Эпизод третий. История Максима. (отрывок из романа)
Хутор Макошь, 1577 год
Что-то огромное и неумолимое беззвучно катится откуда-то из темноты. Катится прямо на Максима. В этот миг он ощущает себя пылинкой, точкой, искрой сознания. Он знает - пройдет несколько мгновений и его не станет. Не успев как следует зажечься, искра погаснет, превратится в ничто. Максиму безумно страшно, но вместе с ужасом он чувствует странный восторг. Восторг понимания того, что в безграничном хаосе небытия искра, пусть и на миг, но все же зажглась.
Именно это и есть настоящее чудо. Чудо из чудес.
Но, успев возникнуть, восторг моментально рассеивается под давлением огромной волны вселенского ужаса.
Что-то огромное и неумолимое беззвучно катится на Максима. Он не может слышать и видеть - у души нет ни ушей, ни глаз. Но Максим всем своим естеством ощущает, как огромное каменное колесо сжимает, сминает все на своем пути, приближаясь к нему.
- Сейчас эта сила сомнет и меня.
- Я знаю, что сплю. Но я не в силах встать, даже пошевелится. Все что я могу - лишь ждать своей страшной участи.
Но вдруг густой вязкий туман сна отступает. Ледяные щупальца постепенно превращаются в тени на дощатых стенах, на темном земляном полу. Максим просыпается.
Все его тело покрыто липким потом. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Сердце бешено колотится в груди.
Он прекрасно понимает, что это всего лишь сон. Но почему-то от понимания Максиму не становится легче. Холодный ужас все еще прячется по темным углам, там, где человек не может видеть.
Рука уже по привычке тянется к левому плечу. Пальцы чувствуют под рубахой горячий бугорок - затянувшийся шрам.
На сеновале сухо, тепло и пыльно. Рассвет уже начинают пробиваться сквозь доски и грубо оструганные бревна. Ложится косыми белесыми лучами на бледное, душистое сено. Где-то там, за стеной, уже наливаются прозрачные капли росы на тонких невесомых стебельках ковыля и мятлика. Невидимое солнце уже заливает гранатовым светом бесконечную степь и пологие курганы на востоке у самого горизонта.
Максим вытирает краем широкого рукава мокрый от пота лоб. Потом снова ложится на спину и закрывает глаза. Может быть, удастся поспать еще несколько минут. Но какое там. Мысли уже выстраиваются в бесконечную череду, и начинают течь, течь, течь.
- Постоянно вслушивайся в мир. Только так ты сможешь оборвать замкнутый круг из слов в твоей голове.
Так говорит Наставник.
И Максим пытается вслушиваться.
Во дворе вдруг звонко поет петух. В хлеву тихо гремит цепью сонная корова. Где-то в поле заливается соловей. Пахнет приближающейся жарой и степными травами.
Пора вставать.
Максим еще некоторое время лежит, закрыв глаза, вздыхает, ворочается. Но сна уже нет. Точно пора вставать.
Максим решительно поднимается, соскальзывает с мягкого сена на землю. Отворив покосившиеся от старости ворота, Максим щурится, хотя рассвет только брезжит где-то там на востоке. Потянувшись всем телом, словно кошка, Максим сбрасывает с себя остатки сна и спешит по извилистой тропинке вниз, к реке умываться.
Начинается новый день.
1576 год, июль Томашковкая сеч
Сначала дозорные казаки увидели пыль. Густую и светло-коричневую. Она медленно, даже лениво поднималась из-за горизонта. Тянулась своими щупальцами вверх, к солнцу. Лишь с северо-востока, там, где река, подпираемая лесом, делала широкий поворот - небо было чистым, почти белым.
На Сечи поспешно начали бить в колокола, разжигать сигнальные костры. По двору, между приземистыми, покрытыми соломой кошами, бряцая оружием, с перепуганными лицами носились простые казаки. И даже опытные, бывалые запорожцы поспешно выходили на майдан перед церковью, задумчиво молчали, тревожно поглядывая друг на друга.
На самую высокую смотровую башню поднялся кошевой атаман Богдан Мороз. Испещренное глубокими морщинами, обветренное степными ветрами лицо выражало плохо скрываемое недовольство. Оно словно говорило:
- Что еще там? У меня полно дел и поважнее, а вы отвлекаете разными пустяками.
Светло-голубые, словно выгоревшие на солнце глаза внимательно всматриваются вдаль, пытаясь разглядеть что-то там, среди бесконечных степей. Из под шапки выглядывает длинный седой чуб.
Пан Мороз имеет привычку, в минуты волнения или раздумий, теребить подрагивающими узловатыми пальцами свисающий на ухо кончик длинного чуба. Атаман словно пытается нащупать там ответы на все свои вопросы.
Рядом с кошевым атаманом, на небольшой площадке смотровой башни, стоит куренной атаман Петро Стодоля - невысокий коренастый, с густыми черными усами и такой же густой щетиной, грозящей вот-вот превратиться в московитскую бороду. В левом ухе атамана весело поблескивает на солнце золотая серьга. Пан Петро молод, ему еще нет и тридцати, но именно с ним постоянно советуется по военным делам кошевой атаман.
Еще дальше, справа от куренного атамана, облокотившись на бревенчатое ограждение и придерживая правой рукой висящую на боку саблю, стоит высокий молодой казак. Это сын кошевого атамана - Максим.
Максим - простой казак, ничем не лучше других. Но отец на все военные советы берет сына с собою.
- Пусть учится уму разуму. Глядишь, пригодится, - любит повторять кошевой атаман во время бесед со старшиной.
Максим учится. На советах сидит тихо, не шелохнувшись. Ловит каждое слово, впитывает в себя все, как губка.
Позади атамана и поднявшихся с ним запорожцев, немного в стороне, возле самого края смотровой площадки стоит дозорный казак. Именно он на рассвете первым увидел поднимающуюся над горизонтом желтоватую дымку. Дозорный казак виновато улыбается, перетаптываюсь с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Казак бросает быстрые взгляды на высокое панство, соизволившее подняться к нему на пост. Его небольшие серые глаза как бы говорят: вы уж извините меня, панове, что оторвал вас от ваших дел.
Бурая, почти прозрачная пыль поднимается из-за горизонта. Кажется, что небо и земля вдруг поменялись местами. И странная огромная туча - предвестник бури, растет из недр земли, постепенно набирая силу на погибель всему миру.
- Дозоры вернулись? - задумчиво спрашивает кошевой атаман, словно у себя самого. Потом, как будто нехотя, оторвав взгляд от горизонта, внимательно смотрит на Максима. Кажется, что пан Мороз сейчас что-то скажет своему сыну. Даже бескровные сухие губы размыкаются и безмолвно шевелятся, словно пробуя мысли на вкус. Но кошевой атаман так ничего и не произносит.
По деревянным ступеням на смотровую площадку поднимается еще один человек. Небольшого роста, с улыбчивым подвижным безволосым лицом и темно-карими раскосыми глазами. Маленькие, почти женские, пальцы правой руки крепко сжимают эфес сабли.
Кошевой атаман переводит взгляд на казака. Вопросительно смотрит.
-Что там, Андрей?
-Помогай бог! Значит так.
Голос казака - высокий и резкий, похож на удары плети.
-Дозоры не вернулись. Ни один.
-Это понятно. Всыпать бы тебе плетей за такое учение. Где же это видано, чтобы казак не смог поганого татарина обвести вокруг пальца. А у тебя все наоборот получается. И чего ты своих казаков только учишь?
Густые брови на худом, словно высушенном лице Богдана Мороза почти коснулись друг друга.
- Сейчас же отправь пластунов, по двое. Пусть посмотрят, пощупают. Но чтоб на рожон не лезли.
Казак слегка кивнул. На губах, словно неясная тень, на мгновение появляется легкая улыбка, но сразу же исчезла. Словно ее и не было.
-Уже отправил, пан атаман.
-Хорошо... Сам то что по этому поводу думаешь?
Атаман указал подбородком в сторону клубящейся вдалеке пыли.
Казак растеряно пожал плечами.
- Тысяч пятьдесят. Никак не меньше.
Кошевой атаман еще раз посмотрел в сторону степи, словно пытаясь запомнить все, до мельчайших деталей. Обвел горизонт долгим взглядом. Потом, словно пытаясь избавится от наваждения, мотнул головой и тихо, словно самому себе, сказал:
- Тяжело нам будет. Ой, тяжело...
Через полчаса, в курене атамана, за широким столом собралась Рада.
Во главе длинного стола сидит Богдан Мороз. Собрались все куренные атаманы, писарь, судья. За спиной кошевого атамана тот самый невысокий казак с раскосыми глазами - асаул Андрей Рыба. Асаул рассматривает всех собравшихся, и его темные глаза поблескивают веселыми искорками. Все уже привыкли, что он не садится за общий стол, а стоит, словно тень за спиной кошевого атамана, всегда готовый выполнить любое поручение.
Максим тоже тут. Он скромно расположился в самом конце стола.
Кошевой атаман сначала выслушал разведчиков. Запыхавшиеся казаки говорили по делу, четко, даже весело, чувствуя приближение хорошего дела.
Но в глазах у всех без исключения угадывалась тревога.
- Нуу, что татарва заявится не сегодня так завтра, мне и так было понятно.
Атаман говорит медленно, словно пережевывая слова.
- А то, что они перебили все наши дозоры, лишь говорит о том, что дело серьезное затевается.
За столом тихо загалдели казаки, переглядываясь между собой.
- Так что же, в первый раз, что ли, батьку? - подал голос Степан Тополя, главный пушкарь - толстый казак с огромным мясистым носом и такими же большими лиловыми губами.
- Били раньше, и сейчас, дай бог справимся. Пусть только попробуют сунуться...
Все посмотрели на Степана. Словно первый раз увидели. Но кошевой атаман, казалось, не слышал реплики - лишь внимательно, задумчиво смотрел на сына.
Богдан Мороз, откинулся на высокую спинку и положил руки на стол. Яростно блеснул перстень на пальце.
За окном, на широком подворье Сечи тревожно шумели казаки. Нетерпеливо, словно чувствуя приближающееся настоящее дело, лязгало оружие. Эта тревога передавалась наверх, в комнату, где совещалась старшина. Кошевой атаман пока молчал - давал уважаемым казакам выговориться.
Но чтобы сейчас не говорили куренные атаманы, как бы не приободрялись бывалые уважаемые запорожцы - Богдану Морозу все уже было понятно.
Возбужденный, нервный гомон и там, внизу, на подворье, и здесь, в светлице, лишь давал атаману короткую передышку, возможность сосредоточится, собраться с мыслями.
Через некоторое время кошевой атаман медленно поднялся из-за стола, сделал короткое движение рукой, показывая вдруг замолчавшим казакам продолжать. Потом подошел к окну и, заложив мозолистые, испещренные набухшими венами руки за спину. Стал задумчиво смотреть куда-то вдаль.
Богдан Мороз прекрасно понимал, что это конец.
В этом году и турки, и татары совершали набеги на русские земли не меньше двух десятков раз. Но казаки всегда успешно справлялись с большим по числу войском. Запорожцы успешно использовали достоинства своих фортификационных сооружений, многочисленных балок, речек и речушек, лесов, ложбин и так далее. Всегда заранее удавалось предупредить все окрестные хутора и селения о приближении басурманских охотников.
Самым главным достоинством казачьего войска была быстрота и мобильность, то фирменное оружие, которое запорожцы на горе своим врагам, позаимствовали у самих басурманов. Но сейчас все обстояло совершенно иначе.
Не зря татары полностью перерезали все без исключения казачьи дозорные отряды. Ни одному человеку не удалось вернуться на Сечь и предупредить о приходе врага. По беглому подсчету посланных в разведку запорожцев, басурманская армия насчитывала не менее пятидесяти тысяч человек. Правильно говорил Андрей. Татары со всех сторон окружили казацкие укрепления, полностью перекрывая возможность отступления.
Кошевой атаман посмотрел вниз, на подворье и увидел, как на площади перед небольшой деревянной церковью собираются казаки.
Через открытые настежь ворота, словно днепровская волна, течет люд, кони, волы, овцы. Еще старшина ничего не объявляла, еще не было никаких распоряжений по подготовке к обороне. Но люди уже чувствовали приближение зловещей силы. И эта сила заставляла их суетиться, спешить, бояться, дрожать от возбуждения, собираться вместе и ловить еще пока никем не сказанные слова. Сила эта, сметая все на своем пути - более мелкие силы - устремления, надежды, ожидания, мечты, наполняла собою все, что можно было наполнить. И люди, подчинялись. Они бессознательно двигались под давлением волны на встречу со своей судьбой.
Богдан Мороз смотрел вниз, слышал за спиной шум возбужденных голосов старшины и понимал, что от этой невидимой волны никому не будет спасения. Ни тем, кто там, внизу, ни тому, кто находится здесь, в этой комнате. Волна смоет всех.
Кошевой атаман отвернулся от окна. Скрипнула подошва остроносых сафьяновых сапог.
Асаул Андрей Рыба сразу же шагнул вперед, выйдя из полутени. Раскосые, почти татарские, глаза блеснули желтыми искорками. Он с готовностью смотрел на атамана, ожидая распоряжений. Но Богдан Мороз искал глазами не его, а своего сына. Когда, наконец, увидел, облегченно усмехнулся в седые усы.
Максим в это время, немного подавшись вперед, слушал как старый сотник Данила Черт, задумчиво теребя край расшитого золотыми нитями жупана, вспоминал, как в молодости он с небольшим отрядом запорожцев, трепал тылы басурман, когда отягощенная добычей, армия возвращалась из похода в русскую землю.
- Войско у них большое было. Тысяч десять. Грабить мы им не могли помешать. Силы уж слишком неравные были. Но когда псы напились-наелись кровушки христианской и плелись по Муравскому шляху обратно к себе в логово, вот тогда и мы пригодились. Здорово мы их тогда потрепали. Наскочим внезапно, как снег на голову, переколем очумелых от страха басурман и обратно. Словно нас и не было. Ищи свищи.
Сотник мечтательно закрыл красные воспаленные глаза, словно пытаясь более крепко ухватиться за нить воспоминаний.
-И многих невольников из плена выручили...да, были времена.
Потом, словно опомнившись, тихо добавил:
-Да и сейчас времена не хуже.
Богдан Мороз поманил к себе асаула, тихо что-то сказал ему. Тот лишь молча кивнул.
Четверть часа спустя кошевой атаман стоял перед затихшими казаками на майдане и говорил о том, с чем в скором времени всем им предстоит столкнуться. Еще через час Богдан Мороз опять был в просторной светлице, наверху. Но из старшины рядом был только генеральный писарь пан Кавуля - низкий коротконогий, с маленьким, безусым лицом и хитрыми темными глазками.
Также за столом сидел куренной атаман Петро Стодоля и Андрей Рыба. На другом конце стола сидели три казака - сын куренного атамана - Максим и еще два казака из пластунов - Борис Сиромаха и Пацюк.
Оба казака были похожи друг на друга, словно родные братья. Невысокие, но жилистые и широкоплечие. Тот, который пониже - Пацюк, рассеянно улыбался, бросая короткие быстрые взгляды то на кошевого атамана, то на пана писаря.
Другой казак сидел на самом краю широкого дубового стула, чуть наклонившись вперед. Он внимательно слушал тихую, слегка медлительную речь атамана, стараясь не пропустить ни единого слова. Большие и загорелые, похожие на тарель ладони нещадно мнут шапку.
- Возьмете с собою по паре коней. Самых свежих и быстроходных. Грамоты вошьете в жупаны. Андрей проверишь.
Асаул молча кивнул.
- Вам придется не сладко. Вы прекрасно понимаете, что если они вырезали все наши дозоры - не один человек не вернулся - что тогда вам предстоит. Понимаете?
-Да, батьку. Мы понимаем.
Все согласно закивали чубатыми головами.
Кошевой атаман посмотрел на казаков. Взгляд его на мгновение задержался на сыне.
- С собою берите лишь воду. Сейчас лето - дай бог, еду в родной земле найдете. Из оружия - кинжал, саблю да лук со стрелами. Вы должны быть налегке. Быстрые, как запорожские стрелы. Лишь в этом да в боге будет у вас надежда.
Богдан Мороз поднялся. Все тоже встали. Атаман махнул рукой, сидите, мол, не вставайте.
Заложив руки за спину, стал прохаживаться по комнате. Потом остановился, повернулся к казакам.
- А мы здесь молиться будем за вас.
Помолчав, добавил:
-Ну все, хлопцы, идите с богом.
Казаки поднялись, поклонились в пояс и тихо вышли. Последним вышел Максим.
В комнате остался лишь кошевой атаман и асаул.
Хутор Макошь, 1577 год
Серая ящерица застыла на камне. Маленькие ромбовидные чешуйки отливают сталью и холодом. Хочется бесконечно долго рассматривать каждую чешуйку в отдельности. Вникать в скрытый смысл, тайну завораживающего узора. Острые эбонитовые коготки, маленькие крошки пыли на лапках и хвосте, пустые холодные глаза и диковинный узор на коже - чем дольше смотреть на ящерицу, том труднее оторвать взгляд.
Теплый ветер невидимыми немного нервными пальцами настойчиво касается всего вокруг. Травы, переливаясь, наклоняются к земле. Наклоняются для того, чтобы в следующее мгновение воспрянуть снова. Листья на изогнутой старой липе лениво подрагивают, отсвечивают, ядовито блестят падью.
Все изменяется. За одно мгновение целые миры прекращают свое существование, а другие миры рождаются из пустоты. Рождаются для того, чтобы исчезнуть в будущем. Но лишь эта переливающаяся на свету ящерица остается неизменной, вечной. Королева ящерица.
Максим заворожено рассматривает узор на спине и чувствует, как постепенно все глубже и глубже проваливается в вязкую беспросветную пустоту. Максим знает, чувствует всем своим естеством - из этой беспредметности невозможно выбраться. В ней можно лишь раствориться без остатка. Стать ничем. Влиться в пустоту, самому стать пустотой. Бесконечное отчаяние охватывает все тело. И уже больше нет ничего - ни леса, ни камней, ни солнца, ни неба. Больше нет и ящерицы. Одна пустота.
Время растягивается до бесконечности. Миг становится вечностью, и вечность превращается снова в мгновение. Максим чувствует, как каждая частица его тела распадается, становится сухой невесомой пылью. Но нет ни страха, ни отчаяния. Нет даже сожаления. Одно лишь удивление - как, став пустотой, можно еще что-либо чувствовать?
Максим понимает, что он уже умер, и что одновременно с этим смерти нет.
Вместе с пониманием вдруг откуда-то сверху на него обрушиваются ледяные струи. Вода похожа на протянутую руку. Максим, преодолевая вязкое ужасное сопротивление, пытается ухватиться за эту руку и выбраться на поверхность. Но ему не удается пошевелиться. Он внезапно осознает, что у него уже нет тела. Максим отдает себя темноте, просто ощущая опускающуюся на него струю, и внезапно его просто выносит на поверхность.
Все переворачивается с ног на голову. Тьма становиться светом, вязкость и инерционность превращаются в легкость и отсутствие какого-либо сопротивления. Максим испытывает радость и счастье.
-Все получилось как нельзя лучше.
Но он каким-то образом понимает, что в этом захватывающем ощущении есть что-то опасное. Максим сдерживает себя, лишь слегка прикасаясь к чувству радости.
Ледяная волна выносит его на поверхность. Мир вокруг просветляется.
Максим вдруг обнаруживает себя лежащим на боку. В нос попали тонкие стебельки травы, и хочется чихнуть. Что-то твердое, кажется камень, упирается в плечо. Ужасно затекло все тело.
Над Максимом, на коленях, закрывая собою солнце, стоит Наставник и льет из глиняной миски воду прямо Максиму на голову. Увидев, что тот открыл глаза, Наставник весело улыбается. В глазах блестят озорные огоньки.
Максим пытается сесть, но спина и бедра ужасно болят. Кажется, словно он пробежал без остановки с десяток верст. При помощи Наставника, Максим все же садится, прислонившись спиною к старой раскидистой липе.
Максим чувствует в себе странное опустошение. Не хочется ничего спрашивать, ни говорить. Вот так бы сидеть, ни о чем не думать.
Но из этого состояния его выводит насмешливый голос Наставника.
- Хорошо, что ручей рядом. Бочку воды на тебя вылил, пока ты соизволил вернуться обратно.
Максим равнодушно покосился на учителя. Снова закрыл глаза.
- Экой ты, брат, шустрый.
Наставник заразительно засмеялся. Достав из заплечного мешка небольшой сверток, он развернул чистую тряпицу и протянул засыпающему Максиму бурый сушеный ломоть.
- На, возьми. Это сухое мясо. Съешь его. Сразу же станет легче. Давай-давай.
Максим нехотя протянул руку и взял маленький твердый кубик. Он начал медленно жевать, откусывая маленькими кусочками вдоль волокон. Мясо на вкус оказалось слегка пресноватым, но довольно приятным. Пережевывая, Максим чувствовал, как к нему постепенно возвращается бодрость. Странное онемение проходило. Становилось значительно легче.
Наставник, кажется, прекрасно видел изменения в состоянии Максима и лишь весело улыбался.
- Что со мной происходит?
- После путешествия за край, твоя душа еще до конца не смогла вернуться обратно в тело. Твое тело чувствует тревогу, даже страх - оно понимает, что без души ему никак нельзя.
Наставник протянул Максиму еще один небольшой темный кусочек.
- А еда, особенно та, что я дал тебе, приманивает душу обратно в тело. Так, как мы приманиваем коня яблоком. Понимаешь? Еда придает вкус жизни.
-Мне казалось, что я умираю...
Максим попробовал улыбнуться. Это у него получилось не очень уверенно.
- Не хочу тебя пугать...
Пронзительные глаза Наставника весело сияли. Он погладил кончиками пальцев свисающие вниз усы.
- На самом деле ты умер. Но... смерть твоя была как бы символическая.
Наставник на мгновение задумался. Казалось, он пытается подобрать более точные слова.
- Ты со смертью сыграл в такую игру - ты ей позволил прикоснуться к себе, а она позволила тебе остаться при этом здесь, на белом свете.
Максим хотел по привычке испугаться, но страх иссяк, словно ручей в засушливое лето.
-Я видел ящерицу. Это и есть смерть?
-Ящерицу?
- Да. Ящерицу на камне. И я знал, сам не знаю откуда, что именно это и есть смерть.
Наставник внезапно поднялся на ноги, отряхнул ладонью с ноговиц листочки сухой травы.
- Давай-ка, поднимайся. Нам пора идти. На хуторе мы должны быть до темноты.
В голове у Максима крутилось множество вопросов. Но он сдержал порыв.
Максим нехотя встал. Бедра и низ живота постоянно сводило судорогой. Идти совершенно не хотелось. Но Наставник настойчиво тянул его за собой. Казалось, что он вспомнил о каком-то важном деле. Наставник быстро собрал все вещи в заплечную сумку, ловко завязал узел и забросил ее за плечи.
- Идем скорее. По дороге договорим.
Они спустились к опушке леса по узкой, почти незаметной тропинке. Потом перешли речку по кривой поваленной иве, стали подниматься вверх, под гору.
Солнце уже пересекло зенит и постепенно клонилось к густо поросшим типчаком пологим холмам на западе. Пыльный сухой воздух словно светился изнутри. Где-то высоко в небе, невидимый для глаз, звонко пел жаворонок.
Максим не поспевал за быстрым широким шагом Наставника, для которого довольно крутая горка, казалась, не была серьезным препятствием.
Рубаха моментально промокла насквозь. Соленый пот заливал глаза. Максим чувствовал себя ужасно. Но он, стиснув зубы, терпеливо плелся следом за Наставником, отчаянно цепляясь руками, за крепкие стебли конского щавеля и железняк травы, которые густо росли по всему склону.
Наконец, выбравшись на холм, путники остановились отдышаться. Максим сразу же завалился на мягкую траву. Наставник отстраненно покосился на своего спутника, потом повернулся лицом на запад. Приподняв подбородок, он стал принюхиваться, словно собака, делая короткие вдохи. Узкие загорелые ноздри подрагивали от напряжения. В светло-голубых глазах отражался, как в зеркале, солнечный диск, далекий темный лес у горизонта, желтеющие холмы. Потом Наставник подошел к пытающемуся отдышаться Максиму, опустился рядом.
- Ты должен понять одну очень важную вещь...
Наставник осторожно прикоснулся пальцами к небесно голубому цветку василька, который рос рядом. Но не сорвал цветок, а лишь наклонился и понюхал.
- Все, что происходит в твоей жизни, ты должен научиться воспринимать не так, как ты воспринимал раньше. Если прежде, в той, другой жизни, с тобою все случалось, то теперь жизнь должна быть для тебя вызовом. Ничего, понимаешь, ничего в ней не должно быть случайного.
Максим лежал на спине и тяжело дышал. Легче ему не становилось, но он ясно и четко слышал каждое слово.
-Ляг на живот и прижми руки к телу. Через несколько минут тебе станет легче.
После паузы, Иван, улыбаясь в усы, небрежно добавил:
- Даже это место ты выбрал не случайно. Именно здесь из недр земли выходит целительная сила.
-Максим повернул голову к Наставнику, и вяло запротестовал:
- Но я не специально выбрал это место. Я просто лег там, где мне было удобно.
- Твой дух все знает. Это именно он выбрал.
- Ладно. Знает, так знает.
Но не сказал, а лишь подумал Максим. Сейчас желания и сил спорить у него не было совершенно.
Он закрыл глаза и через некоторое время почувствовал, как его тело постепенно стало расслабляться. Дышать стало легче.
Наставник, угадывая изменение в состоянии своего ученика, тихо сказал:
-Постарайся вдыхать и выдыхать воздух животом, а не грудью. Так твое тело быстрее расслабиться.
Но Максим уже все понимал и без слов. Он начал дышать глубоко, ровно.
Ему казалось, что он парит по мягким теплым волнам воздуха. Он то поднимается вверх, к чистому солнцу, то опускается вниз, к безбрежному океану трав.
Максим уже не чувствовал своего тела. Он был невесомой воспринимающей частицей чего-то целого, огромного и важного. Максим словно спал, но при этом ясно осознавал, где он, что с ним происходит.
Вдруг перед ним в прозрачном воздухе начали проявляться живые картины из прошлого. Максим увидел отца, который с надеждой смотрел вслед выезжающим из ворот Сечи казакам. В одном из всадников Максим узнал себя.
Как странно было смотреть на себя со стороны.
Максим каким-то образом знал, что чувствовал каждый человек в этом воспоминании. Как только Максим сосредотачивал внимание на ком-то - в следующее мгновение, словно вспышка света внутри тела - вспыхивало ясное понимание. Понимание без слов и объяснений.
Но как только Максим пытался более подробно разобраться в ощущениях другого человека, понимание затуманивалось, словно поверхность воды, когда к ней прикоснуться рукой.
Максим знал, почему отец отправил его с грамотой из Сечи.
Отец прекрасно понимал, что все они обречены. Совсем скоро на том месте, где была Сеч, останется лишь огромное пепелище. И все они, все до единого человека умрут.
Кошевой атаман дал своему сыну шанс. Шанс остаться в живых.
В следующее мгновение картинка с отцом бесследно исчезла и на ее месте появилась совершенно другая.
По следам троих казаков неумолимо следует погоня. Расстояние постепенно сокращается. Как бы казаки не пытались запутать свои следы, три невысокие темные тени на лошадях - все ближе и ближе. Максим всем своим естеством чувствует холодную, нечеловеческую решимость настигающих свою добычу охотников.
Максим открыл глаза. Он лежал на вершине холма, поджав ноги.
- Я спал?
Максим сел. Щурясь, посмотрел на солнце.
Если судить по положению светила, он проспал всего несколько минут.
Как странно. Максим чувствовал себя на удивление прекрасно. За короткое время он отлично отдохнул. Казалось, он крепко проспал всю ночь в родном доме.
Наставника рядом, почему-то не было. Максим легко вскочил на ноги, внимательно огляделся.
С севера медленно приближалась гряда облаков. Легкий теплый ветер приносил пьянящий немного терпкий аромат степных трав. Внизу, на пологом склоне холма, копошились суслики. Максим обернулся и сразу же увидел Наставника. Тот поднимался на холм со стороны реки. Максим поднял руку.
До хутора они добрались вместе с первыми сумерками. На косой плетеной изгороди, похожие на черепа диковинных зверей, поблескивали глиняные горшки. По двору деловито расхаживали куры и гуси. Где-то за холмом протяжно мычали коровы. Сухой степной ветер к вечеру стал еще горячее, но дул все также мягко, ненавязчиво.
Максим вместе с Наставником вошли на подворье. К ногам сразу же бросился Серко - высокий сухопарый пес. Серко радостно прыгал, отчаянно виляя хвостом. Но при этом собака не издавала ни единого звука.
Наставник ласково погладил собаку, дал себя разок лизнуть в усы. На Максима пес не обращал совершенно никакого внимания. Словно его и не было.
- Молодец Серко, молодец. Ну, давай беги.
Пес еще раз уткнулся черным мокрым носом в покрытый слоем пыли сапог хозяина и умчался куда-то за хлев.
Максим улыбнулся.
- А Серко тебя любит.
- Это не совсем обычный пес, - тихо сказал Наставник, глядя вслед уносящейся прочь собаке.
- Что значит - не совсем обычный?
- Серко - знает.
Наставник, беззаботно улыбаясь, посмотрел Максиму прямо в глаза. Наставник, прекрасно предугадывая мысли ученика, словно предлагал задать вопрос.
И Максим это понял, хотел сдержать слетающие с губ слова, но все же не смог и спросил:
- Что значит - знает?
- Это значит, что у него есть знание.
Максим внимательно смотрел Наставнику в глаза, пытаясь понять его слова.
- Ты вспоминаешь знание. А ему, - Наставник указал подбородком в сторону хлева, - и вспоминать ничего не надо...
- А что я вспоминаю?
Наставник, насмешливо подняв бровь, посмотрел на Максима.
-Ты вспоминаешь себя.
Максим, хотел, было, что-то спросить еще, но тут подбежала Маричка - девочка лет тринадцати, помощница кухарки.
-Помогай Бог!
Девушка низко поклонилась, придерживая длинную косу. Максим невольно улыбнулся, заметив как на худой, вымазанной в саже ручке, блеснули маленькие, едва заметные золотистые волоски.
Загорелое лицо девочки с большими темно-карими глазами радостно светилось.
Наставник слегка наклонил голову в ответ.
-Здравствуй, Маричка! Принеси нам полотенце и свежие рубашки. Мы с Максимом на речку пойдем. А что, готов ли ужин?
- Да, пан Наставник. Ужин уже готов.
Маричка умчалась за полотенцами, сверкнув босыми пятками.
-Как хорошо, наконец, оказаться дома, - подумал Максим, чувствуя, как поднимается настроение.
Когда они молча шли к реке в предвечерних сумерках, вдыхая душистый степной воздух, Наставник снова вернулся к разговору о знании.
- Вот ты спрашиваешь меня - что именно ты вспоминаешь. Хочу еще раз сказать - я тебя ничему не учу. На самом деле ты все и сам знаешь. Да-да. Знаешь.
- И не только ты. Все люди имеют это таинственное знание в себе. Но они почему-то все забыли. И ты забыл.
-Но какое знание?
- Вот, послушай. Я тебе сказочку расскажу.
Наставник протянул загорелую жилистую руку и слегка коснулся плеча Максима.
- Начало у нашей сказочки самое обычное. Жил был один молодой человек. Жил и, как говориться, не тужил. Мудрости и силы набирался.
Он с самого рождения знал свою цель. Да-да, именно с рождения. Чему ты удивляешься? Как бы странно это не звучало, но именно благодаря цели он смог воплотиться в этом мире.
И вот молодой человек учился жить. А помогал ему в этом отец. И не было у молодого человека никого роднее и ближе отца. Ведь кто может быть ближе и роднее, того, кто искренне, всем сердцем облегчает твой путь?
Так проходили дни, месяцы, годы. И вот однажды наступил момент, когда отец призвал сына к себе. Отец с радостью и волнением сказал:
-Сын мой! До последнего момента я отдавал тебе всего себя. Я делился с тобою всем, что у меня было. Я учил тебя всему, что знал сам. И вот, вся моя мудрость теперь стала твоей мудростью.
И сегодня я призвал тебя к себе, чтобы сказать - я больше ничего не могу тебе дать. Ничего, кроме любви.
Сердце молодого человека сжалось от огромной печали. Слезы выступили на его глазах. Но он не произнес ни единого слова - лишь стоял и слушал.
-Я люблю тебя, сын мой. Поэтому я отпускаю тебя в мир. Ведь нет большего греха, чем лишить жизни и надежды того, кому суждено жить и надеяться.
-Ты родился в мир не для меня, а для себя и для жизни. Так иди теперь и приумножай жизнь. А мое знание пусть облегчит твой путь.
Слезы текли по щекам молодого человека. Но это были не только слезы печали, но и слезы невыразимой радости.
Человек рождается на свет в боли. Но эта боль быстро забывается, она ничто по сравнению со счастьем появления новой жизни.
Человек покидает этот мир в страхе. Но этот страх ничто по сравнению с неописуемой вечностью, которая ждет там, за порогом.
Молодой человек понимал, что теперь пришло его время. Время исполнить свое предназначение.
Молодой человек ничего не взял с собою в дорогу. Ни одной вещи. Потому что помнил наставление своего отца:
- Не заботься ни о чем, кроме самой цели. Помни - мир изобилен и он всегда поможет тебе.
Сын крепко обнял отца и отправился в путь.
Когда молодой человек уже выходил из дома, отец на прощание сказал:
- Твоя цель приумножать Свет в этом мире. Ты должен быть похож на огонек во тьме, от которой зажигается бесконечное множество свечей. И чтобы не случилось с тобою на путях твоих, какие чудеса не встретились бы тебе - не забывай самого главного, того, для чего ты отправился в этот путь.
Сказав эти слова, отец, наконец, отпустил сына.
Дорога оказалась совсем не такой, какой представлял себе ее молодой человек. Она была чудесной, полной загадок, приключений, надежд, радостей, иногда даже боли. Но боль - это не страшно. Она помогает человеку становиться сильнее, крепче. Боль закаляет слабых.