Аннотация: Обычный студент/странный студент, R, romance/mistika. Наверное у многих так было... Странный человек невидимый толпою, но странным образом преследующий вас. Необоснованная дрожь, неприязнь... Пугающие сны.
Он носит красный шарф и постоянно прячет в нем свой нос. У него длинные ресницы, узкая спина и безумно изящные пальцы... Он самый отталкивающий человек, которого я когда-либо встречал. Его белесые, почти прозрачные глаза навевают на меня мысль о скользкой, выброшенной на берег рыбе. Кожа его вечно какая-то натянутая, восковая, напоминающая маску. Она словно подсвечивается синим изнутри. Жуткое зрелище... Конечно, на самом деле его кожа просто чересчур белая и сквозь нее просвечиваются все венки и прожилки, но от этого не становится приятней на него смотреть. Впрочем, никто и не смотрит. Водяной - называют его за глаза...
Я не хотел никоим образом связываться с ним или уделять ему хоть какое-то свое внимание, но только при одном взгляде на него по телу моему бежали неприятные мурашки, и я потом долго не мог прийти в себя даже в веселой компании своих друзей. Я стал замечать, что не только я один так резко и непонятно реагирую на его присутствие. Когда он заходил в аудиторию, прежде громкий и задорный гул ученической толпы умолкал как в трауре. Его искоса провожали брезгливыми взглядами, пока он неспешно двигался к самым дальним рядам в кабинете. Когда он устраивался на своем облюбованном месте и окончательно пропадал из виду, студенты продолжали свои мало содержащие беседы. Но атмосфера окончательно утрачивала свой незамысловато-радостный оттенок. Словно каждый чувствовал на своей спине взгляд прозрачных глаз. Я не помню, чтобы он когда-либо разговаривал. Честное слово, мне казалось, что за все эти годы совместного обучения я ни разу не слышал его голоса. Хотя в этом не было ничего удивительного, рыбы ведь всегда молчат. В действительности, я никогда до конца не верил в его мистическую сущность, он просто был скользким типом, вызывающим определенные ассоциации. Но этот его вечно красный шарф... Я не мог отделаться от мысли, что он прячет под ним свои жабры. А его руки... Стоит мне вспомнить о том дне, вернее вечере, когда он прикоснулся ко мне, как сразу с головы до пят меня прошибает озноб. Тогда я надолго завис в университетской библиотеке. Объем невыполненных мною за семестр обязательных работ зашкалил за рекордную для меня отметку. Взялся за голову я гораздо позже, чем это нужно было сделать, что сулило мне несколько бессонных ночей и пару килограммов книжной пыли в легких. В тот вечер я засиделся допоздна и, встав на ноги, уже слегка пошатывался из-за гула, стоявшего в моем воспаленном мозге. Я сгреб со стола в сумку все, что было моей собственностью в виде конспектов и разной канцелярии. Книги же запихал в подмышку и направился к библиотечной стойке. Я уже собирался выходить из этого душного темного помещения, когда моего плеча коснулось нечто влажное и ледяное, обморозив мою кожу даже через ткань плотной рубашки. Моя спина словно окаменела, мне безумно хотелось повести плечом, уходя от этого странного пугающего ощущения. Но врожденное чувство такта не позволило мне сделать это. Вместо этого я обернулся, стараясь, чтобы это не выглядело как-то испуганно или пренебрежительно. Он стоял позади меня на расстоянии чуть меньшем, чем взмах руки и протягивал мне мой потертый конспект. Вероятно, я не заметил, как нечаянно положил его между учебников и выронил по дороге. Я удивленно взял его из тонких цепких пальцев и пробормотал онемевшими губами какие-то неуклюжие слова благодарности. Я никогда не видел водяного так близко. В тусклом свете ламп его блекло-русые волосы отсвечивали каким-то зеленоватым оттенком. Хотя это, несомненно, была игра моего воображения. Для меня он всегда был водяным, и мой разум приписывал ему все качества, которыми по моему представлению должна обладать каждая порядочная болотная нежить. Он ничего не ответил на мои сбивчивые благодарности и в тот же час прошмыгнул мимо меня, исчезая в темноте коридора. От его порывистого движения по моему лицу прошелся небольшой ветерок, неся с собой какой-то странный аромат. Я не хотел вдыхать его, но мои легкие непроизвольно сократились, и я набрал полную грудь воздуха, наполненного этим пугающим, тревожащим какие-то внутренние рецепторы запахом. Он напомнил мне запах нафталина, зеленого чая и морской пены. Может, именно так и пахли морские водоросли? Я не мог сказать, что именно эти запахи я почувствовал тогда, но определенно именно эти ассоциации возникли в моей голове, когда я наконец-то выпустил из своих легких этот проклятый отравленный воздух. Мне казалось, что весь мой рот, вся гортань, легкие и желудок пропитались этим запахом навсегда. Мне стало дурно... Голова закружилась еще больше. По дороге домой, я бесконечно корил себя за свое поведение и странные реакции. Я вел себя как мнительная чокнутая девица. Пусть он и не был самой приятной личностью, которую я когда-либо встречал в своей жизни, но, все же, это не оправдывало всех тех ощущений, что я испытывал в его присутствии. В конце концов, он ни в чем не виноват. Быть может, он чем-то болен, или в его жизни было слишком много горя и невзгод. Не всем везет, и я не понаслышке знал, как жизнь может сломать вполне нормального здорового человека. Он никогда и никому не сделал ничего дурного, его вообще как будто и не было вовсе. Его не любили только за его непохожесть, за его чрезвычайно необычную ауру. Но я?! Я никогда не был узкомыслящим или предвзятым человеком. С самого детства, без всяких к тому особых причин я обладал огромной толерантностью ко всему в этом мире. У меня никогда не было врагов, и я никогда не придерживался каких-либо предубежденных взглядов. Я мог с удивительной легкостью оставаться в нейтралитете в любой ситуации. Люди тянулись ко мне, несмотря на собственные принципы, и всегда уважали мою лояльность. Но что происходило сейчас, я не знал. Я заснул с этой мыслью.
Всю ночь мне снились бесконечные болота и гнилые кисти, пытающиеся схватить меня за щиколотки. Я шел очень медленно, пытаясь выбраться их этих жутких мест, но трясина всасывала меня, не давая двигаться дальше. Я вяз и вяз, пока окончательно не исчез в мутной жиже навсегда. Проснулся я весь в испарине и с ужасом осознал, что чудовищно опаздываю на занятия. Уже после, сидя в кафетерии в большое окно между парами, я спросил у присутствующих рядом со мной приятелей, знали ли они хоть что-нибудь о водяном. С удивлением я обнаружил, что никому не известно даже его имя. Хотя он и не учился в моей группе, занятия у нас часто стояли потоками, и мы невольно, чуть ли не ежедневно, пересекались. Я не помню, чтобы его когда-либо спрашивали преподаватели. За столько лет каждый из нас, так или иначе, удостаивался внимания профессоров на занятиях, не говоря уже о длительных дискуссиях на обязательных экзаменах. Но только не он или только не в моем присутствии.
После у меня были ужасающие несколько недель. Бесконечная беготня за преподавателями, сдача долгов, куча дополнительных лекций и непрекращающаяся мигрень. Я успел позабыть и о водяном и о его жутком прикосновении тогда в библиотеке. Несмотря на занятость, моя забывчивость объяснялась еще и тем, что я просто не видел его все это время. То ли он магическим образом постоянно растворялся в толпе, то ли действительно не посещал занятия. Но однажды в последних числах семестра я, все же, увидел его. Это был совершенно обычный предаттестационный день занятий. Мог ли знать я тогда, заходя в аудиторию, что сегодня получу ответы на многие свои вопросы... Я припозднился на пару минут, но был спокоен, зная, что профессор Атчинсон имеет довольно мягкий нрав и я у него на хорошем счету. Он не должен был отчитать меня за опоздание или, тем более, не пустить в кабинет. Но я ошибся. Профессора не было, вместо него возле доски стояла молодая женщина приятной наружности и делала какое-то важное объявление группам. Я зашел как раз где-то в конце этой речи. Карие глаза впились в меня неожиданно остро, но сжатые в тонкую линию губы не произнесли ни слова, пока я извинялся за опоздания и занимал свое место, получив утвердительный кивок. Как оказалось, профессор Атчинсон заболел и передал все наши итоговые работы миссис Мур, которая должна была заменить его в эти последние дни учебного семестра. Женщина взяла со стола какие-то бумаги и, пройдясь по ним цепким взглядом, слегка нахмурилась.
- Прошу прощения, мистер Уильям Тисс присутствует здесь?- сказал она, слегка подняв голову в поиске обладателя этого имени в толпе студентов.
Я непроизвольно оглянулся. Мне стало интересно кто же этот Уильям Тисс. Имечко было довольно редкое среди всех наших Томов, Джеймсов и Конноров.
Оказалось, что ни один я проявил любопытство: с десяток каштановых, русых и темных голов заинтересованно поворачивались от одного угла аудитории к другому, пока все единолично не остановились, уставившись на последний дальний ряд. Водяной не спеша окинул любопытствующую толпу взглядом и медленно поднялся. Его прозрачные глаза безучастно смотрели на миссис Мур.
Было видно, что ей стало тоже вдруг не по себе. Она глубоко вздохнула и продолжила:
-Мистер Тисс, я не смогла найти вашу итоговую работу в бумагах профессора Атчинсона. Вы знаете, что это важная аттестационная работа и при ее отсутствии у вас могут возникнуть серьезные проблемы... Быть может, я просто что-то недосмотрела, но... Что вы можете сказать по этому поводу?
Я был уверен, что у всех присутствующих была куча дел, которыми они могли бы заняться во время это краткого, по сути, абсолютно обыкновенного диалога. Такие технические вопросы у нас обсуждались чуть ли ни на каждой паре перед сессией. Но сейчас дело было совершенно другое, этот вопрос был задан водяному, точнее Уильяму Тиссу. Он ответил не сразу, в какой-то момент мне показалось, что он вообще не намерен отвечать, но это было не так.
Я не могу точно описать этот голос, я никогда бы не нашел аллегорий, чтобы сделать это, не унизив его обладателя. Потому что это был просто его голос, ему не нужно было никаких эпитетов, ему не нужно было быть каким-то другим, поддаваться описанию и подходить под стандарты. Он просто говорил своим голосом - не больше ни меньше. Для меня: не больше ни меньше. Уильям Тисс был глухим от рождения, и речь его была соответствующей. Я не знаю всех аспектов развития таких детей, и что и как именно происходит в становлении их голоса и в его восприятии. Единственное, что я прочел после этого случая в медицинском справочнике это то, что, несмотря на наличие слухового аппарата, дефекты речи, вызванные невозможностью слышать себя достаточно хорошо в раннем детстве, в возрасте, когда активно развивается речь, иногда невозможно устранить. Его голос был тонок, постоянно срывался, и каждое слово, казалось, давалось ему с трудом:
- Профессор Атчинсон занимается со мной индивидуально, моя работа у него и давно оценена. Не беспокойтесь.
Миссис Мур явно почувствовала себя не в своей тарелке и поэтому, спешно пробормотав "понятно, садитесь", стала что-то отмечать в своем блокноте, делая вид, что ничего особенного не произошло. Но это было не так. Аудитория просто взорвалась. Изначальная гробовая тишина при ответе сменилась неприятным шуршанием перешептываний и смешков. Это было отвратительно, мне хотелось убежать отсюда куда-нибудь далеко-далеко, чтобы только не слышать этот шум. От чего-то, мне стало так жутко стыдно, что я, ссылаясь на ужасное самочувствие, покинул кабинет.
В ту ночь мне опять приснилось болото, но утонул я уже гораздо быстрее. Я ощущал словно наяву, как погружаюсь в вязкую жижу, и мой рот и нос наполняет грязь. Я почти задохнулся, когда вдруг черная пелена спала с моих глаз, и я понял, что провалился сквозь толстый слой болотной жижи в чуть зеленоватую, но ясную воду. Мне на удивление легко стало дышать, и со временем я уже мог различить в воде какие-то смутные очертания и всполохи света. Неожиданно в этом изумрудном влажном тумане появились несколько пар цепких бледных рук, которые схватили меня и потащили в чернеющую глубину. С громким всхлипом я проснулся, а солнце даже не и думало вставать из-за горизонта.
Я уже не знал конца и края этим "последним" занятиям. Мне казалось, что весь учебный год не длится так долго, как эти последние несколько дней. Перешептывания про водяного даже не собирались прекращаться, и каждый раз я крепко стискивал в пальцах ручку, когда кто-то рядом со мной упоминал имя Уильяма Тисса. Хитом среди сплетен стало предположение, что за красным шарфом он непременно скрывает жабры или какие-то страшные уродства. Я и сам думал об этом когда-то, но сейчас подобные доводы казались мне чрезвычайно грубыми и глупыми.
Это был самый настоящий последний день и самый отвратительный, который я когда-либо видел поступок. Как и во всех объединенных группах людей среди нас тоже были и лидеры, и красавчики, и ботаны, и чудики... Всех мастей и красок. Одним из красавцев и примером для подражания был Джеймс Вулф. Что ж, он просто не мог не быть таковым, обладая столь выразительной мышечной массой и статусом капитана университетской сборной по регби. Его девушка-куколка Бэтани проявила неосторожное и слишком сильное внимание по отношению к Уильяму Тиссу. Как и любой другой девушке, ей было не чуждо всеобъемлющее чувство материнства и жалости по отношению к убогим. К "убогим" Уильяма Тисса по прозвищу водяной относили все студенты нашего университета. По крайней мере, после недавнего инцидента так уж точно. Джеймсу, в тоже время, как и любому другому мужчине, было неприятно подобное отношение собственной девушке к другому, пусть и "убогому" парню. В итоге под конец учебного дня я и еще несколько сотен студентов нашего университета стали свидетелями довольно неприятной сцены, которую лично я совершенно не хотел бы видеть. Громко ссорясь на весь коридор, парочка выясняла отношения. Как речь вообще зашла о водяном, и кто первым упомянул его имя, мне было не известно. Я шел в конце всей этой ученической толпы и изучал свое расписание на следующий семестр.
- Не говори так! - в ужасе пищала полногрудая Бетани. - Он больной человек!
-Да не больной он! Просто урод... - громогласно засмеялся со всей своей компанией Вулф
- Это ты урод! А он несчастный...
Последние слова Бетани всполохнули в Джеймсе небывалую ярость. В два огромный скачка он приблизился к идущему впереди Уильяму Тиссу и сорвал с его шеи красный шарф со словами:
- Я урод?! Да, он просто жаба, смотри, наверняка прячет под этой тряпкой свои жабры!
Вероятно, шарф был замотан достаточно туго, отчего при рывке все тонкое тело водяного подалось назад, а шея чуть изогнулась. Я не видел ни выражения его лица, ни того, что на самом деле скрывалось под шарфом. Я слышал лишь необузданный мужской хохот и ошарашенные вздохи девушек. Сам Уильям уже успел куда-то деться, и через какое-то время в огромном холле я остался совершенно один. Толпа прошла, стараясь не наступать на шарф, что было весьма затруднительно при такой-то давке. Но все, что было связано с водяным, отталкивало людей на несколько метров вокруг. Поэтому я нашел злополучную часть гардероба, валяющейся на полу нетронутой, там, где ее бросил Джеймс Вулф. Не скажу, что мне не составило труда наклониться и поднять шарф с пола. Нет, я долго еще стоял и смотрел на красное пятно на белом мраморе. Наконец, собравшись с мыслями, я решил, что это неправильно оставлять его здесь, вот так. Мои пальцы осторожно прикоснулись к чуть колючей поверхности, словно незаметно поглаживая ее. В следующий момент знаменитый красный шарф водяного был у меня в руках. Я держал его в своих ладонях, с удивлением отмечая, какой он теплый. Несмотря на эти несколько минут расставания с шеей Уильяма Тисса, он сохранил температуру его тела, словно был снят только что. Тепло... Это так очевидно... Его шея была горячей, там в глубине шерстяного объятия лихорадочно бился пульс... Это же совершенно естественно, но отчего-то я смотрел на этот шарф как на чудо света. Образ водяного просто впился в мой мозг, и мысль о том, что Уильям Тисс обычный человек приходила в мое сознание все реже и реже. Я воровато оглянулся по сторонам, и, отметив про себя, что действительно являюсь последним посетителем здешних стен, зарылся лицом в теплую мягкую красную шерсть, вдыхая его запах. Я был в ужасе от себя самого. Мне было противно, страшно и ... Как-то, как-то еще... Как-то так, как я не мог описать даже самому себе. Я резко оторвался от шарфа и вышел на улицу. Я нашел водяного, сидящим на ступеньках университета. Его пальто было наглухо застегнуто, но ворот был опущен. Тонкая белая шея, прежде всегда тщательно закрытая так ярко контрастировала с черной грубой тканью, что казалось, что голова и тело были пришиты друг к другу. Я неслышно подошел к нему сзади и осторожно обмотал его продрогшую кожу полоской красной шерсти. Он посмотрел на меня так странно и так выразительно, что мне вдруг показалось, что я тону в ледяной бездне как и в своем повторяющемся в последнее время сне. Не выдержав этот взгляд, я опустил голову и зашагал вниз по ступенькам. Мне нужно было домой... Наверное...
Странные сны все также не спешили покидать мое и без того воспаленное сознание. Они то и дело повторялись, лишь иногда приобретая новые детали. В череду рождественских праздников и суеты, извечно связанной с ними, я совершенно позабыл о водяном. Но, по правде сказать, нужно было так: я наивно предполагал, что забыл о нем. Но, на самом же деле, образ Уильяма крепко печатался в мое подсознание, давая о себе знать во время моих сновидений. Теперь мои сны начинались с того, что цепкие руки утаскивали меня на дно. На дне, к моему бескрайнему удивлению, оказывался дворец. Его белоснежные колонны были увиты водорослями, а пол усыпан жемчугом. Невидимая сила влекла меня именно к нему, но стоило мне приблизиться к великому строению, как сон заканчивался, и я просыпался. Что касается невидимой силы, то я стал догадываться о ее существовании и наяву. Анализируя все происшедшее со мной ранее, я вдруг понял, что моя жизнь стала удивительным образом все теснее и теснее переплетаться с личностью Уильяма Тисса. Это все можно было бы назвать случайностью, если бы в последние дни своего заслуженного отдыха я не наткнулся на мистера Атчинсона в супермаркете, куда я зашел за своим ужином "быстрого приготовления". Он сам первым заприметил меня и подошел, весело приветствуя. Мы говорили о его здоровье, о стоявшей на улице прекрасной погоде, о планах на следующий семестр и тому подобное. Мы уже попрощались, когда он вновь окликнул меня. Выудив из своей черной сумки какую-то довольно пухлую папку, он передал мне ее со словами:
-Ричард, не мог бы ты передать мистеру Тиссу его бумаги? Он забыл их в наше последнее с ним индивидуальное занятие у меня дома. У вас уже скоро вновь начнется учебный семестр, а я выйду на работу еще только через месяц. Ты увидишь его раньше меня.
Я с удивлением взял в руки увесистую папку и, пообещав непременно передать ее своему законному владельцу, окончательно распрощался с профессором.
Скажу честно, с первой же секунды как папка оказалась в моих руках, я изнемогал от желания открыть ее и просмотреть лежащие в ней бумаги. Но я все же, стоически переборол эти пагубные мысли и отложил не принадлежащую мне вещь в ящик письменного стола. Не сказать, что моим благородным порывом двигала только совесть, изрядно весомой причиной был еще страх. Я просто напросто боялся как-либо перепутать бумаги, лежащие внутри папки или нечаянно погнуть листы, испачкать их. Конечно, опасения были бредовыми, ведь можно было исхитриться и оставить все как есть в том же порядке и без усилий, но рисковать я не мог. Хмм... Только вот чем я не мог рисковать? Его негласным доверием? Собственным спокойствием в неведении? Мне было трудно ответить даже самому себе. Так или иначе, что бы там на самом деле мне не отдали на сохранение, оно оставалось неприкосновенно... Пока.
Вечером накануне первого дня занятий я бросил в сумку пару своих старых конспектов и один чистый блокнот для заметок. Я чуть не забыл о вверенном мне имуществе водяного. Уже расстелив постель, я подошел к столу и, выдвинув верхний ящик, достал папку, которую тут же отправил вслед за собственными вещами в сумку. Той ночью мне опять снились смутные тревожащие сны. В аудиторию я пришел на удивление рано, можно сказать среди первых. Я занял свое исконное место и с некоторой напряженностью стал ждать, когда же в дверях появится Уильям Тисс. Я просидел в таком состоянии полной отрешенности до самого начала занятия, но водяной так и не появился. Мне, почему-то, нестерпимо захотелось избавиться от искушающей меня папки, отдав ее, наконец, истинному владельцу. Я подумал, что, может быть, тот самый владелец подтянется ко второй или третьей паре, но тот так и не спешил появляться. В середине последнего занятия, я не выдержал и попросил разрешение ненадолго выйти. Ненадолго выйти в тот день значило для меня прогулять все оставшееся от пары время и прийти под конец за своими вещами. Что я и сделал. Когда я зашел обратно в аудиторию, там творилось что-то совсем невообразимое. Как оказалось, профессор отлучилась куда-то, и студенты были предоставлены сами себе. Я не ожидал от нашего вполне уже состоятельно взрослого курса таких детских шалостей. Все поверхности в аудитории были изрядно покрыты слоем подтаявшего снега. Окна были открыты настежь, и с веселым гулом впавшие в детство учащиеся сгребали снег с подоконников и швырялись друг в друга. Я не стал задерживаться в этой веселой суматохе, так как явно не разделял окружавшего меня задорного энтузиазма. Придя домой, я с уверенностью осознал, что кто-то там наверху меня явно проклял. Причем проклял меня мной же. Закидывая конспект в сумку, я не удосужился толком в нее заглянуть и только, открыв ее дома, смог с ужасом оценить размер ущерба от своей невнимательности. Эти придурки, (как я только и мог назвать в ту минуту своих сокурсников), в своей шумной перепалке набросали мне полную сумку снега, который не преминул растаять в тепле. Матерясь, я выудил свой похожий на морскую капусту конспект и положил его на батарею. С папкой дело обстояло все просто хуже не куда: снег попал внутрь, и все ее содержимое нуждалось в просушке. Смирившись с тем, что, кажется, было моей судьбой, я вытащил наружу отсыревшие листы. Среди них был пухлая тетрадь, вероятно предназначенная для конспектов и какие-то справки. Я разложил все это богатство рядом с собственной пострадавшей макулатурой и отправился готовить себе запоздавший обед. Любопытство побороло меня, когда я уже был готов отойти ко сну. Мне даже не было лень откинуть теплое одеяло и подставить свою обнаженную кожу под прохладный воздух комнаты. В два шага я достиг просыхающих на батарее бумаг и, больше не раздумывая, взял в руки чуть потрепанный конспект Тисса.
Я включил ночник на прикроватной тумбочке и, удобно утроившись, открыл первую страницу. Я читал одну тему за другой, все больше и больше поражаясь собственной прогрессирующей паранойи. Будто мне собственной писанины мало, читаю тут как одичавший маньяк чей-то вверенный мне конспект. Но голос рассудка мало чем помог моим вконец сошедшим с катушек мыслям. Я жадно впитывал глазами каждую букву, выведенную неровным тонким подчерком. Читая сухие лекционные материалы, я ощущал полное единение с написавшим их студентом. Мысль о том, что он сидел за этим конспектом, его ладонь скользила по страницам, а рукава касались их краев, меня странно волновала. В какой-то момент я начал подозревать себя в скрытой форме мазохизма. Сам водяной и все, что было связано с ним очень сильно расшатывало мою доселе крепкую психику, но я с каким-то извращенным наслаждением в последнее время все врался и рвался узнать о нем как можно больше. Я перелистывал исписанные черными чернилами страницы уже почти автоматически, когда мои глаза впервые наткнулись на что-то новое. Это был рисунок, просто маленький рисунок на полях. Даже рисунком это было назвать сложно, так, просто пара плавных линий, образующих чей-то профиль: было сложно сказать мужской или женский. С этого момента я стал изучать страницы более тщательно, и мое любопытство полностью искупило себя. Дальше рисунки становились больше и детальней прорисованы. Но что самое главное: везде был один и тот же профиль, силуэт, образ... Я стал невольно отмечать, что человек, изображенный Уильямом в конспекте мне знаком. Ближе к концу, мои щеки стали гореть. Я уже убедился, что водяной рисовал одного и того же человека в своей тетради и рисовал он его очень хорошо, и человек этот несомненно был мужчиной. Его принадлежность к мужскому полу я смог подробно оценить на предпоследних листах изрисованного конспекта. Этот мужчина был изображен в различных позах и ситуациях: от целомудренных и повседневных до откровенно эротичных. Последние же зарисовки с ним были как пособие по анатомии: он томно изгибался навстречу чему-то или кому-то, и все его мышцы были до предела напряжены, словно сведенные судорогой. Меня тоже обширно свело судорогой, когда я открыл последнюю страницу и увидел тщательно прорисованное лицо этого мужчины. Это был я.
Мне было плохо. Действительно очень плохо. Внутри словно открыли холодильник и забыли его закрыть. Я выключил ночник и накрылся одеялом с головой, проклиная собственное любопытство. Я ощущал каждой клеточкой своего тела, что где-то пусть и максимально далеко, но, все же, в моей квартире, лежит эта ужасная тетрадь с рисунками водяного, изобразившего меня... Я не хотел об этом думать. Определенно не хотел.
Сон мой в ту ночь был просто фееричным. Ведать, конспекты Тисса окончательно меня доконали, потому что снилась мне какая-то извращенная похабщина. Вновь сильные руки тянули меня во дворец и на этот раз уже основательно. Я оказался в центре огромного белоснежного зала, заросшего водорослями. Где-то впереди, словно в молочной дымке виднелся высокий трон. Неведомая сила кинула меня к его изножью, и очертания зала кубарем пронеслись перед моими глазами. Когда я поднял голову, я уже был готов к тому, что увижу, вернее к кому. Уильям восседал на морском троне и с усмешкой смотрел на меня, скрюченного у его ног. Вся его несуразность в реальности и маска человека спали, обнажив его истинную сущность. Он сидел белоснежным изваянием, повторяя чем-то в своем образе вид дворцовых стен. Его тонкое тело обвивала какая-то растительность, казавшаяся на первый взгляд богатым одеянием. Зелень, кораллы и морские звезды украшали этот королевский наряд, делая его еще более загадочным и пугающим. Словно за невидимый ошейник меня подтащили еще ближе, так, что я почти касался носом носа водяного. Я смотрел прямо в его прозрачные глаза и не мог даже вздохнуть от охватившего меня ощущения сверх реальности происходящего. Какой-то частью сознания я всегда понимал, что все это сон, но сейчас я был явно не так в этом уверен. Губы этого даже не водяного, а просто какого-то уже морского короля на какие-то мгновение растянулись в ничего не выражающую тонкую линию, а затем разомкнулись, выпуская наружу длинный раздвоенный ближе к концу язык, который тут же попытался проникнуть в мой крепко стиснутый рот. Проснувшись, я все еще ощущал это влажное прикосновение. Какое-то время я лежал неподвижно, пытаясь отдышаться. Затем, зачем-то медленно облизал собственные губы и тут же жестко вытер их кулаком. Пора было заканчивать с этой чертовщиной. Может Уильям Тисс и не был каким-то мистическим существом, имеющим надо мной власть, но отношение к моей расшатанной психике он уже не мог не иметь. Сегодня я намеревался всучить ему его похабные рисунки и сказать, что бы он держался от меня подальше. И желательно во время моих сновидений тоже, хотя здесь уже возникали определенные проблемы...
Я почти озверел, когда по прошествии всех пар водяной так и не удосужился появиться. Его злосчастная папка просто напросто прожигала мне спину сквозь сумку и слой одежды. Я уже не знал куда ее деть, хотелось просто выкинуть ее к чертовой матери. Что, конечно же, я не осмелился бы сделать в любом случае. Вместо этого я набрал номер мистера Атчинсона и под предлогом более скорого возвращения задержавшегося у меня имущества выведал у него адрес Тисса. Очнулся я от собственного безумного порыва, уже стоя перед черной металлической дверью. "Черт, что я вообще здесь делаю?" тщетно спрашивал сам себя я, не решаясь ни уйти, ни позвонить в дверь. Выход из этой неимоверно сложной ситуации нашелся сам собой, вернее материализовался сам по себе рядом со мной. Это была, по всей видимости, соседка водяного с этого этажа. Высокая смуглокожая женщина лет тридцати пяти с белым пакетом в руках. Увидев меня перед злополучной дверью, она улыбнулась и сказала, доставая что-то из своей сумочки и перекладывая в пакет:
-Наконец-то к Уильяму пришел хоть кто-то из его друзей. Бедному мальчику так тяжко, а кроме дежурного врача за последнюю пару недель его даже никто не навестил. Я сама вот ему лекарства выходила покупать, да и хоть фруктов каких-никаких... Хотя, все одно: ни крошки в рот не берет... Ты все равно к нему, передай вот пожалуйста, а то я уже и так чудовищно опаздываю...
С этими словами она протянула мне пакет и мило улыбнувшись, исчезла в дверях лифта. Что бы ни повторяться перед самим собой я не стал даже думать о своем странном роке и решительно позвонил в дверь. Он открыл не сразу. За все то-время, что прошло между моим звонком и щелчком отпирающегося замка, я уже сто раз себя проклял и тысячу раз пожалел, что вообще поступил в университет.
Он стоял в дверном проеме весь такой худющий и бледный с этим своим красным шарфом на шее, забавно щурясь на проникший в его квартиру яркий свет подъезда, что я вдруг почувствовал себя грязным озабоченным извращенцем. Он здесь месяц как еж в спячке больной валяется, а я имею к нему притязания из-за своих неадекватных с сексуальным подтекстом снов с его участием. Ну и кто, скажите на милость, здесь ненормальный? Водяной смотрел на меня так, словно это он был мирным путником через топи, а я болотным чудовищем, пришедшим по его душу. Бросив скептический взгляд на его босые ноги, я протиснулся в квартиру без приглашения, напирая на него всем телом и затворяя за собой дверь. Он ошарашено отошел от меня на шаг, и я, как ни в чем не бывало, протянул ему переданный соседкой пакет. Он раскрыл его и с удивлением уставился на его содержимое. Честно говоря, я и сам не знал, что там, но, судя по рассказу соседской "миротворицы", там должны были быть какие-то лекарства и, возможно, фрукты. Изучив пакет, Уильям поднял свои полупрозрачные голубые глаза на меня, ожидая каких-то пояснений к моему визиту. Этот взгляд меня предсказуемо смутил. Мне уже не хотелось устаивать ему разнос по поводу графических изображений моего обнаженного тела в его конспектах. Все это мне уже казалось каким-то пусть и трудно объяснимым, но недоразумением. Мало ли что... Потом разберемся...
-Вот, пришел тебя навестить... Тебя уже два дня не слышно, не видно... Вот у профессора Атчинсона попросил твой адрес.
Боже, бредовее бреда мой мозг просто не способен был выдать. Какие два дня?! Не слышно, не видно?! Можно подумать, меня раньше беспокоили его прогулы, хотя они были гораздо длительней, чем сейчас. К тому же, если он и присутствовал в аудитории, то его всегда как раз и было не видно, не слышно. Думаю, судя по его недоверчивому взгляду, он оценил мое объяснение по тем же критериям. Может он и хотел сказать мне что-то, но сильный приступ кашля не дал ему и рта раскрыть. Я быстро разулся, снял куртку и наугад подтолкнул его к кухне. Видимо, болезнь уже изрядно измотала его, он совершенно не сопротивлялся. На кухне я без труда нашел и заварил чай, добавив в него малиновое варенье, оказавшееся почти под рукой, на полке. Поставив две дымящиеся кружки на стол, я вновь прошелся взглядом по его голым бледным щиколоткам и, не выдержав, сказал:
-Немедленно надень носки, это же просто издевательство над собой, так кашлять и ходить босиком!
Вместо логичного протеста на мою наглость он только задумчиво посмотрел на стоящую перед ним кружку горячего чая и как-то неуклюже потер одну босую ногу другой. Я внимательно проследил за его действиями и, подняв брови максимально высоко для моей обычной мимики, спросил:
- У тебя что, теплых носков нет?
-Есть, - хрипло ответил он. - Только я их не люблю, они колючие...
Я понял, что попал в тупик. В самый странный тупик, который мне когда-либо встречался. Настаивать мне больше не хватало смелости, но выносить вид его свежезамороженных ног я тоже не мог. Выход нашелся сам. Я сделал глубокий глоток чая из своей кружки и как ни в чем небывало сказал:
-Тогда пошли в спальню...
И не дав ему времени на распутывание логической цепи моих мыслей, проследовал из кухни в коридор в поиске выше упомянутой функциональной комнаты. Он тихонечко поплелся следом, все также сохраняя молчание. Не сохранил молчание я, когда распахнул белоснежные двери и вошел в его обитель сна. Я застыл столбом при входе и как заводной болванчик закрутил головой из стороны в сторону. Я просто не мог поверить, что это возможно. Господи, что это было: ирония или стиль жизни? Вся комната была оформлена в темно-синей гамме. В какой-то я бы даже сказал нежной гамме. И хоть предметы мебели оставались так, как и положено им быть - в твердом состоянии, но из за странного цветового решения, мне казалось, что комната плыла перед моими глазами вместе со всем своим содержимым. Спустя какое-то время я понял, что несмотря на мой помутненный в последнее время рассудок, какая-то часть обстановки действительно плыла. Это были рыбки в гигантском аквариуме, занимавшем всю стену высотой от пола до потолка. Вода в нем пестрила диковинной раскраски живностью и водорослями. Прямо перед этим великолепием стояла огромная, убранная белоснежно-лазурным бельем кровать. На стенах висели какие-то картины и наброски, повторяющие в своем сюжете морскую тематику. Я пришел в себя только после тихого смешка сзади. Я обернулся, и меня невольно охватил знакомый мне в последнее время озноб. Несмотря на свой усталый, почти побитый вид в другой части квартиры, водяной смотрелся здесь настоящим гордым и загадочным морским существом. Я почувствовал себя рыбкой попавшей в сети. К слову сказать, рыбкой мазохисткой, которая сама в эти сети и залезла. Уильям смотрел на меня своими пугающе прозрачными глазами и ухмылялся. Я вдруг вспомнил все свои странные сны, и мне стало бы совсем худо, если бы он не шмыгнул в последующий момент носом и не поспешил забраться под теплое одеяло. Я проводил его взглядом, и паника понемногу отпустила меня. Нужно было сказать что-то подходящее, что-то разряжающее обстановку... Но в голову как всегда в такие моменты лезла лишь чушь, и все что я смог сказать, так это ошарашено восхищенное:
- Да ты издеваешься...
Он вновь легко улыбнулся, и я все понял. Мне стало даже немножко неловко за себя, да и за всех наших сокурсников. Он прекрасно знал, что о нем думают и говорят. Конечно, это было неудивительно, но все-таки как-то обескураживающее. Но самое интересное, я никогда не задумывался, что в какой-то степени все эти слухи могли соответствовать чему-нибудь в действительности. Вот, например, Уильям Тисс, наш небезызвестный водяной, на самом деле обожал море и все, связанное с ним и напоминающее о нем. Это все я подробно узнал в последующие недели, когда каждый день навещал своего странного знакомого. Да я и сам вполне мог называться теперь странным из-за этого. Но я ничего не мог с собой поделать, меня тянуло к водяному с такой силой, как раньше отталкивало от него. И тем более у него и в самом деле не было друзей, которые могли бы как-то помочь с бытом. Да и, что скрывать, мне было в какой-то степени жаль его и из-за его причудливой жизни, и из-за его непрекращающейся изнуряющей болезни. Я был страшно зол на нашего красавичка-амбала Джеймса, который глупой шутки ради, сорвал с Тисса шарф. Тот и на вид хрупкий и весь какой-то прозрачный, оказался и, по сути, хрустальной вазой. Он заболевал от малейшего сквозняка и чихал от любой пылинки, поэтому собственно и закутывался извечно в свой красный шарф. Та посиделка с обнаженным горлом на морозе не могла не сказаться на его здоровье. В общем, все это привело к тому, что после занятий до самого позднего вечера я был у водяного. Не сказать, что мы особенно сдружились или нашли друг в друге родственные души, иногда на меня даже накатывал прежний озноб, но все уже было в моей жизни совершенно по-другому. Честно говоря, в какой-то момент я стал замечать за собой, что удивительно успокаиваюсь и расслабляюсь в этих лазурно морских комнатах. Здесь и вправду царила такая же умиротворяющая атмосфера, как и в толще воды. Сам Уильям никогда не задавал мне вопросов, он воспринимал мое присутствие как что-то само собой разумеющееся. Я был для него словно осень после лета, словно вечер после дня... Мне казалось, что он считал, что я просто не мог не быть здесь, что все, что случилось логично и естественно. Что сказать, я был даже благодарен ему за это, потому что вряд ли у меня бы нашлось, что ответить. И как оказалось, не за горами было то время, когда ответ был все-таки найден.
Я припозднился после учебы, разгребая завал свежеиспеченных долгов. Когда я наконец-то выбрался на улицу, там стояла ужасная непогода. Настоящая метель, которою уже никто не ждал, о чем говорили посиневшие пальцы и раскрасневшиеся уши прохожих: все они были одеты точно не по погоде. Я дошел до остановки и всерьез задумался: метель может в любую минуту усилиться, а к вечеру стать вообще несусветной, я просто могу не уехать домой, если сначала отправлюсь к Уильяму. Я никогда не оставался у него на ночь, да и как-то не стремился к этому, но мысль о том, что я оставлю его сегодня одного, меня огорчала. Я посмотрел в темное небо и решил не спешить домой. Я застал своего подопечного сидящим на подоконнике. Окно было настежь раскрыто, и на светлых волосах уже лежал слой снега. Одет был водяной лишь в тонкую рубашку и домашние брюки. Его голые ступни, переплетясь, свисали в полуметре от пола. Не успев зайти, я тут же смог оценить синеву его ногтей и бледность губ.
Услышав стук двери, он оглянулся.
-Я не думал, что ты придешь - сказал он.
Волна неожиданного гнева захлестнула меня с головой, и я взъяренным продрогшим вихрем метнулся к нему, срывая с подоконника и закрывая окно.
Гнев на этого придурка затмил все мои мысли, и я, не отпуская его тощего тела, направился к спальне. Достигнув намеченной точки, я кинул Тисса на кровать и небрежно укрыл одеялом. Он только обескуражено хлопал глазами, глядя на меня. Я, не удостоив его своим внимание, вышел. Я набрал полную ванную обжигающе горячей воды. Не кипятка, конечно же, но все-таки ощутимо колкой, тем более для продрогшего тела. Такое тело дожидалось меня в спальне, предварительно туда мной же и заброшенное. Глаза Уильяма готовы были уже выпасть, когда я поставил его на коврик прогретой паром ванны и, закрыв дверь, приказал:
-Раздевайся!
Он ничего не ответил мне, но и не подчинился моим словам.
-Ты что не слышал? - спросил я, стоя в десяти сантиметрах от него, - Или мне самому тебя раздеть?
Честно говоря, он стал меня безумно раздражать. Как можно так относиться к своему здоровью? Он буквально выкашливал собственные легкие и при этом ходил босиком и сидел на подоконниках. Я как-никак заботился о нем все это время, уделял внимание. С его стороны было, по крайней мере, невежливо сводить счеты с жизнью в моем присутствии.
Он отступил от меня на шаг и, прислонившись к раковине, сказал:
-Я не хочу.
-Отлично, если тебе так удобно... - заявил я и, подхватив его на руки, прямо в одежде взгромоздил в чуть поостывшую воду.
У него перехватило дыхание, и он инстинктивно схватился за мою рубашку, когда я уже отстранялся. В итоге она стала мокрой, впрочем, не на столько, как вся одежда Тисса.
Честно говоря, в какой-то момент мой гнев отступил и пришел страх. Все-таки я перегнул палку. Меня никто не заставлял быть здесь, и обращаться так пусть и с непутевым, но, все же, хозяином квартиры не стоило. Но что сделано, то сделано и водяной уже оказался в своей естественной, по моему мнению, среде. Чтобы не дать сомнениям одолеть меня, я, стараясь выглядеть непринужденным, вылил в ладонь немного шампуня и стал легко втирать приятно пахнущую жидкость в светло русые волосы. Если Уильям и хотел что-то мне сказать, то уже вряд ли мог, так как я, включив душ, стал смывать щиплющее глаза вещество с его головы. Шампунь грозил непременно попасть ему в рот, если бы он решил его открыть. Закончив, я посмотрел в, казалось ничего не выражающее глаза Тисса, и серьезно сказал:
- Уил, не делай больше глупостей. Ты и без того холоднее айсберга, не зачем еще охлаждать себя. Я сейчас выйду, но прошу тебя, полежи здесь еще не много, погрейся и не разбавляй воду. - Я взялся за ручку двери и, обернувшись, продолжил - И, конечно же сними одежду, я принесу тебе что-нибудь... Даже с закрытыми глазами, если хочешь.
Я вышел из ванной и направился в спальню за сменной одеждой. Открыв комод, я сразу же наткнулся взглядом на кусочек темно-синей шелковой материи. Отодвинув лежащие сверху вещи в сторону, я увидел аккуратно сложенную пижаму - брюки и рубашка, как раз то, что нужно. Я взял ее и закрыл ящик. Вещи были очень приятны на ощупь, настоящий шелк... Он красиво переливался в свете, словно живой. Я вернулся к Уильяму, осторожно приоткрыл дверь и, не заглядывая внутрь, положил пижаму на стиральную машину, удобно стоящую у самого выхода.
Следующие полчаса я провел на кухне, готовя легкий ужин. В какой-то момент я тихо засмеялся, стараясь не сильно шуметь. Ситуация была явно из ряда вон выходящая. За все это время я так и не стал водяному даже другом, просто приходил к нему и помогал, чем мог. Зачем - одному Богу известно. И вот как заботливая женушка корплю над сковородой. И все же хоть и абсурдно, но я ощущал себя как дома. Тем более, Уильям, кажется, все-таки внял моим советам и не спешил выходить. Хотя... Быть может, он решил по другому угробить себя и утоп в собственной ванне? Надо бы проверить его... Выключив плиту, я вышел из кухни и увидел, что дверь спальни приоткрыта. Заглянув туда, я увидел, что мой подопечный водяной, спит, лежа сверху на покрывале. Я улыбнулся, поняв, что непривычно горячие водные процедуры утомили это хладнокровное существо, и он отрубился, едва коснувшись горизонтальной поверхности. Ну что ж, пусть ужин станет завтраком. Сил на прием пищи не хватило и у меня, поэтому аккуратно укрыв Уильяма другим концом покрывала, я осторожно примостился на противоположном краю довольно большой кровати. Перед тем как погрузиться в царство снов я еще раз взглянул на водяного и поразился собственным ощущениям. Он лежал на спине, чуть повернув голову набок, его бледная кожа сияла в свете уличных фонарей удивительно ярко, словно он был не живым человеком, а фарфоровой куклой. Обнаженное горло и уголок неприкрытой пижамной рубашкой груди чуть подрагивали, наверно от слишком реалистичного сновидения. Возможно, он убегал от кого-то... И этот странный контраст с синим шелком и лазурным покрывалом... Он действительно был морским принцем здесь... Принцем, не чудовищем... Уильям Тисс первый раз в жизни показался мне удивительно красивым...
Я шел на манящий меня вдали нежный свет, и ноги мои, словно не касались земли... Я вскинул голову вверх, желая увидеть небо, но там были лишь всполохи лазурных переливов. ... Я вдруг осознал, что нахожусь глубоко под водой. Даже не знаю, когда это престало меня удивлять... У меня было ощущение, что всю свою жизнь я провел в этой воде. Я невольно улыбнулся и продолжил свой путь. Казалось, только через несколько тысяч лет я достиг своей цели. Это была странная роща... Роща, танцующая свой медленный плавный танец. Я подошел ближе и понял, что это не деревья, а что-то напоминающее гигантские удивительной формы водоросли. Они начинали свой рост где-то глубоко подо мной, а заканчивались, казалось, где-то высоко в небе. Я вошел в этот чудесный лес, и тонкие лепестки заскользили по моей коже, словно даря нечаянную ласку. Я шел все дальше и дальше и в какой-то момент понял, что не могу больше двигаться. Странные растения обвили мое тело с ног до головы, и я словно слился с ними в медленном изящном танце. Я полностью расслабился и отдался этим завораживающим движениям.
В какой-то момент я понял, что пришло время открыть глаза. Я тесно прижимался всем телом к Уильяму, скользя своими горячими ладонями по шелковому кокону одеяла, окутывающего его с ног до головы. Окончательно проснувшись, я ошарашено замер, и сердце мое словно пропустило удар. Я не видел лица водяного, но в какой-то момент я услышал тихий вздох, и он повернулся ко мне. На его бледных щеках пылал румянец, а губы были чуть приоткрыты. Он внимательно посмотрел на меня, словно ища в моих чертах что-то... Какой-то ответ... Наверное он нашел его, потому что в следующую минуту мы уже целовались. Я ласкал этот удивительно горячий рот и никак не мог понять, почему никогда не делал этого раньше. Руки мои вновь пришли в движение и притянули тонкое тело еще ближе... В какой-то момент мы уже лежали под одним одеялом, и я дрожащими пальцами расстегивал пуговицы его пижамной рубашки. Он судорожно вздыхал, и я прижимался губами к каждому сантиметру его мечущегося в экстазе тела. Мой язык заскользил по обнажившейся гладкой груди, ища один из маленьких источников наслаждения на его теле. Когда он выгнулся в моих руках, я понял, что наконец-то нашел то, что искал. Мои зубы осторожно прикусили твердый сосок, и тут же обиженный кусочек пылающей плоти был одарен мягкой лаской губ. Целуя худой живот, я чуть приспустил пижамные штаны Уильяма и понял, что нашел новый сексуальный фетиш. Тонкие тазовые косточки остро торчали из-под бледной кожи. Кажется, я ласкал их целую вечность... У меня не была никакого опыта в подобных вещах, поэтому я делал то, что говорило мне собственное тело. В любом случае, Уильям не был против... Наши полностью обнаженные тела, накрыли друг друга и заскользили кожа к коже словно в каком-то странном танце... Не знаю, можно ли это было назвать сексом или чем-то еще... Мы получали удовольствие от всего, что окружало нас: от ласкающего тела шелка, прохладного воздуха, горячего дыхания, мягкого света, бьющего из окна... И, как бы странно это не звучало: я не знаю, достигли ли мы пика или нет... Просто в какой-то момент мы оба отключились, не разрывая объятия.
Проснулся я, сжимая в кольце собственных рук спящего Уильяма. Я мог списать все случившееся на пригрезившийся мне сон, но красный след на шее водяного не оставлял никаких путей для отступления. И, честно говоря, меня это даже радовало... Спать я больше не мог, но и встать, не разбудив Уильяма не представлялось возможным. Поэтому, полностью отключив звук, я смотрел, висящий на стене плазменный телевизор, пока морское чудо в моих руках не зашевелилось, проснувшись.
-Что ты делаешь? - прозвучал в тишине адресованный мне вопрос.
- Да вот про тебя кино смотрю... - улыбнувшись, ответил я, глядя как голубые глаза устремляются на экран, и расслабленное лицо приобретает хмурое выражение.
Тихо ворча, Уильям зарывается глубже в одеяло, утыкаясь носом мне в подмышку.
Я тихонько смеюсь, понимая, что решительно настроен поцеловать эту угрюмую физиономию, и исчезаю под одеялом вслед за Уильямом.
На экране русалочка отдает свой голос ведьме в обмен на ноги...