Аннотация: Рассказ о бессмертных, пресытившихся своим бессмертием.
Когда она, легко и грациозно подбежав к краю утёса, с силой оттолкнулась и, раскинув руки, на какой-то момент словно зависла над пропастью, мне даже почудилось, что эта девушка, словно большая птица, сейчас преодолеет земное притяжение и отправится в полёт. Ничего подобного, конечно, не произошло. Она, столь же легко и грациозно, полетела вниз. Я даже слегка поёжился - сам я на подобные прыжки с большой высоты, после одного на редкость неприятного опыта, решиться никогда не мог.
Несколько случайных зрителей, восхищённых красивым полётом, невольно зааплодировали, когда она, достигнув поверхности, подняла тучу брызг. Те, кто находились поближе, даже вынуждены были стирать их с лица, а какой-то пижон с недовольством оглядывал свою белоснежную одежду, которая теперь оказалась испрещлённой многочисленными алыми пятнами, словно покрытая сыпью кожа.
В момент приземления я вздрогнул и зажмурился, однако, как обычно, не утерпел, и, движимый естественным любопытством, которое всегда вызывало во мне таинство смерти, на секунду приоткрыл глаза, чтобы увидеть лежащую на острых камнях безобразную окровавленную массу, ещё недавно бывшую таким прекрасным и совершенным телом.
Лучше бы я этого не делал. Моя чувствительность при виде подобных зрелищ не зря всегда вызывала насмешки. Вот и сейчас, я едва сдержал позыв тошноты и поспешно отвернулся. Хорошо ещё, что все были поглощены открывшимся зрелищем, и никто не обратил внимания на моё малодушное поведение.
Почему-то из всех видов смерти, за исключением самых мучительных, падение с высоты всегда вызывало у меня наибольший страх. Эта боязнь, от которой я, наверное, никогда не смогу избавиться, была, очевидно, унаследована мной от далёких предков из тех времён, когда смерть действительно была чем-то неумолимым и неотвратимым, а её преждевременное наступление (как, например, при падении) действительно считалось, и не без оснований, серьёзной неприятностью.
Я, разумеется, как и все, умирал не раз, перепробовав различные варианты, но именно падение с большой высоты оставило наиболее болезненные воспоминания. А потом, в какой-то момент, острые, не сравнимые ни с какими другими, ощущения, всегда сопутствующие умиранию, приелись, и я стал предпочитать иные, несмертельные способы получения дозы адреналина. Знаю, что некоторые считают меня за это трусом, но я не понимаю, в чём состоит смелость умирания, когда наперёд знаешь, что с твоей резервной электронной копией ничего не случится, и, не пройдёт и суток, как ты получишь точно такое же (или модернизированное, это уж как пожелаешь) новое тело с тем же запасом воспоминаний. Никаких сбоев в этой системе не случалось уже больше тысячи лет.
С телами вообще получается очень странная ситуация. Ты, конечно, можешь заказать себе любое, и поначалу некоторые этим здорово злоупотребляли - выбирали, что почуднее. Но весь фокус в том, что наш мозг рассчитан именно на человеческое тело, да ещё не абы какое, а максимально приближенное к своему, родному. А в другом облике он чувствует себя как тело в одежде не по размеру: очень неуютно, неловко, а местами и больно. Понятно, что какие-то мелкие телесные недостатки исправляли все - вот и выглядим теперь как античные статуи. А вот от крупных перемен пришлось отказаться. Разве что иногда какие-то чудики после очередной смерти устраивают маскарад, но потом, конечно, когда всё закончится, побыстрее умирают, чтобы вернуться к нормальному виду.
Бояться можно не смерти, а боли, когда по каким-то причинам не можешь быстро умереть. Причинение боли с лишением свободы умирания давно уже осталось, по сути, единственным серьёзным преступлением; единственным, чего можно бояться и что действительно осуждается и строго карается. А всё остальное для общества бессмертных при давно наступившем материальном изобилии, когда каждый может получить, что ему заблагорассудится, в общем-то, не страшно.
Хотя, как сказать. Есть ещё один всеобщий страх, всеобщая мука - скука. Если ты не занимаешься наукой или творчеством, бессмертие может превратиться в бессрочное наказание. Отсюда и наши смертельные развлечения. Некоторые вообще прибегают к самоубийству едва ли не ежедневно, только успев воскреснуть, придумывая для этого самые диковинные способы. Кое-кто даже нарочно идёт на муки, которых в прошлом удостаивались лишь самые отъявленные преступники, лишь бы испытать что-то новое. Что ни говори, а смерть, даже когда точно знаешь, что она - не окончательна, даёт самые неповторимые эмоции, а атавистический, подсознательный её страх до конца не выветрился даже из самых отчаянных голов.
Не помню уже, когда и что послужило толчком, но со временем такое отношение к смерти стало казаться мне легкомысленным, недостойным мыслящих существ. Как пахабная оргия на месте древней святыни. И дело тут не в том, что кому-то эта святыня ещё дорога - нет, в богов, которых она прославляла, давно уже никто не верит - осталось только старинное здание, пусть и необычное, красивое. Просто, есть в этом нечто неправильное, и всё тут. Какое-то неуважение к бесчисленным поколениям смертных предков.
Меня в какой-то момент, как магнитом, стали притягивать старые кладбища. Их сохранилось несколько, по всему миру. Как музеи. Только туда редко кто заходит. Ведь напоминание о настоящей смерти даже бессмертного способно привести в дрожь. Мне кажется, что все мы, живущие вечно, подсознательно ощущаем себя обманщиками, увильнувшими от какой-то обязанности, не отдавшими долг природе. А старое кладбище, на котором уже тысячу лет не появлялось новых жильцов - своеобразное напоминание об этом обмане и, возможно, предупреждение, что и вечность когда-нибудь закончится, и долг отдавать придётся.
Особенно часто я приходил к могиле последнего смертного. Бессмертие ко времени его ухода давно уже стало доступным для всех, а его технологии - отлажены до автоматизма: в электронные резервные копии исправно записывались все мысли, ощущения, образы... Словом, тебя были готовы восстановить в любой момент, создав и предоставив новое тело, которое не отличишь от настоящего. А, вот, поди ж ты: он добровольно отказался от резервной копии, уничтожил её, а потом - умер. Самое смешное, что сам он был крупным учёным, причастным к разработке всего этого рая. Кажется, именно после этого случая доступ к резервным копиям, не только чужим, но и своей, перекрыли, чтобы кто-нибудь ещё не наделал глупостей.
Потом я стал много читать - не смотреть, не слушать, не погружаться в виртуальную вселенную, а именно читать, как делали наши далёкие предки и как теперь поступают единицы, в основном, учёные. Поначалу трудновато приходилось, а потом так втянулся, что наши современные способы поглощения информации стали казаться мне такими же искусственными, как наши синтетические тела.
Я увлёкся старинной литературой, написанной ещё до наступления всеобщего бессмертия, и открыл для себя такое богатство эмоций и переживаний, которое нам и не снилось. После долгих размышлений я понял, что именно смерть придавала им такую остроту: всё было, как в последний раз (а порой и действительно в последний). Когда ты знаешь, что в любой момент всё может кончиться, ты и переживаешь всё по-другому, по-настоящему. Это, наверное, можно сравнить с тем, как воспринимает еду голодный человек и пресыщенный обжора, вроде нас. А самым страшным ощущением, рядом с которым бледнеет всё остальное, было для них расставание навсегда, умирание близкого человека. Сколько я ни силился, представить эти чувства не получалось. Наверное, никто из нас, привыкших к вечным возвращениям, не был бы способен вообразить такое, даже лучшие писатели и артисты.
Древние люди боялись смерти и воображали себе посмертное существование, как они говорили, загробный мир, в который сами же начинали верить. Насколько я мог понять, это было своеобразным лекарством против страха смерти. Иные из этих представлений показались мне довольно остроумными и нетривиальными, а другие - поразительно похожими на наш мир. Думаю, окажись кто-то из смертных предков в нашем времени, он вообразил бы, что попал в рай. Вот только мне наш мир раем совсем не кажется; впрочем, чудаков, вроде меня, не так уж и много.
Со временем мне стало казаться, что я, если и не научился думать, как далёкие предки, то, по крайней мере, стал немного понимать мир, в котором они жили. Для меня их повседневная жизнь с извечным страхом смерти перестала казаться экзотикой, сказкой. И уж, конечно, я начисто излечился от высокомерия по отношению к ним, которым так грешат многие обладатели совершенных тел и секрета бессмертия.
Я много задавался вопросом, для чего нашим предкам было нужно бессмертие, почему они о нём так мечтали? Неужели, только из страха смерти и от боли из-за потери близких? И пришёл к выводу, что для наиболее выдающихся из них бессмертие или, по крайней мере, очень долгая жизнь, давали ключ к полной самореализации. Для учёных это было познание мира или его частей, создание всеобъемлющих теорий. Для творцов - возможность довести своё мастерство до совершенства, чтобы создавать новые великие симфонии, картины, романы. А для всех остальных - реализовать то, о чём мечтали, но на что не хватило времени или средств, или чего-то иного.
Какими наивными кажутся теперь их мечты! Никто не знает, почему так происходит, но только наш вечно обновляющийся мозг лет через сто как будто выдыхается. Наступает творческая и научная импотенция. Человек по инерции продолжает заниматься наукой или искусством, но как бы по привычке, без вдохновения, скатываясь к самоповторам. Особенно это касается искусства. Возможность обессмертить себя в своих творениях, работа наперегонки со смертью наделяла художников прошлого таким чувством жизни, которые давно утратили даже лучшие из наших мастеров. Как будто вечная жизнь творцов как вампир высосала жизнь из их творений, которые стали такими совершенными по форме, но пустыми внутри... Забавно, что в старину писатели любили сюжет, в котором творение высасывает жизнь из творца или модели. В жизни же всё оказалось наоборот.
После увиденного смертельного прыжка я, чтобы привести в порядок мысли и нервы, вновь направился к могиле последнего смертного - это давно стало для меня чем-то вроде ритуала. Подозреваю, что древние люди с теми же целями шли в свои святилища или на могилы близких. Правда, в отличие от них, мне некому было вознести молитвы и не у кого попросить совета.
Надгробие было сделано из какого-то очень прочного камня, но и он не избежал действия времени. Какое изображение украшало его ранее, можно было только догадываться, а имя и даты с неправдоподобно малым промежутком, не дотягивающим даже до сотни лет, читались с трудом. Я читал в старинных книгах, что когда-то было принято украшать могилы цветами, и хотел как-то раз последовать примеру древних людей - даже нарвал букет, но в последний момент устыдился своего порыва и выбросил заготовленные цветы. Однако в этот день я пожалел о том, что старинный обычай больше не поддерживается - какая-то непонятная душевная потребность подталкивала меня сделать хоть что-то. Поддавшись ей, я постоял некоторое время, положив руку на камень, вершина которого как раз находилась примерно на уровне моего плеча. Его слегка шероховатая поверхность отчего-то показалась мне очень холодной, почти ледяной - невольно вспомнилось вычитанное в старых книгах и часто повторяющееся определение "хладный труп". Представив себе, что именно такой хладный труп, которому никогда не воскреснуть, лежит под камнем, я резко отдёрнул руку.
Собственно, этот поход на кладбище понадобился мне для того, чтобы окончательно решиться, встать вровень с древними, сделать то, на что никто не отваживался уже тысячу лет. Я задумал, ни много, ни мало, отключить свою резервную копию, избавиться от неё, чтобы испытать настоящий страх смерти, а, вместе с ним, истинное чувство жизни. Мысль о том, что я могу стать первым за тысячу лет по-настоящему умершим, прекратить своё существование, лечь рядом с древним учёным этим самым "хладным трупом", преследовала меня уже довольно давно. Сначала это казалось странной фантазией, которую я старался гнать от себя. Потом я понемногу свыкся с ней как с недостижимой мечтой. И, наконец, она сделалась идеей-фикс, не дающей покоя ни днём, ни ночью.
Зрелище сегодняшнего бессмысленного прыжка, похоже, стало последней каплей, последним пёрышком, перевесившим чашу весов. Я решился. План был продуман уже давно, так что дело оставалось только за тем, чтобы дать себе команду на его воплощение. Во время кладбищенского визита эта последняя решимость, наконец, пришла.
Хранилище, в котором находятся резервные электронные копии всех живущих на Земле, постоянно, в режиме реального времени, пополняющиеся новой информацией, - самое надёжное здание на планете. Упрятанное в скальный грунт, сделанное из сверхпрочных сплавов, оно защищено от любых природных катаклизмов, как земных, так и космических. Насколько я понимаю, даже если Земля погибла бы, оно, скорее всего, уцелело бы и смогло отправиться в свободный полёт. Даже если бы вследствие внезапной катастрофы на Земле не осталось бы ни одного живого существа, регенерация из резервных копий пошла бы через определённое время автоматически, без участия человека.
Хранилище оказалось надёжно защищенным ото всего, кроме злонамеренного, несанкционированного проникновения одного из тех, чья постоянно обновляющаяся резервная копия находилась в нём. Это и не удивительно: за много столетий никому, за исключением тех, кто, время от времени, проверял работу автоматики, и в голову не могло прийти пробраться сюда.
Тем не менее, я принял меры предосторожности на тот случай, если здесь работает какая-нибудь допотопная автоматическая система охраны и идентификации. Ради этого пришлось убить одного из техников, контролирующих работу автоматов, чтобы на время завладеть его одеждой, идентификационными документами и оборудованием.
Убийство, конечно, давно перестало считаться серьёзным преступлением, но и к одобряемым поступкам его никак не отнесёшь. Одно дело - в шутку убить друга или соперника в пылу игры, а совсем другое - незнакомого человека. Просто хулиганство какое-то! Я, конечно, действовал максимально аккуратно и безболезненно, тихонько подошёл сзади и ударил по затылку тяжёлым камнем, но, как мне показалось, техник в последний момент что-то почувствовал и удивился. А когда воскреснет, то, конечно, спасибо не скажет. Может, ещё и нажалуется.
Да я, признаться, и сам никогда не любил убивать, даже в юности. Теперь же, учитывая то, зачем я шёл, и моё изменившееся отношение к смерти, и вовсе испытывал какое-то странное чувство, будто делаю что-то очень нехорошее и гадкое. А уж когда раздевал труп, чтобы облачиться в его одежду, меня чуть не стошнило. Всё думаю, что же испытывали настоящие убийцы в прошлые времена, когда отнимали жизнь, которую уже не вернуть? Признаюсь, описания этого в древних книгах всегда казались мне какими-то надуманными. Хотя, если вспомнить, что и кое-кто из авторов проделывал что-то подобное...
В общем, в хранилище я попал без проволочек. Теперь-то, наверное, после моего визита здесь озаботятся надёжной охраной. Вероятно, всё автоматам перепоручат, чтобы ни у кого не возникало искушения, вроде моего. Но меня это уже никак не касается. Я почему-то ожидал увидеть что-то величественное, вроде древнего храма. Как-никак, здесь хранятся жизни всех разумных обитателей планеты. На деле же оказалось, что тут довольно тесно. Какие-то то ли шкафы, то ли стеллажи с многочисленными маленькими одинаковыми ячейками, как соты в улье, и конца им не видно.
Поначалу я даже растерялся, куда идти, но расположение оказалось довольно толковым, так что разобраться, что к чему, и где искать свой идентификационный код, удалось быстро. В справочную систему, на всякий случай, влезать не стал, мало ли чего. Всё-таки, сюда до сих пор заглядывали только ради воскрешения временных покойников, вроде моего техника. А если кто-то сунется в поисках ячейки живого, могут возникнуть ненужные вопросы. Ещё, чего доброго, что-нибудь заблокируется, если автомат решит, что это - ошибка.
Пока я искал свою ячейку и шёл к ней по этим бесконечным коридорам, как по лабиринту, всё время вспоминалась старая сказка. Был в ней такой малоприятный персонаж, Кощей. Бессмертный, вроде меня и всех остальных. Но с одной оговоркой. Если сломать иглу, которая хранится далеко, в очень надёжном месте, то он умрёт по-настоящему. Как будто неизвестный автор из прошлого заглянул в будущее, нашу систему подсмотрел и на своём уровне переосмыслил. Вот и я, пока шёл, чувствовал себя то ли героем этой сказки, то ли свихнувшимся Кощеем, который собственную иглу сломать собрался.
А потом меня внезапно другая мысль оглоушила: я ведь сейчас не только до своей ячейки добраться могу, но и до любой другой. То есть, получается, что могу запросто лишить бессмертия любого, кого пожелаю, убить не на время, как это всегда случается, а взаправду. Выходит, что я сейчас - как древний тиран, или даже божество из древних мифов. Захочу - и казню. Просто так, потому что мне так вздумалось. Ощущения, скажу я Вам, такие, что голова кругом пошла. Вроде, понимаешь, что, как разумный человек, никогда так не поступишь, а внутри словно сидит какой-то любопытный бесёнок и подзуживает попробовать. Ох, не хотел бы я быть на месте древнего абсолютного правителя. Тут кто угодно умом тронется.
Я себя этими мыслями так запутал, что, когда добрался до своей ячейки, действовал как на автомате. Просто открыл её и вытащил крохотную штучку, на которой весь я, со всеми своими мыслями, желаниями, поступками с рождения записан. Вернее, с того момента, когда в моём мозгу появилось малюсенькое устройство, которое всё это в цифры переводит и сюда ретранслирует. Разомкнул соединение, сунул её машинально в карман, и всё. С этого мгновения всё, что делаю и думаю ґ- только моё, и ничьё больше. Нигде, кроме моей памяти, не фиксируется, и, по большому счёту, уходит в никуда. А если я этот крохотный кристаллик из моего кармана решу раздавить, то и всё моё прошлое уйдёт туда же. Если уже не ушло - вдруг я что-то повредил?
Я ожидал, что сейчас что-нибудь замигает, запищит, какой-нибудь сигнал тревоги: как же, человека насовсем убивают! Однако, ничего такого не произошло. Конечно, где-то что-то, наверное, зафиксировалось, но у автоматов такой вариант развития событий, видимо, просто не был предусмотрен, а пока информация до людей дойдёт, я уже далеко буду.
Надо признаться, в первый момент я основательно струсил. Как будто страховка оборвалась, и ты без неё стоишь на канате над пропастью. Каюсь, запаниковал. Первой мыслью было вернуть всё скорее назад (знать бы ещё как!). Но потом, всё же, взял себя в руки. Не для того я всё это затевал, чтобы вот так просто взять и вернуть всё на прежнее место, даже толком ощущения не распробовав. Во второй-то раз мне такую операцию едва ли удастся провернуть. В конце концов, когда мне это надоест, приду сюда, повинюсь, мне всё поставят на место - только и всего.
Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, слегка успокоился и пошёл к выходу. А в голове так и стучит мысль, что эти мои шаги, мои мысли нигде больше не фиксируются: сперва, ненадолго, остаются в моей памяти, а потом - уходят в никуда. Вот тут-то я и понял, что такое настоящая свобода, и как она страшна. Всплыло в памяти изречение одного древнего философа, которое я никак не мог понять: "Жизнь, если нет мужества умереть, рабство". Теперь-то я, кажется, его понял. Вернее сказать, нутром почуял. Только для такой свободы надо, наверное, из другого теста быть сделанным. А я слишком привык к безопасному и необременительному рабству. Ведь никто от тебя ничего не требует, ничего не заставляет делать - только жить.
В хранилище всё было ещё не так страшно. Ну, что там, по большому счёту, может случиться: всё стерильно, всё под контролем. А вот когда вышел на открытый воздух, сразу почувствовал весь ужас моего положения. Если, к примеру, я споткнусь и ударюсь головой. Или если на меня налетит кто-нибудь на аэроцикле. Или если вот тот человек просто возьмёт, да и захочет меня убить, как я того техника. Едва ли потом кто-нибудь обратит внимание на крохотный кристаллик в кармане, и я стану первым настоящим покойником за тысячу лет, жертвой собственных любопытства и глупости.
Неужели же наши предки так и жили, с осознанием того, что в любую секунду могут погибнуть? Мне казалось, что к этому невозможно привыкнуть. И, в то же время, я жадно ловил новые ощущения. Ибо твёрдо знал: такой их остроты у меня уже не будет никогда. Если, конечно, у меня вообще есть будущее. Потом, пораскинув мозгами, я, конечно, понял, что люди прошлого были гораздо осторожнее нас и сами по себе, и по отношению друг к другу. Они бы, например, не стали никого просто так убивать, хотя бы из страха кары, да и со своими транспортными средствами были куда как осмотрительней. Но, всё равно, трагических случайностей никто не отменял.
Не знаю, что думали обо мне встречные, видя, как я шарахаюсь от них и от каждой тени. Вероятно, полагали, что я под воздействием одного из тех модных наркотических средств, которые добавляют остроты ощущениям и переживаниям людей, измученных вечной скукой. В определённом смысле, так оно и было. Вот только такого средства, как у меня, за последнюю тысячу лет никто и никогда не пробовал.
Я испытывал абсолютно новое и для себя, и для всех окружающих сильнейшее ощущение - страх смерти. И, в то же время, иногда ловил себя на мысли, что к нему порой примешивается ещё более страшное чувство - желание смерти. Мысль о том, что ты, единственный среди всех этих людей, настолько свободен, что можешь умереть по-настоящему, действительно пьянила. Я даже стал опасаться, что в какой-то момент не смогу противиться этому искушению. Для меня, привыкшему к временному, невсамделишному умиранию, поддаться импульсу и пойти на такой шаг будет, наверняка, гораздо проще, нежели нашим осторожным предкам.
Немного попривыкнув, я решил, что прежде, чем вернусь к хранилищу и попрошу всё восстановить, нужно попробовать хоть немножко пожить такой рискованной жизнью и посмотреть, что я буду ощущать, когда первая волна совершенно новых эмоций схлынет. Только тогда я смогу по-настоящему понять старинную литературу и древние религии. Что же до несчастных случаев и убийств, то они, если подумать, на моей памяти случались не так уж часто. Теперь же, когда я буду сверхосторожен, их вероятность упадёт почти до нуля.
Прошло всего несколько часов, а я уже решил, что жизнь наших предков была не столь уж страшной, как мне показалось в первые минуты. Им, если подумать, было даже немного легче, чем мне. Ведь для них, в отличие от меня, смерть была чем-то абсолютно неизбежным, и речь шла лишь об отсрочке. Я же рисковал вечностью. Кажется, древняя пословица гласила: "Двум смертям не бывать, одной - не миновать". Мы могли бы перефразировать её в том смысле, что многим смертям - бывать, а вот одну, настоящую, мы как раз и минуем.
За этими размышлениями ноги как будто сами привели меня к тому месту, где я вчера наблюдал за смертельным полётом. Сам не знаю, что на меня нашло, но мне вдруг захотелось поиграть с собственным страхом высоты. И я полез на утёс. Это было не сложно: для тех, кому было лень карабкаться по скалам, оборудовали лестницу, а лезть по скале, рискуя свернуть себе шею, я, понятно, в этот день не желал. Несколько человек поглядывали на меня с любопытством, предвкушая зрелище. Ведь этот утёс был излюбленным местом для тех, кто решил красиво окончить прошлую жизнь. Что ж, на этот раз придётся их разочаровать.
Когда я, слегка запыхавшись, добрался до вершины, солнце уже садилось, и из-за него острые камни внизу казались окрашенными в багровой цвет безо всякой крови. Моя всегдашняя боязнь высоты, многократно усиленная страхом настоящей смерти, породила самое сильное ощущение в моей жизни. Я сознавал, что если сделаю всего один шаг вперёд, со мной будет покончено навсегда. Вернее, я сознавал, что будет так, а вот как именно это будет, конечно, представить себе не мог.
Резкий порыв ветра заставил меня вздрогнуть, отступить от края и ухватиться за выступ. Я решил, что, пожалуй, хватит на сегодня острых ощущений, и пора спускаться, как вдруг услышал за спиной звонкий смех. Рядом со мной стояла девушка: как мне показалось, та самая, которая прыгнула с этой скалы сутки назад.
- А ты не слишком-то смелый! - со смехом произнесла она, оценивающе оглядывая меня с головы до ног. Наверное, в этой одежде техника, которую я позабыл сменить, и которая была мне не совсем по размеру, я выглядел довольно нелепо. Что бы она сказала, если бы только знала, насколько я смел на самом деле, и чем сейчас рискую! На мгновение мне даже захотелось похвастаться перед ней, но я сдержал этот порыв.
- Просто сегодня нет настроения прыгать, - ответил я вместо этого. - А это не ты была здесь вчера?
- Я! - подтвердила она. - Обожаю прыгать в этом месте!
- Это было красиво, - пробубнил я неуклюжий комплимент. В её глазах замелькали озорные чёртики.
- А давай прыгнем вместе! - предложила она и даже протянула руку.
В другое время я, несмотря на все свои сложные отношения к прыжкам с высоты, с радостью согласился бы на такое предложение, ожидая приятного продолжения после воскрешения. Но теперь мне, играющему с настоящей смертью, ничего не оставалось, как показать себя последним трусом или, как минимум, невежей.
- Нет настроения, - снова пробубнил я, сделав вид, что не заметил протянутую руку. - Что-то не хочется сегодня умирать.
Слегка озадаченная моим поведением, и даже из-за этого толком не обидевшаяся, она задала резонный вопрос. - А зачем же ты вообще сюда полез?
- Решил полюбоваться видом, - буркнул я.
- Полюбовался? Тогда отойди, и не мешай!
Что ж, этого и следовало ожидать. Вздохнув, я отвернулся, и в этот момент почувствовал сильный толчок. От неожиданности я оступился и буквально завис над краем пропасти, нелепо размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Каждому из нас случалось в шутку убивать друзей и знакомых во время подобных игр, так делали со мной, так поступал так и я, но на этот раз мне было не до смеха. В эту секунду я познал настоящий страх.
- Что ты делаешь, я же погибну! - глупо воскликнул я.
- Счастливого полёта! - новый толчок отправил меня в пропасть и, пока я летел (а эти мгновения показались мне вечностью), моё падение сопровождал звонкий и задорный серебристый смех, который в любой другой ситуации мне бы хотелось слышать вечно.
В последний миг перед ударом мне подумалось, что мой кристалл, если он вообще уцелеет после столкновения с камнями, едва ли будет найден.
***
Когда я пришёл в себя после воскрешения, то в первые минуты не испытывал ничего, кроме изумления, на смену которому пришла благодарность за то, что я остался жить.
Всё объяснилось просто. Я был излишне самонадеян, когда посчитал, будто уничтожил единственную резервную копию. Разработчики системы предусмотрели действия таких, как я (насколько я понял, мой случай был не единственным). А кажущаяся лёгкость достижения цели позволяла не сковывать нашу свободу и, одновременно, дать возможность получить хороший урок. Что ж, я его усвоил и теперь едва ли захотел бы повторить это по-настоящему. Хотя, конечно, не буду загадывать.
Но я, всё-таки, вынес из этой истории и кое-что ещё, помимо сверхострых ощущений и понимания страхов наших предков. Когда та девушка узнала причину моей кажущейся трусости, то была совершенно покорена моей храбростью. Теперь мы проводим время вместе и вдвоём пытаемся придумать новый, ещё никем не испробованный способ красивой смерти.