Лыжина Светлана Сергеевна : другие произведения.

Влад Дракулович

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 6.22*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    XV век. Восточная Европа. Всё острее становится противостояние католического Запада и мусульманского Востока, а между двух огней оказывается православная Румынская Страна, также именуемая Валахией. Князь Влад III, известный как Дракула, а позднее прозванный Цепешем, едет в монастырь Снагов, чтобы вдали от суеты принять судьбоносное решение. Воевать с турками или остаться вассалом султана? Выбор вовсе не очевиден, ведь Влад помнит уроки битвы при Варне, а также опыт своего отца, заключавшего союзы со знаменитым венгерским полководцем Яношем Гуньяди - союзы, которые не привели ни к чему хорошему... Также опубликованы три книги с продолжением данного романа: "Дракулов пир", "Дракула и два ворона" и "Принцесса Иляна". "Дракула и два ворона" издан в двух вариантах, а теперь и весь цикл вышел в едином стиле.

  
  
   "Время дракона" - под таким названием этот роман вышел в издательстве "Вече".
   Полный текст теперь есть на ЛитРес.
  
   Бумажная книга есть в интернет-магазинах, актуальный список которых пополняется здесь.
  
   На складе издательства в настоящее время осталось 144 штуки, то есть чуть менее 5% процентов тиража. Огромное спасибо всем, кто купил, и тем, кто ещё купит!
  
  
   Время дракона
   Автор: Лыжина С.С.
   Издательство: "Вече"
   Серия: Всемирная история в романах
   Год издания: 2018
   ISBN: 978-5-4484-0261-6
   Кол-во страниц: 608
   Формат книги: 84х108/32; твердый
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Влад Дракулович
  
  
   I
  
   В Румынии август - месяц жаркий, но по утрам заставляет зябнуть. Выйдя на крыльцо, князь Влад невольно поёжился. За ночь воздух пропитался холодной сыростью, а на траве, буйно растущей вдоль частокола и под срубами хозяйственных построек, рассыпались капли росы. Высохнуть они должны были нескоро. Пусть небо посветлело, однако солнцу предстояло взойти только через час.
  
   - Через час! День ещё не начался! - донёсся до князя шипящий голос.
  
   Так шипел небольшой бескрылый дракон, но это сказочное существо, да к тому же говорящее, не казалось Владу странным. Правитель понимал, что это бесплотный дух, а бесплотные твари могут выглядеть как угодно. Для одного человека они принимают один вид, для другого - другой, а для третьего и вовсе остаются незаметными, однако сами замечают всё, даже мысли, поэтому Влад обратился к дракону мысленно, зная, что тот услышит:
   - Нет, день начался. День начинается тогда, когда я захочу его начать.
  
   Тварь не причиняла беспокойства, потому что появлялась, только если вспомнить о ней, и вот тогда прибегала, чтобы шипящим голосом дать совет. Тем не менее, князь считал свою зверушку привязчивой: "Это ведь моя давняя детская выдумка. Ей давно пора забыться, а она оказалась живучей. Наверное, я к ней слишком привык, и в этом всё дело".
  
   Таких рассуждений дракон предпочитал не замечать и, стоя на крыльце рядом с хозяином, продолжал шипеть:
   - Неужели тебе нравится вставать так рано?
   - Время не такое уж раннее, - всё так же мысленно ответил Влад. - Птицы проснулись. Слышишь, как щебечут? Значит, и мне пора приняться за дело, на сегодня намеченное.
  
   Птицы и впрямь начали свои утренние песни, и только этим выдавали своё присутствие. По ветвям близстоящих деревьев никто не прыгал. Над крышами конюшни, сенного сарая и кладовых тоже не было заметно движения. Лишь высоко в небе виднелись пернатые, но совсем другие - горлицы, что угадывалось по форме тела и манере полёта. Горлицы кружили на фоне светло-голубого неба, кое-где украшенного разводами розовеющих облаков, а полупрозрачный серпик луны только начал клониться к горизонту, напоминая Владу, что ещё не пробило и пяти часов.
  
   Князю пришлось встать так рано, чтобы успеть к обедне в ближний монастырь, а дракон отговаривал от поездки, хоть и без надежды на успех, ведь никто не станет ничего отменять, когда приготовления завершились, и даже монахи в обители получили известие о дне и часе государева приезда.
  
   - И всё-таки можно уехать попозже! - не унималась тварь, так что Владу пришлось даже шикнуть на неё. Правда, со стороны все эти споры выглядели совсем иначе - правитель появился на крыльце, сопровождаемый лишь челядью, зябко передёрнул плечами и сразу сбежал по ступеням во двор. Чешуйчатая тварь, как преданная собака, сбежала следом, но для челядинцев, окружавших князя, её не существовало. Все смотрели только на Влада, а когда он оказывался рядом, чуть пригибались.
  
   Слуги старались выглядеть ниже, потому что не желали оказаться выше господина. Так уж получилось, что он не отличался высоким ростом, зато в остальном природа постаралась и наградила князя щедро. Лоб широкий - под таким много ума поместится. Глаза большие - мигом разглядят, когда слуги отличились, а когда оплошали. Нос прямой, и пусть это никак не помогает в государственных делах, но выглядит красиво - особенно, если ноздри тонкие, как у породистого коня.
  
   На государевом лице также обращали на себя внимание чёрные усы с подкрученными кверху кончиками, и эти усы могли даже удивить, ведь подкручивать кончики свойственно недавним юнцам, гордящимся, что наконец-то возмужали, а Влад был давно не юн. Однако, прожив на свете уже больше тридцати лет, правитель не растерял юношеского задора, и это было хорошо известно подданным. Знали они и то, что их государь - человек упрямый, о чём говорила нижняя губа, чуть выпяченная, и острый подбородок.
  
   Впрочем, для правителя упрямство и настойчивость являются благом, да и государем Влад был толковым, поэтому казалось странным, что он носит прозвище Дракул, которое хорошему правителю не дадут, ведь слово "дракул" является одним из имён нечистого. Однако всё объяснялось просто. Прозвище перешло к Владу от отца, а отец звался Дракулом потому, что чеканил монеты с изображением дьяволов-драконов и временами утверждал, что эти существа ему служат.
  
   "А что если эта тварь, которая следует за мной, вовсе не выдумка, а явь? - часто спрашивал себя младший Дракул. - Возможно, это настоящий дьявол, который вместе с прозвищем достался мне от отца в наследство. Недаром же говорят в народе, что щепка от бревна недалеко отскакивает, и что дети всегда идут вслед за родителями. Вот мой отец вёл себя так, будто сумел приручить дьяволов, и потому стал зваться Дракулом. А теперь я веду себя похожим образом".
  
   Народ неспроста наградил младшего Дракула отцовским прозвищем. Кем бы ни был змей, вертевшийся возле ног Влада - выдумкой или явью - подданные считали, что дело тут нечисто, и, даже не видя чешуйчатую тварь, находили доказательства, что сын пошёл по родительским стопам. Например, Владу нравились вещи из турецкой страны, а народ считал, что эта склонность - бесовское наущение.
  
   - Туркам противно христианство, и дьяволу оно тоже противно, поэтому нечистый хочет, чтобы наш государь отуречился, - так говорили люди, когда думали, что до княжеских ушей эти слова не дойдут.
  
   Слова доходили, но младший Дракул не стремился опровергнуть их. Вот и сейчас, когда он с утра пораньше собрался ехать в святую обитель, его одеяние несло на себе следы "дьявольского наущения".
  
   На правителе были жёлтые сапоги, сплошь покрытые замысловатым тиснёным узором, а таких сапог не закажешь здешнему мастеру. Только у турок, которые всегда славились умением выделывать кожу, получилось бы раздобыть что-то подобное.
  
   Синий кафтан до колен тоже казался наполовину турецким. Скроен был так, как носят многие христиане, а вот лепестки узора на ткани говорили - художник, придумавший этот рисунок, никогда не осенял себя крестом и, вероятнее всего, молится пять раз в день, стоя на коврике.
  
   Что до остальной одежды, то она полностью соответствовала румынским обычаям. Штаны не узкие, как принято, к примеру, у немцев, но и не широкие, как у татар или тех же турков. Из горловины кафтана выглядывала тонкая белая рубашка с вышивкой по краю ворота, и вышивка эта походила на местный орнамент. Голову венчала островерхая, но невысокая шапочка с загнутыми краями.
  
   Именно в таком одеянии Владу предстояло отправиться в монастырь, и пусть государь подозревал, что на турецкий кафтан и на турецкие сапоги в обители посмотрят неодобрительно, но ничего не собирался с этим делать.
  
   Паломничество всегда начинается с молитвы. Вот почему во дворе заранее постелили ковёр, на ковре установили стол, покрыли сукном, а на столе приготовили всё, нужное для молебна. Возле стола уже ожидали священник, дьякон, юноша-чтец и мальчик-помощник, а возле них - совсем рядом, будто ещё один священнослужитель - стоял боярин. Лицо у боярина было доброе, взгляд открытый. Даже усы - пышные, золотистые, казавшиеся ещё светлее на фоне загорелых щёк - словно говорили, что человек с такими усами непременно должен и помыслы иметь светлые.
  
   Боярин этот, звавшийся Войко, отличался богатырским сложением и таким высоким ростом, что, сколько бы ни пригибался, всё равно оказался бы выше государя. Может, из-за этого Войко не старался сделаться ниже. Этому боярину Влад благоволил особо, и потому, как только князь миновал его, богатырь пристроился на наиболее почётном месте - за правым княжеским плечом.
  
   Меж тем священник, увидев, что правитель готов, принялся служить молебен о благополучии путешествующих и возгласил:
   - Благословен Бог наш!
  
   Затем юноша-чтец начал читать молитвы, и поначалу всё шло, как обычно, но вдруг Влад, случайно глянув на слугу-богатыря, заметил неладное - Войко, всегда сосредоточенный во время служб, не следил за ходом молебна, а косился влево. Боярин и сам понимал, что ведёт себя неподобающе, но отвлекался.
  
   Священник, дьякон и юноша-чтец невозмутимо продолжали своё, но теперь уже и государь начал оглядываться. Наконец, после того, как дьякон возгласил "о еже послати им Ангела мирна, спутника и наставника", князь не выдержал и тихо спросил:
   - Войко, что там такое?
   - Прости, государь, - пробормотал слуга, но Влад не отставал:
   - Куда ты косишься?
   - На крыльцо... - вконец смутился Войко.
  
   Государь посмотрел на крыльцо и удивился. Там было пусто, если не считать дракона, устроившегося на предпоследней ступеньке, подальше от места богослужения. Боярин не мог видеть дракона, но вёл себя так, как если бы заметил что-то интересное.
  
   Влад встревожился:
   - И что там, на крыльце?
   - Вроде чёрная собака. Не припомню такую в твоей псарне.
   - Там нет собаки, - холодно ответил князь.
   - Как это нет? - озадаченно спросил Войко.
   - Там нет собаки, - твёрдо повторил Влад.
  
   Богатырь снова посмотрел на крыльцо и, казалось, озадачился ещё больше:
   - Верно. Собаки нет. Совсем ничего нет. Померещилось, что ли? - произнёс он, три раза перекрестясь, однако князь продолжал чувствовать беспокойство.
  
   Никогда прежде не случалось, чтобы кто-то обращал внимание на дракона. Влад привык, что чешуйчатая тварь заметна только ему. "А иначе и быть не может, - говорил он себе, - ведь я всё выдумал". Правда, он переставал считать дракона выдумкой, когда вспоминал про отцовские утверждения о приручённых дьяволах, но это было почти не всерьёз. "Нельзя же в самом деле думать, что разговариваешь с бесом!" - сам над собой насмехался Влад. Много лет он жил спокойно, позволяя себе тешиться беседами с шипящей зверушкой, и вдруг приближённый боярин начал говорить про чёрную собаку.
  
   "Зачем Войко это говорил? - тревожился Влад. - Задумал подшутить надо мной? Возможно, я выдал себя, когда только вышел на крыльцо. Возможно, я глядел на дракона слишком пристально, а Войко заметил, как я смотрю в сторону, и решил притвориться, будто тоже что-то видит. Он никогда не умел шутить".
  
   Тем временем молебен окончился. Настала пора отправляться в путь. От толпы челядинцев отделились двадцать человек, подпоясанные мечами - княжеская дорожная охрана - и ещё пятеро невооружённых слуг. Из конюшни вывели осёдланных коней и нескольких вьючных лошадей, на спинах которых висело по два объёмистых мешка из воловьей кожи.
  
   Посреди двора один из конюхов уже держал под уздцы осёдланного вороного жеребца. Жеребец, предназначенный для князя, нетерпеливо переступал с ноги на ногу и мотал носом вверх-вниз, норовя вырвать узду из рук.
  
   Войко, как того требовал обычай, помог Владу сесть в седло, слуга-конюх отошёл в сторону, а другие челядинцы - кому не полагалось сопровождать князя в монастырь - с поклоном произнесли:
   - Доброй дороги, государь.
   - Счастливо оставаться, - громко ответил венценосный путешественник и, двинув пятками по конским бокам, поехал рысью к воротам.
  
   По всему было видно - Влад считал, что свита последует за ним и без приказа, а створки ворот откроются проворно, и можно будет, не сбавляя хода, выехать на городскую улицу.
  
   Всё случилось в полном соответствии с ожиданиями. Стоило Владу проехать несколько шагов, его тут же нагнал Войко на рыжем коне, заняв место справа, а вслед за государем и боярином пустились в путь двадцать пять конных слуг, пятеро из которых, невооружённые, тянули за собой вьючных лошадей, соединённых меж собой так, как это делают в караване.
  
   - Как думаешь, Войко, - обратился государь к боярину, - успеем ли мы добраться до монастыря к началу обедни?
   - Должны успеть, - с улыбкой отвечал Войко, - но если будет, как в прошлые разы... то дай Бог поспеть хотя бы к вечерне, - на последнем слове боярин с подозрением покосился вниз.
   - Что там? - спросил правитель.
   - Мелькнуло что-то. Не разобрал, - Войко выглядел неподдельно озабоченным.
  
   "Неужели, он не шутил, когда говорил про собаку?" - засомневался правитель, но тут же одёрнул себя: "Брось! Кажется ему или нет - тебе-то что? Или ты боишься быть уличённым в том, что разговариваешь с чешуйчатой зверушкой? Успокойся. О твоих разговорах узнают, только если ты сам себя выдашь. Прекрати смотреть вниз. Тогда и увидим, прекратит ли Войко тебя передразнивать".
  
   Однако соблазн посмотреть вниз был слишком велик, поэтому Влад всё-таки глянул под ноги коню и тут же услышал шипение:
   - Я не знаю, отчего твоему слуге мерещится всякое.
  
   * * *
  
   Выехав со двора, Влад свернул направо, на длинную улицу, которая еле заметно поднималась в гору, а справа и слева тянулась неразрывная вереница каменных домов с большими двустворчатыми дверями, похожими на ворота. Побелка на стенах ещё не успела потемнеть от пыли и растрескаться, потому что нынешние жители - боярские семейства - перебрались сюда лишь год назад, когда Влад решил, что именно здесь, в городе Букурешть, будет новая румынская столица.
  
   Сейчас государь смотрел по сторонам и думал, что неподалёку, на соседней улице, расположено такое же жильё, которое он купил и отделал не для себя и в то же время для себя.
  
   Бывало после заката, в сумерках Влад приезжал к этому дому, спрыгивал с коня, стучался и через минуту слышал звук поднимаемой щеколды. Старуха, чья спина навек застыла в поклоне, открывала одну створку дверей и произносила:
   - Доброго вечера, господин, - после чего князь, ведя коня за собой, проходил во внутренний двор.
  
   Где-то начинал гавкать цепной пёс, которому тут же вторил соседский, а их безуспешно пытался унять седоусый слуга - муж сгорбленной служанки.
  
   - Хватит уже гавкать! Хватит, - повторял старый челядинец, принимая из государевых рук конский повод, однако Влад не следил, кому и что передавал, а смотрел на крыльцо, где ожидала нарядная красавица.
  
   Нарочно эта красавица наряжалась. Нарочно надевала платье из красного бархата и расшитый жемчугом поясок. Нарочно укладывала причёску, перетягивая локоны не тёмными, под цвет волос, а золотыми шнурками. Глаза подводила чёрным по самому краю. Видать, напускала чары. Губы у неё блестели от чего-то. Поцелуешь - сладко.
  
   Если Влад спрашивал:
   - Мёдом что ли намазала? - то прямого ответа не получал.
   - Может, мёдом, а может, и нет, - говорила красавица, лукаво улыбалась и вела в ярко освещённую комнату, к столу, где был накрыт ужин.
  
   В летнюю пору все окна в том помещении отворялись, поэтому отчётливо слышалось, как в садике стрекотали цикады. Князь только успевал прислушаться к их тихой трескотне, как вдруг соседский пёс снова принимался гавкать и подвывать, никак не желая успокоиться. Вспоминалась поговорка: "Милая, я пришёл бы к тебе ночевать, да перед собаками стыжусь".
  
   Влад не мог сказать, почему, посещая тот дом, вспоминал поговорку, придуманную для деревень, ведь Букурешть несмотря на свои малые размеры, являлся городом. В городах нравы всегда были свободнее. К тому же дело касалось государя, и молва не посмела бы судить строго. Иногда только шептал кто-нибудь приятелю, пряча ухмылку в кулак:
   - Вон в том доме живёт наша государыня.
  
   "Государыня... Выдумали-таки слово! - усмехнулся Влад, вспоминая вечерние свидания, однако тут же пришлось вспомнить о цели нынешней утренней поездки, о монастыре. - Направляясь в святую обитель, положено давать ход только мыслям о спасении души, а остальные пресекать. Вдобавок, пост ещё не окончился. Подумал о блуде в пост - согрешил вдвойне".
  
   Князь даже досадовал на себя из-за таких мыслей - не успел начать паломничество, а уже сбился с праведного пути - но дракон, бегущий слева, возле коня, был весьма доволен и улыбался во всю пасть, как умеют улыбаться собаки.
  
   "Почему тварь радуется? - размышлял Влад. - Не оттого ли, что это настоящий дьявол, который всегда рад, когда человек оступается?" - однако догадки оставались догадками. Конечно, правитель не раз спрашивал свою ручную зверушку:
   - Кто ты? - но зверушка отвечала по-разному, и в этом не было ничего странного, ведь если тварь выдумана, то её ответы переменчивы и зависят от хозяйского настроения.
  
   "А вдруг эта тварь не вымышлена? - порой спрашивал себя Влад, но, предположив такое, всегда одёргивал себя. - Брось! Пусть тебе с детства твердили, что на свете есть бесы, и что сомневаться в их существовании грешно, но для человека всерьёз думать, что с ним говорит бес, это верный путь к безумию. О разговорах с нечистым можно думать только как о вымысле - вымысле, созданном для забавы".
  
   * * *
  
   Ранним утром на улицах попадалось мало прохожих, но все встречные почтительно кланялись и сразу вжимались в дверные ниши, давая конникам дорогу. Правитель только успевал замечать, что справа и слева мелькают затылки, чёсанные и нечёсаные, а ещё - белые женские платки.
  
   "Когда ты облечён большой властью, то волей-неволей смотришь на людей сверху вниз", - думал Влад. А ведь было время, когда он смотрел на мир иначе - снизу вверх, и запоминались не головы, а ноги и подолы. К примеру, подол чёрной рясы, немного обтрепанный, но чистый. Эту рясу носил священник, которому Влад исповедовался в детские годы, когда ещё не имел ручного дракона и жил лёгко и беззаботно.
  
   Когда князь начинал вспоминать о тех временах, мысль уносила его в далёкие венгерские земли, в город, расположенный не на равнине, как Букурешть, а на холме среди гор, сплошь заросших лесом. Правитель знал, что в самом центре города, на перекрёстке и сейчас есть трёхэтажный дом длиной в четыре окна. Князю помнилась даже черепичная крыша, нахлобученная, словно крестьянская войлочная шапка, ведь именно с этим скромным жилищем, а не с княжескими хоромами он связывал самые лучшие годы раннего детства.
  
   Когда-то в доме жили отец, мать, старший брат, сам Влад и немногочисленная челядь. Там жил и священник-монах, отец Антим, с которым все обращались как с близким родственником.
  
   Служитель церкви всегда нужен, если семья и челядинцы - православные христиане, которые живут среди католиков, а до ближайшего православного прихода не смогут добраться даже за целый день. Поэтому отец Антим и жил в доме.
  
   Влад помнил просторную чёрную рясу и рыжие кожаные башмаки. Эти башмаки - тупоносые, доходящие до середины икры и крепко зашнурованные кожаными ремешками - мелькали под полами рясы, когда её обладатель куда-нибудь торопился. Князю вспоминался тёмный плащ-мантия. Вспоминались руки священника - сухие ладони и длинные пальцы. Пальцы правой руки то и дело приходили в движение, перебирая затёртые до блеска деревянные чётки.
  
   В детстве Влад знал - если подойдёшь, дёрнешь за рукав и произнесёшь "отче", к тебе обязательно склонится раздвоенная борода серо-бурого цвета, а затем послышится кроткий голос:
   - Что такое случилось, чадо?
  
   Произнеся это, священник склонялся ещё ниже, и малолетнему Владу становилось видно ещё не старое, румяное лицо с ясными глазами и мягкая шапочка с острым верхом, которая прикрывала лоб монаха от самых бровей.
  
   Шапочку и мантию отец Антим снимал только во время служб. Он был словно путешественник, одетый так, чтобы сию же минуту пуститься в странствие, и это вызывало у маленького Влада замешательство:
   - Отче, а ты от нас не уйдёшь?
   - Нет. Зачем мне уходить? - отвечал священник.
  
   Достопамятный город в долине среди гор назывался Шегешвар. Так произносили венгры и немцы, причём немцев в городе было большинство. Их предки обосновались на этом самом месте очень давно - так давно, что успели стать похожими на венгров. На улицах говорили в основном по-венгерски, а по-немецки, конечно, тоже говорили, но чаще меж собой или в домах. Владу почти не доводилось слышать немецкую речь. Он знал только, что на немецком языке этот город зовётся Шезбург.
  
   Румын здесь жило мало. Они именовали город как Сигишоара, но семья Влада чаще всего употребляла это название не в разговорах с незнакомцами, а в своём кругу.
  
   - Живём, будто на острове, - вздыхала мать.
   - И выйти некуда, и поговорить не с кем, - вторили её служанки.
  
   В доме говорили по-румынски, молились на славянском языке, а за воротами начинался совсем другой мир: весь город трещал на чужих языках, в храмах звучала латынь. Чтобы почувствовать, что ты "на острове", можно было даже и не выходить никуда, а выглянуть в окно и увидеть на другой стороне улицы серую каменную стену доминиканского монастыря.
  
   Как семья оказалась в таком положении, малолетний Влад знал, и всё же просил священника, дёргая за рукав:
   - Отче, расскажи историю.
   - Что рассказать?
   - Как мой отец, мама и ты приехали к католикам.
   - Я же рассказывал, - отец Антим, наклонившийся было к мальчику, снова распрямлялся.
   - Ты рассказывал, но коротко. А теперь расскажи длинно, - просил Влад.
   - Я и длинно рассказывал, - возражал отец Антим.
   - Отче, расскажи ещё раз.
   - У тебя не хватит терпения слушать, - улыбался монах.
   - У меня терпенья хватит, - возражал Влад.
   - Ну, хорошо.
  
   Отец Антим усаживался на скамью в одной из комнат или на крыльцо - там, где был пойман - а малолетний Влад устраивался рядом и ждал, пока рассказчик, кашлянув пару раз для прочищения горла, начнёт повествование.
  
   - Когда умер твой дед, великий государь Мирча, было это большое горе для всей Румынской Земли. Люди плакали, потому что не знали, даст ли им Бог другого такого правителя - сильного и мудрого, который оградит их от напастей. Твой дед оставил после себя трёх сыновей, и по закону трон занял старший из них...
  
   Влад уже с первой минуты начинал перебивать:
   - Отче, ты не всё рассказал про дедушку.
   - Что же я забыл?
   - Ты забыл сказать, что дедушка правил очень долго. Он умер совсем седым.
   - В этот раз к слову не пришлось...
   - Нет, отче, расскажи. В прошлый раз ты говорил - если правитель доживает до глубокой старости, значит, он великий.
   - Я такое говорил?
   - Да. Ты сказал, что на великие дела нужно много времени. Если правитель умрёт рано, он не успеет всё доделать.
   - Ну, что ж, - соглашался отец Антим, - будем считать, что я и сейчас всё это сказал... Так вот после смерти твоего деда на престол сел старший брат твоего отца, но правил недолго, потому что был убит.
   - Кем?
   - Незачем спрашивать, если тебе известен ответ, - говорил монах, но Влад просил всё настойчивее:
   - Отче, доскажи сам, как в прошлый раз.
   - Был убит злыми людьми.
   - Вот! - малолетний слушатель кивал, довольный. - Вот теперь ты рассказал всё, как надо.
   - После этого началась в Румынской Земле смута, и сел на трон младший брат твоего деда. Конечно, был он уже не молод...
  
   Влад снова перебивал:
   - Отче, в прошлый раз ты рассказывал про него смешно, а сейчас - не смешно.
   - А что я рассказывал?
   - Ты сказал, что дедушкин младший брат накопил годов, зато растерял волосы.
   - Да, - вторил отец Антим, - поднакопил годов, зато растерял волосы. Оно бы ладно, но ничем этот правитель народу не запомнился... только своей лысой головой.
   - А ещё ты говорил, что он сильно не любил моего отца.
   - Да, и потому твой отец, когда понял, куда ветер дует, решил, что лучше уехать...
   - Пока злые люди не убили! - восклицал Влад.
   - Чадо, ты знаешь всю эту историю, - говорил монах, хитро улыбаясь. - Рассказывай тогда вместо меня.
   - Нет! Отче... Рассказывай ты!
   - Хорошо, расскажу. Только ты уж меня не перебивай...
   - А ты ничего не пропускай!
   - ...И вот начал твой отец готовиться к отъезду. Пришёл в храм, где всегда исповедовался, встал смиренно в сторонке, дождался окончания службы и подходит к своему духовнику, но не за исповедью, а за советом: "Так и так, отче Николае, надо мне отправляться на чужбину, к католикам, и оттого пребывает душа моя в печали. Жить мне на чужбине долго - не один год и не два. Буду я вдали от православных земель, православных приходов и монастырей. Не смогу часто посещать службы, не смогу исповедоваться, как должно. А если родятся у меня сыновья, кто научит их разуметь слово Божье? Не знаю, что и делать". Отец Николае призадумался и спрашивает: "Когда же ты должен уехать?" "Каждый день дОрог", - отвечает твой отец. "Ой-ой-ой, что ж ты раньше не приходил?" - покачал головой отец Николае, но попросил твоего отца подождать с отъездом хотя бы до понедельника. А до понедельника оставалось всего ничего - половина пятницы, суббота и воскресенье.
  
   И снова малолетний слушатель не мог удержаться от вопросов:
   - А если б в эти дни злые люди захотели...
   - Отец Николае думал об этом, потому и торопился, - пояснял рассказчик. - В тот же час побежал он к митрополиту, сумел пробиться в палаты. Благо храм, при котором числился отец Николае, был кафедральный, и оттого митрополит знал в лицо и по именам всех священников, что в этом храме служат.
   - А если б мой отец сам пошёл к митрополиту?
   - Нет, твой отец сам пойти не мог, но человека, которому можно довериться, выбрал правильно. И вот когда отец Николае поведал митрополиту...
   - Тогда решили, что к католикам вместе с моим отцом поедешь ты! - радостно подсказывал Влад.
   - Это решили не сразу, - возражал отец Антим. - Сначала митрополит меня призвал. Я прихожу и вижу, что отец Николае тоже в комнате у владыки. Сидит в сторонке и странно так поглядывает. Значит, только что разговор вели обо мне. Я перекрестился на образа, поклонился земно, как полагается, и жду. Митрополит спрашивает: "Ты сколько уже в дьяконах подвизаешься?" Я отвечаю: "Восемь лет. Вот отец Николае помнит. Он сам присутствовал, когда рукополагали меня в дьяконы, и под его же началом я в храме подвизаюсь". Митрополит помолчал, подумал и снова спрашивает: "А не пора ли тебе из дьяконов в священники?" Я растерялся...
   - ...и испугался, - подсказывал Влад.
   - И испугался. Где это видано, чтобы сам владыка у простого дьякона спрашивал совет! У меня аж сердце заколотилось, в ушах зашумело, но совладал я с собой, отвечаю: "Если есть во мне нужда как в священнике, значит, время настало. А если нет такой нужды, я могу ещё подождать, пока не освободится для меня где-нибудь место". Вот тут митрополит и сказал: "Хватит тебе жить под крылышком у отца Николае. И в библиотеке моей после вечерних служб прохлаждаться тоже хватит. Добро бы переписывал книги, а то читаешь только. Послезавтра рукоположим тебя в священники, чтобы ты мог крестить, исповедовать и причащать. А ещё через день благословляю тебя отправляться за горы, на север, и нести свет православия страждущим".
  
   Отец Антим говорил очень хорошо, даже менял голоса, подражая то одному герою своего повествования, то другому. Влад хихикал от удовольствия.
  
   - Я, услышав такое, ещё больше испугался, - продолжал рассказчик. - Испугался потому, что не понял ничего. Кому я должен нести свет православия? Уж не католикам ли? Хорошо, что отец Николае после того, как я побывал у митрополита, объяснил мне. Тогда я обрадовался. Получалось, что дали мне приход.
  
   Отец Антим шутил, когда говорил, что дали ему приход. Ведь приход это не только прихожане, но и храм. Дом в Сигишоаре храмом не был. И отдельную молельню, которую можно посещать во всякий час, в доме не делали. Куда уж молельню, если все жили друг у друга на головах.
  
   "Приход" состоял из четырнадцати человек, которые могли разом уместиться только в одной комнате - в столовой. Там и совершались службы. Первая начиналась очень рано, и дети почти никогда на ней не присутствовали. Вторая - в десятом часу утра, а третья - вечером.
  
   По воскресеньям перед второй службой священник принимал исповедь. Садился за обеденный стол почти на самом углу, накрывал этот угол белым вышитым полотенцем, а затем хлопал ладонью по ткани и бодро произносил:
   - Ну, что ж. Подходите поочерёдно. Очистите свои души от греха.
  
   Первым подходил старший брат Влада, Мирча, названный так в честь великого деда. Мирча Малый склонялся к уху священника и принимался что-то шептать, а отец Антим понимающе кивал, но иногда делал удивлённое лицо и спрашивал:
   - Как же так? - очевидно, удивляясь разнообразию мальчишеских проказ.
  
   Влад помнил те времена, когда его не приглашали к исповеди, ведь считалось, что детям до семи лет каяться не в чем. Домочадцы выстраивались в очередь, а он отходил в сторону, влезал на лавку возле стола и смотрел, как другие рассказывают священнику про свои грехи.
  
   Определить, кто что рассказывает, было трудно и вместе с тем просто. Трудно потому, что "грешники" не только старались говорить тихо, но и отворачивались, прятали лица - по изгибу спины ведь не поймёшь, о чём сейчас речь. Зато угадать общий смысл каждой исповеди не составляло труда, ведь если люди живут под одной крышей, то всегда известно, кто чем грешен.
  
   "Вот старший брат кается, что обозвал нехорошим словом и побил мальчишку с соседней улицы, - думал проницательный наблюдатель, - Слуга-конюх кается, что вчера выпил много вина. Другой слуга кается, что вчера выпил много вина и ущипнул служанку, которая мыла пол. Третий - что ходил в весёлый дом".
  
   Затем наступала очередь женщин. Мать каялась, что даёт волю гневу. Материны служанки каялись, что брали без спроса её вещи, а когда это обнаружилось, то "лгали госпоже". Кухарки каялись, что ели мясо в постный день. Прачка и та служанка, которая мыла в доме пол, каялись, что одолела их лень. Нянька, которая присматривала за Владом даже во время служб и исповеди, каялась, что, дескать, молится неусердно.
  
   Лишь одна исповедь оставалась загадкой. "В чём кается мой отец?" - спрашивал себя малолетний Влад и не мог ответить. К тому же отец исповедовался реже, чем остальные домашние - много времени проводил в разъездах. Если он был не в отъезде, то подходил к священнику за отпущением грехов сразу после своих детей. Стоял к остальным домочадцам вполоборота - лицо не прятал. Говорил довольно громко, так что были слышны отдельные слова. И всё-таки маленький наблюдатель не мог угадать мысли своего отца, а додумался лишь много лет спустя. "Уж не каялся ли он в том, что беседует с дьяволом? - повторял себе младший Дракул. - Вполне возможно, в этом и каялся. Жаль, что доподлинно узнать это нельзя".
  
   * * *
  
   Город Букурешть с его домами, стоявшими впритык друг к другу, очень быстро сменился пригородом. В пригороде каждое жилище окружал фруктовый сад - такой раскидистый, что меж зелёных крон с трудом проклёвывался рыжий нос крыши. Затем сады уступили место равнинам, а вместе с садами и строениями ушла тенистая темнота, покрывавшая дорогу.
  
   На открытом месте сделалось уже совсем светло, хотя солнце даже не появилось из-за горизонта. Лёгкий туман ещё держался, однако вблизи он почти не был заметен. Лишь глядя вдаль, на равнины, можно было увидеть, что изгороди из жердей и двухколейные дороги справа и слева от главного тракта бледнеют чем дальше, тем больше, а горизонт почти пропал. Даже коровьи стада на полях казались полупрозрачными, но венценосный путешественник, видевший всё это не раз, обращал на них мало внимания. Он торопился и, двигаясь широкой рысью, через четверть часа доехал до развилки.
  
   По большому счёту, между двумя дорогами, на которые разделился тракт, не было заметно разницы, но Влад остановился и задумчиво спросил у боярина, который всё так же находился рядом, по правую руку:
   - Как полагаешь, куда нам лучше повернуть?
  
   Княжеский вопрос застал Войку врасплох, потому что слуга-богатырь опять с подозрением глядел куда-то под копыта государеву коню.
  
   - Куда повернуть? - отозвался боярин, сразу стряхнув с себя подозрительность. - Я думаю, это всё равно. Если нас опять поджидают, то в обеих деревнях.
   - Да, - согласился правитель, - но я предпочту ехать туда, где народу меньше.
   - Даже если нас встретит мало людей, к обедне мы наверняка опоздаем, - заметил боярин.
  
   Влад посмотрел на одну дорогу, затем на другую:
   - Как всегда, начнут кидаться под ноги коню и молить, чтобы я творил суд! - произнёс он. - Дескать, творить суд - святая обязанность правителя! Как будто я один судья на всю страну. А из-за этих судейств мне опять опаздывать к обедне?
   - Господин, а зачем ты каждый раз внимаешь просьбам? - с напускным равнодушием спросил Войко. - Ехал бы мимо и притворялся, что оглох.
   - А если просители перегораживают дорогу?
   - Продолжай ехать, - всё так же небрежно отвечал Войко. - Они увидят, что ты не намерен остановиться, и расступятся.
   - Они с места не сойдут.
   - Потому что думают, что ты остановишься. Отчего же ты даёшь им повод так думать? - спрашивал боярин, похоже, делая это нарочно, чтобы вновь и вновь убеждаться - господин вовсе не так безразличен к подданным и только притворяется суровым.
   - Я не знаю, отчего так получается, - раздражённо ответил Влад и принял решение. - В прошлые три раза я выбрал дорогу направо, но ничего не выиграл. Поедем и в этот раз направо. Должно же мне когда-нибудь посчастливиться на этом пути.
   - Погоди, господин, - улыбнулся боярин. - Я думаю, мы всё-таки можем узнать, где скопилось меньше народу.
   - Как узнать?
   - Спросим.
   - У кого?
   - А вон видишь, пасётся серая лошадёнка? Я думаю, что мы можем всё выведать у того, кто на ней приехал.
  
   Кобыла, которую заметил Войко - пузатая, куцехвостая - паслась на поле, аккурат между расходящимися дорогами. Влад пригляделся внимательно и согласился со слугой: "Что-то тут странное творится".
  
   Лошадёнку привязали к кусту за повод. Седло сняли, а может, приехали без него, но отсутствие седла ещё не признак, что лошадь отдыхает. Если бы лошадь действительно стояла здесь на выпасе, то надели бы на неё недоуздок, а не уздечку, и привязали бы не за повод к кусту, а за верёвку к колышку, вбитому в землю.
  
   Никого, похожего на владельца этой скотинки, поблизости не было видно, куда ни погляди. А ведь местность вокруг была открытая - ни сенных стогов, ни чего другого, что могло бы случайно заслонить человека, который не собирался прятаться, да и туманная дымка с каждой минутой всё больше рассеивалась, улучшая обзор. Рядом с развилкой росла лишь пара деревьев, да жухлый полупрозрачный куст. "Неужели, тут кто-то прячется?" - подумал Влад.
  
   - Лошадёнка вот, - меж тем продолжал Войко, - а чтобы увидеть седока, давай сделаем вид, будто выбрали дорогу и решили ехать.
   - Что ж... хорошо, - кивнул Влад и поехал, увлекая за собой свиту, направо, как и собирался.
  
   Расстояние успели одолеть совсем малое, как вдруг с дерева возле развилки свалился, словно спелое яблоко, босоногий отрок лет одиннадцати в крестьянской одежде. Он подбежал к кусту, рывком отцепил от него повод, перекинул лошадёнке через голову, взялся за гривку и, чуть ли не на ходу запрыгнув, помчался галопом по полю вдоль той дороги, по которой венценосный путешественник мог бы поехать, но не поехал.
  
   - Ого! Видали? - засмеялся Войко, указывая на отрока.
  
   Влад оглянулся на свою вооружённую охрану и выбрал двух конников из левого ряда:
   - Ты и ты, догнать этого лазутчика и привести ко мне.
  
   Конники тут же пустились исполнять повеление, а правитель остановился и наблюдал за их скачкой, которая со стороны выглядела так, будто две охотничьи собаки заявились на птичий двор и ради потехи гоняются за курицей - как ни стараются псы бежать помедленнее, чтобы растянуть себе удовольствие, всё равно догоняют.
  
   Где уж деревенской кобыле тягаться в скорости с породистыми жеребцами из княжеской конюшни. Хоть и понукал малолетний лазутчик свою лошадёнку, но его всё равно догнали и заставили рысить обратно.
  
   Даже не будучи связанным, мальчишка улизнуть не мог, поэтому послушно направлял лошадку, куда указывали двое сопровождающих, хоть и понимал, что сейчас ему предстоит трудная беседа. Подъезжая всё ближе, он исподлобья поглядывал на князя, который со своими провожатыми ожидал на дороге.
  
   - Ты кто таков? - строго спросил Влад, когда отрок, восседающий на серой кобылке, оказался перед ним.
  
   Тот уже собрался ответить, но конник, который присматривал за лазутчиком справа, отвесил ему подзатыльник:
   - А ну поклонись государю!
  
   Подзатыльник был так силён, что поклон получился сам собой.
  
   - А теперь отвечай государю, - сказал конник, когда заметил, что отрок медлит. - Ты кто?
   - Никто, - буркнул мальчишка.
   - Никто? - притворно удивился Влад. - А для чего ты следил за мной, сидя на дереве?
   - Ни для чего.
   - Ни для чего? - государь, казалось, удивился ещё больше. - А когда я велел своим людям догнать тебя, к кому ты ехал? Ни к кому?
   - Нет. Ехал к отцу, - последовал ответ.
   - Так... - проговорил князь. - А отец твой кто? Тоже никто?
  
   Малолетний собеседник молча теребил гривку у кобылы.
  
   - Раз твой отец - никто, - рассуждал Влад, - то получается, ты без отца. Разве ты сирота?
   - Нет, я не сирота. Мой отец - Илие Фэрэдегет.
   - Илие по прозвищу "без пальца"? - переспросил государь. - И которого же пальца у него не хватает?
   - У него все пальцы есть, но на левой руке половину мизинца дверью прищемило, когда отец маленьким был.
   - А чем твой отец занимается?
  
   Отрок плотнее сжал губы, давая понять, что ответа можно ждать очень долго.
  
   - Наверное, ничем? - предположил государь и добавил. - В моей земле нельзя ничем не заниматься. Люди без занятий это бродяги, а бродяжничество - преступление.
   - Мой отец - не бродяга.
   - А чем же он занимается?
   - Как все. Землю пашет.
   - А ещё?
   - Сеет.
   - Сеет... Кто бы мог подумать... - пробормотал князь, которому стало очень весело расспрашивать этого лазутчика. - Пашет, сеет... и жнёт, наверное?
   - А как же, - ответил мальчишка.
   - А чем он ещё занимается?
   - Сено косит.
   - А рыбу ловит? - спросил Влад.
   - Да, иногда.
   - В озере? - спросил государь.
   - В озере, - кивнул отрок.
   - В том озере, которое часто пересыхает, или в том, что всегда полноводное?
   - В полноводном, - удивлённо ответил малолетний лазутчик. - В том озере, которое пересыхает, там и ловить-то нечего. Я однажды решил проверить. Ну и проверил. Рыбалка плохая. А до этого озера ещё нескоро дойдёшь...
   - А вы, значит, живёте возле другого озера, которое никогда не пересыхает?
   - Да.
   - На дальнем краю?
   - Да.
   - Возле большого моста?
   - Да....
  
   Государь, только что казавшийся весёлым и даже участливым, вдруг сделался строгим:
   - На мосту в вашей деревне меня поджидает множество людей, и все очень хотят знать, когда я появлюсь и появлюсь ли. Вы с отцом живёте вблизи моста и промышляете тем, что собираете сведения, за которые вам платят. Так?
  
   Мальчишка слегка оторопел:
   - Нет, не так.
   - Твой отец отправил тебя к развилке. Ты проследил, куда я направлюсь, и поспешил обратно - с ценной вестью, что на вашем мосту меня ждать бесполезно. Так?
   - Нет, - повторял малолетний лазутчик, тараща глаза на государя.
   - А кто поведал твоему отцу, что я сегодня проеду здесь? - продолжал спрашивать Влад. - Среди слуг моего двора у вас есть знакомцы? Ишь, как вы всё устроили. Проныры!
   - Никто ему не говорил! - заныл отрок. - И никто нам денег не платит, чтоб за тобой следить!
   - Ты врёшь.
   - Нет!
   - А вот я сейчас велю тебя высечь. За враньё.
  
   Мальчишка испугался по-настоящему. Он вдруг соскользнул со своей лошадёнки и прежде, чем успели схватить, подбежал к княжескому коню, уцепился за стремя, завопив:
   - Это вся округа знает, государь!
   - Что знает?
   - Что в августе, в самый последний понедельник перед днём Успения Божьей Матери ты всегда тут проезжаешь. Всегда! Потому что ездишь в монастырь, который там, дальше, за деревней Тынкэбешть. И каждый раз едешь рано, чтобы к обедне уже доехать. Все это знают! Это не тайна!
   - А ведь верно, - нахмурился государь, - я всегда посещаю этот монастырь незадолго перед Успением. Да, в прошлом августе я тоже ехал туда в понедельник. Теперь припоминаю. И, кажется, в позапрошлом августе - тоже в понедельник. Надо изменить этот обычай.
   - Я не вру!
   - Признавайся, - Влад гневно взглянул на отрока, - те люди, которые хотят меня увидеть, они твоему отцу деньги платят?
   - Только за ночлег, - ныл отрок. - Все знают, что ты по дороге в монастырь проезжаешь либо через нашу деревню, либо через соседнюю - возле сухого озера. А люди, которые остановились у нас в доме, они пришли издалека. И все очень боятся, что разминутся с тобой. Вот отец и послал меня, чтобы я всё узнал.
   - Ну, хорошо, - смягчился князь, - будем считать, ты говоришь правду.
   - Правду!
   - Тогда, если ты так хорошо знаешь, где меня искать, объясни вот что...
  
   Мальчишка, сразу успокоившись, отпустил государево стремя и внимательно слушал. Избегнуть наказания удалось, а теперь, кажется, представилась возможность заслужить награду.
  
   - Я никак не могу взять в толк, - сказал Влад, - почему меня поджидают и в вашей деревне, и в деревне возле сухого озера, но никто не ждёт вот на этой развилке.
   - Так здесь ни одной деревни нет рядом, - отрок пожал плечами. - Вот и вся причина.
   - Вся причина?
   - Ну да... - малолетний лазутчик продолжал объяснять. - Пешком сюда быстро не дойдёшь. А ты, государь, всегда едешь рано, и людям никак не успеть к такому раннему часу. Или придётся ещё ночью выйти в путь, а таких смельчаков нет. Кто же ночью ходит! Ночь - время всяких нечистых.
  
   При слове "нечистых" мальчишка помедлил и перекрестился, а затем продолжал:
   - Ночью никто не ходит. А с вечера прийти и заночевать тоже нельзя. Потому что есть закон, что бродяжничать запрещено, и что в поле могут ночевать только местные или те, у кого есть бумага. Про закон все знают, государь. Все знают, что бродяги - это преступники, и что ты целую кучу бродяг сжёг, - отрок хотел ещё раз перекреститься, но раздумал. - Это всем известно. Ты их в большом доме запер и сжёг живьём, потому что они нарушили твоё установление. Теперь никто не бродяжничает.
   - Рад слышать, - сказал правитель и задал новые вопросы. - А теперь объясни про вашу деревню. Зачем люди ждут меня на мосту? Ведь от вашей деревни можно пройти чуть на север, и там две дороги, которые здесь разветвляются, снова соединятся в одну. Через то место я проеду обязательно. Так не лучше ли людям действовать наверняка?
   - Нет, государь, - отрок помотал головой, - на мосту лучше. Ведь там, где две дороги соединяются, всегда народу полно. Там такая толпа, что не пробьёшься! Лучше встретить тебя пораньше. А если не получится - тогда можно и дотуда дойти.
   - Хорошо, - задумался правитель, - а зачем ждать в деревне возле сухого озера? Ведь это совсем не удобно. Если я там не появился, то всё пропало. Перехватить меня уже не удастся, потому что бежать к другому месту слишком далеко. Никак не успеть.
   - Многие так рассуждают, - снова кивнул мальчишка.
   - Вот и я рассуждал так же, - вторил ему Влад. - В последние три раза я нарочно поехал через деревню возле сухого озера. Думал, не встречу просителей.
   - Вот поэтому люди там и ждут, - улыбнулся малолетний лазутчик. - Люди знают, что надоели тебе со своими прошениями, и что ты нарочно ездишь другими путями, - он заулыбался ещё шире.
   - Даже так? - удивился Влад.
   - Государь, ведь ты сам каждый раз говоришь, когда тебя останавливают: "Рассмотрю только одно дело, самое важное. А кто остался - пишите челобитные грамоты и несите к моему крыльцу".
   - Да, я говорю что-то подобное, - согласился Влад.
   - А люди хотят, чтоб ты их сам рассудил - сам, а не твои жупаны. Поэтому тебя поджидают везде, где только можно, - продолжал объяснять мальчишка.
   - И не боятся прогадать?
   - Боятся. Поэтому возле сухого озера всегда очень мало просителей. Но они думают - если ты всё-таки проедешь там, то наверняка разберёшь их дело.
   - Потому что один из десятка будет замечен скорее, чем один из сотни, - докончил князь.
   - Да, - кивнул малолетний собеседник. Он смотрел на правителя и ждал, причём выражение лица говорило само за себя: "Я поведал тебе столько всего полезного. Неужели ты ничего не дашь мне за это? Можно - серебряную монетку. А лучше - золотую", - однако государь остался безразличен к этому взгляду попрошайки и снова оглядел обе дороги. Левая вела в родную деревню лазутчика, а правая - в деревню возле сухого озера.
  
   Войко не торопил государя, а отрок, понявший, что денег не получит, навострил уши. Он по-прежнему хотел узнать, куда поедет князь.
  
   - Теперь я знаю, как поступить, - наконец, сказал Влад, - чтобы встретить поменьше просителей, мне следует ехать направо, к сухому озеру. Конечно, там мы кого-нибудь встретим, но дальше будет гораздо меньше народу, чем в прошлый раз. Главное, не отпускать лазутчика и поспешить, пока в его деревне не догадались, что к чему.
  
   Государь посмотрел на своего одиннадцатилетнего пленника, а тот опять начал пугливо таращиться.
  
   - Ладно, - вдруг смягчился правитель, - езжай, куда ехал. А я отправлюсь своим путём.
  
   Мальчишку не нужно было дважды просить. Он поклонился, вскочил на кобылу и поспешил убраться восвояси.
  
   - Государь, - заметил Войко, - раз ты его отпустил, просителей на твоём пути будет очень много.
   - Да, - кивнул Влад и усмехнулся, ведь, несмотря на то, что государь выбрал самую трудную дорогу, в голосе боярина явственно слышалось одобрение.
  
   А вот дракон выразить своё мнение не спешил, хоть и видел, что хозяин нарочно глянул вниз, под копыта коню. "Когда дьявол доволен, это значит, что я поступил дурно, а если он недоволен - значит, мой поступок хорош", - рассуждал государь, однако чешуйчатая тварь упорно скрывала свои чувства. Она не выказала ни радости, ни разочарования, а просто сидела и прикидывала что-то в уме. Влад не мог даже предположить, что именно.
  
   * * *
  
   Происшествие на дороге опять отвлекло государя-паломника от благочестивых мыслей. "Это плохо, - заметил он себе. - Надо снова попытаться забыть о суете, смирить страсти. Твои чувства должны уподобиться водной глади, а думать сейчас лучше о том, что мир, сотворённый Богом, прекрасен и велик".
  
   Государь Влад, прожив на свете уже более тридцати лет, успел повидать этот мир - объездил все страны, соседствующие с Румынией - однако помнил, что покойный отец знал про разнообразие мира гораздо больше. Отец изъездил всю Европу и, к слову, охотно рассказывал об этом сыновьям.
  
   Родитель был рассказчиком замечательным, так что Влад говорил себе: "Если мой отец всё-таки приручил дьяволов, то ясно, почему нечистые привязались именно к нему. Им почётнее смущать человека талантливого, а не возиться с глупцом, который ничего не умеет".
  
   Однако Влад рассуждал об этом не вполне серьёзно. "Как можно рассуждать о таком серьёзно! - говорил он себе, - Я же не безумец". К тому же отец, старший Дракул, никогда по-настоящему не признавал своей связи с нечистыми. Он изображал дьяволов на монетах, но когда его спрашивали, для чего это, неизменно отшучивался. Отец уверял, что демоны служат человеку, но если кто-то из собеседников спрашивал: "Правда?" - то ответом была лишь усмешка.
  
   Кроме того, старший Дракул всегда упоминал об этих существах мимоходом, поэтому Влад не знал, кто, где и когда поведал отцу, что нечистые могут стать слугами человека. Вместо историй о дьяволах, родитель рассказывал о своей ранней молодости, и малолетнему Владу очень нравились эти рассказы, звучавшие, как сказка, но казавшиеся лучше её, ведь в них всё было взаправду.
  
   В своих повествованиях отец сталкивался с большими трудностями, но всегда находил выход, причём находил сам - без бесов-помощников. Пожалуй, так было даже лучше, чем если бы родитель поведал, как дьяволы выручали его, то есть избавляли от необходимости проявлять ум и доблесть. Лишь однажды он оказался в обстоятельствах, победить которые не сумел.
  
   "Наверное, тогда, столкнувшись с неодолимыми препятствиями, он и сделался суеверным, - думал Влад, - Наверное, тогда и начал чеканить дьявольские деньги", - но чтобы понять, как отец дошёл до этого, надо было сложить воедино все его повествования.
  
   Вспоминая эти рассказы и сопоставляя их, младший Дракул вспоминал и своё детство, и Сигишоару, потому что не мог отделить одно от другого. В детстве он так любил отцовские рассказы! Их хотелось слушать и слушать! Однако родитель уже тогда много путешествовал, поэтому рассказывал редко. Он проводил с семьёй не больше двух недель кряду, а затем исчезал куда-то. Куда именно - даже мать не могла сказать наверняка. В ответ на все расспросы лишь повторяла:
   - Наш вечный странник по таким землям ездит, что названий не выговоришь и не запомнишь. А нам и запоминать ни к чему. Откуда бы ни вернулся, мы всё равно встречаем его у одних и тех же ворот.
  
   Главные ворота Сигишоары, о которых шла речь, располагались в конце улицы, в нескольких десятках шагов от дома, а встречи проходили всегда одинаково - возвращаясь из странствия, родитель посылал вперёд себя слугу с известием: "Скоро буду", - и начиналась радостная суета. Мать принималась наряжаться, перед этим велев разыскать, умыть и переодеть детей. Кухарки громыхали посудой, по всему дому ежеминутно слышался топот по лестницам, хлопанье дверей и крышек сундуков, кто-то перекрикивался и переговаривался. Если дело происходило не в пост, к общему гаму добавлялось кудахтанье кур, которых немилосердно потревожили.
  
   Влад знал - суета происходит ради того, чтобы мать, ведя обоих сыновей за руку, вышла к тем самым воротам, через которые приедет отец, а затем семья, воссоединившись, могла бы вернуться в чисто прибранные комнаты, сесть за стол и праздновать.
  
   Влад прекрасно помнил те минуты перед долгожданной встречей - как выходил из дома вместе с матерью, с братом и нянькой, стоял перед широкой каменной аркой и ждал. Вымытый лоб чесался. Хотелось почесать, но приходилось терпеть, чтоб не упустить из виду улочку по другую сторону арки - вдруг проглядишь отцов приезд. Мать тоже волновалась, сжимая руку младшего сына крепче и крепче. Мать тоже ждала, что вот-вот послышится стук копыт - чёткий, отдающийся эхом, как это бывает, если дорога мощёная. Иногда этот звук оказывался обманчивым, потому что в арку въезжали совсем не те, но, в конце концов, из-за поворота показывалось несколько конных, а впереди всех - закутанный в плащ усатый всадник на гнедом жеребце. Увидев семью, всадник широко улыбался, а затем, проехав через арку, спрыгивал с коня, тут же, никого не стесняясь, позволял себе обнять и поцеловать жену, трепал по голове старшего сына, брал на руки младшего и так, не спеша, доходил до своего порога.
  
   Сидя на руках у отца и крепко обхватив его, словно уцепившись за ствол дерева, малолетний Влад смотрел по сторонам. В такие минуты ему, тогда ещё совсем маленькому, виделись не ноги и подолы, а лица. Счастливое лицо матери. Умиляющееся - няньки. Мечтательное - слуги, который вёл под уздцы отцова коня и, судя по всему, прикидывал, что же получит от праздничной трапезы. Прохожие с любопытством оглядывались на необычную процессию. Городские стражники, которые стояли с копьями наперевес справа и слева от арки, по-доброму усмехались. Тут и отец Антим запоздало выходил навстречу. Он смущался потому, что не вышел раньше, и одновременно потому, что привлёк к себе посторонние взгляды.
  
   Когда добирались до дома, это значило, что праздник почти начался - теперь только садись за стол, веселись и слушай долгое повествование о неведомых землях, чьих названий мать не могла ни выговорить, ни запомнить. Лучше всего было тогда, когда отец приезжал один, не привозил с собой гостей. Тогда сыновья спрашивали его, о чём хотели - например, о совсем давних временах, когда "вечный странник" ещё не полюбил мотаться по свету, а жил спокойно и считал любое путешествие опасным предприятием.
  
   - Отец, расскажи, как ты первый раз поехал далеко-далеко, - часто просил маленький Влад. Он набирал побольше воздуху и старательно произносил. - Можно про Нюрнб... про Нюрнберг?
   - А зачем же повторять в десятый раз? - говорил отец, оглядывая сидящих вокруг домочадцев. Он сам очень любил вспоминать про Нюрнберг и отнекивался только для вида. - Побывал и побывал. Я с тех пор столько других городов видел...
  
   Влад не спорил - лишь смотрел выжидающе. Старший брат Мирча тоже молчал и заглядывал в глаза родителю, желая услышать про Нюрнберг, однако последнее слово оставалось за матерью. Сидя рядом с мужем, она снисходительно улыбалась:
   - Расскажи им, раз просят.
  
   Отец тут же соглашался:
   - Про Нюрнберг, так про Нюрнберг. А откуда начинать-то? С того времени, как я туда приехал?
   - Нет. С самого-самого начала, - просил Влад. - Со времени, как ты жил у дедушки во дворце.
   - Да там и вспомнить нечего, - отвечал родитель, - потому что дед ваш, Мирча Великий, берёг меня до поры, никуда не отпускал, но однажды увидел он - выросли у меня густые усы, а когда у сына отрастают усы, родители говорят: "Птенец оперился. Можно из гнезда выпустить".
  
   Малолетние слушатели, частенько разевавшие рот, когда внимали рассказу, казалось, тоже были птенцами, но ещё совсем не оперившимися. Родитель усмехался, глядя на них, и продолжал:
   - Вот и отец мой, ваш дед, решил, что теперь могу я стать полезным в делах государственных. Позвал и говорит: "Поезжай-ка на север, за горы, к королю Жигмонду". Я спрашиваю: "Что же прикажешь делать там, батюшка?" Дед ваш отвечает: "Да ничего трудного делать не нужно. Просто живи-поживай, смотри по сторонам, слушай и обо всём, что при дворе делается, в письмах сообщай. Дам я тебе грамоту к Жигмонду, а в грамоте будет сказано, что я превелико уважаю Его Королевское Величество и потому шлю к нему своего среднего сына на службу". Я спросил: "А если служба окажется мне не по плечу?" Дед ваш меня ободрил: "Не робей. Главное там показать себя удалым витязем, то есть проявить три умения: умение биться с другими витязями, умение охотиться и... умение пить вино". Как ваш дед это сказал, так робость моя мигом пропала. Чего робеть, если я во всех трёх науках был мастер. Драться я с малых лет любил, охотиться тоже, а вино пить все любят... ой... - время от времени рассказчик говорил что-нибудь "лишнее", с нарочитым испугом косил глаза в сторону жены и прикрывал рот рукой. Дескать, само вырвалось.
  
   Дети весело смеялись. Влад знал - отец говорит так, чтобы поддразнить мать, и она, тоже зная об этом, снисходительно качала головой:
   - В третьей науке ваш отец не очень-то стремился преуспеть. И слава Богу.
   - И вот отправился я за горы, - продолжал рассказчик. - Ехал долго. А вокруг всё чужое, и жители говорят непонятно. Прислушаешься, а речь у них такая, будто деревья шумят "ше-ше-ше". Попробуй, пойми этот шелест.
  
   Отправившись в своё первое путешествие, отец поначалу оказался именно в тех землях, где теперь жили его жена и сыновья, поэтому малолетний Влад мог легко оценить всю меткость родительских наблюдений. Речь венгров и впрямь напоминала шорох сухих осенних листьев. Во многих словах слышалось это шелестение, а если на улице остановиться и закрыть глаза, то могло показаться, что вокруг тебя посвистывает ветер.
  
   Будучи совсем маленьким, Влад любил так играть - дождавшись, пока нянька отвлечётся, выбегал из дома, останавливался посреди улицы, закрывал глаза и слушал. Мимо шаркали чьи-то ноги, со всех сторон слышалось "ше-ше-ше". Может, прохожие обращались и к мальчику, стоявшему с закрытыми глазами, дескать:
   - Что ты, малыш, тут мешаешься? - но мальчик не понимал, а старался уловить ещё один звук, пробивавшийся сквозь шелестение - то были удары металла о металл "тюк, тюк, тюк".
  
   Дом, в котором жил Влад, находился на перекрестке двух улиц, одну из которых занимали кузнецы. С самого рассвета и до темноты с этой улицы слышался звонкий стук. Днём звуки заглушались другими, но если закрыть глаза и сосредоточиться, то различалось ясно.
   Вот так малолетний игрун замирал и стоял, пока не надоест, или пока кто-нибудь не схватит за руку и резко не оттащит в сторону - спасая от проезжающей мимо телеги. Под телегу Влад рисковал попасть всего два раза. В первый раз, когда его дёрнули за руку, он открыл глаза и увидел прямо перед собой незнакомое перепуганное лицо, женское. Он почему-то сразу решил - у этой женщины есть маленькие дети. Она беспрерывно тараторила, но Влад не понимал, а затем услышал грохот почти над самым ухом, обернулся и увидел здоровенные деревянные колёса гружёной повозки, проезжающей мимо. Они выглядели совсем не страшными - страшно было, когда кто-то вдруг вцепился в руку и потянул.
  
   Тем интереснее было в следующий раз остановиться посреди улицы. Казалось, вот ещё немного, и случится что-нибудь занятное, но Влад так и не дождался ничего - даже громыхающей телеги - поэтому открыл глаза и вернулся домой.
  
   Ещё через несколько дней ему повезло больше - опять проехала телега. Правда, везение тут же обернулось невезением - на сей раз отдёрнула в сторону нянька, и с этого времени выскользнуть из дома стало невозможно. Ворота с калиткой запирались.
   - Откройте, - говорил Влад слугам.
   - Не велено, - отвечали они.
  
   Сообразив, из-за чего такие предосторожности, Влад выпросил прощения у матери, и та разрешила снова выходить на улицу - за руку с кем-нибудь из взрослых. Ещё через год младшенького стали доверять старшему брату, Мирче.
  
   Братья ходили по улицам, а вокруг со всех сторон слышалось "ше-ше-ше, ше-ше-ше". Шелестела не только Кузнечная улица, но и улица Жестянщиков, и Мясницкая, и Башмачная, и Портняжная. Со временем Влад стал различать некоторые, особо употребительные слова, и это узнавание новых слов тоже напоминало отцову историю про Нюрнберг.
  
   - Я сначала ничего в этом шелесте не понимал, - рассказывал родитель. - Затем начал разбирать отдельные, повторяющиеся слова. Правда, мне это не помогало объясниться. Хорошо, что научили меня во дворце у батюшки объясняться на латыни. Мне ещё учитель мой говорил: "Там, за горами, все знатные люди латынь понимают, а с простыми жителями тебе и заговаривать ни к чему. Пускай с ними говорят твои провожатые". Так оно и вышло. Если кого из знатных людей я встречал по дороге, мог расспросить, откуда едет, и куда путь держит. Должно быть, поэтому не поселилась у меня в сердце тоска по дому, не думал я о возвращении. Хотелось ехать всё дальше и самому измерить - мал Божий мир или велик.
  
   Когда отец говорил о своей любви к странствиям, мать вздыхала:
   - Чтобы объехать всю землю, жизни не хватит, - на что тут же слышала:
   - Это мы ещё посмотрим, - и рассказ продолжался. - Так вот ехал я сначала по горам, затем по равнинам и добрался до города, называемого Буда. Был он столицей Мадьярского королевства. Я в то время не мог подумать, что когда-нибудь придётся поселиться в этом королевстве очень надолго, привести сюда вашу маму, и что вы родитесь здесь. Люди и обычаи этой земли до сих пор кажутся мне в диковинку, а вам, сыночки, всё здешнее - почти как родное. Вы, наверное, удивляетесь, слушая, как я ехал через мадьярские земли? Я бы тоже изумлялся, если б мой отец начал перечислять, сколько диковинок он увидел на собственном подворье.
  
   Однако Владу эти речи странными не казались. Он привык думать, что Сигишоара, да и вся остальная страна венгров - не родина. Дом с его обычаями это один мир, а за его пределами - нечто иное.
  
   Старший брат Мирча повторял ту же мысль вслух:
   - Отец, мы не удивляемся. Мы помним, что ты говорил - мы только гостим здесь, но рано или поздно поедем домой, в Румынскую Землю.
   - Даст Бог, поедем, - отвечал отец, - но я отвлёкся...Что ещё сказать про Буду...
   - Что там много людей, - подсказывал Мирча.
  
   Рассказчик, собравшись с мыслями, продолжал:
   - Город оказался весьма многолюден. Раскинулся он на холме и в долине. Склоны холма были укреплены со всех сторон - видать, имели свойство осыпаться. Верхушку холма занимал замок короля Жигмонда. Я таких больших замков и городов прежде не видывал. А вот реку, что текла близ города, знал и раньше. Это ведь наша река, которая по границе Румынской Земли течёт.
   - Дунай, - подхватывал Мирча.
   - Да, - кивал отец, - наш Дунай. Вы-то никогда не видели Дунай, а я видел. Река широченная. Однажды вместе с вашим дедом я проехал вдоль берега от самого устья и до гор, а вот где Дунай дальше течёт, за горами, видел только на картах...
   - ...пока не попал в Буду, - отзывался Мирча.
   - Да, - опять кивал отец, - увидел я, откуда наша река бежит в наши земли, вот тогда и понял, что забрался весьма далеко от дома.
  
   Когда рассказывал истории отец Антим, малолетний Влад перебивал его ежеминутно, а вот перебивать родителя почему-то не решался. Даже доканчивать фразы, как это делал старший брат, не смел. А ведь мог бы.
  
   - Жаль, в первый приезд не довелось мне посмотреть Буду, как следует, - говорил отец. - В тот же день я узнал, что Жигмонда в городе нет и в ближайшее время не будет. Жигмонд ведь правил не только у мадьяр, в чью столицу я добрался, а ещё и в германских землях. Как же уследить за двумя государствами сразу! Вот и мотался он из конца в конец. В Буде сказали: "Может, вернётся через полгода, а может и позже". "Где же мне искать Его Величество?" - спрашиваю. Сведущие люди посоветовали. "Поищи в Нюрнберге. Туда Жигмонд приедет скорее, чем к нам". Я задумался, прикинул, сколько ехать до Нюрнберга.
   - Долго, - подсказывал Мирча.
   - Долго, - кивал отец, - столько, сколько я проехал от родных краёв до Буды, и ещё полстолька.
   - Много-много дней, - подытоживал Мирча.
   - Да, - соглашался отец. - Я сперва подумал, не остаться ли в Буде. А то вдруг доберусь до Нюрнберга и снова короля не застану. Уж почти решил остаться и тут вспомнил слова батюшки. Он не говорил "поезжай в Буду", а говорил "поезжай к Жигмонду". Значит, где бы король ни находился, мне следовало отправляться к нему, а если б я остался в столице у мадьяр ждать Его Величество, то батюшка меня за это не похвалил бы.
  
   В этом месте рассказчик грозно сдвигал брови и выпячивал губы, показывая рассерженного человека. Дети смеялись, ведь отец, изображая сердитость, каждый раз передавал её немного иначе. Вдруг дёргал бровями или начинал шевелить подбородком, и сыновей пробирал смех.
  
   - Поспешил я в Нюрнберг, - продолжал рассказчик, когда дети успокаивались. - Сперва ехал через земли, где народ говорил почти что по-славянски. "Вот, - думаю, - хорошо. Ведь славянскому языку меня с самого детства учили..."
  
   В этом месте дети настораживались, ведь однажды во время повествования родитель вдруг прервал себя и строго спросил:
   - А вы, сыновья мои, как преуспели в славянском языке? Учитесь прилежно?
  
   Влад и Мирча смутились.
  
   - Прилежно, - ответил вместо них отец Антим, тоже сидевший за вечерним столом. - Понемногу одолевают. Я ведь им сказал - государем в Румынской Земле может быть лишь тот, кто славянский язык выучит. Ничем этого знания не заменить, никакой силой оружия. Даже право рождения не в счёт, если со славянским у тебя худо.
   - Верно, - сказал отец. - По-славянски мы не только молитвы совершаем. На этом языке румынский государь грамоты пишет всем своим слугам. Без этого языка государю никак нельзя, так что перенимайте то, чему отец Антим вас учит... А на чём я остановился?
   - Как ехал в Нюрнберг, - подсказал Мирча.
   - В Нюрнберг... - задумчиво повторил рассказчик. - Так вот сперва путь мой пролегал через земли, где народ говорил на понятном языке. Я надеялся, что и дальше так будет, но получилось иначе. Оказался я в таких краях, где язык был куда труднее мадьярского. Мадьяры только шелестели, а эти... и шелестели, и стрекотали как кузнечики "ци-ци-ци". А временами жужжали, как осы "зу-зу-зу". Даже Сигишоару они звали - Шезбург. Если б я не знал, что это одно название, то никогда бы не догадался. Вот и все остальные слова у них оказались такие же, неузнаваемые. Даже провожатые мои ничего разобрать не могли. Приходилось объясняться знаками. Иногда, в удачный день, латынь спасала. Находили мы какого-нибудь учёного человека и просили его сказать хозяевам харчевни, что нам надо. Он кивал, по-местному начинал шелестеть, стрекотать, и тогда всё наилучшим образом устраивалось. Вот в самом центре этих земель и находился Нюрнберг.
  
   Середину этого повествования Влад обычно слушал, положив голову на стол. Мать, наклоняясь к сыну, тихо спрашивала:
   - Может, ты хочешь спать? Пойдём, я тебя отведу.
   - Нет, - так же тихо отвечал Влад. Он уже мысленно подъезжал к Нюрнбергу.
  
   Ребёнку, который никогда не открывал для себя чужих земель, сложно представить, как это чувствуется. Поэтому Влад выдумал игру, чтобы лучше понять, и даже уговорил Мирчу играть вместе. Братья отходили как можно дальше от дома и шли обратно, но делали вид, что никогда раньше не бывали в Сигишоаре, а чтобы стать совсем как путешественники, каждый брал себе ветку, похожую на лошадиную голову, и нёс перед собой, будто ехал верхом.
  
   - Смотри, - начинал игру Влад, - вон за забором пасутся свиньи.
   - Вижу, - отвечал Мирча.
   - Значит, тут свиней едят, - заключал Влад.
   - Да, - соглашался старший братец, с любопытством оглядываясь по сторонам, - а вон там далеко-далеко на поле за деревьями овцы.
   - Значит, тут и овец едят, - заключал Влад.
   - Хорошо живут, как я погляжу, - продолжал рассуждать Мирча. - И все крыши крыты черепицей. Совсем как в нашем городе.
   - Ага, - поддакивал младшенький, а однажды указал пальцем вверх. - Смотри, на крыше железный мальчик с дудочкой, чтоб узнавать, куда ветер веет.
   - Ты чего? - одёрнул его старший. - Нашёл, на что глазеть - на мальчика с дудочкой! Надо взрослые вещи примечать, а ты...
   - Я могу замечать, что хочу - заявил Влад. - Игра моя. Ведь это я придумал.
   - А я в неё играю лучше, - ответил Мирча. - Я знаю, на что отец обратил бы внимание, а на что - нет. Фигурки это не то.
  
   Тем временем братья, миновав деревню, подошли к нижнему городу - отдельному поселению, прилепившемуся к верхнему городу с южной стороны.
  
   - Смотри, - сказал Влад, уже наученный, - повесили кого-то.
  
   Рядом с городом находилось поле для ярмарок и для исполнения наказаний. Там стояла виселица в форме буквы "Т". На одном конце поперечной перекладины болталось нечто, распотрошённое птицами. Другой конец перекладины чаще всего оставался незанятым.
  
   - Вот бы узнать, за что повесили? - спрашивал Мирча, хоть и был осведомлён, ведь перед казнью и за день до неё всегда объявляли по городу.
   - Да, вот бы узнать, за что повесили, - повторял Влад. - Надо спросить у короля, когда мы его встретим. Король в городе?
  
   Когда звучал вопрос: "Король в городе?", - наступал важный момент игры. Если Мирча отвечал: "Да, в городе", - это означало, что нужно идти в город и выбрать среди прохожих любого человека, похожего на правителя. Если Мирча отвечал: "Короля в городе нет", - это значило, что путешествие продолжается по деревне, а через некоторое время требовалось снова вернуться туда, где установлена виселица.
  
   Однажды Мирча целых пять раз подряд говорил, что короля в городе нет, и тогда Влад, уставший от такого долгого хождения, попросил:
   - Пойдём домой. Надоело за королём гоняться.
  
   Точно так же утомляло маленького Влада долгое отцовское повествование, но здесь он пересиливал себя и всегда нарочно просил начинать рассказ с самого начала, а не с приезда в Нюрнберг. К тому же, на середине рассказа, а точнее на словах "в самом центре этих земель стоял Нюрнберг", малолетний слушатель всегда чувствовал прилив сил, ведь с этих слов начиналась главная часть истории.
  
   - Город Нюрнберг оказался ещё больше, чем Буда, - говорил отец, - но самое примечательное в нём было не это. Приезжаем, а там... из каждого окна свисают ковры и куски яркой материи, на башнях реют флаги, словно жители готовятся к встрече дорогих гостей. Я первым делом спрашиваю: "Здесь ли король Жигмонд?" "Здесь, здесь, - отвечают мне. - Это из-за него город украшен". Я смотрю - что-то готовится. Понаехало знатных витязей из разных земель, да каждый привез с собой латы, боевого коня или даже нескольких, а уж слуг сколько. В любую харчевню загляни - встретишь такого приезжего. Я для себя и своих провожатых еле-еле место нашёл. "А отчего так много витязей? - спрашиваю. - На войну что ли король собирается?" "Нет, не на войну, - отвечают мне. - Ты разве ничего не видел на поле близ города?" А я видел, да не разглядел, как следует. Вроде бы заметил, что часть поля огорожена частоколом, рядом с огороженным местом - длинный помост, а над помостом - навес. Для чего это всё нужно, я тогда не знал.
   - Узнал позже, - шептал Мирча и улыбался.
   - Больше всего меня заботило, где отыскать короля, - объяснял отец. - Я только про него и спрашивал. Мне сказали: "Да вот на том самом поле завтра утром найдёшь". "Ну, - думаю, - окончились мои мытарства". Утром оделся понаряднее, приезжаю на поле спозаранку, а там народу всякого собралось - как на ярмарке...
  
   Что это значит, малолетний Влад понимал хорошо, и потому видел мысленным взором даже то, о чём отец не говорил - вот светит яркое солнце, вот отец приезжает на поле, оглядывает толпу. Слышится гул, а ещё - звуки дудок и барабанов. Строения на поле украшены лоскутными гирляндами. Люди, которые во множестве столпились вокруг частокола, оживлённо переговариваются.
  
   Примерно так выглядела ярмарка, проводившаяся в Сигишоаре каждый год перед Троицей. Владу это очень нравилось, потому что для увеселения покупателей устраивались состязания в метании камней и в стрельбе из лука. Жаль только, что отец на увеселения в Сигишоаре ни разу не попал, потому что пропадал в чужих краях. Думая об этом, сын испытывал досаду и одновременно радость - плохо, что родитель так много ездит, но в то же время приятно, что сейчас вся семья в сборе, и любимое повествование про Нюрнберг продолжается.
  
   - Вижу, на поле стоит много шатров, - меж тем говорил родитель. - Возле каждого шатра - знамя, как в военном лагере. А на том месте, которое огорожено частоколом, молодые воины упражняются в битве на мечах или топорах. Вокруг простой народ собрался, смотрят...
   - А Жигмонда не было, - встревал Мирча.
   - Да, его пока не было, - отвечал отец. - Тут слышу, вдалеке трубят трубы. Смотрю, вон Жигмонд со свитой. Я прежде никогда его не видел. Знал только, что лет ему чуть меньше пятидесяти, он высок ростом, русоволос, с пышными усами и окладистой полуседой бородой. Сейчас он глубокий старик, а тогда был ещё полон сил. Я спросил на всякий случай, в самом ли деле это король. Мне кивают: "Он самый". Жигмонд со свитой направлялся как раз к тому крытому помосту. Ну, я, недолго думая, взял, да и поехал со своими провожатыми к королю навстречу. Чего мне робеть! Он - государь, я - сын государя. Мы почти равные... А впереди Жигмонда была дюжина пеших воинов, которые расчищали дорогу. Зеваки перед ними расступались сами собой, и потому никто из воинов подумать не мог, что найдётся наглец, который будет ехать прямо в лоб Его Величеству.
   - А ты поехал, - улыбался довольный Мирча.
   - Да. Королевская охрана сильно изумилась и встала. Провожатые мои были все на конях да при оружии - таких попробуй, оттесни, если ты пеший. Я, пока никто опомниться не успел, подъезжаю совсем близко к Жигмонду и кричу, что я вот, сын такого-то государя, прошу позволения предстать перед Его Величеством. Король помялся чуть-чуть, но велел пропустить. Я спешился, подхожу, кланяюсь, подаю отцову грамоту и ещё на словах поясняю, что батюшка прислал меня на службу. Король грамоту взял, но читать не стал, а как услышал про службу, то улыбнулся и говорит: "Дай-ка мне твой меч". Я отдал. Король осмотрел его со всех сторон, обернулся к своей свите, сказал им что-то, чего я не понял, а затем продолжает на латыни: "Хороший у тебя меч. Раз ты приехал мне служить, тогда возьми его и положи под одним из двух щитов, которые висят вон там, на раскидистом дубе". Я понял, что Жигмонд желает меня испытать. Снова сажусь на коня, направляюсь к дубу и думаю: "В чём же испытание?"
   - Король хотел, чтобы ты дрался! - восклицал Мирча.
   - Да, - кивал отец. - Около дуба стояли люди, одетые все одинаково, которые сказали мне, что на поле проводится состязание витязей. На местном языке это состязание называлось как-то по-особенному, но я не запомнил слово. Мне объяснили: "Вот на дереве висят два щита - чёрный и синий. Если положишь свой меч под чёрным щитом, это значит, что ты желаешь участвовать в конных поединках. Если под синим - значит, в пеших". Я подумал: "Наверное, король обиделся, что я выехал ему навстречу. Обиделся и решил меня проучить. Он считает, если я стану участвовать в состязании, в котором ни разу не участвовал, то непременно окажусь посрамлённым", - в этом месте рассказчик хитро улыбался.
  
   Сыновья тоже улыбались.
  
   - Я особо не раздумывал и положил меч на стол под чёрный щит, то есть выбрал конное состязание, - продолжал отец. - После этого люди около дуба записали моё имя, и я получил меч обратно. Дальше они сказали, что мне нужно облачиться в доспехи, а когда придёт время - выехать на поле и сразиться с тем витязем, который там окажется. Пришлось спешно послать в город за доспехами - они-то остались в корчме. Разве мог я представить, что на службе у Жигмонда придётся так скоро проявить первое из трёх умений, про которые говорил мне батюшка.
   - Дедушка был мудрый, - замечал Мирча, который в такие минуты очень гордился, что назван в честь деда.
   - Да, ваш дед был очень мудрый человек, - соглашался отец. - Чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что он знал заранее, что со мной случится... А ещё те люди, что стояли около дуба, спросили, есть ли у меня особые копья для состязания. Я сказал: "Нет". Тогда мне сказали, что дадут столько копий, сколько потребуется. Я решил проявить скромность и ответил: "Мне хватит одного". Те люди засмеялись и сказали: "Даже самому неудачливому витязю нужно, по меньшей мере, два". Так я попал на состязание...
   - А как же шествие? - напоминал Мирча.
  
   Отец часто забывал рассказывать про это, а когда спохватывался, то начинал рассказывать с удвоенным старанием:
   - А! Ну, конечно! Шествие! - восклицал он и продолжал. - Перед началом состязания все витязи должны были проехать перед крытым помостом, где восседал на троне Жигмонд. Там же имелись скамьи для других уважаемых людей. А ещё на помосте установили множество кресел. В них сидели молодые женщины. Как мне объяснили, то были самые красивые особы со всей округи. А ещё мне сказали, что состязание витязей всегда происходит в честь красавиц - таков обычай.
  
   Тут отец опять начинал болтать "лишнее", чтобы подразнить жену, причём он прекрасно знал, каких разговоров она не стерпит:
   - Посмотрел я на этих прелестниц, - частенько говорил он. - Две-три оказались совсем не на мой вкус, а другие - ничего.
  
   Мать Влада, слыша это, замечала с досадой:
   - Помнится, ты упоминал, что женщины из германских земель не блещут красотой, - на что отец лишь пожимал плечами.
   - Значит, там сидели лучшие из дурнушек со всей округи, - примирительно заключал он и переводил разговор на другое. - Так вот я проехал перед помостом почти самым последним, потому что должен был успеть надеть доспехи. Моё облачение сильно отличалось от облачения других витязей. Те были в тяжёлых латах, состоявших из пластин, а я - лишь в кольчуге, где пластины вставлены спереди. Шлем мой прикрывал не всю голову, оставляя лицо незащищённым, а конь и вовсе не был ничем закрыт от боевых ударов кроме бляшек на сбруе. Зрители сначала удивлялись, но затем решили, что я отчаянный смельчак.
  
   Домочадцы не могли удержаться от уверений, что так оно и есть.
   - Отец, ты очень храбрый! - говорил Мирча.
   - Очень-очень храбрый, - вторил Влад.
   - Даже слишком. Порой до безрассудства, - тихо вздыхала мать.
  
   Отец, крайне польщённый, всё же делал вид, что не слышит этих похвал, и говорил о своём:
   - Как совершаются конные поединки, вы знаете. Два витязя, вооружённые копьями, становятся по разные стороны длинной изгороди и скачут вдоль неё навстречу друг другу. Цель в том, чтобы выбить супротивника из седла или, по крайней мере, сломать копьё о чужой доспех. Кроме того, на всём пути нельзя касаться изгороди ни копьём, ни по-другому. Если витязь потеряет равновесие от чужого удара и, чтобы не упасть на землю, схватится за изгородь, это посчитают грубой промашкой.
   - Отец, расскажи, как дрался ты, - просил Мирча.
   - В том состязании, в Нюрнберге, конный поединок состоял из пяти сшибок. Даже если тебя в первой же сшибке свалили на землю, поединок продолжается до пяти. Главное, чтобы воин после падения нашёл в себе силы снова сесть на коня, - в этом месте отец, помолчав, обязательно добавлял. - Я думаю, люди под дубом, которые смеялись надо мной, делали это не со зла. Ведь они оказали мне большую услугу. Во-первых, посоветовали внимательно смотреть, как действуют на поле другие витязи. Во-вторых, сказали, что перед поединком полезно совершить молитву. Мне говорили: "Побеждают благочестивые. А кто перед состязанием больше думает о сне или сытном обеде, чаще оказывается повержен".
   - И ты отказался от еды, - подсказывал Мирча.
   - Да. Несмотря на то, что для всех витязей было выставлено угощение, - говорил отец. - А ещё мне думается - те люди под дубом нарочно сделали так, что мой первый поединок случился ближе к середине состязания, когда я уже понимал, что к чему. По-правде, я и сам посмеялся над своими словами о копьях, когда увидел, как легко эти копья ломаются о кирасы. "Ну, - думаю, - мне с моими доспехами только один путь - увёртываться".
   - И ты увёртывался, - поддакивал отцу старший сын.
   - Да. Хоть такое поведение и не сулило победу. Другие-то витязи не уклонялись, а принимали удар на себя. Зато и сами имели больше времени, чтобы нацелиться и ударить. Я уворачивался, и потому моё копьё почти всегда оставалось целым. Там ведь и моргнуть не успеешь, а противник уж мимо промчался. Надо снова сшибаться. Зрители стали знаками показывать мне, что я мало рискую. Я делал вид, что не замечаю. Затем Жигмонд тоже стал выражать недовольство. Тут я и махнул на всё рукой! Думаю: "Сейчас посмотрим, на что годятся мои доспехи. Неужели они не выдержат удар тупого копья, которое к тому же сделано из мягкого дерева?"
  
   С этого места оба сына начинали слушать с особенным вниманием.
  
   - Ох! Ну и досталось же мне, - продолжал отец. - На поединках супротивники чаще всего целятся друг другу в живот. От таких ударов труднее всего увернуться. Приходится принимать удар или же изворачиваться так, что сам не сможешь ударить. Поэтому мне надо было терпеть. Правильно люди возле дуба советовали - отказаться от еды...
  
   Владу прямо-таки слышалось, как трещат ломающиеся копья. Именно эта часть истории в своё время навела его на мысль, что нужно самому попробовать подраться с кем-нибудь. Верный способ найти противника - ходить по городу вместе со старшим братом и задираться. Влад тогда ещё плохо знал венгерский язык, но если слов не хватает, всегда можно корчить рожи. Кончилось тем, что пришлось вступаться старшему брату. После этого Мирча поведал, как нужно драться:
   - Ты лицо прикрывай, чтоб по лицу не били. Тогда и мать не спросит, почему у тебя губа распухла, или почему в носу кровь... Если дерёшься почти со взрослым, сначала кинь в него чем-нибудь - землёй в глаза, или камень найди. Тебе надо научиться кидаться камнями - ты кидаешь слабо. А ещё я тебя научу, как ставить подножки. Подножка это почти вся драка. Не важно, с кем дерёшься - сделай так, чтоб упал, а дальше лупи его, пока не завоет.
   - Мне в тот день в Нюрнберге досталось, - говорил отец, - но я всегда находил, чем ответить. К примеру, если ударить противника копьём не спереди, а в бок, то легче вышибить из седла - даже если толкнёшь слабо. Я принялся нарочно целить в бока и так свалил одного витязя. Тогда мне стали одобрительно кричать. Затем мне удалось свалить ещё одного. Но лучше всего я проявил себя на второй день состязаний, когда конники состязались в меткости. Надо было на скаку ударить копьём в щит, прикреплённый к столбу. Тут мне не нашлось равных. Я всегда попадал в цель, потому что теперь не требовалось увёртываться. Толпа так громко ликовала, что заглушила трубачей, которые возвещали о появлении на поле другого витязя. В конце того дня я получил в награду перстень. Я думал, вручит король Жигмонд, но оказалось, что согласно обычаю все награды даются из рук девиц. Жигмонд меня похвалил тоже. Я, конечно, радовался. Батюшкин наказ был выполнен...
  
   Мать слушала без удовольствия. Она знала, что последует в конце рассказа. Её заставят рыться в сундуках, чтобы найти и принести к столу вещь, которую и так все видели.
  
   - Кстати, а где тот перстень, который мне дали на состязании? - спрашивал отец.
   - Цел твой перстень, - отвечала мать.
   - Точно цел?
   - Что ему сделается? - с кислым видом отвечала хранительница. - Я его берегу, как самое дорогое. Держу не в шкатулке, а в другом месте, подальше от глаз.
   - А давай проверим, как он там сохраняется, - просил отец.
  
   Мать твердила своё:
   - Для чего проверять? Он хорошо уложен, на дне сундука. Я ведь знаю, что ты мне покоя не дашь ни на этом свете, ни на том, если перстень пропадёт.
   - Сходи, принеси, - просил отец
   - Уж ночь на дворе, а мы будем вещи в сундуках ворошить, - возражала мать.
   - Сходи, принеси. Я сыновьям покажу.
   - Да они и так его видели много раз.
   - Васка, - отец строго взглядывал на жену, - иди, принеси.
  
   Он редко называл её по имени на людях - только если не слушалась, поэтому мать, услышав своё имя, со вздохом выходила из-за стола, неспешно поднималась в свои покои и приносила отцову награду, завёрнутую в белый шёлковый платок.
  
   Перстень был из золота, маленький. Вместо камня - пластинка, покрытая замысловатым узором, который очень красиво переливался при свете свечи. Кольцо свободно налезало отцу лишь на мизинец и с некоторым трудом - на безымянный палец. Матери оно подходило гораздо больше, что давало основания полагать - кольцо женское. Именно поэтому хранительница не любила его - ревновала мужа, хоть и не знала, к кому.
  
   - Перстенёк женский, - говорила она, а затем с ехидством добавляла. - Наверное, германская красотка сняла со своего пальчика, чтобы почтить славного витязя.
   - Ну, пожертвовала из своей шкатулки как приз для состязания. Что в этом такого? - возражал отец.
  
   Влад за многие разы, что видел кольцо, успел перемерить его на все свои пальцы правой и левой руки. "Когда-нибудь оно и мне будет маловато", - думал он, отдавая драгоценность родителю, а тот заворачивал перстень в платок и в свою очередь отдавал жене:
   - На, убери обратно.
  
   Та, желая ещё как-нибудь проявить своё недовольство, разворачивала ткань, снова сворачивала, поаккуратнее, связывала уголки, осматривала кулёк со всех сторон... Муж терпеливо ждал, пока всё это закончится, а затем говорил:
   - Пойдём. Я хочу посмотреть, куда ты его положишь.
  
   Родители вместе уходили наверх и к столу уже больше не возвращались. Нянька, понимавшая то, чего не понимали дети, наклонялась к Владу:
   - Ну что? Совсем уснул?
   - Я не уснул. Я хочу ещё посидеть. Сейчас отец вернётся.
   - Не вернётся. Он пошёл спать. И вам с братом давно уж пора почивать.
   - Нет!
   - Да, - говорила нянька, и на том заканчивался праздник.
  
  
   II
  
   Город Букурешть находился в самом центре равнины, по которой протекало великое множество больших и малых рек. Куда ни поедешь - на пути обязательно попадётся мост или переправа. Вот почему государю Владу, чтобы добраться до святой обители, расположенной всего-то в трёх с половиной часах езды от столицы, требовалось пересечь водную преграду трижды. Первый раз - в том месте, где он обычно охотился.
  
   К северу от города Букурешть протекала речка, которая не смогла найти себе узкого русла и вольготно разлилась по полям, образовав десяток озёр, соединённых между собой естественными протоками. Озёра, словно нанизанные на нитку, подпитывали друг друга, и лишь одно, совсем мелкое, не могло насытиться той водой, которую давали два соседних, поэтому в летние и зимние месяцы оно наполовину пересыхало, показывая некрасивое серое дно, изрезанное ручьями.
  
   Остальные озёра, похожие как сёстры, никогда не показывали своего дна. Даже их берега - и те скрывались от взора людей. Пологие сходы обросли густым камышом и кустарником, а там, где берег поднимался повыше, кустарник уступал место деревьям. У самой воды стремились оказаться ивы и ольха, выставлявшие напоказ серебристую листву, словно дорогую одежду, а чуть дальше, за ними, высились простые и скромные зелёные кроны, похожие на лес.
  
   "Если кто не знает этих мест, то, глядя с дороги, не поймёт, куда приехал, - каждый раз говорил себе Влад, проезжая здесь. - По незнанию можно решить, что поле кончилось, и началась чаща". Догадаться, что это всего лишь пойменные заросли, помогали речные чайки, которые иногда взмывали над деревьями, а также дикие гуси и утки, чьи голоса различались издалека, привлекая охотников.
  
   Для удобства охотников и путешественников в округе было построено несколько мостов, в том числе мост через протоку возле сухого озера, и он вот-вот должен был показаться, ведь правитель со свитой уже въехал в заросли. Здесь ветви вязов образовали над дорогой высокий зелёный свод. В конце этого коридора сияло небо, но сейчас государь видел всё это плохо, потому что обзору мешали головы охранников.
  
   Чуть раньше, на равнине, Влад велел своим людям перестроиться, так что теперь двенадцать вооружённых конников рысили впереди и по бокам от господина, дабы защитить его от нежелательных встреч, однако теперь он, заслоненный со всех сторон, почти не видел, что творится вокруг. Правитель лишь помнил, что утоптанный тракт скоро превратится в бревенчатый настил моста, на котором брёвна стёсаны поверху совсем не много, так что по настилу лучше ехать шагом, чтобы конь не споткнулся.
  
   Под мостом зиял глубокий овраг, по краям обросший деревьями. На дне оврага журчала речушка, которая растекалась множеством ручьёв по сухому озеру, начинавшемуся справа от моста, а слева виднелась широкая лагуна, из которой речушка брала воду.
  
   "Там в лагуне крестьянин Илие, который "без пальца", ловит рыбу", - подумал Влад, а затем посмотрел вверх и с некоторой досадой обнаружил, что уже седьмой час - не даром ведь розоватые разводы облаков, растекшиеся по небу, теперь выглядели ярко-золотистыми.
  
   Тем временем настил моста кончился, дорога заметно расширилась и, наконец, превратилась в деревенскую площадь, которую князь не стал внимательно оглядывать, потому что место было знакомое.
  
   Справа и слева за плетнями стояли белёные хаты с ровными четырёхскатными крышами, сложенными из стеблей камыша, а рядом виднелись землянки-кладовые, летние кухни, колодцы, хлева, стога сена и склады дров. Возле домов во дворах уже слышался шум голосов - это хозяева переговаривались через плетень с теми, кто собрался на площади.
  
   Даже не вглядываясь, Влад знал, что на площади "ждут государя", причём одни, сойдясь в кружок, о чём-то горячо спорят, другие, сидя на земле и подложив под себя рогожу, глядят по сторонам, а кто-то улёгся спать в телеге, которая стоит с краю площади, возле плетня.
  
   Лошадь в телеге, конечно, никто не распрягал, ведь скоро предстоял обратный путь, но животина, даже стёснённая хомутом и оглоблями, всё равно дотягивалась до травы, выбивавшейся из-под изгороди. Когда объедать становилось нечего, лошадь чуть-чуть подвигалась вперёд вместе с телегой, а хозяин, почувствовав движение, должен был проснуться, оглянуться по сторонам и вдруг обнаружить - он чуть не проспал то, ради чего приехал: "Государь! Вот счастье! Не разминулись! Государь проезжал здесь в прошлом году на Рождество, в этом году два раза - на Пасху и Троицу - и вот снова пожаловал..."
  
   - Государь! Государь! Государь! Государь! - вдруг послышалось отовсюду, но трудно было понять, кому кричали. Может, приветствовали правителя, а может, сообщали друг другу, что тот приехал.
  
   Люди, минуту назад бродившие по площади или устроившиеся в сторонке, побежали вперёд княжеских конников, сбились в кучу, преграждая дорогу, так что правитель и его свита вынужденно остановились.
  
   - Вот и доехали до первого препятствия, - пробормотал Влад, повернувшись к Войке, но тут обнаружилось, что боярин опять что-то высматривает возле копыт княжеского коня.
  
   "Что же он такое заметил? - подумал правитель. - Неужели, всё-таки прикидывается и пытается пошутить?" - однако сейчас князя больше занимало то, что преградило путь. Княжеские охранники, ехавшие впереди, держались не так уж плотно друг к другу, поэтому сквозь их строй всё-таки можно было кое-что рассмотреть.
  
   Там, где дорога снова сужалась и превращалась в улицу, виднелись ряды согнутых спин. "Кафтанов нет - одни рубахи из белёного или небелёного холста, - отметил Влад. - Значит, люди простые. Кланяются почтительно, сгибаясь вполовину роста, но встали так, что не проедешь - перекрыли всё от забора до забора".
  
   - Государь! - выкрикнул кто-то из согнувшейся толпы. - Дозволь нам предстать перед тобой!
  
   Влад не ответил "да". Вместо "да" он задал встречный вопрос - так же громко, как кричали из толпы:
   - Зачем вы об этом просите?
   - Мы просим, чтобы ты согласно древнему обычаю самолично творил суд, разбирая жалобу всякого простого человека, который к тебе явится, и не поручал решение этого дела никому другому. Выслушай и рассуди!
   - А знаете ли вы, о чём просите? - всё так же громко вопрошал правитель. - Знаете ли вы, что я сужу строго, и что мой приговор нельзя ни отменить, ни обжаловать?
   - Знаем! - хором грянула толпа.
   - И всё равно стремитесь предстать передо мной?
   - Дозволь! Дозволь! - закричала толпа.
   - Что ж, - сказал Влад, - я вижу, вы пришли сюда, движимые нуждой, а не прихотью. Но сегодня я тороплюсь. У меня важная забота. Поэтому я разрешаю предстать передо мной лишь одному человеку. Его дело я разберу, а остальные из вас, кто хочет, могут составить челобитные и отнести к моему крыльцу в Букурешть.
  
   "Выслушивай всех, представших пред твоё лицо", - так гласила традиция, поэтому крестьяне и просили дозволения предстать перед государем, а он нарочно огородил себя конниками, велев охране перестроиться ещё до того, как въехал на мост.
  
   Крестьяне понимали, что не могут ничего с этим поделать. Хорошо было уже то, что Влад согласился разобрать хотя бы одно дело, поэтому из толпы вежливо спросили:
   - А чьё дело ты разберёшь, государь?
   - Это вы определяйте сами, - ответил Влад, а пока толпа, образовав круг, определяла, решил разобраться со странным поведением Войки. - Что ты там разглядывал? - спросил правитель.
  
   Боярин виновато пожал плечами, сам не понимая, что же заставляло его коситься:
   - Вроде опять померещилось что-то.
   - Опять чёрная собака? - усмехнулся князь.
   - Нет, - сказал Войко, - на этот раз курица, но тоже чёрная.
  
   Между тем среди ровного многоголосого бормотания толпы, обсуждавшей, кто предстанет перед государем, слышались фразы, сказанные громче, чем следует:
   - Я приехал раньше всех!
   - А я тут в третий раз! - возражал кто-то. - Этого в челобитной не напишешь! Я должен рассказать сам!
   - Твоё дело не такое уж важное! - звучал ехидный голос.
   - Да тихо ты!
   - Сам тихо!
   - Братцы, давайте я.
   - А почему ты?
   - А почему не я?
   - А почему он? Слишком много чести!
  
   Ожидая, пока толпа, наконец, выберет просителя, Влад непринуждённо глянул влево под ноги коню. Дракон сидел там, будто притаившись, и даже извалялся в дорожной пыли, чтобы стать менее заметным.
  
   Глядя на него, князь снова спросил у Войки:
   - Курица, говоришь?
   - Ты что-нибудь заметил, господин? Хотя бы куриные следы?
   - Нет, не заметил, - Влад отвёл взгляд от чешуйчатого зверя, поднял голову и поторопил просителей. - Решайте быстрее! А то у меня не останется времени разобрать даже одно дело.
  
   Люди посовещались ещё полминуты, после чего круг разомкнулся:
   - Мы выбрали! - грянула толпа, и тут дракон сразу встрепенулся, стряхнул с себя пыль и весь напрягся, поскольку всякое дело, которое разбирал Влад, вызывало у чешуйчатой твари большой интерес.
  
   - Пропустите просителя ко мне, - приказал государь, после чего конники подвинулись, а в образовавшийся коридор ступил крестьянин средних лет.
  
   Нынешний проситель оказался высок и худощав, однако его ладони, широкие и пухлые как у любого труженика, казались чересчур большими и неподходящими для его худощавой фигуры. Впрочем, ступни тоже представлялись чересчур большими, так что обутки-опанки, шаркающие по дорожной пыли, наводили на мысль о двух лодках, скользящих по реке.
  
   Вся одежда этого человека - рубаха, штаны, пояс-кушак, обмотки на ногах - была светлой, и по сравнению с цветом льна странно тёмными выглядели лицо и руки - загорелые, словно вылепленные из красной глины.
  
   "Истинный труженик", - подумал князь, но не успел он разглядеть этого просителя, как из толпы выдвинулся другой - почти такой же, только чуть пониже. Он робел ещё сильнее и даже покачивал руками, от волнения не зная, куда их пристроить, но всё равно шёл к государю.
  
   - Я разрешил предстать передо мной лишь одному человеку, - напомнил Влад.
  
   Первый проситель обернулся, затем снова посмотрел на князя и с поклоном произнёс:
   - Это мой младший брат. Хоть нас и двое, но дело у нас на двоих одно.
   - Ладно, если так. Что у вас за дело?
  
   Крестьянин, который в отличие от князя никуда не торопился, начал обстоятельно рассказывать:
   - Зовут меня Йон Кокор. А это мой брат, Лаче. Досталось нам в наследство от отца урожайное поле. А ещё достался дом, два вола, шесть овец, гуси, цыплята...
   - Да, хорошее наследство, - перебил Влад.
  
   Йон опустил глаза и вздохнул:
   - Наследство хорошее, но не очень.
   - Почему? - спросил правитель.
   - Потому что мы с братом не знаем, как всё это поделить.
   - Поровну, как у людей принято, - Влад пожал плечами, не понимая, для чего его просили разбирать это дело.
   - Легко сказать, но трудно сделать, государь, - ответил Йон.
   - Что же здесь трудного? Каждому по половине поля, по половине дома, по одному волу, по три овцы... и так дальше, пока всё не поделите.
   - Государь, - подал голос Лаче, - мы не успели тебе сказать, что поле, которое досталось нам от отца, совсем маленькое. Если поделить его, то урожая, выращенного на половине, никак не хватит прокормиться даже одной семье.
   - А как же вы кормились вдвоём до сих пор? - спросил Влад. - Наверняка, вы оба женаты и успели обзавестись детьми.
   - Я - женатый, - ответил Йон, - а мой брат - нет. А ещё с нами живёт наша старая мать. Все мы никак не прокормимся, если мой брат тоже женится.
   - А жениться он хочет... - проговорил правитель.
   - Конечно, - Лаче подбоченился, но вовремя вспомнил, как надо вести себя при государе, поэтому тут же принял скромный вид. - То есть... вышло, что... моему брату жениться можно, а мне - нельзя!
   - Если ты хочешь жениться, почему не пойдёшь и не наймешься к кому-нибудь батраком, чтобы заработать денег на свадьбу? - спросил Влад.
   - А почему я должен батрачить? - возмутился Лаче. - Мой брат ни на кого не батрачил, а женился. Я тоже так хочу!
   - В жизни не всегда бывает так, как хочется, - заметил Йон.
   - Не буду батрачить! - продолжал возмущаться Лаче. - Достаточно уже того, что я у своего старшего брата работаю как батрак. Это несправедливо! Наследство мы должны делить поровну - так закон велит. А получилось, что всё досталось старшему.
   - Ты на меня работаешь? - теперь уже Йон возмутился. - Да ты пойди, найди батрака, который бы жил в таком почёте! Даже дети мои не получают за столом лучшего куска, чем получаешь ты. А разве кто гонит тебя в поле, если ты накануне надорвал спину? А пойди, найди такого батрака, которого не только кормят, но и одевают бесплатно.
   - Подумаешь, справили мне овечью шубу. Вот щедрый брат! - усмехнулся Лаче.
   - Да и не забудь - я старше тебя на девять лет! - крикнул Йон. - Ты ещё только выучился ходить и разгуливал без штанов по дому, держась за материнскую юбку, а я уже работал с отцом в поле. У меня больше прав на эту землю, чем у тебя! Я влил в неё столько своего пота, что...
   - Я знаю, - протянул Лаче. - Ты напоминал мне об этом, когда в первый раз пришлось говорить о наследстве. Ты тогда не кричал. Ты тогда просил. Ты говорил: "Давай не будем ничего делить". Ты говорил: "Братец, я не могу сейчас выкупить у тебя половину поля, потому что собираюсь жениться". Ты говорил: "Пожалей меня, брат. Невеста не хочет ждать". Ты говорил: "Если я не женюсь сейчас, то упущу её". А теперь я должен расплачиваться за то, что пожалел брата?
   - Так ведь у тебя нет невесты, - возразил Йон. - Чего ты вдруг взялся делить имущество?
   - А откуда взяться невесте, если у меня нет дома, куда я мог бы её привести? - в свою очередь возразил Лаче. - И у меня нет брата, которого я мог бы попросить: "Пожалей меня, одолжи свою часть наследства, чтобы я казался зажиточным человеком".
   - А теперь ты хочешь всё поделить, чтобы мои дети умерли с голоду? - спросил Йон.
   - А ты хочешь отправить меня батрачить куда подальше, чтобы все забыли, что половина отцовского поля - моя? - спросил Лаче.
  
   Йон язвительно заметил:
   - Ты боишься, что со своей ленью ничего не заработаешь в батраках. Поэтому и не идёшь на заработки.
   - Нет, - ответил Лаче, - мне боязно, что когда я вернусь через несколько лет, ты не пустишь меня на порог и скажешь: "Кто этот пришлец? Это не мой брат".
   - Когда же я успел сделаться для тебя Каином?
   - А что, не так будет? - спросил Лаче.
   - Нет! - крикнул Йон.
   - А я думаю, что так! - крикнул Лаче.
  
   Оба брата стояли, буравя друг друга глазами, а государь, казалось, получал от этого зрелища большое удовольствие. Он расслабленно сидел в седле и наблюдал за происходящим, будто за петушиным боем или другой потехой. Всякий раз, когда один из спорщиков произносил что-нибудь обидное, Влад с видом знатока кивал, поднимал брови или кривил губы: "Ого! Вот это да! Пощипал пёрышки! Посмотрим, чем другой ответит... Ха! Вот как неожиданно вывернулся".
  
   - И кто же внушил тебе, что я хочу тебя выгнать? - наступал на брата Йон.
   - Ты сам, - отвечал младший.
   - Я?
   - Да! Ведь ты до сих пор не собрал денег, чтобы выкупить у меня половину поля. Я помню, первое время после женитьбы ты говорил: "Подожди, брат. Прошу, подожди". А теперь ты даже этого не говоришь.
   - Да разве можно что-то скопить, когда приходится кормить столько ртов? - развёл руками Йон.
   - А о чём ты думал, когда женился? - насупился Лаче.
   - И что же теперь мне делать? - снова принялся возмущаться старший.
   - А мне что делать? - спросил младший.
  
   Наконец, Владу это надоело. Он глянул вниз, на дракона и увидел, что чешуйчатой твари тоже наскучил этот спор.
  
   - Они оба не заслужили отцовского наследства, потому что ведут себя не по-братски, - прошипел змей, встал, повернулся задом к обоим спорщикам и заскрёб лапами по земле, как собака, которая что-то закапывает.
  
   "Ишь, рассердился, - подумал Влад. - Шипит злобно, как дьявол". Однако такое поведение твари не доказывало, что она относится к разряду бесов. По большому счёту дракон выразил не своё мнение, а мнение хозяина. Именно так и должна поступать придуманная тварь, а вот дьявол - это ум самостоятельный.
  
   Как бы там ни было, с крестьянами следовало разобраться.
  
   - Довольно спорить! - громко сказал Влад.
  
   Йон и Лаче от государева окрика застыли, как изваяния, а государь подождал немного и весьма недовольным тоном произнёс:
   - Дело ваше мне ясно. Я вижу, что вы не братья вовсе. Сказав про своё родство, вы меня обманули.
  
   Йон и Лаче медленно повернулись к государю. Явившись на суд, они никак не ожидали такого исхода, поэтому слово "обманули" заставило их подать голос.
  
   - Нет, государь, мы не обманываем тебя, - сказал Йон, тут же сделавшийся снова робким. - Мы братья. Я - старший, а он - младший.
   - Нет, вы не братья, - уверенно заявил князь.
   - Почему не братья? - недоумённо спросил Лаче. - Ведь отец у нас один и тот же. И мать одна и та же.
   - Чем же вы это докажете? - недовольно вопрошал государь.
   - Это могут подтвердить свидетели, - ответил Йон, который отчаянно пытался понять, почему дело о наследстве приняло такой оборот.
   - И где свидетели? - резко спросил Влад.
   - Сейчас их нет... но мы можем привести... - запинаясь, ответил Лаче. Он тоже не понимал, почему звучат подобные вопросы, но стремился скорее разрешить странное недоразумение. Даже попятился и повёл рукой куда-то в сторону, готовый сию же минуту бежать в родную деревню за свидетелями, как бы далеко эта деревня ни находилась.
   - Нет, о свидетелях надо было позаботиться заранее, - остановил его князь.
   - А как же мы тогда докажем? - спросил Йон.
   - Значит, доказать не можете, - подытожил правитель и тут же, не дожидаясь возражений, сделал знак своим людям.
  
   Восемь вооружённых конников спешились. Четверо из них остались держать лошадей, оставшихся без седоков, а ещё четверо подступили к братьям, схватили обоих за шиворот и заломили им руки за спину.
  
   - Помнится, на окраине этой деревни есть место, специально предназначенное для наказаний, - произнёс Влад. - Ведём этих лжецов туда.
  
   Толпа, собравшаяся на суд, удивлённо загудела, но не стала дожидаться, пока её начнут теснить. Крестьяне, продолжая гудеть, двинулась вперёд по улице, вслед за ними - государевы конники и те, что держали двоих братьев, а далее - князь и Войко с остальной свитой.
  
   Деревня была маленькая, поэтому до околицы добрались быстро. Там возле дороги на краю поля стояли три вкопанных в землю кола, на одном из которых ещё держалось что-то бесформенное, когда-то бывшее человеком, а теперь ставшее бурым куском мяса, облачённым в рубаху. Позади кольев возвышался колодезный журавль, но с более короткой цепью, а вместо ведра на конце у неё висел крюк.
  
   Если поднять осуждённого с помощью этого приспособления, а затем опустить на тот или иной кол, да ещё тянуть вниз за верёвки, привязанные к ногам, то казнь занимает совсем мало времени. Конечно, строить журавль ради одной казни нет смысла, но если наказания происходят регулярно на одном и том же месте, тогда совсем другое дело. Оглядывая всё это, князь Влад уже предвкушал удовольствие, и потому княжеский дракон радостно бегал вокруг кольев и принюхивался.
  
   Увидев колья, Йон и Лаче, наконец, сообразили, что последует далее. Оба брата затряслись, как листья на ветру. Без сомнения, они уже пожалели, что попросили правителя судить их.
  
   - Помилуй, государь! - взмолился Йон.
  
   Влад не ответил, а сделал слугам, державшим осуждённых, ещё один знак. Подведя братьев поближе к месту казни, слуги перестали заламывать братьям руки, но по-прежнему держали за шиворот.
  
   - Снимайте пояса, штаны и обувь, - сказал один из государевых людей. - Ну!
  
   Йон и Лаче начали раздеваться, но выходило плохо - руки не слушались.
  
   - Государь, скажи хоть, за что казнишь! - снова воскликнул Йон.
   - Как, за что? - удивился Влад. - Ты до сих пор не понял? Ты соврал мне, а я не терплю, когда меня обманывают!
   - Да в чём же я соврал? - чуть не плакал Йон, который никак не мог понять, что произошло.
   - Ты соврал, - повторил правитель и указал на Лаче. - Этот второй - тебе не брат.
   - Он мне брат! - воскликнул Йон.
   - Я ему брат! - воскликнул Лаче.
   - Нет, вы не братья, - покачал головой князь.
   - Братья! - взревели оба осуждённых.
   - Однако доказательств нет, - заметил Влад.
  
   Между тем, двое государевых слуг, больше не занятые держанием осуждённых, притянули нос журавля книзу и проверили, надёжна ли цепь с крюком. Затем Йона обвязали подмышками его же поясом и приступили к приготовлению ног - пока осуждённый пытался снять штаны, казнители успели привязать к каждой его лодыжке верёвку, скрученную из его же собственных обмоток, оставшихся после разувания.
  
   - Для чего это к ногам? - пролепетал Йон.
   - Чтобы ты на колу уселся получше, - ответил один из государевых слуг и сделал движение рукой, будто дёргает за верёвку вниз.
  
   Йон вздрогнул. Руки у него теперь вообще перестали слушаться, а вот его брат умудрился успокоиться. Тоже готовясь снимать штаны, Лаче напряжённо о чём-то думал и вдруг воспрянул:
   - Государь, - громко сказал он, - я могу доказать, что мы с Йоном - братья! Если ты велишь отпустить меня и брата хоть на короткое время, я представлю это доказательство.
   - Слушаю, - Влад, оставаясь невозмутимым, сделал знак своим людям, чтоб перестали держать осуждённых за вороты.
  
   Лаче встал ближе к Йону, плечо к плечу, и продолжал:
   - Мы ведь с братом похожи. Даже если издалека на нас смотреть, это сразу видно. Йон в нашей деревне прозывается Кокор, потому что он и впрямь высокий как птица-журавль. А когда я подрос, так и меня стали называть Кокор. Сперва не называли. Все привыкли, что мой брат один в деревне такой высокий. Если по дороге идёт кто высокий, то это Йон - так все думали. А однажды вдруг смотрят - высокий идёт. Кричат: "Эй, Йон!" А я кричу: "Я не Йон! Я - Лаче!" Вот тогда и меня стали Кокором называть.
  
   Влад не смог удержаться от одобрительной улыбки, но всё-таки продолжал настаивать на своём:
   - Внешнее сходство служит доказательством лишь отчасти. На свете есть столько похожих людей, которые друг другу совсем не родичи. Представьте мне доказательства более весомые.
  
   Пока говорил Лаче, его старший брат тоже начал соображать. Услышав требование о новых доказательствах, Йон спросил:
   - Государь, а что мешает тебе поверить в то, что мы с Лаче братья?
  
   Тут уж князь оказался вынужден говорить начистоту:
   - Что мешает мне поверить? То, что вы двое грызётесь меж собой как голодные псы. Настоящие братья не ведут себя так.
  
   Йон и Лаче молчали.
  
   - Я вижу, что прежде вы были родичами, но теперь порвали нить родства, - добавил Влад. - Да, порвали, хоть и называете друг друга братьями. Порушенное родство - вот что мешало вам договориться. Размер поля тут ни при чём.
   - Что же нам делать? - спросил Йон.
   - Представить мне весомые доказательства, что вы всё ещё братья, - ответил государь, - или признать, что вы солгали.
   - Но... - осторожно начал Йон, понимавший, что сейчас нужно взвешивать каждое слово, - я ведь и вправду на девять лет дольше обрабатывал поле. Это кое-что значит. Многие годы мой брат был сыт не только благодаря труду нашего отца, но и благодаря моему труду. Мой брат забыл об этом. Вот почему я сердился.
   - Ты прав, - ответил Лаче. - Я забыл об этом, но и ты забыл, что после твоей женитьбы я работал наравне с тобой. С наших общих трудов кормились твоя жена и твои дети. Это тоже считается.
   - Считается, - вздохнул Йон. - Ты прав, Лаче. Половина отцовского поля - твоя. Но я никогда не смогу выкупить эту половину. Здесь ты тоже прав, - старший брат повернулся к младшему. - Незачем было идти на суд. Мы могли бы продать поле, волов, инструменты, поделить деньги и оба стать батраками.
   - Да, это разговор двух братьев, - произнёс Влад, - а раз вы доказали, что обмана с вашей стороны не было, я не стану вас казнить.
  
   Йон и Лаче сначала решили, что ослышались, но затем увидели, что государевы люди направились к своим коням. Братья заулыбались, затем засмеялись и даже обнялись от радости. Не поделив поле, они всё равно были счастливы и довольны.
  
   Государь тоже был доволен. Ведь он не хотел казнить спорщиков, а только припугнул их, чтобы они вспомнили о том, что является истинной ценностью. Даже если бы братья не догадались, как надо себя вести, чтобы спасти свои жизни, Влад отложил бы казнь, потому что совершать казни во время паломничества не подобает. К счастью, братья проявили-таки смекалку, и теперь, чтобы закончить дело, правителю оставалось сказать всего несколько фраз.
  
   - Вы ещё хотите, чтобы я подсказал вам, как делить наследство? - спросил он.
   - Нет, мы и сами разберёмся, - дружно помотали головами братья. - Мы уже и сами догадались, что поле нужно продать и поделить деньги.
   - Продавать не обязательно, - возразил Влад. - Вы можете поступить по-другому.
   - А как? - спросил Йон, понимая, что от государева совета лучше не отказываться.
   - Перечисляя многие долги в своём семействе, вы забыли один очень важный, - усмехнулся Влад.
   - Разве я ещё кому-то должен? - у Йона округлились глаза.
   - Или я должен? - насторожился Лаче.
   - Нет, - снова усмехнулся Влад, - долг висит не на вас.
   - А на ком? - хором спросили братья.
   - Как я понял, у тебя, Йон, есть дети, которые очень обязаны твоему брату, - пояснил государь. - Ведь если бы не щедрость младшего брата, ты упустил бы невесту, и эти дети не появились бы на свет. Значит, долг этих детей перед Лаче весьма велик.
   - Но это же дети... - пробормотал Лаче. - Я не буду с них требовать.
   - Нет, всё правильно! - воскликнул Йон. - Они тебе должны. И я знаю, что делать. Я отдам своего старшего сына помощником к корчмарю в нашей деревне. Корчмарь мне сам предлагал. Сказал, что заплатит хорошую цену. А ещё корчмарь сказал, что среди деревенской ребятни мой сын - самый толковый. "Он ничего не разобьет и не стащит. Не то, что другие", - вот как было сказано. Я думаю, предложение корчмаря всё ещё в силе. А если нет, я отвезу сына в город и там пристрою работать. Деньги будут. На этот раз тебе не придётся долго ждать, брат. А через два года, когда второй сын подрастёт, я отдам в работники и его. Так я выкуплю половину поля.
   - А я на следующей неделе пойду на заработки, - сказал Лаче. - Осенью батраки всегда нужны...
   - А чтобы ты не сомневался, я напишу тебе расписку, - перебил его Йон.
   - Да не надо! - махнул рукой Лаче. - Я верю тебя на слово. Зачем ещё деньги тратить на писца? Ведь ни ты, ни я всё равно не разумеем грамоту. Кто знает, что этот плут там накарябает. Нет, к писцу у меня доверья нет.
   - Нет, расписка нужна! - настаивал Йон.
   - Не нужна, - опять махнул рукой Лаче.
   - Нужна.
   - Не нужна!
  
   Влад снова сделался немым свидетелем братских споров. Подождав с минуту, правитель произнёс достаточно громко, чтобы его услышали:
   - Вы похожи не только наружно, но и в своём стремлении вечно противоречить друг другу. Хватит!
  
   Оба брата опять застыли. Старший - с открытым ртом, а младший - с поднятой рукой.
  
   - Если все разногласия касаются только расписки, - продолжал государь, снова сделавшись спокойным, - то я одолжу вам своего письмоводителя. Он сделает работу бесплатно. Так мы прекратим все споры и поставим, наконец, точку в этом деле, - Влад обернулся. - Эй, кто там из канцелярии в этот раз...
  
   В государевой свите среди прочих слуг неизменно присутствовал письмоводитель, то есть секретарь, который, не дожидаясь особого приказа, слез с коня, достал из перемётных сумок широкую деревянную доску с приколотым к ней листом пергамента, походную чернильницу и связку заранее отточенных перьев. Подойдя к Йону и Лаче, письмоводитель опустился на одно колено и приготовился составлять документ под их диктовку. Минут через пять расписка с указанием сумм и сроков выплат была составлена.
  
   - Подписи как ставить решили? - спросил письмоводитель. - Через рукоприкладство?
  
   Вместо ответа Йон прижал указательный и средний пальцы правой руки к руке письмоводителя и продолжал держать так всё время, пока грамотей выводил под текстом на пергаменте "Iон Кокор". Затем таким же способом подписался Лаче - подтверждая, что присутствовал при составлении документа и доволен всеми условиями, оговоренными там - а ещё через минуту оба брата кланялись и славословили правителя:
   - Благодарим, государь. Рассудил. Надоумил. Дай тебе Бог доброго здоровья и долгих лет жизни.
   - Могли бы и сами решить это дело, если б раньше вспомнили о том, что вы - братья, - ответил Влад.
   - Не-ет, - Йон и Лаче дружно помотали головами, - сами бы мы так хорошо не решили. Где ж нам взять столько мудрости! Благодарим, государь. Не зря мы сюда пришли.
  
   Толпа расступилась, чтобы князь и его свита могли уехать.
  
   Покидая деревню, Влад оглянулся. Толпа стояла с непокрытыми головами и кланялась, потому что думала, что государь смотрит на неё. Однако государь смотрел не на неё, а на своего дракона, который почему-то замешкался возле кольев, а теперь припустился вслед за хозяином. В несколько прыжков нагнав хозяйского коня, чешуйчатый зверь занял положенное место слева, но выглядел странно - его настроение совсем не соответствовало настроению Влада. Тварь выглядела раздосадованной.
  
   * * *
  
   Когда Влад был ещё мальчишкой, то из всех отцовых рассказов особенно любил два. Первый рассказ - про поездку в Нюрнберг. А содержание второго рассказа так просто не определишь. Туда вплеталось много чего - в том числе рассуждения о судьбе братьев. Эти рассуждения касались не крестьянских сыновей, а сыновей правителя, но ведь княжеские дети могут точно так же ссориться из-за наследства, как простолюдины. Государство, пусть даже обширное, чем-то подобно маленькому полю - и то, и другое трудно поделить.
  
   Когда отец принимался рассуждать об этом, его рассказ становился наставлением, и Влад хорошо запомнил наставления, потому что во всём стремился следовать родительскому примеру. Правда, стремление подражать привело к тому, что сын перенимал не только хорошее, но и дурное, однако хорошего он перенял всё-таки больше. "Конечно, - говорил себе Влад, - отец не отличался праведностью в том смысле, как это понимают церковники, потому и позволял себе чеканить монеты с дьяволами. Но человеком он всегда оставался хорошим. И сыновей своих стремился научить только хорошему".
  
   Влад жалел, что в детстве нельзя было слушать рассказы-поучения так часто, как хотелось. Отец ведь даже в перерывах между странствиями, приехав к семье в Сигишоару на недельку-другую, не мог сидеть и рассказывать истории с утра до вечера. Вечно появлялись дела. Они настигали родителя на следующий же день его приезда!
  
   Вот закончилось позднее утреннее богослужение, проводимое отцом Антимом; вот закончилась трапеза после богослужения; сыновья только-только улучат момент, чтобы пристать с расспросами, как прошлым вечером, и вот тут в столовую комнату непременно явится человек, вежливо поклонится отцу и скажет что-то на латыни. "Всё ясно! - думал малолетний Влад. - Господа из городского совета желают побеседовать о делах, которые не могут ждать. Значит, рассказ будет только после обеда или вообще вечером".
  
   Совет заседал в той самой башне, через которую проходили главные ворота. У этих ворот Влад ждал отца, возвращавшегося из дальних странствий, и около этих же ворот ждал, пока закончатся "беседы о делах". Чаще всего младшенький ждал конца заседания вдвоём со своим братом Мирчей, а если ждать надоедало, Влад и Мирча заходили за угол башни и тихонько открывали боковую дверь, возле которой дежурил охранник, вооружённый мечом и копьём. Охранник не останавливал - знал ведь, что пришли сыновья очень уважаемого жителя.
  
   За боковой дверью в башню пряталась крутая каменная лестница, ведшая в сумрачную комнату, где даже днём горели свечи. В комнате за столами сидели люди, все стриженные под горшок - сидели и шелестели бумагой, перекладывая из стопки в стопку. Иногда что-то записывали, скрипя перьями. Иногда обменивались фразами.
  
   Малолетний Влад в ту пору ещё не знал большинства венгерских слов, но всё-таки мог понять, что там велись подсчёты. Столько-то заплатили в прошлом месяце каменщикам, которые достраивали городскую оборонительную стену. А столько-то - каменщикам, которые строили большой собор на вершине холма. Отдельно вёлся подсчёт материалов: булыжника привезено на такую-то сумму, известь привезли - на такую-то.
  
   Когда ни придёшь, там шли одни и те же разговоры - про строительство. Оно велось не первый год и, судя по всему, окончание ожидалось не скоро, так что, слоняясь по этой комнате, братья могли заскучать ещё быстрее, чем на улице.
  
   На следующий этаж хода не было. Вернее, был, но лестница, которая поднималась к люку в пололке, охранялась гораздо строже, чем вход в башню. Тут стерегли пятеро, и они не пропускали:
   - Нельзя, ребятки. Совет заседает. Нельзя мешать.
   - Там с ними мой отец! - возражал Влад. - Я только посмотрю.
   - Нельзя.
  
   Отец не входил в число двенадцати старшин, из которых состоял совет, но частенько присутствовал на заседаниях, рассказывая, чем сейчас заняты в венгерской столице, и чем сейчас озабочен король Жигмонд. Нередко старшины просили подсказать, как улучшить защиту города, ведь отец Влада был человеком военным, но случалось, что спрашивали и про всякие пустяки - стремились через такие разговоры выказывать дружелюбие.
  
   Заседание обычно продолжалось около двух часов, а затем люк в потолке открывался, и по лестнице один за другим начинали спускаться участники собрания - дородные и бородатые. Отец во всём отличался от них - и не дородный, и не бородатый. "Зачем ему там сидеть?" - недоумевал младший сын, глядя, как родитель тоже спускается по лестнице, причём зевает и одновременно встряхивает головой, пытаясь отогнать сонливость. Отцу было скучно, как и сыновьям, которые ждали внизу.
  
   По дороге к дому Влад и Мирча снова приставали к нему с расспросами или пытались получить обещание, что после обеда уж точно состоится рассказ. Главное было успеть уговорить родителя до того, как его окликнет человек с ровной круглой лысиной на затылке, одетый в белую шерстяную рясу и чёрный плащ.
  
   Окликнув, этот лысый приближался медленно, потому что идти мешали руки, вечно сложенные на животе. Отец каждый раз терпеливо его ждал, после чего лысый начинал беседу, и опять по латыни, непонятной для детей, однако о смысле разговора всё же можно было догадаться, и через несколько минут Влад убеждался в правильности своих догадок.
  
   Когда человек в белой рясе, который являлся не кем иным как одним из монахов-доминиканцев, уходил прочь, родитель принимался нарочито хмуриться и расспрашивал сыновей об их очередной проделке, связанной с монастырём. Например, однажды летом речь зашла о том, для чего дети влезали на монастырскую ограду:
   - Опять мне на вас монахи жалуются, - произнёс отец. - Говорят, что вы влезали на ограду и дразнили сторожевых собак в монастырском дворе.
   - Мы ничего плохого не делали... - ответил Мирча.
   - Отец, мы пытались сделать так, чтоб собаки лаяли все вместе, - тут же признался Влад. - А собаки не хотели. То одна замолчит, то другая. Они ленивые.
   - Но, в конце концов, вы добились успеха? - продолжал спрашивать отец.
   - Да, - кивнули сыновья.
   - А если б вы свалились со стены на мостовую?
   - Нет, отец, мы не свалились бы, - возразил Мирча. - Мы влезали по плющу. Там, на стене, плющ. Вот тебя он не выдержал бы и оторвался. А нам можно.
   - Отец, а что ты ответил тому человеку? - спросил Влад.
   - Я от вашего имени обещал, что вы прекратите дразнить собак, - сказал родитель и, улыбнувшись, добавил, - но когда я снова уеду, вы наверняка придумаете что-то ещё.
  
   Влад с Мирчей вовсе не хотели сердить братию, но так уж выходило. Сперва они оказались пойманы в монастырской церкви, открытой для горожан, но "не для наглых мальчишек", решивших собрать с подсвечников воск, чтобы лепить из него солдатиков. В другой раз монахи жаловались, что дети поздно вечером устроили на улице под стенами обители шумную игру. А после этого случилась история с собаками.
  
   Жалобы от доминиканцев поступали настолько часто, что отец, выяснив у сыновей подробности очередной проделки, начинал улыбаться, но дети знали, что после таких разговоров просить ни о чём нельзя. Следовало дождаться вечера.
  
   Ждать было трудно, поэтому сыновья не выдерживали и подступали к родителю с просьбами ещё до конца ужина:
   - Отец, расскажи про то, почему все братья должны жить в мире. Расскажи!
   - Как же я расскажу, если вы озорничали в моё отсутствие? - возражал тот. - Мне следует как-то вас наказать.
   - За что? - притворно удивлялись дети.
   - За то, на что жаловался монах-доминиканец.
   - Отец, но ты же на нас не рассердился, - возражал Влад.
   - Верно, - усмехался отец, - не рассердиться. Должен рассердиться, но не могу, поэтому придётся рассказывать...
  
   Прежде, чем начинать, повествователь выжидал немного, чтобы слушатели замолчали, перестали ёрзать, двигать тарелки или по-другому шуметь, а мать, понимая это, делала знак служанкам - посуду уберёте попозже.
  
   Малолетний Влад, оглядываясь вокруг и в нетерпении ожидая, пока наступит тишина, думал, что зануды из городского совета и ябеды-доминиканцы, сами о том не подозревая, делали доброе дело. Слушать рассказы по вечерам казалось намного занятнее, чем днём, а значит - долгое ожидание в итоге приносило пользу.
  
   Вечером малолетних слушателей не отвлекали солнечные зайчики, начинавшие прыгать по доскам потолка, когда кто-то переставлял на столе серебряный стакан или тарелку. Вечером не было и мух, которые летали по дому почти во всякое время года. К тому же вечером у отца появлялся помощник - тень. Хорошо видимый на белёной стене, этот помощник всеми силами стремился привлечь внимание к рассказчику, повторяя его действия и делая их более значительными. Если отец поднимал руку, тень тоже поднимала. Если отец наклонялся, тогда и тень наклонялась, прячась ему за спину и затем выныривая в нужный момент.
  
   Вечером никого не отвлекал громкий возглас, ворвавшийся с улицы через окно. Ничего не громыхало вдалеке, словно спрашивая: "Что тебе важней? Послушать продолжение истории, или узнать, что же громыхнуло?" Нет, вечером слышались совсем другие звуки. Например, потрескивание свечных фитилей или шорох одежды, если кто-нибудь из домочадцев, сидевших рядом, начинал шевелиться.
  
   По большому счёту, когда отец начинал рассказывать, Влад уже не слышал ничего, кроме родительского голоса... и голоса старшего брата, потому что Мирча по обыкновению встревал.
  
   - Когда после долгих странствий я приехал обратно к вашему деду... - начинал родитель.
   - А можно...- вкрадчиво произносил Мирча, - отец, а расскажи про то, что было чуть-чуть раньше.
   - И про маму? - спрашивал рассказчик, глянув влево от себя, на жену.
   - Да, и про маму, - отвечали дети.
   - Ладно, - соглашался отец, - расскажу... После того состязания в Нюрнберге король Жигмонд взял меня на службу. Я всё время был при Его Величестве, ну а делать... ничего особо не делал. В ту пору король много ездил по разным странам. И я ездил вместе с ним. Жигмонда всюду принимали с большим почётом, устраивали пиры, на которых веселилась вся свита, так что я даже выучился плясать на тамошний лад, чтобы меньше времени проводить за столом и реже опорожнять кубки. И всё-таки служба оказалась трудной. В сердце нет настоящего веселья, если веселишься по обязанности, а я веселился по обязанности, потому что никуда не мог отлучиться. Временами Жигмонд забывал обо мне, но если вдруг увидит, что меня нет, так сразу: "А куда подевался мой валашский слуга?"
  
   Влад, как и прочие слушатели, знал, что румын почти все народы упорно называли влахами, а Румынскую Страну именовали Валахия. Жигмонд, конечно же, поддерживал традицию и не думал о том, чтобы спросить у своего "слуги": "Как тебя лучше называть?"
  
   - Как только заметит, - продолжал рассказывать отец, - так сразу шлёт кого-нибудь, чтоб разыскал меня и привёл. "Почему ты отлыниваешь от службы?" - ехидничал король. Утешенье я находил только в письмах от вашего деда, который был доволен мной и новостями, получаемыми от меня. Я ему не жаловался на жизнь, но вдруг нежданно-негаданно пришло повеление: "Сын, возвращайся домой". Я как прочитал - глазам не поверил! Вот радость-то! Перечитал ещё раз, а там дальше говорилось, что ваш дед хочет меня женить, потому и зовёт обратно.
   - Что ещё там говорилось? - лукаво спрашивала мать.
   - Говорилось, что у молдавского государя есть дочка, зовут её - Василика, а я должен к ней посвататься, - так же лукаво отвечал рассказчик. - Все приготовления для сватовства были уже совершены, куплены подарки и прочее. Мне оставалось только приехать домой, чтобы оттуда с большой свитой и с дарами отправиться в Молдавскую землю.
   - И что ты дальше сделал? - спрашивал малолетний Мирча, помогая рассказу течь в нужное русло.
   - Я пошёл к королю, - говорил отец, - и попросил позволения отлучиться со службы, а Жигмонд, услышав мою просьбу, посчитал себя обиженным, хоть и не признался, и начал посмеиваться над вашим дедом. "Как же он отправляет тебя к девице, которая ещё не дала согласия? - усмехался король. - А вдруг она откажет? Получится для тебя позор и бесчестие. Странный вы народ. У нас так не делают. У нас в невестин дом сперва засылают сватов, которые вовсю расхваливают жениха. Если сватовство окажется удачным, и девица скажет "да", тогда приезжает сам жених, а если сватам укажут на дверь и посмеются над их речами, то страдает честь сватов, а не честь жениха. Согласись, это гораздо лучше. Может, тебе не ехать сейчас?" Вот что говорил Жигмонд. Он хотел сбить меня с толку, но не сумел. Я-то догадывался, почему ваш дед устроил всё так, а не иначе - он хотел, чтобы я вернулся домой, а сватовство было лишь предлогом.
   - А что ты ответил королю? - спрашивал Мирча, подгоняя рассказ.
  
   Отец отвечал:
   - Я поблагодарил за совет, но сказал, что теперь мне отступать нельзя. Я сказал: "Если не поеду, когда меня ждут, это и будет позор. Все решат, что я испугался жениться". Жигмонд был вынужден дать разрешение на отъезд, но взял с меня слово, чтоб мне вернуться не позже, чем через год.
   - А дальше? - торопил малолетний Мирча.
   - Дальше я приехал обратно к вашему деду, моему отцу, - говорил рассказчик. - Отец встретил меня радостно, ведь мы не виделись больше двух лет. Он уже ходил, опираясь на палку, а тут воскликнул: "Не нужен мне костыль, если ко мне приехал сын, на которого я могу опираться!" Я спросил: "А как же два мои брата? Разве они для тебя - не опора?" - но ваш дед только рукой махнул: "У меня есть опора как у государя, а как у старого человека - нет".
  
   Мирче нравился этот рассказ, прежде всего, из-за упоминаний о тезоименитом деде Мирче Великом, поэтому Мирча Малый стремился сделать всё, чтобы повествование шло быстрее, ведь чем быстрее оно идёт, тем раньше дойдёт до тех отрывков, которые особенно нравятся.
  
   - Ваш дед начал сетовать, - меж тем рассказывал родитель. - Он говорил мне, что мой старший брат уже взял на себя многие государевы дела, и это хорошо, но такие обязанности не оставляют времени, чтобы ходить неспешным шагом, прогуливать старого отца по солнышку, ведя под руку. А о моём младшем брате было сетование, что тот слишком юн и резв, и если помогает идти, то тянет за собой и забывает, что старые люди так быстро не могут, поэтому ваш дед обратился ко мне: "Вот кто будет водить меня по саду - ты, мой средний сын".
   - Дедушка сильно постарел, пока тебя не было? - уточнял Мирча Малый, теперь слушавший с особенным вниманием.
   - Да, - следовал ответ, - пока я странствовал, дедушка постарел. Но состарили его не годы, а заботы. Он сам сказал: "Ещё недавно наши владения простирались до самого моря. А теперь выход к морю для нас потерян. Все приморские земли достались султану. Сколько мы ни воевали с ним, он всегда побеждал, и теперь приходится платить ему дань". Тут я спросил вашего дедушку: "Ты вправду собрался меня женить, или придумал это, чтобы мне легко было отпроситься с королевской службы?" Он ответил: "Ничего я не придумал. Невеста есть, подарки куплены. Но я тебя не неволю. Хочешь - сватайся, а не хочешь - не сватайся. Ты, главное, погости у меня подольше".
  
   В этом месте повествования Мирча Малый часто спрашивал:
   - Отец, а дедушка любил тебя больше, чем твоих братьев? - малолетний слушатель спрашивал потому, что хотел услышать утвердительный ответ, но отец неизменно поправлял:
   - Нет, не больше. Дедушка был слишком мудр, чтобы делать такое различие между сыновьями.
   - Но ведь он просил, чтоб ты был около него. А других не просил, - из раза в раз возражал малолетний Мирча.
   - Нет, - твёрдо отвечал отец, - дедушка любил меня и моих братьев одинаково. Именно поэтому он позволил нам выбрать занятия по сердцу. Мой старший брат хотел быть государем, и тогда ваш дедушка передал ему часть своей власти, не стремился сохранить все нити в своих руках. Мой младший брат был в таком возрасте, что думал только о забавах, поэтому ваш дедушка не мешал ему и говорил: "Пускай юность возьмёт своё". А я полюбил путешествовать, и ваш дедушка не звал меня домой, пока я сам не захотел вернуться... - далее рассказчик обращался только к старшему сыну. - Видишь, Мирчулике? Любить сыновей - не означает всё время держать их подле себя. Вот Жигмонд всё время стремился удержать меня. Но разве он делал это от большой привязанности?
   - Но ведь дедушка тоже хотел, чтобы ты остался подольше, - возражал малолетний Мирча.
   - Дедушка хотел дать мне наставления - на это нужно время, - терпеливо объяснял отец. - Человеку очень трудно выучиться чему-то за один день. А наставления это та же учёба. Наставления нужно повторять, тогда они запомнятся. Дедушка боялся, что скоро умрёт и не успеет их дать. Поэтому он просил меня быть около него и гостить подольше.
   - И он говорил тебе про то, что братья должны жить в мире, - подсказывал Мирча.
   - Да, - отец на мгновение останавливался, а затем, наклонившись вперёд и пристально глядя на обоих сыновей, очень серьёзно продолжал. - А теперь я повторяю его слова вам, и делаю это не просто так. Я рассказываю истории из раза в раз не только для того, чтобы вас развлечь. Я надеюсь, что вы запомните дедушкины слова.
  
   Произнеся это, отец распрямлялся, и тогда малолетнему Владу казалось, что тень на стене - уже не отцова, а дедушкина: "Вон у неё на голове появились завитки, так похожие на ажурные завитки государевой короны". Тень не имела глаз, но грозно смотрела на всех и видела насквозь, а когда отец чуть сгибал спину и опускал плечи, его тёмный силуэт на стене повторял это движение лишь отчасти, потому что сгибался ещё сильней, будто успевал состариться в один миг. Теперь тень выглядела уже не такой грозной, однако по-прежнему смотрела на всех пристально, и по-прежнему знала, что у кого на уме и в сердце.
  
   Очертания человека на стене выглядели почти живыми, ведь отец в такие минуты повторял за своим отцом, Мирчей Великим, причём это звучало так, будто старый правитель давал наставления не много лет назад, а сейчас. Казалось, наставления произносились неслышным шёпотом бесплотной души, а отец повторял их громко, чтобы слышали все:
   - Ваш дедушка говорил мне: "Помогай своему старшему брату так же, как помогаешь мне. Не ссорься с ним, потому что Румынская Земля - ваше общее наследство".
   - Это наставленья для Влада, - обычно возражал малолетний Мирча. - Это для него, потому что он меня младше, это он должен мне помогать. А для меня?
   - Это наставления для вас обоих, - из раза в раз твердил отец. - Даже если не будет у вас других братьев, всё равно запомните, кто вы. Один старший, а другой младший, но оба вы - первенцы, и править вам придётся вместе. Когда-то ваш дедушка правил так же - вместе со своим старшим братом, во всём помогая ему. Затем Господь забрал старшего, и дедушке пришлось править одному. "В этом нет ничего хорошего, когда ты один", - так говорил ваш дедушка, а когда умер, его место на троне занял мой старший брат. Я помогал брату править, пока Господь не забрал его... теперь должен править я, и я буду... очень скоро... А после меня - вы двое.
  
   Однажды Влад, привыкший молчать во время рассказов, всё-таки отважился спросить:
   - Отец, ты сказал, что дедушка правил вместе со своим старшим братом... А как было с другим дедушкиным братом? С младшим... С тем, который лысый... Мне отец Антим рассказывал, что дедушкин лысый брат очень тебя не любил и хотел убить. Вот этот брат помогал дедушке править?
   - Нет, не помогал, - ответил отец. - Дедушкин младший брат всё время нарывался на ссору, поэтому не имел права садиться на трон.
   - Значит, право на наследство имеет только тот, кто помогает старшим, - понял Влад. - Да? А кто не помогает старшим, тот не заслужил.
   - Да, всё верно, - ответил родитель и посветлел лицом. Он обрадовался, что беседы с сыновьями всё-таки приносят пользу.
  
   Похоже, что и дедова тень на стене одобрительно кивнула.
  
   - А если сын не помогал отцу, то и сын не заслужил? - продолжал спрашивать Влад.
   - Если не помогал, то не заслужил, - отвечал отец.
   - А так бывает? - удивился малолетний Мирча, который уже представлял себя князем.
   - Редко, но бывает, - сказал родитель.
   - Отец, а что с твоим младшим братом? С твоим, про которого ты говорил, что он думал только о забавах? - вдруг вспомнил Мирча. - Он будет править вместе с тобой?
   - Нет, - ответил отец и стал грустен, - мне, как и вашему деду, не повезло с младшим братом. Мой младший брат не хочет мне помогать. Он хочет ссориться.
  
   Если во время наставлений речь заходила о чём-то грустном, отец встряхивал головой, чтобы отогнать грусть. Это помогало, но и тень на стене теряла завитки, похожие на корону, присутствие великого деда больше не чувствовалось, и у отца пропадало желание говорить чужими словами.
  
   - Ладно, сынки. Хватит учения, - улыбался рассказчик и вспоминал о своих давних обещаниях. - Вы ведь хотели послушать про маму? Вот и настала очередь рассказать про неё. А наставления продолжим в другой раз. Я ведь тоже, пока был молод, не мог слушать наставления подолгу. Ваш дед всё водил меня по саду, говорил, говорил, но я устал слушать уже через неделю и сказал, что поеду-таки в Молдавию свататься.
  
   Тут в рассказ мягко вмешивалась мать, которая сидела, подперев рукой подбородок, и казалась невестой, сидящей у окна в ожидании женихов:
   - А я бы удивилась, если бы никто из Румынской Страны ко мне свататься не приехал, - произносила она.
   - Почему? - привычно спрашивали дети, чтобы помочь ей рассказывать.
   - Потому что мой отец, великий молдавский государь Александру, предупреждал меня: "Дочка, я тебе во всём потакал, но в этот раз буду твёрд. Когда приедут сваты от румын, ты не своевольничай, прояви радушие. Если вдруг не понравится что, сперва мне скажи". Я спросила: "Батюшка, почему я должна проявлять радушие?" - а мой отец ответил: "Потому что старый румынский государь Мирча - мой большой друг. Он помог мне получить моё законное наследство - взойти на престол. Вот тогда мы с Мирчей уговорились, что если родится у меня дочь, отдам её одному из его сыновей". Я удивилась. "И давно вы уговорились? - спрашиваю. - Отчего же я раньше ничего об этом не слышала?" "Да, дело давнее, - отвечал мой отец. - Семнадцать лет назад мы уговорились, но слова от времени силу не теряют".
  
   Эту историю родители всегда рассказывали вдвоём - сидели рядом и говорили по очереди. Получалось у них очень складно, как будто рассказывает один человек.
  
   - Я тоже знал про этот уговор, - подхватывал отец. - Ваш дедушка Мирча мне так сказал: "Когда пришло время жениться твоему старшему брату, молдавская невеста ещё не вошла в возраст, поэтому я оставил её для тебя. А если не захочешь жениться ты, она сгодится и твоему младшему брату. Так что? Решай". Я сказал, что раз решил ехать, так остаюсь при своём решении.
  
   В этом месте снова начинала рассказывать мать:
   - А ко мне в ту пору приезжали посланцы из разных земель. Мой отец, хоть и обещал отдать меня в Румынию, но и других сватов принимал. Пусть слова от времени силу не теряют, но ведь сговор между родителями жениха и невесты это одно, смотрины и сватовство это другое, а свадьба - третье. "Если румыны мешкают, то почему бы ни принять пока более расторопных", - говорил мой батюшка. К тому же для меня это было развлечение, хоть сватовство и проходило всегда на один лад - приезжают посланцы и привозят картинку, на которой жених нарисован. Говорят: "Взгляни, как хорош", - и начинают расхваливать. А как я могла по картинке понять, что за человек? Ну и отправляла восвояси. Мой отец мне в этом потакал, потому что только с румынами у него был уговор, а с другими не было. И тут приезжает ваш отец. Сам приезжает, а не картинки вместо себя шлёт. Взглянула я на приехавшего и поняла, что ни за кого другого замуж не хочу - только за него. А он не торопился заводить речи о сватовстве...
   - Да, я не торопился, - вторил отец, понимая, что снова его очередь рассказывать. - Приезжаю и говорю, что батюшка, государь Мирча, прислал меня с добрыми пожеланиями и с подарками. Про сватовство я ни словом не упоминал, а будущий мой тесть, государь Александру, успел и стол накрыть, и меня на почётное место посадить, и вашу маму, всю нарядную, велел к столу привести. Она мне понравилась, но семейное счастье строится не на красоте.
   - А почему ты решил сразу не свататься? - спрашивал Мирча Малый, опять подгоняя течение повествования.
   - Я сперва решил удостовериться, что невеста мне подходит, поэтому и не сватался, - отвечал отец. - Сижу, вежливые разговоры веду, мои слуги вынимают из сундуков подарки один за одним: и для молдавского государя, и для его супруги, а как дошло до вашей мамы, я опять увильнул в сторону. Произнёс: "Вот для дочери государевой, Василики, тоже подарок".
   - Ты не сказал, почему подарок даришь, - улыбался Мирча Малый.
   - Нет, не сказал, - отзывался отец, - А подарки ведь дарят по многим случаям. Вот и понимай, как хочешь. Тут Александру заволновался, склонился к моему уху и спрашивает: "Ты свататься-то будешь или нет? У меня от твоего отца письмо. В письме сказано, что ты приедешь как жених, а не как простой гость. Раз подарок подарил, то пора". Тогда я во всеуслышание говорю: "Хотел бы посвататься, но сомневаюсь. Ведь я средний сын, а не старший. У среднего сына может быть любая судьба - он может государем сделаться, а может не сделаться. А если наступят трудные времена, и окажусь я бедным изгнанником, которого даже слуги покинули? Готова ли Василика к таким временам, или проклянёт меня и тот день, когда вышла замуж? Умеет ли она, к примеру, шить и готовить? Не побрезгует ли сама сорочку постирать?"
  
   Здесь снова наступала очередь матери рассказывать:
   - Слушала я эти странные речи и ушам не верила. Думала: "Как же это? Ведь меня ни готовить, ни стирать не учили. На пяльцах вышивать умею, а больше ничего". Когда жених только на крыльцо взошёл, я была уверена, что последнее слово за мной, а он так повёл дело, что теперь мог сам решать. Мне поначалу стало страшно: "Вот сейчас я признаюсь, как меня воспитывали, а жених возьмёт да и уедет обратно. А может и не уедет. Может, простит и скажет, что возьмёт в жёны, если обещаю учиться". А затем я рассердилась, подумала: "Ишь, нашёлся жених умный! Ишь, как дело повернул! Но я тоже не глупа! Я тоже могу дело повернуть так, что не отвертишься!"
  
   Меж тем "жених", довольный, кивал:
   - А я совсем не ждал подвоха. Я думал, сейчас моя наречённая закраснеется и признается, что белоручка. Я думал, спрошу её - готова ли учиться хозяйствовать. Если ответит "да", то посватаюсь... Но она закраснелась не от смущения, а от гнева...
   - Да, - улыбалась мать, - я встала из-за стола и сказала твоему отцу: "Хочешь меня испытать? Тогда перед отъездом оставь мне рубашку, которая сейчас на тебе. Я её выстираю, а с выстиранной рубашки сниму мерку и сошью тебе новую, такую же. Затем я на правах сосватанной невесты приеду в твой дом и отдам тебе обе рубашки, а утром следующего дня тебе подадут хлеб, который я испеку спозаранку. Если тебе что-нибудь не понравится, ты сможешь сказать, чтобы мои провожатые везли невесту обратно, потому что она плохая хозяйка. А если тебе всё понравится, тогда мы обвенчаемся. Ну что? Согласен?" Вот так я сказала, а мои родичи только посмеивалась. Они-то знали, что я не умею ни стирать, ни шить, ни готовить.
   - Зато я ничего этого не знал, - говорил отец, - и был очень удивлён. Так удивлён, что тут же захотел назначить день, когда невеста приедет ко мне. Я хотел жениться через месяц, но государь Александру, который только что торопил меня со сватовством, вдруг стал уверять, что со свадьбой спешить незачем. Он сказал: "Через полгода, в середине зимы, это в самый раз".
   - А мне пришлось спешно всему учиться, - продолжала мать. - Ведь хлеб я обещала печь в доме жениха под приглядом чужих людей. Тут никто не поможет. А стирать и шить пришлось самой, потому что меня могли спросить, как я сделала то или это. Если б вместо меня делали служанки, я не смогла бы рассказывать уверенно, я бы запиналась и путалась. Это было бы заметно.
   - А я так ни о чём и не догадался, - заканчивал историю отец. - Лишь через год после свадьбы ваша мама рассказала мне всю правду, и я с трудом поверил. А когда поверил, то обрадовался. Такую ловкую жену ведь поискать.
  
   Рассказчик и рассказчица переглядывались, а малолетний Влад смотрел на них и думал: "Скоро опять всё закончится. Отец уедет, и застолья больше не будут похожими на праздники, потому что никто не захочет болтать попусту - поели и пошли. О весёлых временах напомнит только картина".
  
   Картина, которую нарисовали в доме прямо на стене одной из комнат второго этажа, появилась по воле отца, когда тот устал слышать жалобы от домочадцев - дескать, вот ты скоро уедешь. Вечный странник сказал:
   - Да, уеду, но я знаю, как сделать, чтобы вы скучали по мне меньше.
  
   В тот же день, как прозвучали эти слова, в ворота постучался некий человек, несший подмышкой большую деревянную коробку. Он несколько раз повторил по-венгерски:
   - Мне велели прийти.
  
   В коробке лежали баночки, кисточки, грязная тряпка, два грифелька, странные ножички, стаканчики. Отец, взглянув на гостя, прошёлся по дому туда-сюда и, наконец, сказал что-то вроде:
   - Вот эта стена подойдёт. Она большая, и полок тут нет.
  
   Гость плохо понимал своего нынешнего заказчика, говорившего по-латыни, но всё-таки догадался, о чём речь - перенёс весь свой скарб поближе к тому месту, где предстояло работать, обмахнул стену тряпкой и принялся рисовать грифельком прямо по побелке. Сначала появилось овальное лицо, затем - большие глаза, затем - усы, лихо подкрученные кверху... "Это рисуют отца, - сразу сообразил младший сын, неотступно следя за происходящим. - Если заскучаешь, можно будет прийти сюда и представить, что отец не уехал".
  
   Надо ли говорить, что в комнату сразу набились любопытные, и даже отец Антим пришёл. Картины, нарисованные на стенах - не редкость, но в этом доме она стала первой.
  
   - Если хочешь, чтобы тебя нарисовали, пусть меня нарисуют рядом, - сказала мать, увидев, что затеял её супруг.
   - Хочешь, чтобы мы и здесь оставались вместе? - догадался тот. - Хорошо, но сперва закончим мой портрет.
  
   Отец пожелал быть изображённым в доспехах - тех самых, что помогли завоевать награду на нюрнбергском состязании витязей. К сожаленью, доспехи давно уже потерялись. Сейчас он носил другие, которые прежде считал слишком тяжёлыми. Раз витязи в венгерской земле носят тяжёлые латы, пришлось приноровиться к местному обычаю, но оказаться в них на картине заказчик не хотел. Он объяснял малевателю на словах и жестами, что надо изображать - длинная кольчуга с пластинами спереди, особый шлем.
  
   Мать тоже пожелала "одеться" не как сейчас, а в праздничное облачение, которое носила много лет назад в молдавских землях. Оно тоже не сохранилось, поэтому малевателю опять пришлось опираться на одни только слова. Судя по виду, бедняга совсем приуныл, ведь "господин", заказавший картину, объяснялся хотя бы на латыни, а "госпожа" говорила на валашском языке, плохо известном в городе. Переводчиками служили её малолетние сыновья, но они переводили неточно.
  
   Влад и его брат Мирча поняли из объяснений матери далеко не всё, потому и переводили с ошибками. Вроде бы следовало изобразить платье-колокол с широкими рукавами, которое наглухо застёгивалось посередине от низа до горла. Вместо ожерелья - широкий тканевый полукруг, богато расшитый жемчугом и самоцветами. "Украшение на самом же деле круглое, - говорила мать, - а в центре - отверстие для шеи. Поэтому нарядными получаются и перед, и спина". На запястьях она желала видеть браслеты-наручи...
  
   Даже после долгих стараний получилось не вполне похоже, зато хорошо передалось выражение лиц - то, как отец с матерью переглядывались во всё время, пока стояли рядом и объясняли свои пожелания. Чтобы окончательно задобрить заказчиков, малеватель пририсовал на стене ветвистую виноградную лозу с крупными тёмными гроздями.
  
   - Получается, как будто господин и госпожа находятся в саду, - сказал он, почтительно кланяясь.
   - Ладно. Самое главное - я похож, - ответил отец, вручил ему деньги и отправил восвояси.
  
   Утром следующего дня вечный странник уехал.
  
   * * *
  
   Влад и его люди ещё не преодолели первую четверть пути до монастыря, а солнце уже повисло на небосклоне над дальним лесом и будто кричало оттуда: "Эй, вы! Плетётесь еле-еле!" Затем лучезарное светило поплыло вправо, а князь, следовавший по укатанной дороге, вынужденно повернул вместе с ней налево, причём он снова ехал первым, поэтому ничьи затылки не загораживали ему небо. "У солнца свои дела, у меня - свои. Мы встретились и тут же расстались", - с некоторой досадой подумал государь, потому что он, как и многие путешественники, имел склонность записывать себе в попутчики всех подряд - птицу, летящую в том же направлении; кучерявое облачко; даже муху, вьющуюся возле его лошади.
  
   Эти выдуманные товарищи отчасти помогали Владу избавиться от странного чувства, которое преследовало его в дороге. Когда он оказывался один посреди пустой равнины, то вдруг ощущал такое одиночество, как если бы остался один на всём белом свете.
  
   Венценосный путешественник не раз переживал подобное, выезжая из деревни, когда белые домики с зелёными садами, ещё недавно толпившиеся вокруг, вдруг разбегались в стороны, оставляя его в поле. Поле было как поле, но в первую минуту там казалось неуютно, чего-то не хватало. Влад почему-то думал, что всеми покинут, хоть и путешествовал с охраной и слугами. С боков и позади всё так же слышался лошадиный топот, чьи-то возгласы и короткие разговоры, но эти звуки не приносили успокоения.
  
   Вот и сейчас, выехав из села возле сухого озера, правитель испытал то же тоскливое чувство. Снова хотелось оказаться где-нибудь среди строений и толпы народу, ведь из прежнего, деревенского окружения осталась лишь жёлтая пыльная дорога, которая по-прежнему вела вперёд, но это не значило, что она - верный товарищ. "Вон вся извивается, как змея, прижатая палкой, - подумал князь. - Хочет уползти, но трудно ей вырваться из-под копыт моего коня".
  
   Влад не знал, отчего приходят подобные мысли. "Почему дорога кажется змеёй-предательницей? - спрашивал он себя. - Может, виноват дьявол? Может, из-за него я не чувствую спокойствия даже рядом с верными и проверенными слугами?" Государь посмотрел вниз, на своего дракона, бегущего слева, а тот в свою очередь посмотрел на хозяина и всем своим существом выражал преданность.
  
   "Нет, - решил венценосный путешественник, - тоскливые мысли у меня не из-за этой твари, даже если она - дьявол. Она ведь помогает мне, а не вредит. Она даёт мне советы, многие из которых оказываются очень кстати". Подумав так, правитель тут же одёрнул себя: "Что это ты? Взялся рассуждать о нечистом всерьёз? Разве ты безумный, чтобы думать, будто говоришь с настоящим бесом. Брось! Ты же прекрасно знаешь, что не бес, а ты сам даёшь себе советы. Тварь, бегающая за тобой, просто помогает тебе думать, и она - лишь игра твоего воображения".
  
   Точно такой же игрой воображения являлось и солнце, наделённое человеческими чертами. Значит, и досада из-за расставания с этим мнимым попутчиком была надуманная. "Брось хандрить! - сказал себе Влад. - О чём ты печалишься? Думаешь, что остался один на всём белом свете? И кто же тебя покинул? Чужие дома и сады? Но это ведь не люди. Человеческое жильё - только признак человека, а не сам человек".
  
   Вот так он встряхнулся, приосанился, и странное чувство, закравшееся в сердце, исчезло. Та самая равнина, только что внушавшая тоскливые мысли, теперь манила своими далями. Влад смотрел по сторонам и узнавал знакомую местность с радостью, как если бы вглядывался в лицо старинного приятеля: "Ведь это твоя земля. Вот она!"
  
   Сразу за обочиной дороги тянулись к горизонту длинные лоскуты полей - зелёные, но с разным оттенком. Один лоскут тёмный, другой - бледный, третий - опять тёмный, а четвёртый - жухло-желтоватый, и они чередовались без конца.
  
   Проехав ещё немного, князь увидел, что по обе стороны от тракта вместо лоскутного одеяла теперь расстелились пастбища. По пастбищам бродили отары серых овец и такие же серые коровы. Здесь и там торчали мохнатые палки тополей, совсем не похожие на пышные и раскидистые кроны соседних деревьев.
  
   "Сколько раз я видел всё это? Неисчислимое множество! А впрочем, почему неисчислимое?" - спросил себя Влад и обратился он к рослому боярину, всё также ехавшему справа:
   - Эй, Войко.
   - Что, господин?
   - Как часто мы ездим этим путём?
  
   Государь перевёл коня с рыси в шаг, потому что разговаривать на рыси казалось не очень удобно, и к тому же пора было дать лошадям отдохнуть.
  
   - Помоги мне сосчитать, сколько раз за месяц я вижу окрестности, которые вижу сейчас, - повелел князь, поэтому Войко, продолжавший править конём с помощью двух рук, взял оба повода в левую и начал загибать пальцы на правой.
   - По монастырям мы ездим в каждый пост, да ещё и сверх того, - боярин загнул мизинец. - Осенью и зимой - на охоту. Если на озёра уток стрелять, то этим путём. Если в лес на кабанчиков, то опять этой дорогой, - он загнул безымянный и средний пальцы. - На Брашов мы недавно ходили в поход со всем войском - снова проезжали здесь. А до похода ты, господин, проверял северные заставы и таможни...
   - Так сколько получается? - спросил Влад, который и сам начал подсчитывать в уме количество выездов.
   - Получается, что во всякий месяц ты здесь проезжаешь раз по пять, а если считать туда и обратно, то по десять... Но для чего нужны эти подсчёты?
  
   Князь ответил не сразу:
   - Просто вздумалось мне подсчитать, - произнёс он, а затем добавил, чтобы хоть как-то объяснить свою прихоть. - К тому же я вижу, что тракт хороший. Все рытвины и ямы засыпаны щебнем и ещё - землицей сверху, чтоб лошади не спотыкались. Вот я и думаю, что вряд ли эта дорога была бы так хороша, если б я ездил по ней реже.
   - Дорога не подстраивается под путешественника, - рассудительно заметил Войко. - Ей всё равно, знатен ты, или нет.
  
   По всему было видно, что правителя удивили эти слова:
   - Всё, что находится под государевым приглядом, должно становиться лучше. Разве нет? - спросил Влад.
   - Да, господин, но дорога - дело особое. Она подвластна тебе в той же степени, как восход или заход солнца. Ты можешь сколько угодно приглядывать за ними, но это не сделает их ни лучше, ни хуже.
   - Восход и заход происходят на небе, а дорога стелется по земле, - заметил государь, - по моей земле...
   - ...и всё-таки она никому не подвластна, - продолжал твердить боярин. - В этом я убедился много лет назад, когда жил в далёкой стране возле большого города. К главным воротам вела дорога, очень плохая. По ней ездил наместник правителя и всегда ругался, а дорога оставалась плохой.
   - Значит, никчёмный был наместник, если никто его не слушал, - сказал Влад.
   - Его слушали, - возразил боярин. - Ту дорогу не раз чинили, но она портилась очень быстро.
   - Где же находился тот злосчастный путь?
   - Где находился? В далёкой стране, - сказал Войко, будто не понимая, о чём спрашивают. - В далёкой стране, где даже сам правитель ездил по ухабам и ничего не мог поделать.
   - Что же это был за правитель?
   - Очень могущественный человек.
   - А где он правил?
   - Господин, не всё ли равно?
   - Неужели, в Турции? - усмехнулся Влад. - Если ты говоришь "много лет назад", значит, вспоминаешь своё рабское житьё. Наверное, ты и сам участвовал в починке турецких дорог?
   - Приходилось, - нехотя кивнул Войко. Он избегал воспоминаний об этом житье, а государь не понимал боярина, потому что привык думать о турках благожелательно.
  
   Когда-то Влад тоже жил в Турции, но не как раб, а как знатный пленник. Конечно, он слышал рассказы о турецких жестокостях, но считал эти рассказы преувеличением, ведь некоторые турецкие законы были даже мягче тех, что действовали в христианских странах. К примеру, в Турции за воровство полагалось отрубать руку, а в христианской стране - вздёргивать на виселице.
  
   Кроме того, к самому Владу, пока он оставался пленником, турки относились гостеприимно, а когда пришла пора, то помогли ему стать государем, так что даже необходимость выплачивать дань не портила облик Турции в глазах нынешнего князя. Вдобавок за время пребывания в этой стране Влад успел "жениться" и родить двух сыновей. "Трудно думать о турках плохо, если в твоих собственных сыновьях течёт турецкая кровь", - говорил себе румынский правитель. Младшего сына он даже сумел забрать в Румынию и окрестить, а вот старший так и остался некрещёным чертёнком, потому что продолжал жить со своей матерью при турецком дворе. Влад понимал, что этого не изменить - старшего сына турецкий султан не отдаст, как ни проси - и всё же, посещая султанов двор, не чувствовал на себе гнёта, как обычно бывает на чужбине.
  
   Турки - и, прежде всего, султан - считали Влада гостем. Турецкий правитель обязательно приглашал Влада на обед, дарил нечто ценное, тем самым вернув часть дани, а затем расспрашивал о новостях и рассказывал свои. Визиры тоже часто приглашали, тоже расспрашивали, тоже дарили что-нибудь, а "валашский гость" отдаривался. Все сановники проявляли любезность и гостеприимство, старались развлечь, удивить - могли похвастаться особо крупным рубином, редкой птицей, новой росписью стен в одной из гостевых комнат или чем-то ещё.
  
   "По-своему хорошие люди", - думал румынский государь, но Войко держался другого мнения. Провожая господина в очередную поездку к туркам, он всем своим видом показывал: "Лучше б ты пришёл туда не с деньгами, а с обнажённым мечом". Вот и сейчас боярин, раз уж пришлось открыто говорить об этих "поганых", решил доказать, что жизнь у них не очень-то хороша.
  
   - Чинить там дороги - никчёмное занятие, - сказал Войко.
   - Да, в Турции почти всякая дорога плохая, - согласился Влад, потому что не мог отрицать очевидного. - Скажу тебе больше. Султан совсем отчаялся исправить положение дел. Настолько отчаялся, что в военных походах решил больше не пользоваться повозками. Всю поклажу теперь таскают верблюды. И всё же плохие дороги не означают, что султан плохой правитель. Не забывай, что Турция - обширная страна. Весьма обширная! Как же начальникам уследить за каждым трактом? Особенно за теми, по которым они не ездят...
   - Господин, позволь рассказать, что я видел в других местах, - сказал Войко.
   - И что же?
   - Видел очень хорошие дороги, по которым ни разу не ездили начальники. А также видел хорошие дороги возле столицы, по которым начальники ездили каждый день. Эти пути выглядели одинаково.
   - Где же ты нашёл всё это?
   - В Сербской земле несколько лет назад.
   - В этом нет ничего удивительного, - возразил Влад. - Сербская земля совсем мала. Там легко следить за состоянием проезжих путей и содержать их в порядке.
   - А как же твоя вотчина? - спросил Войко. - Она втрое обширнее, чем все сербские земли. В Румынской Земле я ездил по многим местностям, где не ездил ты. Могу тебя уверить, господин, что большинство трактов, по которым я проезжал, похожи на этот.
   - По-твоему выходит, что качество дороги зависит не от того, насколько велика страна, и не оттого, насколько внимательны начальники, - государь говорил спокойно, но всё-таки не мог скрыть своего стремления поскорее узнать ответ. - Тогда отчего зависит качество дороги?
  
   Боярин неторопливо отвечал:
   - Ты ведь знаешь, господин, что дорожные работы - это повинность. Когда некий начальник собирает людей из окрестных селений подновлять проезжий путь, то говорит: "Послужите правителю". Если люди довольны правителем, они думают: "Выполним службу хорошо. Сделаем всё на совесть". Если же они чем-то недовольны, то думают иначе: "Отделаемся как-нибудь. Незачем стараться. Пускай ломаются оси в чужих повозках. Пускай чужие кони сбивает себе копыта о камни на этой дороге. Пускай сам правитель ездит по ней, проклиная всё на свете. Так ему и надо! А с нас никто не спросит. Ведь начальник, который гонит нас на работу, сам не ведает, как ремонтировать дорогу правильно".
  
   Государь Влад рассмеялся:
   - Вот за это я и вожу тебя с собой, Войко. Даже если я не согласен с твоими суждениями, мне всегда нравится ход твоих мыслей. Выходит, что дорога хороша потому, что мои подданные довольны мной?
   - Тобой и начальниками, которых ты ставишь, - кивнул государев спутник. - А вот начальниками, которых ставит султан, турецкие жители недовольны. И пусть в Турции принято восхвалять всех визиров и прочих витиеватыми славословиями, состояние дорог говорит само за себя.
   - Так значит, всё дело в довольстве? - повторял Влад. - А я полагал - тракт, по которому мы едем, хорош потому, что я к своим подданным строг...
  
   Войко молчал. Он уже сказал всё, что хотел, а повторять на разные лады одну и ту же мысль, понравившуюся господину - это занятие льстецов. Войко льстецом не был.
  
   * * *
  
   "Приятно услышать, что мои подданные довольны, - думал государь Влад, - но были ли они довольны делами моего отца? Определить это способом Войки не удалось бы". С одной стороны следовало признать, что во время отцовского правления, которое продлилось всего десять лет, проезжие пути выглядели плоховато. Но с другой стороны за эти десять лет Румынская Страна пережила три войны - одну большую и две малых. Война неизбежно разрушает дороги, а если нельзя судить по ним, тогда как же можно было судить? По прозвищу?
  
   Родитель Влада получил от народа прозвище Дракул. "Не самое хорошее прозвище, - рассуждал сын. - Такое не дают из благодарности. Однако теперь подданные, которые довольны моим правлением, называют меня так же - Дракул. Получается, что судить по прозвищу тоже нельзя".
  
   Вначале младший Дракул унаследовал это прозвание лишь потому, что оказался очень похож на своего родителя внешне - прямо-таки одно лицо. Люди называли сына Дракулом, желая намекнуть на внешнее сходство, и не замечали внутренних различий. А ведь могли бы заметить, к примеру, то, что младший Дракул занимался разбором жалоб совсем не так, как отец.
  
   Влад не помнил, чтобы родитель хоть раз обмолвился: "Просители ловят меня по всем мостам и перекрёсткам". Нет, его ловили не просители - его ловили нищие, которые знали, что получат щедрое подаяние.
  
   Одно время нищие преследовали и младшего Дракула, появляясь там же, где собирались толпы крестьян, желавших государева суда, так что молодому князю тоже приходилось раздавать милостыню, но в один из дней он спросил попрошаек:
   - А почему вы обращаетесь именно ко мне? Смотрите, сколько здесь собралось народу. Никто из этих людей вам не подал?
   - Не подал, - жалобно отвечали нищие.
   - А почему? - спросил правитель, обращаясь уже не к нищим, а к остальной толпе. - Ведь Господь велел помогать неимущим. Почему об этом помню я один?
  
   Вместо ответа крестьяне предпочли раскошелиться. Нищенские шапки и кружки наполнились мелкими монетами, однако с тех пор сирые и убогие перестали появляться на государевом пути. Люди, желавшие предстать на суд, по-прежнему стояли близ мостов и перекрёстков, а подаяния больше никто не просил. Вряд ли нищие перестали приходить по собственной воле. Наверное, кто-то препятствовал им - возможно, препятствовали люди, которые больше не хотели раскошеливаться.
  
   Тогда и проявилось первое различие между двумя Дракулами. От младшего перестали ждать щедрости. Ждать перестали, однако не роптали и не говорили: "Отец был щедрый, а сын у него прижимистый". Народ молчал, а младший Дракул досадовал на это. Он бы предпочёл, чтобы люди вспоминали его родителя добрым словом, пусть даже похвала отцу стала бы хулой на сына. "Если подданные молчат, - думал Влад, - неужели это означает, что щедрость моего отца казалась им излишней?"
  
   Точно так же Влад не мог сказать, нравилось ли народу то, что старший Дракул был милостивым. Конечно, милостивый князь нравился преступникам, поэтому они частенько бросали младшему Дракулу упрёк:
   - Твой отец не был так скор на расправу, как ты.
  
   А вот что думали остальные люди? Нравилось ли им мягкосердечие старшего Дракула, или им больше по вкусу пришлась суровость младшего? Может, мягкосердечие казалось народу слабостью? Ответа не было. Никто не говорил: "Старший Дракул был добр, а младший суров".
  
   "Вот если бы мой отец правил дольше, люди наверняка оценили бы его, - думал Влад. - Отец ведь не дожил до седоусой старости, вот люди и не успели понять, что им достался хороший правитель. А мной они довольны потому, что ещё не увидели оборотную сторону моей строгости. Я правлю всего четыре года, а вот через двадцать четыре года посмотрим, что люди скажут. Вот тогда они помянут моего отца добрым словом! Вспомнят и мягкость, и щедрость! И пожалеют, что вместо него правлю я".
  
   Конечно, эти рассуждения не значили, что младший Дракул проявлял строгость нарочно. Он стремился поступать правильно, но как-то так всё время выходило, что правильное решение оказывалось в то же время строгим. Младший Дракул хотел бы проявлять отцовы качества, но не получалось, поэтому он утешал себя мыслью, что если не похож в делах на отца, то, возможно, похож на деда, Мирчу: "Может, мне всё-таки суждено стать великим государем?"
  
   "Чтобы сделаться великим государем, придётся прожить долгую жизнь и совершить многое", - так говорил мудрый монах Антим, учивший младшего Дракула грамоте. Одно время ученик пытался спорить с учителем и задавал каверзные вопросы. Например, однажды спросил: "А как же тот грек по имени Александру, который жил давно-давно? Он умер очень молодым, но его называют Великий". Учитель ответил со снисходительной улыбкой: "Грек Александру был великим завоевателем, а не великим государем. Ему покорилась половина народов земли, но государство, которое он создал, распалось вскоре после его смерти. Великий государь это не завоеватель. Великий государь это строитель".
  
   К сожалению, отец Влада не успел построить ничего, что после смерти стало бы памятником для потомков - ни новый храм, ни монастырь, ни крепость. Он лишь достраивал начатое Мирчей Великим, а своё строительство откладывал, и в этом допустил явное упущение.
  
   Впрочем, младший Дракул пока тоже строил мало. В одном из городов приказал возвести дозорную башню, которая располагалась на северо-западной стороне и потому получила звучное название Башня Заката. В новой столице, в городе Букурешть, по воле князя появились деревянные укрепления, уже начавшие заменяться каменными. Вот, пожалуй, и всё. Было и другое строительство, но не своё - государь Влад подобно родителю достраивал то, что начали другие.
  
   "После моего отца осталось только прозвище. А что останется после меня? - думал сын. - Что будет, если Башня Заката разрушится, а город Букурешть, куда я перенёс столицу, захиреет? Может, ничего не останется. Может, нам с отцом суждено поделить дракулово прозвище поровну. Вот и вся память о нас двоих".
  
   Государь Влад помнил, как рождалось прозвище. Это началось в те времена, когда отец, ещё не добыв себе румынского престола, устроил прямо в своём доме в Сигишоаре монетный двор и начали чеканить деньги с изображением дьявола. Или, может, всё началось чуть раньше, когда в доме стали появляться удивительные гости. Да, наверное, тогда.
  
   Сначала приехал всего один человек. Вечный странник привёз его с собой из путешествия. "Чудной какой-то гость. Где так одеваются?" - подумал малолетний Влад. Откуда ребёнку было знать, что именно так одеваются знатные румыны. Кафтан длиной до колен, пояс-кушак очень широкий, штаны просторные, так что в одну штанину могли бы уместиться сразу две ноги. Сапоги тоже необычные - из жёсткой кожи, которые нисколько не меняли форму, если их снять. Отец в ту пору одевался иначе. Он следовал обычаям, существовавшим при дворе короля Жигмонда. Обувь носил мягкую, штаны - узкие, а кафтан - короткий.
  
   Войдя в столовую комнату, незнакомец перекрестился на иконы, висевшие в углу справа от двери. Никто из незнакомцев, приходивших в дом прежде, так не делал.
  
   Ещё больше малолетний Влад удивился, когда выяснилось, что гость разговаривает по-румынски и может не просто связать пару слов, а говорит много и свободно. Такие люди в Сигишоаре были известны наперечёт, жили в нижнем городе, возделывали землю и разводили овец. Незнакомец явно не состоял в родстве с этими крестьянами, ведь он одевался, как знатный человек.
  
   - Так значит, это ты у нас - наследник? - спросил гость, наклоняясь к мальчику и почесывая подбородок, - Твой отец много про тебя рассказывал. И про твоего старшего брата рассказывал. Говорил, что доминиканцам от вас двоих житья нет. Меня звать дядя Тудор. Ты чего? Испугался?
  
   Влад не испугался, но так сильно удивился, слыша румынскую речь от чужого человека, что просто онемел. Со временем привык, а дядя Тудор продолжал наведываться в Сигишоару, но называл себя не гостем, а "верным слугой хозяина сего дома".
  
   С этого "слуги" и начались значительные перемены в домашнем быте, потому что очень скоро таких гостей-слуг стало шесть, а ещё через некоторое время - десять. Приезжая, эти люди сперва пировали, а после начинали вести длинный разговор. Пусть разговоры велись по-румынски, Влад ничего в них не понимал. Старший брат Мирча - тоже, но в отличие от младшего брата старательно слушал.
  
   Младший брат в это время бесцельно бродил по дому. В половине комнат было темно, а в других ещё горел свет - женщины раскладывали по полу многочисленные тюфяки, чтобы устроить приезжих спать. Издалека доносились отголоски застольной беседы - кто-то скажет что-нибудь отрывистое, другие подхватят, зашумят, а затем всё снова успокоится. Иногда мимо Влада пробегала, слегка шаркая подошвами, служанка с кувшином - значит, за столом закончилось вино.
  
   Повсюду лежали вещи гостей.
  
   - Трогать чужие вещи - плохо, - говорил отец Антим, поэтому Влад не прикасался к ним, но внимательно осматривал со всех сторон... а однажды попробовал примериться к отцовскому мечу, оставленному на сундуке без присмотра. Родительская вещь ведь не чужая - значит, трогать можно.
  
   Оружие оказалось тяжелым. Если поставить его вертикально, то небольшой позолоченный диск, венчающий рукоять, доставал до кончика носа, а крестовина с загнутыми вниз концами приходилась на уровень ключиц. Меч был одноручный, но мальчик, на которого, понятное дело, оружейники не рассчитывали, мог уместить на рукояти не одну, а две руки.
  
   Чтобы освободить оружие от ножен, размаха не хватило. Пришлось положить меч на пол, взяться за рукоять и пятиться. Вначале ножны потащились вслед за мечом, но затем зацепились за какой-то незаметный выступ на половице и отстали. Тогда из своего убежища медленно выполз серебристый змей-дракон, выгравированный на клинке. Змей корчился и разевал пасть, потому что ему мешал святой крест, накрепко прибитый к спине большими гвоздями. Как ни извивался змей, крест извивался вместе с ним и не спадал. Влад хотел поднять меч клинком вверх, но меч не слушался, еле-еле оторвал острие от пола.
  
   Тут-то в комнату и вошла мать, руками всплеснула, отобрала опасную игрушку, заругала, позвала отца:
   - Вот полюбуйся, что твой сын творит!
  
   Отец нисколько не рассердился - ни за меч, ни за то, что пришлось прервать важные разговоры:
   - Ну и пускай. Видать, Влад большой уже - пора оторвать его от няньки и передать дядьке.
   - Да ты что! Он мал ещё! - испугалась мать.
  
   Дракон, распятый на кресте, считался главным символом воинствующего Ордена Святого Георгия, где состоял отец Влада. Король Жигмонд принял своего "валашского слугу" в это общество, оказав тем самым большую честь, ведь через церемонию посвящения, которую Его Величество придумал на правах главы ордена, за всё время прошли лишь двадцать четыре человека, причём каждый из посвящённых принадлежал к сильным мира сего, а некоторые даже были государями.
  
   Тому, кто прошёл через церемонию, полагалось носить подвеску со змеем-драконом или украсить своё оружие "георгиевским" рисунком. Отец выбрал второе и украсил свой меч, но вовсе не потому, что стеснялся носить подвеску. Никто не знал, что подвеска у новопосвящённого уже имелась, ведь он ещё с юности тайно - на шнурке вместе с нательным крестом - носил то, что очень напоминало символ ордена.
  
   - Что это? Дай посмотреть!- однажды попросил Влад, указывая на непонятный предмет на груди отца.
  
   Родитель сидел на скамье, привалившись спиной к стенке. После двухчасового отмокания в большой бадье он был расслабленный и полусонный, поэтому обращал мало внимания на происходящее вокруг - например, не заметил, как младший отпрыск пристроился почти под боком.
  
   Влад видел, что рассказов сейчас не дождёшься, и потому не собирался заводить беседу. Ему просто хотелось посидеть рядом, но благодаря стечению обстоятельств на глаза попалась необычная подвеска.
  
   Из расстегнутого ворота отцовской рубахи выглядывало нечто блестящее. По виду литая иконка, из золота, дугообразно скругленная наверху, с выпуклыми изображениями. В центре была фигура распятого Спасителя, скорбно склонившего главу направо. Под крестом горько плакала Богоматерь, а рядом стоял человек со свитком.
  
   - Дай посмотреть! - попросил любопытный сын.
   - Что?
   - Вот это.
   - Ну, гляди, - отец вытянул иконку за шнурок, чтобы она повисла поверх рубахи, однако с шеи не снял.
  
   Влад встал коленями на лавку, стремясь рассмотреть ближе.
  
   - Деду твоему Мирче когда-то прислали в подарок из Русской земли. Это вот Иоанн Богослов, - обладатель необычной вещи указал большим пальцем на человека со свитком. - У деда твоего имя во Христе было - Иоанн. У меня - такое же. Значит, и мне полезно этот образок носить.
  
   Влад взял иконку, рассмотрел с одной стороны, а затем перевернул, потому как чувствовал пальцами, что и на обороте есть выпуклый рисунок.
  
   Изображение на обороте оказалось необычным и страшным. В верхней части, точно вписываясь в дугообразную форму, была расположена женская голова с извивающимися во все стороны волосами-змеями, а на оставшемся снизу пространстве помещался человек с нимбом, втыкающий копьё в пасть небольшого дракона.
  
   - А кто эта женщина со странными волосами? - спросил Влад.
   - Дьяволица, - ответил отец, причём произнёс это спокойно, будто речь шла о чём-то совсем обычном.
   - А внизу кто? - продолжал спрашивать сын.
   - Один из её детей-дьяволов, побиваемый святым Фёдором Тироном.
  
   Мальчик удивился:
   - Отец, а зачем ты носишь на себе дьяволов?
  
   Тот объяснил:
   - А затем, что дьяволы, смирённые крестом, служат и помогают человеку. Они бы и рады мне навредить, да Христос им не позволяет.
   - А в чём они тебе помогают, отец?
   - Хранят от болезней, и от ран. А к Фёдору Тирону, я слыхал, можно обращаться с молитвами о возврате украденной у тебя вещи.
  
   Малолетний Влад задумался и, в конце концов, понял, что Фёдор Тирон помогал вернуть не только украденные деньги или увёдённых лошадей, но и украденную власть. Конечно же, родитель носил на шее золотую иконку потому, что желал вернуть трон, украденный жадными родственниками!
  
   Отец Влада, будучи средним сыном государя Мирчи Великого, имел право наследовать власть после смерти своего старшего брата, но оказался оттеснён сначала лысым дядей, а затем младшим братом, занявшим румынский престол вопреки всякой очерёдности. Именно это означали слова, с грустью сказанные сыновьям Мирче и Владу во время вечернего рассказа:
   - Мой младший брат не хочет помочь мне править.
  
   Думая, что никто из домочадцев не слышит, обкраденный роптал:
   - На спелой грозди попадаются и гнилые ягоды. Что можно сделать с такими ягодами? Только оборвать и выбросить. А что сделать с человеком, у которого гнилая душонка?
  
   Младший отцов брат, чувствуя свою неправоту, пошёл на поклон к туркам и укрепил трон с помощью их сабель. Однако поддержка турок была ненадежна, потому как непостоянна.
  
   - С волками дружбу свёл! - порой раздавалось в сигишоарском доме. - Где это видано, чтоб волки охраняли отару! Ну да ничего - волки уйдут другую отару трепать, а я тут как тут! И помогай мне Бог или дьяволы!
  
   Малолетнему Владу следовало бы испугаться слов "помогай мне дьяволы", но он не чувствовал в них ничего плохого, потому что отлично понимал отца: "Человек, которого обокрали, имеет право сердиться. Например, если б мальчишки с Башмачной улицы отобрали у меня что-нибудь, я бы тут же побежал и попросил старшего брата, чтоб он помог мне их побить. А кого может попросить о помощи отец? Жигмонд помог ему только тем, что принял в Орден святого Георгия, а больше ничем не смог помочь, поэтому пришлось просить святого Фёдора Тирона и даже змеев-бесов".
  
   Наверное, родитель Влада сделался суеверным и начал рассчитывать на бесовскую помощь именно тогда, когда его приняли в Орден. До этого почти десять лет никто не признавал отцовых притязаний на румынский трон, а стоило заказать себе меч с драконом на клинке, и всё изменилось. Тут волей-неволей задумаешься - может, это дьявольские силы помогли? Может, дракон на мече объединился с драконом на золотой иконке, они вдвоём упёрлись, и безнадёжное дело сдвинулось с места - сдвинулось и покатилось сначала потихоньку, а затем быстрее и быстрее. Возможно, если б отца приняли в Орден на несколько лет раньше, то и на румынский трон удалось бы взойти на несколько лет раньше.
  
   Отец упоминал о своих чешуйчатых "помощниках" непринуждённо, потому что не вполне верил в их могущество. Если бы верил вполне, то говорил бы про это совсем по-другому - шёпотом и на ухо, как страшную тайну. Однако Владу в те времена не исполнилось даже семь, и он не знал, как надо говорить про нечистых духов. Сын решил, что отец нисколько не шутит, когда рассказывает про бесов-помощников. Это сейчас младший Дракул то и дело напоминал себе, что всерьёз общаться с этими существами могут только безумцы, а в детстве он верил в отцовых дьяволов безоговорочно.
  
   "Вот бы узнать, хватит ли у дьяволов силы, чтоб помочь моему отцу", - думал малолетний Влад и поэтому обратился к отцу Антиму, ведь священнику полагалось разбираться в способностях всех бесов и чертей.
   - Отче, а у дьяволов сила большая? - спросил мальчик однажды после второй утренней службы, когда священник собирал в столовой церковную утварь.
  
   Отец Антим молча продолжал складывать всё в ларец, предварительно оборачивая каждую вещь в красное сукно, и только когда круглый поднос на ножке, именуемый "дискос", нашёл своё место, прозвучал ответ:
   - Нет, чадо. У дьяволов сила маленькая, очень маленькая.
   - А откуда ты знаешь? - спросил Влад.
   - По опыту знаю, - ответил священник.
   - Нет, - с сомнением произнёс малолетний собеседник, - она должна быть большая.
   - Кто тебе это сказал?
   - Никто.
   - А почему ты думаешь, что она большая?
   - Ну... потому что люди ею пользуются.
  
   Отец Антим горестно вздохнул:
   - Люди пользуются этой силой не потому, что она большая, а потому что дьяволы их обманывают.
   - А если человек умный?
   - Человек, который пользуется помощью дьяволов, всегда бывает обманут и попадает в беду. Даже если человек очень умный, нечистые всё равно оказываются умней.
   - Нет, - опять с сомнением произнёс Влад, - если их усмирить крестом, тогда они ничего плохого не сделают. Они бы и рады навредить, но Христос им не позволит.
   - Кто тебе это сказал? - испуганно спросил отец Антим. Он сразу отвлёкся от собирания церковной утвари, наклонился к маленькому собеседнику и внимательно посмотрел ему в лицо. - Чадо, кто тебе это сказал?
   - Отец сказал, - спокойно произнёс Влад, не понимая, с чего это священник так всполошился.
  
   Отец Антим продолжал смотреть, а Влад, помолчав мгновение, добавил:
   - Поэтому у отца есть меч с нарисованным дьяволом, а у дьявола к спине прибит крест. А ещё есть иконка, на которой...
   - Ты всё это видел? - перебил священник.
   - Да.
   - Ты лучше не думай о том, что видел.
   - Почему? - спросил Влад.
   - Потому что это не твои дьяволы, - ответил священник, а когда заметил, что чадо не понимает, добавил. - Злая собака, даже сидя на цепи, может укусить. Поэтому к такой собаке никто не приближается, кроме её хозяина. Да?
   - Да, - кивнул Влад.
   - А ведь злой нечистый дух ещё злее, чем злая собака. Да?
   - Да, - снова кивнул Влад. Здесь он не испытывал никаких сомнений.
   - Вот поэтому ты про отцовых дьяволов не думай. Тогда они к тебе не придут.
  
   Отец Антим положил правую ладонь на голову ребёнка и прочитал какую-то молитву. Затем спросил:
   - Обещаешь не думать о них?
   - Обещаю.
   - Тогда иди с Богом.
  
   Малолетний Влад очень старался выполнить обещание. Если вспоминал про родительских "помощников", то нарочно отвлекался от опасных мыслей: начинал играть в шумную игру или заговаривал с кем-нибудь. Всё упростилось, когда отец уехал - мысли о дьяволах исчезли, как по волшебству. Влад забыл про меч и про иконку со змеями-драконами, а вспомнил лишь через четыре месяца, по возвращении родителя. Опять надо было пытаться забыть! Чешуйчатые существа быстро забывались, когда родитель уезжал, но как только под окнами дома в Сигишоаре появлялся гонец с известием, что "господин скоро прибудет к главным воротам и просит встретить", в воображении снова воскресал серебристый дракон на мече, а затем - другой дракон, золотой, которого побивал Фёдор Тирон.
  
   Судя по всему, прирученные бесы вели себя не как цепные псы, а как охотничьи. Они неотступно следовали за своим хозяином, вместе с ним покидая Сигишоару и так же вместе с ним прибегая обратно. "Может, отец Антим ошибся? Может, они кусаются так же редко, как охотничьи собаки?" - думал малолетний Влад, однако стеснялся задать эти вопросы вслух, потому что заранее знал ответ - что священники в подобных вещах не ошибаются.
  
   Однажды летом - в ту пору, когда земля местами высыхает так, что рассыпается в руках подобно песку, а луговая трава становится жёсткой и трескучей - отец приехал без предупреждения. Он не прислал вперёд себя слугу сказать, чтоб встречали. А когда увидел семью, то без всякого чувства обнял жену, почти не взглянул на сыновей.
  
   С отцом приехало много сопровождающих: все на конях и все с плотно набитыми перемётными сумами. Солнце уже зашло, сгущались сумерки, но даже в сумерках было заметно, как взмылены лошади. Это значило, что путешественники торопились, не желая провести ни одного лишнего дня в дороге. Они еле-еле успели въехать в город, пока стража ещё не закрыла ворота на ночь.
  
   Против обыкновения гости не бросили лошадей на улице перед домом на попечение конюхов, а сами завели во двор. Влад сразу понял - привезли что-то очень-очень ценное. Не зря же каждый гость препоясался мечом, и даже слуги гостей вооружились. Кто - деревянной дубинкой, а кто - луком и стрелами.
  
   Мать Влада и его брат Мирча так обиделись из-за странного поведения отца, что кроме своей обиды не замечали ничего. Они сердито смотрели, как приезжие извлекают из перемётных сумок кульки и мешочки, аккуратно вносят в дом и выкладывают рядами на обеденном столе. Места на столе едва хватило, а когда всё разложили, родитель внимательно пересчитал выложенное, называя каждый кулёк и мешочек именем человека. Некоторые имена показались Владу знакомыми. Наверное, он слышал их прежде, во взрослых застольных разговорах - таких скучных и непонятных.
  
   При свете огня было видно - мешочки шились из ткани, которая сама по себе стоила хороших денег, а на кульки были использованы шелковые платки, тоже дорогие. Что же тогда могло находиться внутри?
  
   - Что это? - презрительно произнесла мать, как если бы в дом принесли корзину переспелых вишен или притащили какой-нибудь мусор вроде кривой ржавой подковы.
  
   Отец, ни слова не говоря, развязал один из мешочков и медленно перевернул, чтобы содержимое высыпалось. Мать ахнула, а малолетний Мирча так глаза и вылупил. Из мешочка выпали, звонко ударяясь друг об друга, четыре золотых кубка, золотая цепь, тарелочка и подсвечник из того же материала, а за ними - массивные уголки, оторванные от книги.
  
   - Теперь я смогу чеканить свою монету, - сказал родитель. - Золота на первое время мне хватит. А если дела наши пойдут успешно, мы соберём ещё.
  
   Отец Антим, как будто заподозрив что-то, зашёл с другого края стола, развязал ещё один мешочек, раздвинул края, достал золотую коробочку особой формы и повернул так, чтобы всем стала видна надпись по-славянски: "Мощи".
  
   - Тоже пойдёт на перековку? - строго спросил монах.
   - Там никогда ничего не лежало, - с улыбкой сказал отец. - Ковчежец не освящён. Если не веришь, можешь спросить монахов Благовещенского монастыря, который в большом лесу. Я получил это от них.
  
   Всё привезённое заперли в одной из комнат верхних покоев. Гости так устали, что попросили хозяйку не беспокоиться и не хлопотать по поводу горячего ужина - перекусили наскоро и завалились спать. На следующее утро они уехали. Остался только дядя Тудор со своими слугами.
  
   Вот теперь малолетний Влад начал внимательно прислушиваться к взрослым разговорам, потому что очень хотел узнать, для чего нужно столько золота. Он старался вспомнить даже то, что вскользь слышал раньше, и всё это складывалось в историю о младшем брате отца, взошедшем на трон вопреки всякой очерёдности. Младший отцов брат правил, а отец оказался вынужден жить на чужбине. Конечно, такое положение дел было несправедливым, тем более что младший брат отца, влезший на трон без очереди, оказался ещё и нерадивым правителем, который не заботился о подданных.
  
   Во-первых, он ради мира с турками решил пожертвовать сыновьями бояр. Из знатных семей взяли по одному мальчику, отвезли к турецкому султану и оставили жить во дворце. Султан мог сделать с этими детьми всё, что захочет, если бы мир был нарушен, поэтому бояре оказались очень огорчены. Огорчение получилось двойное, потому что нерадивый государь вёл переговоры, не советуясь ни с кем. Просто сказал боярам, возвратившись из Турции:
   - Собирайте детей, а иначе война.
  
   Вторую большую ошибку отцов брат совершил тогда, когда поехал на "великое собрание" в город Базель. Базель находился ещё дальше от Румынии, чем Нюрнберг, но был хорошо известен всем государям и представителям церкви.
  
   Даже отец Антим знал про Базель. Более того - любое упоминание об этом месте заставляло кроткого монаха сердиться. Он говорил, что в Базеле собрались "очень плохие люди", которые хотели совершить "богопротивное дело", а именно "помочь Церкви Католической поглотить Церковь Православную". Малолетний Влад не очень понимал, что это значит. Он только видел, что священник аж дрожит от негодования. Наверное, в Румынской Стране митрополит негодовал точно так же.
  
   А вот родитель Влада, очень довольный, повторял снова и снова:
   - Мой брат своими руками подрубил оба столпа, которые поддерживают государев престол. Это значит, что мой брат скоро упадёт и больно ударится о землю.
   - А зачем дядя подрубал эти столпы? - спрашивал малолетний Мирча, который в отличие от Влада никогда не стеснялся задавать родителю вопросы. - Разве дядя не видел, что вредит себе?
   - Когда целишься в птицу, летящую высоко в небе, то не видишь яму у себя под ногами, - отвечал отец. - Мой младший брат угождал туркам, а затем - католикам, потому что думал о безопасности южных и северных границ своего государства. Но, глядя вдаль, на границы, он не заметил, как утратил уважение людей, которые совсем рядом. Кому же из подданных понравится, когда их государь заискивает перед иноземцами?
   - А как же он должен был поступать?
   - Государь должен не угождать, а убеждать... и убеждением, через мудрое слово, завоёвывать людские сердца, укреплять мир в своей земле и на её границах. Мой младший брат так не умеет. И поделом ему.
  
   Насколько мог понять малолетний Влад, некоторые бояре и служители церкви, особенно возмущённые нерадивостью отцова младшего брата, стали сторонниками отца. Это они дали золото. Но зачем золото понадобилось?
  
   Отец вместе с Тудором - единственным из гостей, который остался в доме - целые дни напролёт взвешивал собранное богатство. Всё происходило при закрытых дверях в той самой комнате наверху, где золото хранилось. Если заглянуть украдкой, то можно было увидеть, что двое взрослых скрючились за столиком и морщат лбы. На столике стояли весы с чашечками, как бывает у аптекарей, но чуть крупнее. На одной чашечке мог лежать кубок или что другое, а на противовесной - гирьки.
  
   - Из этого кубка больше полтораста монет получится.
   - А из тарелочки, которую только что взвесили - сорок пять. Итого, считай, двести.
  
   После этих слов слышалось, как перо скребёт по бумаге. Кто именно что говорил, Владу трудно было понять, потому что подсматривать приходилось в маленькую щёлку. Откроешь дверь пошире - тебя заметят и прогонят.
  
   Малолетний Мирча, который тоже подслушивал, пытался прикинуть, сколько всего золотых монет получалось у взрослых. Он складывал сотни с тысячами, но запутался уже в середине первого дня:
   - Четыре тысячи восемьсот тридцать... Нет. Всё. Не могу.
  
   Старшему брату никогда прежде не приходилось складывать такие числа, да ещё в уме, однако дети, не сумев уследить за подсчётами, всё-таки узнали кое-что важное. Они заметили, что отец теперь называл Тудора по-новому - не "мой добрый друг", а "мой жупан", как будто сам успел сделаться государем, а своего друга сделал боярином.
  
   "Жупан" помогал не только взвешивать золото, но и носить к кузнецам, причём носить пришлось часто и много, и вот тогда Влад понял, что отец совсем не случайно поселился в доме, расположенном на углу Кузнечной улицы. Если кузнецы - твои соседи, то можно заранее решить, кому из них доверишь ответственное дело по перековке золотых цепей, подсвечников, коробочек и прочего в тонкие пластины.
  
   Родитель и раньше рассказывал, почему семья обосновалась именно в Сигишоаре, но лишь теперь детям стало понятно, насколько все события в жизни связаны между собой, поэтому они просили повторить повествование, и отец охотно это сделал:
   - Жигмонд принял меня в Орден Святого Георгия со словами: "Теперь ты не слуга, а брат мой". Я спросил, желает ли король видеть своего нового брата новым румынским государем. Жигмонд ответил: "Да". Тогда я понял, что могу нахальничать, и произнёс: "А имею ли я право собирать армию? Если я почти государь, то должен иметь такое право". Жигмонд ответил: "Оно у тебя есть". Я попросил закрепить королевское слово на бумаге, и тогда Его Величество велел составить грамоту, где говорилось, что я участвую в охране границы между Мадьярским королевством и Румынской Страной. Под предлогом охраны границ можно собрать армию в любое время. Но если ты охраняешь границу, то должен жить недалеко от границы.
   - Поэтому мы живём в Сигишоаре? - спросил вечно встревающий Мирча.
   - Да.
   - А в другом городе рядом с границей мы жить можем?
   - Можем, - ответил отец. - Например, могли бы жить в городе Брашов, но тамошние жители не очень гостеприимны. Здесь, в Сигишоаре, нам лучше всего.
   - Армия нужна тебе для того, чтобы завоевать власть? - спрашивал Мирча. - Да?
   - Да.
   - А когда ты соберёшь армию?
   - Когда появятся деньги, - отвечал родитель. - Чтобы собрать армию, нужны деньги, а у Жигмонда никогда их нет. Король вечно нуждается, потому что много тратит, очень много - он и сам ведёт войну. Хочет добыть себе ещё одну корону вдобавок к тем, которыми уже владеет. Он не может дать денег, и поэтому даровал мне право чеканить мою собственную монету.
  
   В одну из ночей Владу совсем неожиданно приснился серебристый змей-дракон - тот самый, что прятался в ножнах отцова меча. Извиваясь и шипя в попытке оторвать от спины святой крест, чешуйчатый зверь медленно подползал к кровати. Всё ближе и ближе...
  
   - Чего тебе? - спросил испуганный Влад.
   - Есть хочу, - последовал ответ.
   - Есть хочешь? Тогда... тогда попроси моего отца. Он скормит тебе моего дядю.
   - Врёшь.
   - Нет. Знаешь, как отец про него говорит? Говорит, что у дяди гнилая душа. А ещё - что дядя угождает туркам и католикам. Отец будет рад отдать его тебе.
   - Ну, смотри! Если обманешь...
  
   "Уф! Еле спровадил, - подумал мальчик. - И отчего дракон приснился именно теперь? Может, сон как-то связан с тем, что делается в доме?"
  
   Каждый день, кроме воскресенья, приходили двое кузнецов. Влад знал их в лицо, потому что они жили рядом, но, даже не зная этих людей, сразу можно было угадать их занятие, ведь сами за себя говорили кожаные фартуки!
  
   Обычно шитьём таких фартуков занимаются шорники, но люди, которые сейчас приходили в дом, не обращались на сторону по всякому пустяку. Их фартуки состояли из нескольких обрывков кожи, но куски соединялись не нитками, а клёпками, благодаря чему выглядели почти как доспехи.
  
   - Зачем нам шорник, если мы и сами с руками? - говорили кузнецы. - По этому краю семь клёпок, и с другого краю - пять. И вон там ещё пять. И вон там четыре. На каждую клёпку по одному удару. Полчаса работы. А шорник провозится до вечера. Бычью кожу шить - много труда вкладывать...
  
   В самый первый день кузнецы притащили с собой дубовую колоду, молоток, а ещё - большущие ножницы. Так двор отцовского дома на время стал монетным двором.
  
   Один из кузнецов, сидя в тенёчке возле крыльца, резал ножницами заранее заготовленные золотые пластины, в результате чего получались круглЯшки, а второй кузнец, сидя посредине двора, на солнышке, превращал кругляшки в монеты, ставя на них штемпель.
  
   Штемпели отец Влада заказал у ювелиров и берёг так же, как золото, хотя эти штуки делались не из драгоценного металла и выглядели вполне обычно. Первый штемпель был просто коротенькой толстой палочкой, вертикально обрезанной с обоих концов, а на одном из вертикальных срезов виднелся рельефный рисунок. Второй штемпель выглядел почти так же, имея срез с рисунком, однако с другого конца был железный штырь.
  
   В самом начале работы штырь по самое основание вколотили в деревянную колоду, чтобы надёжно закрепить штемпель. Сверху, на срез с рисунком положили золотую кругляшку. На неё рисунком вниз установили другой штемпель, а затем со всего размаху ударили по верхнему штемпелю молотком.
  
   Так появилась первая монета, потому что на кругляшке, зажатой между штемпелями, отпечатался рисунок сразу с обеих сторон, и дело пошло. Кузнец сидел на табурете возле колоды, обхватив её ногами, и штамповал деньги. Тюк - монетка, тюк - ещё одна, тюк - ещё, а готовые изделия отправлялись в медный таз, стоявший рядом с колодой прямо на земле.
  
   В медной посуде до того, как она превратилась в ёмкость для денег, варили варенье, и, наверное, поэтому монеты, лежавшие в тазике, казались Владу такими притягательными. Мальчик не смог устоять перед соблазном - подбежал к тазу и прежде, чем кто-либо успел остановить, схватил одну монетку точно так же, как на кухне подбегал и быстро опускал краешек пальца в варенье, пока служанки не опомнились. Тудор, сидевший на крыльце и наблюдавший за работой обоих кузнецов, ничего не сказал хозяйскому сыну - пускай дитя балуется, а Влад принялся с упоением рассматривать свою добычу.
  
   На лицевой стороне виднелся румынский символ княжеской власти - орёл, который разинутым клювом указывал на крест подле себя - а на обороте пристроился дракон, тоже разевавший пасть, но ничего и никого рядом не было, даже Фёдора Тирона.
  
   Из-за этих монет отец и получил своё прозвище. Про Орден Георгия, про меч и тем более про иконку мало кто знал, зато дракона на деньгах запомнили многие - запомнили и стали думать, что сие означает. Дракон издавна стал одним из любимых воплощений дьявола, именуемого румынами "дракул". И приклеилось это слово к денежкам. В Румынской Стране их сразу стали называть "дракуловы деньги", а через несколько лет уже никто не мог сказать, отчего такое название - оттого ли, что дракул-дракон на монетах красуется, или оттого, что Дракул их чеканит. Кто же может чеканить "дракуловы деньги", если не Дракул?
  
   Когда отец вышел во двор, чтобы забрать очередную партию монет, младший сын подошёл и показал свою добычу:
   - Смотри. Тут драконов детёныш.
   - Почему детёныш? - спросил родитель.
   - У тебя на иконке золотой дракон, а на золотых монетах - его дети, - сказал Влад.
   - Что ж... возможно.
   - А зачем их так много?
   - Если чеканить, то чеканить много.
   - А может, не надо? - засомневался Влад и тут же пояснил. - Драконы расползутся по всей земле. А ведь они же дьяволы.
   - Ничего страшного, - отец забрал у сына монетку, присел рядом с ним на корточки и сказал, - Во-первых, на обороте крест, как на иконке. Помнишь?
   - Да.
   - А во-вторых, посмотри на хвост дракона. Хвост завязан в узел. Это я нарочно приказал, чтоб так было. Если связать дьявола, то он становится ещё послушнее. Ведь то, что связано - то несвободно. Понимаешь?
   - А зачем тебе такие деньги? Почему ты не можешь делать другие? - спросил сын.
   - Мне нужны именно такие, потому что я хочу, чтобы это золото принесло мне удачу.
   Я собираюсь отдать эти деньги воинам, чтобы эти воины пошли в бой и победили. Я думаю, что драконы на монетах помогут им победить. По крайней мере, хуже не будет.
  
   Влад собрался попросить монету обратно, протянул руку, но вдруг увидел, что на пальцах выступила кровь - тоненькие полоски. Наверное, кругляшка, грубо обрезанная большими ножницами, имела кое-где острые края. Заказчик монет тоже увидел кровь, взял сына за руку, стёр кровяные полоски тыльной стороной ладони, пригляделся - глубокие ли порезы.
   - Ничего страшного, - снова произнёс он.
   - Они кусаются, - сказал Влад, вспомнив слова отца Антима о злой цепной собаке, но вместо того, чтобы испугаться, мальчик улыбнулся. - Кусачие драконьи детёныши.
  
   Влад улыбался ещё и потому, что верил своему отцу, а тот повторял "ничего страшного". "Значит, в дьяволах правда нет ничего страшного", - решил сын, который верил в серьёзность родительских слов.
  
   Позднее, в зрелые годы Влад стал оценивать тогдашние события по-другому. Теперь он полагал, что отец говорил о своих странных монетах. Если бы родитель говорил серьёзно, его следовало бы считать поклонником сатаны - полусумасшедшим человеком, который верит, что сатана сильнее, чем Бог. "Нет, мой отец таким не был, - твердил себе младший Дракул. - Он не колдовал, не совершал сатанинских обрядов, а дьяволы на монетах стали следствием обычного суеверия. Суеверный человек соблюдает свои ритуалы просто ради удачи, ведь хуже не будет".
  
   Когда старший Дракул начал чеканить монеты, решалась его судьба - станет он государем или не станет. В такие дни даже в здравомыслящих людях просыпается суеверие. Оно успокаивает и придаёт сил. Вот почему, отец Влада поместил на монетах драконье изображение, однако своим восшествием на престол старший Дракул был обязан вовсе не этим монетам, не дракону на иконке-подвеске и даже не дракону на клинке меча. Отцову судьбу решили незнакомцы, трое из которых приехали в его дом вскоре после того, как началась чеканка денег.
  
   По виду эти гости чем-то напоминали малолетнему Владу "жупана" Тудора и других завсегдатаев, с которыми родитель обыкновенно пировал до самой ночи. Войдя в столовую, новоприбывшие так же перекрестились на иконы и так же разговаривали по-румынски, но этим сходство с Тудором и другими отцовыми приятелями исчерпывалось.
  
   Новые гости одевались гораздо богаче и ходили важной поступью. Влад сразу отметил: "Они не назвались отцовыми слугами, перед мамой не заискивали и передо мной на корточки не присаживались, как это делал Тудор". За столом они пили мало, говорили спокойно, а ночевать ушли на постоялый двор.
  
   Самого главного из приезжих звали Нан. Отец сразу привёл его и двух других гостей в верхнюю комнату своего дома, где по-прежнему хранилось золото, и с гордостью показал отчеканенные деньги:
   - Вот на что я употребил ваши дары.
   - Что ж, хорошо, - сказал Нан, взял из раскрытого сундука монетку и начал вертеть в руках. - Теперь ты сможешь собрать войско, а мы окажемся будто ни при чём.
  
   Через месяц этот важный человек приехал снова, но привёз с собой не тех гостей, что в прошлый раз, а трёх других. Впрочем, они одевались так же богато. Затем приехали ещё трое незнакомых богачей и привезли от Нана "кое-что передать на словах". Влад подсчитал, что в общей сложности в Сигишоаре побывало девять незнакомцев, но они никогда не приезжали все вместе, а только порознь - по двое или по трое - и неизменно останавливались на постоялом дворе.
  
   Прежние отцовы друзья тоже приезжали, так же шумели до ночи, но если раньше застольные разговоры касались всего на свете, то теперь говорилось в основном про войско. Обсуждали, который доспех лучше, во сколько обходится содержание лошадей, не одолжить ли у Жигмонда пушек с пушкарями и так далее. Иногда обсуждение шло совместно с новыми богатыми гостями, иногда без них, но отец неизменно тревожился, если Нан долго не давал о себе знать.
  
   Богатые гости ездили-ездили, ездили-ездили, ездили-ездили почти год. В конце концов, они сказали, что пора собирать войско. Отец снарядил небольшую, но хорошо вооруженную армию и даже успел двинуть её к румынской границе, как вдруг пришла весть, что его младший брат, оказавшийся нерадивым правителем, заболел и умер.
  
   Таким образом, старший Дракул завоевал себе престол, а когда пришло время, младший Дракул занял место своего отца.
  
   Оба Дракула оказались похожи не только внешне. По мнению народа, отец и сын водили дружбу с дьяволами, но если про отца говорили, что он расселил дьяволов по всей своей земле, чеканя монету со странными рисунками, то про сына говорили иначе - уверяли, будто он носит дьявола где-то глубоко в сердце. Поэтому младший Дракул и считался зломудрым.
  
   "Одного я не могу понять, - думал государь Влад. - Почему люди хотят воспользоваться моей мудростью, которая, как они считают, получена от дьявола? Почему не боятся? Отец Антим сказал бы, что они дураки".
  
  
   КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА
  
  
   ФАКТЫ И ЦИФРЫ
   Исторический фон романа "Влад Дракулович"
  
   I
  
   В Средние века Румынию было принято называть Валахией, а однако сами влахи называли себя румынами, а свою страну - Царэ Ромынеаскэ - Румынская Страна.
  
   Действие романа происходит 11 августа 1460 года, в понедельник. Успение Богородицы в те времена отмечали 15 августа.
  
   Боярин Войко Добрица неоднократно упоминается в исторических документах, начиная с 16 апреля 1457 года. Известно, что этот боярин имел очень большое влияние на Влада Дракула-младшего.
  
   Бухарест как столица Румынии впервые упоминается в грамоте Влада Дракула-младшего, изданной 20 сентября 1459 года.
  
   В трансильванском городе Сигишоара Влад Дракул-младший провёл ранее детство. В Средние века эти территории входили в состав Венгерского королевства. Вероятнее всего, Влад родился не в Сигишоаре, а был привезён туда в возрасте 2-х лет в 1431 году. Старшему брату Влада в то время было около 4-х лет.
  
   Князь Мирча Старый правил в Румынии с 1386 по 1418 год с небольшими перерывами. Умер в 1418 году.
  
   Король Жигмонд "воспитывал" сына Мирчи, Дракула-старшего при своём дворе. На самом деле Дракул-старший состоял на придворной службе, но король называл это "воспитанием", желая подчеркнуть, как сильно заботится о своём подопечном.
  
   Жигмонд являлся одновременно королём Венгрии и императором Священной Римской империи. В 15 веке наибольшая часть империи состояла из территорий, заселённых немцами. Нюрнберг был главным городом империи.
  
   Вероятная дата рыцарского турнира в Нюрнберге с участием Дракула-старшего - сентябрь 1414 года. Не менее вероятная дата - август 1415 года. Нюрнберг был крупным центром производства турнирных доспехов, поэтому в городе регулярно проводились рыцарские турниры с целью привлечения новых клиентов.
  
   В 15 веке в Сигишоаре проводилась ежегодная летняя ярмарка в день Всех Святых (следующее воскресенье после Троицы).
  
   II
  
   Доминиканский монастырь, находящийся на территории Сигишоары, был основан почти одновременно с городом. Город - в 1280 году. Монастырь - в 1289 году. Городские укрепления в Сигишоаре начали строиться в конце 14 века и превратились в долгострой, как и строительство церкви на холме. Церковь Святого Николая на вершине холма строилась с 1345 по 1515 год. По другим источникам с 1330 по 1525 год.
  
   В результате войн с турками румыны потеряли область на черноморском побережье, называемую Добруджа. В 1417 году князь Мирча Старый отказался от попыток вернуть её и согласился платить султану дань.
  
   Молдавский князь Александр Добрый взошёл на престол с помощью румынского князя Мирчи Старого в 1399-1400 году. Правил без перерывов до самой смерти (январь 1432 года).
  
   Вероятная дата свадьбы Дракула-старшего и молдавской княжны Василики - январь 1418 года.
  
   Настенная фреска, изображающая Дракула-старшего и его жену Василику, сохранилась в их доме в Сигишоаре. Дракул-старший облачён в кольчугу-юшман. Василика изображена в костюме княгини согласно византийской моде.
  
   В январе 1431 года король Жигмонд принял Дракула-старшего в Орден Святого Георгия. Тогда же Дракул-старший получает от короля две другие милости - почётное право чеканить собственную монету и почётную обязанность охранять южную границу Венгрии.
  
   В том же году Дракул-старший поселился вместе с семьёй в Сигишоаре и жил там вплоть до конца лета 1436 года.
  
   В 1431 или 1432 году румынский князь Александр Алдя, младший сын Мирчи Старого, заключил мир с турками, при этом отдав в заложники султану более 10 боярских сыновей.
  
   В середине декабря 1433 года Александр Алдя приехал на Совет в Базель, где обсуждалась "уния" между католиками и православными (Патриарху в Константинополе следовало признать над собой власть Римского Папы, а в обмен Папа обещал военную помощь против турков). На этом Совете румынский князь поддержал унию, что очень не понравилось румынскому духовенству.
  
   Летом 1436-го Дракул-старший взошёл на румынский трон. В грамотах Дракула-старшего боярин Тудор и боярин Нан всегда упоминаются первыми после князя. Нан также упоминается среди бояр в грамотах предыдущего князя.
  
   III
  
   Князь Михай, старший сын Мирчи Старого, правил Румынией всего два года и умер в апреле-мае 1420 года на поле битвы. После князя Михая трон достался младшему брату Мирчи Старого. Новый князь получил прозвище Лысый.
  
   В 1421 году умер турецкий султан Мехмед Челеби. Новым султаном стал его сын Мурат, позднее получивший прозвище Дервиш. 15 июня 1422 года молодой султан начал осаду Константинополя. 24 августа был предпринят штурм ворот Святого Романа, но дальнейшим действиям турков помешало то, что дядя султана, Мустафа Челеби, собрал армию в азиатской части Турции и попытался захватить трон.
  
   В то время в Константинополе правил василевс Мануил. На момент осады Мануилу было 72 года. Его сыну, Иоанну, было 29 лет. Мануил умер спустя три года в 1425-м.
  
   Византийские историки Дукас и Халкокондил сообщают, что во время осады Дракул-старший находился в лагере султана, но убежал от турков и попросил убежища в Константинополе.
  
   В те времена Рождество Богородицы отмечалось 8 сентября.
  
   Вернувшись в Румынию осенью 1422 года, Дракул-старший поехал в Польшу (к ляхам), но был схвачен венграми возле города Ужвар. Сейчас этот город называется Ужгород, расположен на западной границе современной Украины.
  
   Раду, третий сын Дракула-старшего, родился в период между августом 1437-го и августом 1439 года. Более точную дату историки установить не могут.
  
   IV
  
   Второй женой Дракула-старшего стала некая Колцуна, уроженка румынского города Брэилы. В романе озвучивается версия, что свадьба состоялась в 1440 году.
  
   Мирча, старший сын Дракула-старшего, вероятнее всего женился в 1441 году. Предполагают, что его женой стала Мариа, младшая сестра венгерского вельможи Яноша Гуньяди (Хуньяди).
  
   Война, в ходе которой Дракул-старший "провожал" турецкое войско в земли венгров, началась весной 1438 года.
  
   Селение рядом с замком Гуньяд (современная Хунедоара) известно с 13 века, как центр производства оружия. Согласно преданию, местные купцы говорили своим покупателям: "Это оружие родилось там, где родилось железо".
  
   Четвёртый сын Дракула-старшего (от Колцуны, второй жены) получил имя Влад, в результате чего у Дракула-младшего появился брат-тёзка.
  
   Янош Гуньяди являлся фактическим правителем Венгрии при короле Владиславе, позднее прозванном Варненчик.
  
   V
  
   18 марта 1442 года Янош Гуньяди потерпел поражение от турецкого отряда, вторгшегося в венгерские земли. Турками командовал некий Мезид-бег.
  
   22 марта войско Гуньяди соединилось с войском Дракула-старшего и разбило турков.
  
   VI
  
   Румынский князь Басараб, временно сместивший Дракула-старшего, правил с июня 1442 по март 1443 года.
  
   Согласно свидетельствам средневековых хронистов Дракул-старший, чтобы вернуть власть, отправился за помощью к султану, был брошен в темницу и провёл в заточении 4 года в Галлиполи (ныне Гелиболу). Современные историки считают, что это свидетельство не заслуживает доверия, т.к. Дракул-старший вернулся в Румынию уже через год. Заодно с Дракулом-старшим султан освободил и сыновей румынских бояр, которые жили при турецком дворе, как заложники, более 10 лет.
  
   В июле (возможно в сентябре) 1442 года Янош Гуньяди победил турецкую армию, которой командовал крупный военачальник Шехабеддин.
  
   VII
  
   С 22 июля 1443 года по январь 1444 года длился так называемый Долгий поход Яноша Гуньяди в турецкие земли. В походе участвовали сербы, поляки, чехи, а также немецкие и французские рыцари. Дракул-старший со своим войском в этом походе не участвовал.
  
   Весной 1444 года начались переговоры о перемирии между Яношем Гуньяди и султаном. К переговорам присоединился Дракул-старший.
  
   12 июня 1444 года переговоры завершились. В документах зафиксированы требования султана к румынскому князю - "он должен послать нам залог". Под словом "залог" имелось в виду, что Дракул-старший должен прислать к турецкому двору двух своих сыновей.
  
   Дракул-старший отвёз сыновей (Влада и Раду) в Турцию не позднее конца июля 1444 года.
  
   Также в июле между турками и венграми был подписан окончательный вариант договора о перемирии. Турецкие послы привезли бумагу в приграничный венгерский город Сегед, где её заверил король Владислав.
  
   4 августа 1444 года, вскоре после отъезда посланцев султана, королём Владиславом издан указ о подготовке нового похода на турков. Более всех настаивали на этом указе Янош Гуньяди и посол от Папы Римского.
  
   Султан узнал об этом в сентябре, когда отряды Яноша Гуньяди снова вступили на турецкую территорию. Помощь султану предложили генуэзцы, которые перевезли турецкую армию по Чёрному морю в Болгарию. Цена за провоз - 40 тыс. золотых дукатов.
  
   VIII
  
   10 ноября 1444 года состоялась решающая битва между крестоносцами и турками под городом Варной. В этой битве погиб венгерский король Владислав. Поэтому он получил посмертное прозвище Варненчик.
  
   Янош Гуньяди, также участвовавший в битве, попал в руки к Дракулу-старшему и находился у него около месяца, после чего румынский князь позволил Яношу уехать.
  
   В июле-октябре 1445 года крестоносцы сделали небольшую вылазку в придунайские земли с целью убедиться, что король Владислав действительно погиб, т.к. после битвы под Варной его тело найдено не было. В вылазке наряду с другими участвовали старший брат Дракулы и Янош Гуньяди. Были захвачены турецкие крепости Джурджу и Туртукай возле Дуная. Крестоносцы также пытались осаждать другие крепости, но действительной помощи от румын почти не получали.
  
   В декабре 1446 года состоялся поход Яноша Гуньяди в Румынию. Дракулу-старшему отрубили голову. Тело похоронили в монастыре Снагов, расположенном на острове в 40 км к северу от Бухареста. Старший сын Дракула-старшего, Мирча, был убит вскоре после своего отца. По некоторым данным - погребён заживо.
  
   Эти события стали поводом для новой войны между турками и венграми. Решающее сражение состоялось в Сербии на Косовом поле 17-19 октября 1448 года. Победа досталась туркам.
  
   В ноябре 1448 года сын Дракула-старшего, Влад, с помощью турков стал новым румынским князем.
  
   "Поп Доментиан", как настоятель монастыря Снагов, упоминается в грамоте Дракула-старшего, изданной 30 июня 1441 года.
  
   В результате раскопок, проведённых в 1931 году в монастырской церкви, слева от входа обнаружена безымянная могила - тело в деревянном долблёном гробу. На костях скелета сохранились фрагменты одежды - красного парчового кафтана. Рядом лежала корона, украшенная красно-коричневой эмалью и бирюзой. К рукаву кафтана был пришит золотой перстень. Также в могиле нашли помятый кубок.
  
   IX
  
   Монастырь Снагов впервые упоминается в грамоте румынского князя Мирчи Старого, изданной в период между 1409-м и 1418-м годами.
  
   Вопреки этому факту народные легенды называют основателем монастыря не Мирчу, а его внука - Влада Дракула-младшего.
  
   Согласно тем же народным легендам, могила Влада Дракула-младшего находится перед входом в алтарную часть храма. Археологи в 1931 году не нашли под могильным камнем тело, хотя рыли на максимальную глубину. Вместо тела были найдены только кости рогатого скота. По мнению историков, это кости жертвенных животных, которых сжигали на острове Снагов в дохристианские времена.
  
   Военная экспедиция Влада Дракула-младшего в Брашов, которая упоминается в романе несколько раз, состоялась в апреле 1460 года.
  
  
  
  
   Об авторе
   Современная российская писательница Светлана Лыжина в своём творчестве специализируется на средневековой истории Юго-восточной Европы, а особое внимание уделяет Румынии и Молдавии. Интерес российского автора к этим двум странам не случаен, поскольку в XV веке они причислялись не к "западной цивилизации", а к периферии славянского мира и наряду с Русью получили у "просвещённых европейцев" наименование "восточных" государств.
   По мнению Светланы Лыжиной, средневековая история этого региона удивительно похожа на аналогичный период в русской истории, что даёт простор для проведения скрытых параллелей и переосмысления вопроса о взаимоотношениях Востока и Запада.
   Изучение истории и культуры Румынии и Молдавии писательница начала в институтской библиотеке МГИМО, будучи студенткой журналистского факультета и таким образом получив доступ к фонду, где представлены не только современные издания, но и редкие книги XIX века. Свои исследования она продолжила в московской Исторической библиотеке, а позднее совершила несколько путешествий по историческим местам, находящимся на территории современных Румынии и Венгрии.
   Одновременно было изучено множество исторических документов на старославянском, латыни и раннеитальянском языках. Изучение этих источников в оригинале позволило автору непредвзято взглянуть на их содержание, и этот взгляд не во всём совпал с распространёнными трактовками и пересказами, которые встречаются в исторической литературе.
   Накопленный материал настоятельно требовал воплощения в тексте, причём в художественном, поэтому Светлана Лыжина, поступила на заочное отделение Литературного института им. Горького, ведь уже имеющееся журналистское образование, полученное в МГИМО, казалось достаточным только для написания небольших произведений, но не для объёмного исторического повествования. Первым удачным литературным опытом Светланы Лыжиной стал роман "Время дракона", законченный в 2013 году и повествующий об одном из самых известных исторических и фольклорных персонажей Восточной Европы. Этим персонажем является румынский (валашский) государь Влад III Дракул, больше известный как "воевода Дракула" или Влад Цепеш.
   Ему же посвящён другой роман Светланы Лыжиной - "Дракула и два ворона". Книга была опубликована в 2015 году под заглавием "Валашский дракон" и стала официальным литературным дебютом автора.
   К настоящему времени завершена работа над четырьмя романами о Дракуле, освещающими разные периоды его жизни. "Время дракона" рассказывает о ранних годах главного героя и его взаимоотношениях с отцом, а также видными историческими деятелями той эпохи. Роман "Дракулов пир" повествует о борьбе Дракулы за отцовский трон, в результате которой он и заслужил свою особенную славу. "Дракула и два ворона" рассказывает о героическом противостоянии с турками, а "Принцесса Иляна" - попытка реконструировать последние годы жизни Дракулы и понять причину его гибели. Книги Светланы Лыжиной получили высокую оценку ряда читателей, но в то же время подвергаются критике за непривычный, очеловеченный образ Дракулы, поскольку этот персонаж гораздо чаще предстаёт на страницах романов как вампир, а не как реальное историческое лицо.
  
   Избранная библиография Светланы Лыжиной:
   Время дракона, 2013
   Дракулов пир, 2016
   Дракула и два ворона ("Валашский дракон" 2015)
   Принцесса Иляна, 2017
  
  
  
  
   Краткое содержание романа
   В августе 1460 года Влад, правитель Румынской Страны, едет из своей столицы в монастырь Снагов и вспоминает ранние годы жизни, а главное место в этих воспоминаниях занимают отец и старший брат, давно умершие.
   Правителя "сопровождает" выдуманный дьявол-дракон, чьё изображение Влад в детстве увидел на клинке отцова меча и с тех пор начал представлять, будто оно живое. Из-за дракона на мече, а также драконов, отчеканенных на монетах, отец Влада получил прозвище Дракул (Дьявол). Оно по наследству перешло к Владу и потому "Дракул-младший" продолжает забавляться разговорами с воображаемым существом, тем более что у дракона можно "попросить совет", когда самому трудно принять решение.
   Влад "просит совет" во время разбора тяжб, когда по пути в Снагов встречает крестьян, желающих, чтобы государь "творил суд", а разбор дел часто становится напоминанием о прошлом. Например, разбирая тяжбу о наследстве между двумя братьями, Влад вспоминает, что его отец говорил: "братья должны жить в мире".
   В воспоминаниях Влада, которые постоянно настигают его по дороге в Снагов, отражаются важные исторические события. Противостояние католического Запада и мусульманского Востока постепенно обостряется, а православная Румынская Страна, которой правит семья Влада, попадает меж двух огней.
   Сила турецкого оружия впервые обрушивается на Румынию, когда там правит дед Влада, и с тех пор румыны должны платить туркам дань. В 1420 году в бою с турками гибнет дядя Влада, старший отцов брат, а сам отец оказывается "в гостях" при турецком дворе, но турецкое гостеприимство таково, что уехать нельзя.
   И всё же отец Влада находит способ - в 1422 году, когда турки осадили Константинополь, "перебегает" из турецкого лагеря в город, под защиту мощных стен. Беглеца не выгоняют обратно, поскольку он привозит важные новости, которые помогают Константинополю заключить выгодный мир с султаном Муратом II.
   Эта история, а также другие приключения, пережитые отцом до того, как он стал румынским князем, восхищают Влада - отец в них выглядит добрым и честным человеком, готовым при необходимости пострадать за правду, - а между тем турки снова дают о себе знать. Отец Влада, как когда-то дед, вынужден согласиться выплачивать туркам дань, и это уберегает Румынскую Страну от разграбления в 1438 году, но отец Влада пытается совместить несовместимое: продолжая находиться в союзе с турками, решает породниться с их врагом - знаменитым венгерским полководцем Яношем Гуньяди (Хуньяди).
   Старший брат Влада женится на младшей сестре Яноша, но туркам это не нравится, поэтому в 1442 году они приходят в румынские земли, а отцу и старшему брату Влада приходится "ополчаться против поганых". Самого Влада в это время отправляют погостить в замок семьи Гуньяди в Трансильванию, и пусть Влад не может участвовать в предстоящих сражениях, ему удаётся познакомиться с воинами-наемниками, которые служат Яношу, а также побеседовать с самим Яношем. В беседах венгр показывает себя законченным циником, но Влад не придаёт этому значения.
   Пока идёт война, Влад живёт в замке, под одной крышей с сестрой Яноша, то есть женой своего брата. Владу нравится братова жена, поэтому в одну из ночей к нему во сне приходит дьявол-дракон и предлагает "дать совет, как получить то, на что даже не надеешься". Хоть и сознавая, что это неправильно, Влад следует совету касаемо ухаживаний и достигает некоторых успехов, однако всё рушится, когда Янош вместе с отцом Влада возвращается в замок. Турки разбиты, но отец повздорил с Гуньяди, поскольку не хочет продолжать боевые действия и присоединиться к крестовому походу, задуманному Яношем. Влад уезжает из замка вместе с отцом, а сестра Яноша остаётся со своим братом.
   В тот же год Янош решает посадить на румынский трон другого князя, более сговорчивого, и с помощью своей армии наемников добивается цели, поэтому отец Влада вынужден отправиться за помощью в Турцию, а его сыновья скрываются в поместье одного из румынских бояр. В отсутствие отца Влад решается тайно съездить в Трансильванию. Дьявол-дракон, который опять приходит во сне, полностью одобряет затею, но итог поездки оказывается совсем не тот, на который было рассчитано: сестра Яноша не стала говорить "с сыном врага семьи Гуньяди". К тому же выяснилось, что Гуньяди ни при каких условиях не захочет мириться с отцом Влада, но Влад отказывается в это верить. Меж тем отцу Влада удаётся получить от турок помощь - силой турецкого оружия он возвращает себе трон, а Янош тем временем копит силы для крестового похода в турецкие земли. Кампания, вошедшая в историю как Долгий поход 1443-1444 годов, проходит без участия румынской армии, но отец Влада участвует в мирных переговорах. По итогам войны, из которой Янош вышел победителем, венгры и турки делят зоны влияния, а Румынская Страна - один из предметов дележа.
   Отцу Влада приходится выполнить требование, выставленное султаном Муратом II ещё до начала Долгого похода. Румынский князь должен прислать к турецкому двору двоих своих сыновей как заложников, а заложниками по отцову решению становятся Влад, которому на тот момент исполнилось четырнадцать, и его младший брат Раду, которому всего-то шесть лет.
   Влад и Раду отправляются вместе с султаном Муратом II в Азию, но по дороге выясняется, что Янош нарушил условия перемирия, заключённого на 10 лет, и снова собирается напасть на Турцию. Султан поворачивает навстречу противнику, и так Влад становится невольным участником знаменитой битвы при Варне в ноябре 1444 года: находясь в султанском шатре, видит движение шашечных фишек по карте, а позднее обозревает поле оконченной битвы. Также во время своего пребывания в Турции он имеет возможность беседовать с султаном - выясняется, что султан считает жестокость достоинством.
   После битвы под Варной, где крестоносцы потерпели сокрушительное поражение, отец Влада спасает Яноша Гуньяди, спрятав его в своём походном шатре, чтобы этот венгр не попался в плен туркам, но Янош не чувствует особой благодарности. Не чувствует он её и позднее, когда в 1445 году уговаривает отца и старшего брата Влада участвовать в небольшой антитурецкой вылазке.
   В декабре 1446 года Янош опять приходит в Румынию с войском наемников, чтобы снова свергнуть отца Влада и посадить на румынский престол своего ставленника. В результате гибнет не только отец, но и старший брат Влада. Влад узнаёт об этом, когда к турецкому двору привозят отрубленную голову отца, так что теперь все мысли у юного заложника только о мести. Во сне к нему опять приходит дьявол-дракон и предлагает помощь, но Влад отказывается, ставя под сомнение полезность дьявольских советов.
   В 1448 году, с помощью султана Мурата II придя к власти, он отправляется в монастырь Снагов, где похоронен отец, и близ отцовской могилы клянётся отомстить. В этот момент происходит странное - дракон мерещится уже наяву, и это заставляет Влада поверить, что советчик всё же может принести пользу.
   Приехав в этот монастырь в 1460 году, Влад вспоминает о давних событиях. С тех пор многое изменилось, месть осуществлена, и у Влада подспудно зреет решение вопреки прошлому продолжить дело своего врага - бороться против турецких захватчиков. И советов у воображаемого дьявола-дракона он уже не хочет спрашивать.
  
  
  

Оценка: 6.22*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"