Где-то за стеной тихо играет музыка. Уютно поскрипывает игла по виниловой пластинке. И кажется, что вместе с музыкой в свежем морском воздухе разливается электричество.
Мелодия касается круглых столиков кафе, сложенных на них стульев, открытых окон и качающихся на теплом ветру дымчатых, застиранных занавесок.
Мелодия мягко катится по только что вымытому каменному полу, через порог, по отполированным пляжными тапочками ступеням, и касаясь мокрого песка постепенно теряет силу, тает, исчезает в бескрайности.
А так хочется, что бы эта грустная песня никогда не кончалась.
Марк сидит на пустой террасе кафе, пьет сладкое вино из чашки и смотрит на зимнее море.
Непривычно пустынный пляж, грязно-белые хлопья пены у самой воды, мягкое неяркое солнце на дымчатом безоблачном небе и тягостно-сладкие мысли о долгожданной свободе, о промерзшей насквозь Каноше - деревне в Сибири, где Марк провел последние 12 лет.
У ног лежит самодельный чемодан из крашеной трехслойной фанеры. В нем все имущество Марка - пара белых рубашек, бритва, белье и надбитое квадратное зеркальце. И еще пачка школьных тетрадей, которые Марк купил в Симферополе. Для стихов и будущего романа.
Романа о Римской империи.
Романа, который никогда не будет напечатан.
И еще стихов, которые, скорее всего тоже никогда не увидят своего читателя.
- Ну и что? Ну и что?
Не писать Марк не мог. В самом начале, когда он понял, что ничего из того, что он принес в издательство, не будет напечатано, он попытался бросить писать вообще. Но бросить не получилось. Вытерпев две недели, он занялся переводами. А потом стал писать стихи.
Писать для Марка было тоже, что любить. Стихи, как и любовь ничего не требуют взамен. Возможность просто писать - уже неописуемая радость, счастье, подарок.
И Марк писал. Не для читателя, ни для славы, ни для признания. А для радости.
Скрипнула дверь и на террасе появился невысокий темнолицый мужчина.
- Еще раз здравствуй, дорогой. Это тебе.
Мужчина поставил на столик бумажный пакет с бутылкой вина.
- Твое любимое. Я помню.
- Спасибо, Рустам. Я так тебе благодарен.
Рустам - был бессменным администратором кафе уже лет двадцать, не меньше. Марка он помнил. Считал его великим писателем и относился к нему с таким уважением, что Марку иной раз было не по себе.
Рустам был первым знакомым, встреченным после приезда в Ялту. Первым знакомым из того мира, до приговора, до высылки, до Сибири.
Рустам за двенадцать лет почти не изменился. Лишь неизменная щетина на впалых щеках из густо-черной стала серебряной. Да добавилась сеть морщинок у глаз.
Для Марка Рустам стал проводником, Хароном в мир прошлого, в мир призраков.
Марк привстал и крепко, сердечно пожал руку.
- Думай, дорогой, думай. Я не буду тебе мешать.
Рустам, приветливо улыбнувшись, отступил на несколько шагов назад.
- Если тебе что-то понадобится, только позови. Я буду на кухне. А это, - Рустам указал на вино, - тебе подарок от меня. С приездом. И будь счастлив.
Рустам ушел.
Марк выудил из смятой пачки сигарету и закурил. Сизый дымок потянулся к морю и постепенно слился с белым дымом от кораблей скучающих на рейде.
Сердце, глубоко спрятанное под стареньким затертым пиджаком, рубашкой, кожей, заныло. Но Марк, привычный к этой боли лишь замер на миг, потом медленно затянулся и осторожно стряхнул пепел в хрустальную пепельницу на столе.
- Как здесь все-таки тепло, - в очередной раз удивился Марк, глядя на дрожащие темные листья лавра.
- Это иллюзия свободы. Эти пустынные извилистые улицы, это тихое море с его кораблями, это старое кафе с белоснежными салфетками и сладким вином вселяют в человека иллюзию свободы.
Хочется с радостью принимать такие подарки, не думая ни о чем.
- Пусть же все плохое останется позади - промерзшие насквозь ленинградские проспекты, издательство, критики, суд, затерянная в Сибири Каноша с полуживыми, уже пропащими людьми, поезда, вокзалы, забытые богом полустанки... Пусть оно останется там, далеко. А сейчас да будет благословенно это море, это вино, будущий роман и иллюзия свободы.
Марк положил окурок на край пепельницы и подхватив чашку двумя пальцами, выпил.
Остро блеснуло серебро кольца на безымянном пальце.
Марк почувствовал, как по телу разливается ласковое крымское солнце, кем-то любовно собранное в бутылку.
...Бывший консул, кутаясь от непривычной для южанина свежести, в льняной хитон, пьет разбавленное вино и раз за разом берет пальцами кусочки сыра, выложенные на тарелке..
В углу словно статуя, молчаливо стоит старый раб и ждет приказаний.
- Рим далеко. Его нет, и никогда не было. Да будет так.
Главное - не смотреться в зеркало. Лишь там можно увидеть следы Рима. Страшную, несмываемую печать интриг, хитрости, пороков, боли, страстей и приближающейся неизбежной смерти.
Бывший консул пьет вино и смотрит на море...
Комкая в длинных музыкальных пальцах исписанные неразборчивым почерком салфетки, и пряча их в боковом кармане пиджака, Марк, наконец, поднимается.
- Пора идти.
Глава 2. Комната.
Белый как снег потолок. Зеленые бумажные обои. Широкая, непривычно мягкая кровать и большая подушка, пахнущая лавандой и хмелем. На кухне поскрипывает радио и звенит посуда.
Марк снял эту комнату за копейки, рядом с набережной. До моря было около ста шагов, не больше. Сейчас, когда до начала курортного сезона - целая вечность, снять жилье не составляло никакой проблемы. Хозяйка - Нина Георгиевна, невысокая, круглолицая и голубоглазая, грузинка по отцу, родившаяся и прожившая всю жизнь в Ялте, увидев на пороге улыбающегося Марка, очень удивилась. Узнав, что он желает снять комнату, удивилась еще больше. Но быстро совладала со своими чувствами, предложила Марку самую большую комнату с балконом и видом на море. И еще с необъятной двуспальной кроватью.
Договорившись о полном пансионе и о цене, Марк бросил чемодан в угол и одетый, не снимая даже ботинок, завалился в кровать.
- Сколько же людей спало в этой постели? Сколько раз они любили друг друга на этих простынях, под этим одеялом? Сколько слез и снов впитала эта белоснежная наволочка?
Марк вспомнил бревенчатую избу в Каноше, заметенную снегом по самые окна. Лопату для уборки снега с вечно сломанным черенком. Ведро в сенях с замерзшей водой. Сани и невысокую коренастую лошаденку, мохнатую, словно одетую в шубу...
Через полчаса хозяйка деликатно постучав в дверь, позвала пить чай. Сменив рубашку и пригладив ладонью непокорную рыжую шевелюру, Марк вышел к столу.
За столом сидел маленький, похожий на подростка мужчина, с темными мутными глазами и улыбкой смущения на узких губах. Это был муж хозяйки - Анатолий.
Увидев вошедшего Марка, он шумно поднялся и, протянув руку, представился.
Марк пожал ускользающую рыбой, вялую ладонь.
- Надолго приехали?
Голос Анатолия, слишком бодрый, был похож на скрип плохо смазанных петель.
Марк неопределенно пожал плечами и, спросив разрешения, закурил. Говорить не хотелось.
Анатолий сконфуженно попросил сигарету, протянул было руку, но тут вошла Нина Георгиевна с горячим самоваром и так выразительно посмотрела на мужа, что тот, растеряно улыбаясь, сел на стул и до конца чаепития не произнес ни единого слова. Лишь громко сопел, прихлебывая чай из блюдечка.
Хозяйка расспрашивала Марка откуда он, на долго ли приехал, рассказывала последние ялтинские сплетни. Марк курил одну за другой сигареты, рассеяно отвечал, совершенно не слушал собеседницу, думая о своем.
- В Ялте все также пахнет агавой.
...Корнелия, жена бывшего консула стояла и смотрела на Фелицу, старую рабыню, которая пересаживала цветы.
Остро и пряно пахло сырой землей.
Фелица осторожно, стараясь не повредить корни растения, взрыхляла небольшой костяной лопаточкой землю и лила воду из кувшина.
- Надо еще добавить песка, - тихо, словно сама с собой, говорила рабыня.
- Олеандр любит, когда в почве есть песок.
- Как красиво, - Корнелия задумчиво смотрела на алые цветы, - теперь все будет так, как у нас в Эсквилии.
- Господину консулу должно понравиться, - рабыня улыбнулась и, отойдя от куста на несколько шагов, залюбовалась прекрасными цветами.
- Да, - Корнелия задумчиво посмотрела в сторону моря - где-то там была ее родина, - мы все сделаем так, как у нас дома. Вдоль ограды высадим лавры и виноград, оставив открытой лишь южную сторону, чтобы всегда было видно море.
Рабыня подняла седую голову и посмотрела на плывущие по небу облака...
Узнав, что Марк писатель, Нина Георгиевна удивленно подняла бровь.
- А почему вы здесь? Санаторий союза писателей открыт круглый год...
Марк пожал плечами.
- Я привык к домашним условиям. А там столовая, казенные простыни...
- Понимаю, понимаю, - хозяйка закивала головой, подливая еще кипятка.
Марк выпустил узкими ноздрями струйки сигаретного дыма. В уголке глаз заблестели слезы. Потом прищурился, отпил горячего сладкого чаю.
- Вкусный у вас чай, Нина Георгиевна. Я давно такого не пил.
- Настоящий индийский. У нас в Грузии такого и в помине нет. И еще я всегда добавляю в заварочный чайник несколько листочков земляники.
- Подскажите, Нина Георгиевна, где в Ялте находится прачечная?
- А вам зачем? Что-то стирать нужно?
- Да. Так, мелочи, но все же.
-Ни чего не надо придумывать, Марк Дмитриевич. Я все сделаю сама. И обойдется вам вдвое дешевле. Все отстираю в самом лучшем виде.
- Нина Георгиевна, мне меньше всего хотелось приносить вам неудобства.
Марк говорил тихо и спокойно, выдыхая слова вместе с табачным дымом.
- Какие неудобства? Что вы? Больше не говорите ничего - слушать не буду. Оставляйте вещи в корзине у окна и больше ни о чем не думайте. Будете еще чаю?
- Нет спасибо.
Марк потушил сигарету. Покосился на дремавшего Анатолия. Поднялся.
- Спасибо большое за чай. С вами так хорошо. Совсем как дома.
Марк учтиво поклонился.
- С вашего позволения, уйду к себе. Хотел еще в город попасть. Кстати, подскажите, где можно найти книжный магазин?
Хозяйка многословно принялась объяснять. Марк внимательно выслушал, еще раз откланялся и ушел к себе.
Глава 3. Через 12 лет
Постоянно хотелось спать. Хотелось лежать, укрывшись одеялом и отвернувшись лицом к стене.
Рассматривать ворсинки ковра на стене, странные, проступающие постепенно узоры, которые при внимательном рассматривании превращаются в лица людей, в причудливых фантастических животных.
Хотелось таять без остатка в густом тягучем сне без сновидений.
А проснувшись, совсем не хотелось вставать.
Марк чувствовал в себе странную опустошенность. Как будто кто-то вытянул из груди сердце и унес с собою, оставив грудь пустой.
Иногда ему казалось, что после длительных мучений среди снегов, там, в забытой богом деревне, однажды он умер. И сейчас Марк находится уже в другом потустороннем мире.
Но стряхивая с себя зыбкий туман наваждения, он пил вино, гулял по пустынным улицам, подолгу смотрел на море и писал стихи.
Проснувшись рано утром, Марк, сделав над собой усилие, поднялся с кровати. Потом, щурясь от яркого солнца, умылся холодной водой.
В доме играло радио и пахло жареным луком. Но сквозь эти домашние, уютные звуки Марк слышал тихий шум моря. Крик чаек. Рокот волны, накатывающейся со слепым упорством на берег уже миллионы лет. Что-то магическое было в этом шуме, что-то такое, что заставляло постоянно прислушиваться и быть к чему-то готовым.
Марк позавтракал виноградом, брынзой и еще теплым черным хлебом из соседнего магазина. Выпил чашку невкусного кофе.
Хозяйка оставила ключ от входной двери и ушла на работу. Анатолий видимо ушел еще раньше.
Позавтракав, Марк накинул на плечи пальто и, прихватив сигарет, вышел на улицу.
Сладко пахло весной. От яркого солнца слезились глаза. Закурив, Марк медленно пошел в сторону Приморского парка. Он шел по широкому тротуару, его постоянно обгоняли спешащие на работу люди. Марк сторонился, пропуская людей.
Одна троллейбусная остановка, вторая, третья. Марк, наконец, повернул в широкую тенистую аллею. Вдоль дорожки располагались пустующие скамьи. Пройдя еще с десяток шагов, Марк остановился и сел..
Это было их место. Когда-то они здесь сидели. Вот та же трещина слева. Марк осторожно провел пальцами по гладким крашеным доскам.
- Здесь сидела она. Вот именно на этом месте. Двенадцать лет назад. И с небольшим хвостиком. Люда. Людмила.
Марк откинулся назад и закрыл глаза.
Длинные темные волосы. Густые-густые. Ними хочется дышать, их постоянно хочется целовать. Она смеется и смотрит прямо в глаза.
- Ведь ты не оставишь меня? Скажи мне, ты никогда не оставишь меня?
Марк, молодой, загорелый целует ее теплые пальцы и тихо говорит:
- Что ты, милая? Я всегда буду с тобой.
Они познакомились в Ленинграде. На литературном вечере. Марк читал свои стихи. Все хлопали и просили еще читать, а она стояла и плакала.
Потом он писал только для нее. Она была его главным читателем. Ему было достаточно того, что она прочитала.
После литературного вечера они стали встречаться. Она была младше Марка на семь лет. Сколько молодости, сколько силы и любви было в ней!
Они гуляли по ночному Ленинграду, неистово целовались. Ее пухлые губы пахли спелой дыней. Мягкий прозрачный пушок на кистях доводил Марка до такой нежности, что хотелось кричать.
Он понимал, что это подарок. Бог сделал ему подарок. Это его последняя любовь в жизни. И больше такой никогда, никогда не будет.
Потом, через несколько месяцев они вместе поехали на море, в Ялту.
Они гуляли вот по этим улицам. Это была их любимая скамья. Марк сидел, а Людмила, положив голову ему на колени, смотрела в небо и говорила:
- Ты же не оставишь меня?
Марк гладил ее волосы, целовал теплые ладони, а в горле появлялся комок.
Сердце все знает. Его не обманешь.
Потом, когда начался суд, и все завертелось-закружилось, все отдалились от Марка. Друзья сторонились его, не звонили. А когда он встречал кого-то на улице, отводили глаза и постоянно куда-то спешили. Дела, дела, дела...
Людмила стала пропадать на несколько дней. Всегда звонила и говорила, что сегодня они встретится не смогут. Марк соглашался, гоня от себя тревогу. Но комок в горле меньше не становился.
Наконец Людмила позвонила и попросила встретиться.
Это был ветреный октябрьский вечер, темный и холодный. Они сидели в парке.
Она стала ругать Марка за черствость, за то, что он не борется за себя, за них. Потом тихо плакала и просила отпустить ее.
Марк лишь молчал и курил.
Марк понял, что всему конец.
- Я люблю тебя. Поэтому я не могу тебя держать. Если тебе со мною тесно - лети. Я отпускаю тебя.
- Людмила. Людмила. Людмила. Людмила. Боже, как я тебя люблю.
- Даже сейчас, через двенадцать лет. Даже сейчас.
Марк медленно и нежно провел пальцами по крашеному дереву скамьи.
- Где ты? С кем ты? Помнишь ли обо мне? Если ты есть, то знай - я отпустил тебя и простил. Живи. Люби того, кого ты хочешь. Будь счастлива. Лети.
...Через два месяца Корнелия засобиралась в Рим. Нужно проведать детей, хоть одним глазом взглянуть на оставленное имение. И вообще, в этой дыре совершенно ничего нет. Она не может пускать по ветру свои лучшие годы.
Корнелия просила, требовала, потом устраивала истерики, изводила рабов сумасбродными капризами.
Бывший консул устал от всего этого. Закрывшись в кабинете, он по многу раз перечитывал письма брата, пил вино и прекрасно понимал, что обратно в Рим дороги ему нет.
Никакие расклады его не спасут. Даже если Кесарь помилует его - обратной дороги ему не вынести. Сердце теперь болело постоянно. Так что ночью спать было невозможно. Легкая быстрая ласточка, постепенно превратившаяся в холодный безжизненный камень.
Дальше камень превратится в песок. Или пепел. В то, что нельзя пощупать, удержать в руке.
А пока камень. Ну что ж, пусть будет камень.
Накинув на плечи плащ, он в одиночку спускался по ступеням вниз, к самому морю.
Мраморные статуи, которые стояли вдоль ступеней были похожи на призраки людей.
- Призраки побежденных врагов, - думал бывший консул.
- Они теперь постоянно следуют за мной. При дневном свете я не вижу их - лишь чувствую. А во тьме - вот же они. Молчаливый укор.
- Боги, боги! Как болит сердце.
Бывший консул подолгу, до самого утра бродил по каменистому пляжу, глядя себе под ноги и вздыхая.
Конечно, он ее отпустит. И конечно, больше он ее не увидит. Никогда.
-Боги, боги, почему мне так больно?
Опустившись на колени, бывший консул стонал, но глаза его были сухи. Слез не осталось.
Потом, спустя вечность, он поднимался и брел дальше, во тьму.
Вернувшись, он выпивал несколько бокалов неразбавленного вина и это немного успокаивало его.
И когда над бухтой загорался рассвет, заливая горизонт на востоке нежно розовым заревом, бывший консул медленно, мучительно проваливался в беспокойный сон. Сон, полный страхов, тревог и еще чего-то, холодного и нового.
Глава 4. Милиция
На третий день с Марком приключилась история.
Когда он гулял по пустынной Набережной и, куря, смотрел на резвящихся у воды собак, кто-то окликнул его.
Марк растеряно обернулся и увидел приближающихся к нему милиционеров. Их было двое. Один постарше, лет пятидесяти, с ядовито-желтыми нашивками старшины на погонах. Второй - совсем молодой, никак не больше двадцати двух -двадцати трех лет от роду, худой, долговязый. Козырнув, старший представился. Марк совершенно ничего не смог разобрал из того, что сказал старшина.
Марк растеряно кивнул и потушил сигарету.
- Гражданин, предъявите ваши документы.
Достав из внутреннего кармана пальто помятый паспорт, Марк протянул его.
- В чем, собственно, дело?
Старшина взял документ и, не открывая, внимательно посмотрел на Марка. Помедлив, он сказал:
- Проверка документов.
Потом стал медленно листать паспорт. Марк заметил подозрительный, даже враждебный взгляд второго милиционера.
Наконец, старшина закрыл паспорт, но отдавать не спешил.
- Значит вы совсем недавно в наших краях?
- Да. Я приехал три дня назад.
- И надолго?
Марк пожал плечами.
- Недели на две.
- А где остановились?
Марк назвал адрес. Потом, помолчав, добавил.
- Я писатель. Я приехал писать книгу.
Тут голос подал молодой милиционер.
- Что же ты, писатель, на Севере делал? Тоже книжки сочинял?
Старшина выразительно посмотрел на младшего и тот осекся.
- Вот, возьмите.
Он протянул паспорт. Но когда Марк уже взял его, старшина несколько секунд не разжимал пальцы, внимательно глядя в глаза.
Марку стало смешно. Он улыбнулся.
Марк вдруг увидел этого человека насквозь. Все его страхи, желание казаться значительным. Этот заученный жест - придержать на мгновение паспорт, не выпуская из рук.
Увидев улыбку, милиционер нахмурился.
- Что же вы, гражданин Стоцкий, улыбаетесь? Вам смешно?
Марк весело засмеялся. Потом прокашлявшись, стал извиняться.
- Прошу прощения, товарищ старшина. Прошу прощения. Это я по другому поводу. Еще раз извините.
Милиционеры козырнули и, развернувшись на каблуках, зашагали прочь.
Марк долго смотрел им вслед. Потом сложил паспорт обратно в карман и, достав сигарету, закурил.
...Когда все уже было готово к отъезду, к бывшему консулу пришел посыльный от легата. Сухо поклонившись, протянул послание.
Сорвав печать, бывший консул бегло прочитал короткий текст.
Легат строго запрещал ему покидать поместье на срок более трех суток. Запрет не распространялся на членов семьи.
Бывший консул печально улыбнулся, и жестом приказал посыльному удалиться.
- Мы должны разделять судьбу тех, кого любим.
- У меня есть вино, есть письма брата, есть собака. А Корнелия пусть едет. Да будет так.
На следующий день корабль отплыл. Бывший консул сказался больным и не вышел на пристань. Сидя в кабинете, он, не двигаясь, смотрел на маленькую золотую фигурку лани - подарок Кесаря. Слезы текли по морщинистым щекам.
Глава 5. Пустота
Холодная ночь опустилась на сонную Ялту. Там, где еще несколько часов назад было море, теперь зияла огромная черная пустота. В окнах домов горел теплый уютный свет. Где-то играла музыка. Из открытых форточек пахло чужим домом.
Светофоры на перекрестках светили для себя - машин и прохожих на ночных улицах почти не было. Иногда проносились такси - вальяжные Волги, податливо кивая фарами на выбоинах.
Город постепенно проваливался в сон.
Марк, подняв воротник пальто, медленно шел, глядя во мрак.
Он решил уезжать через два дня. Сегодня утром пришла телеграмма от знакомых - ему разрешили поселиться в Харькове. До обеда он сходил в железнодорожную кассу и купил билет.
Теперь у него оставалось два дня. И две ночи. Эту ночь он решил разделить с Ялтой.
- Мне уже сорок семь. Я пишу стихи, которые боятся печатать. Я пишу роман, который никогда не почувствует запах типографской краски.
Большая часть жизни уже прожита.
Я оглядываюсь назад и вижу лишь одну пустоту. Там ничего нет. Только боль, страх и страдание.
Марк останавливается у пустого перекрестка и ждет, когда загорится зеленый цвет.
Вспыхивает спичка, голову окутывает сигаретный дым.
- В моей жизни есть две больших любви. И эта любовь одновременно - моя главная боль.
Но я не могу не писать. Пусть все, что выходит из моего сердца, превращаясь в буквы на бумаге, не коснется глаз и сердец других людей. Но оно уже касается моего сердца.
Пусть звезды на небе сложились так, что моя любимая женщина не стала моей. Но она уже в моем сердце.
- Любовь. Любовь. Любовь. Вот, оказывается, что витает над миром.
Я, конечно, закончу роман. А потом начну писать новый. О том. Что на земле есть чудесное место, где все люди добры и помогают друг другу. Где мы с любимой вместе и ничто не сможет помешать нашей любви, потому что там, где любовь - там все.
Мы будем всегда молодыми, не будет ни болезней, ни смерти, ни разлуки.
Мы будем любить друг друга и понимать.
Вечерами, глядя на теплое море, я буду писать стихи. Потом мы вместе будем ходить в гости к нашим друзьям, пить чай.
И все что мы захотим - будет возможно. Потому что в наших сердцах будет любовь, радость и мир.
Ночами мы с любимой будем гулять вдоль моря, целоваться до головокружения. А потом неистово и нежно любить друг друга до самого утра.
Марк прошел мимо Приморского парка, но не стал заходить в него.
Даже не посмотрел в ту сторону.
Усилился ветер, принося со стороны моря терпкий и свежий запах зимы. Марк спрятал озябшие руки в карманы пальто и, повернув, пошел в сторону дома.