- Ребёнком я любила этот пруд... Несмотря на запрет приближаться к нему, - сказала Ирина, с брезгливым сожалением глядя на тёмную воду, затянутую ряской. - Он был чище и, кажется, больше. Ну и запах от стоялой воды! Видишь, как ивы к старой купальне подступили? А ведь восемь лет назад там вода плескалась - с головой скроешься.
- Да... Помню, как тебе досталось от тётушки за купание. Больше не бу-у -уду, - передразнила сестру Нина. - Три дня из-за двери так басила, что во дворе собаки в ответ выли...
- А ты? Такая трусиха - ой, утопленница! Ой, бежим! - Ирина обидно, как в детстве, засмеялась.
Девичий хохот вырвался из черёмуховых зарослей и рассыпался над водой. Стрекозы сверкнули радужными крыльями и взлетели, с тихим треском сталкиваясь в воздухе, разморённом полуденным солнцем. Нина отклонила ветки и, уворачиваясь от пахучих липких листьев, собралась идти назад.
- Да ты и сейчас боишься! - Ирина продолжила задирать тихую и осторожную девушку. - Тебе даже на мостки не зайти. Погоди-ка...
Ирина в два шага догнала сестру и выдернула шпильку, которая держала кружевную шляпку. Схватила головной убор и побежала к мосткам. Доски не пружинили, как раньше, а надсадно поскрипывали. Девушка увенчала единственную уцелевшую балясину шляпкой. Белая атласная лента безвольно обвисла, камешек в булавке, аквамарин - под цвет Нининых глаз, - выцвел под солнечными лучами.
- Ну, иди сюда, забери свою шляпу! - Ирина встала на самый край и попробовала покачаться.
Дерево затрещало, но разве этим Ирину остановишь! Ей шалить хочется - лето, тётушкин дом, внезапно нахлынувшие ребячьи воспоминания... О радостных светлых днях, о задушевных шепотках по ночам... Даже о страхах, которые до сих пор, наверное, прячутся по углам в крохотной детской. Пройдёт совсем немного времени - и снова город, гимназия, бесконечные классы*
- Осторожнее! Дерево сгнило, свалишься - потонешь в тине, - досадливо сказала Нина, но с места не тронулась.
- Тогда пускай остаётся здесь, - заявила сестра и качнулась ещё сильнее.
Раздался звук, будто полотно на морозе рванули...
Мостки обваливались с медлительной неизбежностью. Чёрная тина вставала волной и обрушивалась на Ирину, заглатывала её. Сестра хваталась за остатки досок и пыталась выбраться. Кричала без звука, откинув голову. Нина тянула к ней руки, а их оплетали слои густо-серого тумана. Из пузырящейся волны поднималась жуткая фигура... Сама смерть - в тёмных лоскутах истлевшего савана, с седыми космами и костяшками пальцев без плоти. Сейчас кривые жёлтые с просинью ногти схватят Ирину за косу...
- Отчего раскричалась-то? - спросила Ирина, отцепила край поплиновой юбки от занозистой балясины. Сняла шляпку и пошла к сестре. - Как была трусихой, так и осталась.
Нина в первое мгновение не смогла поверить, что всё на месте: и солнечный день, и нарядная сестра с её вечными шутками и проказами, и целёхонькие мостки... Только вот почудилось за летней беззаботной яркостью что-то страшное. Как бракованная переводная картинка: сотрёшь верхний слой, а чуда нет. Распалось на глянцевитые кусочки, облезло изображение корзины с цветами и алой надписью: "Желаем счастья".
Нина приколола шляпку заново, и сёстры пошли назад, мимо кустов сирени, которые давно потеряли форму, по заросшей дорожке вдоль растрёпанных клумб.
Аглая Петровна уже три года словно усыхала, ветшала вместе со своей большой усадьбой. Всё больше накладок и шиньонов требовалось Машуне, бывшей дворовой девке, чтобы соорудить на трясущейся голове хозяйки высокую, "имперскую" причёску. Исходила трещинами и обваливалась штукатурка, слезилась кровля во время дождей. Иссякал глубокий пруд, выкопанный по расчётам Алексея Серафимовича; разрушались небольшие павильоны, которые поставили в противоположных концах сада для занятий музыкой и живописью. А теперь там кое-где провалились полы да свистел ветер в выбитых окнах. И бытие хозяйки походило на измятый бант с осыпавшимися блёстками, который случайно обнаружили среди суеты переезда. Замужняя Нина, которая часто навещала тётку, гладила сухонькие сморщенные руки, целовала пергаментную щёку и думала: рванёт порыв предгрозового ветра и умчит в холодном и пыльном вихре бальную мишуру. От таких дум становилось горько и тошно. Но каждый вторник Нина спешила к станции Иннокентьевской, а потом в заброшенную усадьбу. А Ирина приезжала только на праздники.
Тётушка велела накрыть на северной веранде. Подтянула к самому носу бульонницу и на какое-то время забыла про сестёр. А вскоре и ложка вывалилась из пальцев. Но верная Машуня всегда начеку: осторожно взяла барыню под локоть, сама зачернула бульон. Аглая Петровна капризно отвернулась от еды. Нина заметила, как страдальчески дрогнуло Машунино лицо. Горничная любила тётушку, как родное дитя - капризное и беспомощное. Ирина сделала замечание:
- Мария, она не будет есть бульон в жару. Да и вредно это старому человеку...
Горничная опустила голову, но с места - от правой руки хозяйки - не тронулась. Аглая Петровна стала клевать носом, но вдруг неприлично громко, как это бывает со слабослышащими, спросила:
- Как прогулка? В морось и туман нужно одеваться теплее.
Нина жалостливо покачала головой, а Ирина расхохоталась. Потом неожиданно для себя задала запретный вопрос, который не раз обсуждался сёстрами в детской:
- Тётенька, почему пруд назвали проклятым? Купаться не разрешали? Мы там были сегодня. Тина да ряска...
Старуха, к удивлению, поняла племянницу с первого раза и пришла в негодование:
- Не сметь дерзить и задавать глупые вопросы! На три дня в кладовку!
Расстроилась и стала без слёз плакать:
- Голубчик мой, Алексей Серафимыч, приезжай скорее... Скажи губернатору, что дела неотложные дома. Запуталась я в бумагах и счетах, с девочками сладу никакого нету... Земельную аренду никто платить не хочет, говорят, неурожаи...
Нине стало страшно от старческого плача и обращения к давно умершему дяде. Но через мгновение Аглая Петровна уже заснула. Ирина суховато обратилась к горничной:
- Видите, Мария, плохи дела. Придётся брать Аглаю Петровну под опеку. Но вы не беспокойтесь. Останетесь при хозяйке. Скажите только: давно это с ней?
Машуня помедлила. Побоялась сказать что-нибудь не то... Ещё навредит глупыми речами Аглае Петровне. Нашла выход:
- Нина Васильевна знают. Они часто приезжают.
Горничная подумала, что Ирина совсем чужой стала. В Петербург умчалась к родственникам. Ладно бы, как все божии люди - санным путём по зиме. Укатила на адской машине. С роднёй разругалась, вернулась под тётушкино крыло. С Аглаей Петровной поссорилась - стала жить на съёмной квартире в Иркутске. Нашла не мужа, а работу. Вот Ниночка, она другая. Пускай сама с сестрой говорит...
- Пойдём, Ирина. Предстоит многое обсудить, - сказала Нина, поднимаясь. С тёплой признательностью обратилась к горничной: - Справишься, Машуня?
- Справлюсь. Аглая Петровна подремлют, а потом я с ними возле веранды погуляю. Они любят прохаживаться, - ответила Машуня, исподлобья сердито глянула на Ирину и добавила: - Чай, старость не дряхлость.
В полутёмной библиотеке разгуливали сквозняки, пахло засушенными цветами и воском для полов.
- Ира, тётенька... - начала Нина, но сестра перебила:
- Да я уже поняла, что оставаться ей здесь нельзя. Расскажи-ка лучше о тайнах этого дома. Они ведь только тебе да тёте известны.
- И другим тоже. Горничных удержать невозможно. Послужат полгода, а потом...
- Про горничных и работников я уже слышала, - снова не дослушала Ирина. - Ты про себя, про себя расскажи. Ведь сама не своя, когда сюда приезжаешь. В детстве вообще считала тебя не совсем нормальной.
- Может, я такая и есть. Понимаешь, Ира, для меня эта утопленница из пруда - самая что ни есть реальность. Видела, когда девчонками приходили на пруд. Поднималась из воды и тянулась к тебе - ты же вечно купаться лезла. Никто не видел и не верил. Только тётенька.
- Хватит. Ты мужу рассказала? - Ирина заложила руки за спину и, как в классах, строго прищурилась на сестру. Потом опомнилась и уселась в кресло.
- Конечно... Он сказал - чрезмерная впечатлительность, велел бром принимать. Но узнал всю подноготную про тётенькину усадьбу. Объяснил, откуда взялись разговоры про утопленницу.
- Так что ж ты вокруг да около ходишь? Рассказывай! - Ирина вскочила с кресла и пересела к сестре на диван. - Ну же... какая ты нерешительная да медлительная, прямо досадно!
- Мы с тобой родились в иркутском доме тётеньки. Мама к ней переехала... Ждала всё ответа на прошение о розысках папиной экспедиции, но не дождалась. Заболела. Аглая Петровна измучилась: сестра при смерти, младенцы слабенькие. Еле кормилицу нашла, поселила с семьёй в доме, работу её мужу предоставила - истопника и дворника. Алексей Серафимович, как всегда, в разъездах по Транссибу. Всё на тётеньке - мамины похороны и поминки... В тысяча восемьсот семьдесят девятом году это было...
- Тётенькин дом уцелел бы. Если бы не муж кормилицы, Толстиков... Они ведь ребёнка тогда потеряли: младенец умер от лихорадки. Толстиков от горя не в себе был, решил, что тётенька виновата - не дала его жене за дитём как следует ходить. И вот представь: в городе пожар, от дыма днём темно, как ночью. А истопник Толстиков из печи горящие дрова на пол выгребает. Тётенька нас подхватила, и на улицу. Не спасли дом. Пришлось потом жить в недостроенной загородной усадьбе. Алексей Серафимович, как вернулся, заявил на Толстикова. Поджигателя разыскали и осудили. Вроде бы он сгинул ещё в тюрьме. А бывшая кормилица тайно сюда заявилась, пробралась в детскую. Хорошо, что Аглая Петровна вошла и не дала ей отомстить. Выбежала кормилица из дома и прямо к пруду. Дворовые, которые за ней погнались, увидели, как она в воду бросилась. Правда, труп не нашли, - отчего-то торопливо, будто оправдываясь, поведала семйную историю Нина.
- Занятно... - рассеянно заметила Ирина, а потом неожиданно спросила: - А другие дети у Толстиковых были? Кроме умершего младенца?
- Да кто ж знает, - сказала Нина и отвела глаза. Поёжилась от сквозняка, накинула на плечи шарф.
- Итак, в наличии два покойника - Толстиков и его жена. Но их трупов никто не видел. А ещё может быть их выросший ребёнок, которого тоже никто никогда не видел. А теперь расскажи, что здесь происходило в последнее время. Не могла же тётенька так просто лишиться рассудка.
- Она не безумная! Тогда и я тоже...
- Ну ладно, ладно, - Ирина обняла сестру. - Я тебе верю. Никому, даже себе, не верю. А тебе... Ниночка ведь у нас ангел.
- Ты же всегда говорила, что ангелов нет... - Нина отёрла блеснувшие влагой глаза.
- Говорила, потому что ни одного не видела. Кроме того, который сейчас передо мной...
- Извини... слезлива в последнее время... - Нина продолжила рассказ.- Утопленница редко являлась. И всегда у пруда. Теперь разгуливает по дому. Утром её в павильонах видят. Не смейся. Горничные от чего бегут? От мокрых следов на полу. От тины на столах и запаха... ты его тоже там, у пруда, учуяла... Не отпирайся. Я видела, как ты побледнела. И проказничать с моей шляпой стала для того, чтобы свой страх победить. Нет, нет, дослушай... - Нина схватила сестру за руку. - Я её тоже видела. В каждый приезд. После Пасхи мы с тётенькой здесь сидели, в библиотеке. Вдруг возле двери фигура возникла. По полу потянулся туман - серый, с желтизной. Я обомлела, слова не смогла сказать от ужаса. А она всё ближе... Из-под косматых волос - череп с остатками плоти. А потом вокруг появились язычки пламени. Не думай, это не привиделось. Я глянула на тётеньку - на стёклах её очков огненные блики плясали. Посреди библиотеки прямо костёр запылал. Посмотри внимательно на ковёр и потолок...
Ирина пригляделась. И вправду, в центре громадного, самого большого в доме ковра - тусклое пятно. Такое же - прямо над ним на потолке с осыпавшейся местами побелкой. В тёмно-карих глазах девушки не отразилось ничего, кроме любопытства:
- И как это объяснить?
- Пойми, Ирина, это нельзя объяснить. Разве что местью покойницы. Тётенька именно так думает. Не хочет ко мне переезжать, чтобы беду не притянуть. Твердит, что её вина, её и ответ будет.
Нина разрыдалась.
- Какая вина? В стечении обстоятельств? Аглая Петровна при чём? Знаешь, дай-ка мне все бумаги по имению. Отдохну и делами займусь. И ты приди в себя, - сказала Ирина.
Она допоздна засиделась в дядином кабинете за изучением документов. Что-то насторожило, словно кольнуло глаз, когда просмативала папку с семейным статусом. Переворошив все бумаги, вновь вернулась к записям о рождении, смертях и браках. От души пожалела Аглаю Петровну, схоронившую пятерых детей: никто из них не дожил до годовалого возраста. Может, тётенька себя обвинила в их преждевременной смерти?.. А вот это интересно... Выписка из Знаменского собора о крещении Волгушиной Ирины Васильевны. И копия церковного свидетельства о крещении Волгушиной Нины Васильевны, сделанная несколькими месяцами позже. То, что их с сестрой крестили в разное время, не показалось странным. Младенцы остались без матери, были слабы, болели. Но почему в папке копия?
Ирина откинула голову на высокую спинку кресла. Поразмышляла, взяла лампу и подошла к портретам, которые висели напротив стола. У дяди светлые кудрявые волосы, голубые глаза. У Аглаи Петровны такие же. Супруги Звягинцевы вышли из-под кисти неизвестного художника похожими, как брат и сестра. Ирина вдруг почувствовала озноб. А если... один из воспитанных младенцев... не родной?. Если его родители - не Елизавета и Василий Волгушины? Девушка с трудом взяла себя в руки. Надо всё обдумать. Нельзя сейчас ворваться в комнату к больной старухе и потребовать объяснений. Портреты родителей исчезли в пламени восемьдесят девятого года. Но ведь в Петербурге, у другой тётки, остался дагерротип. И она видела его. Только вот рассмотреть, запечатлевая в сердце каждую чёрточку родных лиц, не пожелала. Некогда было. И Аглая Петровна ни разу не сказала девочкам, на кого они похожи. Тоже запретная тема... Наверное, в ней разгадка всего, что творится в доме.
Внезапно разболелась голова. От рук и блузки запахло крошащейся пожелтелой бумагой. Ирина умылась из кувшина над большим медным тазом. Лампу тушить не стала, только чуть закрутила винт - сама погаснет, когда прогорит керосин. Разделась и прилегла на кожаный диван. Из углов просторного кабинета потянулись косматые тени. Ирина потёрлась щекой о наволочку: лавандой пахнет... Как в детстве. И заснула.
Открыла глаза в лунном сероватом свете. Под потолком слоился дымок от прогоревшей лампы. Лоб мокрый. "Беда... беда..." - простучало сердце. И она знала, с кем. Ирина бросилась наверх, в тетушкину комнату. Как была - в рубашке, босая, с прилипшими к лицу прядями волос. Лестница и коридор мокрые, точно кто-то собрался среди ночи мыть полы. Ступни заскользили, Ирина схватилась за стену, чтобы не упасть. С другого конца коридора навстречу ей кинулась простоволосая Машуня, тоже в рубашке, но с накинутым поверх платком и горящей лампой:
- Я к барыне. Раза три за ночь проведаю. Вы, Ирина Васильевна, к себе ступайте, не беспокойтесь.
Мелькнула мысль: "И правда, подскочила, как полоумная. Заразилась от Нины всякими... фантазиями". Ирина хотела было идти к себе, чтобы, по крайней мере, одеться и не позориться перед прислугой. Но заныли застывшие на полу ступни. На подоле рубашки - буро-зелёные брызги.
- Откуда в доме вода и грязь? - спросила Ирина и заметила, как горничная испуганно моргнула.
Девушка решительно взялась за ручку тяжёлой двери в тётушкину спальню. Машуня стала утирать глаза платком, но пошла следом. Ирина услышала за спиной её дыхание и всхлипы.
Кто-то в белом склонился над кроватью.
- Что вы здесь делаете? - крикнула Ирина. - Отойдите от тёти!
Фигура обернулась. Это была... Нина. Бледная до синевы. В руках подушка-думка, которую Аглая Петровна всюду таскала с собой.
- Нина?.. Зачем тебе подушка? - Ирина стала осторожно подбираться к сестре, готовая ко всякой неожиданности. - Дай мне думку. Тётенька спит? Не буди. Пойдём со мной в кабинет, Машуня чаю подаст.
Нина дрожала, и немудрено: рубашка - хоть выжимай. Ноги в тине. Словно сестра только что вылезла из пруда. Губы и ногти синие, в глазах - смертельный ужас. Ирина еле расцепила холодные, как ледышки, пальцы Нины и медленно вытянула подушку. Ох, обошлось... Глянула на кровать и поняла: нет, не обошлось. Аглая Петровна лежала ничком. Подбородок отвис, полузакрытые глаза запали. Грудь недвижна.
- Ниночка... Что ты сделала? - проговорила Ирина. Тронула жёлтое запястье и снова громко, со слезами повторила: - Что ты сделала с тётей?
Развернулась к сестре и поразилась: Нина так же дико, с гримасой страха смотрела не на тётушкино тело, а на того, кто с трудом, со стонами дышал за спиной Ирины. "Горничная за мной вошла", - подумала девушка, пытаясь мыслить здраво, и стала поворачиваться. Вместо преданной Машуни увидела... смерть. Плесневелый налёт затянул пустые глазницы. Из оскала зубов плеснула чёрная вода. Ирина мгновенно потеряла сознание и не почувствовала удара.
Очнулась на диване в кабинете, укрытая колючим пледом. На затылке налилась болью здоровенная шишка. Тошнило, кружилась голова. Дневной свет резал глаза. Ирина перевела взгляд на кресло, которое кто-то пододвинул к дивану. В кресле сидела Нина.
- Тётя умерла, ведь так? - язык с трудом ворочался во рту, но Ирина решила, что лучше она будет говорить с сестрой, чем лежать молча и слышать молчание. - Нужно послать на Иннокентьевскую работника. За врачом и квартальным... Кого ещё в случае смерти зовут, не знаю...
- Я отправляла утром. Вернулись одни: на станции железнодорожники бунтуют, её конные оцепили.**
Нинин голос был спокойным, тихим. Скорее, каким-то безжизненным.
- Как всё удачно сошлось... ведь правда, Нина? - говорить было непросто, каждое слово отдавалось звоном в затылке, но Ирина продолжила: - Аглая Петровна испугана до смерти... возможно, задушена. Завещание на племянниц... Но ведь одна из них - дочь поджигателя Толстикова и утонувшей кормилицы. Начать процесс... А может, до него не дойдёт, всё-таки одно детство... на двоих... совесть... мнение в обществе... И не мерзко было в пруд по ночам окунаться, Нина?.. Или, наоборот, казалось весёлым розыгрышем?
Нина замотала головой так, что вчерашняя причёска рассыпалась на локоны:
- Нет, нет, сестрёнка...Нет! Всё не так... ты ведь сама её видела!
- Кого? Горничную, которая за мной вошла? И стукнула чем-то тяжёлым?
- Нет! Тебя никто не бил! Ты упала и ударилась о край кровати... Что было потом, я сама не помню.
- Беспамятство тоже кстати. Есть ведь ещё горничная, которая без ума от тебя. Ниночка у нас ангел...
- Ирина, поверь...
- Хватит слов! - прикрикнула девушка и сморщилась от резкой боли. - Принеси-ка тётину думку. Сейчас я кое-что тебе покажу.
Пошатываясь, Нина вышла. Вернулась с грязной и мокрой подушкой.
- А теперь ножницы со стола подай... Да не бойся. Если уж кому нужно бояться, так это мне...
Ирина села на кровати. Подождала, пока отхлынут головокружение и тошнота. Вытащила думку из чехла и распорола ножницами атлас. Сунула руку в отверстие.
- Сейчас, Нина, мы узнаем, кто из нас лишний в этом доме...
В пальцах с налипшим пухом оказалась жёлтая от времени бумага. Выписка о крещении Толстиковой Нины Андреевны.
Без зова и стука вошла заплаканная горничная. Встала рядом с будто окаменевшей Ниной. Ирина молча рассматривала женщин, ещё недавно казавшихся такими близкими, родными - как лавандовый запах белья, солнечный рай в молодом саду, шумные весёлые праздники на всю округу.
- Вот как...
- Я знала... - разлепила губы Нина. - Тётенька рассказала, когда я пошла под венец. Оставила на моё усмотрение, сообщать ли тебе...
- И почему не сообщила?
- Побоялась, что наши отношения изменятся... что ты меня презирать из-за родителей будешь.
- Дура, - неожиданно выругалась Ирина и обратилась к горничной: - И ты знала?
Машуня промолчала, но повинно склонила голову.
- А маскарад для чего? Тёте чувство вины внушить? Запугать местью с того света?
- Не было маскарада. Меня с детства видения замучили, - снова заплакала Нина. - Когда узнала, кто я, за тётеньку, за тебя испугалась. Поняла, как прозрела: моя родная матушка вас со свету сжить хочет... Из-за меня...
Нина разрыдалась в голос. Горничная стала её утешать, словно маленькую:
- Ниночка Васильевна... ну сколь раз говорить, не может та несчастная никому мстить, особливо Аглае Петровне или сестре вашей, Ирине Васильевне. Барыня новопреставленная - великой души человек... Самоотверженная женщина... После пожара взяла вас, крошку хворую, и выходила. Родная-то ваша матушка совсем плоха была, мозговая горячка, что ли, с ней случилась. В больнице долго находилась. А потом сюда пришла, в ноги Аглае Петровне бросилась. Попросила дитя её без защиты и покровительства не оставлять. Ну и...
За окном раздались голоса, простучали копыта. Горничная опять без приказа выскользнула за дверь.
Ирина мягко, с жалостью, спросила сестру:
- Ниночка... родная, расскажи, что было ночью. Всё, что помнишь. Я знаю, под влиянием сильных чувств человек может совершить то, на что никогда не был способен.
- Нет, я ничего не сделала тётеньке. Проснулась от сильного холода. Дверь открыта, а из неё то ли туман, то ли дым. Подумала: "Снова она!" Шаги в коридоре... всё дальше от моей комнаты. Решила, что Аглая Петровна в опасности. Побежала... Увидела, что утопленница к тёте вошла. Крикнуть от ужаса не смогла. И идти побоялась, но меня как сила какая-то в спину толкнула. Очнулась, с рубашки ручьи льют. Наклонилась к кровати. А тут ты... Что-то говоришь, а я не слышу... Перед глазами всё плывёт. И вдруг так ясно: призрак, твоё падение. И снова темнота.
- А в руках подушка... Да... но у всего есть причина. Понять бы...
Вошла встревоженная горничная:
- Вот беда так беда. Квартальный с жандармами примчался предупредить: несколько бунтовщиков прорвались через оцепление, убили солдат и жандарма и скрылись. Велел ждать солдат, а до них вооружить работников чем придётся. Я ему говорю: "Покойница у нас. Аглая Петровна преставились". А он: "Подождёт покойница". И ускакал.
Ирина попыталась встать, но не позволило головокружение. Распорядилась:
- Подготовьте усопшую, обмойте... Вы знаете наверняка, что нужно сделать. Дом не запирать. Прислугу собрать в людской. Пусть там посидят до солдат.
- У дворника своё ружьё есть, у садовника...
- Нет. Оборона только распалит беглецов. Ограбят и уйдут. А может, в окрестностях где-нибудь отсидятся и здесь не появятся.
Когда сёстры остались одни, Нина очень тихо сказала:
- К тётеньке поднимусь.
- Со мной посиди, - попросила Ирина. - Помнишь, как в детстве под одним одеялом в тишине всю ночь сказки рассказывали...
Мятежники так и не появились. Приехали квартальный и врач, ещё какие-то люди. Ирина как во сне выслушала заключение, которое пробормотал врач: "Естественная смерть... возраст укажите...". Бродила по дому и думала, что не готова ко всем хлопотам, которые вдруг свалились на неё. Размышляла о возможно серьёзном заболевании сестры, вспоминала прошлую ночь и пыталась разделить воображаемое и реальное. То, что она презрительно раньше называла "фантазии", так тесно переплелось с материальным, что разъять их было совершенно невозможно. Может, видения не что иное, как взбунтовавшиеся чувства? И вина, отчаяние, любовь стали настолько сильными, что рухнули границы между духовным и физическим? Если рядом с тётушкиным благородством существовали чувства матери, которая никогда бы не смогла проявить их открыто? И теперь она, Волгушина Ирина, должна найти решение: пойти на поводу у призраков прошлого или... Под вечер, когда в доме появился дьячок с помощником, чтобы читать над покойницей, Ирина попросила сестру: "Пойдём прогуляемся. Голова болит, прямо раскалывается".
Ноги сами зашагали к пруду. Нина пыталась остановить:
- Зачем? Темнеет уже...
- Опять боишься? После этой ночи уже, кажется, бояться нечего.
- Боюсь. И не понимаю, отчего тебе именно на пруд захотелось отправиться.
- Видишь? - Ирина показала сестре свёрнутый трубочкой документ. - Хочу эту бумагу в воду бросить. Забыть про неё.
- Моё свидетельство о крещении... Ирина... Просто порви, если хочешь уничтожить.
- Нет. Пусть все и на этом, и на том свете знают, что ты моя родная сестра, - сказала девушка твёрдо и весело.
Сёстры вместе прошли по кряхтящим мосткам. Ирина разорвала бумагу, и ветер рассыпал клочки по маслянисто-тёмной воде, по зарослям болотных трав.