Мы встретились с Саньком Илуэ, владельцем газика, на автостанции. Он искал работёнку, а мы - того, кто отвезёт нас к Бутылочной скале. Санёк согласился за небольшую плату, но с условием: он должен доставить товары из райцентра родственникам. Нас ожидали двое суток тряской езды по гравийкам.
В первый же вечер в Рудном мы поняли, что северное гостеприимство - бремя не только тяжкое, но и способное запросто свести с ума.
На "встретины" заявился весь посёлок. Тётя Капа, хозяйка, руководила потоком гостей, успевала встречать, представлять, наливать, подавать, провожать.
Инга, девушка моего друга Сергея, не выдержала, встала из-за стола и уединилась в крохотной комнатке без окна.
Тётя Капа, которая бодро сновала туда-сюда, выпроваживая сельчан и распределяя между ними остатки угощения, подсела к ней и спросила:
- Головушка болит?
Капа недавно выдала последнюю дочь замуж и затосковала в опустевшей избе.
Инга прослезилась. Она даже кивнуть или слова сказать не успела, как тётя Капа обхватила её пухлой рукой и потащила к двери в сени.
Инга вернулась красная, как помидор. Она тёрла щёки руками, обнюхивала пальцы.
- Вона умывальник-то, - сказала Капа. - Но лучше не мыться.
Инга взрыдала и замотала головой.
После мытья она сообщила:
- А ведь и правда, прошла головная боль! Не сосчитать, сколько я за пять дней спазмалгона съела. А тут раз - и всё!
- А что она сделала-то? - спросил Сергей, имея в виду тётю Капу.
Инга снова чуть не заплакала, но взяла себя в руки и ответила уклончиво:
- Полечила старинным народным средством.
Оказалось, что тётя Капа заставила Ингу приложить к вискам и шее конские яблоки. Причём, когда болящая захотела с визгом убежать, Капа притянула тонкую, как прутик, девушку к своему подушкообразному телу и взглянула ей в глаза.
Инга почувствовала, что из узких щёлочек на неё глядят северная ночь, тундра, бездонное и беззвёздное небо. Покорность судьбе, терпение охотящегося хищника, смирение жертвы... Короче, Инга оказалась словно под гипнозом и позволила вымазать себя конским навозом.
- Считай до ста, - заявила тётя Капа и ушла в избу, ворча, что мороженый навоз гораздо полезнее парного.
После общего пира нас не выпустили из-за стола - полагалось пить чай с хозяевами. И вот же странно: вроде бы наелись на три дня вперёд, но аппетит взыграл по новой!
Мы уселись к здоровенному чайнику, судя по виду, ветерану застолий. Такой вкуснятины, заваренного на молоке и присолённого чая, я сроду не пробовал.
Потекла беседа о способах лечения, ибо для хозяйки не существовало разницы между темами, подходящими для застольных бесед, и теми, которых следует избегать.
- Всё лечится навозом, - заявила тётя Капа. - Короста любая, сухая и мокрая, боль в голове и животе. Дурная кровь через навоз очищается, сила к человеку приходит. Папа рассказывал, что его бабка безруких-безногих из лепрозория лечила. Здоровыми стали.
- Ноги новые выросли? - съехидничал Нико.
Он позеленел от такой темы, но вопреки всему не перестал прихлёбывать чай.
- Тётя моя рассказывала, что новые руки-ноги могут вырасти, если три года будешь с оленями абаасы пастись. Есть-пить то, что олень ест и пьёт. Тогда всё новое нарастёт, - перешла на другую тему словоохотливая Капа. - При болезнях костей лучше всего под медведя лечь.
Нико подавился чаем.
Мы с Серёгой переглянулись.
- Двоюродный дядя так вылечился. Он шофёром тридцать лет отработал, скрутила его грыжа в позвоночнике - ни встать, ни лечь не мог, криком кричал от боли. А в ту пору в соседнем селе, сейчас там уже не живут, был у мужика медведь. Ему морду ремнями перетянули, да и втолкнули в загон дядю. Мишка тот был умный, к людям привычный и знал, поди, чего от него хотят. Так намял дядю, накатал его по земле, что он через два часа уже своим ходом домой отправился. Мишка сдох, потому что у него это был уже третий больной, - поделилась знаниями Капа.
"Трудно ей, наверное, одной жить в северной глуши. Дождалась собеседников и начала заливать", - подумал я и сказал:
- Мишку жалко. А почему сдох-то?
- А ты что, совсем не понимаешь? - сурово спросила Капа.
Я действительно ничего не понял: ни вопроса, ни того, что ожидали от меня. Показалось, я сделался Капиным нелюбимчиком.
Пожал плечами:
- Наверное, медведь расплатился жизнью за вылеченных людей.
Тётя Капа даже подскочила на месте, но возражать не стала и принялась усиленно дуть на свою кружку.
- Медведь не расплачивается, он дарит, - глубокомысленно заявил Санёк.
Мы не нашлись, что сказать на это.
За печью послышалась возня.
- Олёлёльки шебаршит, - сообщила тётя Капа.
- Мешает? - спросил Санёк.
- Помогает, но надоел, - ответила Капа.
Мы прыснули. Уж таким смешным показалось слово.
А потом воздух избы стал густым, руки-ноги сковала тяжесть. Мы принялись зевать и потягиваться. Веки набрякли усталостью, страшно захотелось спать. Двенадцать часов пути по гравийке - это не пустяк. Как сказал Санёк, хорошо, что долго дождей не было, а то бы мы ещё не так намучились.
- А кто эти олёлёльки? - сонно растягивая слова, спросила Инга.
- Вот у вас, русских есть ведь домовой? - принялась просвещать Капа. - И нам такого подарили. Один геолог лет десять назад зазвал в дом. С тех пор живёт.
- Как зазвал? - удивился Сергей.
- А вот так, взял и зазвал. Сидели, выпивали, а он вдруг потянулся и позвал: "Олёлёльки!" Так он и завёлся. Смирный, не пакостит, - с гордостью ответила Капа.
- Да слышал я в детстве эту дурацкую поговорку, - рассердился Нико. - Она по другому звучит: "Олёлёльки! - слышен голос из помойки". И ничего не значит, говорится просто так, без особой цели, к слову.
- Это у вас просто так. А у нас олёлёльки завёлся, - уже раздражаясь, сказала Капа. - Пора спать, однако.
Нас развели по местам ночлега.
Северная изба после заката начинает рассказывать о своём житье-бытье. Кряхтят венцы, вздыхают стены, скрипят сами по себе полы. Я не мог уснуть и слушал маяту старого дома.
На печке во сне захохотал Санька, залопотал что-то на своём родном языке.
На кухне кто-то дробно застучал крошечными подкованными сапогами.
Что?!
В своём ли я уме?
Ну, может, кошка или собачка какая... Хотя живности в избе я не заметил.
Проснулся Нико, пригласил пройтись во двор, чтобы освободиться от чая, без меры выпитого вечером.
"Неужели он не слышит?" - подумал я.
Нико не слышал.
Мы задержались под холодными и далёкими звёздами, послушали дыхание ночной долины.
- Скорее бы домой, - сказал Нико. - И зачем я с вами связался? Улетел бы с родаками на юга, купался в море, грел задницу на солнце. Ел бы фрукты, а не дикий лук и чеснок.
- Тебе ж сказали: к концу июня редиска появится в парниках, - поиздевался я.
Нико хмыкнул. И вправду, зачем он потащился за нами? Мне было нужно добраться до Бутылочной скалы, которая состояла из минерала хромдиопсида, чтобы полечить прогрессирующую близорукость да прихватить с собой целебных камней про запас. Серёга с Ингой никогда в этих местах не бывали, им интересно. А Нико... недоразумение, а не турист. Да и товарищ так себе.
- Пошли в избу, холодно, - сказал я и прошёл в сени.
Меня словно кто-то мягко погладил по затылку.
А Нико задержался на улице. "Большой мальчик, не заблудится во дворе", - решил я и не стал его дожидаться.
Утром оказалось, что Нико всё же заплутал. Он тревожно спал под корытом для замешивания раствора, стоявшем на козлах, - Капа строила летнюю кухню. Дёргал ногами, будто ему щекотала пятки. И просыпаться не желал. Мы его еле растолкали - пора было уезжать. Но достойных проводин не случилось.
Когда мы наконец залезли в крытый кузов, а Инга села в кабину, тётя Капа охнула, схватилась за голову и бросилась в дом.
Санька газанул, выехал за ворота, вылез из кабины и сам их прикрыл. Он вдруг стал чернее тучи. Позже мы узнали, что случилось.
Между Колотовкой и Рудным ровная, как платок, долина пошла невысокими холмами, впереди поднялся лесок низких корявых деревьев.
Санёк остановил газик возле двух сосен, которые образовывали своеобразные ворота в заросли неказистого стланика. Справа, подальше, зеленел чудесный лужок. На изумрудной с отливом травке красовались мелкие, но рясные цветочки. Ну просто сказочная полянка!
Вот тогда-то мы выяснили причину плохого Санькиного настроения: бессовестная Капа зашла в ворота прежде, чем "газик" отъехал. А это означало крупную неудачу в дороге, "закрытый путь" и вообще пакость со стороны хозяйки ночлега.
Санёк потерял аппетит, свои бутерброды полил водкой из фляжки, сунул их в пакет, подошёл поближе к лужку и зашвырнул еду в его переливчатую середину.
- Вот придурок, - прошептал Нико.
А Сергей и Инга, которые участвовали во всех мероприятиях "зелёных", встретили Санька упрёками.
- Ничего не понимаете, - Санёк слушать не пожелал и заметил, что все так раньше делали: - Тут место такое, кормить его нужно. Отдашь - прибыток, пожадничаешь - убыток.
Нико снова что-то пробормотал, а Инга поднялась и с мешком для мусора побежала к лужку.
- Осторожнее, - предупредил Серёга. - Такого ядовитого цвета травка бывает на болотах.
Инга остановилась на границе серой, сырой, комковатой земли и сказочной муравушки, которую было жаль топтать, подхватила длинную ветку и примерилась к мусору, которого было порядком.
- Да тут народ привык свинячить! - громко, не боясь обидеть шофёра, воскликнула Инга.
Мы направились к ней.
- Стойте! - возопил Санёк. - По чужой земле не умеете ходить!
Нас неприятно удивило скопление отбросов, не видное издали. Нарезки колбасы, куски курицы, вяленое мясо, булки, оранжевые мячики апельсинов, россыпь конфет...
Постойте, это всё набросали недавно? Никаких признаков гниения, по крайней мере, внешне. И продукты явно не из районного магазина, а привезённые издалека гостинцы для родни, которая ждёт-дожидается родственников в глухих местах, и приезд их - радость и торжество. Настоящий праздник.
Вдруг Инга стала меньше ростом! Она ещё тянулась прутом к пакету, ещё не поняла, что ушла под землю чуть ли не по колено...
Но мы-то сразу заметили и заорали. Серёга схватил Ингу, оба они упали.
Мы с Нико тоже рухнули снопами и поползли, чтобы удержать ребят за одежду.
Всё удалось, и мы согласно правилам поведения на болотистой местности спасли товарищей. Но ведь могло быть иначе... и за это кто-то должен ответить. Тот, кто не предупредил, не бросился на помощь.
- Сейчас я этому тупому Саньку покажу, - прошипел сквозь зубы Нико и, мокрый и грязный, направился к шофёру, который недвижно сидел у нашей обеденной "поляны".
Никогда не забуду эту картину: рассерженный Нико широким шагом решительно подходит к Саньку, замирает на месте и... вдруг бросается назад к нам с воплем: "Мамочки!"
А заорать было от чего.
Санёк сидел понурившись, и резкий ветерок раздувал его прямые чёрные волосы на полуоблезшем черепе. Высохшие щёки впали, потемнели, кое-где сквозь них белела кость.
Мы сбились в одно целое - шумно, со слезой дышавшее, испуганное и удручённое: позади - трясина, впереди - мертвец, который только что был жив-здоров.
- Не может быть. Этого просто не может быть, - стал твердить, как мантру, Сергей.
- Чё не может быть? Вон он - есть, - зло сказал Нико. - Пошли уж. На газике уедем.
Мы шажок за шажком обошли "поляну", на которой не было и следа нашего перекуса, направились к машине.
Каждую секунду ожидали, что вот-вот раздадутся слова из полусгнивших губ мертвеца: "Стойте!"
Увы, машина вросла в почву колёсами без шин. В кабине не оказалось руля.
И мы зашагали, сначала медленно, а потом во всю прыть.
Никто из нас не догадался глянуть на часы. Деревня показалась что-то уж слишком быстро на ровной, как блюдо, долине.
Мы припустили рысью: стемнело, стаи гнуса сменились преемником -- ледяным ветром, он и стал кусать открытые части тела. А всю одежду, поклажу и инструменты мы оставили возле Санька. Или того, кто теперь сидел у болота вместо него.
На улице было немноголюдно; женщины гнали скотину домой, задумчивые старики на лавках словно бы не видели нас и не отвечали на приветствия.
- Чего это они? - обиделась Инга. - Мы ж не мёртвые, а они делают вид, что нас не замечают.
Зато три Капиных пса устроили нам полный дивертисмент: так облаяли, что через несколько минут все собаки посёлка хрипели от ненависти к пришлым.
Мы вошли в незакрытую калитку.
В доме Капа и - кто бы мог подумать?! - Санёк хлебали чай. На столе стояла вчерашняя снедь. Мы обалдели. Окаменели. Казалось, кто-то крикнул, как в детской игре: "Замри!" И мы замерли.
- Садитесь, - пригласила, будто ничего не произошло, Капа. - Чай стынет.
Вот так вот просто - садитесь?! Да она же ничего не знает! Но Санёк-то, подлец, побывал возле лужочка, попугал нас своим превращением!
Вроде как не было ожидавшей нас ловушки, мертвеца, высохшего на ветру. Вросшего в землю "газика" не было!
Ну ладно, приглашаете - сядем.
Нико и Серёга переставили стулья от шофёра подальше. Хотя он выглядел вполне себе ничего, широкая плоская рожа лоснилась, на лбу и носу выступали капли пота. Санёк ловко и шустро бросал в рот рыбу, мясо, выпечку, не забывая швыркать чай.
За печью что-то завозилось.
- Олёлёльки шебаршит, - сообщила тётя Капа.
И тут до нас кое-что дошло!
Инга молитвенно сложила ладошки перед носом.
Сергей обвёл нас свирепым взглядом: только посмейте заржать, как в прошлый раз.
Нико закатил глаза к потолку: вы все тут малость того, один я умный сижу в сторонке.
- Мешает? - Санёк выдал первое слово с момента нашего появления.
- Помогает, но надоел, - ответила тётя Капа.
- А можно я олёлёльки дам конфетку? - спросила умница Инга.
Тётя Капа одобрительно закивала.
Инга взяла со стола конфеты и отнесла за печку.
Её не было подозрительно долго. Серёга было дёрнулся, но Инга появилась - спокойная и в полном порядке. Потом она шепнула, что за печкой никого не увидела. Но на полу лежало чистенькое полотенце с блюдечком молока и сухариком.
А за белоснежными занавесками уже стояла чернильная мгла, а не молочно-голубоватые сумерки, как полагается в этих краях летом. Казалось, это за нами подсматривает инфернальное око: не лучше ли будет извести городских гостей или утащить их в бездны Нижнего мира?
- Спать пора! - возвестила тётя Капа и добавила слова, которые свидетельствовали - сегодняшние события имели место и нам вовсе не привиделись: - Ложитесь там же, где вчера вам постелила. По ночам шастать не нужно, ведро в сенях стоит. Болтать всякое тоже не нужно, лишние слова - лишние беды.
Я думал, что не усну после всех чудес. Но словно провалился в сон.
Утром тётя Капа не суетясь вынесла нам на дорогу угощение и проводила с улыбкой.
Довольный Санёк помчал по гравийке.
В Колотовке нас ожидал тёплый приём тёти Липы. Старушка, с виду вовсе не якутка и даже не метиска, седая и голубоглазая, плохо говорила по-русски. Санька шепнул, сколько ей лет, но мы не поверили.
Не может быть! Север не даёт людям зажиться-задержаться на земле.
Но Олимпиада видела организацию первых оленеводческих совхозов, добывала пушного зверя, спутывала ремнём оленьи рога вместо фронтовика-мужа, заселяла неласковую землю своими многочисленными потомками.
А когда совсем склонилась к холодной земле, согнутая болезнью в пояснице, осталась одна. Детей пережила, а некоторые внуки-правнуки не знали о её существовании, думали, она давно померла.
В Колотовке ей жилось неплохо, не сравнить с кочевым бытом оленеводов на севере.
Старуха тоже устала от одиночества, но поговорить толком с гостями не смогла. Сидела на лежанке возле печки, одобрительно улыбалась всему, что видела. В какой-то момент я обернулся к ней и вздрогнул: голубые глаза Олимпиады слабо светились в темноте.
Мне почему-то стукнуло в голову: а ну как сейчас они нальются кровавым светом? Что тогда делать - ночью, в этом посёлке на краю земли?
Олимпиада одобрительно засмеялась, мол, стара она, но в своей земле хозяйка; кого полюбит, того помилует. А кто не глянется - не взыщите.
И вдруг кто-то тихо, на грани слышимости, завёл нескончаемую северную песню - тоскливую и сильную, полную обречённости и мудрости жить, усыпляющую и будоражащую одновременно. Мы стали вслушиваться, будто заворожённые...
... Я открыл глаза и совершенно неожиданно для себя увидел пляску солнечных лучей, которые проникли в жилище тёти Липы через тьму-тьмущую прорех в двери, рамах, закрытых ставнях и даже полуразрушенных стенах.
- Что за чертовщина? - пробормотал Сергей, одной рукой обнимая Ингу, а другой заслоняясь от света.
Дверь открылась, и появился мужичок-с-ноготок. Он обвёл избу хитрющими глазёнками и громогласно спросил:
- Санёк? Гостей привёз, а на встретины не позвал? С людями не познакомил. А мож, у нас родова общая. Или вместе работали. Выпить есть?
Шофёр спрыгнул с низенькой печки и отыграл свою часть приветственного ритуала:
- Гостей тебе нужно? Встретины? А где ж ты был, когда мы приехали? Почему не ждал, а? На дорогу не глядел, у ворот не стоял? Пол-литру выставлю.
Мужичка-с-ноготок заслонила высокая худая женщина и сразу принялась выть. Нельзя было разобрать ни слова, с чего это её так разбирало.
Санёк захлюпал носом, потом зарыдал, уткнувшись в свой рукав. Мужичок в паузах между женскими воплями испускал тяжкие вздохи.
- Постой! Чё-то я не понял, кто преставился, - сказал вдруг Санёк голосом, в котором вовсе не чувствовалось слёз.
- Так тётя Липа... - пробормотал мужичок и сделал знак рукой своей спутнице: помолчи, мол.
- Тётя Липа?! - пробормотал Санёк, оглядываясь на пустую лежанку у печки. - А кто ж тогда нас встретил-то, а?
В полуразрушенной избушке повисло молчание.
- Да вы тут шизанулись всё! - вдруг завопил Нико.
Извергая все знакомые ему ругательства, он затолкал спальник в рюкзак, оделся кое-как, пнул дверь и вышел вон.
Я не стал его задерживать: идти-то ему особо некуда. Не потеряется. Как потом выяснилось, я ошибся во второй раз.
Санёк всё же решился провести встретины, совместив их с поминами тёти Липы. Мы, наученные случаем в Рудном, старались принять любые чудеса как данность: ну, приютила вчера нас покойница в своём доме, что тут такого? Все же целы-здоровы!
Инга накрыла на стол, мужичок-с-ноготок, оказавшийся механизатором Володей, поведал о последних днях орденоносной работницы бывшего оленеводческого совхоза Олимпиады Итыгеловой.
Санёк бодро опрокидывал стаканчик за стаканчиком. Мы возмутились: а как же дорога, которая после Колотовки делается чуть ли непроезжей?
Санёк добродушно ответил:
- А куда ехать-то? Вам Бутылочная скала нужна? Так вон, идите да любуйтесь.
И кивнул на дверь.
Володя подскочил и открыл уродливую часть жилища, потерявшую одну петлю и перекошенную.
Я глянул и не смог сдержать удивлённого крика.
Совсем недалеко от полуразрушенной избы тёти Липы, которая, на минуточку, находилась в Колотовке, возвышалась горная гряда с буровато-зелёной скалой, именуемой Бутылочной. А по идее, то есть по карте, до неё было не менее двухсот километров. По виду - выходи и через десять минут доберёшься до вожделенного скопления так похожего на изумруд хромдиопсида, который лечит все нарушения зрения, придаёт глазам силу и зоркость.
Мы вышли из двери в совершенно новый мир, в котором была невесть откуда взявшаяся река, горы, лес и отсутствовал посёлок Колотовка, который схлопнулся до одной избы.
Я оглянулся: в открытую дверь было видно, как дружески, весело машут нам на прощанье Санёк, Володя и высокая худая женщина.
- А Нико куда подевался? - забеспокоилась Инга.
Я оглядел каменистую осыпь, ведущую к скале, и предположил:
- А куда ему деться? Отсиживается где-нибудь поблизости, за нами наблюдает и ведёт разговоры со своей мизантропией. Пойдёмте лучше к скале. Говорят, что внутри неё машет крыльями птица. Кто её увидит, станет счастливчиком!
Я бросился вперёд. В ушах раздавалось гудение, подобное звукам из трансформаторной будки, перед глазами плясали разноцветные искорки.
Вблизи скала совсем не напоминала битое и спрессованное бутылочное стекло. Обычный камень, какой можно найти везде. Но при прямых солнечных лучах на его поверхности начинало мерцать зелёное пятно.
Я приник лицом к скале и застыл. Под зажмуренными веками кружились изумрудные перья, а чудесная птица взмахами крыльев гнала их прямо на меня. Даже показалось, что они касаются лица - нежно и волшебно.
- Скоро стемнеет, пора возвращаться, - сказал Сергей.
А я ведь забыл про своих друзей!
Оторвался от камня. Мир показался как бы размытым, сразу заболела голова. Такое бывает, когда наденешь чужие очки. Я снял свои, поразился ясности и чёткости зрения и сказал:
- Ребята, это всё правда - про птицу, которая рвётся на свободу из глубины камня!
Мы зашагали назад, делясь впечатлениями. Оказалось, что мои друзья видели и чувствовали то же самое, что и я, хотя не прикладывались челом к камню.
И вдруг меня словно ушатом холодной воды окатило.
- А ведь избушка-то давно должна была показаться! - сказал я.
Мы остановились. Сергей обнял подругу. Но мне ясно представилось, что от напасти, которая случилась с нами, объятиями не спасёшься.
Связь с чудесами, которые позволяли моментально из одной точки местности перемещаться в другую, пропала. Мы потеряли друга, который сейчас, наверное, плутает неизвестно где; мы потерялись сами!
Позади в надвигавшейся ночи темнела горная гряда, впереди маячил лесок, а по сторонам - всё те же волнистые холмы, покрытые травами, которые торопились отцвести и отплодоносить за короткое северное лето. И мы, прибывшие сюда из любопытства, занимали ничтожно малое место в древнем обряде жизни. Если пропадём - ничто в мире не изменится, лишь птицы, грызуны да падальщики получат лишнюю еду.
Серёга схватился за свой гаджет, хотя заранее было ясно, что это бесполезно.
Ночевать пришлось в обнимку под каким-то кустом. Его листва издавала запах, который едва можно было стерпеть. Но именно он защитил нас от гнуса: мазь, которую Инга носила в кармане и по этой причине не была оставлена в избушке тёти Липы, быстро закончилась. Утром, плясавшие тарантеллу от холода, мы натёрлись листьями этого кустарника.
Есть не хотелось, видимо, от стресса. А вот жажда... Её пришлось утолять водянистыми стеблями неизвестного растения.
Два дня брели мы, пока нас не заметили пастухи Большой Хотьмы. Видно, мы чем-то приглянулись этому суровому и богатому на чудеса краю, раз вышли на людей. А ведь сколько неприкаянных костей хранят леса и тундра!
В обычной северной избе, служившей чем-то вроде поссовета, мы рассказали свою историю, написали заявление о пропаже Николая Голенкова, получили распоряжение устроиться у родственников упомянутого нами Александра Илуэ (Саньковых родственников, похоже, можно было найти даже в безлюдной Антарктиде) и ждать ответа из области.
Мы вышли из избы такими же потерянными, какими начали свой путь от Бутылочной скалы. И так будет, пока не найдётся Нико...
Из завала мусора возле забора послышалось тонкое и жалобное:
- Олёлёльки!..
- Нико! - заорали мы и бросились разгребать консервные банки и пластиковые бутылки.
Пятидесятиградусный мороз рвёт на мелкие части и превращает в питательные элементы любой другой мусор, а вот металл и пластик раз в один-два года куда-то вывозят.
Нико был откопан в целости и сохранности. Но это не касалось его сознания. Он даже говорить не мог. Только одно слово прилипло к его надорвавшимся от всех чудес мозгам - вы же догадались, какое? И всё равно, как здорово, что мы нашли Нико! Не смогли бы простить себя, если б случилось иначе. В его карманах обнаружился почти чистый от породы хромдиопсид - хоть ювелирные изделия заказывай, хоть лечи глаза. Само собой, что Нико не смог объяснить, как камешки очутились у него.
Мы радостно рванули в поссовет - забирать заявление о пропаже, справляться насчёт транспорта.
Невысокого роста начальник (мы так и не поняли, что именно он возглавлял) широко улыбнулся и сказал:
- Ну вот, а то пропал да пропал. Нет чтобы погостить, встретины отпраздновать, а вы сразу -- заявление. Странные вы ребята...
- Почему? - удивился я.
- Да потому что заезжали в Колотовку и Рудный, которые ещё в прошлом веке закрылись. Бесперспективные они для областного хозяйства. Предприятия расформировали, народ разъехался. Там сейчас никто не живёт, - охотно объяснил начальник.
- А вот и нет! - я вступил в спор. - Посмотрите на карту!
- Старая карта!
- Да вы что, выпущена в прошлом году!
- Э-э, да ты бы ещё прошлогоднюю траву поискал!
До сих пор не понимаю, как в новом издании оказались сведения и координаты прошлого века.
- Почему же он сразу не сказал, что мы колесили по старым картам? Не усомнился, когда рассказали, что за десять минут дошли до Бутылочной горы? - удивился Серёга.
- А зачем мешать хорошим людям говорить? Пусть говорят, что хотят, - раздался знакомый голос.
О не-е-ет!
Рядом стоял газик, из кабины сияло лоснившейся кожей лицо Санька Илуэ:
- Садитеся, мигом домчу!
- Санёк, дорогой, понимаешь, мы уже с людьми договорились. Отказываться неудобно, - сказал я.
Я соврал. Мне было стыдно. Но так уж хотелось добраться домой обычным путём: вертолётом, поездом, автобусом.
- Приезжайте ещё! Я вас в родное село свожу! - крикнул Санёк, заводя мотор.
Поднялся вихрь пыли, и неутомимый газик исчез с улицы.
- Олёлёльки! - крикнул ему вслед Нико, который пока так и не пришёл в себя.