Ночь выдалась спокойной. Еще с вечера Русин тщательно проветрил спальню, а потом наглухо закрыл все окна и аккуратно задвинул тяжелые бордовые шторы.
Тоскливые пронзительные завывания автомобильных сигнализаций и шум проезжающих по улице автомобилей не могли пробиться сквозь современные стеклопакеты. Посторонние звуки, да и вообще все то, что не вписывалось в его правильный предсказуемый мир, Русин искренне ненавидел. Именно ненавидел, а не просто там недолюбливал. Вообще искренние чувства были редкими гостями в сердце этого человека. Единственное, что хоть как-то оживляло мир Русина, были именно вот эти вспышки ненависти к окружающему миру. Миру хищников, дармоедов и любителей поживиться за чужой счет. Русину казалось, что мир так и смотрит на него украдкой, выискивая слабое место, брешь в обороне, для того, чтобы однажды нанести свой коварный удар. Поэтому Русин всеми силами старался, чтобы все в его мире было понятно и предсказуемо. Если все будет предсказуемо и управляемо - у мира не будет ни единого шанса.
Рядом на широкой удобной кровати тихо сопела жена - полная, розовощекая уже немолодая женщина, с химической завивкой и мощными ослепительно белыми ногами сорок четвертого размера.
Русин, вытянувшись на спине, спал крепко и без сновидений. Казалось, ничто во всей вселенной не могло потревожить его сон.
Когда в полчетвертого утра на журнальном столике пронзительно зазвонил телефон, Русин, испуганно потирая глаза, быстро сел, свесив вниз полные безволосые ноги. Пошарив в темноте рукой, он включил небольшой светильник и вопросительно посмотрел на жену. Люда - так звали жену, лежала неподвижно. Лишь круглые немного выпуклые глаза быстро и неестественно вращались так, что ослепительно белые в полумраке спальни белки были похожи на бортовые огни летающей тарелки из фантастического кинофильма.
После пятого гудка телефон звонить перестал. Русин неподвижно сидел и смотрел на телефонный аппарат.
- Кто это звонил?
Голос жены был низким и сиплым после сна.
- Откуда я знаю?
В словах Русина чувствовались нотки раздражения.
Вдруг телефон зазвонил снова.
Русин дернулся от неожиданности. Потом медленно поднялся и пошел к телефону. Нервно кашлянув, он поднял трубку.
- Алло?
Русин напряженно вслушивался, прижимая телефонную трубку к пухлой, с вечера аккуратно выбритой щеке. Жена неподвижно лежала под одеялом, напряженно прислушиваясь к голосу на другом конце провода. Но ничего кроме невнятного бормотания ей разобрать не удавалось.
- Не знаю... Я тебе перезвоню...
Голос Русина звучал по-бабьи высоко и был похож на скрип несмазанного железа.
Русин, прикрывая трубку ладонью, умоляюще посмотрел на жену. Их взгляды встретились. Жена заметила, как по левому виску мужа, вниз, к подбородку, пробежала прозрачной искоркой тоненькая струйка пота. Когда Русин медленно положил телефонную трубку на место, жена уже сидела на кровати, закутавшись в одеяло.
- Саша, кто звонил? Почему среди ночи? Что случилось?
Русин дрожащими пухлыми пальцами вытер пот со щеки, потом подошел к кровати и осторожно сел.
- Это Галя звонила. Сестра.
- А почему среди ночи?
Русин медленно повернулся к жене и тихо произнес:
- Галя сказала, что час назад мама умерла.
Жена тихо вскрикнула, закрыв рот руками. В тусклом красноватом свете лампы сквозь пухлые короткие пальцы на мгновенье вспыхнул оранжевой искрой золотой зуб.
Русин неподвижно сидел на кровати, тупо уставившись на телефон. Жена, уже успев сбегать в туалет, тоже сидела рядом, теребя пальцами кончик одеяла.
- Боже, какое горе. Какое горе!..
- Саша, тебе надо будет обязательно поехать туда. Может быть, помочь чем-то... Хотя чем тут поможешь?
Жена вздохнула, и этот вздох получился каким-то неестественным, слишком театральным.
Русин, опустив плечи, машинально махал большой головой в знак согласия. В его душе сейчас происходила борьба двух противоположных чувств. С одной стороны робко наступала холодная непривычная пустота, рожденная ужасной новостью сестры, а с другой стороны уверено приближались растерянность и страх. Русину в июле исполнилось сорок четыре. Они вместе с женою жили в отдельной трехкомнатной квартире, в большом городе. Детей у них не было. После того, как Люда лет двадцать назад неудачно сделала аборт - об этом можно было и не мечтать. Они, честно говоря, не очень то и мечтали. Супругам нравилась их размеренная и предсказуемая жизнь. Каждое утро, ровно в восемь часов они вместе выходили из дому. На автобусной остановке Русин целовал жену в щедро измазанную пудрой щеку, и они разъезжались каждый на свою работу. В течение дня часто созванивались, больше по инициативе жены. Говорили, как правило, об одном и том же - о самочувствии, погоде, планах на вечер. Вечером, после сытного ужина, Русин с огромной чашкой какао садился перед телевизором. Потом к нему присоединялась жена. И они до десяти-одиннадцати вечера смотрели на красочные двигающиеся картинки, изредка обмениваясь короткими ленивыми фразами. Приблизительно через час жена начинала клевать носом, потом засыпала в полусидящем положении, откинув голову на подушку. Рот ее был полуоткрыт и в приглушенном свете электрической лампочки казался темным бездонным колодцем. Русин неподвижно лежал на диване. Какао уже давно было выпито, все новости просмотрены. Русину не хотелось шевелиться, разговаривать, даже думать. Налитые тяжестью глаза лениво следили за мерцающим экраном. Пора было будить жену и укладываться спать по-настоящему. Но Русин знал, что как только он уляжется в кровать - сон куда-то уйдет. Останется лишь вязкая, липкая сонливость и нескончаемый поток мыслей. Русин еще долго будет ворочаться в кровати, тяжело вздыхать, неслышно разговаривая сам с собою, пока, наконец, не провалиться в неглубокий тревожный сон. А утром, ровно в шесть двадцать пять, его разбудит будильник. Нахмурив густые каштановые брови, Русин тяжело поднимется с кровати навстречу следующему дню, в точности похожему на день предыдущий.
Ужасная ночная новость выбила Русина из привычной жизненной колеи. Ему, конечно, было очень жаль маму. Но главное чувство, которое в данный момент преобладало в его душе - была растерянность. Он не знал, что ему делать, как поступить. Собираться и ехать туда? Мама жила одна, в небольшом провинциальном городке. Отца Русин не знал, они расстались с мамой еще до его рождения. Сестра Галя жила с маленькой дочкой и алкоголиком мужем, недалеко от маминого дома, на соседней улице. Диму - так звали Галиного мужа, Русин тайно презирал за его дремучую необразованность, провинциальность, пьянство и постоянные глуповатые шутки в адрес Русина, которые всегда попадали точно в цель.
- Люда, у меня же квартальный отчет.
Русин растеряно смотрел на зевающую жену.
- Ничего. Отпросишься. В крайнем случае, напишешь отпуск за свой счет.
- Какой отпуск? Мы же с тобой через полтора месяца собираемся в Трускавец. Да и кто меня отпустит?
- Позвонишь Валерию Евгеньевичу. Он поймет.
Русин поднялся с кровати и стал ходить по комнате.
-Боже, это же и деньги надо с собою везти. Ты же знаешь - у Гали денег никогда нет.
- Да уж знаю.
Жена выразительно посмотрела на Русина, но он, казалось, не замечал этого многозначительного взгляда. Русин подошел к окну, осторожно раздвинул шторы и задумчиво стал смотреть на ночную улицу. Тусклый оранжевый свет от фонарей освещал разноцветные спины спящих автомобилей. Качели на детской площадке блестели после короткого ночного дождя. На непроглядно черном, затянутом невидимыми тучами, небе не было видно ни звездочки. В доме напротив одиноко горели несколько окон. Русин плотно задвинул шторы, повернулся, и устало посмотрел на жену.
- Ты со мною поедешь?
Жена напряженно выпрямилась.
- Саша, ты же прекрасно знаешь, что я не могу.
Русин с усталой обреченностью посмотрел на жену.
- А что я сам там буду делать?
- Не волнуйся. Тебе ничего не понадобиться делать. В конце концов, есть Галя, которая жила вместе с мамой. Она все прекрасно знает и во всем ориентируется. Дашь ей денег и все.
-Боже мой, боже мой.
Русин сжал ладонями виски и шумно вздохнул.
Что-то тяжелое, огромное появилось внутри, возле самого сердца. Это что-то неумолимо давило, прижимало к земле, не давая возможности спокойно вздохнуть. Русин уже знал это тягостное чувство. Он старательно боролся с ним на протяжении всей своей сознательной жизни. Русин прекрасно понимал, что избавиться от этого чувства было не в его силах. Но он мог припрятать это чувство подальше. Спрятать на самое дно души, набросав сверху огромный ворох выдуманных проблем, жизненных обстоятельств, болячек и тому подобного.
Русин всегда пытался выстраивать свою жизнь логично, правильно. И главным кирпичиком в этом строительстве был собственный интерес.
-Да, я эгоист, - часто говорил сам себе Русин, - да, мне наплевать на других. Но ведь и остальным наплевать на меня. Почему же я должен думать о ком-то?
Окружающий мир Русин разделил на несколько все более расширяющихся кругов, в центре которых, словно яркое солнце в центре Солнечной системы, был сам Русин. Первым был ближний круг. В него входила жена. За многие годы совместной жизни, жена стала почти ним самим. Она заменила мать. Жена заботилась о нем. И он, как мог, заботился о ней. Русин был очень привязан к жене. Они вместе ложились, вместе вставали. Русин даже не мог представить себе, как бы он смог без нее. Русин привык к жене. Привык так, как привыкают к старым затертым тапочкам, так, как привыкают к утренней чашке кофе со сливками и ломтику свежего хлеба, густо намазанному сливочным маслом. Русин искренне считал эту многолетнюю привычку любовью. Он любил жену. Ее ослепительно белое полное тело, пахнущее молоком и старыми выдохшимися духами, ее волосы, жесткие от постоянных химических завивок, как тонкая стальная проволока. Ему нравилось, когда пухлые короткие пальцы жены утром, перед выходом из дома, поправляли галстук у него на шее и сметали невидимые пылинки с плеч.
Во второй круг входили все близкие родственники, в том числе и родственники жены. Общение с ними, как правило, брала на себя жена. Русин не очень любил эту многочисленную толпу, которая требовала к себе внимания. Они встречались редко, лишь по большим праздникам. И этих встреч было для Русина вполне достаточно. Единственное, что нравилось Русину - слушать, как жена пересказывает все новости и сплетни, после долгих телефонных разговоров с кем-то из второго круга.
Друзей у Русина не было. Поэтому в третий круг входили все остальные люди, с которыми приходилось когда-либо пересекаться - коллеги по работе, соседи, и прочее-прочее.
Жена прервала размышления Русина, широко и шумно зевнув.
-Поедешь завтра утром. Только обязательно пристегнись ремнем безопасности и не лихач, пожалуйста. А то я знаю тебя.
- А что с работой? Мне же завтра на работу?
- Не волнуйся. Я все уже продумала. Завтра, без пятнадцати девать позвонишь Валерию Евгеньевичу и все ему объяснишь. Он поймет. Все-таки мама. В крайнем случае, если понадобиться - съездишь с утра на работу, напишешь заявление. Но я думаю, что этого не понадобится. Должны и так отпустить. Тем более мы пригласили Валерия Евгеньевича с супругой к нам на День независимости.
Жена погладила Русина по пухлым, поросшим редкими белесыми волосками, пальцам.
- Да ладно тебе, Саша. Все будет хорошо. Не надо так переживать.
Потом, помолчав тихо, как бы про себя, добавила:
- Не вовремя мама то преставилась. Ох, не вовремя.
- А что, это когда-то бывает вовремя?
Еще некоторое время Русин сидел на краю кровати, уставившись задумчивыми, словно стеклянными глазами в стену. Жена, откинувшись на большую мягкую подушку, уже уснула и тихо храпела, закинув голову. Потом, словно опомнившись, Русин осторожно поднялся, подошел к лампе и отключил освещение. Комната мгновенно погрузилась в вязкую уютную тьму.
На следующий день все вопросы с работой решились как нельзя лучше. Ни каких заявлений писать не потребовалось. Валерий Евгеньевич, быстро вникнув в суть проблемы, решительно перебил сбивчивый испуганный лепет Русина и разрешил не появляться на работе до конца недели. То есть четыре дня, включая выходные, у Русина были в полном распоряжении. Теперь, как будто тяжелый камень свалился с плеч. Настроение значительно улучшилось. Русин сразу же перезвонил Гале и сообщил о том, что прямо сейчас выезжает на машине и будет у них после обеда. Галя слушала и тихо плакала.
После разговора с сестрой Русин пошел на кухню и стал тщательно укладывать в свой большой кожаный портфель завернутые в бумагу бутерброды, небольшой удобный термос с металлической завинчивающейся чашечкой, запасное белье и бритвенные принадлежности. В небольшой потайной карман Русин спрятал деньги. Когда все было готово, все вещи уложены и упакованы, Русин надел строгую белую рубашку, темный широкий галстук, черные брюки и такие же черные туфли. Прошелся по комнате, скрипя новыми туфлями, потом подошел к зеркалу и стал себя рассматривать. Из зеркала на Русина смотрел высокий полнеющий мужчина средних лет, с намечающимся вторым подбородком и выступающим под рубашкой животом. Густые каштановые брови нависали над выпуклыми голубыми глазами. Вьющиеся волосы аккуратно были зачесаны назад, открывая широкий мясистый лоб с намечающимися уже треугольниками залысин. Русин криво улыбнулся своему отражению, обнажив ровные белые зубы. Улыбка получилась натянутой, ненастоящей, больше похожей на оскал.
Дорога заняла чуть больше четырех часов. Несколько раз Русин останавливался на заправочных станциях для того, чтобы залить в бак бензин и посетить туалет. Выходя из машины, даже на охраняемых стоянках, Русин тщательно закрывал машину на ключ и всегда брал с собою портфель. Несколько раз в дороге звонила жена, но Русин на звонки не отвечал, перезванивая только во время остановок.
За окном автомобиля постоянно сменялся пейзаж. Огромные колосящиеся просторы постепенно сменялись густыми темными лесами. Затяжные подъемы переходили в широкие зеленеющие живописные долины. Несколько раз Русин проезжал через небольшие населенные пункты, с плохо запоминающимися однообразными названиями.
На протяжении всего пути Русин проигрывал в голове свой приезд. Бесчисленное число раз он представлял себе, как будет разговаривать с Галей, как он зайдет в дом и увидит маму, лежащую в гробу, как он будет стоять на кладбище и ждать, пока священник прочитает молитву, как будет сидеть на поминках, и ему надо будет говорить какие-то слова. Русин задумчиво смотрел на проносящиеся мимо деревья, столбы, дорожные указатели, на серый асфальт дороги, исчезающий под колесами, и мучительно подбирал слова для будущих диалогов. Широкие розовые губы беззвучно что-то шептали. Русин был похож на первоклассника, который силиться прочитать несколько новых предложений из нового, еще пахнущего типографской краской, учебника.
К городу Русин подъехал в двадцать минут второго. Встретила его знакомая полуразвалившаяся от старости конструкция в виде серых железобетонных букв "Добро пожаловать!". Русин сбавил скорость.
Хорошо знакомые узкие и пыльные улочки, невысокие дома. Загорелые смутно знакомые люди, которые никуда не торопятся. Молодые мамы со старенькими колясками, греющиеся на солнце собаки, безбоязненно лежащие прямо на тротуарах, так, что люди вынуждены постоянно их обходить стороной. Густые заросли кустарника, в особенности темно-зеленой сирени, повсюду. И самое главное - неповторимый особенный воздух, во все это Русин окунулся сразу же, словно в омут. Но быстро совладал с собою, не дав городу захватить внимание.
- Как хорошо, что я уехал из этого чертового города, - думал Русин, брезгливо поджав губы - как раньше я жил в этой дыре? А ведь живут же некоторые. И не жалуются. Галя, например. И мама вот жила.
Выруливая между ямами, Русин заехал в небольшой дворик, окруженный со всех сторон старенькими пятиэтажками. Мамина квартира была в доме справа, на третьем этаже. Во двор выходили окна кухни и Русин, заглядывая из под солнцезащитного козырька, стал выискивать нужное окно.
Сердце в груди стало колотиться чаще. Русин покрепче сжал рулевое колесо. Вдруг дорогу перебежала серая кошка, ловко юркнув под один из припаркованных автомобилей. Русин чертыхнулся, резко надавив на педаль тормоза.
- И надо же такое, - подумал со злостью и даже с некоторой долей отчаяния.
Вырулив на пустующую стоянку перед домом, Русин остановился, заглушил мотор. Еще не выходя из автомобиля, Русин позвонил жене с мобильного телефона и сказал, что наконец-то доехал. Жена начала задавать множество вопросов, но Русин раздраженно прервал бесконечный словесный поток, сказав, что перезвонит позже. Достав из багажника сумку, Русин закрыл машину и направился к парадному входу.
На лестничной площадке пахло тем особенным запахом из детства - гремучей смесью старой размокшей штукатурки, сытным наваристым борщом, который готовит кто-то из соседок, кошачьей мочой и еще чем-то до боли знакомым и родным, тем, что заставляет сердце учащенно биться, после длительной разлуки со старым родным домом. Но сейчас к этому букету из запахов и ощущений, прибавился еще один запах. Поднимаясь по ступеням, Русин ясно почувствовал его. Это был сладковатый запах смерти. Так пахнет в церквях, в больницах. И так пахнет там, где умер человек.
Дверь открыла Галя. Светло-серые, словно выгоревшие на солнце глаза, с покрасневшими веками устало смотрели вдаль, как будто сквозь Русина. Не сказав ни слова, Галя крепко обняла Русина, прижавшись щекой к его щеке. Он почувствовал холодные соленые слезы у себя на губах и поежился от брезгливости.
По дрожащим Галиным плечам Русин понял, что она плачет. Он хотел коснуться волос, погладить голову, попытаться успокоить, но сумка, висевшая на плече, мешала поднять руку. Русин растеряно поднял глаза и увидел за спиной у Гали Оксанку - свою племянницу. Девочке было лет шесть. Она внимательно смотрела своими круглыми голубыми глазками на Русина, и от этого взгляда ему стало неуютно. Русину вдруг показалось, что девочка видит его насквозь. Читает, как открытую книгу все его чувства, мысли. И еще он уловил в этом взгляде молчаливое осуждение.
Русин отвел глаза. За спиной девочки была открыта стеклянная дверь в большую комнату. Русин заглянул в полумрак комнаты и увидел гроб. Русин медленно аккуратно освободился из Галиных объятий и зашел в комнату. Мама лежала в гробу. Лицо ее, желтое, словно из воска, было спокойным и умиротворенным. Тонкие крепко сомкнутые губы были слегка подкрашены помадой, и это придавало лицу неестественность, даже вульгарность. Руки, такие же желтые как лицо, лежали сложенные на груди, сжимая такую тонкую восковую свечу.
Русин почувствовал, как комок поднимается к горлу. Русин судорожно вцепился пальцами за спинку одного из стоявших в ряд стульев и оглянулся. В комнате кроме него никого больше не было. Заплаканная Галя стояла в дверях, и устало смотрела на гроб.
Русин опустился на стул и достал носовой платок. Плакать ему не хотелось, но Русин подумал, что так, с платком в руках, будет уместнее.
Русин неподвижно сидел на стуле, и взгляд его был устремлен на мамины руки.
Русина никто не беспокоил. Один лишь раз подошла соседка - старенькая, худая и сгорбленная старуха, которую он помнил еще со школьных лет. Старуха говорила что-то громким шепотом и не останавливаясь, постоянно плакала. Слезы крупными блестящими горошинами скатывались по впалым морщинистым щекам, падая на ковер. От старухи пахло водкой, потом и старостью. Русин, морщась от отвращения, кивал головой, не понимая ничего из сказанного. Потом старуха, словно устав говорить, замолчала и куда-то ушла. Русин опять остался один.
Иногда в проеме двери показывалась сестра. Несколько раз нерешительно заглянул Дима, муж сестры. Русин не хотел с ним общаться, поэтому поспешно прикрыл глаза платком.
Внутри у Русина была пустота. Не было ни страха, ни жалости, ни горя, ни чего того, что принято среди людей испытывать в такой ситуации.
Русин с удивлением и неприязнью смотрел на скорбные лица сестры, близких.
- Они все прикидываются, - думал Русин, - эти слезы, это горе, эти черные платочки, где-то быстро найденные и повязанные на головах женщин - все это не по-настоящему. Все они, по-видимому, играют в такую игру, где надо казаться убитым горем, растерянным, сочувствующим, постоянно плакать. Где они берут эти слезы? Ведь я не чего не чувствую.
Русин посмотрел на маму, на ее гладкий желтый лоб и попытался выдавить из себя сострадание. Но ничего не получилось.
Хотелось в туалет и на свежий воздух.
Русин поднялся со стула. Что-то щелкнуло в суставах от длительного сидения в одном положении. Захотелось потянуться и зевнуть, но внезапно в комнату зашел Дима. Подойдя к Русину, он протянул широкую мозолистую руку и застенчиво улыбнулся.
- Все-таки приперся, - подумал Русин, и осторожно пожал протянутую руку. Рукопожатие Димы было крепким. Русин поморщился от боли и неудовольствия. На глазах выступили слезинки. Дима, по всей видимости, расценив выражение лица Русина по-своему, начал неуклюже, но искренне выражать соболезнование.
- Держись, Саша... Прими мои искренние соболезнования. ...Галя, так вообще в таком состоянии была... Но она молодец, держится. И ты держись.
Русин кивал головой, отчаянно пытаясь высвободить руку. Наконец ему это удалось. Увидев Галю в коридоре, Русин, глупо улыбнувшись Диме, вышел из комнаты.
- Галя, мне надо с тобой поговорить.
Сестра удивленно подняла широкие темные брови, потом взяла Русина под руку и повела на кухню.
- Здесь можно спокойно поговорить.
Русин огляделся. На кухне царил беспорядок. Раковина была полностью завалена грязной посудой, стол усеян крошками и обрывками старых газет.
Русин нервно кашлянул, потом, достав из кармана скомканный платок, вытер испарину со лба.
- Галя, я хотел узнать все по поводу похорон, места на кладбище. Ну и прочего.
Сестра внимательно смотрела на Русина, словно пытаясь угадать, какие именно слова сейчас услышит.
-Саша, не волнуйся. Мы все уже решили. Автобус, который повезет людей на кладбище, будет через полчаса. После похорон все соберутся у меня. Все самые близкие.
- Я это...
Русин замялся, потом расстегнул портфель, который все время с момента приезда держал в руках, достал кошелек.
- Сколько нужно - ты скажи...
Галя устало улыбнулась.
- Саша, мы все уже решили. И денег мне не нужно.
- Нет, нет, нет.
Русин выудил из бумажника сложенный вдвое конверт и протянул сестре.
- Вот возьми...
Он хотел еще добавить какие-то слова для того, чтобы убедить сестру взять деньги. Но Галя неожиданно взяла конверт и положила в карман халата.
- Давай не будем сейчас о деньгах, - тихо сказала она,
- Раз ты считаешь, что нужно - я возьму. Но давай больше об этом не говорить. Я очень устала.
Русин глупо уставился на сестру.
- А она, оказывается не такая простушка, как прикидывается, - удивленно подумал он, - как ловко конверт выхватила.
Только и выдавил из себя:
- Ты как?
Голос Гали был тихим, усталым.
- Я? Я нормально. А ты?
Русин хотел что-то ответить, но Галя вдруг заговорила сама.
- Саша, ты не представляешь, как я устала. Иногда хочется лечь где-то в темном углу, так, чтобы меня никто не видел, и чтобы я никого не видела и не слышала, крепко-крепко уснуть и долго не просыпаться.
Ручейки слез потекли по бледным щекам.
Русин застегнул сумку, положил ее на край стола и неуклюже обнял сестру. За спиной у Гали, в открытом окне, он увидел зеленую верхушку дерева. Листья подрагивали на ветру, отражая солнечный свет. Русин вдруг вспомнил, как когда-то, еще подростком забирался на это дерево, пытаясь заглянуть в окно. И как однажды его на дереве увидела мама. Она вначале испугалась, а потом ругала его, с криком и слезами. И еще долго вспоминала о том, как он тогда ее напугал.
На кладбище было солнечно и с запада дул пронзительный теплый ветер. Светло-коричневая влажная земля прилипала к туфлям, как жевательная резинка. Воздух был наполнен терпким ароматом полыни. По небу, словно огромные сказочные корабли, плыли белые облака. Из автобуса гроб пришлось выносить Диме и Русину. Несколько мужчин, которых Русин знал смутно, пытались помочь. Но толку от них было не очень много, больше суеты и неразберихи. Поддерживая изголовье, Русин быстро выбился из сил. Липкий пот ручьями стекал за воротник. Рубашка намокла и прилипла к телу. Гроб положили на специальные деревянные козлы, сняли крышку. Хотелось пить, но Русин терпел, яростно вытирая намокшим платком широкую красную шею. Небольшая кучка людей, с мрачными сосредоточенными лицами, столпилась возле гроба. Все угрюмо следили за священником, который важно расхаживал, читая молитву высоким певучим голосом.
Русин стоял возле Гали, которая беззвучно плакала, глядя на маму. Русин ловил на себе взгляды окружающих и пытался разжалобить себя. Ему очень хотелось заплакать, но пока у него ничего не получалось. Он поддерживал сестру за локоть и смотрел исподлобья на двух рабочих кладбища, которые стояли метрах в тридцати, позади всех, и, облокотившись на крашеную металлическую ограду одной из могил, лениво курили.
В голове у Русина постоянно крутилась одна и та же мысль. Он думал о том, что после того, как священник закончит читать молитвы, все родственники пойдут прощаться с мамой. И ему тоже надо будет прощаться. Ему придется целовать покойницу. От этой мысли все тело судорожно сжималось, и к горлу подступал тяжелый ком. Русин отчетливо чувствовал позывы к рвоте.
- Может быть, просто наклониться, создать видимость поцелуя? - затравленно спрашивал сам у себя Русин.
- Кто будет обращать внимание на то, коснулся ли я губами лба или нет?
Русин поднял глаза и увидел прямо перед собой старуху соседку. Старуха скорбно смотрела на гроб, постоянно вытирая, красные от слез глаза.
- Вот кто будет обращать внимание. Вот она хорошенько все запомнит, и потом, на лавочке, возле дома будет рассказывать всем желающим. И рассказы эти будут звучать, пока ее саму не привезут вот на это кладбище.
Русин с плохо скрываемым презрением посмотрел на старуху.
Наконец священник закончил все положенные в таком случае ритуалы. Наступила короткая пауза. Вдруг протяжно и уныло музыканты заиграли похоронный марш. Рабочие кладбища, побросав окурки в траву, решительно подошли к гробу и, надев сверху крышку, стали приколачивать ее большими гвоздями. В толпе людей кто-то громко заплакал. Галя застонала как раненный зверь и судорожно прижалась к плечу Русина.
И тут, словно что-то оборвалось внутри Русина. Слезы сами по себе, без каких либо усилий потекли по его щекам. Сердце мучительно сжалось в груди. Русин заплакал, протяжно неуклюже постанывая. Словно сквозь полупрозрачную пелену он видел, как медленно опускают гроб, как люди подходят к краю могилы и бросают пригоршни желтой глины в яму.
Он плакал. Он упивался слезами. Но это не были слезы горя. Это не были слезы непоправимой утраты.
Наоборот, он радовался, что ему не пришлось целовать покойника. Он радовался, что все уже подходит к концу. Он радовался, что он может вот так взять и по-настоящему заплакать.
- Значит я - такой же, как все. Значит, я тоже могу плакать. Значит, мне тоже бывает жалко людей.
Русин плакал, чувствуя, как что-то внутри него, что-то далекое и несущественное до этого момента, словно проснулось, всплыло на поверхность души и внезапно стало главным.
Русин видел, как две сгорбленные старушки, стоящие слева, смотрят на него и тихо о чем-то переговариваются. До него долетело несколько слов, сказанных одной из старух:
- Бедный-бедный. Как убивается...
Русин заплакал еще сильнее прежнего.
Потом, после похорон все поехали домой к Гале. В автобусе Русин сидел на последнем кресле, у окна. Он быстро успокоился, но специально не вытирал слезы, словно выставляя их на показ.
Автобус ехал медленно, подпрыгивая на многочисленных выбоинах и кочках. Только сейчас Русин обратил внимание на живописные окрестности городка. Густая, буйная растительность по обочинам трассы создавала живой зеленый тоннель. Высокие раскидистые деревья в некоторых местах даже смыкались над дорогой. Автомобилей на шоссе почти не было. Лишь иногда навстречу проносились одинокие, как правило, видавшие лучшие времена, машины.
Русину хотелось выйти из автобуса и просто прогуляться вдоль обочины.
Русин чувствовал в себе удивительный прилив сил. Ему казалось, будто тяжелый камень свалился с его плеч. Хотелось что-то делать, куда-то спешить, решать какие-то вопросы, не важно какие. Проснулся аппетит. Русин вспомнил, что с утра еще ничего не ел. Бутерброды с сыром и колбасой и кофе из термоса, в машине не в счет. Странная легкость наполняла все тело. Но вместе с удивительной легкостью пришло странное томление. Русин, подсознательно опасаясь этого странного нового ощущения, постарался всеми силами заглушить его в себе.
Он поднялся со своего места, и подошел к сестре, которая сидела впереди. Русин взял ее за холодную влажную руку и стал расспрашивать обо всем. Галя не мигая, смотрела в затылок водителя автобуса и тихо печально отвечала.
Потом, когда вопросы закончились, Галя опустила голову ему на плечо и устало закрыла глаза. Дальше, до самого дома они ехали молча, не проронив ни слова.
- Как хорошо, что все удалось решить за один день, - думал Русин, - как хорошо, что не пришлось целовать маму.
Русин ощущал покой и умиротворение, те непривычные чувства, к которым он всю жизнь стремился, и которые так редко удавалось ощутить в полной мере. Чувства наполняли его до краев. Русину хотелось разделить все, что он чувствовал еще с кем-то. Но он сознательно сдерживал себя. Он понимал, что его ни кто не сможет понять. Русин позволил себе небольшую вольность - он попытался поделиться всем, что его наполняло, с сестрой. Он задавал ей те вопросы, которые хотел, чтобы задали ему. Он внимательно слушал ответы. Слушал именно так, как бы ему хотелось, чтобы слушали его. Но что-то было с сестрой не так. Она ни чего не хотела видеть вокруг себя. Она ни чего не хотела замечать, кроме своей беды. Сестра была черствой и эгоистичной в своем горе. Но Русину было все равно. Он тоже был эгоистичен в своем умиротворении и покое.
После полудня, все поехали домой к Гале. Сестра организовала поминки. Гостей было человек пятнадцать - только близкие.
Все сидели за длинным раскладным столом и ели. Галя за стол не садилась - все приносила с кухни дымящиеся блюда. Дима быстро напился. Круглое лицо его покраснело. Он молча сидел в углу и чему-то улыбался. Гости тихо переговаривались между собой. Потом, когда Галя принесла тарелки с горячими, еще шипящими котлетами, разговор стал более раскованным. Лица гостей раскраснелись от сытного обеда и спиртного. Кто-то даже сдержанно засмеялся. И смех поддержали другие.
Русин совсем не пил. Быстро наевшись, он сидел, откинувшись на спинку стула, и зевал. Ему хотелось поскорее уехать домой. Слишком много впечатлений за этот короткий промежуток времени пришлось ему пережить. Хотелось сбросить с себя пропитанную потом, пылью и запахом смерти одежду, забраться в теплую ванну и не о чем не думать. Пусть все, что произошло с ним в эти дни останется навеки в прошлом. Пусть это будет странным неудобным сном.
Беседа за столом уже ни на миг не затихала. Гости, разгоряченные спиртным и обильными закусками, наперебой рассказывали истории из прошлого, в которых, как правило, главным героем была мама. Казалось, что это уже не поминки, а тихий стариковский праздник.
Вот, мужчины шумно встали и направились на балкон, на перекур. Русин не курил, но пошел на балкон со всеми.
Часы показывали начало пятого. Оставаться на ночь ему не хотелось. И для того, чтобы он смог ночевать дома - уже пора было выезжать. Помявшись немного на балконе, Русин тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, зашел обратно в комнату. Галя сидела на старом низком диванчике с другими женщинами. У всех женщин на голове были повязаны черные платочки.
Русин, смущенно улыбаясь, кивком головы позвал Галю на кухню.
- Галочка, мне уже пора ехать.
- Как пора?
Сестра удивленно подняла по мужски густые, почти сросшиеся на переносице, брови.
- Мне завтра уже на работу, - соврал Русин.
- Понимаешь, начальству глубоко наплевать на мои проблемы. Отпустили только на один день. Я, конечно, мог бы, как говориться, хлопнуть дверью. Но сама понимаешь - пришлось бы искать другую работу. А сейчас работу найти очень трудно. Практически невозможно. Так что...
- Саша, поступай так, как тебе нужно.
Галя отвернулась и задумчиво посмотрела в окно.
- Спасибо тебе, что ты смог приехать.
- Как же мне было не приехать?!
Русин рывком поднялся с табуретки и стал ходить по кухне.
- Ведь это моя мама!
Галя вздохнула.
На кухню забежала Оксанка - племянница, и крепко прижалась к Гале.
- Мамочка, можно мне на улицу с другими девочками?
Галя, наклонившись, поцеловала дочь в пышные красивые волосы.
- Да можно. Только играйте во дворе.
- Хорошо мамочка.
Оксанка покосившись, неодобрительно посмотрела на Русина и, хихикнув, убежала.
Русин уехал через сорок минут. В зеркале заднего вида он видел, как сестра плакала, махая рукой на прощание. Что-то мамино было в движениях Гали, в блестящих от слез глазах, в усталом взмахе руки. Русину на мгновение показалось, что он увидел призрака. Он притормозил, обернулся. Нет, это все-таки была Галя. Русин тоже помахал на прощание рукой, потом повернулся и нажал на газ.
Домой Русин доехал быстро и без каких либо происшествий. Жена встретила расспросами и заискивающими испуганными взглядами. Но Русин на все расспросы отвечал односложно и нехотя. Хотелось принять ванну, поужинать и поскорее забраться под теплое одеяло.
Та легкость, которую Русин ощутил после похорон, не покидала его. Сидя в ванной, в горячей мыльной воде, Русин мурлыкал себе под нос песенку и думал о сэкономленных выходных днях. Как все замечательно складывалось. Как нельзя лучше.
После ужина, перед тем как ложиться спать, Русин достал мобильный телефон. Русин решил перезвонить Гале, сообщить, что он уже дома, а также расспросить, как прошли поминки. Сестра долго не брала трубку, а когда ответила, Русин, по сонному грудному голосу понял, что Галю он разбудил. Поговорили они всего несколько минут. Во время разговора Русин зевал и тер кулаком глаза.
Отбившись, уже собираясь положить телефон на низкий прикроватный столик, Русин вдруг стал листать записную книжку в телефоне. Дойдя до контакта "МАМА", Русин на мгновение задержался, потом нажал кнопку "удалить".
- Все. Теперь порядок. Теперь спать.
Русин положил телефон на столик, улегся в кровать и выключил освещение. Жена уже спала. Русин прижался к теплому мягкому телу, закрыл глаза и сразу же уснул. Спал он крепко и без сновидений. Лишь иногда похрапывая и тихо вздыхая.