Людмилка ехала на каталке и, приподняв выбритую голову, радостно улыбалась. Она хотела поздороваться со всеми, кто встречался ей на пути по длинному коридору, но не получалось. Голос застревал где-то внутри. Горло саднило, но Людмилка не расстраивалась: у неё всегда что-нибудь болело. В детстве покойница мама, бывало, говорила: "Пройдёт". И правда, проходило.
Прошли сломанные отцом пальцы. Девочка хотела есть и решила отрезать себе горбушку хлеба. Отец тяжеленной рукояткой кухонного ножа изо всей силы ударил ей по пальцам, чтоб неповадно было брать без спросу. На неистовый крик ребёнка прибежала мать, но отец сурово сказал: "Заслужила". Прошли сильные ушибы от падения в подполье. Туда её столкнул старший брат. Он разозлился, потому что Людмилка не поспешила достать ему квасу. Только с тех пор нещадно болела по утрам голова и тошнило при любом наклоне. Да ещё иногда всё перед глазами расплывалось от мелькания чёрных мушек. Прошла боль в женском месте после того, как её, двенадцатилетнюю, изнасиловали друзья брата. Они крепко набрались самогонки на свадьбе и вшестером затащили Людмилку в дровяник. Там её и нашла сестра. Людмилку увезли в больницу на операцию, а парней забрали в милицию. Но быстро выпустили, потому что "из-за слабоумной за решётку садиться" никто не хотел. Так соседи говорили. Зато Людмилкины родители и ещё кое-кто из милиции разжились кабанчиками. Парни потом спрашивали Людмилку при встрече: "В сарай не хочешь?" Людмилка честно отвечала: "На сарай папа замок повесил". Людмилку сильно и часто били сверстники, соседи, а потом и муж. Но она никогда не плакала, потому что знала: пройдёт. Теперь грудь Людмилки туго перебинтована, и в ней что-то ухает и скрипит.
Её привезли в палату отделения нейрохирургии и положили у большого красивого окна. Проснулись соседки. Одна из них широко раскрыла глаза и сказала: "Мама дорогая, это что ж такое ..." Вторая угостила сестёр шоколадкой и стала расспрашивать, откуда эта женщина и что с ней случилось. Сёстры охотно рассказали: ночью нашли пьяную бомжиху, всю в крови. Бомжиха была в коматозе. Подозревали субдуральную гематому и подготовили к операции. Потом решили отложить из-за больного сердца. "Чудо, что жива", - сказала одна из медсестёр. Третья соседка, бабка с подбитым глазом, раскричалась, что с бомжами в одной палате лежать не будет. Тогда словоохотливая медсестра Оксана тоже раскричалась: БСМП для всех нуждающихся в экстренной помощи, и больных на улицу из-за особо брезгливых никто не выкинет. Две другие женщины молчали, а потом попросили прийти заведующего отделением. Он сказал, что платные палаты освободятся через три дня. Бабка всё ворчала, а женщины звонили мужьям и знакомым. Оксана просила их не торопиться, потому что после операции нужно наблюдение нейрохирурга. Женщины успокоились и снова заснули. Бабка бегала на пост к сёстрам, в кабинет к заведующему, но её никто не слушал, кроме санитарок. Она пришла в палату и, злобно глядя на Людмилку, стала сооружать ширму из стульев и простыни. Ширму сделала и уже ругалась, выглядывая из-за неё. А Людмилка всё это время думала, какими словами бабку успокоить. И придумала, вернее, вспомнила слова матери, которые она говорила разбушевавшемуся пьяному отцу: "Тихо, гнида, люди спят". Бабка замолчала, а со стороны кроватей женщин послышался смех. Видно, всё-таки разбудила их бабка.
Людмилкина голова разрывалась от боли, ей очень хотелось по малой нужде. Она встала, хотя палата плыла перед глазами и покачивалась то в одну сторону, то в другую. Тут обнаружилось, что Людмилкина одежда исчезла и на ней нет ничего, кроме бинтов. Она не растерялась и замотала вокруг туловища простыню. Тапочек тоже не было. Ловя руками воздух, Людмилка прошла до кроватей соседок. Она никак не могла подобрать слова для знакомства и просто смотрела на женщин. И они уставились на неё. У одной волосы были заплетены в косу. У мамы тоже была коса, но длиннее и толще. Людмилка вспомнила поговорку, которую говорила покойница, расчёсывая волосы после бани: "Коса до пят, женихи торопЯт". Непослушными губами Людмилка поговорку повторила. Женщина моргнула от удивления, а потом засмеялась: "Это они ко мне, лежачей, торопятся. На креслицах с колёсиками". Знакомство состоялось. Соседки хихикали, и Людмилка улыбалась. Вторая женщина была ходячей, возле её кровати стояли необыкновенные тапочки в виде зайцев. С симпатичной мордочки задорно глядели круглые глаза, на них свисали пушистые длинные уши. У дочки Людмилы был когда-то заяц, подаренный родственниками. Соседка поглядела на голые синие ноги Людмилки и вздохнула: "Берите тапочки. Я позвоню домой, мне другие принесут". В груди Людмилки разлилась теплота, она потёрла увлажнившиеся глаза, взяла тапочки и, осторожно прижимая их к груди, вышла из палаты босой. Соседки только переглянулись: дурочка, и как с такой в одной палате лежать? Мало ли что ей в голову взбредёт.
Из коридора послышался гул возмущённых голосов, их перекрывал крик Оксаны. Потом к нему добавился басок заведующего. Он отчитывал медсестру за отсутствие контроля за больными, ведь Людмилке строго запрещалось вставать с постели. Виновница переполоха с тапочками в руках не понимала, отчего все кричат. Ну нашла место, где нужду справляют, мужички добрые, посмотрели на её голову и вперёд пропустили, а сами все вышли. В Балаганске, где Людмилка раньше жила, такого возле общественного нужника никогда не было: без очереди никого не пустят, хоть старика, хоть ребёнка. Потом прибежала тётка с ведром и тряпкой, Людмилку вытолкала и тапочки у неё из рук вырвать хотела. Тут и Оксана с заведующим подоспели.
На завтрак всем давали кашу, булочки с маслом, а Людмилке - только чай. Она не обиделась, такое часто бывало. К соседкам - их Людмилка решила называть Косичкой и Зайкой - родственники пришли, стали кормить домашним завтраком. Косичкина мама и тётка опять к заведующему ходили, о чём-то разговаривали. Тоже злые бабки, наверное. Хотя потом подобрели и подарили Людмилке яблоко и печенье в пачке. А Зайке тапочки новые принесли, только не такие красивые. Людмилке отчего-то стало стыдно, и она закрылась с головой простынёй. Так и лежала, пока врачи не пришли. На врачей она была обижена: зачем голову обрили? Помогая себе жестами, пыталась претензию высказать. Её поняли. Молодой красивый врач с детскими пухлыми щеками долго ей объяснял: "Поймите, у вас в крови было три промилле алкоголя, три промилле!" Она согласилась: "Людмила, Людмила". У врача покраснели щёчки и шея, и он при выходе ещё раз напомнил: "Три промилле! Это выше, чем смертельная доза!" Косичка и Зайка смотрели на Людмилку круглыми глазами, а бабка снова ругалась. Наверное потому, что её заставили убрать ширму.
Ночью Людмилке было очень плохо. Она маялась в сером тумане, голова раздулась и наполнилась чёрными мушками. Они ползали кругами и давили, давили... Потом несчастную корчило и выгибало, изо рта вырывались хрип и рычание. Пришли медсестра с врачом и хотели Людмилку увезти, но раздумали: реанимация после автомобильной аварии была переполнена. Раненная в глаз бабка ворчала на врача и угрожала пожаловаться в отдел здравоохранения АМО. Усталый врач предложил ей свой телефон и номер губернатора области. Бабка отвернулась к стене и замолчала. Под утро Людмилка с криком : "Санёк, Санёк!" - села в постели и понесла всякую чушь. Читавшая всю ночь какую-то книжку Косичка расплакалась, а Зайка пошла к медсёстрам и подарила торт, который ей принесли днём коллеги. Медсёстры и санитарка оказались злыми: взяли и привязали руки Людмилки к специальным отверстиям в кровати. Людмилка выкручивала кисти рук до тех пор, пока они не стали совсем чёрными. Нервная Косичка снова расстроилась, и Зайке пришлось без ничего идти к сёстрам и просить развязать Людмилку. Сёстры её послушались, потому что Зайка всегда им что-то дарила.
Утром Людмилке полегчало, и она снова улыбалась. Людмилку покормили, но она не съела всю кашу, потому что слышала, как вчера капризничала Косичка: "Не надо блины, сварите каши такой, какой здесь кормят, только без риса". Тётка каши принесла, но она Косичке не понравилась: слишком сладкая. Тогда Людмилка встала осторожно с постели и принесла половину остывшей порции Косичке: "На, Кысичка, не плачь". Женщина вытаращила глаза и покраснела, а её тётка снова подарила Людмилке яблоко и сказала: "Есть же люди". Людмилка яблоко припрятала. Когда пришли врачи, она пыталась отдать смятую пачку печенья и яблоко сердитому доктору, но он отказался. Людмилке нравилось лежать в палате и слушать, как разговаривают Зайка и Косичка.А говорили они, как радио: постоянно, громко и непонятно. Вроде всегда начинали мирно, но потом горячились и переходили почти на крик. Спорили и кричали совсем о смешном: нужен или не нужен ЕГЭ. Людмилка не знала, кто это такой и мнение своё держала при себе. Всегда нужен хлеб, без него еда не еда, а без остального можно обойтись. Но потом женщины смеялись, как здоровые, и Людмилка успокаивалась. Только под вечер они снова заспорили, да так сердито, что Людмилка не выдержала. Она подошла к женщинам и сурово спросила: "Чайку?" Соседки замолкли и стали читать свои книжки.
Ночью стало плохо Косичке. Она тихо стонала и всхлипывала. Все спали, и Людмилка решила помочь. Однако сама расстроилась, потому что Косичка тихонько провыла: "Умираю". Людмилка заплакала в голос от жалости и потрясла женщину за плечо: "Пройдёт, Кысичка, пройдёт". Прибежала сестра и поставила умирающей укол, а Людмилку наругала. Но Людмилка не спала до утра и всё жалела всхрапывающую Косичку. Утром ей разрешили самой под присмотром санитарки пойти в туалет. Людмилка взяла в руки драгоценные тапочки и пошла. В коридоре она увидела мужа Косички, который перед работой нёс жене завтрак. Людмилка снова пожалела Косичку и бросилась к мужчине со слезами: "Помирает!" Он побледнел и кинулся в палату. Когда Людмилка вернулась из туалета, мужик сидел на стуле, а сёстры делали ему укол.
Перед обедом пришли два милиционера и женщина в красивой дорогой шубе. То, что шуба дорогая, Людмилка поняла потом из разговора соседок. Её долго расспрашивали обо всём, и Людмилка утомилась. Отвечать перестала и закрыла лицо руками. Женщина в шубе сказала соседкам: "И как вы тут с ней лежите". Одноглазая бабка горячо согласилась, а Косичка посмотрела на неё и громко сказала: "Мы сами не знаем".
Вечером в палате состоялся совет. Зайкин муж договорился с травматологией крупного предприятия, и женщин там ждали. Но они не захотели перемещаться, утверждая, что привыкли к персоналу БСМП. В отдельные палаты тоже не пожелали: дорого и скучно. Решено было, что все остаются на своих местах. Так и потянулись больничные деньки. Косичка и Зайка спорили, в острый момент Людмилка предлагала им чайку, женщины хохотали, и Людмилка с ними. Она начала лучше разговаривать, распоряжалась продуктами, которых было много, как в магазине. Людмилка охотилась на таракана, до крика напугавшего соседок, носила воду, когда мыли головы Косичке и Зайке, докладывала родственникам: "Не ела. Не спала". Или "врач ничо не понимат". Людмилку все любили, но идиллии настал конец. Объявилась дочь Людмилки , и ей предложили забрать мать домой. Соседки набросились на Иру с вопросами и были ошарашены одной из тех драм, которые часто случаются в жизни, но почему-то остаются незамеченными.
Из-за падения в подполье Людмила стала умственно неполноценной. С тех пор кругами начали расходиться по её жизни неурядицы. А вроде жила, как все: в шестнадцать вышла замуж за местного алкаша, который до сорока лет не мог найти жену. Родила четверых детей, двоих схоронила. Работала на ферме разнорабочей, проводила в последний путь сгоревшего от водки мужа. После сокращения поголовья скота и кадров лишилась ведомственного жилья в бараке. Жила у матери, а после её смерти - у родственников. Когда умерла тётка, оказалась на улице и решила ехать к дочери, осевшей в молодом городе нефтехимиков. В поезде к ней пристал мальчишка по имени Санёк. Людмилке было жалко найдёныша, и она вместе с ним явилась к дочери. Ира выгнала Санька, потому что семья из трёх человек ютилась в двушке-хрущёвке. И мать-то была лишней, а тут ещё неожиданное счастье - Санёк. Людмилка отправилась искать Санька по подвалам, а нашла приятных собеседников, бомжей Витьку и Витальку. Они все вместе напились какой-то дряни, а потом мужики обвинили Людмилку в краже. Избили её до полусмерти и бросили во дворе. Женщина была так пьяна, что ничего не помнила, её даже приняли за мёртвую. Потом привезли в больницу. Вот и всё. Теперь Людмилку выписывали, и дочь собиралась сдать её в специальный интернат. И ничто не могло измениться в жизни хорошего человека Людмилы Алексеевны Рютиной.
Людмилка долго думала, что она скажет на прощанье Косичке и Зайке (бабку с глазом к тому времени выписали) и три дня собирала слова. Соседки бросили клич, и гардероб Людмилки пополнился замечательными вещами. Два больших полиэтиленовых мешка с тряпками были приданым Людмилы от доброго народа. Теперь ей было не стыдно ехать в интернат. Людмилка впервые в своей жизни считала себя модницей и страшно гордилась обновами. Ира попросила "взаймы" денег и получила их. Людмилка, как королева, должна была ехать на такси. Первый раз за сорок пять лет своей жизни. Она была очень важной в последние минуты пребывания в палате. Важно направилась к двери, важно повернулась к замершим Косичке и Зайке. Потом сморщилась, присела, стукнула сжатыми кулаками по коленкам и выкрикнула: "Девки! .. Вы бл**дь больные! А я здоровая! Зачем!" Из её глаз потоком потекли слёзы, она замотала головой и снова взвыла: "Дай вам Бог! Дай вам Бог!" Косичка и Зайка вытирали слёзы. Ира бесстрастно дожидалась конца прощания. И тут вошла злющая санитарка Наталья. Она несла большой торт, купленный сёстрами на свои деньги. Ира отвернулась, а Людмилка приняла торт и бухнулась на колени. Её еле-еле подняли. Людмилка собралась с силами, проглотила слёзы, подняла сжатую в кулак руку и выкрикнула, как лозунг: "Трипрамила! Трипрамила!" Наверное, это были поразившие её "три промилле"...