Открыл я тяжёлую дверь и остановился на пороге. Крыльца-то нет. Огляделся и ахнул. Жалкие осинки с опалённой листвой да кочки с вихрами ядовито-зелёной травы. Только мурава эта выглядела фальшивой, вроде китайских новогодних ёлок. Живым казался слоистый тягучий туман. Полз между кочками в мою сторону, теряя белёсые клочки на трухлявых сучках поваленных осин. А вчера...
Мы с Саньком искали счастья в тайге. Знали, что оно от чужих глаз схоронено. На заветной полянке качались под присмотром ветерка мощные стебли с дружественно растопыренными листьями. Не про нас качались. Но мы сами с усами. Пошли да заблудились. Однако повезло: на старой вырубке нахохлилась избушка. Присела средь разнотравья, крохотные оконца под тенью соломенной крыши спрятала. Из трубы седоватый дымок в лиловеющее небо рвался: пых-пых, вдох-выдох. Санёк скинул рюкзачишко с усталых плеч и бодренько к избушке зашагал. Я по росистому следу - за ним: темнело быстро, лес вокруг вырубки уже в темень погружался. О ночлеге думать надо. Подошли...
А двери-то и не было. Только в тёмных оконцах красноватые отблески. Может, заря. И рявкнул тогда догадливый Санёк: "Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!" То ли в глазах помутилось от голода и усталости, то ли ум за разум зашёл, но увидели мы дверь из лиственничных плах. Заскрипела она приглашающе. А каким густым мясным наваром потянуло! В закопчённой, как чугунок, комнатке уже стол накрыт на дощатом столе. Глиняные миски с мясом, исходившим паром. Берестяные кружки вокруг широкогорлого кувшина с квасом. Только хлеба ни корочки. Мы словно голову потеряли. Чавкали, пережёвывая сочные куски. Запивали терпким квасом. Оглаживали животы, расстёгивали ремни. "Эх, бабу бы сейчас", - сказал Санёк, которому всегда чего-то не хватало. А потом завалились на лавки вдоль стен. Сквозь сон чудилось, что качается пол, скрипят стены. А утром...
Оказались мы на болоте. И выходила из тумана скрюченная старуха: "Бабу захотелось? Вот она я, Баба-Яга. Бежать даже не думайте, наркоманы чёртовы".