Степь. Бескрайняя, выжженная солнцем и высушенная ветрами, пропитанная насквозь всепроникающей коричневой пылью. Кажется, ничему здесь нет пристанища.
Редкие белесые облака медленно плывут сквозь синь, плывут, чтобы растаять, как снег на жарком полуденном солнце. Они исчезают без следа.
И все, что попадает в эту безжалостную степь, тает, исчезает также бесследно.
Еще мгновение назад что-то было на лице Земли, но вот мгновение проходит, и уже ничего нет. И, наверное, не было никогда.
Через степь, словно огромный безобразный шрам, беспощадно пересекая долины и возвышенности, сухие русла рек и редкие рощи, тянется дорога.
Ветер, словно от скуки, то подбрасывает вверх, то бросает с силой вниз все, что попадается ему на пути. Играя, перекатывает по раскаленному асфальту высушенные трупы растений - перекати-поле. И жутко становиться от этого зрелища - дикого молчаливого танца смерти. Но где эти невидимые стальные нити, которые привязаны к рукам и ногам мертвеца? Куда они уходят, и главное, зачем их дергают?
В степи нет ничего живого. И нет ничего, что могло бы спрятаться подальше от посторонних глаз и от немилосердного солнца. В подземных норах нет насекомых - только высушенные оболочки. В неглубоких темных низинах, в логовах и гнездах зверей - лишь белые скелеты.
Стук-стук-стук. Стук-стук-стук. По серому раскаленному камню асфальта стучат шаги. Желтые совсем новые армейские ботинки покрыты такой же желтой пылью. На носке правого ботинка - жирные бурые пятна засохшей крови. Эти ботинки, их грубая кожа странно не совпадает с длинной, почти до самой земли, рваной и грязной сутаной священника.
Редкая каштановая борода путника развевается на ветру, удивительно напоминая обрывки полиэтилена во множестве висящего на сухих сучьях высокого придорожного кустарника. Впалые щеки покрыты неестественным румянцем - последствие лучевой болезни. Но путник идет вперед, не чувствую ни смертельной слабости, ни боли.
Губы шепчут беззвучную молитву.
...Господи, господи, господи! Ты уберег меня от тех ужасов, которые ты низверг на мир и на людей. Ты спасал меня всегда, ограждая от страстей и греха. И я готов идти путями твоими. Я готов показать заблудшим грешникам тот путь, который они потеряли. Я верю, ты не оставишь меня в моем служении...
Священник, в который раз яростно трет длинными крючковатыми пальцами похожие на янтарные горошины глаза. Круглые ногти, словно маленькие зеркальца, ослепительно поблескивают на солнце. Кажется, священник плачет. Но слез нет. Глаза словно наполнены до краев сухим туманом. Они поглощают в себя свет палящего солнца, но не отражают этот свет обратно в мир.
Стук-стук-стук.
До города остается несколько часов пути. Не больше пяти километров. Но кажется, этому пути не будет конца.
Священник идет быстрым, широким шагом, отстраненно смотрит прямо перед собой.
Иногда, не замедляя хода, быстрым паучьим движением достает из недр сутаны пластиковую бутылку с водой и жадно пьет.
...-Господи, господи, господи! Ты сказал, что не истребишь город, если найдутся в нем хотя бы десять праведников. Но вот праведников там не нашлось, и города уже нет.
Там остались одни Нелюди. Те, кто ослушался воли твоей. Господи, укрепи силы мои, потому что я иду к ним.
Я знаю, через меня воссияет свет в том царстве тьмы...
Священник пытается найти в сердце своем искру умиления, радости, он там нет ни чего. Ему так хочется заплакать от избытка веры, но нет и слез.
Асфальт, покрытый причудливым узором из трещин, похож на старую шахматную доску. Дорога тянется вверх, к горизонту. Кажется, что там, далеко у горизонта она ведет прямо на небо, к белой вате облаков.
Но когда священник, наконец, поднимается на горку, перед его взором вдруг открывается широкая долина с остатками города и огромным кратером справа от развалин - именно здесь была сброшена бомба.
Путник лишь на короткое мгновение останавливается, окинув быстрым взглядом долину.
...Вот вижу я день гнева глазами своими. Ты сказал, господи, что истребишь людей и скот, истребишь птиц небесных и рыб морских. Истребишь нечестивых людей с лица земли. Но ты не говорил, что место нечестивых займут Нелюди.
Я иду исправить то, о чем ты не сказал мне. И я знаю - ты поможешь мне. Ведь по-другому не может быть...
Дорога потянулась вниз. Идти стало легче, и священник зашагал к городу еще быстрее.
На пути вдоль дороги начали попадаться брошенные, покрытые вмятинами и ржавчиной автомобили.
Сухой ветер принес сладковатый запах разложения.
После заражения Слизью город был оцеплен несколькими плотными кольцами карантина. И не один человек из тех, кому посчастливилось избежать страшной участи, не смог вырваться из западни. Тех, кто, не смотря ни на что, все-таки попытался вырваться из охваченного агонией города, расстреливали на месте. Но когда ситуация в городе приобрела катастрофический характер и уцелевшие осознали безвыходность и ужас своего положения - тысячи, десятки тысяч людей бросились прочь из города. Они умирали под пулями оцепления. Для них, как и для всех обреченных, было лучше умереть в борьбе, чем остаться без всякой надежды.
Когда правительство поняло, что волну беженцев сдержать не удастся - нашелся простой выход из положения - на город была сброшена бомба.
Те, кто все-таки сумел прорваться через оцепление, воспользовавшись всеобщей паникой, остались навеки здесь, в своих машинах, на выезде из города. И вместе с ними, как молчаливые братья, лежали солдаты и офицеры карантинного оцепления. Это называется - необходимая жертва.
Люди, принимавшие решение о бомбардировке, сидя в своих уютных кабинетах, в тот момент еще не осознавали, что совсем скоро такая же участь постигнет их самих.
Самое страшное было впереди. Оказалось, что Слизь невосприимчива к радиации.
Бомба уничтожила все живое, что еще оставалось в городе, но мертвое осталось и стало полноправным хозяином этих мест.
Священник шел по разделительной полосе дороги, высоко подняв заостренный, как копье подбородок. Он сдерживал из последних сил постоянные позывы к рвоте и заставлял себя не смотреть в открытые окна автомобилей и на полуразложившиеся тела, которые лежали на дороге.
...Господи, господи, господи! Благодарю тебя, что ты не оставил меня. Что ты не сделал меня частью этой мерзости. Благодарю тебя за то, что ты поставил меня в стороне от этих грешников.
Ведь я всегда старался избегать тех мест, где собираются нечестивые, я всегда старался избегать самих нечестивых. И вот, пришло время, и ты расставил все по своим местам...
Вдруг священник остановился. Треснула сухая ветка. Звук раздался справа от дороги, метрах в десяти, где-то среди густых зарослей сухого кустарника.
Сердце священника колотилось в груди. Этот глухой стук, казалось, заполнил всю степь вокруг. Даже дышать стало трудно.
Священник поспешно перекрестился.
-Кто здесь?
Его голос звучал хрипло от волнения.
На невыносимо долгое мгновение наступила тишина. Священнику даже показалось, что треск сухих веток всего лишь послышался ему. О, как это было бы здорово.
Но вдруг священник явственно услышал тихий стон.
-Помогите, помогите, помогите.
Голос был похож на шелест травы.
Священник еще раз перекрестился и стал медленно, левым боком вперед, приближаться к кустам, откуда раздавались звуки. Подойдя совсем близко, он увидел источник этих звуков. В измятой желтой траве лежал, поджав ноги к груди, человек. Верхняя одежда висела на нем рваными клочьями, обнажая синюшного цвета кожу. Череп лежащего человека был абсолютно лыс - не было ни волос, ни бровей. Вокруг шеи, стянув ее вокруг, находилась скользкая темно-синяя субстанция, которая, светилась холодным внутренним цветом. Это, несомненно, была Слизь. Священник много раз слышал ужасные истории о Слизи. И вот он, наконец, увидел все своими глазами.
Слизь бесконечно долго могла выжидать свою жертву. Когда человек или животное оказывались достаточно близко - Слизь совершала неимоверно быстрый и точный прыжок и стальной хваткой обвивалась вокруг шеи несчастного. Затем следовало самое ужасное.
Животные становились носителями Слизи на короткое время - их тела быстро разлагались. Но человек, ставший жертвой Слизи, мог довольно долго сохранять свою форму. Он мог двигаться, даже бежать. Но это новое существо уже не было человеком. Нелюди - так их называли.
Лицо человека, лежащего на траве, медленно повернулось в сторону священника. По синим щекам текли бурые, густые как мед, слезы.
-Помоги мне.. Помоги мне умереть...
-Кто ты?
-Я.., я человек. Я очень болен. Прошу тебя - помоги мне.
Священник остановился на безопасном расстоянии. Выражение испуга в его глазах прошло. Теперь его лицо стало холодным и неподвижным, словно высеченным из куска льда. В нем осталось одно лишь презрение.
-Ааа! Вот ты ищешь смерти, но не найдешь ее. И никто не найдет из вас! Потому что это расплата за все ваши грехи.
Голос священника обрел былую мощь и грозно звучал над умирающим.
- Я иду в ваше логово, чтобы вы увидели напоследок свет господа. Но не для того, чтобы вы смогли спастись. Поздно! Для вас нет спасения! Я иду для того, чтобы этот свет напоследок, перед тем, как вы канете в бездну, обжег вас ледяным огнем.
-Оставь свой огонь и господа себе, а мне лишь дай возможность спокойно умереть. Ведь я прошу у тебя не так уж много...
Несчастный, не в силах больше держать голову, со стоном опустил ее на землю. Коричневая пыль прилипла к лицу.
Тихий стон, похожий на скрип мертвого дерева, вырвался из горла несчастного. Слизь, обвившая шею, пульсировала, то сжимая горло жертвы, то на некоторое время слегка ослабевая стальную хватку.
-Что больно?
В голосе священника звучало неприкрытое злорадство.
-Даа! Вот поэтому господь навсегда оставил вас. Всю эту Землю! И говорю тебе - не будет покоя, не будет мира. И не будет вам смерти! Твоя участь - вечное мучение.
Слюна летела из перекошенного ненавистью и страхом, рта.
-Странно, конечно, как ты до сих пор не стал таким как вся эта мерзость - Нелюди. Но тем лучше. Боль для таких грешников как ты - в избавление.
Лицо несчастного, все перепачканное пылью и темной кровью, дернувшись в судороге, повернулось в сторону священника. Человек молчал. В глазах была только одна лишь боль.
Священник отвернулся и быстро зашагал прочь.
...Господи, господи, господи! Пусть не устанут уста мои благодарить тебя! Как хорошо, что я не такой как они. Как хорошо, что ты, наконец, отделил волков от ягнят. Пусть они видят славу твою...
Город становился все ближе. Вдоль дороги стало попадаться все больше автомобилей и трупов. Тошнотворный запах тления стал невыносим, но священник не хотел прикрывать нос.
...Вот вскрылась внутренность сосуда, который снаружи был чистым, но внутри полон нечистот и мерзостей. И я среди всего этого. Но не убоюсь я, господи за себя! Потому что знаю, что не упадет волос с головы моей без воли твоей. И еще знаю, что воля твоя в том, чтобы я нес всепроникающий свет в это царство тьмы. Ты ведь не оставишь меня? Не оставишь!...
Солнце словно устало светить. На небе не было ни единого облачка, но свет стал тусклым, приглушенным. Коричневые и желтые цвета степи постепенно сменились на серый и белый - цвета бетона и пепла. Пепел здесь был повсюду, он словно снег покрывал толстой пушистой шапкой все вокруг - куски железной арматуры на разрушенных зданиях, остатки автомобилей, поваленные столбы и рекламные вывески. Пепел светлыми небольшими хлопьями все еще продолжал падать сверху, словно настоящий снег.
Голова и узкие костлявые плечи священника быстро покрылись белым невесомым слоем горячего пуха. Дышать становилось все труднее, но как ни странно - трупы на улице почти не встречались.
Справа от дороги священник увидел лежащий боком искореженный дорожный указатель. Металлические опоры нелепо торчали из земли. Священник опустился на колено, собрал рукой толстый слой пепла. Под пальцами он ясно ощутил выпуклость больших букв. Проявилась надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МЕЙНСИТИ!
Священник поднялся, достал из недр сутаны бутылку с водой и медленно начал пить. Остатки воды вылил на жилистый, поросший длинными коричневыми волосами, затылок.
Потом стал внимательно осматриваться по сторонам. Почти все здания города были разрушены ударной волной. Вместо городских кварталов, по обеим сторонам улиц, высились огромные кучи кирпичного крошева, металлической арматуры, выгоревших автомобильных скелетов и прочего мусора. Поперек дороги лежали бетонные столбы, остатки светофоров, поваленные рекламные щиты.
Передвигаться сквозь завалы священник мог очень медленно. Несколько раз он даже упал, сильно ушибив колено. Но священник поднимался и шел дальше.
Тело его охватила странная дрожь. Он пытался успокоить себя, пробовал перебирать в пальцах гладкие деревянные четки. Но ничего из этой затеи не получилось.
...Господи, господи, господи! Ты привел меня в дом дьявола. Ты дал мне сил дойти в этот город. И я знаю, что ты дашь мне сил встретится лицом к лицу со злом и сокрушить его. Мир забыл имя твое, мир не знает имени моего.
Но все изменится.
Воля твоя уже разрушила это логово. А я войду в клетку ко львам, и они склонят свои головы предо мной. Они не посмеют коснуться меня. Львы будут есть из моих рук. Они пойдут туда, куда пойду я. Они сделают то, что скажу делать им я...
Священник перебрался через очередной поваленный светофор, окутанный, словно паутиной, электрическими проводами и оказался на большом перекрестке. Он поднял голову и остановился.
Метрах в двадцати, слева, возле перевернутой автобусной остановки, священник увидел шевелящуюся бесформенную массу.
...Нелюди...
Некоторые из них сидели прямо на асфальте, прислонившись спиной к стеклопластиковой стене остановки. Некоторые лежали ничком на асфальте, прижав колени к груди и медленно извиваясь, словно гигантские черви. Они сбились в кучу, как будто старались согреться теплом тел друг друга. Руки сидящих были непостижимым образом вывернуты ладонями наружу, свисая вдоль тела. Головы безвольно лежали на груди.
Священник сделал шаг вперед. Дыхание перехватило от волнения. Дрожащие пальцы нащупали большой желтый крест на груди. Священник снял крест и выставил перед собой, словно пытаясь прикрыться ним, защититься.
...Господи, не оставь меня теперь как я не оставлял тебя на протяжении всей моей жизни...
-Господь всемогущий!..
Голос священника от волнения и страха срывался на визг. Слюна летела во все стороны.
-Кого мне бояться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут...
С каждым новым словом священник делал короткий шаг вперед.
-Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое. Если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться...
Темно синяя копошащаяся масса на мгновение застыла. Потом, словно по команде Нелюди стали медленно подниматься на ноги.
-Господи, пусть вознесется голова моя над врагами, окружающими меня!..
Выставив руки вперед, Нелюди стали приближаться к священнику.
Он остановился и закричал скороговоркой, словно пытаясь уговорить приближающихся:
- Господи, не скрой от меня лица твоего! Не отринь меня! Ты был помощником моим. Не отвергни меня и не оставь меня, боже, спаситель мой!...
Нелюди были все ближе. Мертвые глаза равнодушно смотрели на замершего в испуге человека. Когда расстояние между жертвой и преследователями сократилось до нескольких шагов, священник, вдруг, размахнувшись, бросил в ближайшего преследователя крестом и, развернувшись, бросился бежать.
Слова продолжали срываться с его уст.
-Не предавай меня на произвол врагам моим! Ибо восстали на меня враги мои и дышат злобою...
Но далеко убежать он не смог. Зацепившись за электрические провода, священник плашмя упал на асфальт. Он попытался, подняться, но у него не получилось - правая ступня застряла в одной из многочисленных трещин.
-Надеюсь на Господа, мужаюсь!..
Двое Нелюдей почти одновременно настигли пытающегося выбраться из западни священника. Нелюди упали сверху на него. Сразу же подоспели остальные преследователи и тоже упали сверху, цепляясь за жертву пальцами, зубами. Образовалась куча из извивающихся тел.
Синяя слизь стекала с шей вниз, устремляясь к новой жертве.
-Я ведь надеюсь на Госпо!..
Пронзительный визг священника вдруг оборвался. Борьба тоже прекратилась.
Солнце клонится к закату. Удлиняются тени. Сумерки опускаются на город.
Откуда-то сверху все еще продолжает падать белый невесомый пепел. Он прячет под собою все - и то, что раньше называлось городом, и огромную воронку от бомбы, и выбеленные ветром и солнцем скелеты, и преследователей, и их жертв.
И вот уже все исчезает. Ничего не было, ничего нет, и уже никогда не будет.