Сеня ехал на электричке по знакомым с детства местам. Он торопился успеть...
За двойными грязными стеклами мелькали деревца с жиденькими кронами, расквашенная грунтовая дорога то убегала от насыпи, то возвращались к ней, обходя канавы, рытвины и озерца с осокой по берегам. Щели между рамой и внутренним стеклом были плотно забиты окурками так, что ни дребезга, ни сквозняка не возникало. Сеня видел в окне свое двойное отражение, которое неслось сквозь пространства полей и лесопосадок со скоростью курьерского поезда, и слышал родную речь от ближайших соседей по деревянной лавке напротив. Соседи лениво поругивали власть, время и нравы. Голоса их, подсаженные куревом, почти сливались со стуком колес. И все же родная речь нет-нет да и угадывалась в самых явных ее проявлениях...
До сорока лет Сеня и не знал, что он сентиментален. Ну, то есть, он догадывался, что он может тосковать по дому. Память его хранила детские слезы, размазанные по сгоревшим на солнце щекам. Слезы эти регулярно подмачивали подушку сразу после отбоев его первого пионерского лагеря. Он боялся выглядеть девчонкой-плаксой и гасил свои всхлипы в мокрую наволочку. Сеня не знал еще тогда, что эти слезы совершенно не стыдные. Что они рождают в человеке вполне человечное чувство - Ностальгию.
Вообще до сорока лет Сеня не задумывался о возвращении. Он шел вперед. Он не оглядывался. Жизнь представлялась ему сплошным полем боя, где каждый день мог нести прорыв линии обороны противника. Но мог и не нести... А мог нести даже совершенно противоположную новость. И тогда надо было срочно смыкать ряды, перегруппировываться, отступать, стараясь сохранять спокойствие и выдержку. Кто был противником в этом сражении? Да кто угодно мог быть! В школе - это были учителя под командованием завуча Полины Николаевны, в институте - деканат в лице замдекана Пал Саныча и его оруженосцев из студсовета. Дальше больше - партком, профком, местком. Все эти бесконечные комы выстраивались свиньей и лупили по нему прямой наводкой, но чаще по замысловатой баллистике. Откуда-нибудь из-за чужих голов прилетало ядро и попадало в самый незащищенный его участок, глубоко в тылу за линией фонта, где дочка училась ездить на велосипеде, а сынишка путался в мокрых ползунках. Сеня в такие минуты сжимал кулаки и говорил себе: "Все. Надо делать прорыв линии фронта и уходить на Запад".
Запад представлялся Сене вместилищем сбывшейся мечты того самого коллективного бессознательного, которое в голос выдает только беспрерывную жалобу на проклятую жизнь. На Западе все было лучше по определению. Кормежка, машины, фильмы, эстрада - однозначно. Остальное достраивалось воображением, по формуле математической индукции - если А + Б равно Хорошо, А + Б + Ц - очень хорошо, то дальше - только лучше и лучше!
Поначалу так оно все и оказалось.
Скандинавия встретила запредельностью шведских столов на завтрак в гостинице, обволакивающим комфортом кожаных внутренностей такси, дистиллированным воздухом набережных, улиц и даже бензоколонок. Пейзажи за окном экскурсионного автобуса выглядели ожившими открытками с путеводителей и реклам. Нереально чистые и гладкие дороги шуршали под колесами этого обтекаемого аквариума. Водитель же в белой рубашке и бабочке был последней каплей в Сениной чаше восторга.
Но слово "оказалось" отделяется от слова "казалось" только одной буквой "О". В просвет дырки этого овального бублика довольно скоро стали проникать неожиданные детали. Шикарные дороги вдруг упирались в ряд будок (по числу полос). Позади каждой будки оказался закрытый шлагбаум, который открывался по мановению руки сидящего в будке кассира. Но только после того, как кассир получал от водителя монетки. Были будочки и без кассиров, и даже без окон и дверей - полные автоматы. Но никогда - без шлагбаума. Шведские завтраки были бесплатными и неограниченными только на первый взгляд. За гостиницу с включенным завтраком кто-то должен был платить. Съедать чересчур много колбасок или сладких огурцов не получалось просто физиологически. на третьей-четвертой колбаске у Сени в желудке, видимо, пересыхал желудочный сок, а к горлу подкрадывался странный, ранее незнакомый ему комок. Организм предупреждал хозяина: не ешь этого много - плохо будет. Если Сеня не слушался, тогда организм давал понять ему этот намек более явно и внятно. Сеня до конца дня мучился спазмами в животе, и мысли о еде не вызывали в нем ничего, кроме отвращения.
А ведь все это было еще только экскурсией!
С началом девяностых его оборона стала давать трещины по всей линии фронта. Скорее всего, она трещала точно так же и у всех его сослуживцев и однокашников. Вообще у всех вокруг него. Но разве от этого легче? Как всегда в минуты роковые, Сеня умудрялся сгруппировать свои негустые силы в точке главного контрудара, и не слишком атлетичной своей грудью прорвать оборону превосходящего его всегда и повсеместно противника. То, что шкура на груди превращалась при этом в лохмотья, а ступни в наступлении сбивались в кровь, замечалось уже потом. Кто думает о волдырях и царапинах, когда решается судьба прорыва?!
Сеня прорвался-таки на Запад...
Со своим доморощенным английским, в восстановленном свадебном костюме и перешитом кожаном плаще он вышагивал теперь по древней Скандинавской столице уже не как турист, но как житель с видом на соответствующее деепричастие. Оставалось лишь выяснить, насколько он и в самом деле собирался быть причастным ко всему этому действию. А действие разворачивалось нешуточное. Ему устраивали проверку за проверкой, но не выгоняли с предложенной ему работы, а, наоборот, заманивали все более и более вкусными пряниками. Семья его поселилась в двухэтажном деревянном доме. На его белых гипсокартонных перегородках висели неброские эстампы в белых рамках. Они изображали картины из средневековой скандинавской жизни. Мебель в доме тоже была белая. Белые стулья вокруг овального белого стола. Белое кресло-качалка у электрического камина, белые кровати с белыми прикроватными тумбочками. Окна с белыми подоконниками выходили на соседский лужок. За лужком сквозь негустую лесополосу угадывалось шоссе, по которому беззвучно проносились скандинавские машины. На травке паслись соседские козы с колокольчиками на шеях. Колокольчики позванивали разными тонами в такт пощипыванию травки. Поскольку козы щипали траву постоянно, колокольчиковый перезвон стоял за окнами с раннего утра и до позднего вечера. На четвертые сутки проживания в этом белом раю Сенина жена посмотрела на него немигающими глазами и спросила неуверенно:
- Сеня, а долго нам еще тут жить?
Сеня не нашелся что ответить. В условиях контракта оговаривался только первый год работы. Но предполагалось, что этих годов может быть много. Да и сама мысль о сроке жительства (том самом вожделенном деепричастии) казалась неприкасаемой, как, например, мысль о конечности жизни. Речь-то шла не об отпуске и не о командировке, а о постоянном в перспективе жительстве. И не где-нибудь, а на Западе. И не на каком-нибудь, а на самом что ни на есть обустроенном и элитарном - в Скандинавии. Живи пока живется, не накликивай беду, а там как карта ляжет! Да, Сеня и не слышал этих, сводящих с ума, колокольчиков, поскольку целыми днями пропадал на работе, закрепляясь на плацдарме. А если бы и слышал - мог ли Сеня, далекий тогда и от мистики и от метафизики, подумать, что колокольчики на козьих шеях не просто так выбивались из сил целыми днями, но служили ему ЗВОНОЧКАМИ. Да-да, теми самыми первыми звоночками, которые оканчиваются набатами, если их долго игнорируют...
... - Минуточку вашего внимания, уважаемые пассажиры - звонко и неожиданно прозвучало из раздвижных дверей вагона, обрывая Сенины воспоминания - вашему вниманию предлагается супер клей по супер цене. Клей клеит все, начиная от разбитой посуды и оканчивая резиновыми сапогами... Что? Да, и сердца он тоже клеит.
Сеня на мгновение повернулся, пытаясь отыскать автора шутки насчет разбитого сердца, но встретившись глазами с продавщицей волшебного клея, поспешил отвести глаза обратно и приник к окну еще плотнее.
...От козочек они довольно быстро съехали в центр города. Квартирка там была, конечно, попроще двухэтажного дома, но жить в ней было как-то проще и привычнее. Правда, на работу теперь Сене нужно было добираться долго. Но он по своей еще студенческой привычке прикупил себе в магазине недорогой велосипед китайской сборки. Велосипед имел двадцать одну скорость, рулевые тормоза и переключатели скоростей. Дорога под его шипованными колесами шуршала, почти как под экскурсионным автобусом. Но вот выбоины у обочин стали замечаться, и не только глазами, но и тем местом, которое приходилось усаживать на спартанское вело-сидение.
Однажды на спуске Сеня резко затормозил, пытаясь смягчить встречу с очередной выбоиной, но торможения не произошло. Вместо этого ручки тормозов вдавились в резину руля без видимого сопротивления, колеса же продолжали вращаться с угрожающим ускорением. Спуску до пересечения с главной дорогой было еще метров 800. Скорость росла стремительно. Сеня был тертым велосипедистом. Он успел съехать с неудобного сидения на еще менее удобную раму, и упираясь пятками об асфальт начал гасить скорость. Каблуки визжали и плавились, заднее колесо заносило то вправо, то влево, но, в конце концов, велосипед остановился, и Сеня даже не упал с него, но лихо соскочил на обочину. На следующий день после работы он поехал не домой, а прямиком в спортивный магазин, где ему продали этот брак. Переполненный праведным негодованием, он едва подбирал импортные слова и с трудом сохранял требуемый этикетом фэйс. Как мог, Сеня описал душераздирающую сцену экстренного торможения за сто метров до катастрофы и замер в ожидании должного эффекта. Но эффекта не было. Меланхоличный продавец, предложил ему на выбор несколько дорогих моделей с гидравликой.
- I can't afford this (У меня нет таких денег), - смутившись, отвечал Сеня.
- Well, then you should be prepared to get such experience again and again (Что ж, тогда подобные ситуации будут у вас возникать вновь), - отвечал продавец, явно теряя к Сене интерес.
- But! How can you offer to people the bike with the bricks made from paper!? This is just real danger for life! (Но как вы можете продавать людям велосипед с тормозами из бумаги?! Это же просто опасно для жизни!)
На эту проникновенную речь продавец ответил столь же меланхолично, как и прежде:
- This is a cheep stuff. So, what do you expect for such a low cost? (Это дешевая модель. Что вы хотели за такие деньги?).
Когда Сеня вышел из магазина, у него от негодования дрожали руки, а на место несказанных в ответ импортных фраз лезли чисто русские идиомы. Но, делать было нечего. У всего в этих краях была своя цена. Даже поломанную лыжную палку рачительный скандинав не выбрасывал, но относил в комиссионный магазин. И, что удивительно, - ее там оценивали и выставляли на продажу! Значит, и у поломанной лыжной палки в этой стране был свой покупатель...
Но цена - это еще не все! Были еще правила и права собственности, о нерушимость которых разбивались неистребимые Сенины наивность и доверчивость, настоянные на романтике семидесятых.
С правилами Сеня познакомился очень быстро, еще до покупки злополучного велосипеда. Тогда он еще ездил на работу автобусом. Автобусы отправлялись с автостанции и шли строго по расписанию. Настолько строго, что опоздание на две-три минуты к отправлению было критическим. Причем бежать и махать при этом руками опаздывающему было совершенно бесполезно. Красавец-водитель в белоснежной рубашке и черной бабочке смотрел прямо перед собой и ничего кроме дороги и часов на приборной панели не видел. Правило номер один гласило: не опаздывай! Все же Сеня опоздал однажды. Корма его автобуса плавно удалялась, и Сене ничего другого не оставалось, как искать другой вариант. Через пару платформ он обнаружил белоснежный небесный автобус SkyBuss, который отправлялся на аэропорт согласно расписанию через пять минут. "Еще и раньше буду на месте" - подумал Сеня, поверив в свою счастливую дорожную судьбу. Правда, билет на это белоснежное чудо был вдвое дороже, но... за удовольствие и скорость надо платить. Так успокоил себя Сеня и уселся на ближайшем к водителю месте с видом на трассу. Автобус тронулся секунда в секунду по расписанию. Глубокий баритон из приглушенного динамика пожелал всем счастливого пути, и укутанные мягком комфортом пассажиры понеслись, уже почти летя, в направлении аэропорта. По мере приближения к своей остановке, Сеня начал беспокоиться потому, что автобус шел, не сбавляя ходу, и нигде (кроме светофоров) не делал остановок, как и положено, вообще говоря, экспрессу. "Да ладно, - успокоил себя Сеня, - ну я его попрошу притормозить и выскочу через переднюю дверь. В чем проблема?" За двести метров до остановки Сеня, лучезарно улыбаясь, произнес заранее заготовленную вежливую фразу в водительское ухо: "Thank you so much for your axcellent service. Would you please be so kind to make for me short stop at the next buss stop. Appreciate your understanding". Фраза вошла в водительское ухо, не произведя никакого воздействия на его лицо. Сеня даже подумал, что от волнения произнес ее про себя. Тогда он повторил ее в укороченном варианте, но громче и внятнее. Водитель смотрел на дорогу не мигая. Сенина остановка мягко, но быстро пронеслась мимо, за ней знакомый поворот в сторону фирмы. Теперь белоснежный лайнер удалялся от заветной точки на крейсерской скорости. Спустя минут десять автобус мягко остановился у ворот терминала. Бархатный баритон в динамике объявил пассажирам, что их рейс окончен, поблагодарил за выбор экспресса SkyBuss и пожелал приятного полета. Сеня до последнего медлил с выходом, пытаясь встретиться взглядом с водителем и определить, не манекен ли он? Водитель же не спеша достал мобильный телефон (в ту пору еще редкая и дорогая игрушка), и что-то замурлыкал в него, не обращая ни малейшего внимания ни на Сеню, ни на пассажиров, ни на разбивающуюся гармонию добра и сострадания.
От аэропорта до работы было километров 5-6. Тротуаров вдоль трассы не было, но была защитная сетка. Довольно быстро Сеня понял, что если попытается перелезть через нее и идти, а лучше бежать вдоль трассы назад, в направлении города, то, скорее всего, будет перехвачен вежливым нарядом полиции, и тогда он не только не доберется до работы, но и получит еще один ценный опыт - пребывание в полицейском участке. Кусая губу и проклиная пунктуальных и бесстрастных скандинавов, Сеня не стал рисковать больше, а просто взял такси до работы. Дорога в тот день ему обошлась его примерно недельной зарплатой...
Правило номер один гласило: "Не проси и не жди ответов на вопросы. Разбирайся сам".
Впрочем, надежда, как и вера в добро и человечность, умирают последними.
Примерно через полгода жизни в Скандинавии Сеня заматерел настолько, что смог пригласить к себе в гости своего папу. Папа, уже лет десять как пребывал на пенсии. По этому случаю, а также по случаю всеобщего и глобального срыва с тормозов, прежде суровая его страна проживания сняла с него все его грифы секретности. И превратился он на склоне лет из кромешного невыездного в совершенно свободного гражданина свободной страны. Проблема была лишь в том, что вместе со штампом невыездного страна сняла с него и последние штаны. И остался он, ну практически в поношенном лыжном костюме влачить жалкое существование в городе Феодосия, никому не нужный и выписанный из всех реестров. Что представлял из себя город Феодосия (бывшая Каффа) в начале девяностых - это тема отдельной повести или, точнее, сценария для фильма ужасов. Сенин папа тем не менее отыскал где-то в загашниках свой старый костюм, в котором выступал на ученых советах в бытность свою директором страшно засекреченного ящика. Вот в этом костюме, слегка блестящем на спине и локтях, он и заявился в гости к сыну, в невиданную и неслыханную им ни в каких фантастических грезах феерическую скандинавскую страну, распластавшуюся на берегах Северных морей. А надо заметить, что должность его в бывшей империи зла была настолько секретной, что даже Болгария не светила ему никоим образом. А тут не Болгария была, а натуральная страна - член агрессивного блока НАТО!
Так или иначе, он получил визу и очутился в Сениных объятиях. И в один прекрасный летний вечер они сидели под грибком у этого самого Северного моря, вдыхали дистиллированный воздух с запахом йода, любовались долгим северным закатом и наблюдали диковинных морских звезд, шебаршащихся у кромки прибоя. Все это было настолько неправдоподобно, что Сеня вдруг решил закурить, чего с ним не случалось уже давно. Желание его было столь сильным, что он стал оглядываться в поисках курящего скандинава с целью стрельнуть у него сигарету. И даже увидел одного. Он встал, чтобы подойти и попросить закурить, но по мере приближения к нему как-то терял одновременно и подвижность, и дар речи. Ну, в самом деле, как это будет по-английски: "Мужик, дай закурить?" Никак... Тогда он решил купить сигареты, пусть и за бешеные деньги. Он подошел к девушке, торговавшей кофе и мороженым и спросил как можно более раскрепощено "May I bye some cigarettes?".
- We don't sale cigarettes, - столь же раскрепощено отвечала ему девушка, затягиваясь своей сигаретой и выпуская дым, слегка отведя трубу в сторону.
Сеня потерялся от такой наглости, и не нашел ничего лучшего. чем попросить у нее продать свои. Девушка не изменившись в лице и не меняя позы ответила
This is private, - и отошла вглубь заприлавочного пространства.
Сеня еще некоторое время стоял, ошеломленно озираясь и не веря в происходящее. Впрочем, полгода жизни в Скандинавии уже научили его не просить, но лишь спрашивать. Слово private буквально означавшее "собственный" можно было трактовать еще как "это МОЁ, святое и неделимое", ибо так оно и было здесь, в Скандинавском раю. Правило номер два гласило: "Не жди сочувствия и не надейся на бескорыстность!"
... - Уважаемые! Обращаюсь к сердцу вашему! - снова резко и неожиданно прозвучало из входа в вагон. Сеня вздрогнул и выпал из воспоминаний - моему ребенку срочно нужна операция по пересадке костного мозга. Дашеньке всего четыре годика. Она еще и говорить толком не научилась. Все больше плачет. Не плачь, Дашенька, видишь сколько добрых дядь и теть здесь. Они тебе обязательно помогут, вот увидишь. К кому же нам еще обращаться как не к вам, земляки?!"
Фраза и интонация были настолько выверены, что Сеня совершенно автоматически полез в карман, и выскреб из него всю наличную мелочь. И только, когда он всыпал ее в свободную от ребенка руку несчастного родителя Даши, легкая тень сомнения пронеслась в его мозгу облачком. Девочка, на "папином" плече как-то уж очень привычно дремала, ответная благодарная улыбка "папы" с поклоном была профессионально короткой и отшлифованной сотнями, если не тысячами вагонов. Впрочем, Сеня отогнал эту тень. Ему приятнее было думать, что все это правда, что он помогает больному ребенку. Похоже, что Сеня был не одинок в этой иллюзии. Публика в вагоне активно звякала мелочью и кивала в ответ несчастной парочке.
"Да это и не важно, в конечном-то итоге. Какая разница, врет - не врет? Я-то откликаюсь еще пока. Значит живой!" - подумал Сеня. Он стал представлять себе подобную ситуацию там, в Скандинавии, но даже вагона себе такого представить не смог.
Всё в том мире, начиная от счетов за вынос мусора, приходящих по почте, и оканчивая корпоративными кредитными карточками, которые применялись для погашения этих (и других, подобных) счетов, было совершенно целесообразно, но совершенно неприемлемо для Сениной ментальности. Он понимал умом, что счета эти проходят мимо его глаз не для того, чтобы он расплачивался за них, но чтобы видел, во что он обходится фирме, его пригласившей. Но согласиться с таким способом оценки его деятельности никак не мог. Речь шла не о сумме расходов на него и его семью, а о способе и деталях информирования об этих расходах. Справедливости ради нужно заметить, что даже десяток таких "ценных" экспертов из России не обходились его "родной" фирме дороже одного собственного студента-дипломника, мотавшего на ней свою преддипломную практику. И дело здесь было вовсе не в намеренном унижении нашего брата. Просто студент был свой, выращенный, выкормленный и обученный здесь же, и терять его Скандинавской стране не хотелось. Импортных же экспертов, обученных и выкормленных к востоку от ее границы, имелось столь великое множество, и они столь ярко горели желанием поскорее применить свою высокую экспертизу в неправдоподобно игрушечной, манящей западной стране, что из них можно было бы выстроить живую очередь до Уральского хребта, а возможно, и дальше.
Во всяком случае, с первых дней своего пребывания в стеклянно-бетонном исследовательском центре Сеня ощутил мощный вал писем таких желающих на свое имя. Он и не ожидал прежде, что его скромная, периферийная персона столь популярна в столицах независимых с некоторых пор друг от друга государств. Письма эти, как правило, открывали ему давнюю и искреннюю к нему симпатию, уважение или на худой конец профессиональный интерес со стороны их авторов. Имена же авторов, за редким исключением, были Сене совершенно не знакомы. Среднее письмо после пышного вступительного слова, прославляющего Сенины заслуги перед мировой наукой, содержало довольно банальную просьбу посодействовать в получении гранта от его компании (или любой другой, но желательно с видом на жительство в Скандинавии). Сеня исправно передавал просьбы свои менеджерам, но довольно быстро понял, что этим вредит своей репутации, не принося никакого видимого результата (а скорее наоборот) для просителей. Тогда Сеня выработал шаблон вежливого отказа по образцу, знакомому ему с детства, когда он отправлял свои стишки и рассказики в журнал "Пионер" или "Юность". Шаблон начинался зеркальными эпитетами и обращениями к автору, а заканчивался ссылками на адрес, более подходящий для подобных просьб. В сноске указывалось, что писать лучше не на русском языке, а, как минимум, на английском. Находились наглецы, которые обращались с просьбой посодействовать в переводе, или даже более того - выслать образец. Эти письма обнаруживали у Сени довольно явные пределы человеколюбия. На них он уже не отвечал....
Между тем, сам Сеня довольно быстро трезвел относительно прелестей западной жизни и своего места в ней. Не то чтобы правила ее были невыполнимы, или предложенная ему работа слишком тяжела. Нет. Дело было в другом. Проблема касалась таких глубинных основ Сениной жизни, о которых он прежде и не задумывался, как не задумывается человек о том, что нужно сделать очередной вздох, или очередной раз качнуть кровь сердечной мышцей.
Обозначить ее можно было одним емким словом "чужой".
Слово это обладало обоюдоострым смыслом. Чужим был этот блестящий с наружной стороны мир с его правилами и правами собственности. Чужим был ему и Сеня, с его неистребимым чувством локтя и романтически-восторженным подходом к делу. Слово это всплывало на поверхность из глубин подсознания, мучительно медленно опознаваясь. Вначале оно пробивалось в нем беспричинной горечью вечеров у камина. Камин был совершенно настоящим, с набором медных каминных инструментов - кочерги, щетки, щипцы для подачи дров. Сеня даже однажды разжег его на радость детям. Но комната довольно быстро наполнилась едким дымом, вверху под потолком сработал пожарный датчик, и вскорости на пороге появилась бригада пожарных в сверкающих касках и с брандспойтами наперевес. Сеня довольно долго объяснял им, что хотел лишь показать детям, как горит настоящий камин (а был канун Нового года). Главный пожарник, лучезарно улыбаясь, выписал Сене счет за вызов по сигналу пожара и удалился вместе со всей командой.
Потом было празднование Нового Года в загородном доме. Дом принадлежал совершенно незнакомому Сене викингу. Знакомыми оказались их жены, которые и заварили всю кашу с совместным новым годом на природе.
Дом и в самом деле располагался на красивом берегу фьорда. Но разглядеть прелести заморского пейзажа не удавалось из-за дождя, который лил весь вечер и всю новогоднюю ночь. Женщины общались по-русски на кухне в процессе приготовления праздничного ужина. Периодические взрывы хохота указывали на то, что им хорошо. Дети тоже нашли общий язык, поскольку мамы у всех были из России. Они довольно активно носились по комнате и деревянной веранде в маскарадных костюмах. А вот мужья, все кроме Сени, были местные. Они общались между собой на местном наречии. Впрочем, общение это сводилось к вздохам понимания, кивкам головы и неизменном "Ja-ja", произносимом в самом конце долгого выдоха. Мужчины расположились с толстыми цветными газетами у камина, который горел в этом доме привычно, не вызывая никаких проблем ни у дымохода, ни у пожарной сигнализации. На третьем часу их общения, Сеня заметил, что и сам уже непроизвольно говорит сокровенное "Ja-ja" почти после каждого выдоха. В полночь хозяин подошел к краю деревянной веранды, где на плоскости ограды были заранее приготовлены хлопушки и петарды. Он довольно буднично поджигал зажигалкой фитили разложенной пиротехники, и каждая из петард-хлопушек в ответ разряжалась в дождливый мрак, окружающий дом, быстро гаснущим снопом искр и чахлым хлопком. Мужчины в заключение фейерверка произнесли многозначительное "Ja-ja". Женщины быстренько удалились на кухню, а дети снова разбежались по углам громадного дома. Потом каждому из мужчин - участников этого шоу - были предложены бокал шампанского на красивом подносе и сигара в непромокаемой пластиковой упаковке. Более долгой и тоскливой новогодней ночи Сеня в своей жизни не припоминал. Первые минуты нового года тянулись часами, капли ночного дождя монотонно отстукивали дробь по крыше веранды. Сенина гитара, захваченная "на всякий случай", оставалась к счастью незамеченной и совершенно лишней на этом празднике газетного чтения у камина.
Возвращаясь домой, Сеня представлял себе, как проходила бы новогодняя ночь, соберись бы в подобных условиях его студенческая группа или хотя бы банная команда. Да уж... Ни камином, ни верандой с видом на фьорд их общага похвастаться не могла. Но кто же об этом горевал? Особенно в новогоднюю ночь, которая сгорала на одном портвейно-шампанско-коньячном выдохе быстрее бенгальского огня!
Дело было, конечно, не в новогодней ночи, которая и не могла быть особо веселой среди случайно собранных в одном месте незнакомых людей. И даже не в языковом барьере, который легко преодолевался при помощи жестов, мимики и желания понять собеседника. Дело было подсознательной кодировке опознавания "свой-чужой", выращиваемой веками на простых и доходчивых стимулах выживания. Да и в самом деле, как могли бесследно раствориться в современном этикете "цивилизованного" человека века жесткой борьбы за клочок земли, за грибные и рыбные места, от которых зависел не просто достаток, но выживание рода. А уж традиции выживания в этих краях были настояны на веках кровавых разбоев, междоусобиц, рабства и скитаний в поисках лучшей доли. Чего стоил тонкий флер завезенных из-за океана "демократических ценностей" в сравнении с доказанной поколениями ценностью первого точного удара по врагу? Подсознание - штука незримая и бездонная...
Так думал Сеня, все больше ощущая себя кабанчиком, загоняемым на флажки охотников.
Это Сеня понял не сразу. Потребовались месяцы вязкой круговой самообороны, которой он никак не ожидал и к которой не готовился. Его приглашали для работы над совместным проектом в Северном море, но вместо этого ему приходилось постоянно доказывать свою профессиональную пригодность, а вместе с этим по крохам отдавать свое "знаю как", обучая, посвящая и, наконец, тренируя своих западных "коллег". То, что Сеня по простоте душевной и старой академ-городковской традиции принимал за совместную грызню гранита науки или, на худой конец, за гамбургский счет семинаристов, здесь оборачивалось холодным выбиванием информации в одностороннем порядке. Обмен мнений всегда превращался в его ответы на их все более детальные расспросы. В процессе таких хитроумных семинаров его западные "коллеги" одновременно ловили двух зайцев: вытряхивали из Сени его знания до мелких деталей и держали его в постоянном напряжении, подвергая сомнению все его результаты от самых основ до дальних следствий. Сеня горячился, понимая, что вынужден гораздо больше заниматься ликвидацией неграмотности окружающих его зверобоев, чем собственно проектом. Говорить же о взаимном удовлетворении любопытства и научного интереса к результатам "коллег" вообще не приходилось. Здесь немедленно срабатывало золотое правило "private", которое распространялось не только на сигареты, но и на знания-умения. Сенины вопросы "А как?", "А почему?" неизменно и неотвратимо оборачивались встречными вопросами к нему.
Однажды, после одного из особенно мучительных допросов на "семинаре", Сеня не выдержал и зашел в офис соотечественника с чашечкой кофе, которая здесь заменяла поллитровку, папиросу и даже костерок. Соотечественник, впрочем, подчеркнуто носил приставку "экс". Очевидно, главным своим научным результатом, он (как и большинство его соотечественников за западе) считал милостивое позволение ему жить в Скандинавии просто как приглашенный гуру, но с видом на жительство !
Бывший соотечественник говорил на плохом английском с ужасающим московским акцентом. Но, переходить на родную речь, тем более в присутственном месте, он не хотел категорически. Даже за закрытой стеклянной дверью офиса, со стеклянными же стенами, он предпочитал импортный язык. Тем более, что бывший родной надо было как можно скорее забывать, равно как и все. что с ним связано. Он не безосновательно побаивался чужих ушей и разговоров о себе на скандинавском языке, которые он пока и перевести толком не мог. Ведь вид на жительство, да и само жительство, не снимало и не могло снять с него метку "Чужой"! А значит, первым кандидатом на вылет в случае катапультирования персонала был именно он, единственный заморский специалист среди сплошных варягов.
- Слушай, что они меня мучают постоянно своими вопросами? - напрямик спросил соотечественника Сеня, используя русский язык, как оправдание грубого нарушения этикета .
- We just want you to convince us about your approach and method , - отвечал соотечественник, опустошая в свой кофе порцию сливок из пластиковой упаковки с носиком.
Сеня не мог не заметить этого "Мы", но продолжал гнуть свое, отделяя соотечественника от остальных.
- А сколько можно? Все опубликовано и опробовано давным-давно. Если они не верят - зачем приглашали?
- Well, your publications were made in your country. No one familiar here with the former soviet science journals .
"Ну, положим, ты-то точно знаком. Сам такой!" - подумал Сеня, а вслух сказал:
- Все опубликовано на английском. Я выступал на европейских площадках с докладами не раз и не два. В конце концов, именно из-за этого я и здесь. Получается, что я должен не столько работать над проектом, сколько обучать персонал. Но я не понимаю зачем? Ведь люди, которые задают мне вопросы, не имеют отношения ни ко мне, ни к этому проекту!
Тут соотечественник перестал хлебать из кофейной чашечки и посмотрел на Сеню оценивающе. Он как будто видел его впервые и впервые задавал себе вопрос "Кто это? Как вообще может здесь оказаться такой наив?" Сеня не просто был чужим для него, как для члена скандинавской команды, но чужим вдвойне. Потому что он в прошлом был из таких же, невыездных.
- Everybody here related to all projects coming through us .
"Ну да, конечно. Бюджет один, а ртов вон сколько. Не хватало еще одного, приезжего", - перевел Сеня
- Мне казалось, что этот проект появился здесь из-за меня, а не наоборот.
- We never know how things are happening under Moon ...
Соотечественник промокнул одноразовую кофейную чашечку салфеткой, вложил в нее опустошенный бачок из-под сливок и аккуратно пристроил их в корзину для мусора. Аудиенция была окончена.
Довольно скоро Сеня впервые услышал и ключевую фразу новейшей истории: "Nothing personal - just business " Сказана она была ему во время кофе-брейка юным геологом с нездешней азиатской внешностью. В течение часа, предшествующего кофе-бейку, этот геолог задавал Сене вопросы и, не дослушав ответы, клеймил его и его работу. Причем не только Сене, но и присутствующим было понятно, что геолог не сильно понимает предмет и набрасывается на Сеню по вполне понятным экономическим причинам. Примерно так же ведут себя собаки в стае, завидев лохматого чужака, потенциально способного оттянуть на себя доброту людей, выходящих из магазина.
Впрочем, Сеня напрасно горячился и переживал об одностороннем обмене информацией со своими западными "коллегами". На самом деле, они давали ему бесценные уроки выживания в чуждой и враждебной среде, которая на первый взгляд представлялась дружественной и гостеприимной. Сеню учили. Учили бесплатно и беспрерывно: открывай ровно столько, сколько спрашивают; отвечая, не порождай новых вопросов; не поворачивайся слабой стороной - заметят и ударят именно туда; получив удар, не подавай виду, что больно.
В итоге Сеня закалился, загрубел и научился держать лицо в любой ситуации. Более того, ему вот-вот были готовы предложить продолжение. А значит, и вожделенный вид на жительство. Только вот Сеня все больше тосковал по виду на сопки и озеро из окна своей квартиры на верхнем этаже крупнопанельного дома с протекающей крышей. Тем более, что семья его, не выдержав испытания колокольчиками и вечерами у камина, отбыла туда, несмотря на уговоры подруг жены, столь удачно вышедших замуж за скандинавов. Влажными осенними вечерами Сеня выходил из шикарной парадной своего казенного скандинавского дома с одной целью - поговорить по-русски. Никогда прежде он не представлял, какой это ужас - видеть сны на английском языке и проснувшись не вздыхать с облегчением: "Слава богу! Это был только сон..." Как оказалось, родная речь - не просто набор знаков и фонем, позволяющих людям общаться, но нечто гораздо большее. Нечто, корнями уходящее в темные глубины души, где она сплеталась в общей корневой системе с душами предков и питалась от них соками сокровенного.
Сеня выходил на набережную, склонялся над парапетом и шептал туда, в темную холодную морскую воду, какие-то стихи из школьной программы или собственного сочинения с единственной целью вернуть себе себя, избавиться от жуткого ощущения, будто внутри поселился "чужой". В такие минуты Сеня ощущал одновременно холодок от испуга: "А вдруг забыл?", а потом тихую радость: "Нет. Живой пока..."
Сеня дозревал до решения, которое иначе как идиотизмом не обозначалось в среде его бывших соотечественников. Он не хотел соглашаться менять вид на сопки и озеро из окна своего протекающего и продуваемого всеми ветрами дома видом на жительство в такой изумительной по красоте, такой богатой и стабильной, но такой безнадежно чужой ему Скандинавской стране.
...Между тем электричка подходила к перрону вокзала. Сеня заспешил на выход, если можно было назвать словом "спешил" перетаптывание в проходе, переполненном выходящими из вагона людьми. Вырвавшись наконец на оперативный простор, Сеня ринулся на знакомую с детства привокзальную площадь, чтобы оттуда уже рвануть к своим родичам. От знакомых Сеня узнал, что родичи его всерьез нацелились эмигрировать в Штаты. Стремлением этим в те времена было объято практически все трудоспособное население страны. Оно передавалось по человеческому морю соотечественников, как волна в штормовую погоду. Она и только она теперь избавляла от когнитивного диссонанса, навеянного мрачным настоящим, заменяя надежду на светлое будущее, вдребезги разбитую и растоптанную на бунтующих площадях девяностых годов. Лишать человека веры и надежды, как известно, нельзя. Вопрос лишь в том, не окажется ли новая надежда очередной иллюзией и обманом еще более горьким, чем прежняя. И если так, то не лучше ли сразу и явно разрушить ее.
Именно этот благой порыв и двигал теперь Сеней, когда он садился к частнику, ловившему таких как он, безумно спешащих лохов, у выхода из вокзального подземелья. Сеня догадывался, что разговор ему предстоит непростой, ибо ломать мечту через колено дело болезненное. Но, будучи преисполненным сознанием своей миссии бывалого человека, Сеня практически не сомневался в успехе. Кто как не он теперь знает истинную цену, которую приходится платить нашему человеку, устремившемуся на поиски лучшей жизни к туманным западным берегам.
"Я просто опишу им тот нищенский быт, который нам приходилось влачить, чтобы выжить, - думал Сеня, обдуваемый ветерком из окна такси. - Весь этот блеф о множестве машин и квартир, о свободе выбора и полной реализации я развею, как копоть от горящей мокрой тряпки. Свобода... Как вообще может быть свободен человек, вписанный в общество потребления от рождения?! В чем его свобода выражается? В возможности прокатиться по дорогим курортам на пенсии? Так это все при условии оплаты всех счетов за прошедший период и строгого соблюдения всех предписаний, норм и правил. А как насчет внутренней свободы? Наши тридцатые годы, когда люди боялись чужих ушей даже ночью, покажутся детской забавой. Там ты не просто должен скрывать свои мысли и чувства, но заменять их общепринятыми, чтобы вписаться в табели о рангах. Человеческие права... Вначале ты должен доказать, что ты человек! Я расскажу им о семьях, которые были вынуждены месяцами скрываться от полиции, меняя адреса, чтобы дожить до срока, когда им полагался по закону статус беженца. О том чувстве унижения и второсортности, которое сопровождает тебя там постоянно и повсеместно. Наконец, о глянце на фасаде, за которым там царит тотальная несвобода и подконтрольность граждан. А ведь гражданство еще нужно заработать. Долгие восемь лет, если повезет! Но, даже заработав его, ты никогда не станешь там своим, потому что явился в их дом, как попрошайка и беглец. Ведь они - мои родичи - интеллигентные люди с университетским образованием! Они поймут меня..."
Родичи встретили Сеню тепло, хотя и были видимо захлопотаны сборами к предстоящему отъезду. В глаза бросались пустые книжные полки, какой-то хлам, сваленный в кучу под антресолями. Он был приглашен на кухню, где в уголке у окна сидела незнакомая ему дама, ухоженная и нарядная. Судя по разгоряченному лицу и сигаретному пеплу, разбросанному по подоконнику, она была прервана приходом Сени на полуслове.
- Это Анечка, - представили даму родичи. - У нее здесь концерты. А вообще-то Анечка живет в Вирджинии и скоро снова туда возвращается
- С мамой повидаюсь, и домой, - подтвердила Анечка, лучезарно улыбаясь Сене. У Анечки были ровные белые зубы и едва уловимый американский акцент.
Сеня, смутившись, протянул ей руку и присел за краешек стола, получив свою чашку зеленого чая.
- Продолжай, Анечка. Вот и Сене тоже будет интересно тебя послушать. Хотя он-то бывал в Америке. Ты ведь бывал в Штатах, да?
Сеня кивнул.
- Правда? А где вы бывали?
- В Хьюстоне, в Новом Орлеане.
- О-о! Нью-Орлиин. Столица блюза! Потрясающий город! Потрясающий драйв! Согласны?
Сеня снова кивнул. Сценарий заметно менялся...
- На чем я остановилась? Ах, да... Бонусы. Так вот, когда вы набираете тысячу бонусов, перед вами открываются варианты - или взять деньгами, или получить льготу при покупке земли в пределах штата. Есть специальная программа WTH. Мы с Диком решили купить землю на юге. Там совершенно дивные озера и льготы на пастбища. Райский уголок. Вообще Соединенные Штаты - это страна открытых возможностей. У вас всегда там есть шансы заработать большие деньги, причем совершенно легальным путем. Просто не нужно спать и просиживать задницу. Есть тысячи способов уйти от нищеты.
- Ну, ладно - а вот на первых порах. Мы как эмигранты. Какие должны быть первые шаги?
- О, тут все просто. Обращаетесь в миграционную службу. Встать на учет в службе занятости для эмигрантов. Надо будет пройти медицинское освидетельствование, потом поучиться языку, потом сдать экзамен. Ничего сложного. Так все делают... Вокруг очень любезные люди. Вы знаете, американцы - очень открытые и доброжелательные люди. Вы просто не представляете. Здесь таких уже нет давным-давно. Верно, Сеня?
Сеня пожал плечами, не возражая, но и не соглашаясь. Впрочем, Анечка не обращала никакого внимания на ответные реакции. Рассказ ее от прелестей бонусных программ переносился на прелести образования, потом на прелести транспорта, чистоту улиц, головокружительные возможности карьерного роста и так далее, без перерывов и передышек. Родичи закатывали глаза, переглядывались друг с дружкой и многозначительно кивали: "Да-да, все правильно, все так и есть". Когда Анечка замолкала, затягиваясь очередной американской сигаретой, родичи вставляли один и тот же сакраментальный вопрос:
- А льготы нам как беженцам положены?
- Конечно. У нас в штате есть специальные программы помощи беженцам и репатриантам. Главное, не спать и не просиживать задницу.
На втором часу выслушивания этого монолога, Сеня, вдруг осознал, что начинает звереть от бесконечного закатывания лучезарных Анечкиных глаз, ее едва заметного североамериканского акцента и многозначительных взглядов в его сторону - "Мол, вот, ваш родственник сам только оттуда - не даст соврать". Во-первых, он совершенно не разделял восторгов заезжей знаменитости, во вторых он чувствовал, что как раз таки дает ей соврать, и чем дальше, тем все более беззастенчиво.
- Простите, Аня, - вдруг вклинился он между ее очередной затяжкой и вопросом: "А льготы нам положены?" - Вот вы говорите, что там все соблюдают правила дорожного движения, и днем с огнем не найдешь пьяных за рулем. Ну, предположим это так. Не стану спорить. Я не сильно гулял там по улицам. Во-первых, потому, что в Хьюстоне на улицах нет тротуаров, а во-вторых - просто не было времени.
- Ну да, конечно. А разве нет?
- Но дальше вы говорите, что штаты это страна абсолютной свободы реализации личности. Правильно?
- Правильно. А в чем ваша проблема?
- У меня-то как раз нет проблем. Проблема-то у вас. Не видите?
Анечка, будто споткнувшись на гладкой дороге, уставилась на Сеню своими тщательно обрисованными по контуру глазами. Она явно не видела подвоха, и, главное, не ожидала его в атмосфере полного и тотального согласия с ее пафосной речью. Так ей казалось во всяком случае.
- Не вижу!
- Ну, как же. У вас первое исключает второе. С одной стороны никто, нигде и никогда не выходит за флажки, а с другой - абсолютная свобода. Что-то не так здесь. Чувствуете?
- Все как раз так! Это вам не совдэпия, где все можно, если очень хочется. У нас люди привыкли жить по правилам. Они знают, что за нарушение правил придется платить. Не отвертишься. Вот они и не нарушают. Это их свободный выбор!
- Ну, как же свободный, если они подчиняются внешней угрозе расплаты!?
- А вы что хотели бы, чтобы как у вас? Захотел - нажрался, захотел - обгадил подъезд, и ничего тебе за это не будет. Отмажешься!
- Я не хотел бы такого. Но я о другом. Просто вы подменяете понятие свободы выбора понятием законопослушности. Чтобы судить о свободе, нужно знать, как на самом деле человеческие мотивы соответствуют его действиям. А как вы можете это знать? На основании чего?
Анечка беспомощно развела руками и повернулась к Сениным родичам. В ее немом вопросе соединялось изумление, раздражение и неприятие: "О чем говорит этот человек?!?"
- Да, поймите же, я никого не сужу! - все более горячился Сеня, обращаясь уже ко всем. - Просто не бывает одновременно и громко, и камерно. Хочешь прогнозируемой до старости жизни по правилам - не удивляйся, что будет скучно и тошно. Хочешь, чтобы был экспромт и адреналин - не удивляйся резким поворотам судьбы. За все нужно платить! И уж если речь зашла о свободе и законопослушании, то я-то видел этих законопослушных людей у нас и в Питере, и севернее. Вот уж где они отрывались, почувствовав себя в дикой стране, где все можно. Наши новые русские на Мальдивах отдыхают по сравнению с этим их праздником жизни в северной столице северных дикарей.
Тут уже и Сенины родичи, окатили его ледяным взглядом. Уж не перегрелся ли родственничек здесь, на югах?
- Не знаю, как там у вас, в Хьюстоне, а у нас в Вирджинии люди и свободны, и не нажираются в подъездах, и вполне себе счастливы - сказано это было тоном судьи, произносившего приговор. Оставалось только ударить молотком по деревянной подставке.
Сеня хотел было открутить чуть назад, Вернуть дискуссию в русло свободного обмена мнениями, но вдруг понял, что не было никакого обмена мнениями. С самого начала был монолог в привычном русле: "Как хорошо там у них, и как плохо здесь у нас". Да и мнений, если разобраться, тоже не было. Был поток речевых шаблонов, который привычно вызывал в ответ совершенно стандартный ряд шаблонных же образов. И никто здесь не хотел слышать ни от него, ни от кого угодно таких речей, которые хоть как-то выбивались бы из этого сладкого круга образно-речевых соответствий.
"Нам не нужен такой хоккей, когда мы проигрываем, - вспомнил Сеня, - нам не нужны такие факты, которые не вписываются в концепцию! Да и не бывает никаких таких фактов. Это или слепота, или клевета! Господи... А я им про новый год у камина хотел рассказать и про кошмарные сны на английском."
Обуваясь в прихожей, Сеня лепетал какую-то чушь про срочное дело, которое он еще должен этим вечером успеть. Да, конечно же, он с удовольствием захватит с собой пустые картонные коробки и выкинет их на мусорку. Он и не думал сомневаться в верности выбранного родичами курса за запад, и чем западнее, тем лучше.
Выбравшись наконец из сумерек подъезда на улицу, Сеня рысцой добежал до мусорного бака, попытался запихнуть в него огромную пустую картонную коробку. Но переполненный бак не хотел вмещать еще и это. Тогда Сеня аккуратно прислонил картонную коробку к стенке бака и пошел быстрым шагом на выход. Он еще успевал на вечерний поезд.
Но вместо того, чтобы побежать на улицу и поймать там такси, он вдруг замер на самом выходе со двора. Весь сегодняшний день вдруг накатил на него, а вместе с ним и все воспоминания, накатившие на него под стук колес. Он попытался вспомнить йодистый запах далекого Северного моря, скалистые острова на выходе из фьорда, посеребренные первым снегом вершины дальних гор... Потом вдруг резко вернулся к мусорному баку и изо всей силы пнул ногой пустую картонную коробку.
Не получалась визуализация! Воображение упрямо рисовало ему вид на озеро и сопки, открывающийся из его квартиры на последнем этаже дома с текущей крышей, набрякшие дождем или снегом тучи, отраженные его гладью. А в ушах возникал долгий и протяжный крик бакланов.