- Ульяна Леонидовна, вам письмо. В ящике, - проскрипела консьержка и даже выбралась из застеклённой кабинки-раковины. - Сегодня утром новый почтальон принёс.
Уля пожала плечами и направилась к рядам аккуратных ящичков. Отыскала взглядом свой и наморщила лоб: а ключа-то нет. Счета оплачивались через банк, вся личная корреспонденция существовала исключительно в электронном виде.
- Ключик позабыли? Так я открою, у меня запасной есть, - раздалось прямо возле уха, и Ульяна от неожиданности отпрянула. Поразило не только то, что за какой-то миг старушенции удалось неслышно, по-звериному подкрасться. Удивило другое: в кабинке бабка казалась обычной пенсионеркой, а сейчас перед Улей стояла неопределённого возраста тётка с пронзительным взглядом.
- Да, пожалуй... - промямлила Уля.
Ключ беззвучно повернулся в замке, распахнулась дверца. В пахнущей краской глубине обнаружился конвертик.
- Ну, что же вы?.. - консьержка длинными крюковатыми пальцами уцепила письмо и протянула Уле. - Откуда пишут-то? Поди, родственники? Вы же одна живёте?
Уля молчала и рассматривала диковинку: кургузый, с сине-красной каймой конверт облеплен марками, подписан незнакомым почерком. Какая-то Тришкина Людмила адресовала его Соловьёвой Ульяне. Словно по иронии судьбы, Уля уже пятнадцать лет прозывалась по бывшему мужу - Жаворонкова. Кто мог отправить письмо на девичью фамилию? По новому адресу, да ещё без почтового индекса. И главное, как удалось найти её в городе, где Уля совсем недавно приобрела квартиру?
- С письмецом вас, Ульяна Леонидовна, - не останавливалась прилипчивая консьержка. - Всегда приятно получить весточку, даже не терпится прочитать. Можете у меня присесть. Да не стесняйтесь, распечатайте конвертик-то. Вот сюда проходите, в креслице садитесь...
И Уля против своей воли шагнула было в консьержкин закуток, однако опомнилась, сухо поблагодарила женщину и вызвала лифт. Под успокаивающее гудение почувствовала, что вот-вот заснёт, но двери вовремя распахнулись. Уля вышла и не заметила, что выронила конверт. Возле квартиры нахлынуло тревожное ощущение потери. Сумка и пакет из супермаркета оттянули руки, даже ноги внезапно ослабели. Послышалось надсадное гудение и лязг непослушного механизма. Что-то с лифтом? Уля направилась, непонятно зачем, к лестничному пролёту и глянула вниз. Консьержка и незнакомый мужчина стояли у закрытых лифтовых дверец. Мужчина раздражённо давил на кнопку, консьержка терпеливо что-то объясняла. Уля обернулась и увидела письмо в кабине, которую словно удерживали на месте. Подобрала его с подрагивающего пола и еле успела выскочить. Дёрнувшись и ухнув, лифт понёсся вниз.
Уля сумела укротить странное нетерпение, которое побуждало всё время держать письмо в поле зрения, пока она готовила ужин. Но не вынесла, выключила плиту и уселась у окна. Что за ерунда?.. Тришкина Людмила, соседка её двоюродной тётушки, сообщала, что старушка преставилась и похоронена, а на имя Ульяны обнаружено завещание, согласно которому она должна распорядиться избой и дворовыми постройками. Да кому нужна деревенская развалюха неведомой тётушки, упокой её душу, Господи... Надо же, дату указали, когда следует явиться в деревню. Ульяне на миг стало стыдно перед людьми, проявившими участие. Но ведь она и не нуждалась в нём. Тётку не только никогда не видела, но даже не слышала о ней. Надо написать, чтобы эта Людмила... Ульяна замерла: проснулось её обычная недоверчивость, и тут же словно мурашки пробежали по коже. Ведь о делах по наследованию сообщает нотариус. При чём здесь какая-то соседка? Попахивает мошенничеством... Или готовящимся преступлением. Подумали, заманят жадную дурочку в глухомань... Или это происки бывшего? Он хоть исчез без следа пять лет назад, но способен на всё. Если жив, конечно.
Ульяна распахнула окно, и тяжёлый дух жареных котлет вырвался в летний вечер. Вот так и надо - прочь всё непонятное, муторное, осложняющее новую жизнь. Письмо полетело в мусорный контейнер. Уля с облегчением глубоко вздохнула, а выдохнуть не успела. Слева, из-под украшенной орнаментом арки, в которую стараниями дизайнера превратилась дверь на кухню, раздались голоса:
- Не могу. Правила знаете? - отвечал консьержкин голос. - А вдруг она вздумает поехать? Это же всё равно что попытаться на скорый поезд запрыгнуть. На всём ходу. И не просите.
Уля с опаской посмотрела на арку. Почему-то совсем не испугалась, углядев вместо части новой, но уже полюбившейся квартиры холл на первом этаже, консьержку и дядечку самого простецкого вида, в потрёпанном костюме и кепке.
- Она запрыгнет, запрыгнет... Её тётка и не такое... - продолжил уговаривать дядечка, но был остановлен словесной чечёткой, посыпавшейся изо рта консьержки.
- Вам всё равно, вы уже годков так семьдесят в Безвременье. Лишь бы влезть, втиснуться... А жизнь не резиновая. Только вам этого не понять. Зачем вам ещё один прыгун?
Уля наконец с шумом выдохнула и пробормотала: "Что за хрень? Так и умом тронуться недолго..."
"Печкин" с консьержкой уставились друг на друга и замерли.
- Почуял?.. - почему-то шёпотом сказала женщина. - Беда... новый вечняк... Представляете, что это такое? Ведь если теперь она откажется поехать, то быть вам в дыре гораздо дальше Безвременья...
Видение исчезло. Перед ошарашенной Ульяной вновь возвышался хорошо оплаченный дизайнерский шедевр. За ним - прихожая. Да... В её ли годы иметь расстроенные нервы...
Уля извлекла письмо и ещё раз, уже вслух, прочитала ровненькие строчки, выведенные настоящими чернилами. Она родилась в эпоху шариковой письменности, но в детстве довелось увидеть бутылочку с надписью "Чернила Школьные фиолетовые". Сразу вспомнились распахнутые рамы, вздохи ветерка в неподатливых от крахмала занавесках с вышивкой "ришелье", тугие кисти сирени за окном. Открытая бутылочка и блестящая клякса на комоде. Где и когда это было?.. Неважно. Рассмотреть бы дату отправления на штампе... Увы, не получится. Цифры выглядели сегментами тела жирного чёрного червяка. Письмишко из Вахрушино. Что-то с этим названием связано, вроде бы в детстве слышала от родителей. Уля отложила письмо, но червяк с конверта, кажется, перебрался в голову. И она наполнилась гудением невидимых проводов, стуком колёс... С этого момента рациональную и последовательную в поступках Улю словно подменили. Решила, что поедет завтра же и выяснит всё на месте, в этом Вахрушино.
Уля примчалась на вокзал ровно в шесть утра. Безлюдные гулкие залы заразили бесприютной тоской. В груди возникла противная пустота, и она ринулась к кассе.
- Билет до Вахрушино... Когда ближайшая электричка?
- Куда? - переспросила кассир. - На наших направлениях нет такой станции.
- Не может быть... - растерялась Уля. - Как же так? Мне нужно в Вахрушино. Срочно.
Уля стала ждать, прислонившись спиной к стене. Как тянется время! Здесь и сейчас - старой безвкусной жвачкой. А за мраморными холодными колоннами, облицовочными плитами - утренней стремительной чехардой.
Шумно и весело взвились жалюзи, и женский голос позвал:
- Ульяна Леонидовна, вот ваш билет. Отправление через пятнадцать минут с первой платформы.
Каблуки торопливо зацокали по каменным полированным плитам, радужный прямоугольник согрел онемевшие от напряжения пальцы. Скорее, скорее! Внезапно Уля остановилась. Как же так? Она не расплатилась за билет. И откуда кассир узнала её имя? Да и голос показался знакомым... Но неважно, главное - успеть. Вот и платформа.
Как странно-то... Ни одного пассажира. Только вездесущие прожорливые голуби возле киоска с заколоченным окошечком. Уля глянула на свои часы. Ох ты... Стрелки слились в один толстый штрих, указывавший на двенадцать. Поискала глазами вокзальный циферблат. И в ту же минуту послышался вопль приближающейся электрички.
- Электропоезд, следующий до Вахрушино, прибывает на платформу номер один, - сообщил с прозрачного неба раздражённый голос. - Отправление через три минуты. Счастливого пути!
Уля проследила, как замедляют бег вагоны, удивилась их нелепому виду. Пошла было вперёд, и вот тут-то и начались подлинные чудеса.
Ноги словно спутали невидимой верёвкой, которая не давала шагнуть.
Воздух стал плотным, горячим и будто завибрировал.
Электричка перед глазами обернулась тёмным громадным червяком, чьё тело поделено на сегменты.
"Наверное, гипертонический криз", - подумала Уля, закрыла глаза и попыталась стереть мерзкий глюк из сознания. Получилось. Потихоньку, одним глазком, через прищур, глянула на пути. Всё нормально! Сразу стало легче. Отчего-то поняла: повернёт назад - и всё будет, как раньше. Работа, дом, отдых с друзьями. Возможно, новые отношения, семья... Пойдёт, несмотря ни на что, вперёд - её проглотит поезд-червяк. Тогда прощай, прежняя жизнь. Но ведь в ней было что-то неправильное, будто Уля открывала чужую дверь своим ключом. А после получения письма вроде замаячило то, что она до сих пор тщетно искала. Меж тем электричка прощально рявкнула, и вагоны дрогнули. "Не могу идти, значит, нужно прыгнуть", - с шальной удалью подумала Уля и... оказалась в вагоне.
К удивлению, не в одиночестве. Самые обычные дачники, тётки с клетчатыми сумками, гомонящие подростки заняли почти все сиденья. Уля никогда бы не подумала, что обрадуется такой уютной и родной реальности. Всегда сторонилась многолюдия, а сейчас вот присела на свободный край самой "населённой" скамьи.
Женщина неопределённого возраста ласково ответила: "Может, скоро, а может, нет. Объявят, не беспокойтесь". Потом пристально посмотрела на Улю и нагнулась к соседке, толстой моложавой тётке. Что-то шепнула на ухо. Тётка искоса глянула на новую пассажирку и тут же отвела глаза. Показалось, что в сухом и быстром шепотке прозвучало уже однажды слышанное слово - вечняк. "Не жалует народ вечняков", - подумала Уля и притворилась дремлющей.
Проснулась от громкого объявления: "Вахрушино!" Вагонный репродуктор ещё чуть посопел, хрюкнул, испустил жуткий протяжный звук и замолчал. Уля прошла в тамбур. Когда двери с шипением разъехались, обнаружила, что оставила сумочку на сиденье. Но не возвращаться же! Отважно ступила на лесенку.
За пустынной платформой оказалась крохотная станция. Здесь недавно, возможно, ночью, прошёл дождь. Лужицы отражали ясное небо и нарядно блестели. От асфальта, засаженных анютиными глазками клумб, белёных стен исходил вкусный запах промчавшейся грозы, мокрой земли и освежившейся зелени. Уля зашагала по подъездной дороге, размышляя о всех чудесах разом. Конечно, случившееся нереально. Может, сон больного от переутомления человека. Может, именно так подбирается безумие. Но прятаться от того, что творится в голове, она не будет. И глушить таблетками тоже. Пройдёт свой путь, размотает этот кокон загадок. Ходьба успокоила, выстроила мысли в чёткие ряды. Мешало только одно: дорога показалась знакомой. Вот сейчас она вытянется вдоль поля, потом проляжет через рощицу, а чуть дальше, за поворотом, подберётся к избам деревенской околицы. Уле нужен некрашеный пятистенок, на палисаднике которого прибита дощечка с номером двадцать семь. Значит, она бывала в этих местах, возможно, не раз. А память - довольно причудливое явление.
За думами не заметила, как налетел ветер и быстро выстелил небо тучами с седоватыми краями. Словно вытянул из вчерашней ночи стылую влажную темень и далёкие громовые раскаты. Только ливня не хватало... Уля подняла лицо к налитым угольной чернотой тучам. Сатаневший с каждой минутой ветер рванул за волосы, царапнул песчинками щеку. Похоже, она попала в сухую грозу, самую опасную. И тут... Сначала Уля не поняла, что произошло. Но глянула на дорогу и почувствовала, что на руках шевельнулись волоски. В разряжённом грозовом воздухе не было влаги, а вот пыль на грунтовой дороге серо-рыжими "каплями" стала подниматься вверх. Они коснулись лодыжек, налипли на икры. Слились в струйки, подобные ливневым потокам, хлестнули по ногам и опутали их. Ощущение, до странности похожее на то, которое пережила, когда стояла на перроне. Но если тогда был выход - вернуться назад, то теперь... теперь дорога поглощала её. Клубящаяся жадная пыль поднялась до колен. Молния разодрала сумрак, остро запахло озоном. Жахнули громовые раскаты, потом установилась небывалая тишина. Сердце застучало мелко и часто, и Уля замерла, надеясь, что беда пройдёт стороной. Но вот с поля донеслось тихое потрескивание. Беда...
Два синих огонька в коронах ядовито-зелёного цвета медленно покачивались над замершими колосками. Уля перестала обращать внимание на то, что могло быть плодом болезненно обострённого воображения, - на дорогу, которая обездвижила и словно захватила в плен. А вот шаровые молнии... Почему-то никак не вспоминалось, что нужно делать при встрече с ними.
Огоньки всё ближе.
Пульс чаще.
Дыхание сбилось, сердце зашлось в рваном галопе.
Неужели всё кончится вот так: вспышкой и жирным дымом горелой плоти?..
- Прыгай! - скомандовала себе Уля.
Прыжок относительно удался. Волна горячего воздуха лишь взъерошила волосы на затылке. Уля отдышалась и оглядела ноги. На месте пылевого аркана остались синеватые полосы с вкраплениями багровых точек. Ранки болели, но это можно пережить. Худшее позади. Если же говорить о расстоянии, то ускакала недалеко: в нескольких шагах - ольховая рощица. Что... что такое? Кусты ожили и передвигаются?! Уля пригляделась и поняла, что все чудеса, выбившие из привычной колеи её восприятие, могут иметь вполне материальную природу. Вот сейчас - подумать только! - приняла за ожившие кусты несколько человек у самой рощи! Они стояли полукругом и рассматривали что-то на земле. Уля припустила к ним. Где люди, там и помощь! Пусть мир, в котором она оказалась по своей воле и из-за недостатка ума, похож на помешательство с непонятным исходом, но там, где есть люди, выживет и она!
Несколько тёток, подвывая, смотрели, как двое мужчин орудуют лопатой. Почти рядом с ними стояла девочка лет семи. Худенькие плечи вздрагивали от беззвучного плача, в белокурых локонах запутались травинки, лёгкий, не по погоде, сарафанчик перемазан грязью. Уля с дрожью проследила, как мужики забрасывают блестящим мокрым перегноем женское тело. Чавкали лопаты, вонзаясь в землю, росла чёрная горка, скрывая судорожно вывернутую руку с кровавой каймой возле синих ногтей, обугленное лицо...
- Шибче, Иваныч, шибче лопатой маши, - советовала дородная женщина в вязаной кофте. - Нужно, чтоб холм, как на могиле был. Иначе не поможет.
Вдруг перегной на вершине кучи шевельнулся.
Сначала осыпались мелкие комочки, за ними заскользили покрупнее.
Девочка заплакала в голос.
Тётки заголосили отчаяннее.
Иваныч побледнел под слоем грязи, охнул, и лопаты так и замелькали.
"Что они творят? - подумала Уля. - Закапывают живого человека? Жертву преступления... своего преступления?"
Бок холмика осыпался, показались скрюченные пальцы.
- Ну что ж ты не лежишь спокойно-то? - досадливо крякнул второй мужик и прижал шевелящуюся в земле руку лопатой.
Иваныч, утробно ухнув от натуги, обрушил сверху пласт дёрна.
- Что вы делаете, изверги? - против воли закричала Уля. - Люди вы или нет?
Толпа замерла. И только ребёнок стал медленно поворачиваться к ней.
Уля разрыдалась. Как же так? Бежала к ним по мокрой жёсткой траве, сбивала ноги о кочки и гребни пахоты. Мчалась к себе подобным. За помощью... сочувствием. Скорее не сочувствием, а возможностью просто побыть рядом, ощутить, как заново складывается распавшийся на части мир.
- Вечняк! - вдруг истошно завопила дородная тётка, содрала кофту и бросилась к девочке.
А ребёнок уже развернулся.
Ветер откинул волосы с костяного лба и открыл провалы глазниц, безгубый оскал редких зубов.
Женщина набросила кофту девочке на голову, быстро обмотала тощую фигурку.
Прочь отсюда! Уля снова прыгнула. Зацепила краешком сознания картину: толпа боится посмотреть на неё, отворачивается. А рощу и могилу заливает мертвенным светом то ли сполох очередной молнии, то ли человеческий страх и ненависть.
Она немного промахнулась, оказалась возле дома под номером тридцать. Из окна на реденькие доски палисадника и помятые ненастьем георгины падал рыжий свет громадного абажура. На отчаянный стук в калитку никто не ответил. Уля немного потопталась и зашагала к нужному дому. Подумала: "Странно, что не слышно собачьего лая". Оглядела улицу на ходу - в деревне словно всё вымерло. Мгновение спустя поняла, что далеко не всё. Ненастные сумерки посреди дня зашевелились от невидимого движения, дома стиснули свои ряды и подступили к ней, отражая бельмастыми окнами тот же рыжий блеск. Уля кинулась к калитке, но даже дотронуться до неё не успела. Створка широко распахнулась, и смутно знакомая женщина радостно закричала:
- А вот и Ульяна Леонидовна! Добралась, наша голубушка! А мы ждать устали...
Схватила Улю холодными твёрдыми руками и потащила в избу.
Оранжевый свет резанул глаза. Уля прищурилась. Под абажуром за круглым столом, крытым вязаной скатертью, сидело несколько человек. Ни один из них не напоминал нотариуса, да и документов среди чашек с чаем и горой пирожков на подносе не наблюдалось.
- Это я тебе письмо написала, - затараторила женщина. - Да ты садись, попей чайку с дороги. Булочки сегодня удались: и с изюмом, и с маком. Варенье свежее... А Иваныч тебе весточку доставил.
Кивнула на сутулого мужчину с виновато обвисшими усами. Он попытался было улыбнуться Уле, но быстро спрятал взгляд в своей чашке.
- Вас Людмила зовут? - перехватила инициативу знакомства Уля. - Спасибо за внимание, за угощение. Но я прежде хочу всё выяснить. Дело в том, что у меня нет родственников. Родители пропали без вести, когда я ещё в школе училась.
- Что ты, что ты!.. - заволновалась Людмила. - Как можно о родителях-то... так говорить. Они сейчас придут и подтвердят, что была у тебя тётушка, родная отцова сестра.
Уля в замешательстве поднесла ко рту чашку. Жидкость издавала резкий травяной аромат, исходила паром, но была совершенно холодной. Нет, пейте-ка вы этот чаёк сами. Она поставила чашку на стол и даже отодвинула подальше. Людмила отчего-то испугалась и встала за спиной Иваныча. Уле пришлось помолчать, чтобы криком не выдать страх. И всё же покусала онемевшие губы и еле выговорила:
- Откуда придут?..
- Дак из дому... Они же рядом, на этой же улице, в тридцатом доме всю жисть прожили. Неужто не помнишь? Ай-ай... Что с людями творится...
- Послушайте, мои родители... уже восемнадцать лет считаются погибшими. Поехали за лесной земляникой и не вернулись. По-вашему, они все эти годы спокойно здесь жили и не подавали о себе весточки? - начала говорить Уля и почувствовала, как от гнева потемнело в глазах, а страх улетучился. - Я всего лишь хочу разобраться, кто и зачем решил заманить меня сюда.
- Доченька... - послышалось из сеней. - Дорогая...
Посмотрела на дверь: к ней шли женщина и мужчина чрезвычайно уютной, домашней внешности, похожие на Улю цветом волос и зеленоватыми глазами. Такими спустя годы могли быть родители. Но они ли это на самом деле?.. Уля медленно приподнялась. Похоже, она не зря подозревала, что стала жертвой злоумышленников. Приехала к чёрту на кулички, попала в лапы преступников. Вон их сколько... полна изба. Уля выставила перед собой, как заслон, ладони. Но нападать на неё никто и не думал. Наоборот, все в страхе отшатнулись. Даже "родители". Подумала: "Ага, я же вечняк. От меня прятаться нужно. Иначе быть всем в дыре подальше Безвременья". Всё вместе взятое: кошмары, и несуразности, и одиночество - вылилось отчаянным плачем. Захлёбываясь слезами, Уля выкрикнула:
- Объясните мне, что происходит! Почему о меня шарахаются, как... как от маньяка? За что...
- Доченька... Так ты и есть... маньяк. То есть больной человек, - неуверенно заговорил "отец", но потом его глаза оживлённо заблестели.
Похоже, он быстрее всех перестал бояться её. Хотя узкие "фамильные" губы всё же подрагивали. Да и руки ещё тряслись.
- Я?... Маньяк? - переспросила Уля. - Хочешь сказать, что я опасна для людей?
Она задохнулась от возмущения и жгучей обиды, а "отец" воспользовался паузой и бойко, но внушительно заговорил:
- Ну сама посуди, дочка: можешь вспомнить, где ты была до появления в городе? Нет?.. Так-то... Из-за лекарств не помнишь, которыми тебя в клинике пичкали. Долго пичкали. Лечили. Ты же много чего натворила. Сеяла беду везде, где появлялась, с самого детства. Сейчас-то, слава Богу, получше. Только вот надолго ли? Ну, мы и решили вызвать тебя. Поживёшь в тёткиной избе, отдохнёшь от лечения, города...
Уле словно окаменела. Хотела возразить, накричать на этого уютно-добродушного мужика, представившегося её отцом, на Людмилу... На лица, обращённые к ней с тревожным ожиданием. Но слова куда-то подевались вместе с событиями её жизни...
- Доченька моя горемычная, - засуетилась "мама", открывая шкаф с крохотным, тёмным от времени, зеркалом на дверце. - Сейчас постелю тебе в спаленке. Отдохни с дороги, а завтра поговорим.
Женщина вытащила ворох постельного белья. От сильного запаха лаванды и слежавшегося текстиля Уля расчихалась.
- Твоя правда, Шура, - сказала Людмила и сделала знак остальным: поднимайтесь, пора на выход. - Соберёмся завтра по-соседски, по-семейному...
Люди встали, пряча глаза, шустро скрылись в сенях. Людмила что-то шепнула на ухо Иванычу, и он не выдержал, оглянулся. Улю словно иглой пронзило: это был тот самый мужик, что закапывал живую женщину. Несмотря на тупую боль во всём теле, саднящие ранки на ногах, Уля решилась ещё немного повоевать за собственную вменяемость - задать вопросы. Но сначала поиграть в поддавки. А пусть подумают, что трюк с маньяком удался.
В избе остались только "родители". Шура хлопала по подушкам и перине в спаленке, "отец" с хитроватой лаской наблюдал за Улей.
- Папа... - с интонацией послушного дитятки начала она. - А почему вы сами письмо не написали?
- Дак это, - быстро нашёлся "папа". - Ты ж нас пропавшими без вести считаешь. И тут письмо... Ну, Людмила решила помочь.
- Понятно, - согласилась для вида Уля. - Когда к вам добиралась, видела Иваныча. Он женщину живьём закапывал.
- Вот оно что! - "папа" весело хлопнул ладонями по коленям. - Испугалась моя доча... То-то думаю, она не в себе... немного. Вчера гроза случилась, вот Машку со второй улицы и шарахнуло. Хорошо, народ рядом был - шли на обед с фермы. Убитого молоньей нужно сразу в сырую землю закопать, холм набросать. Считается, что электричество из организму уйдёт. А с Машкой всё в порядке, оклемалась бабёнка. Завтра познакомишься.
- И с её дочкой познакомлюсь?
- И с дочкой, - озадаченно произнёс "папа". - А откуда про дочку-то знаешь? Анжелка вроде уже без тебя родилась.
- На поле девочка была, - ответила Уля. - Мёртвая. До кости сгнившая.
- Эх!.. - расстроился мужчина. - Вот говорил я, что лекарства только калечат. Понимаешь, доча, от этого городского лечения таблетками да уколами ещё не то привидится. Ну ничего, поживёшь с нами, очистишься от химической отравы, в голове-то прояснится.
- Папа... - Уля с незаметным коварством загоняла "отца" в ловушку. - Ты сказал, что Машку "убило" молнией вчера. Но видела я всё сегодня. Что, тоже из-за лекарств? Из-за каких таблеток на этажерке оказалась моя сумка, которую я забыла в электричке? И кто такие вечняки?
Шура высунулась из спальни и прислонилась лбом к дверному косяку. Всхлипнула и сказала:
- Да расскажи ей всё, Лёня...
"Отец" горестно покивал головой своим коленям и тихо заговорил:
- Тут, доча, такое дело... Не хотел, чтобы ты узнала... И здоровый человек не выдержит... В общем, попало наше Вахрушино в Безвременье. Не спрашивай, как это случилось, не смогу объяснить. Может, сами люди сотворили вред. Может, в космосе что-то не так пошло. Как бы объяснить-то... Вот течёт река, а из-за обвалов берега образуются омуты. В реке вода мчится, а в омуте стоит. Так и в Вахрушино время остановилось. Но мы не жалуемся, нет... Довольны даже. Да и не одни на свете... Я слышал, что таких мест много. А кроме того, есть прыгуны - они в другую, временную то есть, жизнь попасть могут. Потолкаться среди вас, новости узнать. Некоторые задерживаются, устраиваются на работу, семьи заводят. Но рано или поздно возвращаются. А вот обычным людям к нам в Безвременье не проникнуть. Только вечнякам. Им большая сила дадена: могут и поддержать, и... уничтожить.
Мужчина замолчал и с болезненным вниманием уставился на "дочу", ожидая её реакции. Шура снова юркнула в спальню и затихла там. Уля прошла к окну, тронула крахмальные жёсткие занавески, оглядела этажерку, комод с ручками в виде ракушек, потёртый диван с приколотым кружевным наголовником. Провела рукой по седоватым листьям фикуса в кадке - на пальцах словно пыльца осела. Попыталась сдвинуть застывшие стрелки на массивных настольных часах. Спросила:
- А кто я?.. Прыгун?
- Нет-нет, - заторопился "отец". - Людмила - прыгун. Ты же догадалась, это она тебя нашла в городе. Присматривала потихоньку.
- Значит, консьержка в моём доме - соглядатай-прыгун Людмила?
- Доча, тут всё сложнее. Понимаешь, прыгун может побывать в другом человеке. Ему ж всё равно, куда прыгнуть. У людей маленькие неприятности в этот миг случаются. Ну, видения, по-умному сказать, дежавю, жамевю всякие... А вечняки не только перемещаются, но и всех контролируют, все нити событий в своих руках держат.
- Почему же меня называют вечняком?
- Чуют в тебе его, вот и называют.
Появилась Шура и заторопила Лёню:
- Пойдём, отец. Уленьке отдохнуть нужно.
- А отчего к себе, в родительский дом, не зовёте?.. Мама... - Уля помолчала, словно пытаясь совместить звучание слова со всем происходившим. - Как-то не по-людски.
- Нельзя к нам, - потупилась Шура. - Здесь твоё место...
- Вот как! Думала, моё место рядом с отцом и матерью, - возмутилась Уля. - Или я вам не дочь?
- Ты можешь ночевать только в доме вечняка, своей тётки, - глухо сказал Лёня. - Поразмысли над всем, что узнала. А завтра поговорим. И... не обижайся на нас.
И они ушли.
Ага... не обижайся. Сначала выставим тебя сумасшедшей, опасным маньяком. Потом наплетём с три короба про Безвременье. А вот о главном - зачем им понадобилась - сама догадайся. Что за чёртово место это Вахрушино!.. Точно - настоящий омут. Но она не позволит увлечь себя на дно. Для начала разберётся с домом.
Уля пошарила в шкафу и обнаружила тёмную шаль, несколько покрывал. Завесила окна, чтобы снаружи не был виден свет - авось подумают, что гостья спит, - и принялась за обыск. Вдоволь начихавшись, нашла только старые вещи, которыми не пользовались лет сто, не меньше. Значит, искать нужно не у тётки, а в тех домах, куда ей путь заказан. Тихонько выскользнула в сени, прислушалась. На крыльце тишина. Значит, не караулят. Дёрнула дверь - заперто! Понятно... Окна, наверное, тоже не откроешь... Не на ту напали! Вечняк она или нет?! Впервые за то время, как обнаружила у себя странную способность к перемещению, Уля тщательно приготовилась к прыжку, представила тридцатый дом, где бы хотела очутиться, собралась с силами. Эта изба - ловушка, вероятно, связанная с нейтрализацией возможностей вечняков. Задумали поймать её... Заставить служить выморочному Вахрушино. Как бы не так! Вот она выберется из западни и разнесёт к чертям деревушку. И Уля прыгнула...
... Темнота обрушилась на неё со всех сторон, ударила так, что, кажется, ни одной целой косточки не осталось. Сдавила, стала перетирать, переваривать... Сердце трепыхнулось и затихло...
Очнулась в той же темноте.
Хотела закричать и захлебнулась кровью.
Попробовала пошевелиться, но наткнулась на стены.
Макушка и ноги упирались в твердь, лопатки и поясницу саднило от долгого лежания на чём-то жёстком.
Руки поднять не смогла, царапнула пальцами по доскам. Глубоко под ноготь вонзилась щепка, но боль показалась мелочью по сравнению с мыслью: где она сейчас находится?
В ящике... или гробу?
Уля рванулась, но вновь была погребена темнотой.
Когда в очередной раз пришла в себя от того, что ящик ударился о землю, даже сквозь доски ощутила тленный запах нечищеного подпола, влажной земляной гнили.
- Точно не высвободится?.. А то мало не покажется...
- Не-е... не беспокойся, - словно издалека, прозвучал голос "отца" Лёни. - Попалась. Надолго попалась. С вечняком-то можно ещё лет сто жить и в ус не дуть. Чего тебе, Машка?
- Дядь Лёня, у моей Анжелки новое лицо будет? - спросила женщина.
- И у Анжелки лицо, и рука у Кости, и тело для твоего деда - всё появится. Сильна эта Улька... была. Теперь пусть нам послужит, как прежний вечняк.
- Одного не пойму, как это всё получается, - сказал Иваныч.
- А чего тут понимать? Как с электричеством: полезно, пока по проводам бежит. Свет есть в доме; телевизор, холодильник работают. А на свободе, в поле, к примеру, то же самое электричество - смерть. У Машки спроси, в неё молнии всегда метят, как по заказу. Да и не нужно нам понимание. Главное - бытие! Вспомните, что случилось, когда вечняк исчез. Если б не удача, вскоре не стало бы нашего Вахрушино...
Уля вслушалась в гудение голосов над своим гробом и вдруг ясно представила, что произойдёт: её заживо прикопают в подвале дома-ловушки. Она изо всех сил саданула ладонями и коленями в крышку.
- Доча... ты это... потише там, - сказал Лёня и постучал ладонью о дерево. - Ну, наша взяла, теперь ничего не поделаешь. Понимаю, обидно вот так по-глупому попасться. Но ведь и ты не пожалела бы нас, пожгла или распылила. Не обижайся... такое нынче бытие.
Вот оно что! Теперь всё ясно. Людмила вышла на неё в городе, как на прыгуна. А Уля оказалась вечняком... Было решено одолеть её, но не убить, а сделать кое-что похуже. Заставить питать временной омут - деревню - какой-то стабилизирующей энергией, которая есть в теле вечняка. А потом... потом она исчезнет. Станет землёй, заражённой пороком бессмертия. Растворится в заёмной, ненастоящей жизни вахрушинских ублюдков. Подумать только: этот Лёня действительно мог оказаться её отцом! И ради существования забытой людьми и Богом дыры готов пожертвовать своим ребёнком. Там, в тёткином доме, шла борьба - кто кого... А Уля и не догадалась. И всё же путь к спасению есть. Лёня сказал: прыгуну всё равно, куда прыгать. Или в кого... Пусть она в двойной ловушке, но ведь рядом та, в которую часто попадают молнии! Машка, похоже, слабенький прыгун. Как бы заставить её заглянуть в гроб... А потом выбраться вместе с ней. Уля еле слышно по-детски захныкала, позвала маму. Да, подло играть на материнских чувствах. Может статься, их вообще не окажется у этой Машки... Получилось!
- Хватит копать, Иваныч, - сказал Лёня и обратился к женщинам: - Ну-ка, девки, подсобите...
Все сгрудились возле ящика, и секундного Машкиного отсутствия никто не заметил.
Он посмотрел на Машку, которая стояла чуть поодаль и трясла головой. Обозлился и рявкнул:
- А ты чего не помогаешь?
Женщина шагнула к нему и неожиданно выгнулась дугой. Кожа на лице побагровела и вздулась пузырями, которые налились чернотой и лопнули. Голова запрокинулась, рот широко раскрылся. Из него сначала вырвался вой, дикий и безнадёжный. Потом заструился багровый свет. Глаза вылезли из орбит и взорвались, оставив на щеках потёки шипящей слизи.
- Машка, ты чего? - пробормотал Лёня, попятился и вдруг завопил: - Вечня-а-к! Спаса-а-айся!
Но было поздно. Машкино тело разлетелось раскалёнными ошмётками, от которых мгновенно вспыхнуло пламя и стало упоённо пожирать старый дом.
Уля стояла у ольховой рощицы и наблюдала за отблесками пожара. Она тяжело дышала, хватая воздух синими губами, будто чудом спасшаяся утопленница. Чуть не погубил её этот омут - Вахрушино. Зато теперь знает, для чего живёт. Сначала придёт на станцию, сядет в электричку. В городе найдёт ускользнувшего от наказания прыгуна - Людмилу. А там видно будет...