Маленький дворик тётки Делии тонул в душных объятиях южного вечера. Изнемогал в одуряющем аромате тубероз, обмирал от рулад, которые выводили цикады за забором из ракушечника. Слабый свет лампочки под крышей беседки терялся в подступающей темени, обнажал восковое совершенство плетистых роз. Причудливыми арабесками застывали тени, густели, сливались в ажурную лепнину, вздрагивающую от бликов света из окон дома.
- А-а-ах... - проносилось в садовой листве, в оплетённых виноградом арках.
Розы отвечали еле слышным шуршанием, и истомлённый дворик вскоре застывал в полусне.
Мы сидели в беседке, не отводя глаз от лица Делии, высушенного солнцем и временем. В маломощном электрическом свете, в дыме вечно сжатой в руке трубки, она казалась настоящей ведьмой: пружинно-непокорные волосы стянуты полосатой повязкой, острый нос хищно нависает над тонкими губами. Из-под косматых бровей недобро поблёскивают глаза. Мы ожидали, когда опустеет стакан возле кувшина в узорчатом чехле и тётка Делия расскажет очередную сказку. Обыкновенно низкий прокуренный голос рокотал, как морской прибой, о страшном и чудесном. Но сегодня что-то не ладилось. Стакан всё не пустел, трубка надолго зависала возле сморщенных губ и гасла. Старуха морщилась и резко била искривлённой кистью себя в грудь:
- Поди вон, вражий дух...
Вражий дух упорствовал, и гулкий кашель сотрясал худые костистые плечи.
Отбухав и отдышавшись, тётка ткнула в густеющую темноту пальцем, похожим на сучок:
- Вижу тебя. Не дамся... Рано ещё.
Делия нахмурилась и сжала в суровую нитку губы, острый подбородок воинственно вздёрнулся к носу. Но глаза пролились бессильной влагой, а коричный загар на впалых морщинистых щеках выцвел до мертвенной синевы.
Мы обернулись в испуге: никого, только замолчали цикады да слабо шевельнулись виноградные листья. А тётка Делия приподнялась, упёрлась в стол узловатыми руками и с вызовом повторила кому-то невидимому:
- Поди прочь!
Теперь и мы уже отчётливо видели серую тень у самой изгороди. С замершего неба словно сыпался прах, оседая между кустов остроконечным эфемерным сугробом.
- Не дамся, сказала... Не время. Даже не думай... - старуха выпрямилась и стала быстро перебирать у себя на груди многочисленные шнурочки с какими-то крохотными кисетами и медальончиками. Сжала один из них, и в замершем, остывающем воздухе поплыли гортанные причитания.
Кувшин на столе сам по себе подпрыгнул и упал, расколовшись. Захныкал двоюродный братец. Соседская Светка громко позвала маму. Вспыхнул свет на веранде, из открывшейся двери послышались телевизионные новости. Выкатилась полная, кругленькая Наталка, сорокалетняя дочь Делии, быстро засеменила к беседке. Схватила словно окаменевшую мать за плечи, попыталась утащить в дом. Старуха упиралась, не отводя невидящих глаз от кустов, где несколько секунд назад растаял ужасный серый сугроб.
Долго не спалось, тревожные голоса взрослых наперебой что-то обсуждали. Телевизор не выключали до самого утра.
Кто-то потерялся в солоноватом свежем рассвете, рыдал и звал смерть. Потом хлопнули двери, сквозь тюлевые занавески открытого окна было слышно, как Наталья утешает мать.
Младший сын тётки Делии служил на подводной лодке "Курск".