Хуже нет быть средним ребёнком в семье, в этом Света убеждалась на протяжении всех своих шестнадцати с половиной лет. Будь она старшей, то гоняла бы братцев в хвост и в гриву, или просто не обращала бы на них внимания. Во всяком случае, командовать ею никто бы и не пытался. Младшему тоже неплохо. Все с ним носятся, балуют, прощают практически всё, за что Свету, скажем, взгрели бы за милую душу. И вечные родительские распоряжения типа: "Ты должна присматривать за братьями, ты же девочка". За кем присматривать? Старший - здоровый лоб, студент мединститута. Семейная гордость, так сказать. Поступил в институт на бюджетной основе, и пришлось отложенные на его учёбу деньги срочно тратить на покупку дачи, которую Света тихо ненавидела. Что за радость кормить комаров и тратить кучу времени, приводя в порядок ногти на руках после каждой поездки? И о Югах пришлось забыть. Вместо Таиланда или Турции третье лето подряд впереди угрожающе маячили грядки с сорняками. Брр! А самое обидное, что братья на дачу и носа не показывали. У старшего вечно то учёба, то практика, то ещё невесть что, а младший просто садился в угол и молчал, глядя на родителей с такой тоской, что те оставляли его в покое. Свете иногда казалось, что они его боятся. Зато ей приходилось отдуваться за обоих.
И этот раз ничем не отличался от предыдущих: старший ещё загодя предупредил, что у него дежурство в больнице, летняя, так сказать, практика. Почему-то его дежурства всегда выпадали на те дни, когда родители кооптировали своих чад на прополку. А младший устроился за компьютером, и на все увещевания сестры только пожимал плечами и молчал. Света напрасно старалась выманить его, обещая неслыханные и невиданные красоты дикой природы, расписывая зияющие провалы трехметрового оврага, бурные потоки глубокой - местами по пояс - речки, которая и на картах-то, наверное, не была обозначена. Всё тщетно. Лишь один-единственный раз братец свысока взглянул на сестру и процедил сквозь зубы, что за красотой незачем куда-то ходить, а стоит просто по-иному взглянуть на окружающее.
- Например, в компьютере, - заметила Света ядовито.
- Хотя бы, - буркнул братец. - И там гораздо интересней.
- Ну, конечно! В школе у тебя друзей нет, во дворе тоже, вот и торчишь, как привязанный, за этой железякой, скоро уши к экрану прирастут!
Брат как-то затравленно посмотрел на неё и насупился; нижняя губа предательски дрожала.
- У тебя и в on-line друзей нет! - Свету понесло. - Я смотрела. Так, с десяток знакомых, и всё. Что ты за лузер!
Брат съёжился, вжал голову в плечи и молчал.
Света опомнилась, ей стало стыдно. Она подошла к брату и потрепала его по белобрысой макушке.
- Ну, ладно, извини, - сказала она неловко. - Но и ты пойми: у нас три мужика в семье, а как на даче пахать, так только мы с мамой.
- И папой, - тихо пробормотал брат.
Света лишь вздохнула. До второго класса брат был мальчишка как мальчишка: бегал, смеялся, дрался. А после второго класса - как отрезало. Он и раньше сидел за компьютером, играл в игрушки, но уже три года как просто не отрывался от экрана. Что-то случилось с ним тогда: может быть, крупно обидели в школе, может быть, чем-то переболел - Света сейчас не помнила, у неё своих дел хватало.
И он совсем перестал смеяться.
Иногда, очень и очень редко, когда родители работали допоздна, и они оставались одни, Света откладывала книжку или выключала телевизор и в тишине глядела на брата. И встречая его ответный взгляд, вдруг улавливала в нём что-то, какое-то эхо, отголоски чего-то большого и яркого, похожего на тающий с рассветом сказочный сон. Или ей это только казалось?
- И папой. - Она кивнула, и добавила, немного помолчав: - Может, поедешь? Ты за городом практически и не бывал. А там действительно красиво. Зелёненько.
- Здесь тоже красиво, - брат взглядом указал на экран, где, по мнению Светы не было ничего, кроме разноцветных клякс-взрывов какой-то стрелялки.
- Я вижу, - хмыкнула Света.
Но брат покачал головой.
- Надо не смотреть - относиться.
- Чего?..
- Относиться, - повторил брат. - По-другому.
После чего наглухо замолк, как "Жигули" после 10 000-километрового пробега. Так обычно говорил папа.
В общем, если Господь решит наказать девушку, он посылает ей братьев.
***
- У отца было три сына. Про старшего вообще помолчим. Средний был - умная и красивая, работящая девушка, а младший смотрел фильмы ужасов и играл в Warcraft, - ворчала Света.
Она сошла с электрички и, обойдя платформу, отправилась к садоводству кружным путём, собираясь как можно позже оказаться на ненавистной территории. Потом спустилась по косогору к вяло текущей речке, миновала неширокую излучину и устроилась посреди нагретого солнцем галечного пляжа, подложив под себя небольшой рюкзачок с собранными припасами. Подобрала пригоршню камешков и побросала в воду, пытаясь делать "блинчики". Последний камешек оказался настолько гладким и приятным на ощупь, что рука не поднялась его выбросить.
Света повертела его, разглядывая. Такой красивый и такой неживой. Мёртвый. А почему? Кто это сказал? Только потому, что камни не разговаривают и не кусаются, их вовсе не следует считать неживыми. Если вообще представить, что нет никакой мёртвой материи? Если вся вселенная живое существо, то в нём нет места мёртвому, пока оно живое. А этот камешек его часть. И аналогия с мёртвыми клетками тела здесь неуместна: он просто выработал свой ресурс, и перешёл на другой уровень. Уровень, например, консервации. Но он живой. И тогда нет никакой борьбы между живым и мёртвым. Борьба - прерогатива жизни.
Света повертела камешек. Тот упорно не хотел казаться живым.
"Нужно смотреть по-другому, - подумала она, припомнив слова брата. - То есть, не посмотреть, а отнестись по иному к окружающей действительности. Раз все так убеждены, что поступки влияют на действительность, а последняя на поступки и отношение к ней, то, может быть, и изменение отношения к действительности изменяет саму действительность? Вот камень. Обыкновенная галька. Мёртвая материя. Но он кусочек окружающего живого мира, часть нашей планеты, часть Земли. Он просто выработал свой ресурс здесь и перешёл на уровень консервации. И если суметь задействовать его на этом новом уровне... Хотя, нет. Причём здесь консервация? Он и так живой, как живая наша планета, он её часть. Надо просто принять, что камешек этот - живой".
Она попробовала, и ничего не вышло. Она скашивала глаза, морщилась, старалась убедить себя, что держит в руках нечто живое, всё было тщетно: под пальцами ощущались отшлифованные водой гладкие стороны, а глаза видели серый кусок с белой полоской в середине.
"Не так, - подумала она. - Не надо себя убеждать и заставлять верить. И нужно не принять - просто отнестись по-иному".
И как отнестись по-иному?
Поверить, что камень живой? Вера не возникает по заказу: захотел - поверил. И вера тут не поможет. Многие верят во что-то или в кого-то. В Бога, в светлое будущее, в коммунизм, наконец. Но вера меняет верующего, его суть, не действительность, и лишь потом поступки верующего оказывают влияние на окружающее. Отнестись по иному, легко сказать. Как?
Она сидела с прикрытыми глазами и задумчиво вертела камешек, согревшийся в ладони приятным тёплым комочком. Гладким и мягким, похожим на хомячка, шевелящего лапками и тычущимся носиком в пальцы.
Мягким? Шевелящимся? Она открыла глаза. Камешек лениво поворачивался в ладони, задевая боками полусжатые пальцы, и тогда по бокам его словно прокатывались крохотные волны, сминая и выпрямляя шлифованную водой поверхность.
Наверное, раньше Света бы испугалась, дёрнулась, отшвырнула внезапно оживший глюк, но теперь, после столь многочисленных рассуждений на тему "Всё на свете - живое", она даже не шевельнулась. Лишь глядела в какой-то прострации на свою воплотившуюся теорию и наслаждалась живым теплом, в глубине души боясь, то ли вспугнуть некогда мёртвый камень, то ли просто очнуться. И тогда случившееся покажется сном наяву, оставляя только сожаление и мечту о несбывшемся чуде.
Она разжала ладонь и убрала руку. Камешек продолжал висеть в воздухе, всё так же медленно переворачиваясь с боку на бок. Света ткнула его пальцем. Камешек неторопливо отлетел на метр, медленно опускаясь на землю по пологой дуге. Завис над усеянным галечным пляжем, будто в раздумьях, и, Света четко увидела, как раздвигаются камни, высвобождая ему место. Секунду спустя камешек плавно улёгся среди собратьев.
Света окинула взглядом пляж: от каменистой россыпи ощутимо веяло...она не могла подобрать слова... не теплом, не запахом... Жизнью?
Она встала и заворожено двинулась вдоль берега, отмечая про себя всё новые и новые участки, от которых накатывалось это новое ощущение, пока не оказалась возле двух положенных буквой "Г" брёвен, старых и ободранных от коры, с чёрными пятнами кострищ между ними. От них тоже исходил жизневей, как она назвала возникшую эманацию, но какой-то тусклый и смутный. Наверное, потому, что прежде они были живыми деревьями, решила она.
И запуталась. Если принять, как постулат, что всё вокруг живое, то, что представляют эти брёвна сейчас? Они были живые, когда росли деревьями, и живые сейчас, когда валяются спиленными на берегу. Как разделить надвое одно понятие?
Она в замешательстве перевела взгляд на воду и ахнула.
Привычные мелкие волны, тихо накатывающиеся на берег, обратились в шевелящиеся, сплетающиеся между собой завитками, будто играя, голубовато-серые, длинные локоны с зелёными прожилками в середине. Просвеченные лучиками солнца, они были поразительно красивы. Зачарованная, она наклонилась к речке и протянула руку - пара завитков выскочила навстречу и обхватила запястье, нежно пощекотав кожу. Света подняла руку. Завитки стекли на ладонь и закружились в танце зеленовато-прозрачными водоворотиками сантиметров в пять высотой. Сплелись в один, выросши в два раза, и вдруг, подпрыгнув, ткнулись Свете в нос, сразу отпрянув и соскочив с ладони назад, к играющим локонам. Словно щенок лизнул, виляя хвостиком.
Света машинально потёрла нос и радостно засмеялась. То ли от играющих водяных локонов, то ли от эманаций жизни, веющей со всех сторон, а, наверное, от всего вместе на душе было удивительно хорошо. Она присела на корточки и еще раз протянула руки к воде ладонями вниз - завитки, скручиваясь фонтанчиками, потыкались в них, холодя кожу, и растворились в локонах. Она посидела ещё немного, но больше с ней не играли: наверное, уже познакомились.
Света встала, шагнула назад, и тут под ногой что-то противно хрустнуло. Она посмотрела вниз. На чёрном пятне бывшего кострища валялись три большие пластиковые пивные бутылки и вскрытая жестяная банка из-под сайры. Кто-то побывал здесь, устроив посиделки и не убрав за собой. Но девушку поразило не это. Привыкнув к почти поголовному бескультурью, когда народ даже пакеты с мусором ухитрялся оставлять на лестничных клетках, не донеся до мусоропроводо,; к изрисованным так называемыми граффити стенами домов и валяющимся повсюду окуркам, стоило ли удивляться брошенным бутылками на берегу реки.
Нет! Она вдруг поняла, что от бутылок и банки не веет эманацией жизни, а несёт, как из выгребной ямы на даче или из засорившейся канализации. Пустые человеческие поделки не были живыми. Но... Света потерла лоб...но они не были и мёртвыми. Они казались лишёнными жизни. Не убитыми, просто не имеющими жизни. И всё-таки - не мёртвыми.
"Бутылки-носферату, - фыркнула про себя Света. - Банка-вампир". И всё же опасливо попятилась назад: вскормленное Голливудом воображение услужливо нарисовало картину изголодавшейся пустой банки, алчущей свежей крови и бодро гонявшую Свету по пляжу, скрежеща наполовину открытой крышкой. Девушка передёрнула плечами. Глупости! Так и свихнуться недолго. Она наклонилась, ухватила один из водных локонов и провела по лицу - вода. Во всяком случае, осязательно. Локон вдруг выгнулся, вырвался из рук и, скользнув напоследок по плечам и шее, укрылся среди собратьев.
Света потерла мокрыми ладонями влажные щёки. "И как теперь умываться?" - подумала она в растерянности, припоминая страшный детский кошмар "Мойдодыра". Как она боялась маленькой, что ночью в темноте с поскрипыванием из родительской спальни выползает вместо мамы таз на ножках и начинает её мыть. Классе в пятом, она перечитала стишок, послушавшись советов доморощенных психологов в лице брата, закончившего школу и готовившегося к поступлению в медицинский, и его приятелей. Начитавшись Фрейда, Юнга и прочих великих и ничего не поняв, они тогда наперебой убеждали её пойти навстречу страхам и одолеть их. Света помнила, как они всё хихикали над фразой: "...как из маминой из спальни кривоногий и хромой..", но сама ничего смешного в этом не находила. Ей вообще было жалко мальчика, за которым гонялась по улицам мочалка, и никто не пришёл к нему на помощь. Кроме крокодила, да и тот грозил его, потом съесть. Грязного. Чистого, наверное, съел бы сразу.
Она тряхнула головой, отгоняя дурные мысли, и двинулась прочь от лишённых жизни предметов.
Пройдя несколько шагов, она успокоилась - просто невозможно было хандрить в окружающих потоках жизни. Они пробегали по коже, играли волосами, пронизывали насквозь, наполняя до краёв и выплёскиваясь обратно на всё вокруг, переплетаясь с жизневеями в гигантскую, дышащую, поющую жизнью вуаль. Песнь жизни.
Никогда ещё Света не чувствовала себя настолько живой. Настолько переполненной жизнью, что этим хотелось делиться и делиться. И наткнувшись на следующее место посиделок в виде вкопанных в землю толстых берёзовых чурок, поставленных на попа, она не удержалась. Она приложила ладони к ободранному боку одной из них и щедро плеснула жизневеем в тусклое дыхание срубленного дерева. Поток влился внутрь, раздувая тлеющую жизнь, напитывая её силой, и вырвался наружу побегами молодых веток.
Света тихонько ахнула и отступила, убирая ладони.
Вкопанные чурки исчезли, скрытые густой зеленью листьев, образовавших сплошную непроглядную массу, из которой во все стороны раскидывались ветви, а вверх тянулась тонкая коричнево-серая верхушка. Едва Света отняла руки, рост замедлился, и вскоре прекратился. На берегу росла двухметровая берёзка, шелестя листочками на прохладном ветерке, и вплетаясь в поющую вуаль наново родившимся потоком жизневея.
Света полюбовалась своим творением и повернулась в сторону станции. Не пойдёт она ни на какую дачу. Впереди ожидало гораздо более важное дело: ей вдруг нестерпимо захотелось снова услышать уже порядком подзабытый, весёлый и заливистый братишкин смех. И, кажется, она знала, как этого добиться.