У Заступы и за ней
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Мистическая опупея для нелюбителей художественных деталей и для тех, кто радостно и с оптимизмом ждёт всеобщего блага за чертой, отделяющей жизнь от смерти.
|
У Заступы и за ней
Ветер колыхал вызревшую белёсую траву. Она то поднималась волной, то стелилась под незримым касанием.
Велия нагнулась и запустила руку в струившийся шёлк. Гладкие травинки заскользили в ладони.
Да это же волосы Рудая текут меж пальцев! Ещё одно движение - и откроется лоб в шрамах, кустистые брови. И глянут на неё глаза цвета стали.
Так и вышло.
Велия засмотрелась на любимое лицо.
Рудай, здравствуй! Почему так поздно явился, аж через год? Почему не раньше, когда Велия не вставала с лежанки от горя и ей казалось, что на груди притаилась змея, которая прыскала ядом в сердце. Вся семья собиралась возле больной, ожидая конца. Только старый Тутмыш в шапке, похожей на гнездо вороны, особым питьём отгонял страдание. Правда, боль из змеи превращалась в жабу и давила... но дышать позволяла.
Велия вздрогнула и разогнулась, отряхнула руки от белёсых волосков.
Пекло усилилось, небо полиняло, а яростное солнце надело корону.
Воздух застыл. Земля перестала парить. От неё тоже стал исходить сухой, печной жар.
У Велии заболела и закружилась голова, мелкие чёрные мушки застили взгляд. Ничего не видя перед собой, она бросилась к селу.
Дед Тутмыш поможет...
Дед помог. Как всегда. Напоил отваром. Сердито отчитал за думы о Рудае, предателе и отступнике. Мол, даже одно его имя причинит зло, а уж если представить живым...
- Наказывал я тебе не упоминать про него? Наказывал? А ты... Если не растопчешь в прах мысли о нём, не развеешь над оврагом и дорогу к нему не позабудешь, всё, сожгут они тебя изнутри. Второй раз тебя не отчитать, не отмолить, - уставив ей в лицо кривой палец с чёрным, изогнутым ногтем, говорил Тутмыш.
С его узких губ срывались капли слюны, брызгали на Велию, и она закрывалась рукавом.
Велия подчинилась, поклялась забыть, выжечь всё связанное с Рудаем, как обычно лечат рану раскалённым железом.
- Тяжка будет расплата за отчитку, - зажмурившись, не успокаивался Тутмыш. - Тянет тебя за Заступу, тянет. А все этот твой... и имя его поганое не хочу называть.
Велия шёпотом молилась Предкам, просила заслонить от беды. Год назад за её выздоровление ураган Полегай смёл холмы вокруг городища, засыпал ров землёй. И унёс с собой четверых. Люди пришли в дом Велии, и отец безропотно отдал всё, что им приглянулось.
- Ничего, Ирия, ничего... - говорил он жене, отвернувшись. - Зато Велийка с нами.
Мать, наоборот, сухими глазами с тоской наблюдала за тем, как их грабят, и молчала. А Велия жалела, что дед отчитал её.
В эти сутки безрадостный вечер завершился восходом красной луны, что предвещало светопреставление - или ураган, или землетрясение.
Багровый глаз шарил по крышам из соломы и дранки, выглядывал жертву. С дальних гор доносился гул, это рвался из скалистых пут земной спутник кровожадного светила - ураган Полегай.
Деревья и кусты застывали в ожидании своей участи, поля готовились расстаться с урожаем, а люди осматривали убежища - когда Полегай ринется на долину, будет поздно.
Злобные стихии метили прежде всего в жилища. Считалось, что выкопанное под домом укрытие принесёт хозяевам гибель. Люди спешно покидали дома, спускались в ямы-охраннища, вырытые в земле за земляными валами, которые окружали городище. Этот обычай был заведён Предками. Очень был похож на торг рабами - выбирай, Полегай, любую семью, которая нужна. Но отменять порядок никто не решался.
Укрытие семьи Велии находилось в овраге, перед рекой.
Мать не спускала глаз с младшей сестры, отец проверял ремни вокруг ствола сосны, вкопанного в землю на три четверти. Родитель озабоченно покачал головой: почва сыра, вдруг дерево подгнило?
Сверху посыпались комья земли. Это кто-то чужой... Охраннища почитались пуще изб, во время буйства Полегая были залогом спасения. И для чужих не предназначались. Это уже потом, после исхода урагана, люди потянутся помочь пострадавшим. А в минуту беды глава каждой семьи боролся за её спасение, и только.
- Будь цел и здрав, - сухо поприветствовал деда Тутмыша отец. - Смотри, лишних ремней нет.
- У твоей Велийки пояс попрошу, - не растерялся дед. - Как ей плохо, так дед помогай; как деду что-то нужно - у людей лишнего не найдётся.
Отец, не переставая разминать ремни, повернулся к дочери. В жиденькой темноте под красным взглядом луны строго сверкнули его глаза.
- Помстилось мне, батюшка... - тихо сказала Велия. - По жаре набегалась, вот и помстилось. Сомлела почти. Дед отваром напоил.
Отец кашлянул и не спросил, что помстилось. Или кто - и так ясно. А мать всхлипнула.
- Вот теперь и выручайте, - с вызовом сказал Тутмыш. - Сами знаете, что, избавившись от одного лиха, призываете другое. Ибо для страдания рождены люди!
- Ты же старый человек! Мудрым должен быть! - возмутился отец. - Зачем напраслину говоришь? Или думаешь, что Полегай для начала своих игрищ Велийкину болезнь высматривал?
Дед ничего не ответил. Увидев, как Ирия наливает меньшому чаду молока из кувшина с пробкой, шустро вытащил из недр истрепанного халата глиняную кружку.
Мать щедро плеснула угощения и с ласковой улыбкой, невидной в темноте, подала деду. Она всё готова была сделать для спасителя старшей дочери. Но тут же снова пригорюнилась: как-то перенесёт ураган стадо, которое сейчас маялось от страха и тоски в низине недалеко от них. Животинка чуяла приближение и урагана, и землетрясения. Ирия вздрогнула: ей показалось, что она расслышала в общем шуме, как их кормилица, пегая коровка, издала горестное мычание: ну что же вы, хозяева, бросили меня? Страшно, тоскливо здесь...
Тутмыш быстро-быстро зашевелил губами под редкими седыми усами: молоко ему перепадало нечасто. Старик был рад угощению и вёл себя, как проголодавшийся младенец. Однако прежде чем приложиться к кружке, он с непонятными словами плеснул молока на землю - покормил своих прежних божков.
- А вот старосте и духовному отцу скажу! - рассердился отец. - Пора бы забыть свои басурманские обычаи! Ты же в городище больше лет живёшь, чем мы с Ирией женаты.
- Скажешь, конечно. Если ураган позволит, - с какой-то подначкой или издёвкой ответил старец.
Отец смолчал.
Велия протянула деду свой кушак, его подвязка - узелок на узелке - никуда не годилась. Отец привязал всех к столбу, потом обмотался сам.
Духота придавила людей каменной плитой. Кожа исходила потом, сердца бессильно трепыхались, воздух не насыщал кровь. Она загустевала, не позволяла двигаться.
Тутмыш вдруг задёргался. Не успели мать и Велия охнуть от неожиданности и испуга, как дрогнула земля.
- Молитесь священным Предкам! - выкрикнул отец. - Полегай придёт не один!
Дед издал беззубым ртом отвратительные звуки, в черноте ночи стала ясна видна пена, налипавшая на усы и бородёнку. Вскоре его тело заходило ходуном. Хорошо, что семья Велии не могла разглядеть, как его руки отражали атаки и разили незримого врага, ноги размеренно отшвыривали камни с дороги, закатившиеся глаза дрожали от того, что видели за изнанкой век.
Заплакала малышка - её ударил кулаком дед, который бился в беспамятстве.
Отец изогнулся и стал отвязывать его.
- Узвар, ты что делаешь? - вторя ребёнку, зарыдала мать. - Его же унесёт!
- Молись, Ирия! - хрипло ответил отец, справился с затянутыми им же узлами и отшвырнул старика.
Земля подпрыгнула. Овраг несильно повело в сторону.
Это пожаловала Тряхлядь, землетрясение.
- Простите и помилуйте, от смерти защитите... - прошептала Велия молитву Предкам. Её твердил сейчас каждый. Но общий вопль всего городища о пощаде разбивался летевшими брёвнами, пластами плодородной земли, мусором, кухонной утварью. А над всем торжествовал рёв урагана. Мёртвая овца низко промчалась над охраннищем и врезалась в высокую часть оврага.
Дед Тутмыш потерял шапку, застучал лысой головой о подвернувшийся камень. В ароматах перевёрнутой земли появился пряный запах крови.
Земля рванулась вверх и резко опустилась. Вся семья Велии громко и отчаянно закричала. Это был уже седьмой Полегай на их памяти, но совместное его шествие с Тряхлядью, беспощадным землетрясением, случилось впервые.
Столб вывернуло и переломило. Хвала Предкам, обломок тут же подхватило ветром и унесло. Победный рёв стихий сменился тихим гулом, не менее страшным, а потом молчанием, в котором напряжения было больше, чем в буйстве.
Дед Тутмыш оказался рядом с дохлой овцой; пристроив окровавленную голову у неё на брюхе, он разразился криками. Потом старик забудет всё: и пляску земли, и страшную силу Полегая, и свои слова. Но в этот миг Тутмыш говорил истину о том, что было, есть и будет. Узвар и Ирия знали это из разговоров о приблудном лекаре.
- Помилуй, Кнесь, властитель Предзаступья и жизней всех, что на земле есть! Я никому, никому ничего не скажу, выслужу милость, языком любую соринку с твоего пути смету! - вопил Тутмыш. - А что дань с вольных городищ теперь платить придётся... так я обвиню Рудая. Скажу, мол, предал родичей, позорно сдал их. Делать-то теперь нечего, только под тебя, Кнесь, встать. Ой, помилуй, Кнесь! Только не жидкое олово!
Ударил ливень. Он быстро сменился мелким дождиком, который тоже скоро иссяк. Плотная мгла на охраннищем рассеялась, проступили звёзды.
Полегай и Тряхлядь ушли. Можно было передохнуть. Гром и вой раздавались где-то далеко. Там, где чужие земли, горы, и даже река считается чужой. А всё, что чужое, не стоит внимания и дум.
- Узвар, как же так?.. - прошептала губами, засыпанными землёй, Ирия.
Было ясно, что она говорила вовсе не о небывалом бедствии.
- Забудь. Ты ничего не слышала, - прохрипел отец из-за сорванного голоса.
Тутмыш уже звонко всхрапывал.
- Никто ничего не слышал, - чётко и властно сказал отец.
Велия лежала на боку молча, застыв, как каменный истукан. Никакая отцовская власть не заставит её забыть то, что она услышала.
Узвар стал распутывать и отвязывать свой ремень.
- Далёко собрался? - испуганно и недовольно спросила Ирия.
- Скотину проведаю, - ответил отец и добавил: - Чуешь, что земля как-то... неровно лежит, будто её перетянуло?
Ирия всхлипнула вместо ответа и стала ждать мужа, уставившись в светлеющее небо и укачивая дочку.
- Масенька моя, золота детка, смирненька, како ясен денёк, слатенька, како ягодный ток... - приговаривала она.
Вернулся Узвар и сообщил, что часть низины из-за пляски Тряхляди опустилась, и уцелевшая скотина стоит по брюхо в воде.
- Никак Полегай не один приходил? - раздался бодрый голос Тутмыша.
Старик, не осознав, что обнимает дохлую овцу, моргал забитыми песком веками.
Узвар отвернулся, Ирия опустила глаза, Велия не очнулась от недвижности.
- Хозяйка, молочка не осталось? - безнадёжно протянул Тутмыш.
Он не раз вот так просыпался после того, как его валила с ног болезнь, и знал, что люди долго будут его сторониться, что он натворил много нехорошего, из-за чего полыхнут ссоры и разбирательства.
Узвар собрал ремни, нашлась и припрятанная верёвка - пригодится спасать скотину. И ушёл, скрылся среди пыльных дымов, которыми исходила раненая земля.
- Велийка, сними с меня панёву, укрой дитя. Она ж совсем заледенела, - странным, чужим голосом сказала Ирия.
Таким странным, что решившая было отказаться от мира Велия быстро стала отвязываться, помогая пальцам зубами.
А мать затянула прежнюю приговорку, баюкая младшую дочку.
Её глаза были широко раскрыты, чёрные от земли губы выпевали потешные словечки, руки сжимали ребёнка, который, как и мать, уставился в небо. Только одним глазам. Вместо второго чудовищным орехом торчал камень.
Велия издала дикий вопль, но мать даже не шевельнулась, снова проговорила:
- Укрой сестрёнку, ей холодно.
Велия отвязалась и бросилась прочь - к отцу.
Она добежала до низины, когда общее для городища горе уже грянуло на головы и без того пострадавших людей. Низина ушла под воду, став вторым, чудовищным руслом своенравной реки. Бурые воды кипели воронками, вынося на гребни волн трупы животных. В воздухе летали клочья грязной пены.
Велия рухнула на колени, затряслась в безмолвном плаче.
Её отец среди других мужиков, что-то отчаянно крича, пытался подбодрить советами парня, который продевал верёвки под брюхо коровёнки, увязшей на самом краю нового берега. Эта животинка надолго станет кормилицей городищенских младенцев. Увы, сестрёнке Машие больше не нужно молоко...
Только бы сохранилась часть имущества, чтобы отправить безгрешную душу к Небесной Заступе, что соединяет два мира - живых и мёртвых. Только бы выстояли мать с отцом, не отправились вслед младшенькой...
Утренним солнцем, нежной жемчужной росой и великой, ни с чем не измеримой радостью была малышка. Как смириться с этим?
- Слышь, Велия, - загундосил рядом Тутмыш, притопавший вслед за ней. - Ты скажи-ка, что я говорил, когда на землю рухнул?
Велия не нашла в себе сил ответить.
- Не молчи, расскажи. Меня ведь все травят за мой дар... - выдал дед, с победной надменностью посмотрел на Велию и гордо добавил: - Я среди богов и духов бываю, вижу, что ото всех скрыто. Только за правду-то все бьют и гонят.
Велия не шевельнулась, не дрогнули её губы.
- С самого дитячьего возраста гонят... - поглядывая на застывшую Велию, запричитал Тутмыш, тут же сменивший поведение для того, чтобы достигнуть своей цели. - Всю жизнь мыкался, только в вашем городище прижился. Не пойму, почему: то ли помягче вы, то ли поравнодушнее.
Велия шевельнулась и тихо, так что самой еле слышно было, сказала:
- Правду ли говорят, что ты и с мёртвыми беседу творить можешь?
- Правду! - Гордо задрал нос Тутмыш.
- И что они тебе рассказывают?
- Да всё... Больше назад просятся, умоляют вернуть их в нашу жизнь, - значительно, понизив голос, сообщил дед.
- И ты можешь?.. - вкрадчиво спросила Велия.
- Я всё могу! - раздухарился хвастливый дед. - Но ничего не делаю, пущай всё остаётся как есть.
"А ведь это самое лучшее, что может сделать дед-басурманин - оставить всё, как есть", - пришла вдруг мысль.
Но Велие нужно было другое.
- Расскажу я всем, - начала она, задрожав то ли от важности задумки, то ли от власти над другим человеком, - про всё расскажу. И про Рудая... и про духовного отца.
- Нет! - заверещал Тутмыш. - Не надо! Я стар и болен. Куда мне снова в странствия? А то ведь и жизни лишить могут!
- Зачем тебе жизнь? - спросила Велия. - Ты же рад любой подачке. И дома с хозяйством у тебя нет. А нет дома - не мужчина. Разве это жизнь?
- Я тоже расскажу, что помог тебе, излечил от видения. Из-за тебя Полегай и Тряхлядь явились.
- Вместе в изгнание отправимся. Или умрём, - ответила Велия.
- Что просишь за молчание? - буркнул Тутмыш.
- Верни Машию, Масеньку, мою сестрёнку. Родители не переживут её ухода, - твёрдо сказала Велия.
- Машия сейчас далеко, - задумчиво ответил дед. - Её и на Заступу к вашим Предкам вернуть будет трудно. А уж снова в жизнь отправить...
- Сделай, дед Тутмыш, - страстно сказала Велия. - Сделай, и буду прислуживать тебе, как родному.
- Нужна мне твоя служба словно... - начал Тутмыш, но замолк, глядя, как становится ледяным умолявший взгляд Велии.
Пока они молчали, скрепляя неслышными клятвами уговор, мужики вытянули корову. Сейчас отец побежит порадовать жену: животинка оказалась их неприхотливой, доброй и ласковой кормилицей, не пожелавшей покинуть хозяев. И узнает...
- Сама-то готова свою жизнь положить за сестру? - спросил Тутмыш. - Верну её. Но плата за это тебе.
- Готова, - ответила Велия.
- Ступай отсюда... - низким и хриплым голосом сказал Тутмыш. - Не оборачивайся и не останавливайся. Успей подхватить сестру прежде...
- Прежде чего? - спросила Велия.
Но Тутмыш не ответил. Его лицо потемнело и стало похожим на каменное.
Велия бросилась к матери.
Летела, как ветер, твердила высохшими губами: "Успей... прежде..."
Успела. Подхватила с тела равнодушной ко всему матери сестрёнку, согрела дыханием ручки-ножки, растёрла лобик, вынула камень из глазницы. Сердцем чуяла: ещё миг, и Машия ушла бы безвозвратно.
Подоспел и отец, вскрикнул над раной дочери, но потом махнул рукой: с лица воду не пить, ущербность с лихвой перекроется трудолюбием, незлобивостью и покорностью, за которую особо ценились женщины. А вот жена заставила его побледнеть. Было не похоже, что ум и душа, потерянные во время беды, вернутся к ней.
Но Ирия вдруг глянула осмысленно, резко подскочила, вырвала дочку из рук Велии, прижала к себе.
Отец со старшей облегчённо выдохнули.
А Машия вдруг развопилась, потребовала, чтобы брат вернулся и снова взял её на руки. Без него, дескать, глазик болит и ножки не идут.
И только Велия поняла, в чём дело: она приучила Машию называть "братом" Рудая. Значит, сестрёнка и впрямь была там, где бродят мёртвые, стремясь выбраться на волю, в жизнь. А раз так, значит, можно заставить Тутмыша... нет, не можно: Рудая уж год нет среди жителей городища. Поздно.
Городище лишилось земляного вала с правой стороны, а с левой из почвы вылезли островерхие камни.
Вой стоял над исковерканной землёй, разрушенными избами. Но больше всего кричали над домом старосты. Бывшим домом - самое крупное строение в городище, с пристроенными клетями, превратилось в груду брёвен с кусками дерновой крыши на дне ямы. И оттуда в перерывах общего ора глухо слышались голоса...
Но городищенцы не торопились вызволять самую богатую семью.
- Батюшка... Почему никто не поможет выбраться людям? Почему все только кричат? - Велия прижалась к плечу отца.
- Староста, видать, вырыл охраннище под домом. Нарушил обычай. Вот и получил за это, - ответил Узвар со спокойной твёрдостью, будто рядом с ним и не гибли люди.
Велия прижала руки к губам. Да, староста преступил не только обычай строительства дома. Он ещё и отправил ватажку во главе с Рудаем говорить с Кнесем, который вдруг повёл на городнищенцев свою дружину - это вместо разговоров-то. А когда вои, ничему не обученные, привыкшие к сохам и плугу, сложили головы, Тутмыш обвинил в этом Рудая. Понятно, что не без ведома старосты.
Но ведь внизу, в месиве из дерева и земли, не только староста. Там его родители, жена, дети. Они-то ни в чём не виноваты!
- Когда палец гниёт, распухает вся рука. - Это вездесущий Тутмыш радостно высказался о скорой гибели того, кто был для него смертельной угрозой. И как только ему удавалось поспевать за быстроногой Велией!
Городищенцы стихли. Тянулось время. Голоса из-под земли стали стонами.
Кто-то не выдержал, начал спускаться в яму, но провалился по пояс. Закричал и не дождался ни одной протянутой руки, ни одного брошенного ремня. Когда он отчаянными рывками выбрался и стал ловить широко открытым ртом воздух, люди расступились и не стали махать снятыми рубашками, чтобы легче дышалось.
Велия ушла вслед за матерью, укачивавшей сестрёнку.
Такую боль она чувствовала только после известия о казни Рудая. То, что случилось сегодня, было равным злодейством оговору и убийству лучшего из мужчин городища.
Страшно подумать - среди бездействовавших, с виду смиренных, но на самом деле трясшихся за свою шкуру, был духовный отец! А ведь сам вещал на празднике Небесной Заступы: мы братья, радость и горе общие, в этом сила наша. Мы как пальцы одной руки.
Велия вспомнила слова Тутмыша и сплюнула подступившую слюну.
Она поняла, почему он всегда будет для городищенцев басурманином, а не почитаемым целителем и ведуном: истину старик облекал в отвратительные слова, выздоровление отягощал чувством вины, а помощь человеку превращал в тяжкое бремя или долг. Странно, но то же самое твердил и духовный отец городища. Но ведь добро, справедливость и правда должны быть, как воздух: легки, вездесущи, необходимы для жизни любого. Это была истина предателя и отступника Рудая. И Велия думала так же.
Дом почти уцелел, снесло только новопристроенную клеть да раскатало по брёвнышку хлев. Над разрушенным подворьем разносилось истошное кудахтанье курицы, которая пережила ураган и собиралась снести яйцо.
Вперёд хозяек метнулась фигура с "вороньим гнездом" на голове. Тутмыш оказался шустрее и тут. Вечно голодный старик сверкал глазами из-под лохмотьев шапки, высматривая несушку, азартно раздувал ноздри, как настоящий охотник. Ох, теперь не отвязаться от него.
Вдруг раздался певучий сильный голос:
- Сил и терпения вам! Небо испытывает нас. Станем же ближе, чем пальцы в руке, теснее сплотимся и отстроим городище заново!
Это духовный отец совершал обход жилищ, утешал людей и побуждал их к труду, закрывая дорогу горю и отчаянию.
Велия с матерью склонили головы, Тутмыш спрятался за проломленную бочку. Он и духовный так ненавидели друг друга, что предпочитали не видеться вовсе.
Но отец всем душам городища оказался зорким: заметил тень деда.
- Изыди отсель, басурманское отродье! - разразился гневом духовный. - Дай людям счесть ущерб и погоревать над потерями! Или ты рад бедам? То-то я смотрю, отчего Полегай в это время заявился, да ещё с Тряхлядью! Не ты ль причина их появления?
Такого Тутмыш не смог вынести. Высунулся из-за бочки и завопил:
- Опять хочешь словом убить? Безвинного? Я что ли обряд служу перед Предками, выпрашивая у них спокойного и плодородного лета? Вот кто с обрядом оплошал, тот и виноват!
- Предки на нас, видно, разгневались, раз до сих пор не прогнали тебя из городища! Сколько я людям твержу, что от тебя только вред, болезни да смерть! Но народ добрый, ему зазорно шелудивого козла прирезать! Так и живёт с докукой рядом. Только не случилось бы беды большей! - надсаживался духовный отец.
В его глазах зажглись радостные огоньки: Тутмыш был явно готов отступить. Ишь, надвинул глубже шапку да скрылся за обломки. Духовный победно огляделся, но тут его взор упал на Машию, которая сердито уставилась на него и пролепетала:
- Ты плохой! Деда хороший! К брату отвёл!
Ирия прижала было головёнку дочки к груди, чтобы не болтала глупостей, но глаза духовного потемнели от сдерживаемого гнева.
- У тебя нет и не было брата... - сказал он. - Куда тебя водил этот басурманский деда?
Машия разразилась несогласным рёвом, Велия полезла поправлять тряпицу на её ране, Ирия бросилась с ребёнком в дом, но всю суету остановил рык духовного отца:
- А ну дайте сюда дитя!
Ирия покорно подошла к нему.
Духовный содрал повязку, отшатнулся и вовсе не певуче, а глухо и отчаянно крикнул: "Люди! Сила Предков против поругания!"
В это время как раз подошли мужчины с Узваром, но замерли, услышав слова духовного. Велия всей кожей ощутила, как вокруг матери и сестры образовался такой же круг бездействия и молчания, как и возле дома старосты.
- Это чадо только что было мертво! С такой раной не живут! И вот оно говорит, что басурманин её водил к брату. А братьев у девочки нет. В нашем с вами мире.
И это означает, что дитя сюда попало из страны мёртвых! - прогрохотал духовный отец, указал мужикам на бочку, сурово сдвинул брови и призвал вершить суд немедленно, пока на головы городищенцев не упало ещё одно наказание.
Заверещал схваченный Тутмыш. Закричала Ирия. Молча заслонил её Узвар.
Велия хотела подбежать к ним, обнять родных и вместе встретить судьбу, но сзади её схватили не знавшие жалости руки. Она рванулась. Попала пятернёй кому-то в глаза, получила страшный удар по затылку. И свет померк.
В темноте к ней белым облаком явился надоедливый дед Тутмыш. Заговорил странным голосом, попросил снять с Маськиной рубашонки застёжку, которую ей одолжил. Эту фибулку нужно сломать над тем местом, где теперь лежит его тело. И выбросить подальше, желательно в воду.
Велия протянула к деду руку. Облачный Тутмыш завредничал, как и раньше, отлетел далеко. Сам, видно, хотел ещё поговорить, но не получилось - какая-то сила унесла его в темень.
Велия открыла глаза.
Её заперли в чьей-то клети. С родителями и сестрой, слава Предкам всемогущим. Отец с матерью, обнявшись, дремали, меж ними рассматривала свои ручонки Машия.
"Наверное, она больше никогда не заснёт", - подумала Велия и осторожно, чтобы не разбудить отца и мать, приблизилась к девочке.
Напротив сердца на замызганной, в сохлых кровяных следах, рубашонке чернела фибула. Застёжка была из витой проволоки и напоминала стрекозу.
Велия протянула руку и коснулась фибулы. Ладонь дёрнуло и защипало. Велия быстренько отстегнула вещицу, пока сестрёнка не раскричалась, и завернула её в край панёвы.
Глянула на Машию и похолодела: ребёнок покрылся синими пятнами, черноватые губки застыли, глазик словно высох и подёрнулся пеленой.
Велия быстро вернула фибулу, и лицо девочки тотчас же стало наливаться жизнью.
Всё ясно, старик не вернул сестру из смерти, а взял на время. Похоже, что это опасно для всего мира, иначе бы дед не умолял сломать застёжку. Гадать, как поступить, Велии ни к чему. Сестра у неё одна. И родителей других не будет. Стало быть, городищенцы пусть потеснятся - Велия станет отстаивать родные жизни. И коли виновата она в любви к родителям и сестре, Предки её накажут. Но другого пути нет.
Отец поднял набрякшие горем и обидой веки, с теплом и любовью глянул на старшую. Тяжкая складка перерезала его лоб, когда он перевёл взгляд на малышку.
Застонала Ирия, но не очнулась. Узвар провёл ладонью по её лицу, которое сразу же расслабилось. Он хотел взять ребёнка, но Велия сказала:
- Маська, поди, все руки вам оттянула. Дайте-ка мне её...
И взяла сестру. Мать даже не проснулась, да и отец тут же смежил глаза. Оно и правильно - впереди у них одна беда, помочь некому. Лучше набраться сил для ясности ума и бодрости сердца. Других помощников и заступников не будет.
- А где деда? Я к брату хочу, - громко сказала Машия. - Поеду на белом коне к белому шатру! Брат обещал.
- Тише, солнышко моё, - ответила Велия. - А то батюшку с матушкой разбудишь. Они очень измучились. Шепни мне только, в самое ухо, как тайну: где вы с дедом брата Рудая встретили? И как бы мне тоже в то место попасть?
- Ты сама на коне ехать хочешь! - сердито отозвалась сестра. - И в белом шатре заберёшь мой сундук! Не скажу!
Велия проглотила слёзы: городищенцы верили, что, перейдя Заступу, человек садится на белого коня необыкновенной красы и едет по земле мёртвых. А войдя в белый шатёр, окончательно расстаётся с прежним миром. Самых достойных или тех, кто умер невинным, ожидает сундук, в котором лежит неродившийся младенец на замену умершему. И почивший выпускает новую жизнь вместо себя на землю.
- Нет, Масенька, нет, родненькая! Если хочешь - езжай на коне. Но, может, ещё немного здесь побудешь?
- Не хочу! - заявила девочка. - Здесь плохо, ветер дует, земля трясётся. То холодно, то жарко. Хочу к брату.
- Но там нет ни родителей, ни меня. Кто станет тебя любить? - горько спросила Велия.
- Брат станет любить, - отрезала малышка и занялась более важным делом - распусканием ниток на рукаве.
Велии пришлось признать, что её сестрёнка вовсе не часть её самой, а человек, который может решать и выбирать. И она, старшая Велия, не выбрана.
- Машия права, - прошуршал кто-то над ухом.
Велия подняла глаза: Тутмыш колыхался под низким щелястым потолком с пятнами плесени. Неудивительно, что клеть осталась целой - ею побрезговали всеядный Полегай и неразборчивая Тряхлядь.
- Здесь все видят то, что хотят. А хотят непременно лучшего, от худых помыслов избавляются. Взрослые желают изобилия, мира, свободы и счастья. Дети, кто помладше - игр да товарищей в играх. Кто постарше, тянется к нуждам взрослых, - заговорил Тутмыш так, как никогда не говаривал при жизни.
- Дед, - сказала Велия и грозно сдвинула брови. - Ты хочешь лишить меня сестры? Доказать, что ей будет лучше в мире мёртвых? Для этого ты просил бросить фибулку в воду? Не бывать этому!
- Ты меня вынудила оживить девчонку. Если б знал, что есть тут, за Заступой и что твои угрозы - такой пустяк, ни за что бы не согласился. Только вот по-настоящему мудрым я стал только здесь. Плюнуть бы мне на жизнь, да раньше здесь очутиться... - сказал Тутмыш-нежить.
- Тогда зачем тебе нужно, чтобы я сломала фибулу и бросила её в воду? - вскричала Велия.
- Нельзя, чтобы человек ходил туда-сюда, из жизни за Заступу и обратно. Нельзя, чтобы два мира встретились, - сказал Тутмыш. - Я вернул Машию на время. Чтобы ты меня не сдала...
Его голос с каждым словом звучал всё тише.
- Конечно, сдавать, клеветать только тебе позволено, - вместе со словами Велия выдохнула свою ненависть к старику, любителю кривых дорог и обмана. А потом она вскричала:
- Нет! Не бывать по-твоему!
Схватила застёжку и с силой вонзила себе в горло - по странному наитию, которое в трудное время приходит к любому. Не из глупого желания насолить Тутмышу. И уж тем более не для того, чтобы перестать жить. Велия хотела перейти Заступу. Встретиться с Рудаем. Вернуться и рассказать всем правду. Остаться с ним навсегда, вернув Машию родителям. Ведь поступить по совести - это не только долг, но и право? А ещё и счастье...
Всё вокруг зашлось в визге, завертелось трубой. Словно бы Полегай и Тряхлядь сцепились в битве и пляске одновременно. А может, это кричала в жилах кровь Велии, которую насильно перекачивали в мир мёртвых.
Но очень скоро её оглушила тишина.
Велия поднялась и огляделась.
Она в городище, в чужой гадкой клети. Только ни родителей, ни сестры нет рядом. За щелястыми стенами тоже нет обычного шума. Только тихий, на грани слышимости, вой. Тоскливый и мерзкий.
Велия толкнула дверь, что-то тихо звякнуло о землю. "Затвор упал", - подумала она.
Шёл сероватый дождь, словно с неба сыпался пепел. Так это и был пепел! Он скапливался в ямках, наполнял брошенную телегу, валявшуюся корзину. И исчезал, чтобы тут же снова покрывать мир.
Безлюдно. Но вот из-за угла вывернула полная женщина в богато расшитой одежде. Она тащила за руку насупленного толстого ребёнка. Следом ковыляла старуха в громадном головном уборе.
- Так это ж семья старосты! Они живы! - с радостью подумала Велия.
И тут же поняла: не живы. Просто за Заступой.
Кто бы не стал с интересом смотреть на тот мир, который познаётся только после смерти? Это Велия, которой дела не было до того, что правда, а что вымысел из многочисленных историй о Заступе. Она с часто и громко бившемся сердцем крикнула - ей показалось, что изо всех сил: "Рудай!"
Но голос растаял возле её носа. А пеплопад над ней превратился в сплошной поток и быстро насыпал на косы настоящую шапку. Через мгновение она исчезла.
Велия, с трудом переставляя разучившиеся слушаться ноги, пошла вперёд.
- Зачем ты это сделала? Зачем перешла Заступу до времени? - с негодованием спросил Тутмыш, который и после смерти не потерял способности появляться внезапно и некстати.
Велия перевела на него негодующий взгляд.
Дед потерял шапку-воронье гнездо, его лысая куполообразная макушка оказалась вся в пепле. Он впервые посмотрел на Велию открытым взглядом мутных глазёнок, в которых не мелькало прежних бахвальства и хитрости. Только боль. Потому что дедовы руки были обуглены. От пытки, конечно. Правды пыткой не добыть, но что оставалось делать городищенцам, если она сама с лёгкостью придавила бы старика, требуя от него истины?
Велия вспомнила, что он кричал во время урагана и поняла, что огонь - это самая страшная мука для Тутмыша.
- Страдаешь? - спросила она, не умея показать сочувствие к отверженному.
- Нисколько, - равнодушно отозвался Тутмыш. - Тебе нельзя здесь. Ты перекосила Заступу, сейчас на земле пробудятся Полегай или Тряхлядь.
Дед попытался запахнуть окровавленный халат с одним рукавом и пообломал себе почти все сожженные пальцы.
Велию раньше замутило бы от такого, если не вывернуло, а сейчас она не испытала омерзения и спросила:
- Они случаются, когда кто-нибудь живой шагнёт за Заступу?
- Или мёртвый, - откликнулся Тутмыш.
- А кто шёл в городище во время последнего урагана? - замирая от догадки, поинтересовалась Велия.
- Рудай, - ответил дед.
Его узкие глазёнки расширились, из них показалась ночь, тьма или мрак - то, что остаётся человеку после предательства.
Вот что, оказывается, было настоящей, пуще огня, мукой для Тутмыша.
- Рудай! - снова закричала Велия, и её зов на этот раз пробил пепельный купол небес. Только хлынул из пробоины голубоватый свет, а не солнечные лучи.
- Велия... - позвал родной, любимый голос за спиной. - Не поворачивайся, Велия.
Тутмыш тоже замотал головой - не поворачивайся, мол, и даже растопырил чёрные руки, чтобы схватить её.
Велия оглянулась и тут же, очень резко, так, что заболела шея, снова отвернулась. Рудай лежал на земле: торс, голова, руки и ноги отдельно. Казнь для предателя.
Заступа, видно, могла удержать все части мира в единстве, дать им жизнь. Но воссоединить разъятое не могла. Зато получить силы сверх человеческих здесь было можно.
Велия сказала:
- Я вернусь, Рудай. Полегай и Тряхлядь не тронут городище: к живым пойдёт живой. Я расскажу всем, кто был виной гибели ватажки - тут Велия указала на деда - и из-за кого мы должны платить дань. А потом вернусь. Навсегда.
- Тебе не поверят, - печально прошелестел голос за спиной. - Только я сам. И к чему ты вернёшься? К разрубленному телу?
Велия сглотнула слёзы и сказала:
- Взгляни вверх, Рудай. Ты видишь свет? Вот в нём мы, лишённые тел, сможем быть вместе. Там нам не будет ни до чего дела. Потому что всё, что нужно, мы уже сделаем на земле.
- Нет! - голос Рудая окреп, и Велии показалось: то, что он сейчас скажет, и есть истинная причина, по которой он рвался за Заступу, отчего явился ей в смутную и тяжёлую жару прошлого дня. Голос любимого меж тем рокотал, как при жизни:
- Староста обещал мне отдать свои земли, о которых в городище не знают. Для нового городища. Для наших с тобой сыновей, для детей ватажников. Сказал: договорись с Кнесем, и земли твои. А Кнесь о них тоже не слышал. Всё вокруг его, до басурманских владений. И велел мне ступать домой, нести весть: все должны питать казну Кнеся, как малые ручьи и притоки питают реку. А придёт пора, и она вольёт свои воды в пересохшие русла...
- А за это пообещал тебе земли под городище... - тихо закончила за него Велия. - И ты хочешь спросить за всё.
- Отвергаешь милости Заступы забыть все беды, что терзали при жизни! - сунулся со своими поучениями Дед Тутмыш.
Как и где он раздобыл свою шапку, неясно, но она вновь покрывала его голову.
- А ты замолчи, предатель! - Велия рассвирепела, хоть это почти было невозможно сделать за Заступой. Если бы она была на земле, её точно разодрало бы на части от гнева.
- Я никого не предавал! - гордо, но без прежнего бахвальства, сказал Тутмыш. - Не знаю, с чего ты на меня, как все , клевещешь.
- Ты признался во время урагана. Тебя бил припадок, - напомнила Велия.
- Я же говорил, что из-за болезни бываю в разных местах, тех, где моя нога не ступала! Говорю голосами людей, которых не видывал! За это меня ненавидели, гнали, много раз хотели убить! Ну скажи, на чей голос был похож мой, когда, по-твоему, я признавался в предательстве? - возопил Тутмыш.
Велия вспомнила басок, который из-за волнения или сильных чувств становился выше и срывался в визг. И принадлежал он не Тутмышу. Тому, кто часто требовал, судил, запрещал, кто грозил и заставлял подчиниться. Кто выспрашивал у Ирии, что хранится в клетях, когда пришли за возмещением убытков после выздоровления Велии. И кто не молил из-под развалин о спасении. Потому что знал: его не будет.
- Я же хвор был, под дырявой лодкой всё то время лежал, пока Рудай в поход ходил, - жалобно протянул Тутмыш. - Меня Стилай избил, за то, что его кобыла, несмотря на моё тщание, жеребёнка скинула. Переусердствовал Стилай-то...
Велия, помолчав, обратилась к Рудаю:
- За то, что поставил вперёд малое, а большое позади, я тебя не виню. Не обижаюсь, что не ко мне шёл из-за Заступы. Любила и люблю. Правду люди узнают. Только не им судить. Скажи, Тутмыш, а не ошиблась ли я с тем светом, что с неба льётся?
- Ты много чего наворотила, но со светом не ошиблась, - гордо ответил Тутмыш, точно был отцом Велии и смекалкой она была обязана ему. - Я тоже надеюсь туда попасть, вот только с тобой схожу доказчиком. Не поверят ведь тебе, Велийка. А тут я - смотрите, городищенцы, вы меня запытали до смерти, а я живой. И истину говорю: Рудай виновен, как виновен староста, и духовный отец, и Кнесь. Все они земли делили, свои интересы блюли, а вы им только для корма* нужны...
Как ни тяжко было за Заступой отдаться каким-то чувствам, но Велия чуть в буйство не впала.