в более поздние времена неловко пристроили тяжелый балкон из белого кирпича, который удерживали четыре круглые колонны. Возле створок обретались два мраморных рыцаря, поднявшие мечи в торжественном салюте. Годы не проявили к статуям благосклонности. У той, что справа, был обломан клинок, у левой по щиту извивалась глубокая трещина.
     Распахнулись тяжелые двери, декорированные железными драконами. На пороге появился улыбающийся Дитмар:
     — Приветствую Вас, Мартин!
     Юноша явно готовился к приезду гостей. Вместо старого нагрудника — алый камзол с зауженными рукавами, под которым виднелись черная веста и белая сорочка. Красные штаны ныряли в раструбы начищенных ботфорт. На широком поясе висели узорчатые ножны с палашом. Простая корзинчатая гарда клинка не имела украшений и выглядела потертой.
     — Добро пожаловать в наш дом, — Дитмар прижал руку к сердцу. — Пусть ваше пребывание здесь будет наполнено радостью, а все печали сгинут за порогом.
     Внутри дома царствовал тот же дух старины, что и снаружи. Вместо обоев выцветшие гобелены, на которых запечатлели военные подвиги славных предков. Вдоль стен расставлены простецкие лавки и сундуки с вещами. В центре зала — стол, такой длинный, что от одного его конца до другого можно проехать верхом. На багровой скатерти, как блюдца, лежали круги света, падавшие от канделябров. Прямо под потолком на арочном перекрытии закрепили герб дома фон Венцзлафов — четырехугольный, заостренный к низу щит с черным силуэтом драконьей головы на алом поле.
     — Чем богаты, — смутился Дитмар, увидев кислую физиономию Дирка.
     — Прекрасный дом, — похвалил Мартин, стараясь подбодрить юношу.
     — Вонючая дыра, где даже посрать сесть и то противно.
     Хриплый голос доносился с парадной лестницы. Бык медленно спускался, по-военному печатая шаг. Одежду он, похоже, не менял с самой Ассамблеи. Все тот же черный камзол и усеянная пятнами шнурованная рубаха обтягивали нескладную фигуру ландграфа. Мощными челюстями Готфрид грыз мундштук трубки; глаза подозрительно щурились, словно в ожидании обмана. Лысеющая голова наклонена вперед, придавая Быку то самое примечательное сходство с крупным рогатым скотом. Ленивым движением Готфрид провел огрубелым ногтем по навощенным усам:
     — Будь здрав, сынок, — поприветствовал он Мартина, протягивая худую ладонь с необычно длинными пальцами.
     — Приветствую Вас, эдель, — хватка у фон Венцзлафа была как у кузнеца.
     — Можешь называть меня Готфрид. Никогда не любил всех этих «эделей».
     — Батюшка, зачем ты так о нашем доме, — влез Дитмар с замечанием. — Матушка всегда любила это поместье.
     — О боги! — заревел Бык. — Теперь яйца будут учить петуха, как ему топтать кур! Запомни, сынок, — твой дом Дракенберг. А твоя покойная матушка, Вознесенные знают, как я ее любил, нихера не понимала в жизни. Если б не долг перед моей страной, я давно бы продал эту грязную дыру, и ноги б моей не было в столице. Теперь захлопни рот и дай мне нормально поздороваться с гостями.
     Дитмар благоразумно отступил. Бык посмотрел на Дирка. Капитан равнодушно встретил темнеющие глаза Готфрида.
     — Мне знакомо твое лицо, — наконец, сказал ландграф с сомнением.
     — Брименфельд. Черное поле. Штурм Верминштайна, — перечислил Дирк.
     — Точно, — Бык ткнул пальцем в капитана, едва не угодив тому в нос. — Ты командовал наемниками в войске этого жирного ублюдка фон Гоффа.
     — Ага, — подтвердил Беккер. — Но потом я нашел хозяина получше.
     — Даже вшивая дворняга будет лучше Жабы.
     Мартин усмехнулся:
     — Дворняга? Не очень лестное сравнение.
     — Не обращай на меня внимания, парень. — фон Венцзлаф поднял руки к голове. — Я не хотел тебя оскорбить.
     Бык стрельнул взором в сторону Уолтера Мэйса и Танкреда.
     — Охрана? Здесь посидят. В моем доме тебе нечего опасаться. Им дадут водки и нажарят бекона. Пусть ребята отдохнут, — Бык снова повернулся к Дирку. — Ты с нами?
     Беккер склонил голову к плечу:
     — Если приглашаете.
     — Тогда вы двое пойдете со мной в кабинет, — для убедительности Готфрид указал на Мартина и Дирка. — Дитмар, тебя это тоже касается. Но сначала дай пинка слугам. Сволочи совсем обленились. Может, отсыпать им плетей?
     — Не стоит, батюшка. Я отдам все нужные распоряжения.
     — Валяй. Господа, — Бык скрипнул мундштуком. — Прошу за мной.
     Кабинет Готфрида выглядел как нечто среднее между столовой и налоговой канцелярией, где по недоразумению держали собак. Псиной разило так, что Мартину захотелось достать платок. На главенствовавшем в кабинете грузном столе, заваленном бумагами и перьями, разбросали останки снеди и полдюжины винных бутылок. Эберлинг заметил пришпиленный ножом финансовый отчет, на котором лежал заветренный кусок колбасы. Карта Рейнланда, испещренная пометками, лежала с правого края стола, прижатая по бокам стаканом и полупустым бутылем с водкой.
     В кабинете радостно трещал изразцовый камин. Возле него грелись два громадных пса. Тупые, будто скошенные морды, торчащие уши, перевитые мышцами мощные тела и характерный серый окрас — чистокровные истфалийские арги. Мартин остановился и с опаской посмотрел на пса, приоткрывшего глаз. Арги славились бойцовым характером. Проще говоря, они были готовы порвать любого, на кого укажет хозяин. Не зря истфалийцы использовали стаи аргов в боевых действиях.
     — Забудь о них, — беспечно сказал Бык. — Они и бзднуть не могут без моей команды.
     Мартин улыбнулся, скрывая волнение. К собакам он относился с неприязнью, боясь признаться себе, что попросту испытывает страх в присутствии этих животных.
     Гости разместились на широких стульях с высокими спинками, а Бык занял место во главе стола, погрузившись в глубокое кресло.
     — Эй, старик — окликнул фон Венцзлаф кого-то.
     В тени большого гардероба притаился седовласый мужчина с морщинистым обветренным лицом, неуловимо напоминающий Быка. Левый глаз незнакомца закрывала черная повязка, от правого уха остался жалкий огрызок. Место левой ноги заменял деревянный протез. Опираясь на костыль, мужчина покинул свое убежище и проковылял к столу.
     — Я задремал, — сообщил инвалид. — Мог бы принять гостей в столовой. Я ведь теперь хер засну.
     — Ты сюда спать что ли ходишь?! — возмутился Бык.
     — Ага. Уютно тут у тебя.
     — Уютно? Тебе везде уютно после того, как ты разворотил Свадебную башню!
     — Я проводил эксперименты! — оправдывался калека.
     — В следующий раз проводи их на своей заднице! — заревел Готфрид.
     Мартин наконец узнал инвалида. Его звали Лангбард фон Венцзлаф, и он приходился Готфриду сводным братом. Еще до рождения Быка его батюшка прижил бастарда от кухонной девки. В отличие от многих дворян, Герхард фон Венцзлаф сам воспитывал сына, а вскоре узаконил его вопреки протестам супруги. Несмотря на разных матерей, Бык и Лангбард внешне походили как близнецы. Даже характеры их были схожи. Агрессивные, воинственные и наглые братья постоянно скандалили друг с другом. Как рассказывал Мартину покойный отец, ссоры эти были показными и скрывали по-настоящему крепкую дружбу.
     Лангбард фон Венцзлаф всю свою жизнь провел на войне. Если таковой не находилось в Рейнланде, он отправлялся наемником в соседние страны. За неуступчивость и жестокость там его прозвали Холерой. Частые кампании лишили воина ноги и глаза, наградили сотней шрамов и иных травм. Ходили слухи, что Лангбард сам отрезал себе два пальца, когда истфалийская рапира рассекла ему ладонь. Безымянный и мизинец повисли на куске кожи. Воспользовавшись мясницким ножом, Лангбард обрезал то, что не дорубил вражеский меч.
     — Кто это у нас тут? — ветеран прищурился.
     — Мартин Эберлинг, — представился маркграф.
     — Сын Уильяма. Я тебя помню. Брименфельд. Славно мы тогда продули. Этот сучий потрох фон Брогг сражался как трус!
     Эберлинг серьезно кивнул:
     — Полностью разделяю Ваше мнение.
     — Я слышал, ты побывал у него в плену? — спросил Холера, занимая свободный карл.
     Мартин нахмурил брови:
     — Я бы не хотел это вспоминать, эдель.
     — Какие все нежные стали, — прошамкал ветеран. — Я сидел в двенадцати застенках и могу вспомнить каждый из них!
     — Вы не были в подземельях Мясника.
     — Твоя правда, — согласился Лангбард. — Я видел, что Людвиг фон Брогг делал с пленными. Мне жаль, парень.
     — Хватит! — Бык остановил брата, хлопнув ладонью по столу. Скатились на пол свернутые в трубочку бумаги.
     В кабинет заскочила служанка, принеся сразу три бутылки вина и чистые кубки. Вслед за ней вошел Дитмар и устроился на карле возле отца. Когда девушка шла мимо Холеры, тот игриво шлепнул ее по ниже спины. Служанка ретировалась со всей возможной скоростью.
     Откупорив кинжалом бутылку «Королевской лозы», Бык наполнил кубки.
     — Мартин, я поднимаю этот тост за твоего отца. Он был моим другом, возможно самым близким в этом гребанном мире. Пусть он даст хорошенько просраться архаи и Вознесенным в их горних замках!
     Выпив, Бык запалил трубку от свечи и выпустил клубья дыма. Челюсть Готфрида продолжала судорожно шевелиться. Заметив интерес Мартина, Бык хмыкнул:
     — Раздражает? В битве за Драмму один ублюдок сломал мне челюсть, приложив латной перчаткой. С тех пор я постоянно ее разминаю. Привычка.
     — У меня вот ноги нет, — проворчал Лангбард, — но я не дергаю культей как идиот.
     — Будешь мешать разговору, отрублю вторую.
     — Дорасти сначала.
     — Чтобы засунуть ногу тебе в задницу и подрастать не нужно.
     Не выдержав, Дирк прыснул, немедленно вызвав гнев Лангбарда:
     — Ты-то чего ржешь, морда душегубская?! Получишь костылем по балде, потом будешь всю жизнь слюни пускать и ссать под себя.
     Беккер поперхнулся и, вытаращив глаза, переглянулся с Мартином. Эберлинг развел руками, признавая степень угрозы.
     — Посмеялись и будет, — сказал Бык, не дав брату разжечь перепалку. Колючие глаза Готфрида, не мигая, смотрели на Мартина. В их глубине двумя светлыми точками отражалось пламя свечей. — Лучше скажи мне: отчего умер Уильям? Он ведь болел, так?
     Мартин кивнул:
     — Легкие. Но они здесь ни при чем.
     Бык напрягся, вытянув вперед шею:
     — Тогда что?
     — Моего отца отравили.
     В ярости Готфрид обрушил кулак на неповинный стол:
     — Суки! Кто? Есть подозреваемые? Если знаешь имена, то говори. Я лично разрежу на куски каждого ублюдка, приложившего руку к его смерти! Я буду пытать гада от Зимней песни и до самой Светлой ночи41!
     — Нет. Имен я не знаю.
     — Но откуда ты узнал о яде? — допытывался Бык. — Кто тебе сказал?
     — Я получил письмо от учителя.
     Готфрид привычным жестом пригладил усы:
     — Виндельбрандт еще не помер?
     Мартин качнул головой:
     — Жив-здоров.
     Фон Венцзлаф свел брови в одну линию.
     — Всем присутствующим известно, как я отношусь к Теодору. Но его слову верить можно.
     Эберлинг отпил вина. История Быка и Виндельбрандта уходила корнями в далекие годы их молодости. Когда Теодор учился в Виссенберге он умудрился проткнуть на дуэли Карла фон Венцзлафа, любимого дядюшку Готфрида, известного забияку и весьма самоуверенного бретера. Много позже, Бык сражался вместе с Виндельбрандтом в Праудландскую, освобождал Гвингаэль и Вестридж, но так и не смог побороть неприязнь к убийце родственника. Эта неприязнь скоро превратилась в тихую вражду. Бык препятствовал назначению Теодора в Совет, противился любым его прожектам на Ассамблее, высмеивал увлечения. Виндельбрандт делал вид что не замечает Быка, его высокомерного презрения и мелочных каверз, а дружба с Уильямом Эберлингом останавливала графа Ротвальда от обострения конфликта.
     — Теодор уверен? — после долгого молчания спросил фон Венцзлаф.
     — Он редко ошибается.
     — Что верно, то верно. Иногда я задаюсь вопросом, есть ли на этой богопротивной земле более уверенный в себе человек. Его умение плавать в дерьме и не замараться — поразительно.
     — Отец… — вмешался Дитмар.
     — Я говорю что думаю! — вспылил Бык. — Это отличает меня от засранцев сидящих в Совете. Ублюдки копаются в навозе, плюют друг дружке в спину и даже в сортир не могут сходить, перед этим не соврав. Куда катится этот поганый мир, если все вокруг превращается в лживое дерьмо?!
     — У Белой Скалы было проще? — ехидно спросил Лангбард.
     — На войне всегда проще. Вот свои, вот враг — ату их!
     Дирк усмехнулся:
     — Я живу по такому же принципу.
     — У тебя этот принцип на роже написан, — поддел его Холера.
     — Можно подумать, у тебя там другие письмена.
     Лангбард хрипло расхохотался:
     — Мне нравится этот паршивец. Будь я моложе, вытащил бы тебя во двор и хорошенько отделал.
     — Можешь кинуть в меня костылем. Обещаю не сходить с места.
     — В такой оковалок немудрено попасть и с завязанными глазами, — проворчал Лангбард, тряхнув костылем.
     Бык задумчиво повертел кубок.
     — Мартин, я не знаю, что тебе еще сказать. Уильям мертв, и мы не знаем, кто совершил преступление. Может, у тебя есть какие-то соображения?
     Эберлинг прочистил горло:
     — Для начала у меня есть несколько вопросов.
     — Валяй.
     Мартин посмотрел на криво висевшую картину, собираясь с мыслями. Изображенный на ней черный рыцарь некстати освежил ночной кошмар. Эберлинг едва заметно вздрогнул.
     — Можете припомнить какие-нибудь упоминания моего отца в свете нынешней Ассамблеи?
     Кожа на лбу Быка свернулась глубокими складками:
     — Вроде нет. Когда Уильям покинул Совет, ассамблейские горлопаны списали его в утиль. Но вот что я тебе скажу, парень. С тех пор, как я поднял бучу, многие опасались твоего отца. Сволочи прекрасно знали, что он поддержит меня, а как известно, Фелиссия и Норфельд та еще сила. Ваши голоса могут склонить чашу весов в мою сторону. Как и произошло, к слову. Мои конкуренты знали, что переубедить маркграфа невозможно, а, значит, вполне могли отправить его на тот свет, дабы по-быстрому договориться с тобой, не имеющим со мной дружеских отношений.
     — Под словом «конкуренты» Вы имеете ввиду кого-то определенного? — невинно поинтересовался Мартин.
     — Видят боги, выбор огромен. В первую очередь этот беловолосый выблядок Ревенфорд и его вернейший друг Иоаким фон Брейгель.
     Эберлинг готов был рассмеяться в голос. Бык оставался в своем репертуаре, старательно черня герцога даже в личной беседе.
     — Их шайка способна на любое преступление, поверь мне. Они связались с делягами Торгового союза, им дают деньги банки фархи и гильдии. Вокруг фон Брейгеля собрались отборные головорезы с этим его пугалом Гробовщиком. Отравить Уильяма и перетянуть тебя на свою сторону вполне в духе поганцев.
     — Кто-нибудь еще?
     — Советники. В этой выгребной яме хватает опарышей. Винтерберг вполне мог организовать убийство, чтобы сохранить свое кресло. Братья фон Каттели в открытую ненавидели Уильяма. Зная его позицию по отношению к Совету, эти гадюки могли ужалить, не задумываясь.
     Мартин хмыкнул:
     — Неужели голоса Фелиссии так важны? Особенно сейчас, когда регент остается у власти?
     — Не пытайся казаться дураком, — предупредил Бык. — Ты знаешь, в каком положении была Ассамблея. Полный разброд. Четыре партии, которые не могут прийти к соглашению, и тут появляется сила, способная склонить равновесие в одну из сторон. И все прекрасно знают, что это за сторона! Готфрид фон Венцзлаф, черт подери! Гаденыши боятся меня как огня, понимая, что если сковырнуть регента и усадить меня на его место, то их интрижкам придет конец. Все они: Совет, Ревенфорд, фон Гофф прудонят в штаны при мысли о железной руке.
     — Любишь ты себя, Готфрид, — проворчал Лангбард. — Тебя послушать, так все прямо обосрались от твоего героического вида.
     — То-то от тебя дерьмом несет, — огрызнулся Бык.
     Мартин кашлянул, напоминая о себе:
     — А что Вы думаете про фон Гоффа?
     — Вертингем далеко не дурак. Если б не его упертость, мы с ним вполне могли поладить. Но Жаба метит в регенты. В последнюю нашу встречу он всячески намекал, что у него есть некие рычаги влияния на Совет и Ревенфорда. Армин предложил мне занять его сторону, но я скорее усядусь жопой в муравейник, чем поспособствую Жабе затащить свою жирную сраку на трон регентов.
     — Может, стоило его поддержать? — предложил Эберлинг.
     — Не отступаем, не сдаемся — вот девиз дома фон Венцзлафов! Убийцы драконов не согнут колен перед жабами!
     — Парень дело говорит, — поддержал Мартина ветеран. — Для чего ты собирал заседание? Чтобы отменить закон о «созыве знамен»! Теперь ты рассуждаешь о регентском кресле. Ты всерьез собрался взобраться на это седалище?
     — Да! — Бык вскочил. На виске фон Венцзлафа пульсировала вздувшаяся вена. — Да, мать твою, я должен занять это чертово кресло! Это мой долг перед страной. Посмотри, во что превратилось государство. Среди баронов разлад, Совет погряз во взятках, а регент положил на все хер и трахает в свое удовольствие мальчиков!
     Похоже, Быку скоро придется выпустить дурную кровь, решил Мартин.
     — Это точно? — спросил Дирк, допив вино.
     — Как божий день! Баронесса Таго уже с ног сбилась, поставляя ему пацанов с неразработанным задом. Вы слышали о Розовых палатах?
     Мартин покачал головой.
     — В Рексхайме его высочество организовал себе комнату для срамных утех. Нетрудно сообразить, что стены там покрыты розовыми обоями.
     Дирк присвистнул:
     — А оккультизм? Мы слышали, что регент из увлекающихся.
     — Чушь! — отрезал Бык. — Про черную магию распускает слухи Ревенфорд. Видимо, ничего пострашнее он придумать не смог. Его слуги снуют то здесь, то там, бреша об окровавленных алтарях и зарезанных младенцах. Если б так было, то его высочество давно отправился бы на костер. Орден и ландмейстер не потерпят черной магии.
     Мартин картинно зевнул:
     — Между тем, Иона Винтерберг убеждал меня не связываться с поднявшей голову гидрой оккультизма, а в городе свирепствует колдовская чума. Вам не кажется, что Орден и инквизиция плохо справляются со своей работой? Жечь знахарок и новорожденных «искаженных» дело нехитрое.
     Бык прошел к камину и опустился на колени. Погладив собак, довольно высунувших мясистые языки, он хмуро посмотрел на Мартина:
     — Ты прав.
     Коротко и ясно. Мартин дал Дирку сигнал откупоривать следующую бутылку.
     — Что думаете о прошедшей Ассамблее? — сменил тему Эберлинг.
     — Благодаря тебе мы победили, — признал очевидное Готфрид. — А в остальном, все то же дерьмо. Будь моя воля, я привел бы туда солдат и повыкидывал ренномертов в окна.
     — Особенно Ревенфорда? — с подоплекой спросил Дирк.
     — Его в первую очередь! — воскликнул Бык. — Каких высот он достиг, чтобы претендовать на должности и титулы?! Все его деяния не стоят и отрыжки гралла! В Бродмаркскую он обоссался и сидел дома. Под Брименфельдом обретался в тылах. При осаде Верминштайна командовал обозами и тиранил маркитантов. Маркитантов, черт его возьми! Теперь он нарядился в белые одежи, прочитал пару хитромудрых книг и строит из себя благородного оппозиционера. Сучонок, блядь! Вокруг него собрались отпетые негодяи. Фон Брейгель давно потерял всякий стыд. Видели бы вы его на предыдущем заседании. Хренов шут! А его люди?! Сплошь убийцы и мрази!
     Бык повторялся. Как загнанная лошадь он бежал по одной колее, не желая сворачивать в сторону. При любом упоминании герцога Вольфшлосса он впадал в бешенство, рассыпая обвинения, что твой крестьянин зерна. Кто виноват в провале Ассамблеи? Ревенфорд. Кто ответственен за брожения среди дворян? Его светлость герцог Вольфшлосса. Кто вытоптал поля и нагадил в колодец? Вильгельм Ревенфорд, просим преклонить колени.
     — Может, ты немного предвзят к герцогу? — усомнился Дитмар.
     — Черта с два!
     Тяжело дыша, вспотевший Бык опустился в кресло. Мартин самолично подлил Готфриду вина.
     — Твое здоровье, парень, — фон Венцзлаф залпом влил в себя напиток.
     — Есть какие-то соображения касательно чумы? — вновь заговорил Дирк.
     Бык грохнул кубком:
     — Кроме того, что она может быть выгодна половине ренномертов, нет. Чума изрядно скомпрометировала Совет в глазах жителей столицы. С другой стороны, болезнь вполне может послужить самим бератерам. Еще пара недель, и никакая Ассамблея не удержит здесь дворян. Одно могу сказать: сотворивший это — настоящая мразь.
     На этот раз Бык удержался от голословных обвинений в адрес Ревенфорда. Даже Готфрид фон Венцзлаф думал головой, прежде чем озвучить громкие обвинения. Дитмар поерзал на карле, желая высказаться:
     — Вы не думаете, что здесь не обязательно должен быть политический след?
     — Не пори горячку, сын, — возразил Бык. — Только в сказках и рыцарских романах злой колдун насылает проклятие лишь потому, что он злой. В реальной жизни этому поганцу кто-то заплатил или сделал некое предложение.
     — Я не читаю рыцарские романы, — уши Дитмара полыхали.
     — А кто забыл в сортире «Путь рыцаря» фон Шлотта?
     — Слуги.
     Бык щелкнул челюстью.
     — Дурень, половина из них читать не умеет.
     — Прости, отец.
     Мартин начал уставать от шумного Быка и его бесконечных перепалок с родней. Нужно двигаться дальше. Эберлинг попытался откланяться, но Бык жестом придержал его:
     — Теперь поговорим откровенно, Мартин.
     Обычно за такими словами следовали предложения.
     — Как ты смотришь на брак Дитмара и Катрин?
     — Отец, может, не стоит так сразу — запротестовал Дитмар.
     — Помолчи! Я не с тобой говорю. Так что, Мартин, сын Уильяма? Каков будет твой ответ? Ты глава семьи и судьба марьяжа, а, значит, и судьба моего сына в твоих руках. Помни об этом, прежде чем дать ответ, — следуя гадкой привычке, палец Быка был направлен в грудь Эберлинга.
     — Не вижу причин отказывать.
     Дитмар со свистом выпустил воздух. Мартин до сих пор не мог понять юношу. Неужели ему так не терпится сковать себя узами брака? В свои шестнадцать Эберлинг бежал от свадьбы как от огня или разъяренного валлракса. Если же Дитмару хотелось расстаться с девственностью, то для этого достаточно было посетить ближайший бордель, где любая потаскуха будет готова раздвинуть ноги перед дворянином.
     — Значит, решено. Когда твоя сестра прибудет в Гвингаэль, мы составим брачный договор.
     Мартин ограничился кивком.
     — Рад, что ты не стал разрушать дело, начатое твоим отцом, — похвалил Бык. — Но послушай меня, сынок. После того, как подпишем бумаги, я хочу, чтобы молодые ехали прочь из Гвингаэля. Мне плевать, куда они поедут. Хочешь — в Дракенберг, хочешь в Фалькберг.
     — Согласен.
     — Здраво, — одобрил Готфрид. — Кстати, я так и не понял, почему Уильям наказал держать Катрин подальше от дома.
     — Отец написал мне о некой опасности, грозившей сестре в Фалькберге.
     — Думаешь он боялся за ее жизнь?
     — Именно. Уильям говорил о силах нематериальных.
     Бык издал низкий рык:
     — Неужели черная магия?
     — Возможно. Он сказал, что со мной в стенах Виндхольма сестра будет в безопасности.
     — Тогда лучше отправить их в Дракенберг. За стенами моего фамильного замка, к твоей Катрин и комарик не подлетит.
     — Договорились.
     — Все за меня решили? — с обидой спросил Дитмар.
     Бык уперся лбом в сложенные руки и тяжело вздохнул:
     — Так нужно, сынок, — сказал он со всей нежностью, на которую был способен. — Чует мое сердце, здесь может начаться хорошая драчка, и тебе в ней лучше не участвовать. И проклятую чуму пока не одолели. К тому же, я вызвал в столицу твоих братьев. Райнер уже покинул Дракенберг, а значит кому-то из фон Венцзлафов нужно поспешить домой, дабы занять трон в Гремящем чертоге.
     Дитмар поник:
     — Значит, я должен забрать невесту и, пожелав всем удачи, уехать в закат?
     — Именно. Мне не хочется, чтобы ты рисковал жизнью или влез в какие-нибудь авантюры.
     — Ты всегда видишь мир в черном цвете, — тихо обронил Дитмар.
     — Это потому, что много повидал и разгреб целую гору говна вперемешку с человечьими потрохами. Когда окунешься в нее, у тебя вмиг вылетят из башки те бредни, которые ты вычитал в дрянном романе о девах и верных рыцарях. Помни, сын, жизнь — это говенная куча, которую мы ковыряем в поисках бриллианта. Иногда там попадаются цветы, но куча от их присутствия лучше не пахнет. И хрен его знает, есть ли там бриллиант вообще.
     — Хорошо излагаешь, — закряхтел Лангбард. — Скоро получишь ученую степень по философии. Мэтра Лаферта наверняка хватит удар, прознай он о конкуренте.
     Готфрид не стал отвечать на шпильку. Он опять буравил Мартина взглядом, щелкая челюстью.
     — Какие твои дальнейшие шаги?
     — Найти убийцу отца.
     — Это я понял. Можешь на меня рассчитывать. Но я спрашивал про Ассамблею. Готов ли ты в дальнейшем поддерживать меня?
     — Чтобы сковырнуть Совет и регента, нам нужны союзники, — уклонился Мартин от прямого ответа. — Пока все разобщены, вам в жизнь не набрать нужный процент.
     — Идеи?
     — Нужно поговорить с фон Гоффом и Ревенфордом.
     — Я так и знал!
     — И Мейхелем.
     Бык закусил ус:
     — Говори, но без меня.
     — Другого выхода нет. У каждого из них есть слабые места: жажда денег, почестей, власти. В нынешнем составе мы едва-едва можем блокировать решения Совета. Если мы хотим законным образом сменить правление, значит, есть лишь один путь — объединение. Когда мы разгоним Совет, можно будет спокойно провести выборы. До этого, все наши Ассамблеи не более чем арены для сведения счетов, организованные на потеху канцлеру.
     — Ревенфорд затребовал отчет о состоянии казны, — напомнил Дирк. — Если он что-нибудь наковыряет, то Совет может слететь без всяких голосований.
     Мартин покосился на капитана:
     — Он у себя в носу больше наковыряет, коли Густав фон Хагенбах так быстро согласился на проверку особой комиссии. Если там и были хвосты, то их давно подчистили.
     — Так что ты предлагаешь по существу?
     Эберлинг отер выступивший пот:
     — Готфрид, я попрошу Вас не перебивать меня и выслушать без сердца.
     — Смотря что ты скажешь.
     — Первое: я хочу встретится с Ревенфордом. Герцог человек малоприятный, но я готов к таким жертвам. От нашего лица я предложу ему поддержку на грядущем голосовании. Мы отменим закон о пошлинах и в очередной раз утрем нос Совету. Второе: фон Гофф говорил о неких рычагах давления на бератеров и Ревенфорда. Нужно выяснить, что он имел ввиду, и договориться с ним. Я думаю предложить ему кресло регента и нашу поддержку. В свою очередь, мы воспользуемся компроматом герцога (если он есть), дабы сдерживать поползновения Ревенфорда и особо рьяных членов Совета. Третье: я встречаюсь с Гвидо Мейхелем и предлагаю ему голоса Фелиссии, и намекаю на кресло канцлера. По слухам, он плотно сидит на дотациях от братьев фон Каттелей, а зная подленькую душонку Гвидо, я нисколько не удивлюсь, если он спит и видит себя новым председателем Совета. Помните — каждый из них спесив, заносчив и жаден, а значит его можно купить. Итого, мы набираем нужное количество голосов и без лишних сложностей отправляем Совет в отставку. Когда канцлер вылетит в трубу, можно будет все переиграть, послав по матушке фон Гоффа и Мейхеля.
     — Складно, — одобрил Лангбард.
     — На словах складно, — поправил Мартин. — Предстоит много работы. В этой схеме меня больше всего тревожит Ревенфорд. У него явно есть какой-то план.
     Бык задумчиво коснулся кончика усов:
     — Ты скидываешь со счетов фон Брейгеля. Из них двоих он самый опасный.
     — Мы что-то не знаем о его светлости? — заинтересовался Дирк. — Он ест по ночам младенцев и насилует девственниц?
     — Мое отношение к нему известно с Белой Скалы, — начал Готфрид. — Этот сумасшедший перебил всех пленных, вопреки моему приказу. Но то наше личное дело. Граф не раз ставил мне палки в колеса. Настоящие проблемы с мозгами у него начались после гибели дочери. Говорят, она выпала из окна Печального замка. Несчастный случай. Есть и другое мнение. Жена фон Брейгеля всегда была не в себе, а под конец окончательно спятила. В кулуарах шепчутся, что она сама выбросила девочку. Иоаким не простил ей этого, и вроде как собственноручно придушил болезную. Семейные неурядицы сломили его. Через год, я увидел в столице не благородного, пусть и жестокого воина, первого клинка королевства, но злобного, циничного шута, способного на любую подлость. У Винтерберга лежит целая кипа бумаг с делами, так или иначе ведущими к графу Эйзенберга, но все доказательства косвенные. Фон Брейгель большой мастак уходить от руки закона. Его союз с Ревенфордом меня пугает, скажу вам честно. У Вильгельма цыплячья душа, но у Иоакима там сталь. Убийство для него — простейшее из средств для достижения целей. Вот поэтому я не хочу иметь с кликой Ревенфорда никаких дел.
     Мартин не ожидал от Быка вдумчивого ответа, да еще и поданного без единого ругательства.
     — И все же нам нужен союз.
     Бык отмахнулся:
     — Попробуй. Только не заставляй меня общаться с этими ублюдками.
     — Все переговоры я беру на себя, — Мартин пошарил в кошеле и вытащил приглашение фон Брейгеля. — Вам такое не приходило?
     Бык спешно перевернул на столе несколько смятых бумаг и показал гостям лист, исписанный золотыми чернилами.
     — Вы поедете? — полюбопытствовал Эберлинг.
     — Да. Хочу посмотреть, что затеял этот поганец.
     — Надеюсь, невинное торжество не превратится в Гвингаэльскую вечерню42, — заволновался Лангбард.
     — Фон Брейгель не настолько глуп, — успокоил его Бык.
     Холера не вполне вежливо сморкнулся на пушистый мехтианский ковер.
     — Как говорил король Хуберт: «Велика сокровищница человеческого ума, и больше всего в ней дурости». Будьте осторожней. Если фон Брейгель выкинет какой-нибудь фокус — сразу рубите ему башку.
     Бык зажал уши:
     — Я смотрю, у тебя большой запас дурацких советов. Не хуже, чем у покойного самодура Хуберта.
     — К цитатам монарха, который назначил канцлером лакея, вытиравшего ему зад, лучше прислушаться, — сказал Дирк вызвав общий смех.
     Мартин поднялся.
     — Я думаю, нам пора.
     Бык тоже встал. Длиннопалая ладонь протянулась к Эберлингу:
     — Дам тебе бесплатный совет. Когда организуешь встречу с Ревенфордом, постарайся, чтобы там присутствовал Брекендорф. Генерал тот еще склочник, зато кристально честен.
     — Тогда зачем он держит руку герцога? По твоим словам, там одни подонки и лжецы, — справедливо заинтересовался Дитмар.
     — Не знаю. Возможно, с ним играют втемную.
     Пожав руку Быка, Эберлинг поманил младшего фон Венцзлафа. Тот с готовностью поднялся.
     — Дитмар, не соизволите завтра прокатиться со мной по Королевскому тракту?
     — Зачем?
     — Сегодня утром прибыл вестовой. Катрин уже в Бригбурге.
     — Вот как?
     — Хочу встретить ее.
     Дитмар коснулся пальцами груди:
     — Почту за честь.
     — И смотри не пусти шептуна при невесте, — не удержался от колкости Бык.
     — Отец!
     — И не вздумай краснеть. Бабы любят напористых и дерзких, а не сопливых мальчиков, пищащих несуразицу, вычитанную в «Ночи в Замке Любви»! Уж мне-то известно, кто это дерьмо затер до дыр!
     Мартин подумал, что еще секунда, и Дитмар закроет воротником алевшие щеки, явно выдававшие его знакомство с фривольным романом мэтра де Монферо.
     Готфрид достаточно сердечно попрощался с Дирком:
     — Хороших людей я сразу вижу, а уж тех, кто выжил в Брименфельдской бойне, уважаю вдвойне.
     — Спасибо на добром слове, ваша светлость.
     — Эх, — мечтательно прикрыл глаза Бык. — Никогда не забуду, как пушки Ордена раздолбили стены Верминштайна!
     — Помню, — сдержано поддержал Дирк.
     Мартин был благодарен телохранителю за немногословность. Когда Орден и объединённые силы коалиции штурмовали Верминштайн, капитан со своим отрядом вытаскивал Мартина из подземелий фон Брогга. Горькие и страшные воспоминания.
     Распрощавшись со старшими фон Венцзлафами, Мартин и Дирк покинули особняк в сопровождении Дитмара. Пока конюхи выводили лошадей, Мартин с легкой грустью наблюдал за кружащимися снежинками. Ветер разбил их стройный хоровод, гоняя белые хлопья со злобой капризного ребенка.
     — Простите моего отца, — прервал Дитмар затянувшееся молчание.
     — За что? — удивился Мартин.
     — За грубость.
     — Пустяки.
     — Он всегда был тяжелым человеком. Но после смерти матери стал совсем невыносим. Из всей семьи лишь она могла успокоить его.
     Эберлинг потрепал фон Венцзлафа за плечо:
     — Беседа доставила мне истинное удовольствие.
     — Пока мы не приехали в столицу, он каждый день приходил на ее могилу. Брал цветы, вино и шел как на свидание. Часто напивался там. Мои братья: Райнер и Уильям нередко вытаскивали его из фамильного склепа, — Дитмар хохотнул, — ведь слуги боялись отца как огня. Да и сейчас боятся.
     Мартин поймал снежинку ладонью в черной перчатке:
     — Чем больше я узнаю людей, тем больше я уверяюсь в несправедливости жизни. За каждым лицом, даже самым грубым, скрывается трагедия или мрачная тайна. Всегда задаюсь вопросом — мы изначально обречены на муки или все наши страдания просто неудачное стечение обстоятельств? Превратность судьбы? Может, мы прокляты с самого рождения? Отмечены кровавой меткой фатума?
     — Пустая философия, — сказал Дирк. — Говно происходит, потому что все люди дуралеи. Вот и весь сказ.
     Эберлинг натянуто улыбнулся:
     — Моя Агнет умерла, потому что я был дуралеем?
     Дирк понурился:
     — Я не это имел ввиду.
     — Нет. Ты высказался вполне конкретно.
     Мартин крепко сжал руку юного барона:
     — Завтра в полдень у Медных ворот.
     — Конечно.
     Эберлинг направился к карете, ступая по хрустящему снегу.
     — Мартин!
     Маркграф повернулся. Дитмар смотрел на него с несвойственной его светлой натуре печалью. Ветер трепал золотистые волосы барона, присыпанные снежной пыльцой.
     — Надеюсь, Вы когда-нибудь мне расскажите о ней.
     — О ком?
     — Об Агнет.
     Мартин посмотрел на серое небо. Низкие, стальные облака медленно плыли на запад, сталкиваясь и расходясь точно корабли во время боя. Возможно, она где-то там… за небесами.
     — Когда-нибудь, — ответил Эберлинг.
***
     Народ струился через Медные ворота шумным, грязным ручьем. Гремели оружием стражники, вопили досмотрщики, лоточники зазывали приезжих купить пироги с подозрительной начинкой. Пробирающий северный ветер раздувал пепел лекарских костров, окрашивая снег в грязно-серые цвета. Воздух пропитали запахи целебных трав и микстур.
     По указу Совета на столичных улицах развесили праздничные радужные вымпелы. Они смотрелись в зачумленном городе столь же неуместно, как священник в борделе. В переулках и тупиках, среди мусора и нечистот сновали крысы. Горе целого города стало для них праздником с бесплатной трапезой.
     Измученные болезнью и неизвестностью горожане собирались в толпы на площадях, требуя выдать им лекарство. Дело шло к первым столкновениям с городской стражей. У Медных ворот сборище протестующих кричало приезжим купцам:
     — Возвращайтесь домой! Гвингаэль проклят!
     Торговцы с ужасом смотрели на заваленные хламом улицы и болезненные лица жителей. Многие поворачивали обратно, решив расторговаться во Флоттбурге или Майндаме. Приехавшие на торжества гости уезжали вместе с ними. Бродячие актеры и музыканты задумчиво чесали затылки, сомневаясь в необходимости их услуг. Какое может быть веселье, когда рядом с тобой ходят ожившие мертвецы, а мортусы и лекари в масках собирают в подворотнях гниющие трупы?
     Куда больше было людей, спешивших покинуть город. Целые семьи грузили на повозки нехитрый скарб, заколачивали дома и отправлялись прочь в поисках лучшей доли. Десятки, если не сотни телег ожидали у Медных врат, готовясь покинуть обреченный Гвингаэль. Над ними кружило воронье, хрипло требовавшее подачек. Некоторые птицы заняли окрестные карнизы и флюгеры, наблюдая черными глазками за перемещением двуногой пищи. Вдруг кто окочурится, тогда у падальщиков появиться возможность как следует отобедать, если труп вовремя не уберут сборщики.
     Фон Венцзлаф ждал Мартина на входе в защитный коридор. Эберлинг приложил два пальца к краю треуголки, приветствуя Дитмара. По случаю первой встречи с невестой юный барон оделся в лучший кафтан цветов своего дома. Золотые пуговицы украшала гравировка в виде герба фон Венцзлафов. Плечи Дитмара укрывал длинный черный плащ, утепленный шкурой рабарийской белой пумы. На расшитом золотом поясе закреплены кожаные ножны с бутеролью43 и затейливым тиснением. Светлые волосы барон расчесал на пробор и чуть завил на кончиках.
     — Настоящий франт, — шутливо похвалил Дирк.
     — Уолтер Мэйс и Реймонд Кугель, — отрекомендовал Эберлинг спутников. — Мэйса ты уже видел.
     Дитмар мельком посмотрел на Кугеля. Бородатый воин с удивительно бесцветными глазами, кивнул юноше. Реймонд редко вступал в диалог, обычно ограничиваясь жестами и неопределенными звуками.
     — Ты один? — Мартин огляделся, хотя прекрасно видел, что барон приехал без сопровождения.
     — Ага, — подтвердил Дитмар.
     — Излишняя храбрость, дружище.
     Фон Венцзлаф скорчился как от зубной боли:
     — Я устал от постоянного надзора. А с тобой и Дирком мне ничего не грозит.
     — Кажется, ты нас переоцениваешь.
     — Вряд ли. Отец вчера много о вас рассказывал.
     — И чего он там насочинял? — тут же спросил Дирк.
     — О Брименфельдской битве. О Черном поле и штурме Верминштайна. Вы были лучшими. При первой встрече я не знал с кем говорю, поэтому прошу меня извинить.
     Дирк нарочито громко присвистнул:
     — Наконец-то признали наши заслуги. Я ждал этого десять лет. А ты, Мартин?
     — Для нас всех будет лучше, если я пока останусь Чудаком из Фалькберга.
     По раздраженным интонациям товарища Беккер понял, что Эберлинг до сих пор на него дуется за вчерашнюю фразу.
     — Едем? — предложил Дитмар.
     — Да, — согласился Мартин, дав Пеплу шенкелей. За ним последовал Дирк на своем буланом жеребце. С присущим ему юмором, конюший прозвал коня Дурнем.
     Продравшись сквозь смердящее человеческое море и обогнув очередь из торговых повозок, они выехали на Королевский тракт. Снег накрыл холмы и поля промерзлым саваном. Разрозненные дома и трактиры Восточного Застенья спрятали облупленные крыши под снежной маскировкой. Дым из труб терялся на фоне мышастых облаков, сыпавших мокрыми белыми опилками. Видневшееся вдали кладбище святого Деметра чернело гранитными плитами, эффигиями и крылатыми статуями архаи. Одинокая процессия из дюжины человек тащилась к кованным вратам кладбища, воздев над головами гробы.
     Всадники неслись вперед по тракту. Их плащи развевались на ветру крыльями гигантских птиц. Путники — крестьяне, ремесленники, монахи и кнехты оглядывались на верховых, заслоняясь от летящих из-под копыт снежных комьев.
     Мартин ощутил внутри затаенную тревогу. Какая она теперь? В последний раз он видел Катрин пять лет назад. Девочка, игравшая в куклы, ныне стала шестнадцатилетней красавицей, как утверждала молва. В письмах, которые она присылала Эберлингу, Катрин всегда оставалась доброй и непосредственной девушкой, готовой поддержать брата, но время, как известно, меняет людей, а зачастую и портит.
     — Где остановимся? — крикнул Дирк, силясь переорать ветер.
     — Возле Трех Прыщей!
     Три пологих холма выстроились, будто по линейке, к востоку от тракта. На центральном бугре возвышалась двадцатифутовая статуя Дивналлта Справедливого — бога судьи. Облаченный в длиннополую хламиду, он держал на вытянутой руке аптекарские весы. Очи божества закрывала повязка. Согласно Книге Начал, Дивналлт сам вырвал себе глаза, узрев деяния Валака Отверженного. После, Вознесенный поклялся, что покуда он жив, ни одно злое деяние не останется безнаказанным. Именно Справедливый по приказу Анейрина Светоносного проводил суд над Валаком и изгнал его в ледяную Бездну за гранью мира.
     Всадники остановились у статуи. Древнее изваяние покрывали глубокие трещины, незаметные издалека. Камень начал сыпаться, оставив в теле скульптуры рытвины. Сколотые ноги Дивналлта грязным пледом укутал засохший мох. Глядя на изваяние, Мартину показалось, что он стоит возле могилы. Могилы бога. Он не знал, вознеслись ли древние владыки на самом деле или писание бесстыдно врет, но здесь, в присутствии слепого судии, он мог найти ответ. Даже если история о Вознесении правда, то боги, ушедшие за небеса, давно мертвы. Стоят пустыми золотые дворцы, завяли прекрасные сады, иссякли фонтаны. И там, среди разрухи и запустения, лежат изъеденные червями трупы Вознесенных. Иначе и быть не может. Достаточно взглянуть на Гвингаэль, чтобы понять эту простую истину. Боги мертвы. Молитвы касаются истлевших ушей, растворяясь в смертном мраке погибших чертогов. Их некому услышать, сколько не кричи. Впустую ведутся богатые церковные службы, тщетно взывают матери к божественной милости, зря бьются в исступлении кающиеся. Ответить некому. Лишь холодные ветры, дующие прямиком из Бездны, станут проводниками заблудшим душам на смертном пути. Смыкая глаза в ночной темноте, люди шепчут просьбы, льют слезы, проливают кровь, надеясь обрести сокровенные ответы, но получают только один. Тишину. Ту, что душит надежду, сводит с ума и выстуживает душу. Вечную тишину, оставшуюся после гибели богов.
     Мартин осторожно коснулся каменных складок хламиды, словно отдавая дань памяти давно усопшему.
     — Уверовал? — пошутил Дирк.
     — Наоборот, растерял остатки.
     Реймонд Кугель подошел к статуе и сплюнул ей под ноги. Дитмар суеверно приложил к сердцу пятерню, как если бы он находился на церковной службе. Заметив движение юноши, Кугель фыркнул и отошел к своей чалой лошади.
     — Что на него нашло? — спросил Дитмар, не сводя глаз с воина.
     — Сразу и не расскажешь, — со вздохом сказал Мартин. — Просто знай, что его взаимоотношения с Церковью куда сложнее и насыщеннее, чем у нас всех вместе взятых.
     Дитмар, не зная, чем себя занять, раскопал снег носком сапога. Наружу выглянул засохший цветок клевера, чудом сохранивший несколько зеленых лепестков. Он дрожал на ветру сиротливым пятном жизни в белом и пустынном царстве смерти.
     — Он как мы, — произнес Мартин указав на цветок.
     Фон Венцзлаф пошевелил стебель ногой:
     — Почему?
     — Такие же одинокие среди бесконечной пустоты. И тишины.
     — У Вас недобрые мысли, граф.
     Эберлинг усмехнулся:
     — Зато правдивые.
     Они не заметили, как почти дословно воспроизвели диалог, прозвучавший при их первой встрече.
     — Хотите выпить? — предложил Дирк доставая из седельной сумки мех.
     — Что там у тебя? — заинтересовался Мартин.
     — Виски.
     — Давай сюда.
     Эберлинг надолго приложился к меху.
     — Ого! — удивился Дирк. — Жажда, достойная воина.
     — Дитмар? — Эберлинг протянул бурдюк фон Венцзлафу.
     — Не откажусь. Прохладно сегодня.
     — Я бы назвал это долбанным морозом, — поправил Дирк, поежившись.
     Барон Магдфеста вернул мех Мартину.
     — Когда они приедут?
     — Гонец сказал, что где-то в полдень, — Эберлинг посмотрел на тусклое солнце, почти не различимое в седых тучах. — Значит скоро.
     Бурдюк вновь пустили по кругу, заодно угостив Мэйса и Кугеля. Дитмар, не разделявший мрачного настроения Мартина, не мог долго молчать.
     — Почему это место прозвали Тремя Прыщами?
     — На что еще это дерьмо похоже? — справедливо подметил Дирк.
     — Я слышал, когда-то здесь было древнее судилище, — не унимался барон.
     — Верно, — согласился Мартин. — Здесь, под статуей Дивналлта, великий король Берхард Высокий вершил правеж.
     — Неужели сам король-объединитель?
     — Он самый. Основатель династии Таллбергов любил устраивать зрелища. Спустя тысячу лет Конрад Благодетельный решил повторить свершения предка, но идея не прижилась.
     — Отчего так?
     — Лень было из-за всяких пустяков тащиться сюда. Если не ошибаюсь, Конрад однажды сказал с перепоя: «Ноги моей не будет на этих прыщах». Название прижилось. Любил его величество козырнуть фразой. Не хуже короля Хуберта.
     — Повозка! — оборвал урок истории Уолтер Мэйс. — Цвета Фелиссии!
     — Спасибо тебе, орлик ты наш ясноглазый, — желчно поблагодарил Дирк. — Я лично вижу размытое пятно хрен пойми какого цвета.
     — Это ты от пьянки слепнешь, — «подбодрил» его Мэйс.
     Из-за поворота показался высокий дормез, обитый бело-голубыми панелями. За повозкой следовали две дюжины всадников с пиками, на которых развевались вымпелы и ленты. Вслед за ними тащились две крытые телеги с вещами и провиантом. Их охраняли еще четверо верховых. Все воины носили кафтаны цветов Фелиссии с соколом на груди.
     — Поехали! — подстегнул товарищей Мартин.
     Вспрыгнув в седло, он пришпорил Пепла и помчался навстречу поезду. Эберлинг придерживал рукой треуголку, чтобы вредный ветер не сорвал головной убор. Дитмар держался чуть поодаль, видимо, немного оробев от предстоящей встречи.
     Заметив всадников, колонна остановилась. Вперед выехал седовласый человек в до блеска начищенных гофрированных латах. Усы-подковы скрывали его рот и опускались до края тяжелого подбородка. Лоб рыцаря рассекли морщины, а залысины открыли большую часть головы. Но, вопреки возрасту, всадник выглядел гораздо крепче спутников, бывших моложе его раза в два. Мужчина поднял руку в латной перчатке:
     — Назовитесь!
     — Сэр Мейнард Этингер! — крикнул Эберлинг. — Вы утратили зрение на старости лет?
     — Ваша светлость!
     Глаза Мейнарда потеплели. Губы расползлись в улыбке, пусть ее трудно было различить за пышными усами. Рыцарь спешился и с юношеской резвостью поспешил к Мартину. Ловко спрыгнув с седла, маркграф заключил в объятия верного слугу отца.
     — Я Вас не узнал, — расстроился Мейнард.
     — Меня сейчас не многие узнают.
     — Я должен был. Я знаю Вас с рожденья. Право, мне стыдно.
     — Перестаньте себя корить, мой друг. Вот если бы Вы, не разобравшись, пустили меня на колбасу, тогда стоило бы опечалиться.
     Сэр Мейнард искренне и весело засмеялся, вспугнув стаю ворон, доселе уютно спавшую на росшем неподалеку дубе.
     — Все шутите!
     Рыцарь перестал смеяться, когда заметил Дирка.
     — Этот убийца все еще с вами.
     — Он мой конюший, — напомнил маркграф.
     — Да знаю я, — Этингер кивнул Беккеру. — А юноша кто?
     — Дитмар фон Венцзлаф, барон Магдфеста, сын благородного Готфрида фон Венцзлафа из Дракенберга.
     Мартин нарочито громко представил юношу, поманив его незаметным движением руки. Дитмар как-то неловко слез с лошади и приблизился к Эберлингу. На лице барона отпечаталось до комичности решительное выражение.
     — Сэр Мейнард Этингер, герба Черного пса, кавалер Золотого венца и личный телохранитель эделиссы Катрин.
     Пока Мартин озвучивал заслуги рыцаря, тот в пояс поклонился фон Венцзлафу:
     — Для меня честь с вами познакомиться, — с достоинством сказал старик. — С вашим отцом я и маркграф Уильям прошли сквозь огонь и воду.
     Дитмар не успел родить ответную любезность. Дверь дормеза открылась, и на снег ступил белый сапожок. Катрин Эберлинг выбралась из своей передвижной крепости и, лучась улыбкой, посмотрела на Мартина.
     — Братец! — взвизгнула она и, отбросив всякий этикет, кинулась к нему.
     — Кузнечик! — Эберлинг поймал сестру в объятья и закружил на месте. Треуголка упала с головы Мартина. Катрин, болтая ногами в воздухе, вцепилась ему в шею и уткнулась лицом в ключицу. Мартин почувствовал, как задрожали ее плечи.
     — Не надо плакать, Кузнечик. Не надо, — успокаивал он ее.
     Катрин разомкнула объятия и глянула Эберлингу в глаза. Если бы они встретились где-нибудь на перепутье, то Сокол из Фалькберга скорее всего прошел бы мимо, не узнав младшую сестренку. Из мелковатой, худосочной девчонки, Катрин превратилась в настоящую красотку. Мартин вглядывался в нее и не мог насмотреться. Нежное, будто очерченное легкими штрихами лицо, вздернутый, дерзкий носик, гладкая кожа с едва заметными пятнышками исчезающих веснушек. Огромные зеленые глазищи смотрели так, будто готовились похитить сердце собеседника раз и навсегда. Образ портили несколько крупноватые губы, но на такой изъян грех было жаловаться. Войдя в пору, девушка приятно округлилась в бедрах. Небольшая грудь явно проступала сквозь белую шубку, отделанную соболиным мехом. Талии Катрин могли позавидовать самые первые чаровницы королевства. «Высокородные шлюхи — поправил себя Мартин, — мой Кузнечик другой».
     Девушка утерла слезы.
     — Мартин! Я так ждала! Так ждала! Ты даже не представляешь сколько. Но ты не приезжал, — Катрин стукнула его в грудь. — Ты забыл про меня!
     — Я был занят, — Эберлинг понял, что начинает краснеть. Похоже, сегодня вечером он станет главной мишенью для едких шуточек Беккера.
     — И чем таким ты был занят? — Катрин топнула ногой.
     — Дела с Виндельбрандтом.
     — На него у тебя всегда есть время.
     — Прости меня, Кузнечик, — Эберлингу и правда было стыдно. Из-за размолвок с отцом он совсем забыл о Катрин.
     — Черствый дурень, — в полный голос сказал Дирк, незаметно подкравшись к Эберлингам.
     — Дирк! — девушка крепко обняла бывшего наемника. — Я так рада тебя видеть! Помнишь, как ты катал меня на спине?
     — Конечно! Я бы и сейчас прокатил, да боюсь сэр Мейнард пересчитает мне все ребра.
     Этингер пошевелил шикарными усами. Похоже, чтобы учинить расправу над Беккером ему был нужен повод не соизмеримо меньших размеров.
     Катрин покосилась на фон Венцзлафа. Барон отступил на шаг и заметно сконфузился. Не зная, куда девать руки, юноша зацепился большими пальцами за пояс.
     Мартин, чувствуя себя сводней, взял Катрин за руку и подвел к молодому человеку.
     — Дитмар фон Венцзлаф, барон Магдфеста.
     — Катрин Эберлинг, — сама назвалась девушка и присела в реверансе. Она не отводила глаз от лица юноши, будто изучая его. Скорее всего, так и было. Она прекрасно знала, с какой целью едет в Гвингаэль. Дитмар низко поклонился, заложив правую руку за поясницу:
     — Эделисса, — фон Венцзлаф сглотнул. — Встреча с вами для меня великая честь.
     Мартин незаметно выдохнул. Слава Вознесенным, что парень не стал цитировать какой-нибудь витиеватый перл из «Остенфальской девы» или «Пути рыцаря».
     — Рада знакомству, — без изысков ответила Катрин и протянула ладонь. Фон Венцзлаф хотел было прикоснуться к ней губами, но девушка вовремя его остановила.
     — Я просто хотела пожать вам руку, — невинно хлопая глазами заявила она.
     Дитмар осторожно сжал ее пальчики. Беккер шепнул Мартину на ухо:
     — Она из этого телка веревки будет вить.
     У Эберлинга не нашлось слов возразить. Подняв треуголку, он вернул ее на положенное место.
     — Кузнечик, с тобой приехал кто-нибудь еще?
     — Со мной сестра Агата, эделана Бертильда и моя подруга Мария.
     — Мария приходится мне внучкой, — добавил Мейнард. — С тех пор, как померли ее родители, бедняжка осталась совсем одна. Я не мог оставить ее в Фалькберге.
     — И правильно сделали, — не подумав, брякнул Мартин и тут же осекся. Везти внучку в чумной город далеко не лучшая идея. Не желая врать близким, Эберлинг решился:
     — Сэр Мейнард, Вы в курсе, что в городе свирепствует чума?
     — Мы слышали о вспышках, — кивнул Этингер.
     — Вспышках? Здесь эпидемия! Люди умирают сотнями.
     Глаза Катрин стали еще больше:
     — Отец говорил, что угроза невелика…
     — И он ошибся, — от слов Мартина повеяло холодом. — Поездка сюда была ошибкой.
     — И что же теперь делать? — голос Катрин натянулся как струна.
     — Не знаю. Может, стоит повернуть на юг, объехать столицу и на некоторое время остановиться во Флоттбурге.
     Дитмар удивленно воззрился на Эберлинга:
     — Но вы договаривались с отцом…
     — А мне плевать! — резко одернул его Мартин. — Может, ты хочешь, чтобы моя сестра подцепила это дерьмо?
     Дитмар мелко затряс головой:
     — Упаси Анейрин! Если эделисса заболеет, я себе этого не прощу!
     — Значит, ты меня понял, — Мартин показал Мейнарду на обочину. — Сэр, на два слова.
     Отойдя в сторону, маркграф сразу пошел в атаку:
     — Этингер, какого черта?! Если вы знали о вспышках, зачем отец отправил ее сюда? О чем он думал? У него случился приступ слабоумия? Или ему так не терпелось выдать Катрин замуж?
     — В Фалькберге опасно, — помедлив сказал рыцарь.
     — И что? Отправили бы ее к Хильцбергенам или к Блэкмаршам. Ради марьяжа сын Быка прискакал бы в любой замок Рейнланда, а брачные договора можно подписать и без присутствия молодоженов! Так зачем?
     — Он мог доверять только тебе.
     — Ну надо же!
     Мейнард с силой дернул пегий ус:
     — Мартин, пойми, в замке творилась чертовщина, Уильям не без оснований подозревал, что в этом замешан кто-то из своих. Как он мог отправить Катрин к вассалам, если любой из них мог оказаться предателем?
     Эберлинг перевел дыхание, ярость отступила:
     — Какое змеиное гнездо разворошил отец? С чего он взял, что есть предатели? Ради чего? Дело в Ассамблее?
     — Не знаю — Этингер продолжал накручивать усы — Меня он не посвящал. Знаю, что он откопал нечто страшное. Уильям всегда говорил загадками и, кажется, боялся собственных выводов.
     — Ты упомянул чертовщину. Отец говорил о ней в письме. В чем она проявлялась?
     Мейнард заметно побледнел:
     — Мы видели странных существ, бродивших в ночи по коридорам замка. Многие видели призраков. Я сам чуть не обделался со страху, встретив Черную графиню в Садовой галерее. Нас всех одолевали видения, и, скажу тебе, с таким ужасом я не сталкивался за все военные походы.
     — Всё?
     — Нет. Люди начали умирать. Они просто хирели на глазах, пока в один ужасный день их не находили обескровленными. Кузнец Якоб, сестра Присцилла, повар Ганс и многие другие. За две недели замок погрузился в самый жуткий кошмар, из которого не было выхода.
     Эберлинг стукнул кулаком в ладонь:
     — Почему он не сказал мне? Или дяде Исидору? Он ведь декан Академии Белой руки, мастер жезла.
     — Твой дядя прислал двух ажустеров44.
     — И?
     Мейнард отвел взгляд:
     — Один погиб еще при мне. Вроде несчастный случай. Убило обвалившейся кладкой. Потом мы уехали. Второй должен был охранять Уильяма и вызвать подмогу. Как я понимаю, теперь напрасно.
     — Отец мертв, — жестко бросил Мартин, словно дал пощечину.
     — Мы знаем, — Мейнард как будто уменьшился в размерах под тяжестью свалившихся невзгод. — Гонец от Штефана нагнал нас по дороге.
     — Уильяма отравили.
     — Что? Как? Нам сказали, он задохнулся во сне. Ты же знал про его легкие.
     Мартин выдавил горький смешок:
     — Легкие тут ни при чем. Виндельбрандт прислал мне записку. Отца убили голубой солью.
     — Это меняет дело.
     — Будто чертовщина, творившаяся в замке, его не меняла.
     Эберлинг краем глаза заметил, что Катрин недовольно косится на него.
     — Ладно, сэр Мейнард, пойдемте к остальным. Сегодня переночуем в Старой роще, а там видно будет.
     Катрин с нетерпением ждала брата:
     — О чем вы двое так долго секретничали?
     — Перебирали сплетни, — сказал Эберлинг. — Едем в поместье. А через пару дней я отправлю тебя во Флоттбург.
     В чертах Катрин проявился образ их покойной матери. То же упрямство, те же крепко сжатые губы, тот же гневный взгляд.
     — Нет.
     — Что нет?
     — Я никуда не поеду. Я останусь с тобой.
     — Катрин…
     — Нет! И ты меня не уговоришь. И больше не оставишь.
     Брови Эберлинга взлетели до самого лба:
     — Вот как? Кузнечик, я твой опекун, и ты должна меня слушаться…
     — Я слушала отца, дядю Оливера, Мейнарда! Хватит! Наслушалась! Неужели никому нет дела до того, чего хочу я?!
     — Кузнечик…
     — Я останусь здесь.
     Дирк громко похлопал себя по плечам:
     — Приедете домой и все решите. Холодает уже. Надо ехать. От перекрикиваний не согреешься. Согласны, эделисса?
     — Согласна, — буркнула Катрин и отошла к дормезу.
     — Обидел сестру, — сквозь зубы промычал Беккер. — Просто мастер восстанавливать отношения с родственниками.
     — Когда мне понадобится твое мнение, я спрошу, — в голосе Эберлинга разгорался гнев.
     Конюший просвистел грустную трель и направился к своему жеребцу. Дирк был прав, стало заметно холодней. Маркграф почувствовал, как коченеет кончик носа и немеют пальцы ног. Снег повалил с новой силой, еще гуще, чем прежде.
     — Поедемте, барон, — пригласил Мартин юношу. — Гвингаэль наверняка заждался.
     — Вы не хотите извиниться перед сестрой?
     — По дороге.
     — Она хорошая девушка.
     — С первого взгляда определили?
     — Да.
     Эберлинг невесело усмехнулся:
     — Мне бы ваши способности. Едем.
     Кортеж двинулся в путь. Деревянная заслонка, прикрывавшая окно дормеза, отползла в сторону. Показалось взволнованное личико Катрин. В последний раз она была в Гвингаэле десять лет назад, и воспоминания давно превратились в смутные фрагменты. Мартин поравнялся с повозкой. Катрин показала ему язык. Эберлинг протянул руку и дернул ее за медную прядь.
     — Ай! Зачем ты это сделал? — возмутилась сестра.
     — Юной эделиссе противопоказано дразниться.
     — Зато новоиспеченным маркграфам можно вести себя по-свински.
     — Прости меня, Кузнечик, — признал вину Эберлинг. — Я в последнее время плохо сплю, от этого часто срываюсь.
     — Сложности?
     — Ага. Но и ты меня пойми. Я не хочу подвергать тебя опасности. Мне до сих пор непонятно, как действует болезнь. Советники и церковь утверждают, что во всем повинно некое проклятие, черная магия, и я склонен им доверять. Болезнь работает до странности избирательно. Можно часами гулять по зараженным кварталам и не заболеть, а иной раз вымирают целые улицы. Никакой карантин не может с этим помочь. Люди… люди просто умирают. Доктора пытаются бороться с чумой обычными в таком случае средствами, но они бесполезны.
     — Я не заболею, — успокоила его Катрин.
     — Откуда такая уверенность?
     Девушка залезла в недра шубки и достала оттуда аметистовую инталию45 с ликом. Бородатый старец неодобрительно взирал на Мартина с драгоценной бляшки.
     — Это святой Готлиб Гонитель бесов. Защищает от проклятий. От мамы остался.
     Мартин помнил, как Генриетта Эберлинг носила его, часто хвастаясь тем, что оберег зачаровал лично гроссмейстер Академии.
     — Он не уберег ее от красной лихорадки, — предупредил сестру Эберлинг.
     — То была настоящая болезнь, а не колдовство, — уверено заявила Катрин.
     Она стерла кулачком набежавшую слезинку.
     — Жаль, я ее совсем не помню.
     — Тебе был всего год.
     — Да. Ты скучаешь по ней?
     — Каждый день. Она была самой доброй женщиной из всех, что я знал.
     Катрин прикрыла рот рукой.
     — Мне так плохо без них, — всхлипнула она. — Мне жаль, что я не застала матушку. Жаль, что дядя Оливер и Дезмонд не вернулись с той войны. Помнишь, какие замечательные игрушки для меня делал дядя? А Дезмонд! Он подарил мне пони! Настоящего гальптранского пони из самого Гарамунда!
     Мартин отвернулся. Еще немного, и он сам разрыдается.
     — Теперь ушел батюшка, — шепнула Катрин. — Мы последние Эберлинги.
     — Мы справимся, родная. Все разрешится.
     Громко шмыгая носом, Катрин посмотрела на Мартина. Эберлинг видел безграничное доверие и любовь в этих громадных зеленых глазах. В ту же секунду он поклялся себе, что никогда не посмеет подвести сестру и не сделает ей больно.
     — Все будет хорошо, Кузнечик.
     — Я тебе верю, — в мелодичном голосе Катрин звенела непоколебимая уверенность в словах брата.
     Они подъезжали к Медным воротам. Столпотворение гудело рассерженным ульем, куда зачем-то сунули палку. После свежести Королевского тракта столица обрушилась на Мартина всей своей вонью и затхлостью.
     — Лучше закрой окно, — посоветовал он Катрин. — Здесь не очень хорошо пахнет.
     — Я привычная. Мы ночевали в Бригбургском аббатстве. От тамошних монахов разило ничуть не лучше.
     — Тогда смотри внимательнее. Может, ты поймешь, что моя идея с Флоттбургом не такая плохая.
     Они выехали на Триумфальную улицу, ведущую от Медных ворот к площади Трех Сестер. Улица разделяла обширный Торговый квартал с несколькими рынками и территорию Аббатства святого Августа. Группа монахов в черных рясах шла в направлении монастыря, распевая псалмы. Идущий перед ними священник нес в руках длинный шест, увенчанный восьмилучевым солнцем Вознесенных. Горожане истово прикладывали к сердцу пятерню, поддерживая песнь братьев-анейринцев. Кто-то закричал в толпе:
     — Сегодня будут жечь колдуна! У Сестер уже раскладывают костер!
     — Хоть какое-то облегчение, — ответил ему охрипший женский голос. — Авось, и малефик нагнавший чуму вот так попадется!
     — Настоящий колдун? — спросила Катрин.
     — Сомневаюсь, — Мартин с брезгливостью поглядел на алчущих крови гвингаэльцев. — Скорее, обычный бедолага-книжник, по глупости хранивший запрещенный трактат, или аптекарь, слишком увлекшийся алхимией.
     — Зачем же сразу на костер?
     — Народу будет спокойней. Иллюзия деятельности тоже деятельность.
     Кортеж Эберлингов выехал к площади Трех Сестер. Любитель горящих колдунов не обманул. У памятника трем монахиням-мученицам выкладывали поленья для будущего костра. Сумрачные инквизиторы деловито подносили хворост для розжига и обильно проливали их маслом. Экзекуторов охраняли рыцари Ордена в полном боевом облачении.
     — Не нашли лучше места, — запричитал Дирк. — Сестры вряд ли бы оценили рвение святых братьев.
     Катрин чихнула несколько раз от забивающегося в нос дыма.
     — Эти три сестры правда спасли Гвингаэль? — с любопытством спросила она у Эберлинга. Дитмар, чудом услыхавший ее вопрос среди шума, подъехал ближе к повозке. Похоже, юношу интересовал ответ не меньше Катрин. Пробел в истории у парня оказался куда шире, чем маркграф думал изначально.
     — В первые годы Марионеточных войн Гвингаэль осадили войска Эрика Таллберга и Альфреда фон Венцзлафа, — Мартин заметил, как Катрин мельком взглянула на Дитмара, услыхав последнюю фамилию. — Они отрезали город от всех поставок продовольствия. Начался голод. Монахини Эзра, Бернадетта и Вера, не убоявшись опасностей, проникли в древние катакомбы под городом. Ходили слухи, что некоторые ответвления выходят за стены Гвингаэля. Басни оказались реальностью. Через эти рукава они организовали поставку провизии.
     — Что с ними случилось?
     — Когда ворота Гвингаэля открыли предатели, монахини помогли вывести за стены вдовствующую королеву Корнелию и ее детей. Помазанный король Якоб, старший сын Корнелии и Конрада, остался защищать Рексхайм и своего малолетнего сына. Советники и вернувшиеся за королем сестры уговаривали его покинуть город, но гордый (и, признаться, глупый) Якоб I отказался, кинув гордую фразу: «Я — законный король и умру законным королем!». Сестры вынесли из дворца наследника, но угодили в руки Альфреда. Будущий «Королевский палач» приказал казнить младенца, а монахинь сжечь. Суд был скор. Архиклирик Гвингаэльский быстро сообразил, откуда дует ветер, и без всяких проволочек состряпал против сестер обвинение в предательстве и колдовстве. Их сожгли на этой самой площади.
     — Граф, — хрипло сказал Дитмар. — Каждый раз, когда Вы рассказываете о нашей истории, мне становится мучительно стыдно за творившиеся бесчинства.
     — Потомки не в ответе за деяния предков. История лишь слепок неизменного прошлого, за которое не нужно стыдиться и переживать. Герои и злодеи сгинувших эпох давно мертвы. Их деяния не должны тревожить живых.
     Площадь Трех Сестер осталась позади, и возглавляемый Мартином кортеж выехал на просторную Купеческую. Сумерки медленно спускались на Гвингаэль, затопляя улицы. Фонарщики зажигали фонари, но синий мрак, упорно не желал отступать. Не задерживаясь, Эберлинг устремился вверх по ухабистой дороге, ведущей на Виндхольм. Вслед ему звонили колокола церквей, напоминая о грядущей вечерне.
     Уже близ Старой рощи Дитмар засобирался домой.
     — Может отужинаете с нами? — пригласила его Катрин.
     Беккер незаметно толкнул парня в бок.
     — С радостью, эделисса, — невнятно ответил фон Венцзлаф.
     В Старой роще их уже встречали Каспар и недавно вернувшийся в Гвингаэль командир охраны поместья сэр Андреас Вельденлофт. Рыцарю стукнуло семьдесят два, и он был туг на ухо. Дирк прозвал его «Скрипуном» за бесконечные жалобы и надтреснутый голос.
     Ужин накрыли в столовой. Пока гости и хозяева освежались с дороги, слуги под неусыпным надзором Каспара постелили чистую голубую скатерть, расставили блюда и готовили перемены. Вечеря прошла в легкой, шутливой манере. Катрин много смеялась, подтрунивала над стариками, показывала рожицы Дирку. Тучная и мужеподобная сестра Агата пыталась одергивать егозу, но Мартин жестом остановил ее. Пусть девчонка развлекается. Ее подруга Мария — милое белокурое создание пятнадцати лет, вела себя куда скромней. Сказывалось присутствие сурового дедушки. Эделана Бертильда оказалась высокой сухощавой дамой с громадной родинкой на левой щеке. Она явно выпила за ужином больше обычного. Осмелевшая женщина всячески строила глазки Дирку, томно вздыхая и подмигивая конюшему. Беккер делал вид, что не замечает ее знаков внимания. Видя безразличие избранника, Бертильда затосковала и вскоре ушла спать, сердечно распрощавшись с присутствующими.
     Катрин мало ела, что не укрылось от взгляда сэра Мейнарда, опекавшего девушку как квочка цыпленка.
     — Эделисса, Вы плохо кушаете.
     На тарелке Катрин остывали почти не тронутая перепелиная грудка, горстка бобов и черствел надкусанный ломоть хлеба.
     — После столичных улиц сомневаюсь, что в меня влезет хоть кусочек.
     Дитмар, прихлебывая вино, безотрывно смотрел на девушку. Он сидел достаточно далеко от Катрин, чтобы не беспокоится о вежливости. Развалившийся на стуле Дирк криво улыбнулся:
     — Хороша?
     Дитмар закатил глаза. Беккер кивнул:
     — Выросла. Глядя на вас, молодых, чувствую себя до ужаса дряхлым.
     — Ну, Вам еще далеко до Каспара или сэра Андреаса.
     — Тешу себя надеждой, что не доживу до их годков. Член опадет, печень отвалится, а в голове вместо мозгов застынет каша. Будешь сидеть и размышлять, сходил ты поссать или нет.
     Прислуживавшая за столом Марта часто посматривала на Эберлинга, что не укрылось от проницательной Катрин:
     — Эта девушка все время на тебя смотрит.
     — Правда? — Эберлинг непонимающе моргнул. — Я не заметил.
     — Все ты заметил, врушка.
     — Пусть смотрит. Я не против.
     — Между вами что-то есть.
     — Нет.
     — Теперь верю.
     Ужин завершился легким розовым вином из Мехтии и заварными пирожными с вишневым кремом.
     — Надо укладываться, — сказал Мартин, допив вино. — Нам всем нужно отдохнуть с дороги.
     Дитмар поспешно встал:
     — Мне пора.
     Катрин подошла к барону. Ее макушка едва ли доходила ему до подбородка. Она присела в книксене:
     — Буду рада видеть вас снова, эдель.
     Дитмар склонился перед ней, затаив дыхание:
     — Для меня нет большего счастья, эделисса.
     — Дитмар, — позвал Мартин, — завтра я хочу съездить в Академию Белой руки. Составите мне компанию?
     — С превеликим удовольствием.
     — Я с вами, — тут же напросилась Катрин.
     Эберлинг с недоумением потер шрам над бровью.
     — Зачем тебе это?
     — Интересно. К тому же я соскучилась по дяде Исидору.
     — Хорошо, — не стал возражать Мартин, — поедешь с нами. Только чур не мешаться.
     — Я отойду, когда вы будете говорить о делах.
     — Договорились, Кузнечик.
     Каспар, дождавшись окончания беседы, взял Катрин под локоть:
     — Ваша комната готова, эделисса. Я уже давно распорядился там прибраться.
     — Вы так заботливы!
     Эберлинг вышел проводить Дитмара. Двор давно потонул в холмах новорожденного снега, ярко блестевшего в свете фонарей. Белый сор, пританцовывая, опускался на одежды людей, будто ища себе ночлег.
     — Как тебе моя сестра? — без обиняков спросил Мартин.
     Лицо Дитмара засияло, словно начищенная грандмарка:
     — Она прекрасна!
     Маркграф несколько раз кивнул:
     — Помни, я отдаю тебе в руки главное сокровище Фелиссии. Не профукай.
     Фон Венцзлаф дернулся как от удара:
     — Зачем Вы так, Мартин?! Если хотите я дам Вам клятву…
     — Не стоит, — отказался Эберлинг. — Клятвы надо выполнять, а это бывает иной раз непосильной ношей. Твоя реакция вполне послужит мне ответом. До завтра, барон.
     — Спокойной ночи, Мартин. Спасибо Вам за все.
     Эберлинг степенно, несколько вычурно, поклонился:
     — Рад угодить.
     Дитмар вспрыгнул в седло и, сжав бока лошади, направил ее к воротам. Эберлинг вернулся в дом. Катрин ждала его возле лестницы. Ее пальцы взволнованно мяли складку голубой юбки. Грудь нервно вздымалась, худенькие плечи, накрытые волнами золотисто-рыжих локонов, опустились, как если бы девушка несла тяжелый груз:
     — Я правильно поняла, что этот Дитмар мой будущий муж?
     — Верно.
     — Вроде хороший юноша, — неуверенно одобрила Катрин. — И все равно, я боюсь.
     Мартин обнял сестру:
     — Не бойся. Насколько я узнал Дитмара, он будет хорошим мужем. И, мне кажется, паренек влюбился в тебя по уши.
     — Думаешь?
     — Ага. Пока тебя здесь не было, он только и успевал, что спрашивать о тебе.
     Катрин сильней прижалась к Мартину:
     — Странный он.
     — Молодой потому что. И стеснительный. Думаю, вам стоит как-нибудь прогуляться вдвоем.
     — Сестра Агата не отпустит.
     — Я с ней поговорю, — пообещал Эберлинг.
     — А вдруг я его не полюблю?
     Мартин погладил Катрин по шелковистым волосам:
     — Мне будет искренне жаль. Но мы все обязаны выполнять свой долг.
     — Знаю, — тихо сказала она. — Каков твой долг?
     — Вернуть нашей семье былую славу. Продолжить род.
     — И все?
     Мартин засмеялся:
     — Этого мало?
     — Достаточно.
     Эберлинг высвободился из объятий Катрин:
     — Иди спать, Кузнечик. Завтра рано вставать.
     — А ты?
     — Я еще посижу в столовой.
     Катрин хитро зажмурила один глаз:
     — Пьянствовать будешь?
     — Немного, — сознался Мартин.
     — Тогда я пошла.
     Плавно покачивая бедрами, сестра поднялась по мраморным ступенькам. Проводив ее по-отечески гордым взглядом, Эберлинг вернулся в столовую. Сидевший там Дирк сосредоточенно пил вино. Вокруг него порхали слуги, гремевшие посудой.
     Молча он наполнил бокал вином и протянул его Мартину. Маркграф присел рядом с капитаном. Выпив, Эберлинг так же молча показал на бокал, требуя добавки. Они пили в тишине, пока слуги не убрали последнее блюдо и не свернули скатерть.
     — Ты, это, — начал Дирк, — извини меня за вчерашние слова. Херню сказал, не подумав.
     — Пустое.
     — Без обид?
     — Без обид.
     Они выпили. Свечи ярко горели в тяжелых, медных канделябрах, вырвав из мрака фигуры людей. Дирк достал из кафтана флягу.
     — Что там у тебя?
     — Водка.
     — Лей прямо в бокал.
     Белая жидкость окрасилась нежно-розовым, смешавшись в бокале с последними каплями вина.
     — Неужели ты до сих пор ее любишь? — вдруг спросил Дирк. — Столько лет прошло.
     Эберлинг зажмурился.
     — Двенадцать лет и девять месяцев.
     Беккер одним глотком расправился с водкой. Откашлявшись, он пододвинулся поближе к Эберлингу:
     — Мартин, ты понимаешь, что любишь тень? Агнет давно умерла. Ее могила поросла быльем.
     — Понимаю.
     — Тогда, может, хватит себя мучить? Хватит заниматься бесконечным самобичеванием? Она мертва, и ваш сын мертв. Надо идти дальше. Если все время оглядываться назад, можно не заметить нечто хорошее, что ждет впереди.
     — Впереди есть что-то хорошее? — усомнился Эберлинг.
     — Возможно.
     Дальше они пили в молчании. Две человеческие тени, два призрака, забытых судьбой на обочине времени.
***
     Утром Мартин приказал заложить карету. Сестра Агата, увидев сборы своей подопечной, изъявила желание сопровождать Катрин. Эберлингу пришлось выдержать с упрямой сестрой ожесточенное сражение. Толстуха доказывала маркграфу, что благородной, а главное юной девушке, негоже находиться в компании одних лишь мужчин. Попытки Мартина убедить ее в том, что Катрин ничего не грозит в обществе брата, столкнулись с ледяной стеной непонимания и осуждения. Устав спорить с ней, Эберлинг посулил монахине абшид. Разобидевшись, сестра Агата скрылась в своей комнате, откуда вскоре послышались сдавленные рыдания.
     — Берегись! — предупредил его Дирк. — Толстухи коварны! Придется нанять слугу, который будет пробовать за тебя жратву.
     — Сестра Агата добрая женщина, — заступилась Катрин. — Только уж очень сердобольная.
     — Это тебе так кажется, — возразил конюший. — Все толстухи — порождение Валака. Они созданы для того, чтобы мужиков поразило бессилие и человечество вымерло.
     Мартин показал Дирку зверскую гримасу. Катрин засмеялась:
     — Я и забыла, какими вы бываете забавными!
     — Видишь ли, — академическим тоном начал Мартин, — забавы тут ни причем. Господин Дирк Беккер — человек сомнительного ума, и часто несет потрясающую в своей претенциозности чушь. Рекомендую не принимать его слова близко к сердцу и ни в коем случае их не обдумывать. Тупость заразна.
     Сэр Мейнард выехал из конюшни, как всегда при боевом обмундировании. Рифленые доспехи ярко блестели на солнце новенькой гофрой. Плащ цветов Фелиссии закрывал плечи рыцаря. На сгибе бронированного локтя покоился бургиньот со сложной гравировкой.
     — Похоже, где-то началась война, — хохотнул Беккер. — Иначе на кой он так вырядился?
     Если капитан думал смутить Этингера своим зубоскальством, то он заведомо промахнулся. Шутки отскакивали от сэра Мейнарда как горох от стен крепости. Не утруждая себя разрешением ехать с Эберлингами, Этингер железной статуей замер возле кареты. Мартин не стал удерживать рыцаря. Он охранял Катрин с ее первых шагов и, похоже, намеривался нести службу до гроба.
     Дитмар приехал запыхавшийся и мокрый. Больше всего юноша боялся, что Мартин уедет без него. Точнее, уедет Катрин. Эберлинг, кажется, стал для фон Венцзлафа всего лишь предлогом для встречи с невестой.
     Карета выехала за ворота Старой рощи и стремительно пронеслась по мостовым Виндхольма. На козлах сегодня правил Танкред Мелвуд, почему-то чрезвычайно довольный этим фактом. Дорога к Академии вела мимо тюрьмы Штальт и выходила на мост Судей. Там она сворачивала к Ремесленному кварталу. Петляя по мастеровым улочкам, карета часто подпрыгивала на неровном булыжнике, отчего Катрин ойкала и повизгивала:
     — В Фалькберге дороги лучше, — пожаловалась она.
     Эберлинг стоически боролся с тошнотой.
     — Бледный ты какой-то, — с тревогой отметила сестра.
     — Я в порядке.
     Мартин уже зарекся налегать на хмельное. Похоже, возраст начинал брать свое, и теперь можно забыть о многодневных кутежах. Катрин отворила оконце, запустив свежего, морозного воздуха.
     — Так тебе станет полегче.
     — Легче мне станет в одном случае.
     — В каком?
     Мартин вместо ответа выглянул в окно и позвал Дирка.
     — Чего изволите? — капитан выглядел на удивление бодро. Эберлинга немедленно разобрала зависть:
     — У тебя фляга с собой?
     — Как всегда.
     Передав маркграфу требуемое, Дирк вернулся к Уолтеру Мэйсу, чтобы закончить начатый анекдот.
     Заметив осуждение на лице Катрин, Эберлинг виновато улыбнулся:
     — Сил нет терпеть.
     Девушка тряхнула головой и с укором вынесла вердикт:
     — Пьяница!
     Миновав Гончарную улицу и застроенный домами Восковой мост, карета выехала к высокой каменной стене Парцеллы Утех. Стену возвели уже после смерти Конрада и Марионеточных войн, по просьбе архиклирика Гвингаэльского. Его высокопреосвященство в голос выл от соседства Церковного домена со Шлюшатней и забрасывал новообразованный Верховный совет бесконечными петициями. Бератеры пошли ему навстречу, огородив Парцеллу.
     Беккер мечтательно зажмурился:
     — Мы тут уже полмесяца, а я так и не посетил места развратной молодости. Барон, может, как-нибудь навестим эделану Таго и ее цыпочек?
     Дитмар с испугом посмотрел на приоткрытое оконце кареты:
     — Дирк, ваши подначки сейчас неуместны.
     — О! — спохватился капитан. — Не заметил, — воровато оглянувшись, он понизил голос до шепота. — Клянусь моей беспутной матушкой, тамошние девки научат Вас обращению с невестой.
     Дитмар шарахнулся от конюшего. Рыжая лошадь барона недовольно заржала — юноша слишком сильно натянул поводья. Не желая слушать разглагольствования Беккера, фон Венцзлаф предпочел ехать рядом с сэром Мейнардом.
     Церковный домен отличался от остальных районов также, как чистенькая, румяная прачка из дворца отличается от грязной, завшивевшей попрошайки из Старого города. Аккуратную мостовую ежегодно чинили монахи-дефенсианцы. Мусор убирался со всем тщанием, стены домов исправно драили служки. Жителей на улицах встречалось немного, а те, что попадались на пути, в основном были священниками либо монахами. Оправдывая свое название, в Церковном домене было превеликое множество храмов, посвященных как святым, так и непосредственно Вознесенным. Они перезванивались колоколами, на разные голоса взывая к прихожанам. В глазах рябило от затейливых барельефов, вимпергов и масверков. Особняком от всех стоял Великий Собор Вечности, чьи ребристые башни и пинакли выглядывали из-за крыш домов. Там проводились самые важные религиозные мероприятия, будь то литургия в честь Зимней песни или похороны значимого деятеля. Нередко таинства посещал сам Гранд-клирик, покидавший ради них Крепость Смирения.
     Катрин выглянула наружу, силясь рассмотреть Собор. К ее разочарованию, карета свернула на улицу Святого Франциска, оставив знаменитый храм позади.
     — Очень жаль, — пожаловалась она. — Я так хотела его увидеть.
     — Хочешь, посетим службу? — предложил Мартин.
     — Конечно!
     Возле одной из церквушек стоял мальчишка с кипой листов и вопил во всю мощь юных легких:
     — Покупайте «Гвингаэльский вестовой»! Вильгельм Ревенфорд и комиссия начали проверку казначейства! Чума наносит новый удар! Горе жителям Гвингаэля! Архиклирик Виллеберт ежечасно молится за наши души!
     — Никогда не читала газеты, — посетовала Катрин.
     — И не стоит, — разубедил ее Мартин. — Там одни враки.
     Следы чумы виднелись и в Церковном домене. Заколоченные двери и окна, баррикады, лекари в птичьих масках, священники, наскоро читавшие отходные над телегами с мертвецами. Почуяв знакомые трупные запахи, Мартин прикрыл окно.
     — Но я хотела посмотреть Госпиталь Белой Девы, — возмутилась Катрин.
     — Синих покойников ты тоже хочешь увидеть?
     Сестра притихла.
     Академию Белой руки возвели недалеко от городских стен. Комплекс укрывался в недрах темного неприветливого сада, где громадные вязы сплетали свои ветви в тесных объятиях. Несмотря на сезон, деревья сохранили густую листву, пусть и окрашенную в ярко-рыжие цвета. Подобную странность Мартин видел лишь в Ротвальде, в Красной роще Виндельбрандтов. Бледное светило с трудом пробивалось сквозь кроны, оставляя сад в холодном полумраке. Из наметенных за ночь сугробов выглядывали искореженные корни деревьев, так и норовивших явить миру свое подземное уродство. Полозами они вились по земле, скручивались и переплетались, словно змеи в брачном клубке. Вглядываясь в чащу парка, Эберлинг заметил отблеск на поверхности небольшого озера, край которого выглянул из-за деревьев. Должно быть, это было знаменитое Озеро Сомнус, известное тем, что аколиты Академии проводили на его берегах какие-то загадочные ритуалы.
     Меж толстых стволов вилась мощеная дорожка, огороженная по бокам невысокой кованой решеткой с заостренными концами. Карета едва входила в крутые повороты, тем самым заставляя Танкреда Мелвуда громко и изощренно матерится. Катрин, услыхав некоторые выражения, с укором посмотрела на Мартина:
     — Мои нежные девичьи ушки уже никогда не будут прежними.
     — Если тебя это успокоит, то я тоже узнал парочку новых выражений, — отшутился Эберлинг, подумав, что по возвращению домой стоит напомнить Мелвуду о приличиях.
     — Нужно вымыть ему рот с мылом, — посоветовала сестра.
     — Пробовали, — Танкред сказал, что вкусно и попросил добавки.
     Катрин прыснула в ладонь:
     — Правда?
     Эберлинг воздел очи с видом предельной честности:
     — Истинно говорю. Съел и не поморщился.
     Главный корпус Академии показался из-за деревьев. Сложенный из серого камня особняк насчитывал три несоразмерных этажа. От восточного крыла к западному тянулись две просторные крытые галереи. Из стен выступали ребристые пилястры, увитые декоративной пальметтой. Узкие стрельчатые окна равнодушно глядели на нежданных гостей запыленными стеклами в каменных переплетах. Высокая прямоугольная башня с красной бубновой крышей возвышалась над ученым заведением подобно указательному персту, выставленному для порицания. На ее шпиле вертелся железный флюгер в форме раскрытой ладони. Фасад Академии украшали искусные рельефы, изображавшие архаи, демонов и сказочных чудовищ. Стоки заменяли уродливые, зверомордые горгульи с перепончатыми крыльями, а на фронтоне замерло восемь скульптур Вознесенных, почему-то одетых в монашеские рясы. Неужели ваявший их мастер решил сэкономить на деталях?
     Оставив карету и подав руку Катрин, Мартин сделал вывод, что Академия Белой руки ему совсем не нравится. Было в ней нечто отталкивающее, чуждое обычному человеку. Как будто смотришь на развалившийся склеп или ветхий, прогнивший гроб с гниющим мертвецом внутри.
     — Какая высокая башня! — выдохнула Катрин, запрокинув голову.
     — Ее называют «Перстом», а само здание «Дланью», — дал справку Эберлинг.
     — Я бы по-другому назвал, — бросил Дирк, спешиваясь.
     — Зная твои больные фантазии, настоятельно рекомендую не продолжать.
     Капитан оглянулся на сэра Мейнарда:
     — Если я выражусь при эделиссе, старый пес меня с говном проглотит.
     Катрин немедленно покраснела. Намеки Беккера были достаточно прозрачны, чтобы понять, как именно он хотел обозвать башню.
     Мартин чувствовал себя неуютно. Ни стражи, ни аколитов, вообще ни одной живой души. На старом могильнике и то оживленнее. Согласно изученной накануне карте, где-то в саду укрывались кампусы для школяров, столовые, бани и прочая хозяйственная часть, но глядя на кладбищенскую умиротворенность центрального здания, в это верилось с трудом. Впрочем, присутствие живых существ, не делало Академию более привлекательной. Если верить рассказам Виндельбрандта, в западной части сада находилась кафедра археологии, ославленная Теодором бедламом жутких чудес. Учитель говорил, что там располагался вход в подземное хранилище священных реликвий. Якобы святые отцы не только собирают артефакты в религиозном порыве, но и пытаются докопаться до их сути. Мало того, Теодор поведал юному ученику о секретной лаборатории, где лучшие умы Академии во главе с гроссмейстером Никодимусом ставят эксперименты над порождениями Тени. Близкое соседство с неведомым и запретным беспокоило Мартина не меньше, чем странное затишье вокруг Длани.
     Эберлинг прошел ко входу, оставив Катрин на попечение Мейнарда. Снег приглушенно хрустел под черными ботфортами маркграфа. Приглушенно?
     — Дирк! — окликнул он конюшего.
     Голос Эберлинга звучал глухо, будто он крикнул в подушку.
     — Чего?
     — Звуки…
     — Етитская сила! — выругался капитан. — Такое ощущение, будто я оглох.
     Дитмар неуверенно огляделся и положил руку на эфес:
     — Магия?
     Катрин начертала петлю бесконечности:
     — Белая рука — они ведь нас защищают? — неуверенно спросила она. — И тут наш дядя…
     — Разберемся, — сказал Дирк и пошел вслед за Мартином.
     Поравнявшись с маркграфом, капитан покрутил пальцем у виска:
     — Похоже, господа волшебники окончательно съехали башкой. Может, дадим деру пока не поздно?
     Мартин покачал головой:
     — С чего вдруг? Возможно наши мудрецы проводят какой-нибудь эксперимент?
     — Тогда тем более надо уезжать. Еще рванут тут все к чертовой бабушке, и сами подохнут, и мы костей не соберем.
     Промолчав, Эберлинг постучал в черные железные ворота. На них красовался герб с изображением раскрытой ладони, в центре которой лучилось солнце Вознесенных. Мартин заколотил сильнее. Звуки, должные перепугать всех садовых пичуг, были едва слышны. Будто по металлу стучит не сильный и здоровый мужчина, а бродит кошка, выпустившая когти.
     Бесшумно отодвинулась в сторону неприметная заслонка. В зарешеченном окне блеснули чьи-то колкие глаза:
     — Кто вы и что вам нужно? — осведомился привратник.
     Его голос слышался вполне обычно.
     — Мартин Эберлинг из Фалькберга со спутниками, — представился маркграф. — Мы явились к мастеру Исидору фон Хагенбаху с частным визитом.
     — Мастер занят, — голос стража стал еще неприветливей.
     — Исидор приходится мне дядей, — заметил Мартин, — вряд ли он обрадуется, если Вы отправите меня восвояси. Мы не виделись много лет.
     Привратник хмыкнул:
     — Тогда подождите. Мне нужно кое-что уточнить.
     Заслонка вернулась на место.
     — Вознесенные — свидетели моим словам, — сказал Дирк, сложив руки на груди. — Как есть спятили. Держат на пороге полноценного маркграфа, его сестру, барона и их рыцарей! Похоже, колдовские премудрости окончательно проели им мозги. Теперь в их черепушках резвится одинокая и печальная моль, перелетающая с одной стенки на другую.
     — Ты сегодня богат на словеса, — отметил Эберлинг.
     — Это я со страху. Знал бы ты, как у меня вспотела задница с перепугу.
     — Боишься ворожбы? — с невинным видом поддел его Мартин.
     — Я видел, что делает с людьми жажда запретных знаний, — серьезно ответил капитан. — Дамьен ди Граини стал для меня живым примером. Если на моем пути разит магией, то мне в другую сторону.
     — Академия Белой руки занимается исключительно разрешенным волшебством, с полного благословения Церкви Вознесения, — напомнил Мартин, но без особой уверенности.
     — Не один ли хер? Белая магия, черная магия, говенная магия — все это одна сучья байда под разными соусами.
     — Такие рассуждения до добра не доведут, — предостерег Эберлинг.
     — Знаю я. Поэтому стараюсь не говорить про всю эту мистическую хрень. Мне моя жопа нужна целехонькой и желательно не прожаренной на костре добрейших святых отцов.
     Заслонка вновь отъехала в сторону:
     — Вас примут. Прошу извинить меня за грубость, ваша светлость, — голос привратника заметно дрожал. Похоже Исидор фон Хагенбах был с ним не очень вежлив.
     Послышался лязг замка. Ворота медленно раскрылись, явив просторный холл, погруженный в гнетущий полумрак. Высокие светильники, расставленные меж серых колонн, едва справлялись с освещением. Рядом с ними застыли безмолвные фигуры, облаченные в одинаковые белые балахоны с глубокими капюшонами и красной шнуровкой на рукавах. На шеях аколитов висели серебряные медальоны в форме герба учебного заведения. Насколько помнил Мартин рассказы дяди Исидора, холл носил прозвание Magna Aula46, и согласно правилам молодые аколиты должны были посменно нести в нем молчаливую вахту.
     — Добро пожаловать в Albus Manu47, — церемонно приветствовал Мартина привратник, вернувший себе былой апломб.
     — И Вам не хворать, — с фальшивой беспечностью поздоровался Эберлинг. — Мои спутники могут войти?
     — Конечно.
     Отправив Дирка за остальными, маркграф спросил:
     — Почему снаружи так плохо слышно?
     На секунду из капюшона показалось изможденное лицо привратника. Желтушная кожа, покрытая нездоровыми красными пятнами, заставила Мартина невольно отступить на один шаг.
     — Его мудрость гроссмейстер Никодимус повелел заглушить все непотребные звуки бренного мира, дабы ученики могли заниматься практикой.
     — По-моему, ваш сад с этим вполне справляется и без колдовства. Тихо как в трактире после бурной ночи. Даже птички не чирикают. Парки, знаете ли, неплохо огораживают от внешнего мира.
     — Этот, как Вы изволили сказать, парк, выращен для других целей, — напыщенно провозгласил собеседник. — Hortus Scientiae48 служит нашим ученикам для полевых учений.
     — Солидно, — похвалил Мартин. — В Виссенберге, наверное, умирают от зависти.
     — Мнения и желания выкормышей Университета нас не волнуют.
     В здание вошли спутники Мартина. Катрин поежилась:
     — А где дядя Исидор? — спросила она, испуганно поглядывая на замерших аколитов.
     — Мастер ждет вас в своей лаборатории, — сказал привратник, смерив девушку неприязненным взором. Согласно правилам, женщин старались не допускать в Академию, дабы не смущать умы юных послушников.
     — Надеюсь, Вы нас проводите? — спросил Дитмар, встав поближе к Катрин.
     — Естественно! Гостям запрещено свободное перемещение в стенах Академии.
     — Не больно-то и хотелось, — пробурчал Дирк.
     — Как я понимаю, — сделал вывод привратник. — к мастеру пойдут все?
     Мартин спешно покачал головой:
     — Только я, моя сестра, барон Магдфеста и мой телохранитель. Остальные подождут здесь.
     Сэр Мейнард Этингер выступил вперед:
     — С Вашего позволения, я бы хотел сопровождать эделиссу.
     Эберлингу ничего не оставалось, кроме как согласиться. Настойчивость Этингера давно вошла в легенды.
     — Нас будет пятеро.
     — Следуйте за мной, — привратник засеменил вдоль молчаливых рядов аколитов.
     Они углубились в хитросплетения коридоров Академии, освещенных слабым огнем фонарей. Стены этого лабиринта были лишены всяческих украшений. Только скучный белый кирпич да редкие закопченные плафоны, висевшие через каждые десять шагов. И по-прежнему не одной живой души. Обувь гостей звонко стучала по гранитным плитам. Раскатистое эхо громко вторило их шагам, растекаясь по коридорам, к пущему недовольству привратника. Он с раздражением посмотрел на подкованные сапоги сэра Мейнарда, но ничего не сказал.
     Вскоре они вышли к узкой железной лестнице. Выстроившись в цепочку, гости поднялись вслед за привратником. Лестница заметно пошатывалась от веса людей, что не вызывало к ней доверия. Катрин вцепилась в плечо Дитмара, боясь упасть.
     — Могли бы раскошелиться на новую, — немедленно заворчал Дирк. — Или эту подновить.
     — Дела Академии есть дела Академии, — холодно ответил привратник. — Наши лестницы не должны вас заботить.
     — Старый говнюк, — прошептал Дирк, но так, чтобы адепт его услышал.
     Двое аколитов отворили перед пришельцами тяжелую двустворчатую дверь из черного дерева. Со створок на людей смотрели резные лица безобразных демонов, раззявивших полные клыков пасти. Глаза уродцев поблескивали на свету сиреневыми каменьями.
     Перед гостями протянулась длинная  галерея с двумя рядами тонких опор, между которых визгливо свистел ветер. На колоннах до ужаса реалистично изобразили летающих, скачущих и вопящих чудовищ. Козлоногие твари с головами моллюсков, кошмарные нетопыри с щупальцами вместо лап, гротескные насекомые с множеством ножек и голов — не галерея, а парад страшилищ, выбравшихся из недр Тени.
     — Я боюсь, — шепнула Катрин барону.
     Юноша осторожно коснулся руки девушки:
     — Не волнуйтесь эделисса. Это всего лишь глупые фантазии. Хотя, признаться, до ужаса гадкие.
     — Они должны напоминать о зле на востоке, — объяснил привратник.
     — Могу Вас уверить, они справляются со своей работой, — сказал Мартин, разглядывая обнаженную женщину, у которой вместо ног была раковина улитки.
     — Пойдемте, — окликнул его адепт. — Мастер не любит ждать.
     Оставив галерею, Эберлинг и его спутники очутились на широком бельэтаже, который нависал над просторным храмом. Тяжелые пилоны поддерживали воздушный сводчатый полоток, отделанный яркой росписью. Она живописала масштабное сражение между армией крылатых архаи и легионом демонов в шипастой броне. Рыцарей Вознесенных возглавлял Кадарн Меченосец, воздевший над головой цвайхандер. Демоны же укрывались за спиной Валака Отверженного, чей плащ багровым флагом развевался на ветру. Мартин знал, что роспись делал легендарный художник Альберто де Пирицци, славный десятком шедевров. Говорят, его выписал из Рансельванты лично Гранд-клирик.
     В пресвитерии разместился целый сонм высоких изваяний. Фигуры Вознесенных окружили гигантский каменный алтарь, на котором стояла золотая чаша. От алтаря к центральному нефу шла красная дорожка, упиравшаяся в идеально круглую нишу. В ней расчертили многолучевую звезду, покрытую множеством странных и незнакомых символов. Неф освещали напольные подсвечники и частично дневной свет, падавший из розетки над алтарем. Однако света было слишком мало, чтобы разогнать тьму свившую гнездо в апсидах и проходах.
     — Aula Domini49, — провозгласил адепт, указав на статуи. — Священное место для аколитов Академии. Простым людям запрещено туда спускаться.
     — Почему? — осведомилась Катрин, опираясь на балюстраду и вглядываясь в сумрак, царивший в Зале Владык.
     Привратник не удостоил ее ответом. Он лишь громко фыркнул, подивившись глупости девицы.
     Миновав еще один узкий коридор, гости остановились возле железной двери с плетеным узором.
     — Мы на месте, — сообщил адепт. — Лаборатория мастера Исидора. Можете зайти.
     С этими словами привратник потянул за железное кольцо. Дверь неслышно отворилась — видимо, на масле для петель мэтры не экономили.
     Широкое помещение встретило Мартина запахом химии, каких-то ядреных трав, ржавого металла и застарелой пыли. Куда не кинь взгляд, всюду стеллажи с книгами и журналами. Меж них выделялись толстые фолианты и инкунабулы в деревянных обложках. Посреди лаборатории стоял длинный стол прямоугольной формы, заставленный алхимическим оборудованием. Реторты, колбы, перегонные кубы, змеевики, стеклянные пробирки и трубки сгрудились здесь грозным ученым воинством. В громадном атаноре жарко пылал огонь, раздутый тяжелыми мехами. Возле печи в обитом кожей кресле сидел человек в черной сутане с серебряными пуговицами. Его плечи закрывала длиннополая бордовая накидка с откинутым капюшоном. На шее висел медальон в виде раскрытой ладони. Человек встал и сделал несколько шагов к Мартину.
     — Племянник! — в надломленном голосе Исидора фон Хагенбаха слышалась неподдельная радость.
     Родственники обнялись. Мартин осмотрел брата своей матери с ног до головы. Лицо дяди покрывала желтая патина; глубокие морщины расчертили щеки и лоб мелкой рыболовной сетью. Под водянистыми глазами набрякли мешки, черные от усталости и недосыпа. Холеная бородка и короткий ежик волос совсем поседели. Ногти на пальцах дяди обломались и покраснели, будто он только что вымочил их в крови. Сам он сгорбился, истощал и будто уменьшился в росте. А ведь ему исполнилось всего сорок два!
     — Дядя! — взвизгнула Катрин бросаясь ему на шею, отчего Исидор заметно покачнулся.
     — Милая моя, — запричитал фон Хагенбах. — Как ты выросла! Я помню тебя совсем крошкой.
     — А ты совсем не изменился! — бесстыдно солгала девушка.
     — Скажешь тоже, — усмехнулся Исидор. — Иногда я смотрю в зеркало и не узнаю кривляющегося там уродливого старика.
     Мартин представил своих спутников. С Этингером и Дирком мастер был знаком, а вот юный фон Венцзлаф вызвал у него интерес:
     — Очень приятно видеть, что Готфрид взрастил достойного сына, — сказал он Дитмару, крепко сжимая руку барона. — Юноша, Вы не задумывались об ученой стезе?
     — Увы! Академические премудрости не для меня, — поспешно ответил Дитмар.
     — О! Тогда прошу извинить мою назойливость, — Исидор повернулся к Мартину. — Сколько лет мы не виделись, племянник?
     — Семь или восемь, — предположил Эберлинг.
     — Семь. В последний раз ты навещал меня перед отплытием на запад.
     — Помню.
     — Расскажешь о Фернланде, о…?
     — При случае, — не очень вежливо оборвал расспросы маркграф.
     Дядя присел обратно в кресло и с болезненным стоном вытянул ноги.
     — Располагайтесь, — Исидор указал на лавку и пару заваленных книгами табуретов. Эберлинг пододвинул стул поближе к креслу мастера.
     — Катрин, — позвал он сестру.
     — Да, братец?
     — Может, ты погуляешь тут по лаборатории? Нам с дядей надо поговорить.
     Катрин надулась, но помня о данном ранее обещании, кивнула. Дитмар осторожно взял ее за локоток:
     — Если Вы не против, я составлю Вам компанию?
     — Буду очень рада.
     — Чувствуйте себя как дома, — напутствовал их Исидор. — Здесь есть не только ученые книги. В шкафу возле большого сундука неплохая коллекция литературы.
     Взяв Дитмара под руку, Катрин прошла к указанному сундуку, стоявшему на другом конце лаборатории. Исидор проводил ее взглядом бледных глаз, расцвеченных красными прожилками:
     — Красавица! — заключил он — Просто загляденье! Этот юноша ее будущий муж?
     — Ага, — подтвердил Мартин.
     — Чья идея?
     — Отца.
     Фон Хагенбах помрачнел:
     — Мне очень жаль, племянник.
     — Мне тоже.
     Эберлинг наклонился к дяде:
     — Позволишь задать прямой вопрос?
     Исидор сухо усмехнулся:
     — Прямой? Вот чего-чего, а такого начала я не ожидал. Как же твоя знаменитая скрытность? Насколько я помню, ты всегда ходил вокруг да около, прежде чем выдать какую-нибудь обтекаемую фразу, что не сразу и догадаешься, чего ты хочешь. В этом ты похож на своего деда Эммануила. Из того тоже не вытянешь человеческого вопроса и тем более нормального ответа. Излагает так, словно находится на допросе. Ни одного лишнего слова.
     — Как он? — из вежливости спросил Мартин. Деда он видел от силы раза два, и не сказать, что эти встречи были приятными.
     — Умирает.
     — Опять?
     — Он умирает последние десять лет, чем немало злит нашего Густава. Его казначейская светлость считается полноправным герцогом, но…
     — Последнее слово все равно остается за Эммануилом? — закончил маркграф.
     — Именно. Старик упорно не хочет отходить от дел. Ему почти восемьдесят. В таком возрасте немудрено забыть, для чего нужна дырка в сортире. А вот поди ж ты — еще соображает!
     — Мощный старик, — похвалил Дирк. Этингер незамедлительно ожег капитана гневным взглядом. Его до глубины души возмутило вмешательство Беккера в разговор господ.
     — Мощный, — подтвердил Исидор. — И вредный, как баба во время кровотечения.
     Увидев, что Эберлинг нетерпеливо мнет в руке поля треуголки, фон Хагенбах улыбнулся:
     — Кажется, я увлекся! Ты хотел меня о чем-то спросить?
     Мартин вздохнул, приводя мысли в порядок:
     — Дядя, с тобой что-то случилось?
     — Случилось?
     — С последней встречи ты сильно изменился. Внешне.
     На губах Исидора заиграла печальная ухмылка:
     — Борьба с тьмой никогда не бывает легкой. Я жертвую своим здоровьем и молодостью, дабы огородить наш мир от козней зла. Война с демонами Тени трудна и вытягивает из нас последние соки.
     — Вы проводите какие-то ритуалы?
     — Да, — Исидор устало откинулся в кресле. — Они забирают нашу жизненную энергию, взамен давая силу для продолжения борьбы.
     Эберлинг наклонился еще ближе:
     — Война с тьмой. В чем она выражается?
     Мастер тяжело выдохнул:
     — Так ли это важно?
     — Для меня — да.
     — Какая у меня специальность? — резко спросил Исидор.
     — Демонолог.
     — Что это значит?
     — Ты изучаешь демонов. Но… я не уверен в их существовании.
     Фон Хагенбах разразился дребезжащим смехом. Катрин, листавшая толстую книгу, в испуге посмотрела на дядю.
     — И это говорит мне человек, добравшийся до Западного континента и узревший вулкан Агранды! — укорил Мартина колдун. — Ученик Виндельбрандта, перечитавший не один десяток трактатов по черной магии, за которые его вполне могли сжечь мои узколобые коллеги. Человек, видевший своими глазами Великие Пустоши и развалины города Вознесенных.
     — Демонов я там не заметил, — без энтузиазма возразил маркграф, не любивший упоминать о своих путешествиях.
     — Племянник, поверь своему болезненному дяде — демоны существуют. И с приходом Бедствия они активны как никогда.
     — А чума? Что ты о ней думаешь?
     Исидор нахмурился:
     — Вот тебе и живой пример. Навести столь мощное проклятие не по силам обычному малефику. Здесь прослеживается демонический след. Неизвестный чернокнижник наверняка заключил сделку с некой тварью. Это тяжкий труд — призыв из Бездны древних сущностей. Колдун должен обладать несомненным талантом и опытом. А также упорством и знаниями, превосходящими способности обычного заклинателя.
     — Пугающе.
     — Не то слово. Я, Совет деканов и гроссмейстер Никодимус с ног сбились, пытаясь разыскать чудовище. У нас нет сомнений, что малефик засел где-то в городе.
     — Откуда такая уверенность?
     — Могущественное проклятие нужно поддерживать ритуалами. Жертвоприношениями, иными словами. Демон, раскинувший колдовскую сеть над Гвингаэлем, нуждается в питании. Кровь, гуморы, сильные человеческие эмоции — страх или боль. Все идет в пищу порождению Тени.
     — Почему вы по сих пор не отследили заклинателя и не рассеяли проклятье?
     Исидор потупился, скрывая неловкость.
     — Мы не можем распутать его заклинание.
     — Всей Академией?! — поразился Эберлинг.
     — Да. Гроссмейстер Никодимус за девяносто лет практики впервые такое видит. Мы не знаем, как подступиться. Проклятие висит над городом как плотное покрывало. Нет ниточки, за которую можно потянуть.
     Эберлиг посмотрел на лабораторный стол. В пузатой колбе тихо побулькивала салатовая жидкость. Под столом лежал прожжённый и замусоренный ковер с неразборчивым узором, из-под края которого выглядывал уголок пентаграммы. Она навела Мартина на мысль:
     — Вы же проводили какие-то обряды? Неужели они оказались бесполезны?
     — Абсолютно. Как тебе известно, сила Белой руки основана на молитвах и аккумуляции внешней энергии из высоких сфер бытия. Адепт становится проводником между этим миром и горними чертогами Вознесенных, дающими нам власть над действительностью. С помощью магических служб и каждодневных практик мы усиливаем свою связь с тонким миром, куда ушли боги.
     — И? Я прекрасно это знаю.
     — Все наши практики оказались бесполезными. Пропуская сквозь себя магическую энергию, мы довели себя до изнеможения, но так ничего и не добились. Наш взор заслоняет черная пелена. Мне иногда кажется, будто сама Тень во плоти выступила против нас.
     Маркграф провел рукой по шее. Влажная. В комнате было слишком жарко или его с испугу проняло?
     — У вас есть другие методы? — спросил он.
     Исидор щелкал огнивом, раскуривая старенькую, почерневшую от сажи трубку. Сделав затяжку, фон Хагенбах зашелся в лающем кашле, сотрясшим все его худое тело.
     — Бросил бы ты, — посоветовал Эберлинг.
     — Поздно думать о здоровье. Ты спросил о иных методах? Я не имею права разглашать тайны Albus Manu, но с тобой буду окровенен. Такой метод есть.
     Мастер перешел на шепот:
     — Кровь.
     — Магия крови? — искренне удивился Мартин. — Она ведь под запретом!
     — То же самое говорит Никодимус. Кровь — священная влага, несущая жизнь всех существ грешного Геоса. Использовать ее в ритуалах строжайше запрещено. Это прямая дорога к черному колдовству, с которым мы поклялись сражаться до последнего вздоха. Но если мы не сможем обнаружить малефика и развеять проклятие, то гроссмейстер даст добро на проведение обрядов. Будем бить зло его же оружием.
     — Тот, кто сражается с драконом… — начал Эберлинг.
     — Сам становится драконом, — закончил за него Исидор. — У нас нет выбора. Если верить святому Рихарду Ренмаркскому и его трактату «О Тенях и Свете», то есть некий способ обезопасить ритуал. Сделать его более… чистым.
     — Некий? То есть вы не знаете, как его проводить.
     Дядя обвел рукой комнату:
     — Ответ здесь — в этих книгах.
     Мартин присмотрелся к некоторым корешкам. Ранфарт Левенборк, Ян ван Штельмут, Фердинанд делла Чиорре, Инграм Высокий, все — известные оккультисты, изучавшие колдовство, Тень и подспудно магию Белой руки. Таланты, преследуемые инквизицией и гончими отрядами Ордена. Теперь их трудам придется послужить своим заклятым врагам. Какая ирония!
     — Не боишься загреметь на костер?
     — Не боюсь, — Исидор презрительно раздул ноздри. — Его высокопреосвященство архиклирик Гвингаэльский выдал Академии разрешение на изучение запрещенных трактатов. Можно подумать, оно нам когда-нибудь требовалось.
     — Кстати, — Эберлинг поудобнее устроился на жестком стуле. — Если вы знаете о возможностях и могуществе малефика, зачем тогда устраивать погромы? Ведь гибнут обычные люди. Аптекари, книжники, ученые. К чему весь этот балаган?
     Исидор сплюнул в медную урну, стоявшую возле кресла. Слюна была красной от крови:
     — Мы здесь ни при чем. Благодари Гранд-клирика и его воззвание. Старый дуралей видит колдуна даже в своем ночном горшке. А Орден с инквизицией только и рады поддержать идиотские начинания пресвятого отца. Думают, что ведут бой с силами тьмы. Глупцам невдомек, что на поле битвы стоят совсем другие люди. Мы! — дядя стукнул кулаком в грудь. — Мы последний бастион!
     — Неужели нельзя дать им какой-то совет? Подсказать?
     — Думаешь, нас послушают? Для Церкви Вознесения мы рабочие пчелы, обязанные изучать артефакты и создавать безделицы на манер орденских талисманов для распознавания оборотней. Гроссмейстер Никодимус направил послание Гранд-клирику с требованием прекратить глупые репрессии. Знаешь, что он ответил? «Ежели у Академии Белой руки есть иное мнение по поводу ересиархов, ведьм и колдунов, то у Церкви Вознесения могут возникнуть определённые сомнения в крепости веры наших братьев». Они готовы даже нас записать в еретики!
     — Паршивый сюжетец, — негромко сказал Эберлинг.
     — Больше того, его идиотское превосходительство, Хранитель ключа Орденхофа потребовал от нас мобилизовать всех молодых аколитов для скорых учений! Кретин собрался муштровать бывших монахов. Мы что, состоим в братстве кадарнианцев? Или стали филиалом гедеонитов?
     — Он что-то затевает, — задумчиво предположил Мартин. — Иначе к чему такие меры?
     — Мне плевать, что он там себе напридумывал. Права Академии незыблемы и утверждены на Первом Соборе!
     Пока Исидор фон Хагенбах возмущался, Катрин Эберлинг с интересом листала книгу с цветными гравюрами. «Подвиги сэра Гуго» она читала неоднократно, но впервые видела издание с картинками. На одной из них храбрый рыцарь летел к луне на волшебном коте Базиле, размахивая знаменем. Дитмар заглядывал девушке через плечо с неменьшим любопытством.
     — Читали? — осведомилась Катрин, прищурившись.
     — Было дело. В детстве.
     — Хорошие сказки, — одобрила она. — Больше всего мне понравилась история о Спиральной башне, и жутко и смешно!
     Дитмар чувствовал, как у него кружится голова от сладкого запаха, исходящего от юной сестры Эберлинга. Фон Венцзлаф робко коснулся ее волос. Та удивленно обернулась:
     — Прическа сбилась?
     — Э-э-э, да, — неловко соврал барон, краснея.
     — Спасибо, что поправили. Вы как-то побледнели.
     Лицо Дитмара горело огнем. Похоже, девушка над ним смеется. Или элементарно проявляет вежливость?
     — Я просто… — фон Венцзлаф собрался с духом. — Просто я не привык к общению с женщинами.
     — Вот как? Знаете ли, мой опыт общения с юношами тоже оставляет желать лучшего.
     Она легонько ткнула Дитмара под ребра:
     — Давайте тогда вести себя как привыкли. Согласны?
     — Конечно, эделисса.
     Катрин закрыла книгу с громким хлопком и уперла руки в бока.
     — Дитмар, — недовольно сказала девушка, — давайте Вы уже перестанете использовать эти ужасные словечки. Когда мы наедине, можете звать меня по имени.
     — Как Вам будет угодно, Катрин, — смирился с нарушением этикета барон.
     Девчонка живо напомнила ему Мартина. Эберлинг тоже не любил излишний официоз.
     — Вот и славно! — Катрин деловито вытащила из шкафа новую книгу.
     — Армин Краузэ «Смерть Конрада», — прочитал Дитмар на обложке.
     — Скукота! — поделилась мнением девушка. — Полкниги его величество изволит умирать и никак не умрет.
     — Это точно, — усмехнулся барон. — Еще и ценные указания успевает дать родственникам.
     Катрин прыснула в кулачок:
     — А уж сцена с королевой Корнелией! «О мой любимый муж, не покидай меня, ведь без твоих очей не прожить мне и дня!» — процитировала она, тоненько завывая. Дитмар подхватил вслед за ней, подражая высокому женскому голосу:
     — «Ты был мне солнцем и луной, горящей в небесах звездой! Ты святость для меня и наважденье, теперь же мне останутся виденья!»
     — Глупые стихи, — подытожила девушка сквозь смех. — Я слышала, что Корнелия была той еще штучкой. Говорят, она сама приложила руку к смерти Конрада, вместе со своим любовником Фогелем фон Строммом.
     — Правда? — удивился Дитмар.
     — Истинная, — подтвердила Катрин, для убедительности воздев книгу. — Отец рассказывал, что Корнелия навесила на корону Конрада ветвистые рога, и что младшие дети короля были вовсе не от него. Представляете, Дитмар? Жуткая и запретная любовь под сенью короны. Вот об этом надо писать стихи.
     — Вы думаете?
     — Уверена.
     Девушка поставила книгу на полку:
     — Барон, а Вы бы смогли ухаживать за королевой?
     Фон Венцзлаф растерянно заморгал:
     — Эдели… Катрин! Это против всех законов чести!
     Настырная девица сложила руки под грудью и выпалила:
     — А если бы королевой была я?
     Барон Магдфеста готовился провалиться под землю. В голове вместо ответа гулял ветер.
     — Я не знаю…
     — Проявите фантазию, Дитмар! — приободрила его Катрин.
     — Думаю, тогда смог бы.
     — А Вы тот еще развратник.
     — Но Вы сами просили меня напрячь фантазию.
     — Не столь же откровенную.
     Барон посмурнел, но заметив игривую улыбку на устах девушки, засмеялся:
     — С Вами не соскучишься.
     — Батюшка всегда так говорил, — вспомнила Катрин. Ее лицо резко осунулось. Воспоминания о недавно почившем отце отозвались в сердце тупой болью.
     — Я сочувствую Вам, эделисса. Терять близких — страшное испытание.
     Девушка смахнула слезинку:
     — Сейчас все пройдет. Не обращайте на меня внимания.
     — Как я могу?!
     Дитмару захотелось обнять ее, но он опасался возможного недопонимания.
     — Почему Мартин называет вас Кузнечиком? — спросил барон, желая развеять нахлынувшую печаль.
     — Похожа? — Катрин легонько прыгнула на месте.
     — Не очень.
     — Я так и думала. Когда мне было пять, к моему брату Дезмонду приехал в гости боевой товарищ. Я тогда носилась вприпрыжку по всему замку. Мешала взрослым, подглядывала, подслушивала, — девушка потерла ладони жестом театрального интригана. — Надоедала всем и каждому. Друг Дезмонда в шутку прозвал меня Кузнечиком. Остальные подхватили.
     — Забавно. Вы не назвали имени.
     — Кого?
     — Друга вашего брата.
     Катрин помялась:
     — Его зовут Иоаким фон Брейгель.
     Дитмар не поверил своим ушам:
     — Граф Эйзенберга был другом Дезмонда Эберлинга?!
     — Вы находите это странным?
     — Нет, ни в коем случае. Просто немного неожиданно. А как Мартин относился к графу?
     Катрин пожала плечиками:
     — Никак. Они редко общались, насколько я помню.
     Фон Венцзлаф бросил осторожный взгляд на Мартина. Неужели между Эберлингом и фон Брейгелем может быть какая-то связь? Друзья старших братьев редко становятся и твоими друзьями; эту сентенцию Дитмар знал, как никто другой. Но тревога, поселившаяся в его душе, никак не желала уходить.
     Мартин Эберлинг обернулся, почувствовав взгляд барона. Юноша тут же принял рассеянный вид и уставился на книги. Маркграф обратился к Исидору:
     — Дядя, я, собственно, приехал по другому вопросу. Чума несомненно меня волнует, но есть кое-что еще.
     — Смерть Уильяма, — догадался фон Хагенбах.
     — Отец писал о неких темных силах, поселившихся в Фалькберге.
     — Знаю. Я сам посылал туда ажустеров.
     — И?
     — Сантьяго вернулся вчера.
     — Что он рассказал?
     Исидор закашлялся, приложив кулак ко рту. На губах дяди выступила кровь.
     — Проклятые легкие! — ругнулся он и утерся рукавом, на котором виднелись засохшие пятна. — Он и его коллега Фриц обнаружили в замке странную магическую активность. Некая форма проклятья, притягивавшая к обитателям замка неудачи, болезни и вполне определенные силы, находившиеся в близком родстве с Тенью.
     — Он выяснил, кто за этим стоит? — Мартин от напряжения сжал ладони.
     — Нет.
     — Черт!
     — Вполне возможно, — невесело пошутил Исидор. — Но он сделал одно интересное наблюдение. Магия, использованная для наведения проклятья, до боли напомнила Сантьяго необычную технику малефика, ответственного за Гвингаэльскую чуму.
     — То есть это один и тот же человек? — уточнил Эберлинг.
     — Вполне допустимо. Даже более чем, я бы сказал.
     Сокол из Фалькберга помассировал ноющие виски. Значит, таинственный колдун хотел извести не только город, но и семью Мартина. Но зачем? Кто стоит за ним? Ответов не было.
     — А потом они отравили его, — заключил Эберлинг. — Без всякой магии.
     — Нет, — дядя приподнялся в кресле. — Никакого яда не было. Его убило заклятье. Оно действовало как душитель, симулировавший эффект голубой соли.
     — Но Виндельбрандт писал о яде… — засомневался Мартин.
     — Сантьяго тому свидетель. Удар был настолько силен, что он не успел среагировать. Впрочем, я не удивлен. Ажустер не самый высокий титул в нашей иерархии. Что до Виндельбрандта, то ему не мудрено было ошибиться. Повторюсь, заклятие маскировалось под действие голубой соли. Та еще пакость, я тебе замечу.
     Эберлинг переваривал услышанное, не замечая, как скрежещут его крепко стиснутые зубы. Дирк был не столь сдержан:
     — Блядская магия! Мартин, значит, эти паскудники сначала город засрали, а потом и отца твоего прикончили?!
     — И все ниточки тянутся к некоему чернокнижнику, — завершил маркграф мысль Беккера. — Как я уже говорил, малефик наверняка работает на кого-то близкого к Ассамблее. Того, кто ради власти готов пойти на любые преступления. Отец раскопал нечто важное и был убит. Город поразила чума, выгодная для устрашения оппонентов и способная вызвать бунт, который наверняка будет на руку заказчику предприятия. Ты сам видел настроения в столице. Народ требует лекарства. И если его не предоставить, прольется кровь. Тогда наш подковерный владыка сможет нанести удар по Совету.
     — Это всего лишь пустые умствования.
     — Может быть, — легко согласился Мартин. — Умствования или нет, у нас с тобой теперь две цели.
     — Какие?
     — Малефик и его союзник.
     — Но откуда начать?
     — Ты упоминал, что люди Графа разносят слухи о лекарстве и провоцируют народ.
     Дирк ожесточенно почесал щетину:
     — Так точно. Ты еще сказал про явный заказ. Предлагаешь начать с него?
     — Угу. Тем более, его помойная светлость интересовался моей персоной. Наверняка не из бренного любопытства.
     — Свести тебя с Освальдом Бриннером? — предложил Дирк.
     — Да. Неплохо было бы. И скажи ему, что нас интересует всякая чертовщина. Неважно, связана она с Графом или нет.
     Дядя снова закашлялся. Было слышно, как в его легких бурлит жидкость.
     — Ты себя угробишь, — предупредил его Мартин.
     — Пустое. Попью отвара из багульника — сразу полегчает.
     — Тебе виднее.
     Мартин встал.
     — Мы, наверное, поедем.
     — Так мало поговорили, — расстроился Исидор.
     — Еще успеем, — посулил Эберлинг. — Катрин!
     Девушка о чем-то шушукалась с бароном. Оклик Мартина застал ее врасплох, стерев с лица проказливую улыбку.
     — Да, братец?
     — Кузнечик, мы возвращаемся домой.
     — Уже? Но я не поговорила с дядей!
     — Не волнуйся, деточка, — успокоил ее фон Хагенбах, — у нас еще будет время.
     — Обещаешь?
     — Клянусь светом.
     Катрин обняла на прощание Исидора, крепко прижавшись к его костлявому телу.
     — Я тебя люблю!
     — И я тебя, моя радость. В добрый путь, — мастер-демонолог пожал руку племянника. — Приезжайте в любое время. Я отдам нужные распоряжения.
     — И нас не будет мучить этот жуткий привратник? — капризно вопросила Катрин.
     — Здесь я бессилен. Согласно уставу Академии, гости имеют право находиться на ее территории только в сопровождении чина, равного адепту. Да и Альберто не настолько плох, как может показаться.
     Девушка разочарованно вздохнула:
     — Придется терпеть.
     Привратник, оказывается, все это время дежурил за дверью лаборатории.
     — Вы закончили?
     Дирк громко фыркнул:
     — Без Вас и не начинали.
     Альберто не стал пререкаться с конюшим. Кивнув Мартину, он повел их к Залу Владык и галерее. Как это всегда бывает, обратная дорога показалась Эберлингу гораздо короче. Катрин тихо щебетала с Дитмаром, даже не взглянув на жутких тварей, напугавших ее по пути в лабораторию Исидора. Маркграф с удовлетворением отметил, что юноша наконец оттаял и вполне достойно поддерживал беседу с его сестрой.
     В Magna Aula Альберто распрощался с гостями, низко поклонившись. Он повернул в замке широкий железный ключ и отворил ворота.
     — Благодарю Вас за экскурсию, — сказал Мартин, решив не наживать себе врага в стенах Академии.
     — Вы всегда будете желанными гостями в стенах Albus Manu.
     — Мартин! — хором позвали со двора Дитмар и Катрин.
     — Иду.
     — Скорее! — голос сестры был на грани истерики.
     Маркграф выскочил за ворота, опередив всполошившегося Дирка. За ним спешил сэр Мейнард, громыхавший доспехами.
     — Что слу… — Мартин осекся.
     С неба, затянутого необычными красноватыми тучами, падал снег цвета крови. Он оставлял на белом покрывале багряные пятна, сходные с оспинами.
     — Охереть! — прохрипел Дирк, утирая с лица красные снежинки. Тая на ладони, они обращались алыми капельками. Беккер лизнул жидкость.
     — Натурально кровь.
     — Это знамение, — прошептал привратник. Его глаза лихорадочно сверкали в тени капюшона.
     — Какое? — Мартин придержал Альберто за плечо, опасаясь, что тот упадет в обморок.
     — Бедствие. Теперь не осталось никаких сомнений.
     Не в силах сдерживаться, маг Белой руки разрыдался, сотрясаясь всем своим тщедушным телом.
     Алый снег безмятежно сыпался с небес, будто насмехаясь над всеми законами природы. Он был кровавым герольдом рока, готового обрушиться на Геос в скором будущем. Люди могут только принять свою судьбу и надеяться, что смертный час минует их в грядущей буре. Эберлинг почувствовал, как в его душе заворочался липкий страх, принесший с собой желчный поток бессилия перед грядущим кошмаром Бедствия. Последний раз он ощущал такое в Большом чертоге Верминштайна в день смерти брата.
     Рядом тихо всхлипнула Катрин. Снег таял на ее разгоряченном лице, оставляя на щеках карминовые дорожки.
     — Братик… что же нам делать?
     — Не знаю. Не знаю.
Примечания

1
Измененная цитата Г. Ф. Лавкрафта «Не мертво то что в вечности прибудет. Со смертью времени и смерть умрет».

2
Измененная цитата из Библии: «Пал, пал Вавилон, великая блудница». Апк. 18:2

3
Хауберк — кольчуга до пят. Айлет — наплечные щитки.

4
Ваффенрок — накидка поверх доспеха с гербом сюзерена.

5
Афедрон — задница

6
Айзенхут — разновидность средневекового шлема, по форме напоминающий шляпу.

7
Герренмантель — дословно «господский плащ».

8
Скрамасакс — короткий, утолщенный меч.

9
В Рейнланде все девицы легкого поведения должны носить красные шапочки и банты на рукавах, как символы своего ремесла.

10
Эдель — вежливое обращение к мужчине, распространенное среди дворян Рейнланда. Эделисса — к не замужней девушке. Эделана — к замужней.

11
Рюнгельт — национальный инструмент Рейнланда, напоминающий лютню.

12
Danra — идиот (исхеймский)

13
Сариант — младший чин в Ордене. Братья принявшие неполную или временную присягу. Выполняли разную работу, иногда служили оруженосцами. Составляют основной костяк армии Ордена.

14
Кабассет — шлем позднего средневековья с округлой высокой тульей и небольшими полями.

15
Гансовщина — крупное крестьянское восстание в Рейнланде, случившееся почти семьдесят лет назад.

16
Морион — открытый шлем с гребнем и загнутыми спереди и сзади полями. Появился в эпоху земного Ренессанса.

17
Плащ «казак» — в нашей реальности такие плащи носили мушкетеры.

18
Геридон — многоярусная ваза для фруктов и сладостей

19
Добивающий удар (фр.)

20
Раубриттер — дворянин промышляющий разбоем.

21
Жирандоль — канделябр на множество свечей, часто расположенных по кругу. Нередко украшаются хрустальным декором.

22
Бератер — вежливое обращение к члену Верховного совета

23
Бержер — глубокое кресло на изогнутых ножках — кабриолях.

24
Цервельер — шлем раннего средневековья в виде полусферической каски, часто с наносником.

25
Топфхельме — средневековый горшковидный шлем, полностью закрытый.

26
Шоссы — мужские чулки, предтечи штанов, крепившиеся к нижнему белью.

27
Пулены — разновидность средневековых туфлей, носимых как простолюдинами, так и дворянами. Имели ярко выраженные длинные носки. Чем длиннее был носок, тем знатнее считался владелец туфли. В Рейнланде вышли из употребления более двухсот лет назад.

28
Аламбик — алхимический перегонный куб.

29
Атанор — алхимическая печь.

30
Наследие теней (лат)

31
Перванш — достаточно сложный сиренево-голубой оттенок.

32
Крават — кружевной галстук.

33
Равелин — фортификационное сооружение, обычно строилось перед городским рвом. Могло быть как каменным, так и обычным валом облицованным камнем.

34
Перчатки без пальцев

35
Базелард — длинный средневековый кинжал.

36
Котта — разновидность женского платья с короткими рукавами. Под нее обычно одевалась длиннополая рубаха (камиза)

37
Магерка — валяная шапка, по сути тулья без полей.

38
Gafires — сынок (язык караи)

39
Линдворм — разновидность дракона, больше похожего на змея с небольшими передними лапами. Вопреки фантазии Станки, не умеет выдыхать огонь.

40
армет — средневековый закрытый шлем

41
Зимняя песнь — праздник нового года, Светлая ночь — летнее солнцестояние.

42
Гвингаэльская вечерня — жестокий погром, устроенный горожанами столицы еретикам-меритам, после сожжения аббата Густава Мера. Историки считают, что за волнением толпы стояли адепты Церкви, распустившие слухи о колдовстве, учиненном меритами для истребления верных чад Вознесенных.

43
Бутероль — декор для ножен. Нижний бутероль служит для защиты лезвия от порчи.

44
Один из младших рангов в Академии Белой руки. Ажустер имеет право на ношение зачарованного серебряного кольца, символизирующего его статус.

45
Инталия — ювелирное изделие (камень), драгоценность с врезанным изображением.

46
Magna Aula — Великий зал (лат.)

47
Albus Manu — Белая рука (лат.)

48
Hortus Scientiae — Сад Знаний (лат.)

49
Aula Domini — Зал Владык (лат.)

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"