Пальцы цепляются за стену. Скорей включить свет. Неживая рука не cлушается, скользит. Свет, нужен свет. Тогда уймётся сердце, оттает окостеневшее тело. Кто-то смотрит в затылок, колышет морозным дыханием волосы. Бесполезный щелчок выключателя...Темнота обрушивается сверху и растворяет в себе...
Ольга села в постели. Сорочка плотно спеленала мокрую грудь, дыхание натужно вырвалось сквозь онемевшие губы. Ну сколько можно? Серый сумрак застлал углы спальни комковатой паутиной. Ольга откинула мокрые волосы с глаз и взглянула на язвительную зелень электронных часов. Три ночи... Где эти чёртовы таблетки? Пальцы заплясали по ускользающей поверхности тумбочки. Округлость стакана успокоила, отдала им свою твёрдость. От выдохшейся тёплой минералки защипало язык. Горло словно ободрал застрявший в нём крик. Плечи через минуту обмякли, и Ольга посмотрела на всхрапнувшего мужа. А потом будет упрекать: отчего не разбудила. Положила руку на его горячую спину. Толкнула несколько раз. Муж что-то промычал во сне и снова засопел. Ольга откинулась на подушку и стала ждать.
Вслед за кошмарным сном всегда приходили томительные часы. Пока сквозь тюлевую вязь не пробьётся молочный утренний свет и не слизнёт со лба липкий пот. А потом наигрыш будильника растолкает тишину, и завертится обычная утренняя суета. Ольге стало обидно, веки увлажнили выступившие слёзы. Глаза закрылись, и в вернувшейся темноте потекла чужая жизнь.
На крашеных широких половицах вольно раскинулись тени от решётчатого окна. Блестят бока медного таза. Три кувшина с водой. Откинутый полог высокой кровати. В золоте солнечного дня - тяжёлый сладковатый запах старой раны, вонь от разлитой микстуры. Ещё какой-то еле уловимый аромат, который заставляет сжиматься ноздри. Так, наверное, пахнет пустота, в которой живут отлетевшие души. Жёлтое лицо на белизне подушки. Запавшие глаза прикрыты сморщенными коричневыми веками. Покрывало аккуратно расправлено возле подбородка. На покрывале тёмная иконка.
Прерывистый сердитый голос няни: "Иди в детскую, не до тебя сейчас. Иди, иди... потом позову".
"А дедушка нас слышит? Он навсегда заснул?"
Сухая рука няни больно сжимает запястье, тянет в детскую, где гуляет ветерок из распахнутого окна. В нём переплетаются запах лака от новенького письменного стола и нежная терпкость нарциссов в высокой вазе. Няня плотно закрывает за собой дверь, но суетливые приглушённые голоса словно притягивают к резным дубовым филёнкам. Скоро они стихают. Я толкаю тяжёлую дверь...
Скорей через пустую гостиную в бывший папин кабинет, где два месяца умирал и никак не мог "испустить дух" дедушка. Теперь он "отмучился", и нужно успеть "встать перед глазами". Когда в самом начале весны дедушку привезли и положили в папином кабинете, он долго вглядывался в моё лицо и пытался приподняться: "Зиночка, Зиночка, как живая перед глазами стоит". Папа тогда прикрыл задрожавшей рукой глаза и сказал чужим, глуховатым голосом: "Да, Катюша на маму очень похожа". Бабушку Зинаиду я видела только на фотографии. Высокая, очень худая. Ореол тёмных волос, страдальческое выражение чёрных глаз. "Они были очень счастливы", - так папа говорил о ней и дедушке.
Потом я часто пыталась увидеть в зеркале силуэт стройной, словно измождённой женщины за собой - толстенькой, в пышном платье с кушаком. Но бабушка Зинаида не хотела показываться из зеленоватой глубины трёхсотлетнего венецианского зеркала.
Внизу беготня и гул голосов, а возле дедушки ни одного человека. Яркий дневной свет застыл и кажется ненастоящим. Да ещё овальное зеркало затянули чёрным тюлем. Сдёрнуть его скорей. Со свистящим вздохом тюль падает на пол. Страха нет, но как-то неуютно. Так бывает, когда папа прощается с нами на вокзале, а мы с мамой остаёмся среди чужих суетливых людей. Как же сделать, чтобы дед увидел меня? И, может, незнакомую бабушку Зиночку? Веки деда холодные и неподатливые... Кто-то легко и осторожно берёт меня под локти и снимает с маленькой лавочки, на которую я встала, чтобы приоткрыть деду глаза. Незнакомое шуршание и странный запах. Как из потушенного ветром газового рожка. Меня отстраняют, я поворачиваю заледенелую шею, и взгляд упирается в чёрное муаровое платье. Внезапно кружится голова. Как во сне, наливаются тяжестью и перестают слушаться ноги. Пытаюсь сделать вдох, но вязкий воздух налипает на онемевшие губы. Нет, не буду смотреть, кто стоит рядом со мной в чёрном платье из старинной материи. Вздрагиваю от прикосновения к волосам. Мне поправляют вечно сбивающийся бант. В грудь неожиданным толчком бьёт закипевшая кровь, и, скользя по полу новыми туфлями, я бросаюсь прочь. Сквозь муть перед глазами вижу овальное зеркало, а в нём - две фигуры. Белую - деда в длинной смертной рубахе и чёрную - бабушки Зинаиды. Они держатся за руки.
-Оленёнок! Олюшка! - большие горячие ладони встряхнули и прогнали сон. - Что, опять?..Говорил сто раз - буди меня. Ну посмотри на себя - как из душа мокрая.
-Отстань! - слёзы снова щиплют глаза. Чужой страх вытеснили обида и давящая головная боль. - Хоть бы раз был рядом, когда нужно. Не мо-гу! Не могу я рта раскрыть, когда это подступает! А пока тебя не растолкаешь...
Тысячу раз произносились эти слова, и муж привычно отправился за водой. Ольга перестала всхлипывать. Она смотрела в проём открытой двери и видела тень. Но не на светлом полу. К ней медленно приближался ночной кошмар, который обрёл форму высокого силуэта.
-Вот , выпей воды, - вошёл со стаканом в руках Дима. Ольга ясно видела, как его бежевая пижама на миг стала чёрной. Остатки мрака хлопьями сажи оседали на пол.
Ольга молча смотрела на босые ноги мужа, словно опутанные дымкой.
-Нет, так больше нельзя, - он со стуком поставил стакан на тумбочку. - Ты сама на покойника похожа, и меня довела до ручки. Послушай, сходи к другому врачу, к гадалкам этим вашим, к магам долбаным. Каждое утро одно и то же. Предупреждаю, сама не пойдёшь - я врачей из психушки вызову!
Дима резко поднялся и толкнул тумбочку. Ольга видела, как начал опрокидываться стакан ... Но, повинуясь колыханию хлопьев вокруг него, встал на место. Ольга медленно опустилась на подушку, подтянула одеяло. Спросила, не отводя глаз от стакана: "Ты видел это?"
-Дурдом какой-то! - Дима вышел из спальни, изо всей силы хлопнув дверью.
Гулкий удар всколыхнул комнату, и в её болезненную теплоту ворвалось утро.
Ольга ехала на такси - ну, Дима, псих, погоди! - и радовалась обыденности мелькающего за окном города. Когда вошла в родную "контору", от ночного кошмара не осталась и следа. Так, вчерашнее отражение в венецианском зеркале... "Каком зеркале?" - спросила себя рассеянно и тут же забыла странную мысль, втянувшись в обычную болтовню коллег.
За обедом в кафе все обсуждали любимую тему - визиты к молодому психотерапевту, снявшему офис в соседнем здании. По слухам, его изгнали из Центра психологического здоровья человека за интрижку с пациенткой. Анеля, бухгалтер, знала её и плевалась огнём, слыша такие сплетни. На самом деле, говорила она с прямодушием ребёнка, разоблачающего секреты взрослых, Борис Евгеньевич (о, Борис Евгеньевич! - дурашливый вздох всей компании) отказался с ней работать из-за неизлечимой болезни, называемой в народе "бешенство матки". А так он очень внимательный и ответственный специалист, помогающий людям в самых тяжёлых ситуациях. Новый дружный вздох, хихиканье сотрудниц и негодующее "Да ну вас!" юной Анели. Но именно тогда и пришла в голову мысль сходить после работы к -о! - Борису Евгеньевичу.
"А мальчик забавный и способный", - думала Ольга, выслушав довольно логичные рассуждения врача о клетке, которой является наше сознание. В ней настоящий зверинец из страхов и предрассудков. Чтобы избавиться от них, нужно всего лишь открыть клетку. Более ничего: "постояльцы" сами покинут её. Элегантный Борис Евгеньевич готовился в полумраке зашторенной комнаты повернуть ключ в двери, за которой теснились Ольгины сны. Она внимательно слушала врача, а потом с всё возрастающим беспокойством наблюдала, как Борис Евгеньевич побледнел и откинул голову на спинку кресла. Он тяжело и прерывисто дышал, веки трепетали. Потом красивое молодое лицо исказил ужас, и врач, показалось Ольге, умер.
Поминутно вздрагивая, крадусь на цыпочках по гостиной. Маленькими глоточками втягиваю воздух сквозь сомкнутые губы. Потные ладошки сжимают тяжёлую фотографию в металлической рамке. Я должна тайно положить её в гроб к дедушке, чтобы в раю вся наша семья могла "предстать перед глазами". Так научила молодая жена дяди Павла, которому дедушка не оставил наследства. Всеми деньгами должен распоряжаться мой папа, потому что дядя Павел - морфинист. Я всегда слушаю разговоры взрослых, а они этого не замечают. Долго думала, что дядя работает в Оперном театре, играет на арфе. Даже у мамы спросила, из ложи разглядывая музыкантов в оркестровой яме: "А где же дядя Павел?" "Дядя сейчас в клинике, - ответила мама и удивилась: - А почему ты спрашиваешь?" "Так он же арфист", - выдала я свою осведомлённость. Мама поправила мне бант: "Фантазёрка". Только потом я узнала, что дядя - морфинист. Странная служба у дяди.
Я прячусь в крупных складках портьер и жду, когда из кабинета выйдет дьяк, клюющий носом над толстой книгой. Босые ноги замёрзли, а голове жарко-жарко. Глаза слезятся. Почему-то именно за моей портьерой собирается печальный ароматный дым множества свечей и лампады. Всё, можно идти. Ступни словно прилипли к полу. Страшно. Осторожно выглядываю: на зеркале снова чернеет тюль, под лампадой красивый лакированный гроб. Где-то поблизости раздаётся покашливание дьяка. Надо успеть! Я бросаюсь к гробу. На вышитой золотом подушке лежит словно выточенная из желтоватого мрамора голова деда. Так, перебросить крестик на спину, сунуть фотографию под подушку... Позади слышитсяся шорох скользнувшей ткани. "Тюль, это с зеркала упал тюль",- поняла я. Зачадили и погасли свечи, синеватые тени легли на впавшие щёки деда. Зачернела страдальческая складка перекошенного смертью рта. Цепляясь рукавами сорочки за воротник парадного мундира, почти склоняюсь над дедом и с силой толкаю фотографию под подушку. За спиной кто-то стоит. Понимаю это так же отчётливо, как вижу, что веки деда медленно приподнимаются. Отчаянное бегство из кабинета, морозный сквозняк, поднимающий волосы на затылке... Слова молитвы беспорядочно рвутся со сведённых страхом губ.
Ольга сморгнула чужую жизнь с ресниц и перевела дыхание. Борис Евгеньевич приходил в себя, потирая взмокший лоб. В кабинете отчётливо пахло свечным чадом и церковным ладаном.
-Я всё видел вместе с вами... Никогда не думал, что такое может быть на самом деле... - сказал он, распутывая узел галстука. - Вынужден просить, чтобы вы об этом никому не рассказывали...
Врач поднялся, подошёл к панели, скрывающей маленький холодильник, достал минералку и разлил воду по стаканам. В какой-то бездонной, бесконечной тишине громко шипели пузырьки газа.
-Понимаю, что вы сейчас спросите. Ответа не будет. То есть, и быть не может. И не советую ходить к другим специалистам, - он усмехнулся, - к экстрасенсам, к примеру. Никто не знает, что может вырваться за пределы границ, нарушенных ребёнком сто лет назад. Да, для вас есть реальная опасность сойти с ума. Или потеряться в ваших снах. Может, умереть. Но только вы сейчас можете быть себе доктором, священником. Или спасителем. Выбор за вами.
Ольга медленно поднималась по ступенькам. Не спеша, словно уже не принадлежа себе, открыла дверь, прошла мимо взволнованного Димы, в гневе беззвучно шевелящего губами. Он попытался схватить её за плечи, но побледнел и бессильно опустил руки. Ольга вошла в спальню и повернула ручку двери так, чтобы никто не вошёл, пока... Она многое вспомнила, когда шла домой через беззаботный ночной город. О череде скоропостижных смертей родственников, о непонятном исчезновении целых семей. Беды словно бы не касались благополучия и достатка рода Петрищевых, но он неизменно терял самых талантливых, самых знаменитых и просто любимых. А причина тому - всего лишь коварство молоденькой жены наркомана, обманувшейся в своих надеждах. И каша в голове маленькой девочки, которая жила среди постоянно занятых своими делами взрослых. Убила бы обеих, если бы не были давно мертвы... Не раздеваясь, Ольга прилегла на кровать и позволила усталому отчаянию тяжело придавить веки...
Как приходит к человеку смерть? Может, тихо и неотвратимо, как эта женщина в чёрном платье, скользящая от двери к кровати? И что нужно делать: взять её за бесплотную руку, пойти туда, где клубится призрачный туман, скрывая мир покинувших нас? Уложенные в высокую старомодную причёску волосы чёрной женщины рассыпаются, затягивают комнату траурным тюлем, и мир проваливается в бессмысленную темноту...
Огромное фамильное зеркало придавало всему зеленовато-синий оттенок, чётко отражало тени и гасило в глубине любой свет. Ольга оглядывала помятый костюм, бледное лицо с тёмными кругами у глаз. В густых волосах посверкивало нежданное серебро. Ещё вчера Ольга пришла бы в ужас и затерроризировала Диму жалобами на подступающую старость. Но сегодня она уже знала, что поможет её страхам и бедам покинуть клетку. Да, это ей сказала женщина в чёрном. Может, она сама и была той женщиной. Которая вчера пришла из ниоткуда и сейчас смотрит на Ольгино отражение из-за её спины. Нужно всего лишь принять и простить...