Ида Мартин : другие произведения.

Дети Шини

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.71*22  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Тоня живет отгородившись от чувств и волнений, но видеозапись девятиклассницы Кристины, обвинившей Тоню и ещё шестерых таких же одиночек в своей смерти, безжалостно переворачивает её упорядоченный, закрытый мир. 1 место в номинации young adult "Рукопись года" 2017

  
  ========== Глава 1 ==========
  
  Всё началось сразу после Нового года. Прямо первого января и началось. Но я узнала об этом только третьего, когда мы с родителями вернулись из подмосковного дома отдыха.
  
  Мы никуда не ездим всей семьёй, да и праздники проводим только в компании шумных родительских друзей. С самого моего детства так, но я всё равно никак не привыкну.
  
  Каждый раз чувствую себя не в своей тарелке, особенно когда они начинают приставать с различными вопросами: о школе и друзьях, о парнях, о том, что я думаю и чувствую. Почему я не болтаю с ними, не веселюсь, не танцую и отчего "такая напряженная".
  
  Мне не нравится рассказывать о себе, но не только из-за того, что я не такая открытая, как мама или папа, но ещё и потому, что эти люди постоянно забывают, как спрашивали то же самое на прошлой встрече. Но я прекрасно понимаю, что на самом деле, слушать меня им совершенно неинтересно.
  
  Дети вообще мало кого интересуют, а подростки и подавно. Ведь, как сказала тётя Наташа: "какие у вас могут быть проблемы? Живите себе и радуйтесь". И, действительно, нам не нужно заключать договоры, брать кредиты, искать заказчиков, согласовывать проекты, оплачивать счета, а значит, и проблем вроде бы нет, однако всё равно просто жить и радоваться отчего-то никак не получается.
  
  На этот раз им представилась отличная возможность посмеяться над цветом моих волос. Киноварь, рубин или гранат? Я сказала, что не знаю. А они завели "ну, что ты?", "неужели тебе всё равно?", "ты же девушка". Пришлось ответить, что мои волосы тупо красные, и уйти играть в бильярд. Я всегда в таких случаях уходила играть в бильярд, там было спокойно, никто не доставал, и я часто выигрывала.
  
  Но позже мама всё равно сделала мне выговор, что так разговаривать невежливо, а я объяснила, что невежливо судить всех по себе, и оставшиеся два дня мы почти не разговаривали.
  
  В тот день, пока мы ехали из дома отдыха, я всю дорогу глазела в окно, сквозь снежную белую мглу, и думала о том, что хотела бы взять и затеряться навсегда в этом снегу, где-нибудь по дороге, среди немых белых полей, за пустым безликим горизонтом, сама по себе, здесь и нигде. Превратиться в лёгкое облако или пар и плыть над землей, ни с кем не разговаривая, ничего из себя не изображая, не думая ни о чем и не беспокоясь. И от этой глупой фантазии на какой-то миг мне стало удивительно легко и спокойно. Возможно, то было предчувствие или ожидание, а может и то, и другое.
  
  Но когда мы вошли в квартиру, скинули сумки и разошлись по своим комнатам, неясное волнительное чувство освобождения мигом исчезло, будто и не было, а на его место вернулась привычная каждодневная тяжесть. Тупая и тянущая, точно камень привязали к сердцу на длинную веревку и бросили волочиться под ногами.
  
  Так что вернуть меня к жизни мог теперь только ноут.
  
  Первым делом, открыв компьютер, я принялась удалять штампованные поздравления с Новым годом, на которые обычно принципиально не отвечаю. Некоторые особо сообразительные умудрились поздравить меня с этим дурацким праздником и в ВК, и в ФБ, и даже на почту открытки прислали. Глупые, целый год из жизни ушел, а они радуются.
  
  Когда же я наткнулась на письмо Кристины Ворожцовой из девятого класса, то уже почти отправила его в корзину, однако раньше Кристина и в социальных сетях-то мне никогда не писала, а в теме её письма ничего не говорилось про Новый год, там было просто: "Для Тони", будто на мою почту могли приходить письма для кого-то другого.
  
  Само же письмо звучало так: "Привет, Тоня! И, пока, Тоня! Уверена, ты меня поймешь. С любовью, Кристина", а чуть ниже гиперссылка на Ютуб. Подобное заявление сразу показалось подозрительным. С чего бы это Ворожцовой любить меня?
  
  Прежде чем перейти по ссылке, комп немного побуксовал, подумал, но потом всё же открыл видео-ролик.
  
  На экране - сама Кристина с длинными черными распущенными волосами и в белой ночнушке.
  
  Меня аж передернуло: ни дать, ни взять девочка-призрак из фильма "Звонок". Позади неё стена увешанная плакатами разных актеров и групп: кое-где на стыках между ними едва различимо проступали светлые обои в мелкий цветочек.
  
  В последнее время Кристина сильно изменилась. Когда-то она выглядела как типичная отличница, вся такая прилежная и аккуратненькая, с косичкой до попы, в плиссированной юбке ниже колен и черных блестящих туфлях-лодочках.
  
  Она старательно училась и участвовала почти во всех школьных мероприятиях. Но в прошлом учебном году её точно подменили.
  
  Как-то раз я обедала в столовой, и тут вошла она. В черном длинном платье до пола, а-ля девятнадцатый век, глаза подведены черными стрелками, даже ногти на руках черные, а волосы забраны наверх и в пучок уложены. Допотопно и, по меньшей мере, странно. Учитывая то, что наша школьная форма обычного синего цвета.
  
  Сначала я подумала, что это у них репетиция какого-то спектакля, но когда через пару дней перед первым уроком я натолкнулась на неё в раздевалке, то поняла, что она теперь так ходит всегда. Краем уха я слышала, как наши девчонки её обсуждают, но мне нет никакого дела ни до сплетен, ни до наших девчонок, поэтому оставалось только гадать, что же с Ворожцовой произошло.
  
  В этом ролике лицо её было очень бледным, глаза опущены, точно стеснялась смотреть в камеру, хотя чего там стесняться, если снимаешь сам себя? Но потом я поняла, что у неё там внизу лежит листок, по которому она, едва шевеля губами, читала:
  
  "Помочь никто не может. Всё хорошее или не со мной, или уже было. Мифическое счастье? Возможно. Для того, кто способен что-то изменить. Но вчера - не вернешь, сегодня - кажется мало, завтра - не наступит никогда.
  
  Мы все одиноки на пути бесконечных страданий, а мои слова - бессмысленный пустой звук в яростно ревущем гуле одиноких голосов. Каждый хочет высказаться, но никто никого не слышит, не видит, не чувствует.
  
  Никто никому не нужен. Выживает лишь тот, кто придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви.
  
  Возможно, у меня и был шанс, но несколько обычных людей, моих ровесников, которые ходят с вами по одним улицам и дышат одним воздухом, наглядно показали мне, насколько я слаба и беззащитна перед этим варварским, жестоким миром".
  
  После этих слов Кристина подняла голову:
  
  - И я бы очень хотела, чтобы их знали в лицо.
  
  Она вытащила листок А4 и показала в камеру, на нем была распечатана фотография.
  
  - Даня Марков, - полушепотом сказала Кристина и сама ещё раз взглянула на листок, словно не была уверена, что это он.
  
  Марков! Мой ботанический одноклассник. Какой ужас! Что он ей такого сделал?
  
  Ворожцова отшвырнула лист с физиономией Маркова и достала другой портрет.
  
  - Егор Петров.
  
  Этого я тоже знала. Кажется, из одиннадцатого. Типа видеоблогер, но на самом деле просто человек-камера.
  
  - Настя Сёмина.
  
  Настя-бэшка. Тишайшее и бледнейшее создание, ещё более замороченное, нежели сама Кристина.
  
  - Саша Якушин.
  
  А этот что здесь делает? Я посмотрела на фотографию и сначала не узнала Якушина, он подстригся и стал ещё лучше. Моя бывшая безответная любовь.
  
  Якушин неожиданно ушел из школы в прошлом году, прямо из одиннадцатого класса, и я его с тех пор не видела, потому что он не из тех, кто выкладывает свои фотки в ВК. Но при чем тут Кристина?
  
  - Вадим Герасимов.
  
  Герасимов? Ещё один мой одноклассник. Тормоз и грубиян. Ему вообще ни до кого дела нет.
  
  - Тоня Осеева.
  
  Что? Я? Какого черта?! Я увидела свою довольную улыбающуюся физиономию на фотке и обалдела. Как такое может быть? Я же к Ворожцовой всегда нормально относилась, не лучше и не хуже, чем к остальным. Какая-то дурацкая шутка.
  
  Спешно захлопнула ноут и, словно желая проснуться, посидела пару минут, пытаясь сообразить, что это было. Потом снова открыла экран.
  
  Какая я всё же дурочка! Нужно досмотреть до конца. Это, наверняка, какой-то идиотский новогодний прикол. Но, разве таким шутят?
  
  Снова запустила запись, Кристина показала ещё одну фотографию. Какой-то незнакомый светленький парень - Костя Амелин.
  
  Выбросив из рук последний лист, она сказала: "Именно они стали причиной..." и, не договорив, осеклась. С трудом изобразила улыбку и отключила камеру. Ни слова о розыгрыше, ни намека на шутку.
  
  Я так спешно отставила чашку на тумбочку, будто остывший чай мог обжечь. И что? Что дальше? Посмотрела на дату письма - 1 января. Два дня назад.
  
  Хорошо бы, конечно, позвонить этой дуре и высказать всё, что я о ней думаю. Но где взять её телефон? Впрочем, можно и через соцсети. Кого я из девятого знаю? Смирнову, Зайцеву, Ким.
  
  По запросу "Кристина" Ворожцовой не нашлось, а у каждой из этих девчонок по двести-триста друзей, поди разбери под каким ником она живет в сети.
  
  Внезапно дверь в комнату резко открылась, и, как всегда торопливо, вошла мама, уже вся разодетая и надушенная.
  
  - Так, Тоня, мы с папой уезжаем. Видимо допоздна. По делам.
  
  - Угу, - я машинально прикрыла крышку ноута.
  
  Хотя ни мама, ни папа никогда не пытались в него заглянуть. Им совершенно не до того, у них всегда "по делам".
  
  - Светик, мы сейчас опоздаем, - закричал из коридора папа, и она, махнув рукой, мол, нечего одно и то же объяснять, выскочила из комнаты.
  
  Я махнула в ответ: действительно, о чем говорить, раз им, как всегда, некогда.
  
  - Пока, - крикнули родители, и дверь за ними захлопнулась.
  
  Мама и папа работали вместе в одной риелторской конторе. Только мама специализировалась на загородной недвижимости, а папа на городской. Рабочий день у них был ненормированный: в офис к десяти, как штык, а вечером частенько задерживались до двенадцати. Да и в любой выходной могли сорваться по первому звонку.
  
  В общем, если честно, то свою учительницу по математике я видела гораздо чаще, чем родителей.
  
  С их уходом в квартире тут же повисла неуютная давящая тишина, а серый полумрак сумерек начал зловеще расползаться по углам. От приближающейся темноты и наступившего безмолвия мне тут же стало не по себе.
  
  Я уже давно научилась отгораживаться от всего на свете, от малейшего душевного смятения, от любых застревающих в горле эмоций, от болезненных и беспокойных мыслей, но перестать бояться темноты не могла никак.
  
  Что бы ни делала, как бы себя ни убеждала, это было сильнее моего здравомыслия и вполне приличной силы воли. Нечто очень древнее и первобытное, стихийное и совершенно неконтролируемое.
  
  Это с самого детства. Особенно, когда я одна. А одна я почти всегда. Так что стоило срочно подняться и включить свет.
  
  А, что если Кристина не шутила? А, что, если всё по-настоящему?
  
  В таких ситуациях люди бросаются звонить или писать своим друзьям, просить совета, жаловаться, возмущаться, лишь бы как можно скорее переложить свою проблему на кого-то другого. Но у меня не было никого, с кем можно поделиться таким секретом.
  
  Раньше был один друг, но потом сплыл.
  
  Даже никакой безмозглой подружки, которая бы потрясенно охала и говорила "да, ладно!", и то нет. Потому что я терпеть не могу безмозглых подружек, да и любых "друзей" тоже.
  
  В телефоне я нашла номер парня из списка Кристины. Это оказался Герасимов.
  
  - Герасимов, привет, это Осеева. Говорить можешь?
  
  - Ну, так, - не особо довольно откликнулся Герасимов.
  
  - Я получила ролик Ворожцовой. Ты это видел?
  
  - Ну.
  
  - И что думаешь?
  
  - Без понятия.
  
  - Это, такой прикол? - я всё ещё очень сильно на это надеялась.
  
  - Не знаю. Я грохнул эту гадость.
  
  - Когда ты получил письмо?
  
  - Первого.
  
  - И за все эти дни так ничего и не узнал?
  
  - Говорю же, я его удалил.
  
  - Слушай, Герасимов, как ты так можешь? Тебе, что, реально, на всё пофиг?
  
  - А в чем, собственно, проблема? Я и знать-то её толком не знаю и ничего такого не делал.
  
  - Я тоже не делала. Но она же нас назвала.
  
  - Сказал же, не знаю.
  
  - Ладно. Пока.
  
  - Пока, - послушно отозвался Герасимов, и я с облегчением закончила разговор.
  
  С Герасимовым я училась с первого класса, и он всегда был мрачный, молчаливый и замкнутый. Говорили, что его отец бьет за всё подряд. Но я в это не сильно верила, потому что, думаю, в наше время уже никто детей так не воспитывает.
  
  Как-то раз, кажется, классе в седьмом, мама случайно увидела нашу общую классную фотографию у меня на тумбочке и сразу ткнула пальцем в Герасимова:
  
  - Вот, этот у вас самый симпатичный парень.
  
  Мама, как в первом классе не знала, с кем я учусь, так и до сих пор не знает, кроме Павлика Подольского, конечно, но это уже отдельная тема. А Герасимов ей тогда приглянулся и запомнился, поэтому теперь, когда она делала вялые попытки поговорить со мной о школе, то обязательно приплетала туда Герасимова.
  
  "А вот тот высокий парень с голубыми глазами, он какую оценку получил?" или "А вот тот симпатичный серьёзный мальчик, он тоже едет на экскурсию?" или даже так: "Тоня, а почему ты ни с кем не встречаешься? Я в твоём возрасте уже по уши была влюблена в папу. Не хочешь присмотреться к тому высокому однокласснику?"
  
  Она и запомнить-то не могла, что он Герасимов, а всё равно повсюду его пихала, точно единственную особь мужского пола во всем районе.
  
  В общем, пришлось залезть на страницу в ВК к Сёминой, правда, на фотке была не сама Настя, а Мэй из "Иной" - девочка, прячущая под черной повязкой свой искусственный кукольный глаз, которым она может видеть мёртвых.
  
  Я написала ей сообщение: "Привет. Я получила письмо Кристины Ворожцовой. Что это?"
  
  Затем нашла страницу Маркова и отправила ему точно такое же сообщение.
  
  Раньше, из-за одной дурацкой истории, произошедшей в седьмом классе, я на дух не переносила Маркова, в моих глазах он был главным школьным злодеем, с вредным ботанским доставучим характером, но потом, после того, как я решила не беспокоиться по всяким пустякам, Марков превратился просто в Маркова.
  
  В квартире уже почти совсем стемнело, а на улице, из-за горящих фонарей и сверкающего в их свете снега, было ещё довольно светло. В доме напротив окна мигали разноцветными лампочками ёлок.
  
  Третье января, кругом веселье и движуха. А у меня - тишина и белое мерцание монитора. Я встала и побежала включать везде свет. Надо же, чуть было не провалилась в кромешную темень и не впустила своих ночных призраков.
  
  Попробовала вспомнить всё, что знала о Кристине Ворожцовой.
  
  Мы познакомились с ней ещё в началке, ходили в студию бальных танцев, какие обычно бывают при школах. Её водила бабушка, а меня, как всегда, Оксана - моя няня. Именно по бабушке я и запомнила Кристину.
  
  Мне всегда хотелось иметь такую бабушку: кругленькую, улыбчивую и заботливую. Я была уверена, что бабушка Кристины печет пирожки, вяжет, читает ей на ночь книжки и варит настоящие супы. А я о своих бабушках почти ничего не знаю.
  
  Одна моя бабушка - Лиза из Питера, встречались мы с ней только иногда летом на даче в Твери. Вторая - Елена, мамина мама, жила в Германии и в жизни меня не видела, только регулярно присылала деньги на подарки, и которые я ни разу не потратила.
  
  Чуть позже, когда я была классе в шестом, мы пересеклись с Ворожцовой на постановке общешкольного спектакля "Снежная королева" по Шварцу. Она, естественно, была Гердой, ей всегда давали такие роли, а мы с Павликом - Вороном и Вороной. И до одури репетировали нашу общую сцену.
  
  Прямо как сейчас помню:
  
  "Ворон и Ворона: "Устроим смотр женихов, - сказала принцесса, - я выйду замуж только за того, кто меня не испугается".
  
  Устроили смотр. Все пугались, входя во дворец. Но один мальчик ни капельки не испугался.
  
  Герда: И это был Кей?
  Ворон: Да, это был он.
  Ворона: Все другие молчали от страха, как рыбы, а он так разумно разговаривал с принцессой!
  Герда: Еще бы! Он очень умный! Он знает сложение, вычитание, умножение, деление и даже дроби!
  Ворон: Вы не огорчены, что Кей забыл бабушку и вас?
  Ворона: А вдруг Кей не захочет с вами разговаривать?
  Герда: Захочет. Я уговорю его.
  Ворона: А вы не побоитесь ночью пробраться во дворец?
  Герда: Нет!
  Ворона: В таком случае, вперед!
  Ворон: Ур-ра! Ур-ра! Верность, храбрость, дружба...
  Ворона: ...разрушат все преграды. Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!"
  
  То было время, когда всё казалось просто и легко. Я тогда ещё не знала, что людям нельзя доверять и привязываться, а Кристина не одевалась, как дитя тьмы. И мы, не то, чтобы сильно подружились, но совершенно точно нам было весело. А после того спектакля и не сталкивались почти. В чем же теперь она могла меня упрекнуть?
  
  Пока я обо всем этом размышляла, пришло сообщение от Маркова:
  
  "Привет. Если ты не в курсе, то всё хреново. Ворожцова нажралась таблеток и теперь отдыхает в коме. Поздравляю".
  
  Марков - настоящая язва и заучка. Но не какой-то там слабохарактерный беззащитный ботаник, а вредный наезжалистый хам.
  
  Он постоянно лез во всё со своим исключительным мнением, комментировал чужие ответы на уроках и прикалывался над ошибками. Стоило кому-то сказать "сила тяжести бруска", так он тут же влезал - "сила тяжести, действующая на брусок".
  
  Пару раз парни собирались надавать ему по морде, но в итоге решили не связываться, из-за придурочного, как и сам Марков, папаши.
  
  Сейчас же своим сообщением он реально ошарашил меня.
  
  Я:
  Неужели мы, правда, имеем к этому отношение?
  
  Марков:
  Я похож на психиатра?
  
  Я:
  Не знаешь, что за парень такой - Амелин? В первый раз его вижу.
  
  Марков:
  Слушай, Осеева, зачем тебе это нужно? Зачем вокруг этого вообще движуху создавать? Ты не знаешь, в чем проблема, я не знаю, Настя не знает. Уверен, никто не знает. Кристина жива, всё нормально.
  
  Я:
  Как это НОРМАЛЬНО? Человек оставляет предсмертный ролик, в котором заявляет, что скотина Осеева испоганила ей жизнь. ЭТО, КАПЕЦ, КАК НЕНОРМАЛЬНО!
  
  Марков:
  Во-первых, не ори! А во-вторых, ты гордиться должна, что о тебе человек перед смертью думал.
  
  Хотелось написать что-то очень оскорбительное в его адрес, но я промолчала. Связываться с Марковым бессмысленно.
  
  Тогда, скрепя сердце, я всё же достала из кармана вечернего, ни разу не надеванного платья, клочок клетчатой бумаги с номером Якушина и минут десять просидела над ним, гипнотизируя.
  
  Я никогда не звонила Якушину, да и разговаривала-то с ним всего пару раз в жизни. И оба раза это было мучительно. Ведь он мне тогда жутко нравился. Он был в десятом, а я в восьмом. Всего два года назад, а будто целая вечность прошла. Павлик раздобыл мне тогда его телефон, он был в курсе.
  
  Но я всё равно не стала звонить, не потому что несмелая, а потому что хотела, чтобы Якушин сам обратил на меня внимание. Но он не обратил, а неожиданно ушел в начале одиннадцатого класса из школы в медицинский колледж.
  
  Но с тех пор уже много воды утекло, а сейчас у меня была действительно важная причина, и за ней не скрывались никакие чувства и никакой тайный смысл.
  
  На одиннадцатой минуте бессмысленных терзаний, я всё же нажала на вызов, в глубине души надеясь, что этот номер уже недействителен. Но абонент оказался доступен и даже ответил после второго гудка.
  
  - Саша, привет. Меня зовут Тоня Осеева. Мы раньше учились в одной школе. Я насчет Кристины Ворожцовой. Ты же понимаешь, да? - на одном дыхании выпалила я.
  
  - Привет! - доброжелательно откликнулся Якушин. - Понимаю.
  
  А потом отстранил трубку и крикнул в сторону: "Нет, мам, это не Лёша".
  
  - Я только сегодня приехала и нашла письмо. Мы с Кристиной почти не общались. Правда. Она, наверное, что-то перепутала.
  
  - Перестань оправдываться. Если честно, я сейчас дома, и мне не очень удобно это обсуждать.
  
  К тому, что он не захочет со мной разговаривать я была готова, но Якушин, немного помолчав, вдруг спросил:
  
  - Ты сейчас что делаешь?
  
  - Ничего. Просто.
  
  - Ты вообще, где живешь?
  
  - Возле поликлиники.
  
  - А я за зеленой высоткой. Это два шага от тебя. Давай, заскочу минут через пятнадцать. А то у меня в семь брат приедет, и мама сказала обязательно быть.
  
  Пробормотав на автомате адрес, я отключила трубку и остолбенела от того, что произошло. Я не только сама позвонила Якушину, но он ещё и в гости собрался. А у меня дома даже к чаю ничего не было.
  
  ========== Глава 2 ==========
  
  Я - полная дура. Потому что неожиданно разнервничалась. Ничего подобного за мной уже давно не наблюдалось, а тут начала носиться по квартире, не зная, за что хвататься, хотя дома у нас и так всегда идеально чисто. Зачем-то решила помыть голову и сразу же передумала, так как всё равно не успела бы высушиться.
  
  Побежала переодеваться и долго стояла перед раскрытым шкафом, не в силах сообразить, что лучше надеть.
  
  Пришлось просто сесть и напомнить себе, что я не какая-нибудь легкомысленная идиотка, чтобы волноваться из-за парней и чтобы переживать о каких-то там чувствах или отношениях. Эта тема вообще не для меня и не про меня. Вокруг полно всего гораздо более важного, нужного и полезного, о чем стоит думать. А сейчас, безусловно, о Кристине.
  
  Но всё равно, когда раздался звонок в дверь, я подскочила как ошпаренная, в панике задела локтем чашку на тумбочке, и недопитый чай вылился на длинношерстный белый овечий ковер. Вытирать времени не было.
  
  К счастью, Якушин тоже не заморачивался сборами: пришел в домашних спортивных штанах, куртке нараспашку и кроссовках с развязанными шнурками, просто пробежал по боковой дорожке и под окнами срезал, чуть больше пары минут.
  
  - О! Привет! - весь раскрасневшийся с мороза сунул мне в руки какой-то пакет.
  
  - Что это?
  
  - Холодец, - немного стесняясь, сказал он. - Мама дала. Извини.
  
  - Хорошо, а то еды здесь совсем нет. Только сегодня приехали из дома отдыха.
  
  Мы как-то нелепо застыли в коридоре. Обычно ко мне никто не приходил. И я сама не ходила. Тем более я не знала, как вести себя с парнем. А уж если этот парень твоя давняя несбыточная мечта, и подавно. Но Якушин сам быстро нашелся. Сунул куртку на вешалку, скинул кроссовки. От его темно-зеленой в крупную черную клетку рубашки повеяло апельсинами и табаком.
  
  - Куда идти?
  
  На кухне у нас всегда чисто, как в телевизионных кулинарных передачах, потому что моя мама никогда не готовит. В ходу только чайник, соковыжималка и микроволновка. По праздникам и особенно торжественным случаям готовит папа, но это бывает очень редко, а Вера, наша уборщица, приходит два раза в неделю и по-любому всё тщательно моет.
  
  Якушин выбрал высокую табуретку возле окна.
  
  - Значит, ты из нашей школы?
  
  - Да. В десятом.
  
  - Понятно, - он, кажется, уловил мою неловкость. - А Галина Станиславовна ещё работает?
  
  - Куда же она денется?
  
  Мы замолчали. И я готова была сквозь землю провалиться, оттого, что не умею изображать милое создание и трепать языком обо всем подряд.
  
  - Ты-то хоть знал Кристину?
  
  - Почему знал? Я её и сейчас знаю.
  
  - Ты прав. Всё так перемешалось.
  
  - Я и сам никак не привыкну. Вот только видел человека, болтал с ним, и тут раз, такое. Вроде и не умерла, и не жива тоже.
  
  Он встряхнул головой, словно прогоняя дурной сон, и моё сердце сжалось от болезненного фантомного воспоминания.
  
  У него было такое лицо, что смотришь, смотришь и никак не можешь ухватить, в чем же секрет. Вроде бы ничего особо выдающегося - простое среднестатистическое лицо, уж точно не такое красивое, как у папы, но в то же время необыкновенно открытое и обаятельное лицо.
  
  Моё молчание Якушин воспринял по-своему.
  
  - Послушай, если собираешься спрашивать, из-за чего Кристина это сделала и при чем тут ты, то это бесполезно. Я сам ничего не понимаю.
  
  - Вы с ней встречались?
  
  Вполне логичный вопрос, но он поморщился.
  
  - Я живу на шестом этаже, прямо под ней. Наши родители дружат уже лет десять и вечно нас женят.
  
  - Ясно.
  
  - Мы отмечали Новый год вместе. Их семья и наша. И всё было хорошо. Нормально было. Ничего странного или необычного. Только когда начался салют, и мы вышли на балкон, она завороженно, не отрываясь на него смотрела, а потом сказала, что у меня очень скоро всё наладится.
  
  - Что наладится?
  
  - Откуда я знаю.
  
  - А как вообще всё это получилось? Ну, как она? Когда?
  
  - Вечером первого января, часов в десять. Лёша, брат мой, с женой только от нас уехали. Папа провожать их до метро пошел, а я понес Ворожцовым стулья. Один оказался из Кристинкиной комнаты. Тётя Надя только зашла к ней, и тут же обратно. Глаза безумные, судорожно пытается что-то сказать, но не может. Захожу в комнату, а там Кристина на полу в полной отключке, видимо, когда её прихватило, она с кровати аж скатилась. Короче, её отец тут же неотложку вызвал. Я ей сразу пытался желудок промыть, но моя мама начала вопить, чтобы я не занимался самодеятельностью, а дождался папу. Хотя потом врачи с неотложки, которая приехала раньше него, подтвердили, что я правильно всё сделал. Но мама у меня всегда такая. Думает, что я раздолбай какой-то. А тётя Надя всё это время только сидела на кровати и громко рыдала.
  
  Невидящим взглядом, с очень несвойственным ему выражением лица, Якушин упёрся в сахарницу, наверное, действительно под большим впечатлением находился.
  
  - Знаешь, всё так быстро происходило и одновременно очень медленно, словно вечность тянулось.
  
  Видно было, что ему очень хочется сказать что-то важное, ради чего он потащился сюда в январский холод и темноту. Он морщился, ковырял угол стола, вздыхал, наконец, с трудом выдавил:
  
  - Я всё время думаю, что мог бы помочь ей как-то. Мог что-то сделать, но не сделал.
  
  - Она делилась с тобой?
  
  - Скорее, наоборот. Она здорово слушала, а я этим пользовался.
  
  - Ныл, что ли?
  
  И тут Якушин, наконец, оторвав взгляд от сахарницы, поднял на меня свои прекрасные глаза, настороженно посмотрел и вдруг расхохотался. Очень по-доброму рассмеялся, тепло и открыто.
  
  - Можно и так сказать. Помню, в прошлом году ещё я стоял у подъезда, а она из школы шла. Вся какая-то подавленная и замороченная. Я пошутил, что у неё на лице отпечаталась вся мировая скорбь, а она серьёзно так отреагировала: "Хорошо тебе, у тебя всё есть. Живи себе и радуйся". Я уточнил, что "всё", а она "ну друзья, близкие, люди, которые тебя понимают". И что, мол, у меня никогда не бывает плохого настроения, а значит, и проблем. Тогда я сказал, что так всё и задумано, потому что не хочу, чтобы другие видели, что эти проблемы есть. Ну, и пошло-поехало. Не знаю, то ли тон у неё такой был, то ли я совсем расслабился, одним словом, наболтал всякого. Как раз у меня тогда Женька ещё была, ну подруга моя бывшая. И вот, с того дня, как ни встретимся, так Кристина расспрашивать начинала про колледж, Женю, родителей и друзей. Вроде бы и не нависала особо, мне даже нравилось с ней болтать, но однажды вдруг сказала: "не понимаю, почему так всё несправедливо", а потом добавила, что я бедный и заслуживаю сочувствия. Представляешь? Ну, я, конечно, разозлился и высказался, что я не бедный, что она сильно сгущает краски, потому что у меня всё хорошо. Немного резко, правда, сказал. Грубо. Ну, то есть мы не ссорились, но больше о таком не разговаривали. Я вот думаю, может, она на то обиделась? Но ведь с тех пор уже больше года прошло.
  
  - Сомневаюсь. Хотя, кто знает? Вот, только какой интерес слушать про чужие траблы, когда самому тошно?
  
  Видимо я попала в самую точку. Якушин подскочил, побежал в коридор, достал из куртки сигареты.
  
  - Можно ведь, да?
  
  - Кури. Твоё дело.
  
  - Значит, ты тоже думаешь, что это моя вина?
  
  - Что ты ей нахамил или что жаловался?
  
  - И то, и то.
  
  - Думаю, что не твоя, если ты, конечно, не сказал Ворожцовой - пойди и умри.
  
  От волнения он так тер колени, что легко мог протереть дырки на штанах. На мизинце его левой руки я заметила тонкое серебряное колечко.
  
  - Может, безответная любовь? - попробовала я копнуть в другую сторону.
  
  - Про это не знаю. Она не говорила. А я не спрашивал.
  
  - А дома всё было хорошо? Родители не обижали?
  
  - У неё очень позитивные родители.
  
  Я тут же подумала о своих позитивных родителях и о том, что это не повод чувствовать себя такой же позитивной.
  
  - Тётя Надя, мачеха её, боец по жизни, рулит отделом в какой-то страховой компании. Кристина мамой её зовет. А отец - простой такой мужик, добряк, заведующий складом, он с Кристины пылинки сдувает. Чего не захочет - всё делает.
  
  - Судя по её виду в школе, она ничего не хотела.
  
  - После смерти бабушки она сильно изменилась. Родители, правда, считают, что это на Кристину так компьютер и сетевое общение повлияло. Они думают, что она связалась с какими-то неформалами, поэтому теперь так одевается и ведет себя. Но я уверен, что она это не из интернета вытащила, а из книжек. Она мне эти книжки философские тоже пихала, я даже пару раз брал, чтобы не обижать, но я как вычитал у какого-то немца, что стремление к счастью - это врожденная ошибка всех людей, так сразу и закрыл.
  
  Мы опять замолчали, и повисла такая тишина, что стало слышно, как вода течет в батареях.
  
  - Если она умрет, то я всю жизнь буду думать о том, что сделал не так, - трогательно признался Якушин, и я на какое-то мгновение захотела оказаться на месте Кристины.
  
  - Твои родители не видели ролик?
  
  - Конечно, нет. Это самое ужасное из того, что я могу себе представить, - его аж передернуло. - Но утром я встречался с Петровым.
  
  - И что Петров?
  
  - Расспрашивал, кто все эти люди с фотографий. Он никого не знает.
  
  - С него станется. Он же видит мир только через свою камеру. Ты хоть раз смотрел его видео-блоги?
  
  Услышав про блоги Петрова, Якушин рассмеялся:
  
  - Видел, видел, это безобразие. Ерунда полная, но местами смешно.
  
  - В основном над тем, какой он легковесный и глупый, как в том мультфильме про мышонка: "Какой чудесный день! Какой прекрасный пень! Какой веселый я и песенка моя!".
  
  - Да, не глупый он. Так, прикидывается. А с Кристиной никогда и не разговаривал даже.
  
  - Не обязательно разговаривать с человеком, чтобы знать его, - уж это я знала наверняка. - Уверена, что причина должна быть. По какому-то же признаку она выбрала всех нас. Это может быть что угодно, пусть цвет глаз или форма носа, но связь совершенно точно должна быть.
  
  - У тебя какие глаза? - Якушин на полном серьёзе заглянул мне в лицо. - О, зеленые. У меня тоже, но у тебя намного ярче.
  
  Про свой цвет глаз он мог мне и не рассказывать.
  
  - Это просто так, для примера. У Маркова карие глаза. Он хоть и очки носит, но глаза у него, как угли - прожигают на месте.
  
  - Одноклассник?
  
  - Типа того. А хочешь чаю?
  
  Но он тут же посмотрел на часы, моментально собрался и ушел, оставив на столе неразвернутый холодец и запах апельсинов в коридоре. Я закрыла дверь и отчетливо ощутила внезапно образовавшуюся пустоту квартиры, словно он сначала принес, а потом снова забрал с собой всю энергию и тепло.
  
  А на следующий день позвонила Сёмина и сказала, что хочет встретиться со мной в двенадцать возле школы.
  
  Мамы уже дома не было, а папа неожиданно оказался свободен и, когда я встала, сидел на кухне и чистил яблоки для соковыжималки.
  
  Папа у меня очень красивый. То, что мама красивая, воспринимается само собой, а вот красивый папа попадается не часто. Он считается ещё молодым, ему тридцать шесть, и из-за работы ему приходится тщательно следить за своим внешним видом, чтобы производить благоприятное впечатление на клиентов. Не знаю, как на клиентов, но на клиенток он точно производит благоприятное впечатление, а мама это спокойно терпит и называет "издержками производства".
  
  Папа яркий брюнет с пронзительными голубыми глазами, он стройный и подтянутый, потому что ходит в спортивный зал три раза в неделю, и это даже на один раз больше чем мама.
  
  И перед каждым родительским собранием Инна Григорьевна, наша классная, спрашивает меня "придет ли папа?". А он и был-то на этих собраниях всего пару раз за всё время моей учебы в школе.
  
  - Какие новости? - папа явно был настроен поболтать.
  
  Но ведь нельзя просто так взять и поболтать раз в полгода. О чем нам говорить?
  
  - Шутишь? Новости - это то, что по телевизору показывают, а у меня - однообразие и скукота, - я налила молоко в глубокую тарелку и сунула греться в микроволновку.
  
  - Чего так рано вскочила? Каникулы же.
  
  - Мне встретиться нужно.
  
  - Понятно, - он понимающе кивнул. - Кстати, хочешь, поедем сегодня на каток?
  
  Предложение было неожиданным и довольно заманчивым, мы с папой никогда никуда вместе не ходили, однако сначала нужно было поговорить с Сёминой, и я так задумалась, что едва не переборщила с хлопьями.
  
  - Давай, давай, решайся. Хватит кровать пролеживать. Я уже и с Решетниковыми созвонился. Они готовы. Часа в четыре.
  
  - Значит, мы не одни?
  
  - Конечно, - папа удивленно посмотрел на меня, - компанией же всегда веселее.
  Ну и поэтому я, конечно же, не поехала.
  
  С Сёминой мы встретились, как два инопланетных существа, впервые узнавших о существовании друг друга.
  
  Она - высокая, в бело-черной анимешной меховой шапке с ушами и лапками, в чёрных тяжелых шнурованных ботинках на тощих дистрофичных ногах и длинными серебристыми прядями, занавешивающими почти всё лицо кроме намалёванных дочерна глаз. Весь её вид от массивных платформ до острых ушек выражал тотальную меланхолию и обреченность.
  
  А я обычная: в обычной полосатой вязаной шапке, в обычной зеленой парке с капюшоном и большими карманами, в обычных синих джинсах и обычных замшевых коричневых сапогах со шнуровкой, с самого момента покупки выглядящих так, будто их уже несколько лет до меня носили.
  
  Встретились и встали напротив, на расстоянии вытянутой руки, так, что время от времени между нами проскакивали торопливые прохожие.
  
  - Привет, - едва слышно произнесла она. - Ты как?
  
  - Нормально.
  
  - Везет. А я - нет.
  
  - Почему?
  
  - Что? - Сёмина посмотрела на меня так, точно я произнесла какую-то дикость. - Из-за Кристины, конечно.
  
  - Ты с ней дружила?
  
  Глупый вопрос. У Сёминой прямо на лбу читалось: "держитесь от меня подальше, я странная".
  
  - Кристина ни с кем не дружила.
  
  - Ты-то хоть знаешь, почему попала в этот список?
  
  Однако вместо того, чтобы нормально ответить, Сёмина стала ныть, что ей тоже постоянно кажется, что она лишняя в этом мире и никому не нужна. А потом вдруг решила, что мы должны ехать в больницу к Кристине и попросить у неё прощения.
  Но я сразу отказалась. Во-первых, мне лично не за что было просить у Ворожцовой прощения, а во-вторых, в больницу нас всё равно не пустили бы. Я это знала наверняка, у моей мамы знакомая недавно из реанимации. Те, кто в коме, все там лежат. И никого, даже родственников туда не пускают.
  
  После этих моих объяснений Сёмина сделалась ещё более унылой и заявила, что нужно было прямо сказать, что я не хочу, а не придумывать отмазки.
  
  Я же посоветовала ей прекратить выдумывать всякую фигню, и больше думать о причине, а не о следствии. Тогда она всё-таки рассказала, что немного дружила с Кристиной, когда они ходили вместе в художественную школу. И с тех пор, та очень сильно изменилась. А в школе они лишь здоровались, и совершенно не понятно, почему Ворожцова вдруг вспомнила о ней, но раз такое произошло, то значит, так и должно быть.
  
  - Знаешь, что? - в конце концов, предложила я, чтобы хоть как-то прекратить это занудство. - Нам нужно всем вместе встретиться.
  
  - С кем встретиться? - не поняла Настя, всё ещё пребывая в своих страданиях.
  
  - Всем, кого перечислила Кристина. Только так мы сможем хоть что-то понять.
  
  - Что понять? - Сёмина страшно тормозила.
  
  - Мои родители постоянно куда-нибудь уезжают, так что можно собраться у меня.
  
  И тут она неожиданно встрепенулась и будто даже ожила, в голубых глазах промелькнула неподдельная заинтересованность.
  
  - Ты приглашаешь в гости? Я обязательно приду. У меня все каникулы свободные.
  
  ========== Глава 3 ==========
  
  Ребят я позвала к себе шестого, когда мама с папой поехали к Решетниковым на дачу. Они никогда не могли посидеть спокойно дома, всё время летели куда-то сломя голову. И я, по их мнению, была занудой и плесенью.
  
  Самым первым, на целых двадцать минут раньше назначенного срока, пришел Петров.
  
  Он был темненький, с россыпью симпатичных шоколадных родинок на обеих щеках, кареглазый, курносый и очень улыбчивый. Каштановые волосы были намеренно взъерошены так, будто он только что прокатился на американских горках. В этой прическе и во всем его внешнем виде: модных узких синих джинсах, яркой бирюзовой толстовке на молнии, белой футболке с надписью "It"not my problem" под ней и маленькой блестящей сережке в левом ухе, - читалось явное стремление хорошо и броско выглядеть. От него пахло кондиционером для белья и лёгким, спортивным парфюмом.
  
  С первой же минуты Петров повел себя со мной шумно и по-приятельски, как бы показывая, какой он простой и контактный. Но это получалось у него немного наигранно, с перебором, как бывает, когда кто-то очень старается скрыть своё смущение.
  
  Прямиком зайдя в мою комнату, он стал снимать на камеру всё подряд.
  
  - Одиннадцать сорок пять, явочная квартира Осеевой. Мы собираемся тут, чтобы разгадать страшную тайну Чёрной Кристины и дать ответы на вечные вопросы: "Кто виноват?" и "Что делать?".
  
  Он прошел туда-сюда по комнате, зачем-то поснимал мой стол, кровать, даже вид из окна, затем перевел объектив прямо на меня:
  
  - Так, Осеева, что ты скажешь в своё оправдание?
  
  - Ничего не скажу. Мне не в чем оправдываться.
  
  - А какой твой любимый цвет?
  
  - Никакой.
  
  - Тогда почему у тебя в комнате нет ничего такого цвета?
  
  - Очень смешно.
  
  - Я всегда такие вещи подмечаю. Для кино, между прочим, это знаешь, как важно? Хороший фильм делают не только актеры и сюжет. Чтобы вызвать у зрителя эмоции, нужна правильная картинка. Гармоничная и соответствующая содержанию, а не как твои волосы.
  
  - А что мои волосы?
  
  - Они красные. Это цвет энергии, тепла и любви, а сама ты молчаливая и сдержанная. Получается эмоциональное противоречие. И зритель, такой, сразу "не верю!".
  
  - Красный - это сила и гнев, - строго сказала я, сразу давая понять, чтобы он не лез с этим.
  
  И Петров тут же миролюбиво согласился.
  
  - Понял, как скажешь.
  
  Марков и Сёмина явились ровно к двенадцати, и Петров моментально переключился на Сёмину, спрашивая о любимом цвете и снова разглагольствуя про "правильную картинку". Настя же сильно застеснялась и ответила, что вообще не любит кино, а в аниме всегда очень яркие краски, не такие, как в реальной жизни.
  
  Тогда к их разговору подключился Марков, заявив, что слова Петрова - чушь, потому что раньше снимали черно-белые фильмы и там всё было понятно, что хорошо, а что плохо. А теперь - сплошная неразбериха. И если вообще запретить цветное кино, то всё снова встанет на свои места. Белое будет белым, а черное - черным.
  
  На первый взгляд в Маркове не было совершенно ничего примечательного. Обычная ботаническая внешность. Короткие черные кудрявые волосы, такие же черные маленькие острые глазки, внимательно следящие через узкие прямугольнички лёгких, в металлической оправе, очков за всем, что происходит вокруг, за каждым чужим словом, за каждым движением и взглядом. Щуплые плечи, опущенные вниз, длинные тонкие локти и пальцы.
  
  Но потом, приглядевшись повнимательнее, уже сложно было назвать его "обычным ботаном". Во-первых, из-за презрительной ухмылочки, так часто блуждающей у него на лице, словно каждый раз, открывая рот, ты произносишь величайшую глупость на свете, и он, Марков, избран всей мировой общественностью для того, чтобы сообщить тебе об этом. А во-вторых, если что вдруг шло не по его, острый гладкий мальчишеский подбородок упрямо и заносчиво тут же задирался кверху, демонстрируя решительную готовность к любому вызову.
  
  Сколько себя помню, Марков всегда носил вельветовые брюки: синие по форме или черные на праздниках. А ещё у него были однотипные рубашки в мелкую клеточку и однотонные шерстяные жилетки. Точно он как родился, родители сразу же начали лепить из него банковского служащего или аналитика. Его папаша был каким-то среднестатистическим бизнесменом и, по слухам, мечтал отправить Маркова учиться в Англию, но за эти десять лет так никуда и не отправил.
  
  Теперь же Марков прицепился к Петрову, ничуть не смущаясь, что тот старше и они почти не знакомы. Уселся на офисный крутящийся стул и принялся разглагольствовать о том, что эмоции в кино - это чушь, потому что в любом виде искусства гораздо важнее идея. Но ни то, ни другое Петрову всё равно недоступно, ведь для того, чтобы снимать что-то непопсовое, нужно иметь вкус и мозг.
  
  Не знаю, как скоро ему бы удалось вывести отшучивающегося Петрова из себя, но прибежал Якушин, и эту тему просто закрыли. С тысячью извинений он влетел в квартиру, точно опаздывал на пожар. Впопыхах скинул куртку, чуть было не забыл разуться.
  
  Раньше, с длинными волосами, он напоминал щенка, очень славного такого щенка, веселого и доброго. А теперь, изрядно возмужав и коротко выбрив виски, заметно посерьёзнел и, хотя щенячьи замашки по-прежнему время от времени проскальзывали, это выглядело очень мило.
  
  - Только давайте договоримся, что будем говорить друг другу правду. Иначе ничего не получится, - я заранее решила, что именно с этого и нужно будет начать.
  
  Наша встреча представлялась мне как финальная сцена-развязка какого-нибудь классического детектива. Типа собираются все подозреваемые, и я начинаю задавать им вопросы. Слово за слово, история за историей, и вдруг, неожиданно, обнаруживается некая странная несостыковка в их рассказах. Становится совершенно очевидно, что кто-то лжет. И тогда остается лишь вывести преступника на чистую воду. Мне бы искренне хотелось, чтобы им оказался Марков. Ну, или Герасимов. А ещё лучше тот самый незнакомый парень. Однако проблема заключалась в том, что сейчас мы все были обвиняемыми, причем одновременно.
  
  - Да, - воодушевленно подхватил Петров. - Давайте, дадим клятву.
  
  Якушин, рассматривавший книги на полке, ухмыльнулся:
  
  - И подпишемся кровью.
  
  - Всё правильно, - неожиданно поддержал меня Марков. - Если в поступке Кристины есть хоть какая-то логика, то, только рассказывая правду, мы сможем её установить.
  
  - Разве в самоубийстве вообще может быть какая-то логика? - удивился Петров. - Это же просто порыв.
  
  - Ты только о своих этих эмоциях и думаешь, - одернул его Марков. - Если Ворожцова заморочилась записыванием ролика, значит, это продуманный поступок. Значит, она хотела этим что-то сказать, а не просто взять и помереть.
  
  - Ну, в этом-то я понимаю, - ответил Петров. - Каждый хочет после себя что-нибудь оставить.
  
  - О чем вы говорите? - вдруг подала голос Настя. - При чем тут логика? Когда человек делает такое, значит ему плохо, ужасно плохо. Только представьте, что он чувствует, если идет на такое. И получается, что все эти самые страшные, самые отчаянные чувства вызывали в ней мы.
  
  - И вот с этого момента, Сёмина, - Марков многозначительно помахал перед ней пальцем, - как раз и начинается логика. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое.
  
  - Твоя логика, Марков, в том, что ты просто отказываешься признать, что можешь быть дурным человеком.
  
  - А ты докажи мне это, - с вызовом ответил Марков. - Докажи, что Кристина распрекрасная, а я дурной. Почему, если она сама решила умереть, то это сразу делает её ангелом?
  
  - Не преувеличивай, пожалуйста, - пролепетала Настя, явно готовая сдаться. - Я не хочу с тобой спорить. И доказывать тоже. Мне просто очень грустно, что всё вот так получилось.
  
  - Точно никто с Кристиной не был в ссоре? - сухо поинтересовался Якушин, вытаскивая учебник по биологии. - Скажу сразу за себя, потому что, видимо, знаю её лучше всех. Мы с ней не ругались никогда. С ней довольно сложно было поссориться. Ангел - это, конечно, преувеличение, но она очень добрая, умная и немного фантазерка.
  
  - Добрая, - невесело хмыкнул Марков, - очень сомнительно. А вот насчет фантазерки, поподробнее, пожалуйста.
  
  - Думаешь, Кристина просто шла по школе, увидела тебя и ни с того, ни с сего решила, что с этого момента ты должен стать одним из самых жестоких и равнодушных людей в её жизни? - этот вопрос я и сама себе задавала сотню раз.
  
  - Короче, - сказал Якушин. - Я считаю, что может мы все и не сделали ничего ужасающего, но наверняка как-то её обидели. И не нужно выдумывать лишнее. Связи там какие-то.
  
  - Но я с ней даже ни разу не разговаривал, - беспокойно вскинулся Петров.
  
  - А может, ты её в школе как-то не так снял, а потом в сеть выложил? - предположила я. - С тебя станется. А она девчонка. Может, стыдное что-то.
  
  - Думаешь? Фиг знает. Нужно будет проверить, что у меня там.
  
  И все резко замолчали. Якушин уткнулся в учебник, Петров снова схватился за камеру, Марков задумчиво чесал в затылке, а мы с Настей просто переглядывались. Повисла неловкая пауза.
  
  Тогда Сёмина предложила ещё раз пересмотреть ролик, и мы дружно согласились, потому что никаких других идей не было.
  
   "Никто никому не нужен. А выживает лишь тот, кто придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви".
  
  На последних минутах пришел Герасимов, помятый и недовольный, с таким выражением, точно нам всем одолжение делал.
  
  За минувшее лето он как-то особенно сильно вырос. И хотя лицо его само по себе ничуть не изменилось, такое же гладкое, резко очерченное, правильное, густые светлые брови он стал хмурить ещё сильнее, а в упрямом взгляде серо-голубых, всегда будто бы немного прикрытых глаз появилась ещё большая тяжесть. Этакий эпический персонаж скандинавов.
  
  Зашел в комнату, сел на табуретку, придвинулся к столу, где стоял ноутбук и залип, загородив собою весь экран, а когда мы стали возмущаться, неожиданно остановил ролик.
  
  - Слушайте, а почему вы этого чувака не позвали? Того, который на самой последний фотке?
  
  - Потому, что его никто не знает, кэп, - ответил Марков.
  
  - Я знаю. Он со мной в детском саду был, - сказал Герасимов таким тоном, точно это должно было быть очевидным фактом.
  
  - Его странички в ВК я не нашла, - Настя была главным специалистом по социальным сетям.
  
  - Даже если мы его найдем, это ничего не даст. Появится ещё один недоумевающий чел, - разумно заметил Якушин.
  
  Герасимов прокрутил вниз страницу Ютуба с роликом, и тут вдруг Сёмина как вскрикнет:
  
  - Смотрите, смотрите сколько просмотров! Да там и комментариев куча появилась.
  
  И мы, аккуратно отпихивая друг друга от экрана, стали молча читать:
  
  "Троечники и двоечники ненавидят тех, кто хорошо учится. Чувствуют что они лучше. Я тоже хорошо учился, меня тоже дразнили одноклассники. До сих пор их каждый день проклинаю".
  
   "Обязательно нужно судить этих подонков! Здесь же все имена и фамилии!".
  
  "Видимо, об издевательствах знала вся школа, и никто ничего не сделал. Что за люди? Не верю, что учителя ничего не знали".
  
   "Каждый день уходит из жизни 7-10 детей. Это прискорбно, но факт!".
  
  "А я знаю чувака на второй фотке!".
  
  Последний комментарий заставил всех одновременно посмотреть на Петрова, который никак не мог протиснуться к компьютеру, поэтому бегал вокруг и снимал наши затылки на камеру.
  
  - Что? - не понял он наши взгляды.
  
  - Кажется, шутки кончились, - задумчиво резюмировал Марков.
  
  - Да, бред какой-то, - возмущенно фыркнул Якушин. - Ты что, будешь к этому серьёзно относиться?
  
  - Конечно, бред, - поддержал его Герасимов.
  
  - Ага, - сказал Петров. - Это не вы на второй фотке.
  
  И никто уже больше не вспоминал о Кристине и не выяснял причины происшедшего. Завязалось бестолковое обсуждение того, стоит ли отвечать на эти комментарии или лучше их игнорировать. Все говорили громко и одновременно, получился какой-то восточный базар.
  
  Настя с Петровым были за то, чтобы вступить в сетевую переписку и попытаться объяснить людям, что мы ничего плохого Кристине не делали.
  
  Однако против Маркова, Герасимова и Якушина у них не было ни шанса. Марков сразу заявил, что не намерен "метать бисер", Герасимов сказал, что чем меньше это трогаешь, тем меньше оно воняет, а Якушин вообще посоветовал не сидеть в сети, и тогда никаких проблем не будет. Я тоже считала, что лишний раз привлекать к себе внимание глупо, но влезать не стала, потому что и так уже никто никого не слушал.
  
  В итоге все разошлись разозленные и взбудораженные, так что я даже пожалела, что собрала их.
  
  А ночью, уже после двенадцати, мне в ВК неожиданно написал некий "Шепот Вертера". Довольно жуткая аватарка - темный, обмотанный окровавленными бинтами силуэт. Этакий тлетворный эпатаж.
  
  Привет, Тоня.
  
  Обычно всяким левым людям я не отвечаю, как правило сразу блокирую их, потому что нефига. Если им есть что сказать, пусть сразу пишут, без этого двусмысленного "Привет".
  
  Но этого заблокировать не успела.
  
  Вертер:
  
  Рад, что нашел тебя.
  
  Осеева:
  
  Ты кто?
  
  Вертер:
  
  Человек - загадка :)
  
  Осеева:
  
  Слушай, загадка, ещё один такой ответ и пойдешь в бан.
  
  Вертер:
  
  Я - Костя.
  
  Осеева:
  
  Ты, наверное, ошибся, Костя.
  
  Вертер:
  
  Я нашел тебя в ВК по школе, в которой училась Кристина. Тебя, Сёмину, Маркова и Герасимова.
  
  И тут меня словно током ударило:
  
  Тот самый чел с последней фотки?
  
  Вертер:
  
  Лол
  
  Осеева:
  
  Если что, я сама ничего не знаю.
  
  Вертер:
  
  А я знаю. Кристина просто хотела покоя, но у неё, увы, ничего не получилось. Впрочем, ей сейчас тоже, наверное, хорошо. Ничего не видит, не слышит, не чувствует.
  
  Осеева:
  
  Ты что несешь?
  
  Вертер:
  
  Я ей завидую. :)
  
  Осеева:
  
  Ты больной?
  
  Вертер:
  
  Конечно, как и все. Только в отличие от всех, я осознаю эту болезнь. Чувствую, как она развивается, растет и медленно убивает.
  
  Осеева:
  
   Что ещё за болезнь?
  
  Вертер:
  
  Глупенькая, это же жизнь.
  
  Осеева:
  
  Ты из этих суицидальных дебилов? Это ты её накрутил?
  
  Вертер:
  
  У нас просто были общие интересы.
  
  Осеева:
  
  Тогда ты должен рассказать всё, что знаешь.
  
  Вертер:
  
  Я ничего не должен.
  
  Осеева:
  
  Ты знал, что она собирается сделать?
  
  Вертер:
  
  Этого я не могу тебе сказать.
  
  Осеева:
  
  Слушай, не зли меня! Говори по-хорошему.
  
  Вертер:
  
  Приходи ко мне.
  
  Осеева:
  
  Ты совсем неадекват? Я тебя и знать-то не знаю.
  
  Вертер:
  
  А я тебя видел. Ты красивая. И у тебя зеленые глаза.
  
  Осеева:
  
  Иди нафиг, я тебя сейчас заблокирую.
  
  Вертер:
  
  Я писал в вашей школе олимпиаду по литературе. В прошлом году. Ты заявилась в класс, где мы сидели, и долго шарилась по шкафам, даже на парту залезла. Я тогда ещё сидел в самом конце и всё боялся, что ты свалишься, потому что парта сильно шаталась. А потом пришла какая-то училка и сказала тебе, что нашла тот учебник, который ты искала, в библиотеке. Ты меня случайно не помнишь?
  
  Осеева:
  
  Ничего я не помню, и вообще, откуда ты знаешь, что это была я?
  
  Вертер:
  
  А у тебя в профиле разве не твоя фотка?
  
  Осеева:
  
  Ладно, туплю. В общем, давай без всякой этой ерунды. Расскажи просто про Кристину.
  
  Вертер:
  
  Я же говорю, приходи. Я сейчас дома сижу. Болею. Так что на улицу никак.
  
  Осеева:
  
  Напиши, и дело с концом.
  
  Вертер:
  
  Это исключено. Любую переписку можно прочесть. Откуда ты знаешь, что прямо сейчас тебя никто не читает?
  
  Осеева:
  
  Давай, я тебе позвоню?
  
  Вертер:
  
  А телефоны всегда прослушиваются.
  
  Осеева:
  
  Тебе точно есть, что рассказать?
  
  Вертер:
  
  Приходи, узнаешь.
  
  Осеева:
  
  Я подумаю.
  
  Вертер:
  
  Замечательно. Буду ждать твоего решения. Спокойной ночи!
  
  После этой странной переписки я ещё часа полтора никак не могла заснуть. У человека явно не все дома. Но он совершенно точно что-то знал, что-то, о чем мы все понятия не имели.
  
  ========== Глава 4 ==========
  
  Утром я позвонила Герасимову и сказала, что он должен пойти со мной, так как знает этого типа в лицо.
  
  Герасимов, конечно, долго нудил, что не готов к лишним телодвижениям, и взамен пришлось пообещать весь февраль писать за него сочинения. Он хотел ещё и март выторговать, но я тоже себе цену знаю.
  
  Вертер жил в пятиэтажке с другой стороны от метро. Обшарпанный и вонючий подъезд с расписанными похабщиной стенами и черными кругами от горелых спичек на потолке.
  
  Я думала, в наше время люди уже не живут в таких условиях. Пока мы поднимались на пятый этаж, Герасимов шел с такой кислой рожей, точно его вот-вот стошнит. Даже брезгливо сунул руки в карманы, чтобы не прикасаться к перилам. Я же немного волновалась, сама не знаю почему, наверное, оттого, что плохо спала ночью.
  
  Амелин открыл нам сразу, после первого же звонка, будто всё это время стоял за дверью и ждал.
  
  В квартире было очень темно, и мы толком не могли разглядеть его самого, лишь общие очертания фигуры в слабом потоке серого зимнего света, выбивающегося из приоткрытой в самом конце коридора двери.
  
  - Привет, - негромко сказал он, запуская нас и, не дожидаясь, пока разденемся, сразу пригласил пройти.
  
  Наверное я слишком привыкла к комфортной и современной обстановке у себя дома, потому что комната Амелина производила впечатление дурного, болезненного сна.
  
  Линялые, неопределенного цвета обои, старые деревянные облупившиеся рамы, скрипучий потертый паркет с огромными щелями между планками. Во всей комнате ни стола, ни шкафа, только широченный комод, как у моей бабушки Лизы на даче, на котором, кое-как подпирая друг друга, высились стопки книг. Зато на окнах - тяжелые бордовые шторы, а на полу толстый красный ковер с вензелями.
  
  Над коротким икеевским диваном без подлокотников - картинки, распечатанные на принтере: простенькие цветные пейзажи рядом с черно-белыми ужасами, кажется, Брейгеля и скрин из "Кроликов" Линча.
  
  Вдоль другой стены три деревянных стула с круглыми сидениями, точно ряд в деревенском кинотеатре.
  
  Сам Амелин выглядел не менее странно, чем его комната. Довольно высокий, хотя, конечно, ниже Герасимова, бледный, с белыми крашеными прядками в нестриженой копне и без того светлых волос, замотанный по самый подбородок шерстяным шарфом, в растянутом черном свитере, он вполне мог сойти за какого-нибудь персонажа Тима Бёртона.
  
  Большие темные и настороженные глаза недоверчиво следили за тем, как мы озираемся и переглядываемся, как будто завалились без спроса и пытаемся совать нос не в свои дела. Но потом вдруг словно оттаял и с застенчивой теплотой улыбнулся.
  
  - Меня зовут Костя, - сказал и протянул нам по очереди руку, даже мне. - Не бойтесь, я не заразный. Простыл. У меня горло слабое место.
  
  Я тоже дала руку, и когда он пожимал её, то держал так долго и так откровенно меня разглядывал, что это заметил даже Герасимов:
  
  - Ты хотел нам что-то рассказать?
  
  Амелин медленно перевел взгляд на Герасимова:
  
  - И тебя я помню. У Маргариты Васильевны в группе вместе были. Немного. Потом я в первый класс пошел, а ты остался.
  
  - Так что насчет Кристины? - настойчиво сказал Герасимов.
  
  Амелин кивнул на стулья. Я села с краю, Герасимов посередине, а он сам, молча взяв второй крайний стул, обошел и поставил возле меня. Словно специально хотел сесть рядом.
  
  После того бесстыдного, оценивающего разглядывания такая перестановка меня несколько забеспокоила, поэтому я развернула свой стул спинкой вперед и села на него верхом. Кругом полно всяких озабоченных придурков, и я очень порадовалась, что додумалась взять с собой Герасимова.
  
  Но когда Амелин достал из-под дивана ноутбук, принес и опустил его на тот пустой стул, получилось очень глупо, потому что оказалось, что я сижу к ноуту спиной.
  
  - Там просто отсвечивает, - пояснил он.
  
   Так что "придурком" в этой ситуации оказалась я.
  
  - Ты знал, что Кристина собирается сделать? - пока он, сидя на корточках, возился с компьютером, я тихонько вернула свой стул в прежнее положение.
  
  - Конечно, знал. Мы все друг о друге про это знаем.
  
  - Кто это мы? - не понял Герасимов.
  
  Амелин поднял голову и какое-то время смотрел на него, словно подбирая слова:
  
  - Вот, ты любишь дискотеки, дни рождения и прочие праздники?
  
  - Терпеть не могу, - признался Герасимов.
  
  Это было правдой, потому что он всегда сбегал со всех массовых мероприятий, и уж насколько я их недолюбливаю, Герасимов от любой вечеринки шарахался как от огня.
  
  - Ну, а теперь представь, что тебя силой притащили туда, нарядили в колпак, дали в руки дудку и велели всех веселить. Что ты будешь делать?
  
  - Ничего, - фыркнул Герасимов. - Пошлю всех и уйду домой.
  
  - Всё правильно, - кивнул Амелин. - Потому что праздник жизни - это не для всех.
  
  - Ни хрена не понял, - Герасимов вопросительно посмотрел на меня.
  
  - Суицидники, - пояснила я, и он, скорчив пренебрежительную гримасу, с отвращением фыркнул.
  
  - Рад, что у тебя всё хорошо, - Амелин заулыбался такой смущенно-умудренной улыбкой, какая бывает у взрослых, когда они отвечают детям на примитивные вопросы. - Мы познакомились с Кристиной на одном форуме, и только потом выяснилось, что обитаем в одном районе.
  
  - Раз ты её так хорошо знал, то можешь объяснить, что именно её не устраивало? Раньше же она была нормальная, - сказала я.
  
  - Раньше всё было по-другому, - улыбаться Амелин не перестал, и от этого каждое его слово звучало как издевка. - Когда маленькому ребенку больно, он истошно орет, но его учат терпеть боль и не жаловаться. Поэтому повзрослев, он уже кричит молча, беззвучно, внутри себя так, чтоб никто не услышал.
  
  - Но всегда же есть какая-то основная причина, - у меня было стойкое ощущение, что он морочит нам голову.
  
  - А если тебя спросить, почему ты любишь того, кого ты любишь, ты бы смогла назвать всего одну причину?
  
  Мало того, что от каждой его фразы несло чистейшей показухой, я вообще терпеть не могу подобные разговоры. Особенно, если они касаются меня. Понятное дело, что я люблю родителей, потому что они родители. Но для этого не нужна никакая причина. Да и с какой стати я должна обсуждать это с придурком, которого вижу в первый раз в жизни?
  
  - Я никого не люблю.
  
  - Всего одну причину?
  
  В какой-то момент мне даже показалось, что он просто насмехается.
  
  - С первого раза плохо понимаешь?
  
  - Просто хотел объяснить, что не бывает никакой "одной" причины.
  
  Вся эта чушь постепенно начинала меня бесить, Герасимов тоже не скрывал неприязни.
  
  - Ладно, кончай нам мозги полоскать. Плевать на все твои тупые философии. Я только хочу знать, какого хрена мы попали в этот ролик.
  
  - Ну, это не ко мне, - Амелин поднялся. Джинсы у него были потертые, застиранные, уже совсем белесые на коленках, об их первоначальном цвете можно было сказать только по ярким черным полоскам от подворотов в самом низу штанин. - Вы просили рассказать про Кристину. Я думал, вас интересует она.
  
  - Мне интересен только я сам, - в серых глазах Герасимова застыла упрямая непоколебимость. - И меня бесит, что с какого-то перепугу какая-то сумасшедшая решила навесить на меня свои заморочки. По мне, если бы вы всей толпой сиганули с высотки или утопились, нормальным людям дышать стало бы значительно легче.
  
  Амелин изобразил удивление. Именно изобразил, потому что в голосе слышалась ирония.
  
  - Ты же, Влад, добрый. Помню, в детском саду как-то принес коробку карандашей двадцать четыре цвета, и все подходили к тебе и просили дать карандашик, потому что детсадовские были все сточенные и погрызенные, а у тебя новенькие и блестящие. И ты давал. Каждому. Так, что потом у самого только коробка осталась. Все дети стали рисовать, а ты сидел один, просто смотрел на них и ни капли не обижался. Не знаю почему, но мне очень запомнился тот момент. И я тогда подумал, что вот это и значит быть добрым.
  
  Герасимова прямо-таки физически передернуло от этих слов.
  
  - А теперь я недобрый. Потому что задрало всю жизнь без карандашей оставаться.
  
  Наконец, Амелин развернул к нам ноут, и мы увидели там открытую страничку. Хозяин профиля - Линор Идзанами.
  
  Я её знала. Не лично, конечно, но этот персонаж был у меня "в друзьях". Этакий случайный сетевой друг, какие бывают у всех. Очень много схожих мыслей и взглядов, общее мироощущение. Единственный, наверное, человек, с кем я была довольно откровенной именно потому, что не была знакома в реале. Ведь как можно быть откровенным с теми, с кем встречаешься в обычной жизни? Это всё равно, что дать им в руки нож и сказать: прирежь меня.
  
  В первые секунды на лице Герасимова совершенно отчетливо отобразилось узнавание, а потом он снова сделал "морду кирпичом":
  
  - И что?
  
  И тут вдруг Амелин, пристально глядя на нас своим темным глубоким взглядом, медленно и негромко проговорил стих. Не читал, не декламировал, а именно говорил, точно это были его собственные слова:
  
  - Лжецы! Вы были перед ней - двуликий хор теней.
  И над больной ваш дух ночной шепнул: Умри скорей!
  Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той,
  Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой,
  О той, что дважды умерла, невинно-молодой...
  
  А когда закончил, то вся пугающая зловещая серьёзность мигом слетела, словно сорванная страшная маска, под которой вдруг обнаруживается ребенок. И прежде, чем мы успели прийти в себя после такого выступления, он поспешно произнес.
  
  - Линор - это Кристина.
  
  - Как? - я чуть со стула не упала.
  
  - Вот, блин, - выругался Герасимов.
  
  - Видите, жизнь полна разных сюрпризов, - необычайно радуясь произведенному впечатлению, сказал Амелин. - И, как правило, не очень приятных.
  
  - Я не знал, что это баба, - как-то странно попытался оправдаться Герасимов.
  
  - Что? - большего тормоза я не встречала. - Ты думал, что переписываешься с парнем по имени Линор? Герасимов!
  
  - Отвали.
  
  И тут меня осенила догадка:
  
  - Это значит, что Линор есть в друзьях и у Петрова, и у Сёминой, и у Маркова?
  
  - Именно, - подтвердил Амелин.
  
  Мы с Герасимовым какое-то время задумчиво пялились в экран. Каждый вспоминал историю своей переписки. Амелин же, облокотившись о комод с книгами, выжидающе смотрел на нас.
  
  - А ты про себя-то хоть знаешь? Какого хрена она тебя туда приплела? - первым подал голос Герасимов.
  
  Но Амелин лишь равнодушно пожал плечами:
  
  - Я знаю только то, что ничего не знаю.
  
  - Так, - сказала я. - Мне нужно срочно домой, читать переписку с Линор за последние два года, а ты Герасимов иди свою читай. Я сейчас всем позвоню и напишу про это.
  
  И сразу после этих моих слов раздалась громкая пронзительная трель дверного звонка. Мы вздрогнули от неожиданности, а Амелин тут же подскочил, выбежал из комнаты и крепко закрыл за собой дверь. Из коридора послышался высокий женский голос.
  
  - Чего у тебя там?
  
  - У меня люди, - сказал Амелин. - Иди к себе.
  
  - Но я хочу посмотреть.
  
  - Я же попросил!
  
  - Тебе жалко? Ну, хоть одним глазком.
  
  - Всё. Иди!
  
  Через полминуты Амелин вернулся.
  
  - Вам пора, - сказал он торопливо.
  
  Упрашивать не стоило. Не говоря ни слова, тихо выбрались в коридор, молча оделись, а когда уже были на пороге, дверь ближайшей комнаты приоткрылась, и в образовавшейся щели показался любопытный женский глаз. Мы быстро попрощались, обменялись на всякий случай телефонами и поскорее свалили.
  
  - Такой козел! - сказал Герасимов, как только мы вышли из подъезда, с недоуменным осуждением качая головой. - В саду вроде нормальный был, стеснительный даже.
  
  Я вспомнила оценивающий взгляд и всю ту вызывающую пургу, которую он нес.
  
  - Спасибо, что пошел со мной.
  
  ========== Глава 5 ==========
  
  Мою переписку с Линор можно было бы издать целым бессюжетным романом с нескончаемым количеством глав и пространных отступлений. Всё, о чем мне не с кем было поговорить, обсуждалось с Линор, не то, чтобы очень часто, но зато откровенно.
  
  И ведь мне иногда казалось, что это человек старше меня и опытнее. Да уж, знай я, с кем имею дело, никогда не стала бы раскидываться фразами типа: "чем становишься старше, тем непонятнее, как жить дальше" или "большой город - большое одиночество" и задавать дебильные вопросы вроде: "почему люди так любят показуху?", "что делать, если панически боишься темноты?", "отчего никому нельзя доверять?", "хотела ли бы ты снова стать маленькой, что бы ни о чем не думать?".
  
  А также выкладывать всякие школьные и домашние заморочки. И хотя она тоже говорила о своём, толком понять, чем она живет и как, я так никогда и не могла.
  
  Иногда Линор рассказывала какие-то истории, то ли происшедшие с ней, то ли с кем-то из знакомых, то ли просто взятые где-то в сети. В основном, это были рядовые, жизненные ситуации, когда не знаешь, как поступить и что предпринять.
  
  Или же просто задавала вопросы.
  
  Линор:
  
  Чтобы ты делала, если бы нашла на улице телефон?
  
  Осеева:
  
  Я бы отдала.
  
  Линор:
  
  Я тоже раньше так думала, но никто даже спасибо не сказал. Хозяйка просто забрала и ещё смотрела так, словно его у неё из кармана вытащили.
  
  Осеева:
  
  Ты похожа на карманника?
  
  Линор:
  
  Это неважно. Просто удивляет, почему люди кругом такие. Почему они думают, что им все всё должны?
  
  или
  
  Линор:
  
  Ты у родителей одна?
  
  Осеева:
  
  К сожалению. Я бы очень хотела брата или сестру.
  
  Линор:
  
  А если бы они тебя не любили? Или ты их.
  
  Осеева:
  
  Почему бы им не любить меня?
  
  Линор:
  
  Ну, так же бывает. По всяким причинам. Просто представь, что вот живете вместе, а брат тебя на дух не переваривает, родителей настраивает.
  
  Осеева:
  
  Наверное, я попыталась бы как-то доказать, что лучше. Не знаю. Сделать что-то важное, хорошее, чтобы они поняли, как на самом деле всё обстоит. Или просто наплевала бы, послала всех к черту и жила так, как считаю правильным. По-своему. Сложный вопрос.
  
  или
  
  Линор:
  
  Что бы ты делала, если бы тебя гнобил весь класс? Просто за то, что у тебя есть свои принципы, другие, не такие как у них? Потому что ты умнее и способнее? Просто потому что тебя воспитывали по-другому, потому что ты не умеешь унижаться и приспосабливаться? И тебе за это в спину кидали яйца и рвали карманы в раздевалке?
  
  Осеева:
  
  Если честно, я и сама ни с кем в школе не общаюсь. Но меня никто не гнобит. А если вдруг так случилось бы, то я бы сопротивлялась. Полнейший игнор и газовый баллончик в кармане. Щит и меч. У тебя проблемы с одноклассниками?
  
  Линор:
  
  Нет. Моим одноклассникам нет никакого дела ни до кого, кроме них самих.
  
  Одним словом, за всем этим мне так и не удалось разглядеть саму Кристину.
  
  Сколько я не перечитывала, какая-то явная проблема не вырисовывалась, а образ не складывался. Почти ничто не соответствовало тому, что я за это время узнала о ней самой. И ведь ни одной откровенной жалобы, никаких страданий или девчачьей лирики.
  
  Местами проскакивали пространные размышления о счастье, смысле жизни и смерти, но как-то невнятно и без четко выраженной позиции, словно ей самой в этих темах было неудобно.
  
  Телефон разрывался. Истерику Сёминой я предчувствовала всеми местами тела, поэтому отвечать не хотелось, но на третий раз не выдержала.
  
  - Тоня, пожалуйста, мне очень нужно с тобой поговорить, - хлюпала она в трубку. - Иначе я не справлюсь, я не смогу, я слабая. Очень. Давай встретимся, пожалуйста!
  
  - Ладно.
  
  Сначала я опять хотела позвать Настю к себе, но потом решила, что не заслуживаю тепла и комфорта и что для такого человека, как я, самое место на зимней промозглой улице, грязно-серой, холодной и бесчувственной.
  
  Я специально пришла к её подъезду раньше, села на спинку лавочки и стала ждать. Пустое созерцательное бездействие. Под ногами колотый лёд и пенистая жижа от соли на асфальте, чуть выше - колючая проволока занесенных кустов, а над самой головой, на фоне равнодушного молочного неба, такие же уродливые ветви деревьев и нависающий прямоугольник Настиного дома.
  
  Очень реалистичные и объемные декорации. Между ними едва различимое движение - безликие фигуры ничего не значащих прохожих. Ни дождика, ни снега, ни пасмурного ветра - всё как обычно. Просто жизнь. Я вне её и одновременно внутри.
  
  Настя вышла, села рядом и взяла меня за руку. На ней были длинные перчатки без пальцев, а ногти покрыты черным лаком, как у ведьмы.
  
  - Они все ненавидят нас.
  
  - Ну, и что с того? Ты что, не знаешь, что Интернет - это самая большая помойка в мире?
  
  - Но они говорят, что мы плохие и должны умереть.
  
  - Какое тебе вообще до этого дело? Кто эти люди? Ты ценишь их мнение?
  
  - Я стараюсь прислушиваться ко всем.
  
  - Чушь какая! Все не могут быть правы.
  
  - Но все и не могут ошибаться.
  
  - Очень даже могут. И вообще, делай всё наоборот, они говорят - сдохни, а ты живи! Назло.
  
  - Но Тоня, я чувствую, что с нами что-то не так, я не могу объяснить, что именно, но где-то в глубине души у меня очень неспокойно, тревожно.
  
  - Пойдем, выпьем кофе, - я должна была подготовить её к рассказу про Амелина и Линор.
  
  - Нет спасибо, я не хочу. Не могу. Нет.
  
  - У меня есть деньги, - твердо сказала я, и Сёмина тут же согласилась.
  
  Мы взяли по большущей чашке кофе и сели за столиком в кафе в самом темном углу, за колонной, точно намерено от чего-то прячась.
  
  После третьего же глотка я подумала, что может быть не всё так уж и плохо, как выглядело сорок минут назад. Может, просто стоило посмотреть на ситуацию под другим углом?
  
  - Всё, что с нами случилось, - несправедливо и жестоко.
  
  Настя неуверенно кивнула.
  
  - И кто в этом виноват? Правильно. Кристина. Это же очень нечестно втянуть в свою игру тех, кто в отличие от неё, хоть как-то борется со своими проблемами, пусть даже и жалуется иногда. Нет ничего проще, чем сказать, вот, мол, я устала, всё кругом плохо, все козлы, я не справляюсь с этим. Ладно, фиг, пусть не справляется, но не нужно трогать других. А то вечно у них кто-то должен быть виноват.
  
  Неожиданно всё, к чему я пришла, изучив переписку, выплеснулось на Сёмину. Линор, Кристина в ролике и Кристина в школе - три совершенно разных человека. Может, этот идиот Амелин нас обманул? Такой способен. Или это Якушин рассказывал о какой-то другой Кристине? Я вконец запуталась.
  
  - Я понятно говорю?
  
  Настя просто сидела, слушала и хлопала накрашенными ресницами.
  
  - Частично, - неуверенно сказала она.
  
  - Ты вообще можешь разозлиться или нет? Можешь задаться вопросом: "какого черта"? - я требовательно дернула её за рукав.
  
  Однако тихая, расслабляющая музыка в кафе никак этому не способствовала.
  
  - Не уверена, - точно извиняясь, пролепетала Настя. - Обычно я злюсь только на саму себя. Потому что я глупая и ужасная.
  
  Она обняла ладонями чашку и горестно ссутулилась.
  
  - Ясно. Самобичевание и всё такое. Только тогда больше, пожалуйста, не звони мне. Нравится себя пинать? Замечательно. Я в этом не участвую. Может, тебя родители мало ругали в детстве и сейчас тебе этого не хватает?
  
  - Значит, и ты думаешь, что я немного недоделанная? - её пухлая нижняя губа непроизвольно выпятилась вперед, точно у ребенка.
  
  - Кроме тебя самой никто так не думает, - мне не нравилось поощрять такие разговоры. - А хочешь, чтобы я так считала?
  
  - Совсем нет. Просто кругом очень много всего хорошего и красивого, а я не такая.
  
  - Где это ты увидела хорошее?
  
  - Вот, ты, например.
  
  К счастью, отвечать мне не пришлось, потому что как раз в этот момент позвонил Петров. Он был не на шутку встревожен.
  
  - Тут какая-то хрень происходит. Статейка ни о чем, но народ ведется. Теперь все репостят мерзкий бред о том, что мы чуть ли не убийцы. Мне на стену посыпалась такая дрянь, что в пору удаляться.
  
  - И удаляйся, - посоветовала я и, закончив разговор, многозначительно посмотрела на Настю. - Петрову гораздо хуже, чем тебе. Толпа рвет на части, закидывает тухлыми помидорами и камнями. Там какую-то гнусную писанину выложили.
  И мы обе тут же полезли в телефоны. Долго искать не пришлось - пост какого-то Makarenko назывался "Дети шинигами".
  
  "В очередной раз интернет общественность потрясло трагическое событие - самоубийство пятнадцатилетней Кристины Ворожцовой. Перед тем, как выпить смертельную дозу снотворного, Кристина выложила в сеть ролик со своим предсмертным посланием.
  
  "Помочь никто не может. Завтра - не наступит никогда. Никто никому не нужен. Я беззащитна перед этим варварским миром", - говорит в камеру девочка, а затем просто называет имена. Имена таких же детей, как и она, имена обычных, ничем не примечательных подростков. Прямого обвинения нет, но мы с вами взрослые люди, которым не нужно объяснять, что это значит.
  
  Не секрет, что взаимоотношения между подростками в последнее время стали гораздо более жестокими. Сколько раз на просторах интернета мы встречали истории и даже документальные видеозаписи, где озверевшие от ненависти дети измываются над теми, кто отличается от них. И, похоже, такое поведение постепенно становится отличительной чертой нынешнего поколения. Как утверждают социологи, за последние десять лет стиль общения между подростками изменился самым кардинальным образом.
  
  Компьютеры, телефоны и прочие девайсы полностью поглотили не только их разум, но и отняли способность чувствовать и сопереживать. Они не в состоянии реально воспринимать мир, а вместе с тем, и адекватно реагировать. Эти дети потеряли ощущение настоящей жизни и настоящей смерти, они зависли где-то посередине.
  
  Вы, возможно, сильно удивитесь, но статистика поражает и пугает своими данными: 80% таких подростков растут в полном достатке и благополучии, в условиях, где не нужно преодолевать бытовые трудности, испытывать нужду или голод, где родители сдувают с них пылинки и выполняют любую прихоть.
  Куда, в таком случае, смотрят родители?
  
  Но опасность сегодняшнего дня заключается именно в невозможности родителей контролировать местопребывание души своего ребенка. В какие миры она отправляется при наличии интернета и такого обилия разнообразных источников впечатлений?
  
  Новое поколение больше не читает ничего, кроме чатов или лент новостей в социальных сетях. Оно не создаёт, а лишь потребляет. Оно фотографируют только себя и свою еду, его песни и стихи не про цветы, солнце и небо, а про секс, наркотики и уход из этого мира. Оно не смотрит друг другу в глаза, не держится за руки, не сострадает и не любит.
  
  Воспитанные на чужеродной культуре, хаотично перемешавшейся в их незрелых головах, эти полу-реальные, полу-виртуальные дети рьяно оправдывают любое зло и презирают добро. Их кумиры - оторванные от реальности монстры, психопаты и извращенцы.
  
  Они больше не хотят становиться великими героями или сверхлюдьми, вместо этого они выбирают чудовищных, но модных японских проводников смерти - шинигами. Что, по сути, как нельзя точно отображает существующую ситуацию, ведь для того, чтобы совершить злодеяние им теперь даже не обязательно физически контактировать друг с другом, их мир позволяет забирать жизни даже на расстоянии.
  
  В своем последнем обращении юная Кристина Ворожцова очень точно подметила: "вчера - не вернешь, сегодня - кажется мало, завтра - не наступит никогда".
  
  Ведь при таком положении дел, завтра, действительно, может не наступить. Вместо того, чтобы бить в барабаны и признать, что человечество находится перед лицом мировой катастрофы, мы с вами в очередной раз лишь разведем руками и скажем: "это же дети"".
  
  - Как можно такое писать? Это враньё! - Настя задыхалась от возмущения. - Он же понятия не имеет, кто такие шинигами. Многие из них очень добрые и помогают людям.
  
  - А то, что он пишет, что Кристина умерла, тебя не смущает? Маразм какой-то.
  
  - Ты лучше комментарии почитай, - Настя бледнела на глазах.
  
   "Кристина накажет этих уродов с того света. Теперь она не даст им житья".
  
  "Какая чудесная девушка! Скорбим! Пусть земля ей будет пухом. А всем тварям с фотографий - гореть в аду во веки вечные".
  
  "Призвать к ответу родителей, за воспитание таких подонков".
  
  "Проклятые злобные твари, дети шинигами и Лилит. Это не дети. Это демоны, принимающие обличие невинности. Мир стоит на пороге апокалипсиса".
  
  - Тоня, - Сёмина уже почти плакала. - Мне страшно. Мне очень-очень страшно.
  
  Она обхватила себя руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону.
  
  - Забей, - строго сказала я, собрав всё своё мужество. - Это просто Интернет. Там они всегда плюются ядом, потому что тупые, слабые и ненавидят весь свет.
  
  - Но они же взрослые люди и пишут такое.
  
  - Мы точно так же ничего не знаем про них, как и они про нас.
  
  Но она упорно твердила, что дальше будет хуже. Так уверенно, что даже мой привязанный к сердцу камень зашевелился.
  
  И мы пошли домой. Пришлось проводить её до подъезда, чтобы она по дороге окончательно не расклеилась.
  
  Тем не менее, Настя как в воду глядела. Общественная реакция на ролик разрасталась в геометрической прогрессии. Пожар разгорался.
  
  "Люди, если вы знаете ублюдков, объединяемся. Мы должны отомстить за нашу Кристину!".
  
  "Бездушные мрази, гниды. Сдохните!".
  
  "Вот оно - подрастающее поколение во всей своей красе. Полная бездуховность. В голове только наркотики и секс".
  
  "Кто-нибудь знает, где они живут? Можно устроить аварию или пожар. Могу научить, как сделать так, что легко сойдет за несчастный случай".
  
  Ещё много чего непечатного, несправедливого и просто обидного было там про нас.
  
  За какие-то два три дня истерия достигла таких масштабов, что аж Маркова пробило. При этом он тоже почему-то звонил именно мне и считал, что высказывать своё недовольство - это как бы в порядке вещей.
  
  А в воскресенье вечером снова зашел Якушин. Неожиданно зашел, без предупреждения. Родители были дома, он очень вежливо поздоровался, но проходить не стал. Вместо этого вытащил меня на лестничную клетку для разговора.
  
  - Я хоть и редко с социальные сети вылезаю, но уже и до меня докатилось. По-моему, это как-то всё чересчур.
  
  - А что мы можем сделать? Сёмина на одном форуме попыталась заявить, что всё это неправда, но её там такой грязью облили, что стало ещё хуже, - я села на ступеньки, он опустился рядом.
  
  - Но как так может быть? Это же всё выдумка: шинигами какие-то, мир перед лицом катастрофы, смерть Кристины, - Якушин недоуменно пожимал плечами.
  
  - Да, потому что позерка эта твоя Кристина. - За это время во мне скопилась большущая обида на Ворожцову и в особенности на Линор.
  
  Теперь я уже отказывалась считать её жертвой. Она хотела, чтобы так получилось, и отлично знала, что делает.
  
  - Оказывается, Ворожцова всё же общалась с нами под черным ником, и никто не знал, что этот персонаж Кристина. Долго общалась. Со мной почти два года. Впрочем, я и раньше знала, что кругом одни предатели.
  
   Мне всё время приходилось тупо смотреть прямо перед собой: на темное вечернее окно, на серый камень лестницы, на неровные шашечки половой плитки, потому что поверни я голову, и лицо Якушина оказалось бы слишком близко.
  
  - Ты же ей тоже личное рассказывал.
  
  Он коротко кивнул.
  
  - Ну, да. Мне казалось, она меня понимала.
  
  - Ничего не понимала. Специально искала такие темы, как всё кругом плохо, чтобы жалеть себя ещё больше. Типа "никто никому не нужен", "мифическое счастье", "путь бесконечных страданий". Ну, что это?
  
  - Ты преувеличиваешь.
  
  - А ты её выгораживаешь.
  
  - Это совсем не в стиле Кристины. Она чудачка, но всегда была очень доброй и умной и не могла так поступить.
  
  - Самая подстава всегда от тех, кому доверяешь.
  
  Якушин достал сигарету, потом вспомнил, что в подъезде курить нельзя, и убрал пачку обратно. Но пока он это проделывал, я всё же осторожно взглянула на него, заметила серьёзный задумчивый взгляд, тонкий белый шрам над левой бровью, коротко выстриженный висок и быстро отвела глаза.
  
  - Хуже всего, когда не понимаешь за что, - сказала я.
  
  - Хуже всего, когда ничего не исправишь, - сказал он.
  
  Но тут из квартиры вышла мама и, по всем правилам делового этикета, предложила нам чай или кофе. И мы сразу разошлись, так ни к чему и не придя.
  
  Единственным, особо непарящимся по этому поводу человеком, оказался Амелин, который с чего-то вдруг решил, что после того нашего визита, мы теперь стали закадычными друзьями.
  
  Он постоянно писал: "Привет. Как дела?" и "Какие новости?". А в ответ на ссылку про Детей шинигами присылал мне "This is Halloween" Мэнсона. Я спросила, при чем тут Мэнсон, и он стал умничать, что тексты в песнях всегда что-нибудь значат, но перевод в Интернете иногда полностью убивает настоящий смысл.
  
  А затем заявил, что выброс негатива под названием "Дети шинигами" его посмешил, но сама метафора прикольная. Ведь тела шинигами состоят из духовных частиц и от сильного духовного давления могут даже взорваться. И что у них есть чёрные бабочки, которые указывают путь в мир живых через пропасть между мирами и Тетрадь смерти.
  
  Тогда я его предупредила, чтобы не вздумал доставать меня этими темами, потому что я не Кристина и терпеть не могу жалеть себя. И он ответил, что может разговаривать на любые темы.
  
  Но я всё равно довольно жестко обозначила, что у нас нет ничего общего, разговаривать не о чем, а от слов про "праздник жизни" меня чуть не стошнило.
  
  Правда, перед тем, как окончательно прекратить переписку, я сделала ещё одну попытку выяснить, говорила ли ему Кристина о своих планах насчет нас, но вместо нормального ответа он прислал какой-то дурацкий стих, и стало ясно, что даже если Амелин знает про это, то всё равно не скажет.
  
  Из-за всех этих тяжелых и тревожных мыслей я совсем перестала выключать на ночь свет, даже верхний. Потому что как только наступали сумерки, и комната погружалась во мрак, мне постоянно казалось, что в углу кто-то стоит и смотрит на меня, что кто-то сидит на стуле возле окна, кто-то прячется за шторой или под кроватью.
  
  Папа думал, что свет я не гашу оттого, что не сплю всю ночь, а мама лишь ворчала, что слишком много трачу электричества. Они никогда не знали про моих призраков. И знать не хотели.
  
  А потом каникулы закончились, и наступил черный понедельник.
  
  ========== Глава 6 ==========
  
  С самого утра по дороге в школу надо мной кружили черные вороны, и я понимала, что это не к добру. Кружили и орали, как потерпевшие. И это когда до марта ещё почти два месяца.
  
  А в раздевалке сломалась молния на сапоге, и пока я пыталась её расстегнуть, то порвала колготки. Да ещё и по алгебре сразу дали самостоятельную писать, прямо после каникул, без подготовки.
  
  Но хуже всего было ощущение того, что за твоей спиной начинает что-то происходить.
  
   В столовой четверо из одиннадцатого "Б", одноклассники Петрова, так на меня смотрели, что я даже есть перехотела. А когда ждала шестого урока, один конопатый пятиклашка подошел ко мне и заговорщицким шепотом спросил:
  
  - Это правда ты?
  
  Я хотела сначала отшутиться, но подумала, что если буду переводить всё в шутку, то они всей толпой на меня насядут, начнут вопросы задавать и докапываться. Так что пришлось послать его куда подальше, и он был очень впечатлён, видимо, я оправдала его ожидания.
  
  На английском же Татьяна Евгеньевна как будто специально подняла нас с Герасимовым и заставила читать дебильный диалог.
  
  Точно никогда прежде нас не видела. Похоже, пыталась избавиться от пелены, все эти годы застилавшей ей глаза и мешавшей разглядеть в нас подонков и демонов. Иначе чего бы стоя держала? Обычно читали диалоги с места.
  
  Уж не знаю, какой у Герасимова рост, но когда все сидели, а он стоял, то реально выглядел великаном. С английским у него было всё в порядке, но в этот раз он бубнил особенно нехотя и очень тихо, словно силой выдавливая из себя каждое слово.
  
  Герасимов: People can`t live without love, can they?
  
  Я: I think they can`t. Love makes our life rich and eventful. It also brings reason for being and beauty to our existence.
  
  Герасимов: People have to discover more about each other then they will not be wearied of their relationship.
  
  Я: On the one hand love is a fairy tale and on the other hand it is our real life. But in fairy tales the good always overcomes the bad. In life and love the bad often wins.
  
  Герасимов: The way you present yourself is also important for love. You can comfort, excite, disappoint or frustrate your partner.
  
  Я: You are right as rain! Love doesn`t belong to easy things.
  
  Татьяна Евгеньевна, сидя за своим широким учительским столом, глядела на нас, точно прокурор - с выражением осуждающего знания. Мол, чего бы вы там не придумывали, меня не переубедить.
  
  - Вы поняли смысл прочитанного? - требовательно спросила она. - А, Осеева?
  
  - Да. Там говорится, что любовь - это сложная штука.
  
  - Почему же, интересно, Герасимов, любовь, как выразилась Осеева, сложная штука?
  
  - Потому что в реальной жизни любви не бывает, - голос у него был низкий и глухой.
  
  - Интересно, где же это сказано?
  
  - Там сказано, что в реальной жизни зла больше, чем любви, - зачем-то влезла я, будто мне своих вопросов не хватало.
  
  - Не совсем точная формулировка, Осеева, но ход твоей мысли мне нравится, - одобрительно закивала Татьяна Евгеньевна. - Это вполне в духе нашего времени. Действительно зла вокруг намного больше, и с каждым годом оно всё глубже проникает в головы и сердца людей. Но на самом деле там сказано: In fairy tales the good always overcomes the bad. In life and love the bad often wins. В реальной жизни и в любви зло частенько побеждает. Ладно. Садитесь. По тройке своей заработали.
  
  - А почему три? - возмутилась я, потому что Герасимов уже привык, что ему просто так ставят тройки за угрюмость и манеру, будто он, отвечая, делает всем одолжение, а у меня по английскому всегда была пятерка.
  
  - А потому, что зла в реальной жизни больше, - ответила Татьяна Евгеньевна, и если бы она в этот момент разразилась диким хохотом, то я ничуть бы не удивилась.
  
  Не было никаких сомнений, что и до неё докатилась сетевая истерия.
  
  После уроков, когда я уже одевалась, ко мне подошла Сёмина и попросилась идти домой вместе, у неё якобы было какое-то дурное предчувствие. И я не возражала.
  Мы оделись, вышли и медленно побрели в сторону дома.
  
  Однако далеко уйти не получилось, за воротами школы тут же наткнулись на группку Настиных одноклассников. Они стояли чуть поодаль, и, судя по голосам, там назревал конфликт.
  
  - Пойдем, - потянула меня Настя в сторону. - Идем, пока они нас с тобой не заметили. Подольский в курсе.
  
  Но мне всегда нужно точно знать, что происходит, да и фамилия Павлика в этом интересе сыграла не последнюю роль.
  
  Я приостановилась и между спинами пацанов смогла различить мальчишеское лицо Маркова. Встревоженное и красное, как его куртка. Очки съехали на нос, а кудряшки растрепались. Выглядел он жалко.
  
  Марков явно пытался отвязаться от парней, хотя и петушился. Но всё шло к тому, что ничего у него из этого не выйдет. На моих глазах Солдатов пихнул его в плечо, а Шишов отвесил подзатыльник.
  
  - Чё, чмо. Нравится девчонок травить?
  
  Павлик тоже был тут, без шапки и в куртке нараспашку.
  
  Парням представилась отличная возможность отыграться за все циничные и надменные шуточки, с помощью которых Марков общался с людьми. Это было очень круто начистить ему рыло, прикрываясь идеями справедливости. Однако при всей внешней хилости, в Маркове была такая настырная убежденность в своей правоте, что он никогда не пошел бы на попятную, даже закатай они его в асфальт.
  
  - Тонечка, идем, - заныла Сёмина. - Иначе нам всем будет плохо.
  
  Но не особое сочувствие к Маркову, а праведная закипающая злость не давала мне сделать вид, что я ничего не замечаю. Так уж у меня бывает - первоначальный импульс движет сознанием. А присутствие Павлика лишь послужило красной тряпкой.
  
  - Чего докопались? - влезла я, ткнув в спину первого попавшегося. - Типа всей толпой на одного?
  
  - Ещё одна, - забухтели пацаны.
  
  - Чё те надо, Осеева? - сказал Подольский и даже оттолкнул локтем. - Иди отсюда.
  
  - Понятное дело, - хмыкнул Шишов. - Пришла отмазывать соучастника. Пользуется, что баба. А как других унижать, так то не жалко.
  
  - Что ты про это знаешь, Шишов? - ответила я. - Ничего ты не знаешь, вот и помалкивай. Вы вообще все не в теме.
  
  - Иди отсюда, Осеева, - опять попробовал выпихнуть меня из круга Павлик.
  
  - Только тронь ещё, - я по-наглому шлепнула его по руке. - Чего к человеку пристали?
  
  - Где ты тут человека-то увидела? - тут же попер Солдатов. - Я лично вижу только сволочь, падаль и шлак. А ты - мелкая шинигамка, лучше бы вообще рот не разевала свой поганый.
  
  Наезд был гадский и очень оскорбительный, прыщавый паразит с какого-то перепугу решил, что ему всё позволено. Ответных слов для него не нашлось, зато нашлась довольно увесистая сумка со сменкой.
  
  Сёмина стояла от меня слева, поэтому размахнуться получилось как следует, и тяжеленькие Вансы на резиновой подошве смачно впечатались в морду Солдатова. Козел тут же заорал и схватился за нос, Шишов замахнулся, чтобы влепить мне оплеуху, но Подольский успел удержать его руку.
  
  - Совсем мозги потеряла, Осеева? - заорал на меня он.
  
  - И потеряла, - спокойно ответила я, многозначительно помахивая мешком. - В следующий раз там могут оказаться кирпичи.
  
  - А тебе не кажется, что она совсем оборзела? - попер Шишов на Павлика. - Какого черта за неё заступаешься?
  
  И тут, наконец, до Маркова дошло, что ему пора проваливать. Он поправил очки, распихал своих озадаченных обидчиков, подошел ко мне, взял под руку и повел за собой. Сёмина припустила следом.
  
  Мы шли быстро, не мчались, конечно, но очень хотели поскорей уйти подальше от их злобных взглядов, выкриков и свиста.
  
  - Какая-то ты безбашенная, - очки Маркова от разгоряченного дыхания запотели. - Ты чего на них наскочила? Тебе не всё равно, наваляют мне или нет?
  
  - Да вообще без разницы.
  
  - А чего полезла?
  
  - А то, чтобы башкой сначала думали. Привыкли, что всё им дозволено.
  
  - Ну, теперь меня по-любому отметелят. Теперь наверняка.
  
  - Ну, и ладно. Так тебе и надо.
  
  - Я тоже думаю, что тебе не стоило вмешиваться, - подала голос Сёмина. - У парней там свои разборки обычно.
  
  - Угу, - криво ухмыльнулся Марков. - Свои. Особенные.
  
  - Это не у парней, - очередным своим непониманием Сёмина подлила масла в огонь. - Это у нас разборки, неужели ты не понимаешь? Сегодня первый день в школе, а вон чего происходит. Ведь когда они поймут, что мы раздельно и что на самом деле нам накакать друг на друга, то тогда начнется настоящая травля.
  
  - А теперь что? - никак не могла понять Сёмина.
  
  - А теперь - противостояние. Мы против них. Это совсем другое.
  
  - Но я не хочу быть против кого-то, - захныкала Сёмина. - Я не умею. Я вообще не люблю, когда кто-нибудь ссорится.
  
  - Ты права, Осеева, - поддержал меня Марков. - Это очень разумно и логично. Пока всё не уляжется, нужно держаться вместе.
  
  И мы разошлись по домам, а вскоре у нас появилось официальное сетевое название - Дети Шини.
  
  Фейсбук, ЖЖ и ВК пестрели глубокомысленными рассуждениями умудрённых жизненным опытом двадцатитрехлетних менеджеров о гнусности подрастающего поколения, ностальгирующими очерками тридцатипятилетних о том, что они такими не были, и полная рефлексирующая бредятина тех, кому за сорок, об упадке культуры, морали и нравственности.
  
  При этом, каждый, кто подхватывал данную тему, рассуждал о ней и критиковал нас, был уверен, что Кристина умерла, так что сердобольные верующие тётушки в массовом порядке ставили за неё свечки и молились.
  
  Однако все эти персонажи, так рьяно рвущиеся обсуждать нас повсюду, постоянно коверкали незнакомое им слово, рождая бесконечное множество вариаций типа: "шинигали", "шинигаммы", "шиншигами", "шинигимы". Из-за чего их суровые и праведные речи переставали звучать серьёзно, а воспринимались смешно и глупо.
  
  И сетевой креатив немедленно откликнулся на эту неразбериху.
  
  На цветной картинке были изображены самодельные качели в виде перекинутой через сук толстой веревки, к одному концу которой привязано колесо, и на нем раскачивался толстый веселый мальчик, а на другом в затянутой петле висела чахлая мертвая девочка.
  
  И как обычно подпись - Дети Шины, только "ы" зачеркнуто красным маркером и исправлено на "и". За ней последовала похожая картинка: средневековое инквизиторское сожжение, где под привязанной к столбу девушкой сложен костер из автомобильных покрышек. Надпись та же.
  
  Человек, идущий ко дну, вместо камня на шее - шина, парашютист в небе, за спиной у него - шина, маленькая лодка на темной глади воды, тонущая под грузом шин. И всё в том же духе.
  
  Постепенно картинки стали разнообразнее, и тема шин начала отходить на второй план, уступив место коллажам из наших фото вроде школьного автобуса с надписью "осторожно Дети Шини" и мерзких садистских демотиваторов с нашими лицами и подписями: "Дети Шини пойдут на всё, лишь бы избежать контрольной".
  
  Из непонятных источников в сети появились такие фотографии, каких у меня самой никогда не было. Не иначе как добрые одноклассники постарались.
  
  Особым успехом пользовалась картинка с фотографией Маркова у доски, где он будто бы доказывает теорему и подпись, как вывод: "чем больше самоубийц, тем меньше самоубийц".
  
  Вскоре все наши страницы, кроме Амелинской, потому что про него никто ничего не знал, и Петровской, так как он удалил её два дня назад, были закиданы приглашениями в группы хейтеров ДШ и даже в фандомы ДШ.
  
  Ведь среди основной массы проклинающих нас появились и поддерживающие. Правда, этим последним мы сами были не особо важны. Они просто писали, что мы крутые, потому что они тоже ненавидят своих одноклассников.
  
  За развитием виртуальной истерии следить было столь же увлекательно, как за самым интригующим сериалом, однако это удовольствие лишь для тех, у кого железобетонные нервы, и после очередного пожелания на стене: "чтоб ты сдохла", я удалилась.
  
  Через несколько дней про нас совершенно точно знала вся округа.
  
  В четверг стоило зайти в школу, как от меня врассыпную шарахнулись мелкие дети, дежурные на дверях застыли с лицами полными ужаса, а презрительная гримаса завучихи выдавала её с потрохами.
  
  - Осеева? - окликнула она меня на пути в раздевалку.
  
  - Да?
  
  - Ты же из десятого "А"?
  
  - Да.
  
  - А Герасимов?
  
  - Тоже.
  
  - Сёмина?
  
  - Она из "Б".
  
  - У вас сейчас какой урок?
  
  - История.
  
  - Как же ты могла, Осеева!
  
  - Что могла?
  
  - Ничего. Иди. Потом разбираться будем.
  
  И эту последнюю фразу она произнесла таким тоном, что я поняла, это "потом" наступит очень скоро. Совсем скоро, раз она спрашивала про то, какой у меня урок.
  
  Так что вместо того, чтобы отправиться на историю, я завернула в туалет и, дождавшись начала занятий, тихонько пробралась в раздевалку, чтобы потом незаметно свалить домой. Ничего другого в голову просто не приходило.
  "Разбираться" прямо сейчас я была никак не готова.
  
  Но сразу выйти из школы не получилось, потому что прямо напротив дверей, в пустом зале рекреации, стояли охранник, завуч и молодая училка физкультуры и громко обсуждали нас.
  
  - Я сама видела, - сказала завуч. - В новостях, по четвертой программе. Лично, своими глазами видела.
  
  - Да, да, - подтвердил охранник. - Я тоже смотрел этот выпуск. Даже кусочек того видео показали, где девочка произносит обвинение. Ведущая говорила, что эта запись всколыхнула интернет и что дело уже передано в полицию, потому что вроде бы сам Астахов его посмотрел.
  
  - Вот поэтому, - сказала завуч, - после первого же урока нужно их всех собрать. Пусть сидят, дожидаются полицию. Нам неприятности не нужны.
  
  - Всех не получится, - сказала физручка. - Якушин у нас уже не учится, а ещё один подонок не из нашей школы.
  
  - Ну и прекрасно, чем меньше нашей ответственности, тем лучше. В общем, Анна Владимировна, сейчас срочно пробегите по классам. У десятого "А" - история, десятый "Б", кажется, на физике, а одиннадцатый "Б" посмотрите по расписанию.
  
  - Они у меня. Переодеваются.
  
  - Очень хорошо. Учителям сообщите, чтобы никого с урока не отпускали. Даже в туалет. Вот же засранцы, нужно было школу так подставить, и это Василиса Иннокентьевна ещё не в курсе.
  
  - Может, стоит родителей вызывать? - осторожно спросила Анна Владимировна.
  
  - Когда полиция приедет, обзвоню, если доживу, конечно, и так уже вся на валокордине. Если мы их вовремя успеем задержать, то школу могут и не трясти.
  
  - Я бы на это не рассчитывал, - сказал охранник. - Теперь точно будут расследовать, как де так вышло.
  
  - Ох, Миша, замолчи, не расстраивай меня, - в голосе завуча послышались трагические нотки.
  
  - А девочка-то жива или нет? Я так и не поняла, - поинтересовалась физкультурница.
  
  - Да кто её знает, - рявкнула завуч уже совсем другим тоном. - Какая, в конце концов, теперь разница?
  
  Я сидела под грудой курток и пальто, спешно соображая, что теперь нам точно наступил настоящий конец. Полиция, родители, расследование, обвинение, суд.
  Полнейшая попа, так сказать. Без вариантов.
  
  Там же, под вешалкой, написала каждому смску.
  
  "В новостях про нас сказали. В школе ждут полицию. Нас запрут и будут держать до её приезда. Сваливайте пока не поздно. Внизу Миша на дверях. Я пока в раздевалке, потом пойду через столовую".
  
  Ещё одну отправила Якушину:
  "Про нас сказали в новостях".
  
  И одну Амелину:
  "Болей как можно дольше, во внешнем мире полный хаос".
  
  В ответ сразу же пришла смска от Насти:
  "Я дома. Новости видела. Мама тоже. Ждем скорую. У неё сердце".
  
  От Герасимова и Маркова: "Ок" и "Спасибо".
  
  А буквально через две минуты томительного ожидания вдруг услышала тяжелое, прерывистое дыхание, где-то очень близко, совсем рядом, точно кто-то находился прямо за моей спиной и сопел в затылок. Оглянулась, но там никого не было, а когда повернулась обратно, то из-под самого длиннющего пальто, прямо на меня, выскочил человек в черной вязаной шапке, полностью натянутой на лицо, как у грабителей банков.
  
  - Попалась!
  
  От неожиданности я едва не вскрикнула, хорошо быстро сообразила, что это Петров. Потому что он даже в школе всегда ходил в своих модных зауженных джинсах, больших белых кроссовках и каких-нибудь ярких цветных кофтах.
  
  - Я тоже хочу в столовую, - запыхавшись сказал он, стаскивая шапку и пристраиваясь на корточках возле меня.
  
  - Я могла закричать, и мы бы оба спалились.
  
  - Но не закричала же, - глаза Петрова сияли.
  
  - Головой думать надо.
  
  Ждать пришлось минут десять, потому что охранник зорко осматривался по сторонам, точно часовой в ожидании вражеского лазутчика. Я уж думала, что урок скоро закончится. Но потом пришла смска от Амелина, где он просил не паниковать, а когда подняла глаза, то увидела, что Миша закрыл на ключ входную дверь и направился в сторону учительской. Самый подходящий момент.
  
  Мы забрали свою одежду, переобуваться времени не было и, прошмыгнув в стеклянный переход, как бешеные лоси помчались в столовую. Вообще-то она открывалась в девять, но тётя Оля - одна из поварих, всегда приходила раньше.
  
  Я постучала в дверь. Тётя Оля с ещё примятыми шапкой волосами и ненакрашенным лицом открыла сразу, насторожено глядя из-за двери:
  
  - Чего вам?
  
  - Внизу там дядя Миша никого не выпускает из школы, а нам очень нужно. Можно через вас?
  
  Тётя Оля заговорщицки прищурилась:
  
  - Курить что ли?
  
  - Ага, - радостно закивал Петров. - Умираю, сил нет.
  
  Она осуждающе покачала головой, сказала, что курить очень плохо и вредно, но проводила нас за собой и выпустила через заднюю дверь, постоянно открытую из-за жары в кухне и из-за того, что сама тётя Оля смолила как паровоз.
  
  Мы вышли в зыбкую морозную предрассветную дымку и быстрым шагом направились прочь из школы. Меня буквально всю трясло, но не столько от холода, сколько от расстройства и волнения.
  
  - Куда пойдем? - спросил Петров, на ходу застегивая тёмно-синюю с вязаными рукавами куртку.
  
  - Вообще-то я собиралась домой.
  
  - Ты что! Какое домой? Там же сразу будут искать. Нужно где-то до вечера перекантоваться.
  
  - Думаешь, потом всё закончится? С тем же успехом они придут за нами и завтра. Я просто должна подготовить себя к этому стрессу.
  
  - Не понимаю, как они из-за этого ролика могут нас арестовать? - на курносом задорном лице Петрова не было ни капли расстройства. - Я вообще до сих пор не особо верю. Это всё так не по-настоящему, как будто шутка или розыгрыш.
  
  - У тебя одни шутки и розыгрыши на уме.
  
  И тут Петров, неожиданно придумав, куда нам пойти, потащил меня за собой. Я не сопротивлялась, мне было всё равно, хотелось, конечно, в свою кровать, под тёплое одеяло, чтобы накрыться с головой и все проблемы отступили, словно их и не было, но оставаться одной сейчас было ещё хуже.
  
  Прошли мимо детского сада, зашли в единственный подъезд панельной многоэтажки и поднялись на самый последний этаж. Петров снял с решетки незапертый навесной замок, и мы без труда выбрались на крышу. Там было полно снега, и только в некоторых местах едва заметные протоптанные дорожки. Дул колкий, пронизывающий ветер, и мои волосы трепыхались на нем, точно безумный костер.
  
  - Что мы тут делаем? Холод же собачий.
  
  Сапоги я оставила в школе, и пальцы на ногах моментально закоченели.
  
  - Сейчас скоро светать начнет.
  
  Петров полез в рюкзак, вытащил свою неизменную камеру и тут же наставил на меня.
  
  - Мы с Осеевой сбежали из школы и сейчас будем встречать рассвет. Осеева, привет!
  
  Он улыбнулся, помахав рукой в ожидании ответного жеста. Такой жизнерадостный и расслабленный, что мне самой очень захотелось, чтобы всё это оказалось дурным сном.
  
  - Пойдем отсюда. Дубняк жуткий.
  
  - Погоди, погоди, иди сюда, - опять потащил меня. На этот раз к самому краю крыши.
  
  Ноги засыпало снегом.
  
  Я осторожно глянула вниз и чуть сразу же не кувырнулась в темную ледяную пропасть.
  
  - Перестань, тут же классно. Смотри, вон она, та самая полоска надежды, что разгонит могильный холод наших сердец и адский мрак наших мыслей, - с наигранной высокопарностью произнес он. - Когда солнце поднимется и засияет над городом, его теплые, ласковые лучи растопят всё дурное, несправедливое и злобное, и мы снова будем счастливы и свободны.
  
  - Сколько тебе лет, Петров? Невозможно уже. Какое солнце? Всё небо затянуто тучами. Через полчаса наступит обычная серость, и холодно будет ничуть не меньше. А наши проблемы никуда не денутся. Хоть тысячу раз скажи в камеру халва, во рту слаще не станет. Зря я с тобой сюда поперлась. Думала, знаешь место, где отсидеться можно, а ты всё в игрушки играешь.
  
  - Ну, погоди немножко, пожалуйста, - взмолился Петров. - Сейчас сниму, как рассветет, и сразу пойдем.
  
  Солнце вставало и, несмотря на моё сопротивление, это оказалось действительно очень красиво. Я и не думала, что в городе можно увидеть нечто подобное. На густом темном небе сначала появилась резко очерченная красная полоска, яркая и зловещая, точно огненный зрачок драконьего глаза, но постепенно, как бы раздвигая темноту и выпуская изнутри мутное сияние, она росла, становилась всё шире и светлее.
  
  На какой-то момент я даже забыла про заледенелые ноги. Все, что было внизу, подо мной, уже не имело никакого значения, казалось, ещё немного, и я могла бы взлететь туда, в зыбкие, озаряющиеся морозным утром небеса и покинуть этот отвратительный, пожирающий сам себя город.
  
  А потом пиликнула смска от Маркова: "Ты где?".
  
  И мы пошли с ним встречаться.
  
  Марков, с непокрытой головой, спрятав половину лица по самые очки под ворот своей блестящей ярко-красной куртки и судорожно подергиваясь от холода, ждал нас за школой, на автомобильной стоянке.
  
  Он рассказал, что полиция всё-таки приехала, но он сбежал через окно в кабинете труда, а тупой Герасимов остался. Типа - на нем нет никакой вины.
  
  Марков был весь дерганый и на нерве, и если Петров меня хоть немного успокоил, то этот снова вернул на землю.
  
  - Короче, пока эта фигня не уляжется, я в школу больше не пойду, - решительно заявил он.
  
  - И что? Будешь взаперти дома сидеть? - поинтересовался Петров, машинально облокачиваясь о ближайшую машину.
  
  - Буду сидеть, пока папа не найдет какого-нибудь грамотного юриста, который научит, что делать в таких ситуациях.
  
  - А твои тебе точно поверят, что ты ни при чем? - Петров с любопытством прищурился.
  
  - Может, и не поверят, но какая разница? - изо рта Маркова валили клубы пара, отчего стёкла очков запотевали, и глаз уже было не видно.
  
  - Потому что мои мне точно не поверят, - сгребая горсть снега с машины, задумчиво произнес Петров. - Скажут, были уверены, что рано или поздно нечто подобное обязательно произойдет. Они всегда так говорят. Типа, раз ухо проколото, значит, наркоман и голубой.
  
  - Больше всего не хочу оправдываться. Потому что ни в чем не виновна, - сказала я.
  
  - А давайте сбежим? - вдруг ни с того, ни с сего предложил Петров, медленно высыпая из кулака снег и внимательно наблюдая, как он развеивается по ветру.
  
  - Так мы уже сбежали, - ответила я, перепрыгивая с ноги на ногу, потому что вместо ступней у меня уже были деревянные колодки.
  
  - Нет, по-настоящему. Далеко и надолго, - глаза Петрова азартно загорелись.
  
  - Это ты серьёзно сейчас сказал? - в голосе Маркова послышалось недоверие.
  
  - Конечно. Я уже давным-давно об этом мечтаю, но одному стрёмно как-то.
  
  - Ну, уж нет, - после некоторого задумчивого молчания произнес Марков. - Я бы, может, и сбежал, но не с такой компанией, как вы.
  
  ========== Глава 7 ==========
  
  В том, что мои родители такие деловые и занятые люди, есть и свои плюсы.
  
  Вечером мама мельком спросила, всё ли у меня хорошо в школе, потому что когда ей звонила наша Инна Григорьевна, она не могла разговаривать, а позже голова уже была забита другим. Папа тоже вспомнил, что и ему звонили, но он был на переговорах.
  
  Пришлось сказать, что это, вероятно, насчет родительского собрания. И они оба изобразили кислые мины и отмахнулись.
  
  Но, кажется, мне повезло больше всех.
  
  Потому что после ужина, часов в девять, опять заявился Якушин. Но я отлично понимала, что его приход не сулит ничего хорошего, поэтому особо не радовалась и лишнего себе не воображала.
  
  Зато мама, открыв дверь, послала мне такой многозначительный взгляд, что пришлось пригласить Якушина войти.
  
  Он выглядел очень расстроенным: лицо красное, глаза опущены, губы плотно сжаты, что-то постоянно отвечал невпопад. Садиться не стал.
  
  - Я уезжаю. У меня дома скандал и разборки. Так что, если хотите, можете всё на меня свалить. По-любому теперь из колледжа отчислят, и весной в армию пойду. А дома не могу, там сейчас отвратительная обстановка. Мама всё время плачет и говорит: "как ты мог?", потому что тётя Надя считает, что Кристина была в меня влюблена, а я как-то не так с ней поступил. Дядя Паша прибежал к нам и орал, как полоумный, что он меня кастрирует, а мой папа наехал в ответ, что может я и подонок, но если Дядя Паша хоть пальцем меня тронет, то он кастрирует его самого. И они очень сильно поругались. Все вокруг кричат, что мы банда Детей Шини, но мои упорно уверены, что дело только во мне. Как так? Почему они не хотят ничего слушать?
  
  Якушин ходил туда-сюда по комнате и размахивал руками, он весь вспотел от нервов и смятения.
  
  Мне очень хотелось его пожалеть, но ему как будто это было и не нужно, просто искал кого-то, чтобы высказаться.
  
  К тому же, я всё равно не могла подобрать никаких подходящих слов, потому что двухчасовая психотерапия с Сёминой по телефону вымотала меня окончательно. Её маму положили в больницу, Настя осталась дома одна, и я очень боялась, что не дай бог, ей тоже взбредет в голову какая-нибудь ерунда.
  
  - Никто на тебя ничего сваливать не будет, - уверенно сказала я, но Якушин отмахнулся, показывая, что ему безразлично. - А куда ты собрался уехать?
  
  - В деревню пока рвану. У меня там машина. Газель. Летом сосед продал. Возьму её и поеду в какой-нибудь небольшой город, искать работу. Потому что денег у меня особо нет. Но если на работу не возьмут, то вернусь в деревню и постараюсь протянуть до весны.
  
  Я тут же представила, как останусь здесь одна с вечно ноющей Сёминой, легкомысленным Петровым и тормознутым Герасимовым, как меня будут таскать на допросы и, может быть, даже держать в сырой одиночной камере без света и вайфая. И что Якушин больше не зайдет меня навестить тогда, когда я уже начала привыкать к этим его внезапным появлениям.
  
  - А если тебя будет искать полиция?
  
  - Пусть ищет. Главное, не слышать всего, что говорят дома.
  
  Он, наконец, остановился, сел на кровать и закрыл ладонями глаза. Но даже этот драматический жест был не способен испортить его замечательного мужественного образа, прямо подталкивающего меня к каким-то решительным действиям.
  
  - Саш, а можно с тобой? - мне казалось, что это говорю не я, а какой-то отвлеченный персонаж. - Деньги у меня есть.
  
  Якушин немного подумал и решил, что это даже неплохо, потому что жить одному зимой в деревне, должно быть, очень скучно.
  
  Тогда я зачем-то сказала, что могу делать всё, только не умею готовить, и мы одновременно так изучающе посмотрели друг на друга, что опять повисла тягостная неловкая пауза, как в тот раз, когда он принес холодец.
  
  - А давай позовем ещё Петрова, - вдруг предложила я. - Он сегодня говорил, что хочет сбежать, но ему не с кем.
  
  Якушин сначала пожал плечами, точно ему без разницы: что я, что Петров, а потом согласился, сказав, что Петров, наверняка, будет полезен, ведь за городом полно снега, и машину, возможно, придется расталкивать.
  
  В итоге мы договорились встретиться в восемь утра возле автобусной остановки.
  
  Когда же дверь за ним захлопнулась, мама вышла ко мне и, многозначительно кивая, сказала, что одобряет мой выбор, но я ей ответила, что это не то, что она думает.
  
  Моему звонку Петров очень обрадовался и сказал, что готов сбежать хоть сейчас, потому что мать и тётка собираются самолично отвести его завтра в полицию. Я, конечно же, не стала выяснять, почему у него такие злые родители, но попросила потерпеть до восьми утра. Он поинтересовался, кто ещё с нами едет, а когда узнал, что никто, будто бы даже огорчился.
  
  И я тут же подумала про Сёмину. Как я могу её здесь бросить?
  
  Настю я просто поставила перед фактом, была уверена, что Якушин не станет возражать, и Сёмина покорно согласилась, с условием, сначала предупредить маму. Я объяснила, что нужно просто оставить записку, но она уперлась, что из-за больного сердца маму волновать совсем нельзя. Но она точно не будет возражать, потому что сама сказала Насте: "теперь, если не спрячешься, они тебя съедят".
  
  Я помылась, написала в Скайп своему репетитору по физике о том, что в ближайшее время не смогу ходить на занятия, и собрала обычный школьный рюкзак. Взяла только одежду, паспорт, три тысячи рублей и банковскую карточку, на которую немецкая бабушка перечисляла мне деньги, когда хотела сделать подарок. Но я ничего не тратила, поэтому там скопилась довольно приличная сумма.
  
  Это были волнительные, страшные, но больше даже приятные мысли. Я представляла, как через года три вернусь домой - откуда, не важно, что я там делала, не важно, об этом думать было неинтересно, важно было, что возвращаюсь вся такая взрослая и независимая.
  
  Родители в шоке - говорят: "боже, Тоня, ты так изменилась, повзрослела", а я им: "да, я отлично справляюсь одна". И уже даже почти заснула, когда телефон вдруг бешено завибрировал, чуть не свалившись с кровати.
  
  Очередная смска от Амелина, с самого утра забомбившего меня ими: "всё ли хорошо?" и "куда ты пропала?". Но я не ответила ни на одну, потому что вообще не до него было.
  
  В этой новой он писал: "Тоня, пожалуйста, скажи, что происходит. Я сижу тут один и не знаю, что делать. Умоляю, ответь хоть что-нибудь". Пришлось ответить.
  
  Сказать, чтобы он больше не писал, и сам думал, что ему делать, потому что мы завтра с ребятами уезжаем насовсем. Телефон под подушкой потом ещё несколько раз вибрировал, но я уже засыпала, а читать всякую ахинею было лень.
  
  В восемь утра в январе ещё совсем темно и безлюдно, и я ушла из дома в эту темноту и холод с острым волнением и ноющим замиранием сердца. А когда выходила из квартиры, никто даже не заметил, потому что мама была в ванной, а папа ещё валялся в кровати, я просто крикнула "всем пока" и захлопнула дверь.
  
  На автобусной остановке с квадратной сумкой через одно плечо и камерой через другое уже ждал Петров и, к моему огромному удивлению, Герасимов собственной персоной.
  
  Оказывается, вчера, после моего звонка, Петров ему сразу же всё и выложил. Причём, когда я спросила, с какой стати он растрепал? Петров, совершенно не чувствуя за собой никакой вины, ответил, что было бы несправедливо сбежать одним. И, что чем нас больше, тем веселее.
  
  Однако весь вид Герасимова выражал всё, что угодно, но только не благодарность.
  
  Он стоял ссутулившись, в этой своей дутой укороченной серой куртке, засунув руки в карманы, хмурясь ещё больше, чем обычно, и усиленно пряча лицо под козырьком светлой с черной надписью "Носkey" бейсболки. И на все вопросы отвечал лишь неохотным бурчанием, а потом и вовсе набросился на Петрова, чтобы тот убрал свою "хренову" камеру, иначе он разобьёт её ему о голову.
  
  Зато сам Петров, напротив, находился в весьма приподнятом настроении.
  
  - Нет, ребят, серьёзно. Это была моя мечта. И я реально сейчас счастлив!
  
  Сёмина притащилась с дурацкой, чересчур громоздкой для побега сумкой на колёсиках.
  
  Однако я лишь подумала об этом, а Герасимов высказался, причем в весьма грубой форме, так что Настя тут же расстроилась и заявила, что никому не навязывалась. И пока я её успокаивала, мы не заметили, как сзади подошел Якушин.
  
  Он скинул на снег спортивную сумку и озадаченно смотрел на нас. На нем была всё та же длинная куртка хаки, чем-то напоминающая мою собственную, широкие штаны с кучей боковых накладных карманов, которые, кажется, называются карго, и высокие непромокаемые сапоги.
  
  Стоял, смотрел и наверняка думал, что я болтливая дура.
  
  - Саш, прости. Настю никак нельзя было оставлять, - попыталась оправдаться я.
  
  - Круто! - фыркнул он. - Я что, теперь вожатый?
  
  - Да ладно тебе, - беспечно махнул рукой Петров. - Мы ненадолго. Пару дней только. Пока решаем, что делать дальше. Может, вообще кто-то передумает и вернется. Просто то, что сейчас - это безумие. А вместе - веселее.
  
  - Обхохочешься, - процедил сквозь зубы Якушин, но видимо смирился, потому что замолчал.
  
  И когда уже собрались уходить, Петров вдруг настороженно остановился и, пристально глядя в сторону автобусной остановки, тихо сказал:
  
  - Чего вон тот чувак так уставился?
  
  Мы все превратились в тихих параноиков, вполне допускающих, что наши лица могут быть опознаны даже в реале.
  
  Но потом "чувак" смущенно сказал "привет" и подошел. Это был Амелин. В тонком черном пальто с глубоким капюшоном и короткими рукавами, из которого он явно вырос, длинном шарфе и с полупустым рюкзаком на плече.
  
  - Это Костя, - нехотя пояснила я, - тот самый. Седьмой.
  
  И тут же возникло всеобщее растерянное замешательство, потому что мы все уже немного привыкли друг к другу, а Амелин явился, словно пришелец с другой планеты. Я и думать-то про него забыла. Он был явно не наш, чужой, больной и странный. Честно сказать, даже не предполагала, что вообще когда-нибудь ещё увижу его.
  
  - Ты как узнал?
  
  Мне казалось, кроме меня с ним никто не общался.
  
  - Ты мне сама сказала, - внаглую соврал он.
  
  - Это неправда, - разозлилась я. - Зачем ты обманываешь?
  
  Но он не ответил, только пожал плечами и снова заулыбался, будто я сказала что-то приятное.
  
  - Нет, Саш, я, честно, не говорила.
  
  - Теперь уже плевать, - Якушин развернулся ко мне спиной. - Короче, сейчас на вокзал едем. На электричке километров сто, там ещё пешочком, к обеду доберемся. Жратву нужно будет только купить. Хоть кто-нибудь готовить умеет?
  
  - Я умею, - Настя подняла руку, как в школе.
  
  Герасимов что-то одобрительно промычал, и мы двинулись к метро через дворы.
  
  Однако только дошли до конца длинного белого дома, как услышали сзади яростный топот ног. И как будто бы оклик.
  
  Обернулись, но если возле проезжей части горели фонари, то во дворе ещё царила кромешная темень, и разглядеть кого-либо было нереально. Мерзкие чавкающие звуки настойчиво приближались.
  
  Первым не выдержал Петров, ничего такого вроде бы не было, но он зачем-то дернулся и побежал, за ним припустил Герасимов, причем тут же обогнал, и оба исчезли в темноте. Ну, а за ними рванули все. Помчались сломя голову, даже Сёмина со своей громоздкой сумкой, в длинном черном пуховике, на худющих ногах-спичках не отставала. Добежали до торца дома, Якушин остановился, за ним и мы.
  
  - Что случилось? - спросил он.
  
  - Как будто сзади кто-то бежал, - отозвался Амелин.
  
  - За нами?
  
  - А кто его знает.
  
  - Ну, вы даете. Сейчас полно прохожих. Все торопятся, бегут.
  
  - А сам-то, - сказала я.
  
  - Я думал, что-то случилось.
  
  - Мы тоже.
  
  И тут топот возобновился. Мы переглянулись, но с места не двинулись. Все, затаившись, молчали. В свете лампочки у подъезда было видно, что преследователь тоже приостановился и сбавил темп.
  
  То, что он был один, нас немного приободрило. Мы развернулись, чтобы дать достойный отпор, и тут внезапно я поняла, что это Марков.
  
  - Ты что тут делаешь? - опередила меня Сёмина.
  
  Марков вышел на свет.
  
  - Что-что? Непонятно, что ли?
  
  - Ты тоже с нами? - Якушин метнул в мою сторону очередной недобрый взгляд.
  
  - А есть ещё варианты? - у Маркова был такой вид, будто это он всё организовал, а мы вдруг решили ехать без него.
  
  От такого нахальства Якушина заметно передернуло:
  
   - А чего вас так мало-то? И что, даже группы поддержки не будет?
  
  Но тут очень вовремя вернулся Петров, дружески обхватил Якушина за плечо и, заискивающе заглядывая в глаза, подобострастно проговорил:
  
   - Мы будем во всем тебя слушаться. Обещаю. Что прикажешь - всё сделаем. Я Маркову сказал просто так, чтоб завидовал. Думал, не пойдет. С такой-то компанией.
  
  Но Марков ни на кого не обращал внимания:
  
  - Так, короче. Если всё серьёзно, мы должны немедленно избавиться от телефонов.
  
  - Как? - ахнула Сёмина. - Как избавиться?
  
  - Взять и выбросить к чертовой матери. Иначе по ним легко проследить наше месторасположение.
  
  - Зачем выкидывать телефон? - удивился Петров.
  
  - Я не понял, ты сбежал или погулять отпросился?
  
   - Можно просто заменить симки. У меня рука не поднимается взять и выкинуть телефон.
  
  - Если им будет нужно, то они трубку и без симки найдут, - неожиданно подал голос Амелин, - у каждого телефона есть имэй код, по которому его можно отследить везде, даже в выключенном состоянии. Это маловероятно, конечно, но возможно.
  
  - Есть такое, - подтвердил Якушин. - Но лично я никуда не сбегаю. Я уезжаю.
  
  - Если ты свой телефон оставишь, то тогда сразу найдут всех, - довольно равнодушно заметил Амелин.
  
  Марков же продолжал размышлять вслух:
  
   - Теоретически, их можно продать. Только, где сейчас найти перекупщика?
  
  - На вокзале полно, - подсказал Якушин.
  
  - Ой, ребят, не нужно это, - забеспокоилась Настя. - Там кругом такие жулики, нас точно обманут.
  
  Но Марков не унимался:
  
  - Ну, тут либо выкинуть, либо продать, хоть за сколько, и на эти деньги новые телефоны купить.
  
  - Давай, мы продадим один твой айфон и на полученные деньги купим всем по новому телефону, - предложил Герасимов.
  
  - А старый ты сбегаешь домой отнесешь, чтоб не потерялся? - издевательским тоном парировал Марков.
  
  Но Герасимов стоял на своём:
  
  - Если бы я знал заранее, что телефон помешает, то не стал бы брать. А выкидывать жалко.
  
  - И мне жалко, - поддержала Сёмина.
  
  - Тогда вы никуда не едете, - заключил Марков и потянул нас с Якушиным под локти за собой.
  
  - Подожди, - Якушин отдернул руку. - Всё правильно. Продадим один телефон, а остальные оставим в камере хранения.
  
  - Вот это мысль, - обрадовался Герасимов. - Тебе, Марков, хорошо, тебе родители новый купят, а этот у меня с седьмого класса и он мне дорог.
  
  - А как они ему купят? - мне не нравилось, что мы ещё с места не сдвинулись, а они уже ругаются. - Если мы уходим из дома?
  
  - Да! Может, мне вообще больше никогда ничего не купят за то, что я сейчас делаю.
  
  Герасимов на секунду выглянул из-под бейсболки:
  
  - Ой, сейчас расплачусь.
  
  - Ты, главное, не расплачься, когда будешь расставаться со своим телефоном, - огрызнулся Марков.
  
  ========== Глава 8 ==========
  
  Через час мы всё же оказались на Рижском вокзале. На улице только начинало светать и от этого, а также от нервного возбуждения и пьянящего тумана в голове, всё кругом казалось зыбким и призрачным. Выдуманным и ненастоящим, словно нарисованные наспех декорации, а торопливо проскакивающие мимо озабоченные люди - ничего незначащей безликой массовкой.
  
  Как ни странно, телефон Маркова действительно удалось благополучно продать. И этот наш необычный поступок, и особенно то, что ничего плохого из него не вышло, только добавил нереальности происходящему.
  
  Петров просто подошел к одному из тёмных, привокзальных людей в натянутых на глаза шапках, негромким осторожным голосом предлагавших прохожим купить телефон "недорого", и показал айфон Маркова.
  
  Мы стояли чуть поодаль, и всё это время у меня было чувство, что этот человек сейчас схватит телефон и убежит, но он только покрутил его в руках и спросил, сколько мы за него хотим. Петров объяснил, что хочет поменять айфон на семь других самых простых трубок, и ещё добавил, что это очень выгодная сделка, ведь айфон совсем новый, и если его владелец собственноручно отключит функцию "Найти iPhone" и "Блокировку активации", то его можно потом задорого продать.
  
  Пока торговец крадеными телефонами ходил советоваться со своими "коллегами", вернулся Якушин, относивший в камеру хранения наши старые телефоны. Только он ничего не сдал, потому что стоимость ручной клади в сутки составляла около трехсот рублей, а срок хранения не мог превышать тридцати дней. Тогда Герасимов предложил отправить их по почте. И мы, запечатав свои трубки в толстые конверты, сдали их в ближайшем почтовом отделении.
  
  А когда вернулись, то сразу получили на руки пакет со страшными бэушными мобильниками, и, даже не успев их разобрать, сломя голову, бросились на электричку, с минуты на минуту уходящей в нашем направлении.
  
  В поезде было тепло, относительно чисто и довольно многолюдно. Сёмина хотела сидеть со мной, но я как представила, что всю дорогу она будет жаловаться и страдать, то быстренько усадила рядом с ней Маркова, а сама побежала за Амелиным и Герасимовым искать другое место. Якушин и Петров застряли, где-то ещё в самом начале.
  
  Но свободных мест больше не было, а позади нас набилась уже целая толпа. Так что пришлось остаться стоять в самом конце вагона. И всё было бы ничего, если бы я могла нормально держаться за поручни, но доставшийся в наследство по маминой линии маленький рост позволял это сделать, только стоя на цыпочках.
  
  Поэтому когда я пыталась цепляться за поручень, то получалось очень смешно, и Герасимов, в своей гранитно-серой куртке, возвышающийся слева от меня, точно скала, с каменным выражением лица заметил, что один мальчик, мечтая стать повыше, висел на турнике каждый день по три часа. Выше он не стал, зато через полгода мог почесать коленки, не нагибаясь. И что ему, Герасимову, интересно будет посмотреть на меня, когда мы доберемся до места.
  
  На подколки по поводу роста я уже давно не реагировала, но узнать, что Герасимов иногда даже пытается шутить, было забавно, о чем я ему тут же и сообщила.
  
  Тогда Амелин услужливо подставил локоть, но я предпочла нелепо болтаться целую остановку, потому что если я маленькая, то это не значит, что беспомощная. Однако от предложенного наушника не отказалась и, хотя его музыкальная подборка не отличалась позитивом, это было лучше, чем слушать невнятный многоголосый человеческий гул.
  
  Стоило нам перестать суетиться и куда-то бежать, в голове тут же вспыхнула красная предупреждающая лампочка: не совершаю ли я ошибку? Не поступаю ли глупо и несправедливо по отношению к моим родителям?
  
  В конце концов, я даже не знаю, как бы они отреагировали на всю эту историю с Кристиной, расскажи я им сама. Хотелось думать, что они всё же встали бы на мою сторону, но у них было столько своих проблем.
  
  В своё оправдание сказала себе, что оставила им записку аж на двух тетрадных страницах. Мои родители молодые и в какой-то степени современные, они должны понять. И потом, я пообещала вернуться сразу, как только всё это закончится. Да и с их напряжённым графиком они, возможно, и заметить не успеют, что меня нет.
  
  - Любишь Пласов? - расслабленный голос Амелина неожиданно выдернул меня из раздумья.
  
  Я прислушалась. " Protect me from what I want" - трагично стонал Брайн Молко.
  
  - Нет, - сказала я просто из вредности. - Занудная слезодавилка для мазохистов и любящих всплакнуть девчонок.
  
  На самом деле, было время, когда я их слушала. Я ещё много чего слушала, и мне много чего нравилось, но музыка - вещь очень личная, и если рассказывать всем подряд о своих вкусовых предпочтениях, то это почти, как позволить залезть к тебе в голову, а то может и глубже.
  
  - А ты типа не плачешь?
  
  Он иронично улыбнулся и наклонился ближе, чтобы лучше расслышать ответ, отчего вьющаяся мелированая челка занавесила пол-лица.
  
  - Не плачу, - ответила я довольно твердо. - Слёзы - признак распущенности и слабости.
  
  Это было почти правдой, но злило то, что он ещё и с этим полез. Как будто людям своих проблем не хватает.
  
  - Неужели ты так легко со всем справляешься? Неужели не бывает просто необъяснимо тоскливо на душе?
  
  За волосами глаз почти не было видно, а по то ли насмешливой, то ли печальной улыбочке понять, к чему клонит, не получалось.
  
  - Я уже говорила, что мне эти ваши беспричинные, надуманные терзания не близки. И перестань докапываться! Я слушаю "лабутены", "мертвые найки", и мне на всё плевать.
  
  - Хорошо, - послушно согласился он и выпрямился.
  
  Отвернулся, посмотрел на Герасимова, в окно, достал из кармана плеер, покрутил в руках, снова положил обратно, потом всё же не выдержал:
  
  - Никогда не поверю, чтобы девушка ни разу не плакала под музыку.
  
  - Конечно, плакала. Когда мне было шесть, и я слушала Максим. А потом выросла, и с тех пор, подобная фигня меня не трогает.
  
  - Максим? - на этот раз его губы медленно расползлись в обычной веселой улыбке. - Там есть над чем плакать?
  
  - Конечно, - не моргнув и глазом, заявила я. - Вот, послушай.
  
  "Когда я умру - я стану ветром
  И буду жить над твоей крышей
  Когда ты умрёшь, ты станешь солнцем
  И всё равно меня будешь выше".
  
  Я охотно процитировала песенку связанную, между прочим, с приятными детскими воспоминаниями. Тогда меня ещё папа в детский сад на машине возил, и её крутили по радио почти в одно и то же время. Я обязательно должна была дождаться этой песни и только потом вылезала из машины. А когда её вдруг крутить перестали, папа специально купил мне диск "для сада".
  
  - Чем не Placebo?
  
  - В твоём плейлисте нет ни Максим, ни лабутенов, ни Скр-Скр.
  
  - Ты копался в моём плейлисте?
  
  - Музыка - лучший способ понять человека.
  
  Именно то, чего я и боялась. Жалкие и нелепые попытки чужих людей "понять". Выспросить всё, войти в доверие, разнюхать, а потом посмеяться, облить грязью или сделать какую-нибудь гадость, отлично зная про все слабые места - вот что обычно называют словом "понять".
  
  - И что же ты там нашел?
  
  - Ну, помимо всего прочего, Аве Марию Каччини и Нюркину песню.
  
  - Это что-то значит?
  
  - Что ты умная и грустная.
  
  Я хотела было возмутиться, что нечего на меня навешивать свои унизительные ярлыки, и я не какая-нибудь эмо-гёрл, но тут прибывающий на станцию поезд внезапно затормозил, и мы, вместе с подпирающей толпой, резко дернулись назад, а затем беспомощно улетели вперед, прямо на Герасимова.
  
  К счастью, на станции вышло полно народу, и освободилось много мест. Причем Герасимов сразу же занял крайнее место, натянул бейсболку на глаза, но перед тем, как он скрестил руки на животе и погрузился в сон, я успела заметить у него под глазом лиловый синяк. Видимо, это его он так усиленно прятал.
  
  А мы вдвоем сели напротив и под "Gate 21" тоже мгновенно вырубились, даже не пытаясь возобновить разговор.
  
  Проснулась я от громких голосов, открыла глаза и увидела странную картину:
  
  Герасимов переместился к окну, а на месте пожилой пары, широко рассевшись, разместилась маленькая кругленькая старушка, закутанная в черный, плотно облегающий лоб, точно у монашки, черный платок.
  
  Широкое простое платье тоже было черным, а поверх этого скромного, традиционного наряда на ней красовалась ярко-розовая шуба из длинного искусственного меха, изрядно поношенная, но по-прежнему ослепительно вульгарная. Под мышкой старушка крепко сжимала черную лакированную сумочку.
  
  Она сидела так глубоко на сидении, что её короткие ноги в черных, с серыми отворотами валенках, до пола не доставали и забавно болтались в воздухе, точно у ребенка. Женщина громко и непрерывно разговаривала сама с собой. Будто где-то внутри неё разгорелся оживленный спор, и ей приходилось всё время отвечать кому-то невидимому и настырному. Её очень светлые, выцветшие глаза рассеянно бегали из стороны в сторону, не останавливаясь и не сосредотачиваясь ни на чем, а испещрённый морщинами лоб, как и густо напомаженные пурпурные губы, очень подвижно реагировал на каждую эмоцию.
  
  Старушка явно была ненормальная, и Герасимов, тоже проснувшись, косо и обеспокоенно поглядывал на неё. Но затем, вдруг перехватив взгляд, она развернулась к нему и очень ясно, будто бы даже разумно, уставилась в ответ.
  
  - Некого винить. При бегстве держи хвост поджатым.
  
  С привычным для него безразличием в голосе Герасимов ответил: "Я вас понял" и отвернулся, показывая, что дальше разговаривать не намерен. Но старушка явно не хотела успокаиваться. Протянула тощую руку с неожиданно обнаружившимся на ней перламутровым маникюром и принялась трясти его за рукав.
  
  Даже люди на соседней лавке заинтересовались и начали выглядывать. Но, чтобы вывести из себя Герасимова, нужно было очень постараться.
  
  - Ну, что? - спросил он с тяжелым вздохом и долгим "о", как я обычно говорю маме, когда она особенно настырно повторяет одно и то же.
  
  - Кони тянут в разные стороны! А разделение - есть освобождение, - выдала она порцию очередной бессмыслицы.
  
  И, заметив, что я проснулась, Герасимов послал мне такой страдальческий взгляд, что я едва удержалась от смеха.
  
  - Я всё сделаю, - пообещал он сумасшедшей.
  
  - Мне ничего не надо, я только желаю добра. Просто я слышу. И знаю, имеет смысл или нет. Ветер уже поднялся.
  
  В подтверждение своих слов старушка часто и убедительно закивала, а затем внезапно посмотрела на меня, и я, страстно желая ускользнуть от этого взгляда, невольно сползла вниз по сидению. Но это не помогло.
  
  - Твой же выход - дышать глубоко, - белесые глаза выражали участие и заботу. - И не потерять свое сердце, поедая чужое. Опоздаешь - будет раскаяние.
  
  И тут, у себя на локте, я почувствовала легкое пожатие, это Амелин, дремавший на моём плече, подал сигнал, что тоже проснулся. Потёр ладонями лицо, пытаясь отойти от сна, а когда убрал руки, то старушка, вскинулась, словно потревоженная птица, и переключилась на него. Однако говорить ничего не стала, а лишь протяжно и нечленораздельно замычала, точно у неё совсем не было языка.
  
  Амелин сначала аж подскочил на лавке, а потом, что было силы, вжался в неё, натянул на лицо капюшон, схватил меня под руку и торопливо зашептал:
  
  - Спрячь меня, пожалуйста!
  
  - Слезы до крови - сплошным потоком. Одинокий промокает. Вот что, - у сумасшедшей снова прорезался голос.
  
  Не знаю, как Амелину, а у меня от этой сцены мурашки по коже побежали.
  
  Старушка задумчиво поджала губы и уставилась в окошко. Мы тоже молчали, опасаясь, что она, не дай бог, ещё что-то скажет или сделает.
  
  Но как раз в этот момент в вагон вошел немолодой лысоватый мужчина в ярко-голубом жилете контролера и крест-накрест опоясанный ремнями. С одного бока электронный кассовый аппарат, с другого - небольшая прямоугольная сумочка, для сбора денег.
  
  Контролер шел по проходу и проверял билеты, а когда поравнялся с нашим сидением, лишь мельком взглянул на билетики, которые я ему показывала, и сразу переключился на старушку:
  
  - Опять ты? Ну, сколько раз говорить, что я не позволю тебе тут на халяву кататься. Поезжай на Курский, живи там.
  
  Но та лишь горделиво вскинула голову и продолжила глядеть в окно, точно и не слышала вовсе.
  
  - Эй, чума, - позвал контролер. - А ну, пошли. Выметайся. Через две минуты к станции подъедем. Ссажу тебя.
  
  Но старушка и бровью не повела, как сидела с лицом, выражающим оскорбленное достоинство, так и осталась сидеть. Не выдержав подобного пренебрежения, контролер сделал шаг вперед, схватил за розовый меховой локоть и рывком сдернул её с сидения.
  
  Вот, тогда-то старушка и заголосила. Громко, испуганно и жалобно, о том, что сын наказал ей ни в коем случае домой не возвращаться, а ездить по всей стране и "нести правду в народ".
  
  - Сто раз слышал, - проворчал контролер, с усилием вытягивая её в проход.
  
  Тогда она раскрыла свою лакированную сумку, резким движением выхватила оттуда стопку порванных прямоугольными кусками газет и, с криком: "Это речь моего сына. Это речь моего сына. Вчера судили политических, он был среди них", принялась разбрасывать их вокруг себя.
  
  Мы смотрели на всю эту комичную и одновременно неприятную сцену с разинутыми ртами и широко распахнутыми глазами. Но тут Герасимов встал и, осторожно подергав кондуктора сзади за жилет, тихим, конспиративным голосом спросил:
  
  - Почем билет?
  
  - А тебе куда?
  
  - До конца.
  
  - Двести тридцать девять рублей и сто рублей сбор. Короче, триста сорок рублей, - подытожил контролер.
  
  Герасимов сосредоточенно поковырялся в кармане, отсчитал три сотки и сорок рублей мелочью.
  
  - Пусть едет, - он кивком головы указал на притихшую и вполне осознанно наблюдавшую за его манипуляциями старушку, а затем вернулся на своё место, надвинул бейсболку на глаза, скрестил на животе руки и снова отгородился от всех.
  
  Контролер недоуменно пожал плечами, сложил деньги в сумку на животе и, после каких-то манипуляций с электронным аппаратиком, вручил сумасшедшей её билетик. Ещё раз бросил настороженный взгляд на Герасимова, точно заподозрив и его в сумасшествии, и двинулся дальше по проходу.
  
  Мы осторожно поглядывали на старушку, она будто бы тоже пребывала в некотором замешательстве. А затем, решительно застегнув сумку, мелкими шажками подошла к Герасимову, приподняла ему бейсболку и неожиданно поцеловала в лоб. Отчего Герасимов моментально вскочил на ноги так, что чуть было, не повалил её на нас.
  
  - Береги себя! - сказала она и горделиво отправилась вслед за контролером.
  
  Глупо моргая, Герасимов ещё немного постоял, приходя в себя, как после пережитого стресса, а затем с облегченным вздохом свалился на сидение. Прямо посреди лба у него красовался ярко-пурпурный отпечаток губной помады, и мы с Амелиным, не удержавшись, одновременно зашлись в диком истерическом хохоте.
  
  ========== Глава 9 ==========
  
  За городом оказалось гораздо холоднее. К тому же, небо окончательно затянуло бледно-серыми тучами, и поднялся порывистый ветер. Мы вышли на перрон и, когда громыхающий поезд, мерно покачиваясь, умчался в мутную даль, оказалось, что кроме нас вокруг больше нет ни одного человека.
  
  По другую сторону от железнодорожных путей простиралось снежное поле: сумрачно-белая бесконечная простыня, сливающаяся с пасмурным тоскливым небом в невнятное единое ничто, без верха и низа.
  
  Местный магазинчик больше напоминал разбитую и выброшенную на пустынный берег лодку, обстановка внутри была столь же безрадостной.
  
  Один прилавок с малюсенькой морозилкой, где вперемешку были накиданы: желтые курицы, вишневые куски мяса в вакуумной упаковке, пельмени, готовые котлеты, мороженое.
  
  Обрадованный нашим появлением продавец, то ли киргиз, то ли узбек начал настойчиво предлагать изюм, орехи и курагу из больших грязных мешков под прилавком.
  
  Но мы и сами не знали, что нам нужно, поэтому опять начались разногласия и препирания. Спорили минут десять, до тех пор, пока все парни, кроме Якушина, не вышли на улицу.
  
  В итоге взяли два килограмма странной мягкой картошки, три батона белого хлеба, колбасу, две замороженные курицы, три пачки пельменей, макароны, сыр, пакет гречки, риса, консервные банки с лососем и тушенкой, сосиски, чай, семь сникерсов, три двухлитровые колы, молоко, кофе, арахис, чипсы, сухарики и бутылку коньяка.
  
  Причем из-за последнего у Сёминой с Якушиным разгорелась нешуточная ссора.
  
  Настя сказала, что если они будут пить алкоголь, то она никуда не пойдет. На что Якушин сначала отшучивался, мол, на её долю тоже хватит, но она упёрлась, как баран, и неожиданно раскричалась на весь магазин, угрожая продавцу полицией, если он продаст Якушину что-нибудь хоть на градус крепче колы.
  
  То, что Сёмина умеет так верещать, оказалось полнейшим сюрпризом. В итоге коньяк нам не продали, и Якушин, обозвав Сёмину малолеткой и дурой, потребовал, чтобы она ехала обратно в Москву.
  
  Когда же мы вышли на улицу, остальные парни, кроме Амелина, который сказал, что идеологически поддерживает позицию Сёминой, тоже начали ругаться на неё так, что довели до слез, и мне пришлось вступиться.
  
  Хотя, по правде говоря, я считаю, что в нашей ситуации было всё равно, кто и что собирается делать. Ведь, каждый сам за себя, к тому же мы сбежали из дома, а это значит - никаких поучений, запретов или принуждения.
  
  Но постепенно все успокоились и пошли в деревню через густой мрачный хвойный лес.
  
  В лесу было безветренно и пронзительно тихо, только где-то в глубине страшно поскрипывали замерзшие деревья.
  
  И, если бы не жизнерадостная болтовня Петрова, умудряющегося в одной рукой нести пакеты с продуктами, а другой снимать всё вокруг, то было бы, пожалуй, даже жутковато.
  
  Но он, воодушевленный дикой природой, бегал, как счастливый пёс на прогулке, и то обгонял всех, увидев на ветке какую-то птицу, то заглядывал под ёлки, чтобы собирать шишки, то сходил с тропинки и лез по снегу, чтобы художественно запечатлеть уродливо искривленные стволы деревьев.
  
  Семина, вся заплаканная, с черными подтёками под глазами, кое-как волоча свою сумку, обиженно плелась самая последняя и выглядела убийственно несчастной. Даже со мной разговаривать не хотела.
  
  Но когда с неба посыпался мелкий, колючий снег, мы все стали не менее грустными и несчастными.
  
  Особенно Амелин, который в своём лёгком коротком пальто и кедах, дрожал как осенний лист. Однако, когда я бросала на него вопросительные взгляды, то в ответ он растягивал посиневшие губы в извиняющейся улыбке и кивал, дескать, "всё хорошо". Но было ясно, что нехорошо. Так что в один момент пришлось даже взять его за руку и потащить за собой.
  
  Сначала он вроде бы обрадовался и сказал "спасибо", но потом принялся ёрничать, что его никто никогда не водил вот так за руку, и тогда я решила вообще больше никому не помогать.
  
  Снег усиливался, и вскоре вместо мелких острых снежинок повалили крупные липкие хлопья, так что ребята, идущие всего в нескольких шагах впереди, маячили лишь тёмными бесформенными силуэтами. А когда я в очередной раз обернулась посмотреть на Сёмину, то неожиданно оказалось, что сзади её нет. Пришлось вернуться.
  
  Настя сидела, неудобно скрючившись на своей сумке. Её плечи, изгибы рук, колени уже прилично замело.
  
  - Обалдела? - закричала я на неё, и мой голос тут же был поглощен снежной звуконепроницаемой стеной.
  
  - Я устала. У меня никаких сил уже нет, - захныкала Настя, выглядывая из-под ушастой шапки. Косметика на глазах размазалась ещё больше. - Всё было плохо, а стало ещё хуже. Лучше пусть я здесь замерзну и умру, пусть меня напрочь занесет снегом.
  
  - Перестань. Всем тяжело. Я же вот иду.
  
  - Ты, Тоня - сильная. А я нет. Ты можешь себя заставить, а мне всё очень-очень тяжело дается.
  
  - Быстро вставай, а то у меня тоже скоро не останется никаких сил с тобой возиться, - я попыталась её приподнять, но она даже усилие не сделала, чтобы мне в этом помочь.
  
  - Не нужно возиться. Говорю же, оставьте меня здесь.
  
  И тут, словно из ниоткуда, материализовался Марков. На непокрытой голове - сугроб, очки плотно залеплены снегом.
  
  - Короче, - он довольно грубо схватил Настю за руку. - Немедленно встала и пошла.
  Но Сёмина резко вырвала руку и с места всё равно не сдвинулась. Неожиданно нагруженные сумками и пакетами с продуктами вернулись все остальные. Якушин не сказал и слова и, кое-как обойдя нас, прошел мимо в обратном направлении:
  
  - Какая ты молодец, - протискиваясь между нами, сказал Сёминой Петров. - Мы пропустили поворот. Если бы не ты, мы бы, может, ещё шли сто лет.
  
  Они с Герасимовым взяли её под руки и подняли на ноги. Петров принялся толкать в спину, чтобы она шла, а Герасимов подцепил дурацкую сумку. Так, кое-как мы двинулись назад. И уже вскоре вышли к другому бесконечному полю.
  
  Летом, по словам Якушина, через него до деревни шла тропинка, а сейчас оно было целиком покрыто огромной толщей снега. Другим вариантом было идти в обход, вдоль леса, по дороге, накатанной машинами, но такой путь мог занять ещё не меньше часа.
  
  И тут снова началось:
  
  - Я через поле не попрусь, - категорично заявил Герасимов, в его тяжелом стальном взгляде читалась слепая упертость. - Мы там на нем все и поляжем.
  
  - Ничего не поляжем, - заартачился Марков. - Просто сделать последний рывок и всё. Поднапрячься, а потом можно будет отдохнуть.
  
  - По дороге идешь себе и идешь, а тут, сплошное мучение. Оно мне надо? - Герасимов развернулся и медленно двинулся по дороге.
  
  - Может, правда по полю? - я оглядела тяжеленые сумки с продуктами, которые предстояло тащить ещё столько времени. - В поле пакеты можно будет по снегу за собой тянуть, а на дороге так не получится.
  
  - Не говори ерунды, - довольно резко одернул меня Якушин. - Пусть даже ещё час или два, но зато малой кровью.
  
  - Но с пакетами же тяжело, - попыталась объяснить я ещё раз.
  
  - Тебе-то что? Не ты несешь, а нам так удобнее.
  
  Видимо, он всё ещё был разозлен из-за спора насчет коньяка.
  
  - Я не смогу по полю, - сказала Настя. - У меня сумка такая.
  
  - Эй, Осеева, идем со мной через поле, - вдруг предложил Марков, протирая очки мокрым от снега носовым платком. - Мы их в два счета сделаем.
  
  Его черные кудряшки колечками налипли на лоб, нежные щёки разрумянились, а без очков лицо выглядело неожиданно миловидным и юным. В этот момент от Маркова воодушевляюще веяло ребяческим оживлением и горячей решимостью.
  
  - О, а давайте на спор, - обрадованно подключился Петров, весело щурясь под капюшоном. - Марков с Осеевой через поле, а мы здесь. Кто раньше придет, тому приз.
  
  - Что за приз? - поинтересовалась именно Настя.
  
  - Твой поцелуй, - тут же нашелся Петров.
  
  - Ещё чего, - фыркнула Сёмина, но смутилась.
  
  - Дурак, - пожурил его Марков. - Она с тобой всё равно в одной команде.
  
  - Это неважно, - ответил Петров. - К примеру, если вы выиграете, то Сёмина, как представитель от нашей команды вас целует, а если мы - то ваш представитель. Понятное дело, что не ты, Марков.
  
  - У меня другое предложение, Петров, - сказала я. - Те, кто выиграет, надают хороших пинков, тем, кто проиграет.
  
  - Ага, разбежалась, - зло крикнул уже отошедший на некоторое расстояние, но всё слышавший, Герасимов. - Я в ваши тупые игры не играю.
  
  И мы действительно разделились. Якушин, Герасимов, Петров и Сёмина пошли по дороге, а мы с Марковым поперлись прямиком через поле, как дебилы, которые не ищут лёгких путей. Потому что Амелин пошел с нами просто так, типа "за компанию".
  
  Ветер в поле оказался действительно дичайший. С меня сдувало и капюшон, и шапку, глаза слезились, руки тут же заледенели.
  
  Пакеты приходилось волочить прямиком по снегу, но это оказалось совсем не так легко, как мне представлялось до этого. Сугробы были выше пояса, а снег забился не только в обувь, но и в рукава, и в карманы, и даже за шиворот.
  
  Минут через пятнадцать тяжких физических мучений я отчетливо поняла, что мы с Марковым - тупые и упрямые бараны, которые ради самоутверждения готовы биться лбами о стену.
  
  А потом я просто легла. Потому что у меня уже болело всё, и никаких сил ни моральных, ни физических не осталось. Легла прямо на снег, даже не провалившись. Голова гудела и полыхала жаром, в висках стучало сердце.
  
  Здесь было ещё тише, чем в лесу, и, казалось, что эта тишина так давит, что вот-вот выдавит барабанные перепонки. Было даже слышно, как где-то звенят высоковольтные провода, как прошла очередная электричка, как тяжело дышит ушедший довольно далеко вперед Марков.
  
  - Ну, ты чего? - Амелин, едва держась на ногах, подлез и принялся меня тормошить.
  
  - Нужно отдохнуть.
  
  - Отдохнешь потом.
  
  - Отстань, пожалуйста.
  
  - Пойдем.
  
  - Я просто полежу немного и вас догоню.
  
  - Нет уж, давай вставай. Женщинам вообще нельзя на снегу валяться.
  
  Он кое-как выпрямился, собираясь поднять меня за плечи, но я предупредительно согнула ногу в колене, намекая, что если вздумает это сделать, то я буду лягаться.
  
  - Много ты знаешь. Сказала - отстань.
  
  - Знаю только, что ты можешь замерзнуть и заболеть.
  
  - Заболеть? Вы с Семиной такие нежные создания: ах, можно заболеть, ах, можно умереть. Ну, ладно, она хоть девчонка, а ты?
  
  - А я не ввязываюсь в то, с чем не в силах справиться.
  
  И эти слова прозвучали с таким неожиданным циничным ехидством, что я, стиснув зубы, моментально вскочила, отряхнулась и, пихнув его со злостью в сугроб, поплелась догонять Маркова.
  
  К деревне мы выбрались с малиновыми лицами, в куртках нараспашку и мокрые насквозь. Вышли и дружно повалились в снег возле дороги.
  
  Победа была за нами, но оказалось, что толку в ней никакого, потому что, куда дальше идти, никто не знал. Мы стали названивать им по телефону, но безрезультатно.
  
  К этому времени уже окончательно стемнело, и лишь где-то в глубине деревни, точно белая луна, горел одинокий фонарь. В его призрачном свете зловеще проступали угрюмые очертания покосившихся домов, которые казались пустыми и заброшенными.
  
  После того, как внутренний жар спал, стало жутко холодно. Промокшая изнутри и снаружи одежда очень быстро промораживалась и дубела.
  
  Марков попытался заставить нас делать какие-то упражнения, чтобы согреться, но в итоге и сам оказался не способен на это. И, если бы ребята, наконец, не появились, то через каких-то полчаса мы бы наверняка превратились в настоящие сосульки.
  
  В первый момент Марков хотел было высказаться, но когда стало ясно, что Герасимов и Петров еле идут, согнувшись под грудой сумок, а Якушин несет Сёмину на руках, то всё желание возмущаться пропало само собой.
  
  Больше всего я мечтала согреться и куда-нибудь прилечь. Казалось, что главное дойти до дома, а там сразу всё станет хорошо. Но, как выяснилось, внутри было не намного теплее, чем на улице. И пока Якушин ещё минут двадцать возился, растапливая печку сырыми дровами, мы дружно тряслись от холода.
  
  В большой комнате с печью стояли два потертых дивана, возле окна - круглый стол с чересчур белой для местной обстановки скатертью, в углу, на тумбочке с кривыми ножками, малюсенький телевизор.
  
  В дальнем углу широкая железная кровать, заваленная целой горой одеял и подушек. Сёмину кое-как погрузили на один из диванов и накрыли одеялом.
  
  - Нам всем срочно нужен чай или кофе, или что угодно, главное как можно быстрее и горячее, - сказала я Якушину, который, всё ещё сидя на корточках, подбрасывал полешки в уже ревущую оранжево-красную топку. - Где можно взять воду?
  
  И тут он так странно уставился на меня снизу вверх этими своими красивыми серо-зелеными глазами. Молча и пристально, как будто хочет сказать нечто очень важное, но отчего-то не может, затем всё-таки негромко, но весьма ясно произнес:
  
  - Блин.
  
  - Что?
  
  - Мы не взяли воду.
  
  - И нафига я с вами связался? - Марков с раздражением перерывал свои вываленные на диван вещи и, наконец, выудив из них теплый, темно-бордовый пуловер, растянул обеими руками и принялся разглядывать, точно в первый раз видел. - Можно было сразу догадаться, что всё будет совершенно неорганизованно.
  
  - Нафига вы ко мне прицепились? - вспыхнул в ответ Якушин, поднимаясь в полный рост. - Не нравится - выметайся. И вообще, если кому-то холодно, жарко, душно, неудобно, если у кого-то есть несовместимые с моей жизнью требования или собственный райдер, тот может катиться на все четыре стороны.
  
  - Слушай, Марков, - Герасимов уже переодевшись в джинсы и черную толстовку с красным логотипом Рамштайна на груди, намертво прилип спиной к печке и грелся. - Ты как-то всё не так понял. Ты - сам по себе, Саша - сам по себе, я сам по себе, все мы сами по себе. Просто сейчас находимся в одной точке геолокации.
  
  - Ничего подобного, - запротестовал Марков. - Пока мы Дети Шини, мы не сами по себе. Правильно я говорю, Осеева? Кстати, глянь, не очень свитер мятый?
  
  Он подошел ко мне и стал совать под нос свой пуловер. Марков явно выбрал меня в свои союзники. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что избавляло от препираний с ним самим, а плохо, потому что он считал, что я буду отдуваться за него.
  
  - С Детьми Шини - это не ко мне, - тут же пресекла я. - Это к Петрову. Ему нравится такая игра. А свитер мятый, но наденешь, будет не заметно.
  
  Петров долго и тщательно вытирал пёстрым кухонным полотенцем сумочку от камеры, но когда услышал свою фамилию, отвлекся, и его чуть раскосые, обычно веселые глаза, вопросительно замерли.
  
  - А что такого? Нормальная игра. Ничем не хуже других. Я даже кино собираюсь такое снять "Одинокие странствия Детей Шини" или "Дети Шини: побег", или "Дети Шини на краю Вселенной". Там будет про всякие разные наши приключения.
  
  - Какие ещё приключения? - глядя исподлобья переспросил Герасимов.
  
  - Которые будут, конечно же, - запросто ответил Петров, точно это было само собой разумеющимся.
  
  - Так мы же разделимся, - сказал Герасимов.
  
  - Не нужны нам никакие приключения, - одновременно с ним сказал Марков.
  
  - Вы не понимаете! - пожалуй, чересчур пылко отреагировал Петров, обеими пятернями приводя примятые капюшоном волосы в состояние привычного художественного беспорядка. - Никому же не интересно будет смотреть кино, про то, как вы на печке носки сушите, в носу ковыряете или болтаете всякую свою дребедень. В кино обязательно должно происходить что-нибудь интересное. Это вам не книжки читать, где можно какой-нибудь дуб на трех страницах описывать и ещё на четырех отношение героя к этому дубу, и где, самое удивительное, это нормально прокатывает. В кино всё совсем иначе. Это отдельная наука. Точнее, искусство.
  
  Якушин громко и осуждающе вздохнул, потер стриженые виски, точно у него внезапно началась головная боль, и полез вытаскивать всякую разную утварь из деревянного шкафчика рядом с жестяной раковиной и вскоре отыскал электрический чайник, затем пошел на улицу, набил доверху снегом и вскипятил воду.
  
  А мы ещё какое-то время были вынуждены слушать о творческих планах Петрова, который так возбудился этим разговором, что стало ясно, раньше он ни с кем так долго на эти темы не говорил.
  
  Все, кроме Амелина, переоделись в сухие вещи, а мокрые развесили сушиться по комнате. А тот даже пальто не стал снимать, сказав, что сначала должен согреться.
  
  Пришлось заставить его снять хотя бы кеды, потому что они были насквозь заледеневшие, а взамен Якушин выдал ему старые разбитые и очень смешные круглоносые ботинки, должно быть, дедушкины ещё.
  
  Потом мы с Петровым кое-как настругали бутерброды с колбасой и сыром, достали шоколадки и даже попробовали пожарить в печке сосиски, насадив их на вилки, но они тут же благополучно сгорели и сухими угольками попадали в топку.
  
  Зато, благодаря этому, воздух наполнился ароматом жареного мяса, и от этого на душе стало значительно теплее.
  
  - Сколько времени? - спросил Якушин, когда закончили пить чай и обсуждать, кому тяжелее было идти.
  
  Марков взглянул на телефон:
  
  - Восемнадцать тридцать.
  
  - Наверное, уже ищут? - осторожно предположил Петров, но его никто не поддержал, потому что об этом было неприятно и волнительно думать.
  
  И все сразу как-то резко замолчали, как будто темы для разговоров закончились.
  
  Обычно в таких случаях можно было залезть в сеть и изолироваться, но теперь мы оказались в совершенно новых условиях.
  
  Однако Герасимов всё же вспомнил, что взял с собой планшет, а Петров додумался прихватить ноут, и они принялись настраивать Петровский компьютер в надежде подключить его к планшету, чтобы поиграть друг с другом.
  
  Амелин же, так и не раздеваясь, сидел в наушниках, прислонившись к стене. И когда никто не смотрел, взгляд его больших темных, как ночь, глаз становился отрешенным и пустым, как бездонный колодец, но стоило кому-то повернуться, как он, тут же смутившись, натягивал отрепетированную детскую улыбку.
  
  С игрой у них так ничего и не получилось. Петров включил телевизор. Целый час мы ждали, что скажут что-нибудь про нас, но ничего не сказали. И он заметно расстроился, потому что очень хотел увидеть себя по телеку.
  
  Тогда я подумала, что мои родители возможно ещё даже не знают, что я ушла, потому что возвращаются домой иногда даже позже девяти, а дозвониться до них - это ещё нужно постараться. И тут я поняла, как дико устала за этот день: ещё немного и могла свалиться со стула.
  
  В жизни никогда не думала, что доведется спать на настоящей печке, такой белой и большой, как в сказках. За пёстрой шторкой обнаружился замечательный тёплый угол с большой перьевой подушкой и двумя ватными одеялами.
  
  Наверху было очень жарко, так что одно одеяло я всё же отдала ребятам. Сняла узкие джинсы и с невероятным блаженством устроилась на лежанке. За окнами протяжно завывала метель, и от её внезапных порывов стёкла слегка подрагивали.
  
  Но в комнате было спокойно, светло и уютно, вкусно пахло дымом и нашими горелыми сосисками. Те, кто ещё не спал, говорили тихо, вполголоса, их разговор ничуть не мешал, а только убаюкивал. Это были совершенно новые, непередаваемые и очень приятные ощущения.
  
  ========== Глава 10 ==========
  
  Я проснулась от осознания того, что кто-то настойчиво трясет меня за ногу, и вначале вообще не поняла, где нахожусь. Словно в гробу проснулась. Темно и тесно.
  
  Подняла голову и посмотрела в просвет отдернутой шторки. Было ясно, что кто-то там стоит, но кто именно, не разобрать.
  
  - Что? - шепотом спросила я.
  
  - Иди сюда, - сказал кто-то.
  
  Кое-как развернувшись, я высунула голову наружу и тут же нос к носу столкнулась с Амелиным. Круглые черные глаза в отблесках догорающего в печке огня казались абсолютно безумными.
  
  - Что случилось?
  
  - Спускайся, - велел он.
  
  - Зачем? - я насторожилась.
  
  Похоже, все спали.
  
  - Там кто-то есть, - он показал пальцем наверх.
  
  - Да, ну. Это ветер.
  
  - Нет, не ветер, - сказал он тихо, но убедительно. - Пойдем, посмотрим.
  
  Он был по-прежнему в пальто и шарфе.
  
  - Я что тут самая смелая?
  
  - Да, - он протянул мне руку.
  
  Пришлось кое-как вылезти, а когда уже спрыгнула с приступка, то поняла, что стою в одних колготках и длинной белой, с черными плечами футболке, в которой я обычно ходила на физру.
  
  - Осторожно, - предупредил Амелин. - На человека не наступи.
  
  Прямо под ногами на матрасе возле печки, накрывшись тем самым вторым ватным одеялом, спал Якушин.
  
  - Слушай, я не одета. Я не могу никуда идти.
  
  Но Амелин тут же протянул мне мою куртку, видимо приготовил её заранее.
  
  В прихожей, которая в деревнях, вроде бы, называется сени, было нереально холодно и темно. Мы подошли к лестнице и прислушались.
  
  Я была очень зла, что он разбудил меня, заставил встать, что не позвал никого другого и в довершении ко всему ещё и напугал. Потому что стоило выйти на ощупь в непроглядный мрак, как мой привычный безотчетный детский страх мгновенно ожил.
  
  Леденящее чувство чьего-то незримого присутствия, которое невозможно спутать с чем-либо другим. И, чем дольше я прислушивалась, обхватив деревянные перила, ведущие на второй этаж, тем больше мне казалось, что наверху действительно кто-то есть. Как будто даже глухой стук шагов и едва различимый скрип досок.
  
  - Давай разбудим остальных, - предложила я, но он только приложил палец к губам и, осторожно взяв меня за кончики пальцев, начал медленно подниматься по лестнице.
  
  Ступени ритмично похрустывали, моя куртка едва слышно шелестела.
  Амелин остановился на втором этаже возле первой же двери. Мы оба замерли, прижавшись к стене.
  
  - Это здесь, - взволнованно заговорил он. - Слышишь?
  
  Я снова прислушалась. В тот момент было сложно сказать, слышу ли я что-нибудь, потому что сердце бешено стучало, заглушая любые другие звуки.
  
  - Возможно.
  
  И тут внезапно, без предупреждения, он распахнул дверь. Она глухо стукнулась, и где-то в глубине комнаты, в углу, я совершенно точно уловила какое-то движение.
  
  Что-то бегло скользнуло, на миг пропало, а потом вновь появилось. Я непроизвольно дернулась, сделала шаг назад и наступила Амелину на ногу.
  
  - Там что-то есть.
  
  - Да, - приглушенно ответил он, не двигаясь с места. - Прогони его, пожалуйста.
  
  - С ума сошел? - я снова сделала попытку отступить, но он настойчиво подтолкнул меня вперед.
  
   Я неловко отпрянула, наткнулась бедром на стул, и тот с жутким грохотом упал. Дверь за нами закрылась. Движение в углу прекратилось, и наступила мертвая тишина.
  
  Амелин, сволочь, стоял прямо за моей спиной, будто бы прячась.
  
  По спине поползли мурашки, ладони похолодели, и больше всего я хотела поскорее выбраться из этой жуткой комнаты, но он загораживал проход и не пускал.
  
  - Пожалуйста, - зашептал он хрипло прямо в ухо. - Это очень важно. Особенно теперь. Я уже всё сделал.
  
  Я не видела лица, но знала наверняка, что темнота его глаз в этот момент была ещё глубже и страшнее той, что нас окружала.
  
  - Пожалуйста, - повторил он, горячо дыша в затылок. - Защити меня.
  
  И в эту минуту я не знала, чего боялась больше: того, что двигалось в углу или его самого.
  
  Но тут снова послышались шаги, на этот раз громко и очень отчетливо, шумно раскрылась дверь, и вспыхнул резкий, ослепляющий свет. Я закрылась локтем, Амелин вздрогнул и обернулся. В дверях стоял помятый, взлохмаченный и очень недовольный Якушин.
  
  - Что вы тут делаете?
  
  - Саша, - вполголоса пролепетала я, - тут что-то было, что-то в углу.
  
  - Где? - Якушин развернулся в ту сторону, куда я показывала.
  
  В комнате оказалось довольно уютно, почти как в квартире. Красивые шкафчики, большая двуспальная кровать, тяжелые шторы, за дверью стояли коробки, о которые с таким шумом билась дверь, неподалёку валялся опрокинутый стул.
  
  - Ну, вон там, - я сделала пару шагов и, в том месте, где двигалось это самое страшное нечто, увидела торчащий из-за штор кусок большого настенного зеркала.
  
  Должно быть его убрали туда, чтобы не разбилось. В зеркале действительно отражалось каждое моё движение.
  
  - Зеркало? - удивился Якушин. - Ты испугалась зеркала?
  
  Он как-то невесело усмехнулся и оглядел меня с ног до головы. Босиком, в колготках, и куртке сверху я, должно быть, выглядела очень нелепо.
  
  - Чего вы вообще сюда поперлись? - Якушин поправил штору так, чтобы она полностью прикрыла злосчастное зеркало.
  
  - Просто Амелин услышал что-то. Мы оба слышали. Да?
  
  Я посмотрела на него в поиске подтверждения моих слов, но он стоял, наклонив голову так, что светлые волосы закрывали половину лица, и как будто специально валял дурака. Это было очень подло с его стороны так прикалываться. Не сдержавшись, я ударила его кулаком в плечо.
  
  - Ты чего меня тут пугал? Это смешно? Я тебя спрашиваю, это смешно?
  
  От моего толчка он покачнулся, но голову даже не поднял. Тогда Якушин подошел к нему поближе, убрал с лица волосы и прикоснулся двумя пальцами ко лбу.
  
  - Всё ясно. Пациент готов. За тридцать восемь точно. Температура. Бред и галлюцинации.
  
  Затем он таким же точно образом потрогал и мой лоб, а потом насмешливо улыбнулся:
  
  - А вот у тебя с чего эти галлюцинации, не понятно.
  
  Амелина уложили на ту большую железную кровать, на которой до этого спал Марков, стащив, наконец, с него это дурацкое пальто, которое совершенно точно было ему мало.
  
  Марков, правда, ещё долго ворчал, что ещё только четыре утра, и теперь он уже не уснет, но кровать уступил и пошел искать туалет.
  
  Амелина то трясло от озноба, то бросало в жар, щеки пылали пунцовым румянцем, и он либо начинал нести новый бред и пытался встать, либо отключался на время и успокаивался, что пугало с одинаковой силой.
  
  - Саша, сделай, что-нибудь, - в конце концов, попросила я, когда мы в течение получаса взволнованно наблюдали за этими припадками. - Ты же врач.
  
  - Спасибо за комплимент, - грустно улыбнулся он, - но без лекарств даже дипломированный доктор не может ничего сделать. А таблеток у нас нет. Потому что мы - идиоты.
  
  - Вот если бы был коньяк, - сказал проснувшийся и подключившийся к нашим переживаниям Петров, - то можно было бы народными средствами полечить. У меня мать с тёткой всегда так лечатся.
  
  - Коньяк нужно было пить сразу, как только пришли, чтобы организм прогреть, - сказал Якушин. - А сейчас градус никак нельзя поднимать. Даже чаем.
  
  - Но что-то же можно наверняка сделать? Вас же там учат оказанию первой помощи и всякому такому.
  
  - Ага, - услышав мои слова, Якушин немного повеселел, - а ещё колдовству и магии. Ладно, сейчас приду.
  
  Не одеваясь, он выскочил на улицу и почти сразу вернулся с алюминиевым ведром, доверху наполненным снегом, и скомандовал:
  
  - Тоня, давай, туда к себе лезь. И подушкой накройся. Сейчас тут операция будет проходить. Не для слабонервных.
  
  - Но я не слабонервная и могу помочь.
  
  - Это даже не обсуждается. Петров, иди сюда, заткнешь уши Сёминой. Ты, - он ткнул в Маркова, - мне поможешь. Я буду держать, а ты снегом натирать. Понял?
  
  - Вроде, - озадаченно протянул Марков, нехотя поднимаясь с дивана, где всё ещё спал Герасимов и подходя к железной кровати. - Только ничего, что у него жар, а мы его снегом?
  
  - Это единственное, что можно сейчас сделать. Или это, или просто ждать, не поднимется ли температура выше. А поскольку градусника у нас нет, то это становится опасно, - Якушин закатал рукава рубашки, как заправский хирург.
  
  - Неужели люди и в наше время умирают от высокой температуры? - недоверчиво спросил Петров, вылезая из-под одеяла. Он, как переоделся в васильковый спортивный костюм, когда пришли, так в нем и спал.
  
  - Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах и всё. Привет. А температура от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, - произнося это, Якушин выглядел очень серьёзно и совсем взросло, я так и представила его в белом халате и стетоскопом через шею.
  
  Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал:
  
  - Тогда давай быстрее натирать, а то снег весь растает. Ща, только очки сниму.
  И я послушно полезла на печь, легла и прикрыла глаза.
  
  - Если мы это будем делать прямо на кровати, - послышался деловой голос Маркова, - то всё кругом будет мокрое. Давай, может, на пол его?
  
  - Давай, - согласился Якушин.
  
  Послышалась невнятная возня. Видимо Амелин сопротивлялся, и ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным.
  
  - Держи за ноги, - приказал ему Марков. - Как следует, держи.
  
  - Пусть Петров держит, а я лучше уши девочкам зажимать буду, - глухо отозвался Герасимов. - Мне одно фингала достаточно.
  
  - Дурак, это не шутки, - закричал на него Якушин. - Держи и всё. А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь.
  
  - Блин, - выругался Герасимов. - Мне неудобно.
  
  - Да сними ты уже, свой Рамштайн, нафиг. Он тебе мал.
  
  Они снова усердно запыхтели, и тут вдруг Марков как воскликнет:
  
  - Фигасе!
  
  - Мать моя женщина, - вторя ему, медленно проговорил Герасимов. - Больной придурок.
  
  - Никогда такого не видел, - в голосе Якушина тоже слышалось удивление.
  
  - Погодите, чего там? О, боже! - присоединился к ним Петров.
  
  Я хотела уже высунуться, но в ту же секунду раздался ужасный душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали. Жалобно и дико, словно из него изгоняли дьявола. И я в страхе моментально забралась под подушку, но и через неё было всё слышно.
  
  Амелин то сыпал отборными ругательствами, то трогательно умолял "пожалуйста, не надо", то просто истошно орал. Проснулась Сёмина, и Петров принялся заговаривать ей зубы, чтобы она не слушала и не смотрела.
  
  Скорей всего экзекуция длилась не дольше пяти минут, но мне это время показалось бесконечно долгим. Амелина было очень жалко, тем более я остро чувствовала свою вину, что потащила его через это дурацкое поле.
  
  Под конец он, видимо, совсем обессилел или привык и сдался, потому что стало почти тихо, только Сёмина горестно всхлипывала.
  
  Потом я слышала, как его подняли и положили обратно в кровать, и как Герасимов обозвал Амелина сильной скотиной, и что с первого взгляда этого не скажешь, а Марков похвалил себя за то, что предусмотрительно снял очки и Якушина за то, что "вырубил его".
  
  После этих последних его слов, я так возмущенно подскочила, что даже стукнулась головой о потолок. Натянула, наконец, джинсы и спустилась вниз.
  
  - Вы чего тут устроили?
  
  На полу, посреди комнаты, растекалась огромная талая лужа с кусочками льда.
  
  - Всё нормально, - Марков тоже был весь мокрый. Они все по уши были мокрые. - Чего вылезла?
  
  Амелин лежал под простынкой на кровати, с закрытыми глазами, мертвенно бледным лицом, мокрыми прядями, спадающими на лоб, и напоминал уснувшего ангела. Слева у него на шее я заметила большое буро-красное пятно от ожога. А на открытой части плеча с той же стороны белый неровный рубец.
  
  - Мне кажется, вы его насовсем вылечили, - Петров, по-прежнему сидел на постели Сёминой, а та, прижав руки ко рту, с ужасом в глазах смотрела на безжизненное тело.
  
  - Ему насовсем не помешает, - отозвался Герасимов.
  
  - Он так кричал, так кричал, - в глазах у Сёминой стояли слёзы.
  
  - Что произошло? - я повернулась к Якушину.
  
  - Ничего страшного не произошло, - твердо сказал он. - Отвечаю, полчаса и на градус точно снизится, а если бы ждали, то неизвестно чем оно могло обернуться. Меня в детстве отец всегда так закалял. Это не больно, просто сильно неприятно.
  
  - Ты что, его ударил?
  
  - А чего он меня ударил? - тут же подхватился Марков.
  
  Мило ухмыльнувшись, Якушин развел руками:
  
  - Лёгкий анестезирующий апперкот. Хочешь, покажу, это не больно?
  
  Все парни тут же весело заржали, после происшедшего они все как-то чересчур агрессивно взбудоражились.
  
  - Да вы просто садисты. У человека температура, а вы его пытаете и бьёте.
  
  Я подошла и потрогала лоб Амелина. Однако он, действительно, немного остыл, а дыхание стало более ровным.
  
  - Ты как? - я перевела взгляд на Сёмину.
  
  Та немного подумала, прислушиваясь к себе, а потом на удивление спокойно сказала:
  
  - Если не считать душевной травмы, замечательно. Выспалась прекрасно. Лучше, чем на каникулах. Только теперь очень хочется есть.
  
   ========== Глава 11 ==========
  
  Угомонились мы лишь часов в семь, так как оказалось, что Герасимов и Якушин тоже проголодались и смогли уломать Сёмину приготовить нормальную еду.
  
  Они нашли настоящий чугунный котелок, и Настя на растопленном снеге сварила в нем гречку с тушенкой. И это её варево так вкусно пахло, что мне тоже пришлось есть. Так что расползаясь во второй раз по кроватям, мы были гораздо более довольные и умиротворенные, чем прежде.
  
  А утром на улице солнце светило настолько ярко, что от его золотистых, ослепительных лучей оконные стёкла будто горели.
  
  В комнате стояла мирная сонная тишина, только Амелин немного постанывал и кашлял.
  
  Я бесшумно оделась и вышла на крыльцо. Свежий, новенький снег жизнерадостно искрился россыпью бесценных бриллиантов. И воздух был морозный и свежий.
  
  Идеальный, головокружительный воздух. Даже солнце как будто бы грело, а в высоком чистом небе летела пара крупных ширококрылых птиц, и неизвестно откуда во мне взялось сказочное и упоительное чувство радости. Точно на несколько секунд я окунулась в то самое далекое и бессознательное детство, когда всё было хорошо и безмятежно.
  
  Вслед за этим я сразу вспомнила, что дома, должно быть, все уже стоят на ушах. И было бы хорошо просто взять, позвонить и сказать: "мама, папа у меня всё в порядке. Я жива, здорова и целых две минуты за последние два года испытывала настоящее счастье, поэтому, пожалуйста, не волнуйтесь и не ищите меня".
  
  Но сделать этого было невозможно, поэтому тягостное чувство вины снова свалилось на меня, заслоняя всю радость этого чудесного утра, и если раньше я грузилась только из-за Кристины, то теперь стало ещё хуже. И пусть даже я не очень-то нужна своим родителям, но они всё равно не заслужили того, как я поступила.
  
  Вскоре в доме послышалось хлопанье дверей, громкие голоса, и ко мне на крыльцо выползла довольная и светящаяся как это самое утро Сёмина.
  
  Наконец-то она выглядела как нормальная девушка. Очень хорошо выглядела, потому что улыбалась, и я тут же обнаружила у неё на щеках ямочки.
  
  Настя сладко потянулась и крепко зажмурившись, вздохнула:
  
  - Знаешь, я так выспалась, я давно так не высыпалась, я так устала от постоянного недосыпа, а сейчас чувствую, будто проспала лет десять подряд.
  
  - Это, наверное, из-за свежего воздуха, - помимо ломящей в мышцах боли от вчерашнего перехода через поле, я тоже чувствовала лёгкую слабость.
  
  - Знаешь, я тут подумала и решила, что мне, пожалуй, нужно вернуться обратно, - уверенно сказала Настя. - Во-первых, я слабая. Видишь, даже сознание могу потерять и сплю на ходу, а во-вторых, мне очень сложно находить с людьми общий язык. Я не умею жить в коллективе.
  
  - Как хочешь. Но вообще, ты единственный человек, кого мама сама отпустила, и кто может не рисовать себе страшные картины родительских переживаний. Или это ты из-за того, что на тебя парни накричали вчера?
  
  - Мне просто сложно видеть всё время это их снисходительное отношение. Я же знаю, что они терпят меня из жалости. Вокруг тебя все бегают, а на меня либо орут, либо игнорят.
  
  Я отлично понимала Сёмину. Это очень сложно из своей тихой, устроенной, запертой на тысячу замков, жизни попасть в анархическую казарму. Каждый тянет одеяло на себя, спорит по пустякам, психует. Но в отличие от неё, у меня выбора не было.
  
  - В любом случае, тебе придется ждать, пока Якушин не сделает машину, потому что иначе до станции не доберешься. Так, что расслабься. У тебя не так уж всё и плохо.
  
  - И вообще после вчерашнего я поняла, что мы совсем друг друга не знаем. - Настя зябко куталась в накинутый на плечи пуховик. - Что там у каждого из нас в голове, одному богу известно.
  
  - Это ты про Амелина?
  
  - В том числе, - задумчиво сказала она, покусывая губы, и после небольшой паузы добавила. - Вначале, когда я его увидела, он мне очень понравился. Такой симпатичный, миленький кун.
  
  - Миленький кто? - я вспомнила его безумный взгляд.
  
  - Парень. Я даже решила, что вот такой мне бы подошел. Типа Усуи Такуми или Зеро Кирию, или Тору из "Усопших". Точно типа Тору. Мне нравятся светловолосые.
  
  Настя была королева в своём аниме-мире и, вероятно, знала, как выглядят все эти персонажи, но я кое-как представляла лишь Усуи, и Амелин на него был совсем не похож. Но Сёмина вечно жила в этих своих образах, так что разубеждать её было бессмысленно.
  
  - Я даже обрадовалась, что рассказала ему про то, где мы встречаемся, - продолжала она тараторить так, что я чуть было, не пропустила главное.
  
  - Так значит, это ты всё ему растрепала? Настя!
  
  - Я не растрепала, - сказала Сёмина, при этом виновато поджимая губы. - Просто пожалела его, потому что он очень просился с нами. Очень-очень. Я же не железная. И была этому рада, потому что он типа Тору. Но теперь, после того что увидела, буду держаться за километр от него. И ты держись. А то уже заметно, что он к тебе лезет.
  
  Настино простодушие было столь непосредственно и искренне, что у меня даже слов не нашлось, чтобы осудить её за эту "жалость".
  
  - Не волнуйся, меня миленькие не интересуют. Так, что вы там у него такого увидели?
  
  - Ой, Тоня, я такая впечатлительная, мне теперь эти ужасы по ночам сниться будут.
  
  - Пожалуйста, скажи уже нормально.
  
  Но тут, чуть не скинув нас с крыльца, прямо в носках на снег, выскочил Петров:
  
  - Идите скорее, про нас показывают.
  
  Мы бросились в дом.
  
  "Оперативники разыскивают пропавших подростков, ставших известными в сети как группировка Дети Шини, подозреваемая в доведении до самоубийства сверстницы".
  
  И на экране начали по очереди появляться фотографии. Те самые, из Кристининого ролика.
  
  "Ушли из дома и до настоящего времени не вернулись:
  
  Герасимов Владислав. На вид восемнадцать лет, рост сто девяносто два сантиметра, волосы русые, коротко стриженые, глаза серые, телосложение спортивное, имеет шрам от операции по удалению аппендицита. Был одет в серую дутую куртку и тёмные брюки.
  
  Петров Егор - на вид семнадцать лет, рост - сто семьдесят четыре сантиметра, волосы темно-русые короткие, глаза карие, среднего телосложения, проколото левое ухо. Был одет в синюю куртку, синие джинсы, на ногах кроссовки.
  
  Осеева Антонина - на вид пятнадцать лет, рост - сто шестьдесят сантиметров, волосы до плеч, окрашенные в оранжевый цвет, глаза серо-зеленые, телосложение нормальное, на пояснице большое родимое пятно. Была одета в темно-зеленую куртку.
  
  Сёмина Анастасия - на вид шестнадцать - семнадцать лет, рост - сто семьдесят пять сантиметров, волосы светлые длинные ниже плеч, глаза голубые, телосложение худощавое, шрам на правом колене, на предплечье татуировка в виде черно-белого круга. Была одета в черное зимнее пальто, на ногах ботинки.
  
  Якушин Александр - на вид девятнадцать - двадцать лет, рост - сто семьдесят восемь сантиметров, волосы короткие темно-русые, глаза серые, телосложение спортивное, на левой брови шрам в виде глубокой царапины. Был одет в куртку с капюшоном цвета хаки.
  
  Амелин Константин - на вид семнадцать лет, рост сто восемьдесят сантиметров, волосы светло-русые волнистые, глаза темно-карие, телосложение худощавое. Особые приметы: на предплечьях обеих рук множественные шрамы, на спине и шее имеются ожоги. Был одет по сезону.
  
  Марков Даниил - на вид семнадцать лет, рост - сто семьдесят семь сантиметров, волосы темные, волнистые, глаза карие, худощавого телосложения, носит очки.
  
  Двое несовершеннолетних, находящихся в розыске, состоят на учете в полиции.
  Параллельно с розыском участников группировки, проводятся следственные действия на установление роли каждого из них в деле Кристины Ворожцовой.
  
  Всех, кто что-либо знает о местонахождении подростков, правоохранители просят обратиться в ближайший отдел полиции или позвонить на номер 102".
  
  Мы с ужасом переглянулись. Паника и стыд.
  
  - Двое из нас на учете? - сказала я, оставив в стороне возмущение по поводу того, что, по их мнению, "на вид" мне пятнадцать. Нужно было говорить о чем угодно, лишь бы не начинать жалеть себя. - Вот так сюрприз.
  
  - Это не я, - выпалил сидящий на полу, прямо под телевизором, Петров. Его и без того взъерошенные волосы от избытка чувств начали топорщиться ещё сильнее.
  
  - И не я, - Герасимов стоял рядом со мной посреди комнаты, скрестив руки на груди, и всем своим каменным видом демонстрировал упрямое равнодушие.
  
  - Ну, естественно, и не я, - Марков, устроившийся на диване вместе с Сёминой, нервно заерзал, - думаю, это и так понятно.
  
  - А чего вы все на меня смотрите? - возмутился Якушин с другого дивана. - Сто процентов нет.
  
  - Точно он, - ткнул пальцем в сторону спящего Амелина Марков.
  
  - А то, - согласился Герасимов, - я бы его за одни эти шрамы на учет поставил.
  
  - За это не в полицию, а в психушку сажают, - отозвался Марков.
  
  - Это из-за них вы вчера так орали? - спросила я Герасимова, и он кивнул.
  
  Наконец, хоть что-то прояснилось.
  
  - Короче, - сказал Марков, - давайте по-честному. Кто второй?
  
  - Точно не я, - отрезал Герасимов.
  
  - Ну, ладно, - сдалась молчавшая всё это время Сёмина. - Это я.
  
  - Ты? - воскликнули мы в один голос.
  
  - Ничего такого. Мы с одной моей сетевой знакомой косплеили в парке. Она - была розоволосая Юно Гасай, я - Мэй. В первый раз встретились в реале, просто сидели на лавочке зимой и болтали. Было холодно, поэтому забрались на спинку, а ноги поставили на сидение. Мимо шли полицейские и объявили нам, что, сидя подобным образом, мы совершаем грубое административное нарушение. Мы сразу слезли, но они всё равно стали высказывать, что у нас, уродок, уродские родители, потому что плохо воспитали, и что дети наши тоже будут уродами, потому что мы такие. В общем, стоило, конечно, выслушать всё это спокойно, но Юно не выдержала, вошла в образ, достала нож, у неё был такой страшный кривой, окровавленный, косплейный нож, и начала изображать настоящую безумную Юно. Это было забавно и убедительно, но полицейские не впечатлились. Просто забрали в отделение и поставили на учет. Вот и вся история.
  
  - А татуировку покажешь? - нахально спросил Петров.
  
  - Не покажу, - Настя стыдливо потупилась. - Это просто Инь-Ян.
  
  - Чего? - не понял Герасимов.
  
  - Инь-Ян, - повторила Настя. - Китайский символ объединения и взаимодействия.
  
  - Ещё одна любительница самоповреждений, - неодобрительно сказал Марков. - Зачем это тебе, если даже показывать не хочешь?
  
  - Это отражение моей жизненной позиции.
  
  - Позиции? - поморщился Герасимов. - Что за позиция такая?
  
  - Что всё взаимозависимо и взаимопроникновенно.
  
  - Вот ты загнула, - покачал головой Якушин и принялся скатывать матрас, на котором спал.
  
  - Согласно Инь-Ян, все явления, существующие в природе, имеют два противоположных, но влияющих друг на друга начала, - пояснила Настя. - Как свет и тьма. Как добро и зло. Как мужчина и женщина. Как жизнь и смерть.
  
  И тут Амелин зашелся в таком диком кашле, что все замолчали. От этих его сдавленных хрипов нам всем стало не по себе.
  
  - Это всё, конечно, здорово, но сейчас не до лирики, - рассудительно сказал Якушин. - Мы должны очень серьёзно и по-взрослому решить, что каждый из нас будет делать дальше. Теперь мы не просто какие-то мифические интернет персонажи, а в реальном розыске находимся. И сейчас, тем, у кого дома с родителями всё нормально, как раз самое время вернуться.
  
  - Давайте, сначала позавтракаем, - попросил Герасимов, но на него даже никто и не посмотрел.
  
  - Никому нельзя возвращаться! - Марков выскочил на середину комнаты и стал на нас всех по очереди воинственно зыркать сквозь бликующие голубыми огоньками стёкла очков. - Стоит хоть одному к ним попасть, и он тут же сдаст остальных.
  
  - Я тебя не понимаю, Марков, - сказала я. - У тебя, вроде, благополучная семья. Мама, папа, сестра младшая, вы хорошо обеспечены и выглядите дружными. Родители носятся с тобой как с писаной торбой. Что тебя не устраивает?
  
  - У меня благополучно, - немного подумав, согласился Марков. - Но тут уже вопрос принципа. Отец, когда узнал про всю эту фигню с Ворожцовой, сказал, что я недоумок, потому что он тысячу раз предупреждал, не связываться с тупыми школьниками, а я связался. А ещё, что я лузер, и без него ничего не могу. Понятное дело это чушь, наверняка на понт брал, но всё равно, пусть теперь подумает, стоило ли меня так унижать.
  
  Петров потрясенно выпучил глаза:
  
  - Значит, тебе за это ничего не будет?
  
  - Да, он мажор, известное дело, - Герасимов пошел и взял чайник.
  
  - А ты тупой, - крикнул ему вслед Марков.
  
  - Ты вообще в курсе, - Якушин развернулся к Маркову, - что за побег тебя тоже поставят на учет, и вместо института пойдешь в армию?
  
  - Его папаша откупит, не волнуйся, - Герасимов остановился с чайником в дверях.
  
  - Завидуй молча, - продолжал отбиваться Марков. - Твои, небось, на тебя и копейки не потратят.
  
  - А Настя домой собиралась, - прервала я очередную перепалку.
  
  - Нет уж, после такого я теперь не поеду, - Сёмина быстро замотала головой. - Лучше уж буду вас терпеть, чем полицию. Я точно расколюсь и расскажу, где вы прячетесь.
  
  - Вообще-то когда мы разделимся, то это будет уже не важно, - сказал Якушин.
  - Как разделимся? - не поняла Настя. - Я с вами.
  
  - С какими нами? Ты же сама видела, что нас ищут всех вместе. Мы не можем таскаться толпой. Я сегодня заведу машину, и завтра утром могу отвезти вас всех на станцию.
  
  - Слушай, - в веселых глазах Петрова засела озабоченность, - у нас ни нормальных телефонов, ни Интернета, ничего. Как понять, куда ехать?
  
  - Меня это не волнует, - ответил Якушин. - Ещё неделю назад я знал только тебя.
  Петров тут же подскочил к Якушину на диван и пристроился рядышком, театрально сложив руки на коленях.
  
  - Саш, может, по старой дружбе возьмешь меня с собой? А? Обещаю, я тебе пригожусь.
  
  - Тебя? - Якушин бросил на него рассеянный взгляд. - Тебя возьму.
  
  - А что же нам делать? - Настя начала медленно раскачиваться и уже была близка к тому, чтобы начать страдать. - Тоня, ты собираешься вернуться?
  
  - Нет. Во всяком случае, пока. У меня есть деньги, наверное, можно снять номер в гостинице где-нибудь. Как-то же люди живут.
  
  Вообще-то, я всё же хотела, чтобы родители точно заметили моё отсутствие, потому что если сейчас у них какой-нибудь важный проект, то я могла находиться в бегах, хоть до весны.
  
  - Кто это тебе в шестнадцать лет-то сдаст номер? Лучше думай о бабушках или каких-нибудь тётках, - посоветовал вернувшийся с улицы Герасимов.
  
  - Моя тётка в Орле живет, но я не уверена, что она мне будет рада, - сказала Настя.
  
  - Нам сейчас никто рад не будет, - согласился Герасимов.
  
   - А сам ты, что будешь делать? - Сёмина перестала раскачиваться и вопросительно уставилась на него.
  
  Герасимов состроил постную физиономию и потер синяк. Марков, расхаживающий туда-сюда в нервном возбуждении, на секунду остановился, глянул на Герасимова и снова принялся ходить.
  
  - А у меня всё нормально. У меня есть супер-место. Вообще ни один сыщик не найдет, хоть сто лет искать будет.
  
  - Что же за место? - допытывалась Настя.
  
  - В глухомани под Псковом. Дядька там живет. Он с матерью моей, правда, давно не общается, но я в их разборках не участвую. Я фотки его дома видел. Реальный особняк. Девятнадцатый век. Давно хотел туда к нему рвануть. - Неожиданно охотно рассказал Герасимов.
  
  - Как же он тебя примет, если он даже мать твою знать не хочет? - с любопытством спросил Петров.
  
  Герасимов неопределенно пожал плечами.
  
  - Разберемся.
  
  - Слушай, Осеева! - вскинулся вдруг молчавший целых пять минут Марков. - А давай вместе рванем в Крым или Сочи? У тебя деньги есть, у меня тоже, ну и Сёмину с собой возьмем, раз уж ей некуда совсем податься. Кто нас там, в Крыму, сейчас искать будет? А в Сочи вообще, говорят, полно отелей разных, и все они пустуют. Просто поедем в город, зайдем в любую кафешку, забронируем через Интернет билеты, частный отель и всё. Делов-то. С деньгами нас частники точно поселят и даже спрашивать паспорт не будут. Хоть в одну комнату.
  
  - Ещё чего. С тобой, Марков, и в одном доме с ума сойдешь, не то, что в одной комнате.
  
  - Сочи - это здорово, - мечтательно сказала Настя. - Там снега нет и море. Если вы меня возьмете, то я за Сочи.
  
  - Ну, ладно, Сочи, так Сочи, - мне было действительно всё равно, - но что мы там делать будем?
  
  - А зачем что-то делать? - спросила Сёмина с неподдельным огорчением в голосе. - Я так устала постоянно что-то делать. Почему нельзя просто жить?
  
  - А мы там учиться будем, - Марков продолжал ходить по центру комнаты. - Я, например, по-прежнему планирую в институт поступать, так что мне пропускать уроки никак не светит. Придется самостоятельно наверстывать. Можно будет найти какие-нибудь он-лайн лекции или семинары. Ну, это я. А вы, как хотите. До следующего сентября перекантуемся, а там посмотрим.
  
  - И что, мы вообще не сможем с родителями общаться? - не унималась Настя.
  
  - Сможем, конечно, - пообещал Марков. - Уверен, есть тысяча способов дать о себе знать, не запалившись.
  
  - Сядь уже, - попросила я Маркова, потому, что его хождение утомляло и привносило в наше и без того непростое обсуждение оттенок стресса и паники. Но он не сел. Не услышал даже.
  
  - А с этим что будем делать? - Герасимов кивнул на Амелина.
  
  - Что-что, - мгновенно откликнулся Якушин. - В больницу местную отвезем и всё. Просто привезем и оставим.
  
  - Но это будет не очень честно, - сказала я. - Он ведь тоже не хочет возвращаться.
  
  - А ты головой сама подумай, - грубо одернул меня Марков. - Он вон вчера тут чуть не помер. Какие варианты?
  
  Сначала я хотела поспорить, но потом всё же согласилась, во-первых, чтобы не связываться с Марковым, а во-вторых, наверное, это действительно был единственный выход.
  
  - Тогда завтра выезжаем, - коротко резюмировал Якушин, после чего оделся и пошел в гараж, где была та самая машина. И все парни, похватав какой-то еды со стола, даже без его указаний отправились расчищать снег перед гаражом.
  
  После их ухода, в наступившей тишине, приступы душераздирающего кашля зазвучали ещё страшнее. Амелин с жуткими хрипами втягивал в себя воздух и бился на кровати, как выброшенная на берег рыба.
  
  Я погрела молоко и попросила Сёмину принести ещё снега для чая. А сама взяла кружку с дымящимся молоком, села на кровать и несколько раз потрясла его за плечо, пытаясь разбудить.
  
  Но он никак не просыпался, только кашлял и хрипел. Я потрогала лоб. Температура если и была, то намного ниже, чем вчера вечером, вероятно, лучше было оставить его в покое. Но как только дверь за Сёминой захлопнулась, он неожиданно и крепко схватил меня за руку, так что молоко, которое я держала в другой руке, даже немного выплеснулось на пол.
  
  - Как ты могла? Как ты позволила им сделать это со мной?
  
  От такой фамильярности я откровенно растерялась.
  
  - А как ещё? Нужно было сбить температуру. Или ты хотел умереть?
  
   Попыталась аккуратно забрать руку, чтобы снова не разлить молоко, но тут внезапно, заметив те самые, другие шрамы, буквально остолбенела.
  
  И действительно было от чего, всё его предплечье от самого запястья до локтя оказалось испещрено кошмарными рубцами и порезами, маленькими и большими, тоненькими и жирными шрамами, в основном поперечными, но было несколько и продольных. Так, что всё вместе это напоминало хаотичную штриховку безумного художника.
  
  Амелин перехватил мой взгляд и вызывающе улыбнулся.
  
  - Видишь же, что хотел. Вот, только до вчерашнего дня думал, что всё знаю о боли, но даже представить себе не мог, что чувствуешь, когда к горячему телу прикасается кусок льда.
  
  - Якушин сказал, что это не больно, а просто неприятно, - с трудом выдавила я, всё ещё переваривая увиденное.
  
  - Твой Якушин ошибся. Всё наоборот. Это было жутко больно, но приятно.
  
  Он паясничал, специально пытаясь меня зацепить.
  
  - Слушай, Амелин. Ты не дома, это может там родители на эти штуки ведутся, а нам, честно сказать, пофиг. Можешь, хоть об стену убиться, если тебе это нравится.
  
  Но ему явно доставлял удовольствие этот глумливый ребяческий эпатаж. Он вытащил из-под простыни вторую, столь же сильно обезображенную, руку и вдохновенно продекламировал:
  
  - Слепцы напрасно ищут, где дорога,
  Доверясь чувств слепым поводырям;
  Но если жизнь - базар крикливый Бога,
  То только смерть - его бессмертный храм.
  
  Я сунула ему чашку с молоком и поскорее отошла от кровати.
  
  Он взял, выпил залпом и тут же снова позвал меня.
  
  - Будь другом, помоги дойти до туалета.
  
  Идти на попятную не хотелось, но не могла же я его послать в таком состоянии.
  Кое-как поднявшись с кровати, Амелин завернулся в простыню, сунул ноги в смешные ботинки и оперся о мои плечи. Он был выше головы на две.
  
  - Извини. С Фетом я, наверное, переборщил.
  
  - Ладно. Завтра поедем в больницу, и тебя там быстро вылечат.
  
  Мы дошли уже почти до самых дверей, но после этих моих слов, он вопросительно остановился, и внезапно вспыхнувший в его глазах упрек заставил меня почувствовать себя виноватой.
  
  - Тебе нужно в больницу. У нас нет лекарств, и мы должны будем разъехаться.
  
  - А ты куда поедешь?
  
  - Мы с Марковым и Сёминой в Сочи.
  
  - Я хочу с вами, - сказал он, но прозвучало "я еду с вами".
  
  - В твоей ситуации сейчас не до хотения.
  
  - Да, брось, - он небрежно поморщился. - Подумаешь, кашель и температура. У тебя никогда такого не было, что ли?
  
  - О чем ты думал, когда в легком пальто зимой убегал из дома? При том, что и так уже болел. Не мог надеть что-нибудь нормальное?
  
  - Не мог, - в его детской улыбке опять промелькнула издевка. - У меня нет.
  
  - Чего у тебя нет?
  
  - Ничего нормального.
  
  - Согласна, - эта нелепая игра выводила меня из себя. - У ненормального человека не может быть ничего нормального. И, вообще, Амелин, кончай препираться. Мы уже всё решили.
  
  - Меня зовут Костя, - резко отпустив меня, он развернулся и сам вышел в маленькую, холодную комнату.
  
  Его голая спина, плечи и шея сзади тоже выглядели отвратительно: лоскут неровной бугристой кожи, а на ней и под ней несколько красных длинных полос. Меня аж передернуло.
  
  - Эй, стой, - закричала я, приходя в себя. - Накинь хотя бы пальто.
  
  Но было поздно, дверь громко захлопнулась. А когда он вернулся, то вообще перестал со мной разговаривать, пошел, упал в свою кровать и накрылся подушкой.
  
  На обед Сёмина сварила суп из рыбных консервов и потушила курицу с рисом на второе. Её манипуляции на кухне выглядели поистине фантастично. Было удивительно, что из этой магазинной ерунды может получаться настоящая еда.
  
  А ещё она делала это с таким удовольствием, что я невольно залюбовалась. Прям даже когда картошку чистила вся светилась. Чудачка.
  
  С улицы парни примчались злые и взбудораженные, постоянно переругивались и обзывались, так что понять, в чем дело, было невозможно.
  
  - Не получилось с машиной? - осторожно спросила я.
  
  - С машиной всё хорошо, - Якушин был уже основательно заведен. - Плохо, что тут, оказывается, живут люди, которые телевизор смотрят.
  
  И он рассказал, что пока Марков, Герасимов и Петров расчищали выезд и дорогу, к ним подошел местный приставучий дед. Начал докапываться, кто такие, зачем и откуда. Сам Якушин в это время был в гараже, а когда вышел, оказалось, что Марков уже успел изрядно нахамить деду. И тот сначала вроде бы ушел, но потом очень быстро вернулся и стал читать лекцию о тяготах военного времени, а когда закончил, объявил, что идет вызывать полицию. Петров сразу же предложил убить деда, но никому уже было не до шуток.
  
  Получалось, что нам нужно срочно сваливать из деревни. Дружно обозлившись на Маркова, мы начали собираться, как полоумные.
  
  Свежесваренный Настин суп пришлось вылить, а вот в чугунный котелок с курицей и рисом Герасимов вцепился, как в спасательный круг. И мы отдали ему этот котелок в обмен на черную толстовку с Рамштайном для Амелина, потому что его собственный свитер, всю ночь провалявшийся под стулом, высохнуть не успел.
  
  
  ========== Глава 12 ==========
  
  Вероятно, дед свою угрозу исполнил, так как через полтора часа на повороте в сторону Волоколамска нам повстречались аж две полицейские машины. Но про Газель никто не знал, так что на трассу удалось выехать беспрепятственно.
  
  Когда же до всех дошло, что мы едва не попались, но ловко ускользнули от преследования, стало отчего-то очень легко и весело, даже азартно как-то.
  
  Ярко освещенные солнцем снежные поля, мелькавшие за окном, теперь ничуть не угнетали, в них словно появился какой-то скрытый, но очень важный и правильный смысл.
  
  Кругом всё было белым, первозданным и идеально чистым, как тот самый лист, с которого заново начинают делать все неудавшиеся дела, в том числе и жить.
  
  Может, так оно и должно быть? Может то, что мы делаем, даже хорошо? Для нас хорошо, да и для всех. Может, там впереди, за каким-нибудь очередным поворотом нас ждет нечто удивительное, волшебное и прекрасное, что-то совершенно необыкновенное и счастливое? Сверкающие лучи солнца, настойчиво проникающие сквозь припорошенные кроны деревьев, ещё сильнее разжигали ощущение этой радужной надежды.
  
  - Сделай погромче! - закричал вдруг Петров сзади, мощным энергетическим вихрем врываясь в моё мечтательное созерцание. - Классная песня!
  
  Я прибавила звук, и машина сразу бешено закачалась, потому что Петров тут же запрыгал.
  
  - Давай громче, - кричал он. - Ещё громче!
  
  "Cast off the crutch that kills the pain
  The Red Flag waving never meant the same
  The kids of tomorrow don"t need today
  When they live in the sins of yesterday".
  
  Кажется, они орали все втроем: Петров, Марков и Герасимов. Кто-то нещадно путал слова, но это было неважно, потому что мы все завелись, даже Настя, даже Якушин энергично кивал в такт головой, и создавалось ощущение, что вся наша машина буквально скачет по дороге в яростном ритме Красного флага.
  
  Это было, как выбросить из головы всё прошлое, не загадывать на будущее, не бояться, не планировать, не сожалеть, просто быть здесь и сейчас, ощущать каждую секунду вечностью и, окунувшись в бессмертие, обрести суперсилу.
  
  Я тоже жизнерадостно запрыгала на сидении, и Якушин, добродушно расхохотавшись, так посмотрел на меня, что если бы такое случилось два года назад, я бы, наверное, умерла от счастья.
  
  Потом же, когда приступ общей беспричинной радости понемногу улегся, парни сзади решили то ли пообедать, то ли поужинать. Они ели втроем прямо из котелка. Ложка была всего одна и больному Амелину её, конечно же, не дали, но у меня в куртке оставались два сникерса - мой и Настин, и я отдала их ему и Якушину, потому что Настя сладкое не ест, а я могла потерпеть.
  
  В общем, всё было очень даже хорошо и весело, до тех пор, пока мы не добрались до Волоколамска.
  
  Сначала кое-как нашли вокзал и высадили Маркова с Герасимовым покупать билеты. Одному на Москву, другому на Псков, а сами поехали искать больницу. Думали, это недолго. Минут пятнадцать. Потому что слово Волоколамск хоть и длинное, а город оказался совсем небольшой и тихий.
  
  Герасимов говорил, что Волоколамск самый старый город в Московской области, и я охотно ему верила. Все постройки здесь были невысокие и скромные, от них веяло древностью и советской эпохой одновременно, а расстояния между группками домов такие, что в Москве между ними поместился бы целый квартал.
  
  Герасимов ещё рассказывал про кремль и собор, на которые стоило бы посмотреть, но в нашей ситуации было не до экскурсий. Мы только мельком поглазели на черные купола с золотыми крестами и белую колокольню в окошко, пока искали вокзал и когда, высадив там Маркова с Герасимовым, возвращались обратно на трассу. Потому что оказалось, что Центральная больница города находилась совсем не в центре города.
  
  Пришлось останавливаться чуть ли не возле каждого прохожего, чтобы спросить, как туда добраться, ведь ни gps, ни карт у нас не было.
  
  При этом раз в пять минут звонил Марков и психовал, что на вокзале рядом с ними ходят полицейские и подозрительно косятся. Он так громко и нервно это говорил, что даже я, сидя рядом с Якушиным, всё слышала.
  
  Но масла в огонь подлила Сёмина, когда стала делать замечания, что мы очень быстро и опасно едем, а в довершении всего, Петров заныл, что его укачивает.
  
  Одним словом, Якушин по неосторожности очень грубо подрезал какой-то синий Мерс. Понятное дело, что опыта вождения у него особо и не было, а тут ещё нервы и мы. Но водитель Мерса об этом не знал, да, возможно, если бы и знал, то это ничего не изменило бы. Потому что после того, как он возмущенно и яростно отсигналил нам сзади, попросту взял, обогнал и встал перед Газелью.
  
  Мы тоже остановились. Якушин напрягся, мы с Настей тоже, а Петров, которому сзади ничего видно не было, стал выспрашивать, что да как. Но все молчали.
  
  Просто сидели и опасливо наблюдали, как из Мерса решительно вышел довольно молодой, прилично одетый мужик с бородой, подошел и требовательно постучал в дверь. И мы с Настей в один голос закричали на Якушина "сиди". Однако он, хоть и замялся немного, но всё же вышел к этому мужику.
  
  Глупо, конечно, было рассчитывать, что тот пришел разговоры разговаривать, но когда он резко ударил Якушина по лицу кулаком, мы с Настей громко ахнули от неожиданности.
  
  Семина тут же закрыла глаза ладонями, а я полезла через водительское сидение, спасать Якушина. Но мужик не стал дожидаться продолжения, крикнул ещё что-то матом и быстро ретировался.
  
  Якушин вернулся на своё место жутко злой и расстроенный. Из носа у него шла кровь, а на переносице появилась рассеченная ссадина. Было видно, что ему стыдно и унизительно перед нами, и от этого нам тоже было неловко. Даже Петрову.
  
  - Подумаешь, - наигранно беспечным голосом сказал тот. - Чего такого? А кто не получал? Меня, вон, летом этим дворовые немного попинали, за то, что я их девчонок на камеру записывал. Гонялись, правда, долго, на крыше девятиэтажки только догнали, да я бы и не бегал, может, но за камеру волновался. Уверен был, что отнимут. И отняли, конечно, в итоге. Там, на крыше.
  
  - Да, заткнись, уже, - одернула его я. - К чему это сейчас?
  
  Петров обижено замолчал, однако тихонько достал камеру, подполз к переговорному окошку и попытался поймать Якушина в кадр, тогда я так разозлилась, что вырвала у него эту камеру и запихнула под своё сидение.
  
  Настя сказала, что в её сумке сзади есть целая упаковка бумажных платков, и Петров стал искать их, а пока шумно возился и перекрикивался с Настей, то разбудил Амелина.
  
  Я слышала, как тот спросил Петрова, куда мы едем, а когда услышал про больницу, хрипло, но отчетливо крикнул, так, что слышно было всем:
  
  - Если отвезете меня в больницу, то я вас сразу сдам. Обещаю.
  
  - Ну чего ты, - попытался урезонить его Петров, передавая Якушину платки. - От воспаления лёгких люди даже под присмотром врачей умирают. А у нас теперь и дома-то нет.
  
  - В больницу я не поеду, - упрямо повторил Амелин.
  
  - Знаешь, Костя, нам и без твоих капризов неприятностей хватает, - сказала я, поворачиваясь к окошку и пытаясь разглядеть его в темноте кузова.
  
  - Как приятно, что ты, наконец, запомнила, как меня зовут, - едва сдерживая кашель, прохрипел он. - Теперь я тем более туда не хочу.
  
  Якушин закончил вытирать кровь, внимательно оглядел пострадавший нос в зеркало, скинул использованные платки на коврик себе под ноги и вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая "что делать?". Я пожала плечами.
  
  Если прислушиваться к голосу разума, то Амелина, конечно же, нужно было без разговоров везти в больницу, но что-то внутри меня противилось этому решению. Ведь он был в таком же положении, что и мы, и отдать его на растерзание было бы нечестно, пусть он даже чудак и суицидник. К тому же, он грозил сдать нас полиции.
  
  Якушин точно прочел мои мысли.
  
  - Ладно, - сказал он. - Ты сам себе хозяин.
  
  А затем мы развернулись и поехали назад.
  
  После дорожного происшествия Марков, точно почувствовав, неожиданно перестал нам названивать. Но когда мы подъехали к вокзалу и, наконец, перезвонили ему, то он почему-то трубку не взял. Герасимов вообще оказался недоступен.
  
  Тогда мы с Петровым сами пошли за ними, но в зале ожидания ни Маркова, ни Герасимова не оказалось. Обшарили всё вокруг вплоть до туалетов, однако парни как сквозь землю провалились. Пришлось вернуться к машине.
  
  Якушин сидел на корточках у обочины и прикладывал к разбитому носу снег, а Настя стояла рядом и горестно охала.
  
  - Их нет, - сообщил Петров. - Может, в полицию забрали?
  
  - Если забрали в полицию, - сказал Якушин, отплевываясь от снега, - то сейчас начнется на нас облава.
  
  - Может, они ничего не расскажут? - Настя машинально забрала горсть снега из его руки и начала сама прикладывать ему к переносице, Якушин даже не противился.
  
  Дело шло к вечеру, лёгкий серовато-розовый полумрак зыбкой пеленой опускался на город, и внезапная мысль о приближающейся ночи напугала меня до ужаса. Точно если до конца дня мы не найдем парней, то всё исчезнет, и этот город, и Москва, и весь мир, и мы вместе с ним. Как в компьютерных игрушках, когда после провала миссии экран постепенно гаснет, и главный герой умирает вместе с этим уходящим светом. Тотальная и кромешная тьма из моих кошмаров, безысходная и вечная. Game over.
  
  И тут мне пришла в голову странная, но вполне жизненная идея, я натянула посильнее капюшон и подняла Якушина под локоть.
  
   - Пошли.
  
  Он недоуменно пожал плечами, но послушался.
  
  На станции мы прямиком направились к окошечку "Справочной".
  
  - Скажите, пожалуйста, где у вас полиция? На нас тут за углом хулиганы напали. Вон, как человека избили, - я ткнула пальцем в нос Якушину.
  
  Моложавая женщина с забранными в хвост гладкими блестящими черными волосами и тонко выщипанными бровями, аж пол туловища высунула из окна, разглядывая его разбитое лицо. Крупный, очень выразительный рот жалостливо скривился.
  
  - Сейчас, сейчас, - она мигом вскочила и убежала, а уже через минуту вернулась в сопровождении розовощёкой, коротко стриженной дородной тётеньки с чемоданчиком в руке.
  
  Тётенька неласково толкнула Якушина прямо на жесткие металлические сидения и начала зачем-то обтирать ему лицо спиртом. Потом напихала в нос тампонов, дала две таблетки аспирина, супрастина и велела ехать в травмпункт. Якушин безразлично сунул таблетки в карман и попросил троксевазиновую мазь.
  
  Мази в её чемоданчике не оказалось, но пока она возилась, неожиданно заметила на шее Якушина выбившийся из-под одежды кулон, похожий на такой, какой носят американские солдаты, схватила пухлой отекшей рукой, и стала пристально рассматривать. На кулоне был изображен красный крест, а на нем буквы DNR.
  
  Затем тётенька возмущенно надула толстые щёки и пренебрежительно заявила:
  
  - Ты ещё салага совсем, чтоб себе такие вещи надевать. Головой сначала думай, - она собиралась ткнуть пальцем ему в лоб, но Якушин отдернулся. - Один выпендреж на уме.
  
  Тут та, что из справочной, очень вовремя вмешалась:
  
  - Линейный пункт у нас тут недалеко, через дворы пройти можно. Вам нужна улица Волоколамская один "а", и она сунула мне в руки складную карту города. - Вы совсем немного опоздали. Здесь патруль обычно дежурит, но они уехали. Забрали какого-то, то ли безбилетника, то ли воришку, что-то я так и не поняла.
  
  - Одного? - осторожно спросила я.
  
  - Да кто его знает. Вроде одного. Мне некогда особо рассматривать, - она махнула рукой, прощаясь с нами, и снова скрылась за своим окошком.
  
  А дородная медсестра, упершись в меня немигающим взглядом, как-то очень недобро и подозрительно сказала:
  
  - Какой интересный цвет волос.
  Я потрогала голову, капюшон предательски болтался на плечах.
  
  В отделение пришлось идти пешком. Машину никак нельзя было светить. Хотели просто убедиться, что тот, кого забрали, это не один из наших. Никакого особого плана у нас не было, только если удастся, посмотреть на задержанных. Авантюра очень глупая, но не могли же мы сидеть просто так, когда люди пропали.
  
  Однако далеко уйти мы не успели. Позвонил радостный Петров с известием, что Герасимов вернулся. Оказывается он просто ходил искать Макдональдс, но не нашел, зато по дороге потерял телефон. А Марков не хотел идти в Макдональдс, поэтому остался на вокзале. И вообще, они поругались. Это вполне объясняло, почему полиция увезла только одного человека.
  
  Петров сказал, чтобы мы быстрее возвращались, потому что Маркову уже не поможешь, а если мы не уедем подальше от вокзала, то и нас всех заберут.
  
  Было очень обидно за Маркова, потому что он хоть и вредный, с ним всё же было как-то спокойнее. Он умел принимать решения, и у него всегда были какие-то идеи. Но Якушин сказал, что "придется вернуться". И мне ничего не оставалось, как послушаться его.
  
  Мы развернулись на сто восемьдесят градусов и дошли только до светофора, как вдруг на другой стороне, под фонарем, я увидела знакомую красную куртку и черные кудряшки. Человек в красном шел очень быстро, и вскоре почти пропал из виду.
  
  - Марков! - я сломя голову бросилась через дорогу, не обращая внимания на идущие машины.
  
  Кто-то резко затормозил, кто-то засигналил. Кидаться под колеса было полнейшим безумием, но мы никак не могли потерять Маркова.
  
  Я всё-таки догнала его и напрыгнула сзади.
  
  - Ты нашелся!
  
  Сначала Марков испуганно вздрогнул и завертел головой так, что чуть было не потерял очки, а затем, поняв, что происходит, небрежно стряхнул меня с себя, и какое-то время недоуменно смотрел:
  
  - Осеева? Ты чего?
  
  - Я так рада, что тебя не забрали.
  
  - Что значит "не забрали"? Очень даже забрали. Просто далеко мы не уехали, - сказал он очень поучительным, но довольным тоном.
  
  - Можешь, объяснить, что случилось?
  
  За сегодняшний день я уже была готова к любым сюрпризам.
  
  - Случилось то, что я уговорил их туда не ехать. Просто остановились по пути, вон там, неподалеку во дворах, - Марков махнул рукой в неопределенном направлении.
  
  - И просто поболтали. Долго, конечно, затянулось, обычно люди пытаются избавиться от меня гораздо раньше, но эти оказались дотошные и жадные.
  
  - Ты что, подкупил их? - несколько удивленно спросила я.
  
  - Ой, Осеева, чего ты как маленькая? Они дали мне три часа, пока не закончится их дежурство, а потом появятся другие, ну и с теми неизвестно как. Так что нужно сваливать быстрее из города. Но на электричке ехать нельзя, там по всем вагонам ходят и проверяют. А ещё есть междугородние автобусы. Вот на них тоже нельзя. Это мне парни рассказали.
  
  В подтверждение своих слов Марков многозначительно махал указательным пальцем у меня перед носом, точно отчитывая за провинность.
  
  - Какие ещё парни?
  
  - Ну, полицейские. Просто им на вид лет по двадцать обоим.
  
  Мы вернулись в машину, сначала поехали в аптеку и взяли троксевазин и лекарства для Амелина, а затем в Макдональдс. Накупили два огромных пакета всякой еды, припарковались в какой-то глуши рядом с высокой оградой старого парка и уселись в кузове, потому что там было хоть и тесно, но тепло.
  
  На улице совсем стемнело и теперь всё уже не казалось таким радужным, как утром, когда мы обсуждали наши планы. И, хотя Марков всё ещё продвигал тему с Сочи, уверенности в голосе не было никакой. Нереалистичные предложения сыпались со всех сторон, все спорили, никто никого не слушал, мы устали и совсем запутались.
  
   И тут, молчавший всё это время Амелин, неожиданно подал голос:
  
  - Вас поймают через два-три дня.
  
  - Чего это ты каркаешь? - сердито одернул его Герасимов.
  
  - Вы слишком много дергаетесь и светитесь. Вон, за один день, сколько всего успели наворотить. Люди, когда реально хотят исчезнуть, они берут и просто растворяются.
  
  - Как это растворяются? - не понял Петров.
  
  Я тоже вся обратилась в слух, потому что темноте кузова лиц было не разглядеть, а к вечно спорящим голосам примешивалось яростное шуршание пакетов, оберток и дружное жевание.
  
  - В мире растворяются, сливаются с естественным жизненным потоком мироздания, - глубокомысленно ответил Амелин.
  
  Я была уверена, что в этот момент он хитро улыбался.
  
  - Чушь какая, - серьёзно отозвался Якушин. - Я просто хотел уехать. Вот и всё. Лишь бы не выслушивать каждый день упреки за то, что я не делал и к чему не имею никакого отношения.
  
  - Если мы резко не исчезнем, то нас быстро вернут домой, - еле проговорил Амелин, давясь кашлем. - Знаю я про такое. Слышал. Ничего, конечно, нам не будет. Никого не посадят и не привлекут. Но душу вытрясут и мозги вынут.
  
  - Всё равно не понимаю, как это можно раствориться, - Петров явно заинтересовался этим вопросом.
  
  - Просто представь, был человек, был и раз, его нет. Ничего вокруг не изменилось, просто он взял и пропал. Думаешь, такого не бывает? - сказал Амелин.
  
  - Где пропал? - не унимался Петров.
  
  - Ты что? - в голосе Амелина вновь послышалась улыбка. - Это же все с детского сада знают, Герасимов точно должен помнить:
  
  - Из дома вышел человек
  С дубинкой и мешком
  И в дальний путь,
  И в дальний путь
  Отправился пешком.
  И вот однажды на заре
  Вошёл он в тёмный лес.
  И с той поры,
  И с той поры,
  И с той поры исчез.
  
  Якушин измученно застонал:
  
   - Я больше не могу этого слушать. Пойду.
  
  Он распахнул дверь и выпрыгнул из машины. Свет от стоявших вдоль пешеходной дорожки фонарей выхватил из темноты наши озабоченные лица.
  
  - Ты куда? - крикнул ему вслед Петров.
  
  - Пойду, исчезну, - отозвался тот на ходу, набросил капюшон и, действительно, точно растворился в легком, только-только начинающемся снегопаде.
  
  ========== Глава 13 ==========
  
  Прошел час, потом полтора, в машине сильно похолодало, особенно сзади, а Якушин не возвращался. Кто-то даже предположил, что он решил нас бросить, но его спортивная сумка тут же нашлась, и беспочвенные подозрения отпали.
  
  Дозвониться ему тоже не получилось, из-за снегопада связь была очень плохая.
  Так что снова пришлось отправиться на поиски. Только теперь наоборот, мы с Марковым искали Якушина.
  
  Двинулись по дорожке вдоль ограды парка в сторону, где виднелась оживленная улица, а Петров и Настя отправились по перпендикулярной дороге.
  
  Быстро миновав пугающий парк и оставив позади невысокий кирпичный домик, с припаркованными возле него машинами скорой помощи, мы вскоре дошли до перекрестка с современными зданиями, напоминающими торговые центры, и остановились напротив вывески Сбербанка, не понимая, куда идти дальше. Даже не догадываясь, что могло прийти Якушину в голову.
  
  И тут из припаркованной возле Сбера грязной восьмерки шустро выскочил парень, перебежал дорогу и подошел к нам. Обычный провинциальный парень, до боли напоминающий гопника. В плоской кепочке, лёгкой кожаной куртке и спортивных штанах.
  
  - О, привет! - кивнул он Маркову. - А мы тебя везде ищем.
  
  Марков задумался.
  
  - Вы, наверное, ошиблись.
  
  - Не. Мы не ошиблись, - парень мерзко улыбнулся, передний зуб был у него сломан.
  
  Следом из машины вылез его товарищ, такого же неприятного вида, только в узкой черной шапочке, натянутой до глаз.
  
  - Ну, чё? Он? - крикнул тот.
  
  - Он, он, - подтвердил тот, что в кепке, обнимая Маркова за плечи.
  
  Марков поёжился и попытался снять руку, но парень быстро обхватил его за шею и сжал так, что чуть очки не свалились.
  
  - Эй, ты чего? - подала я голос. - Мы вообще не местные.
  
  - Давайте-ка в машинку шагайте, - распорядился парень.
  
  Тот, что в шапке, тоже подошел к нам.
  
  - Сейчас сделаем так: вы спокойно, без всякого шухера, идете с нами, мы просто немного поболтаем и потом вас отпустим. А будете шум поднимать, вам же это боком выйдет.
  
  - Да, - поддержал тот, который в кепке. - Просто поговорим. Очень важный разговор.
  
  Исчезновение Якушина и сложившаяся ситуация в моём сознании моментально переплелись в нечто общее. И я отчего-то твердо решила, что говорить они собираются именно о нем.
  
  - Идем, - кивнула я Маркову, хотя под ложечкой неприятно посасывало.
  Марков досадливо поджал губы, но пошел.
  
  Нас плотно утрамбовали на заднем сидении, потому что в машине сидели ещё двое гопников. Водитель и жирный чувак сзади. Шапка залез за нами на заднее сидение и с силой захлопнул за собой дверь.
  
  - Значит так, малыши, - тот, что в кепке, сел рядом с водителем, - все баблосы быстренько выложили, прям сюда. Он снял кепку с коротко стриженой головы и протянул нам.
  
  - И вы его потом отпустите? - с надеждой спросила я.
  
  - Обязательно, - притворно улыбаясь, заверил Шапка. - Мы вас обоих отпустим. Но ты, если хочешь, можешь остаться.
  
  Они гнусно заржали.
  
  - Якушина отпустите? - повторила я.
  
  - Кого? - Кепка наморщил лоб. - Ты это сейчас о чем?
  
  Марков ощутимо пихнул меня локтем, и до меня дошло, что я ляпнула глупость.
  После чего мы, не говоря ни слова, полезли в карманы. У меня при себе оказалось всего пятьсот рублей. У Маркова тысяча.
  
  - И чё, всё? - Шапка расстроено выпятил нижнюю губу.
  
  Рядом со мной сидел жирный бугай от которого так несло потом, что я боялась, что меня вырвет прямо в машине.
  
  - Всё, - развел руками Марков.
  
  - Да, не гони, - ощетинился Кепка. - Мы же знаем, что ты богатенький Буратинка. Ну-ка поищи получше.
  
  - Больше нет, - упрямо сказал Марков.
  
  - Ну, вот, начинается, - пробасил жирный. - Придется искать.
  
  Кепка рыбьим взглядом уставился на нас:
  
  - Куда дели баблосы? Только давайте без пурги тут.
  
  Мы в ужасе молчали. Тогда Шапка достал коротенький нож и сунул Маркову прямо под нос.
  
  - Будем ломаться?
  
  - Нет ничего. Потратили, - нервно моргая, упрямо сказал Марков.
  
  - Да, не гони, - гнусаво проговорил Кепка. - Давай, Серега, объясни ребятам политику партии.
  
  Ублюдок в шапке - Серега, приставил свой перочинный ножик Маркову прямо к ноге и начал медленно на него давить. Марков тихо заскулил, а я похолодела от страха.
  
  - Ну, что? - спросил Кепка. - Вспомнил? Нет? Жаль. Давай Серега ещё разок.
  
  - Нет, - завопила я. - Хватит! Сколько вам нужно?
  
  Парни загоготали.
  
  - А нам всё нужно, - хрюкнул жирный.
  
  - Отпустите нас, а мы принесем, - пообещала я.
  
  Они опять гадко засмеялись.
  
  - Какая умная школота, - сказал Шапка. - Пожалуй, поступим так. Мы отпустим очкарика, а ты посидишь тут с нами, подождешь. Кинет - расплачиваться будешь сама.
  
  Они выпихнули Маркова на дорогу. Он немного постоял, пытаясь рассмотреть, что у него там с ногой, но гопники открыли окно и стали подгонять. Тогда Марков медленно, будто бы даже припадая на ногу, двинулся в сторону нашей Газели. Его яркая красная куртка была отлично видна даже в темноте.
  
  - Ну, вот и ладненько, - потер руки Кепка. - А теперь, давай тихонечко за ним.
  И машина аккуратно тронулась с места и покатилась за Марковым.
  
  - Но так не честно! - не сдержалась я, чем очень сильно их развеселила, и они всё то время пока преследовали Маркова, передразнивали меня, на все лады повторяя "так не честно".
  
  Когда же он доковылял до наших, Петров и Настя уже вернулись и что-то оживленно обсуждали с Герасимовым. Судя по их удрученному виду, Якушина они не нашли, а завидев Маркова, бросились ему навстречу.
  
  Но гопники моментально подрулили и вывалились всем скопом из машины, даже молчаливый водитель, который оказался здоровенным амбалом. Жирный, не церемонясь, вытащил и меня.
  
  Кругом не было ни души, мы специально подыскивали глухое, безлюдное местечко, и теперь это оказалось очень на руку гопникам.
  
  Завидев их, ребята так растерялись, что никто даже дернуться не успел. После чего водитель и жирный согнали нас в кучу, а Кепка и Шапка по-хозяйски полезли в нашу Газель.
  
  Первым делом выковыряли оттуда Амелина и кинули к нам, а потом принялись доставать сумки. Возиться особо не стали, просто раскрывали одну за другой, и вытряхивали содержимое прямо на снег.
  
  Мои деньги и карточку нашли самыми первыми, завернутыми в тетрадный клетчатый лист. Кепка заикнулся было про пин-код, но Шапка его тут же одернул, что, мол, уголовка ему не сдалась. Однако карточку всё равно не вернули.
  
  Деньги Герасимова оказались у него в кармане куртки, так что их забрал амбал, когда обыскивал. У Насти рассыпалась стопка сторублевок, уроды сгребли и их. Кроме того, они забрали все телефоны, карточки, ноут Петрова и планшет Герасимова. Наличность Маркова обнаружилась в носках. Бумажник Якушина Шапка, не раскрывая, пихнул к себе в карман.
  
  Напоследок они забрали пакет из Макдональдса с тремя оставшимися гамбургерами и большой коробкой нагетсов.
  
  Гопники уехали весьма довольные, пожелав нам улыбаться и не болеть. А мы остались огорошено стоять над кучей раскиданных шмоток, как бедные поселенцы после Мамаева набега.
  
  Первой очнулась Сёмина, она камнем бросилась на кучу и начала спешно собирать свои вещи, наверное, потому что сверху оказалось её нижнее бельё.
  
  - Вот это капец! Просто финиш. Это полная задница, - впервые в жизни я видела на лице Герасимова столь бурное выражение эмоций.
  
  - Откуда они взялись? - промямлил совсем сникший Петров.
  
  - Понятия не имею, - Марков, кажется, единственный, кто сохранил присутствие духа. - Они нас прямо на улице заловили. Откуда-то знали, что у меня деньги есть.
  
  - Ясное дело, откуда, - сказал Амелин, кутаясь в шарф. - Твои друзья - хорошие парни нашептали.
  
  - Полицейские? - ахнул Марков. - Думаешь?
  
  - Естественно. Не могли же они сами отнять у тебя деньги, которыми ты так лихо перед их носом размахивал.
  
  И тут Петров неожиданно вскинулся, полез в машину, под переднее сидение и, с победоносным видом, вытащил оттуда спрятанную мною камеру.
  
  - Осеева, ты - чудо!
  
  - Капец, ну капец! - не унимался Герасимов.
  
  Вот тут-то, откуда ни возьмись, из снежной пелены нарисовался Якушин собственной персоной.
  
  Шел не спеша, вразвалочку, успокоенный и довольный, с широкой полоской белого пластыря на носу. И только с удивленным видом подошел, как мы все, словно по мановению дирижёрской палочки, начали орать на него.
  
  Якушин какое-то время всё это терпеливо слушал, но вскоре не выдержал и тоже начал кричать, что он никому не навязывался и ничем никому не обязан, и что это не его проблемы. Хотя, толком и не мог понять, что случилось.
  
  А потом я наехала на Маркова, что он такой лопух и хвастун, а Марков ответил, что я сама согласилась сесть к ним в машину, но ко мне подключились Герасимов и даже Петров. И мы все стали дружно орать на Маркова. Просто стояли над кучей шмотья и кричали на Маркова.
  
   Все, кроме Амелина, который сел на корточки, чтобы вытащить из подвернутых штанин свой драгоценный плеер, но затем вдруг заметил среди вещей, несколько прямоугольных белых карточек и, собрав их, принялся внимательно разглядывать.
  
  Оказалось, что это фотки Герасимова, и тот с такой злостью вырвал их, что они чуть не порвались.
  
  - Это туда ты собрался ехать? - спросил Амелин.
  
  Герасимов спрятал фотографии во внутренний карман куртки.
  
  - А тебе какое дело?
  
  - Прикольный дом. Можно с тобой? - Амелин умело изобразил святую наивность.
  
  - Нельзя, - Грасимов принялся собирать свои вещи.
  
  - А что там? - Петров заинтересовался.
  
  Мы все уже устали кричать.
  
  Герасимов нехотя передал карточку Петрову. Я не удержалась и тоже заглянула.
  
  Черно-белая фотография прошлого века, а на ней большой красивый дом с колоннами и балконом - настоящая усадьба.
  
  - Это, наверное, какой-нибудь архитектурный памятник. Музей, - предположил Петров.
  
  - Ничего подобного. Мой дядя там на самом деле живет.
  
  А Марков даже не взглянул:
  
   - Сторожем там работает?
  
  - Это его собственный дом. Он его в девяностых выкупил и полностью восстановил, потому что там до того больница заброшенная была.
  
  - Ого! На какие это шиши он там всё восстановил и выкупил? Он у тебя миллионер? - саркастично поинтересовался Марков.
  
  - А ты думал, ты один такой во всем свете? - парировал Герасимов.
  
  - Вот, в таком доме я бы спрятался, - с уважением сказал Петров.
  
  - Покажи, - одновременно попросили Якушин и Настя.
  
  - Комнат там точно на всех хватит, - согласился Якушин.
  
  - А, правда, Герасимов, - начал Петров в своей подхалимской манере. - Давай, мы с тобой поедем. Прежде, чем меня насильно вернут обратно, я бы хоть одним глазком взглянул на то, как люди живут.
  
  - Не, - сказал Герасимов. - Я и сам там ни разу не был. И дядьку видел только в глубоком детстве.
  
  - Ну, вот, мы вместе и поедем, а так, ты ещё неизвестно когда туда попадешь, - продолжал окучивать его Петров. - Потому что денег на билет у тебя больше нет.
  
  - Минуточку, - насторожился Якушин, - интересно, и как же ты ему предлагаешь туда добираться?
  
  - На машине, конечно.
  
  - Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. На какой это машине без денег он поедет? - произнес Якушин с нажимом, пристально глядя в глаза Петрову.
  
  - Ну, как? - озадаченно замялся Петров. - На твоей.
  
  - То есть меня спрашивать не нужно, хочу я или нет?
  
  - Конечно, хочешь, - подключился Марков. - Только представь, как беспонтово будет выглядеть, если тебя вернут на второй же день. А так, мы ещё поборемся.
  
  - А вы в курсе, что это нереально далеко? - даже разозленный Якушин выглядел на редкость симпатично. - Очень далеко.
  
  - В Интернете пишут, - тут же откликнулся Герасимов, - что дорога занимает семь-восемь часов из Москвы, а отсюда, наверняка, часа на два меньше.
  
  - Легко сказать - восемь часов. Я никогда в жизни столько часов подряд за рулем не сидел. Я вообще права только в этом году получил.
  
  - В прошлом, - подсказал Петров, но Якушин только метнул в его сторону гневный взгляд.
  
  - В Пскове тоже полиция есть, если будет плохо, пойдем и сдадимся сами, - здраво рассудил Марков. - Они позвонят моему папе, и нас люксом довезут до Москвы.
  
  В этот момент Якушин обнаружил, что его бумажник тоже забрали, и он снова начал страшно ругаться, и все опять завели старое. Оказалось, что в бумажнике у него кроме денег был ещё и паспорт, и теперь остались всего три тысячи рублей и водительские права.
  
  - Давайте же, - вкрадчиво произнес Амелин, - решайтесь. Сейчас девять, если ехать часов семь, то к четырем-пяти утра уже приедем. Это же совсем мало, только подумайте. Даже, если твой дядька нам рад не будет, то хотя бы даст переночевать.
  
  - А с тобой я вообще никаких дел иметь не собираюсь, - ни с того ни с сего заявил Герасимов.
  
  - Почему? - широко распахнутые глаза Амелина выражали искреннее недоумение.
  
  - Потому что ты конченый придурок. Суицидник. Небось, ещё и наркоман.
  
  Амелин равнодушно пожал плечами:
  
  - А если и наркоман, то что?
  
  - Что, правда? - испугалась Настя.
  
  - Думаешь, это я простыл? - сказал он доверительным тоном, подходя к ней вплотную. - Ничего подобного. Это у меня ломка такая. Мне очень плохо. Очень.
  
  И вдруг скрючив пальцы и скрестив на груди руки, медленно опустился на колени, прямо в кучу с вещами. Немного постоял так с жертвенным лицом, а потом свалился набок, и задергался, точно эпилептик.
  
  И все мы в немом недоумении застыли, глядя на это тупое кривляние. А затем вдруг перестал идиотничать, совершенно нормально сел и, глядя на нас снизу вверх, спросил:
  
  - И что, вы теперь бросите меня на улице?
  
  Все были так удивлены, что даже и не знали, что ответить.
  
  - Это правда? - настойчиво повторила я Настин вопрос.
  
  Амелин сначала медленно и театрально обвел взглядом всех, и только потом остановил его на мне.
  
  - Конечно, нет, глупенькая, у меня даже на алкоголь аллергия, честное слово. Один раз еле до больницы довезли, но, как видишь, откачали. К сожалению.
  
  Он протянул руку Маркову, чтобы тот поднял его, но Марков лишь недоверчиво смотрел.
  
  - Алкоголь - это другое, - сказал Якушин. - Слушай, ты же видишь, как нам всем тяжело, если ты ещё того, ну, реально, наркоша, то давай, прям сразу здесь и разойдемся. Хочешь, мы посадим тебя на поезд?
  
  - Лучше сразу под поезд.
  
  - Да чего ты с ним разговариваешь? - опять попер Герасимов. - Просто он с нами не едет и точка.
  
  - Тоня, - казалось, особое удовольствие Амелину доставляло цепляться именно ко мне. - Ты останешься здесь со мной?
  
  - Ну, вот ещё, - тут же ответила за меня Настя. - Кому ты такой недоделанный нужен? Наркоманы ещё хуже алкоголиков.
  
  - А я не понимаю, в чем проблема, - неожиданно серьёзно выступил Петров. - Человек же сказал, что он чист, как стекло, так почему бы нам его не взять?
  
  - И ты ему веришь? - поморщился Марков.
  
  - У меня нет причин не верить, - я в первый раз видела, чтобы Петров ввязался в спор. - И чего, что у него там какие-то шрамы? При чем тут наркотики? У меня вон, ухо проколото, но я же не голубой. Откуда эти штампы? Что вы как безмозглая интернет-толпа? Дети Шини - банда убийц.
  
  - Ладно, - Якушин протянул Амелину руку. - Петров, прав.
  
  - Спасибо, - сказал Амелин Петрову, поднимаясь. - Но имейте в виду, что колеса вы мне сами дали.
  
  - Какие ещё колеса? - моментально вспыхнула Настя.
  
  - Откуда я знаю, Тоня целый пакет из аптеки притащила, - он быстро наклонился, подцепил с самого верха кучи белую футболку и швырнул прямо в меня.
  
  Я сразу же отбила и попала в Герасимова. Тот её поймал, развернул и со словами "не моя", отправил в Петрова, который мельком взглянув, перебросил Маркову, и все снова завелись и стали кидаться этой несчастной футболкой.
  
  ========== Глава 14 ==========
  
  Я никогда не сидела за рулем, но знаю, что это довольно утомительно. Когда мы с родителями ездим за город и стоим по два часа в пробке, папа приходит домой, сразу же падает на диван и делает вид, что иссяк. А тут целых восемь часов! На этот раз по трассе ехали осторожно, не торопясь.
  
  Якушин заметно повеселел и всё-таки рассказал, где был.
  
  Оказывается, он заметил машины скорой помощи возле того кирпичного здания, которое мы проходили, когда искали его, и решил, что там находится больница, поэтому пошел туда, чтобы ему "посмотрели нос".
  
  Но, выяснилось, что это детская поликлиника и закрылась она в шесть часов. Однако в одной из машин скорой сидели двое санитаров, Якушин разговорился с ними и попросил "глянуть".
  
  Санитары подтвердили, что нос сломан, но вправлять отказывались. Дескать, это нужно, чтобы специально обученный хирург-лор делал. Но Якушин стал их уламывать, что если нос не поправить в самое ближайшее время, то он криво срастется. В общем, так им надоел, что они согласились. Один держал, а другой дергал. И что это было ужасно больно, и что он орал, возможно, похлеще, чем вчера Амелин.
  
  А когда закончил рассказывать, я услышала сзади шумное сопение. Парни дружно отрубились. Настя привалилась к моему плечу и тоже уснула.
  
  Глаза у меня отчаянно слипались, но я решила, что хоть кто-то должен разговаривать с Якушиным, иначе, не дай бог, его тоже потянет в сон.
  
  - А что это за штука у тебя на шее? Почему вдруг эта тётка стала так возмущаться? Что значит DNR?
  
  Вокруг нас стояла ночь. Морозная, глухая, непроглядная. Лишь изредка проносились мимо ослепляющие желто-белым светом встречные машины и редкие, одинокие, но отчего-то из этой кромешной темноты, кажущиеся очень уютными, бензоколонки. По радио тихо мурлыкало:
  
  "You went straight for the knife, and I prepared to die. Your blade it shines. Looked me straight in the eye, you turned the gas on high. Held the flame alight".
  
   - Тётка эта вообще дура, - насмешливо фыркнул Якушин. - Кто же дает аспирин человеку с кровотечением? А супрастин вообще к чему? Это же от аллергии.
  
  Он сунул руку в карман, нашел таблетки, которые она ему дала, и бросил их в бардачок.
  
  - DNR - это: do not resuscitate. Значит - не откачивать.
  
  - В каком это смысле?
  
  - Да, в самом прямом. Отказ от реанимации.
  
  - С чего вдруг? - удивилась я. - Я понимаю, у кого-то вроде Амелина было бы такое. Но ты? Зачем?
  
  - Это не совсем то, и в нашей стране всё равно не работает, - сказал он. - Просто была одна история, я ещё в школе учился. Поехал в центр, в район Боровицкой, меня отец попросил в один офис заехать, бумаги отвезти. В общем, отвез, возвращаюсь.
  
  Поздний август, жара. Тихий такой, настоящий уютный московский дворик. Народу - никого. И тут смотрю, на лавочке, на детской площадке, седой мужик лежит, а рядом бабулька, его жена, суетится, голову пытается приподнять. Подхожу, спрашиваю, нужна ли помощь, а эта старушка, маленькая коротко стриженная, в очках и кедах, вдруг как начнет мне что-то по-немецки втирать. Трещит, трещит на своем и на сердце ему показывает.
  
  Я сразу понял, что дело плохо, у чувака приступ, они иностранцы, вокруг никого нет. Он такой полноватый, но располагающий, дышит часто и тяжело, как будто совсем воздуха не хватает. Я дал им бутылку воды. А как только жена его напоила, наверняка, жена, он открыл яркие, нереально голубые глаза и так ей подмигнул, что у меня у самого сердце сжалось. Типа успокаивал.
  
  Я вызвал скорую. Старушка же всё это время, что-то пыталась объяснить, даже за руку держала, точно боялась, что уйду. Потом врубился, чего она хочет.
  
  Приподнял его за плечи, а она на лавку села, положила его голову к себе на колени и стала гладить. Затем достала свой фотоаппарат и давай показывать мне фотографии из их путешествия.
  
  Они оба, старые, но счастливые, на фоне прекрасных живописных видов из разных стран. И умирающий мужчина этот казался на тех фотографиях удивительно жизнелюбивым и бодрым человеком. Не знаю, зачем она это всё мне показывала, но это было жестоко, потому что я чувствовал, что хочу им помочь, но не могу.
  
  А потом приехала скорая. Врачи подбежали, согнали старушку с лавки и, к моему облегчению, начали производить какие-то манипуляции. Но тут внезапно женщина начала громко кричать, ругаться на них и оттаскивать от мужа. Хватала за руки и причитала, один доктор попросил меня убрать её подальше.
  
  Я попытался отвести её в сторону, но она всё равно вырвалась, кинулась к мужу, расстегнула ему рубашку и начала совать врачам в нос этот вот кулон. Они по очереди посмотрели на него, усмехнулись и, у нас на глазах сняв его, швырнули в песочницу.
  
  Через минуту все уехали, а я пошел, поднял кулон и забрал себе. Только потом отец рассказал, что это значит. Теперь ношу, чтобы не забывать, что каждый день имеет значение.
  
  - Получается, что тот человек хотел умереть? И его жена знала об этом?
  
  - Да не хотел он умирать. Просто когда приходит время, и тело уже не справляется, лучше помереть счастливым на свободе, чем в больничных застенках. На коленях у любимой жены, летним днем на лавочке в парке.
  
  - Круто, - сказала я, пытаясь осмыслить услышанное. - Но зачем ты пошел в Мед, если должен будешь заниматься откачиванием?
  
  - Конечно, клятва Гиппократа и всё такое. Но я пошел в Мед, чтобы научиться управлять этим. Биологической жизнью. Как пилоты, огромным сложным самолетом. Понимать всё и контролировать. Хотя, мои родители смеются над этим объяснением и говорят, что я пошел туда только из-за блата и девчонок.
  
  - У тебя есть блат?
  
  - У меня папа врач.
  
  - А зачем тогда колледж? Шел бы сразу в институт.
  
  - Вот именно, что блат тут ни при чем. Я сам выбрал и сам пошел. И вовсе не из-за папы.
  
  - Видимо, всё-таки из-за девчонок? - не без задней мысли пошутила я.
  
  Якушин кисло поморщился.
  
  - У родителей какое-то стойкое убеждение, что я жуткий бабник.
  
  - И что, есть причины?
  
  - Это они из-за тех малолеток, которые одно время обрывали нам городской телефон и писали стишки с признаниями в подъезде.
  
  Я прекрасно знала, о ком он говорит, и до сих пор ненавидела этих блондинистых идиоток из моего класса всей душой.
  
  - Интересно, а почему я тебя не помню по школе? - неожиданно спросил он, чем немного смутил.
  
  - Наверное, по цвету волос вспоминаешь?
  
  Якушин добродушно рассмеялся.
  
  - Вообще-то, да.
  
  - Раньше у меня были обычные светло-русые волосы. Так что не вспомнишь.
  
  Повисла затянувшаяся пауза. Затем я неловко попыталась возобновить разговор, спросив про его кольцо на мизинце, но он ответил, что не хочет говорить про это, и мы опять замолчали.
  
  Якушин сосредоточенно смотрел в темноту, курил и, невзирая на перебитый нос и постепенно проступающие под глазами синяки, выглядел очень привлекательно.
  
  И всё это безумное приключение вдруг начало казаться мне каким-то воображаемым и ненастоящим, какой-то очередной фантазией из прошлого, несбыточной, скоротечной и проходящей.
  
  - О! - неожиданно громко воскликнул он. - Это ведь ты дружишь с тем отвязным пареньком Подольским?
  
  - Нет, - сказала я. - Не дружу.
  
  - Но ведь это ты ходила с ним везде? Я неожиданно вспомнил, как однажды зимой, кажется, классе в восьмом, мы закидали шестиклашек снежками. Он самый борзый был. Все уже смотались, а один остался. Мы его втроем к сетке стадиона уже приперли, как вдруг из школы выскочила мелкая девчонка и давай на нас кричать, кусками льда бомбить, пришлось оставить его в покое. Это ведь ты была, да? - он тепло и весело рассмеялся.
  
  - Да. Я тоже помню тот момент, - снова смутилась я. - Вы были старше и втроем на одного. Так не честно.
  
  - Мы над тобой долго ещё смеялись.
  
  Тогда мне пришлось намекнуть, что я тоже помню его. А когда спросила, почему он так неожиданно ушел из школы, Якушин ответил: "были кое-какие обстоятельства". И дальше мы просто ехали и слушали музыку.
  
  "Will you still love me
  When I"m no longer young and beautiful?
  Will you still love me
  When I got nothing but my aching soul?"
  
  Мимо монотонно пролетали дорожные указатели, рекламные щиты, запрещающие знаки и столбы, мелькали, словно бессвязные кадры кинофильма, словно нескончаемая карусель, словно затянувшийся навязчивый сон, и я сама не заметила, как бессовестно и очень крепко уснула.
  
  А когда проснулась, то уже рассвело. Мы стояли на какой-то проселочной колее, а с двух сторон высился лес.
  
  Сзади, вылезая, кто-то громко хлопнул дверью. Якушин спал, уронив голову на руль, Сёмина - привалившись к двери.
  
  Ноги страшно затекли, и я поняла, что если сейчас же не выпрямлю их, то они останутся такими скрюченными навсегда. Настю будить было не так жалко. Она тихонько застонала и сказала "ещё пять минуточек", но потом резко распахнула глаза и заметно погрустнела.
  
  - Я надеялась, что мне это всё приснилось.
  
  Стоило только выбраться из кабины, как меня тут же затрясло от холода. В первый раз за эти дни я почувствовала себя обессиленной и несчастной. Больше всего на свете хотелось сделать хотя бы глоток кофе и залезть в теплую ванну, а ещё хорошо было бы съесть чего-нибудь, например, горячий бутерброд с сыром или подогретый в микроволновке круассан с ванильным кремом, или пусть даже кукурузные хлопья с молоком. Да, сейчас подошла бы любая еда, хоть чипсы. Но кругом не было и намека на спасение, повсюду опять белым-бело, пусто и тихо.
  
  Псковская область почти ничем не отличалась от Подмосковья, только снег казался чище, березы прямее, а ели пушистей.
  
  Петров выпрыгнул из кузова, умылся прямо снегом и вытерся той самой неизвестно чьей белой футболкой.
  
  - Вот это природа! - отвратительно жизнерадостно воскликнул он и полез через сугробы в лес.
  
  - Куда это он? - ужаснулась Сёмина, обхватывая себя руками так, чтобы перестать беспрерывно трястись.
  
  - Настя! - она порой приводила меня в полное замешательство своей несообразительностью. - В туалет, конечно.
  
  - А нам куда? - черно-белые уши на её шапке мелко дрожали вместе с ней.
  
  - Тут кругом лес. Иди куда хочешь.
  
  - Это ужасно. Всё то, что сейчас ужасно, - захныкала она. - А вдруг там медведи? Или кабаны?
  
  Но не успели мы отойти и на пару шагов, как вдруг из леса, оттуда, куда ушел Петров, раздался громкий протяжный крик. Не было никаких сомнений, что вопил он.
  
  Герасимов и Марков нехотя вылезли из машины и застыли, настороженно переглядываясь.
  
  - Чего вы стоите? Что-то же случилось!
  
  Они оба посмотрели на меня, но с места не сдвинулись.
  
  Тогда я, подобрав по пути толстую ветку, полезла по оставленным Петровым следам.
  
  - Тоня, не ходи! - закричала Настя.
  
  Но я только отмахнулась, кто-то же должен был ему помочь. Однако в тот момент, когда я добралась до первой ёлки, мне навстречу, оживленно размахивая руками, выскочил сам Петров.
  
  - Вы не представляете, что я видел, - орал он, при этом его курносое лицо буквально светилось от счастья. - Я видел настоящего лося! Представляете? Живого! Огромного такого. С рогами.
  
  - Идиот, - рявкнул Герасимов.
  
  - Зачем ты нас так пугаешь? - возмутилась Сёмина. - Мы думали, на тебя медведь напал.
  
  - Я так не думал, - сказал Марков.
  
  - Как же жалко, что я не взял камеру, - Петров кое-как выбрался на колею и стал искать свою камеру. - Сейчас, я на пять минут. Надеюсь, он меня дождется.
  
  После того, как мы с Сёминой благополучно вернулись из леса, не встретив ни одного медведя или кабана, я заглянула в кузов, проверить Амелина, чересчур притихшего со вчерашнего вечера.
  
  Он лежал лицом к бортику, под ватным одеялом, которое мы взяли с собой и, закрыв глаза, слушал музыку. Я залезла и потрясла его за плечо.
  
  - Один только Петров за меня заступился, - сказал он обиженным тоном, не поворачиваясь, и даже не открывая глаз. - А ты даже не захотела остаться со мной.
  
  - Как ты понял, что это я?
  
  Я села на чьё-то спальное место позади него, по-турецки скрестив ноги.
  
  - От тебя пахнет блондинкой, - охотно пояснил он.
  
  - Блондинкой?
  
  - Духами, глупенькая. Версаче. У Милы были такие.
  
  - Кто такая Мила?
  
  - Сестра моя.
  
  Больше я не знала, что спрашивать, но раз он находился в сознании и не умирал от высокой температуры, то этого было вполне достаточно.
  
  - Почему ты меня бросила?
  
  Вопрос прозвучал капризно и требовательно одновременно.
  
  - А разве я должна с тобой нянчиться? Я что тебе, мамка?
  
  - Не говори ерунды, - он закутался ещё сильнее, и от этого жеста меня тоже пробил озноб. - Но я тут мог спокойно умереть, и тебе было бы всё равно. Ты бы даже не узнала об этом.
  
  - Температура есть? - эти его тоскливые стенания меня не трогали.
  
  Я потрогала его лоб, он был горячий.
  
  - Ты таблетки пил?
  
  - А смысл? - Амелин продолжал играть в мученика. - Всё равно всё заканчивается одинаково - "я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь". Или наоборот, точно не помню.
  
  - Не будешь пить лекарства - поедешь в больницу. Очень нужно нам с тобой возиться. Ты одним только этим нескончаемым кашлем уже всем надоел. А теперь тебе ещё и особое внимание подавай. Хотел, чтобы о тебе заботились, оставался бы дома.
  
  - Неправда, - твердо заявил он. - Я всю ночь сдерживался, чтобы не кашлять, очень сильно терпел, чуть было даже не задохнулся. А сейчас уже думаю, что зря не задохнулся, ведь тогда не пришлось бы видеть этой твоей пренебрежительной холодности и циничного равнодушия по отношению к больному человеку.
  
  - Прекрати ныть и нести бред, - я разозлённо шлепнула его по плечу, - иначе я тебя сама задушу.
  
  - О! Это была бы лучшая смерть, о которой только можно мечтать, - с этими словами он перевернулся на спину и выжидающе уставился на меня.
  
  - Иди в баню, - сказала я и вылезла из машины.
  
  Ситуация была хуже не придумаешь: воды нет, из еды - только то, что нужно готовить, да ещё, как выяснилось, Герасимов точно не может сказать, куда ехать. Знает только, что место называется Капищено и что оно расположено в каком-то Пороховском районе, но где конкретно, и как туда добраться, ему неизвестно.
  
  Петрова не было минут двадцать. Уже проснулся Якушин, мы кое-как разделили на семерых, купленную на последние деньги, оставшиеся после заправки машины, плитку шоколада, уже успели заскучать и окончательно продрогнуть. Якушин заикнулся было о том, чтобы пойти поискать его, но вспомнив об итоге вчерашних поисков, мы решили, что лучше будем терпеливо ждать и искать пойдем только в самом крайнем случае.
  
  И вдруг из леса, где-то совсем неподалёку вновь послышался громкий, истошный ор Петрова.
  
  - Ну, слава богу, - сказала Сёмина. - Нашел-таки своего лося.
  
  Однако через пару минут крик повторился, потом снова и снова. И судя по тону, Петров уже явно вопил не от восторга. И это поняла не только я.
  
  Якушин взял ту самую, найденную мной дубину, и, прикрикнув на Маркова с Герасимовым, чтобы тоже шли, полез выручать Петрова.
  
  Марков поморщился, но пошел, а Герасимова пришлось ещё и подтолкнуть.
  
  Однако вернулись они довольно быстро, кое-как волоча под руки Петрова.
  
  Оказалось, что он по пояс провалился в сугроб и никак не мог вылезти. Но хуже всего было то, что пока он сам пытался освободиться от снежного плена, с него слетели оба кроссовка, и сколько их потом не искали, найти не смогли.
  
  И теперь Петров, как и Амелин, был вынужден сидеть безвылазно в машине, потому что запасной обуви не было ни у кого. Только он всё равно был преисполнен восторга от того, что таки "заснял" лося.
  
  А затем началось. Бесконечная белизна: леса, поля, небо, дороги, а вместе с ними - бензозаправки, придорожные магазинчики, припаркованные на обочинах фуры. Мы кружили, петляли, доезжали и снова возвращались. Выясняли, спрашивали, всем подряд совали под нос карту.
  
  Так что совсем позабыли, что нам нужно прятаться и оставаться неузнанными. Просто старались держаться, как могли.
  
  Петров дурным голосом попевал под радио. Марков загадывал нам логические задачки, отгадывать которые почему-то получалось только у Герасимова.
  
  Якушин травил медицинские анекдоты из серии: "глухие хирурги помогают сэкономить на наркозе" или "хирурги одевают маски, чтобы в случае неудачной операции их не могли опознать", и мы с Настей хохотали, как полоумные.
  
  Даже Амелин затих и перестал пугать своими удушливыми приступами кашлями. Видимо, снова "очень сильно терпел".
  
  Словом, все были на грани. На последней стадии отчаяния. И чувствовалось, стоит хоть кому-то заикнуться, что всё идет не так, что он устал или передумал, как в ту же секунду наше хрупкое напускное самообладание треснет и расколется на тысячи малюсеньких осколков. А мы навсегда останемся среди бескрайних полей, на этих чужих дорогах без начала и конца.
  
  Застрявший Жигулёнок попался нам, когда мы решили доехать хоть до какой-нибудь деревни и там уже узнавать дорогу, потому что, по словам Якушина, бензина у нас оставалось совсем мало. Водитель Жигуленка, видимо, пытался развернуться, но его занесло, и машина задними колесами прочно засела в сугробе. Вокруг неё суетилась пожилая пара.
  
  Лысый, пухлый мужчина с красным взволнованным лицом и трясущимися руками и высокая, худощавая, похожая на училку, женщина.
  
  Якушин подъехал и сразу велел Маркову и Герасимову идти за ним. Я пошла тоже.
  
  Мужчина сел за руль, а мы стали толкать, но колеса всё равно прокручивались, и вылетающая из-под них мерзкая каша окатывала нас с головой. Да так сильно, что женщина причитала и извинялась одновременно.
  
  Якушин и Герасимов скинули куртки, я тоже взмокла и, хотя парни меня постоянно прогоняли, уходить я не собиралась.
  
  - Ладно, ладно, ребятки, - говорила женщина. - Тут без грузовика не обойтись. Мы бы вызвали кого-нибудь, но в этом районе совсем нет связи. Если вы случайно будете проезжать мимо какого-нибудь населенного пункта, будьте любезны, позвоните в аварийную службу.
  
  - Нет уж, нужно дожать, - упрямо мычал Герасимов, и мы продолжали толкать.
  
  Однако вскоре стало ясно, что, несмотря на всеобщее упорство, ничего у нас из этой затеи не выйдет, и уже собирались вернуться в Газель, как вдруг откуда ни возьмись, появился Петров, обутый в здоровенные ботинки Сёминой, пристроился справа от меня, и со второго же толчка нам удалось выпихнуть машину на дорогу.
  
  Не брезгуя забрызганными грязью лицами, женщина расцеловала нас всех по очереди.
  
  - Какие вы молодцы! Прямо спасители наши. Вы что, из пионерской дружины?
  
  - Откуда? - с иронией переспросил Марков.
  
  - Ну, я не знаю, как сейчас называются отряды молодых людей, помогающих попавшим в беду, - она мило и по-доброму улыбалась.
  
  - Мы просто ехали мимо, - скромно сказал Якушин.
  
  - Не знаю, как вас и благодарить, - мужик пожал все парням руки, а потом полез в карман и достал тысячу рублей.
  
  Мы переглянулись, а Петров даже потянулся, чтобы их забрать, но Якушин резко одернул его.
  
  - Не нужно. Спасибо. Каждый может попасть в затруднительную ситуацию.
  
  - Точно - пионеры, - с уважением произнесла женщина.
  
  Лица Маркова и Герасимова позеленели на глазах.
  
  - А вы случайно не знаете, где находится Капищено? - скороговоркой выпалила я, чтобы те не успели пооткрывать рты.
  
  - Нет, к сожалению, - мужчина развел руками, убирая деньги обратно в карман, и я видела, с какой тоской проводил их взглядом Герасимов.
  
  - А я знаю, - неожиданно обрадовалась женщина. - Моя мама как-то ездила туда к своей подруге. Давно ещё, лет десять назад.
  
  Женщина замялась, но Якушин тут же выдернул из заднего кармана изрядно потрепанную карту и сунул ей.
  
  Выяснилось, что нам нужно повернуть в другую сторону, пересечь трассу и там ещё по просёлочным дорогам проехать километров пятнадцать. Но сейчас пятнадцать километров казались сущей ерундой по сравнению с шестьюстами километрами ночного переезда и бесчисленными петляниями по Псковской области.
  
   Всеобщее ликование не смогли омрачить даже нешуточные разборки, которые парни потом устроили в машине. Марков кричал, что Якушин просто выпендрился перед незнакомыми, чужими людьми, а мы свои, родные, целый день не ели. На что Якушин ответил, что понятия не имеет, о чем речь, потому что знаком с Марковым всего неделю и никаких обязательств на себя не брал.
  
  А на Герасимовское "Ну, мы же реально жрать хотим", ответил, что для него это вопрос принципа, и что за помощь деньги брать нельзя. Герасимов про это ничего не понял, а Марков сказал, что с такими принципами Якушин врачом стать не сможет. В общем, все обиделись друг на друга и замолчали.
  
  Наконец, мы свернули на отмеченную на карте дорогу и наткнулись на указатель "Капищено", чему страшно обрадовались, потому что все уже начали сомневаться в существовании такого места.
  
  Ехать по узкой заметенной дороге было очень рискованно, мы в любой момент могли застрять, как тот Жигуленок. Но выбирать не приходилось, и, в конце концов, мы всё же добрались до внушительных чугунных глухих ворот.
  
  В обе стороны от них, уходя далеко в лес, тянулась высокая кирпичная стена. Мы позвонили в звонок на калитке, постучали в ворота, покричали, но безрезультатно. Вечерело.
  
  Герасимов предложил попробовать перелезть стену, если Якушин, например, поставит его к себе на плечи. Но у того, видимо, на почве усталости, с новой силой обострился приступ крайней порядочности, потому что он наотрез отказывался "проникать на чужую территорию".
  
  Его принципиальное упрямство даже мне показалось нелепым, поэтому оставив их спорить втроем на одного, я снова полезла в сугробы, но на этот раз не "на спор", а чтобы попробовать обойти вокруг забора и, может быть, найти в стене какую-нибудь дыру или второй вход. И, как ни странно, довольно быстро его нашла.
  
  Дошла до конца стены, свернула за угол и сразу наткнулась на кованую решетчатую калитку. Попыталась заглянуть внутрь, но из-за растущих на территории деревьев, различить, что там внутри, не получалось.
  
  Калитка была значительно ниже стены, и если бы я, например, пошла с Герасимовым, и он меня подсадил, то точно перелезла бы. Но и без Герасимова соблазн оказался слишком велик.
  
  Присмотрела упор для ноги, схватилась рукой за толстый чугунный прут и, оттолкнувшись, подпрыгнула, пытаясь дотянуться до верхнего края калитки, однако нога в первую же секунду соскочила, и я шлепнулась.
  
  Попробовала ещё раз, уцепилась за другой прут повыше, и даже продержалась таким образом пару секунд. На третий раз достала до края решетки, а на четвертый зацепилась уже обеими руками и повисла.
  
  Оставалось придумать, как подтянуться. И тут я скорее почувствовала, чем услышала, что сзади меня кто-то есть. Попыталась обернуться, но пальцы заскользили, и в этот момент, когда я уже летела, меня кто-то схватил. Я закричала, и мы свалились в снег. Сначала тот, кто меня схватил, а сверху я.
  
  - Ты чего творишь? - прошипел в ухо Якушин, барахтаясь в сугробе.
  
  - Зачем ты помешал? - мне было стыдно, как ребенку, которого застукали за кражей сладостей.
  
  - Хотел поддержать. Потому что ты падала.
  
  - Я не падала.
  
  - Я же видел.
  
  - Ты чего вообще пришел? - мне удалось подняться первой, и я дала ему руку.
  
  Он с горем пополам вылез и отряхнулся. Синяки у него на лице заметно потемнели, но на их фоне зеленый оттенок глаз казался более ярким.
  
  - Потому что ты ушла и пропала. Зачем ты туда лезешь?
  
  - Чтобы проверить, есть ли кто-то дома.
  
  - Ты понимаешь, что это проникновение на чужую территорию? - завел он опять своё. - Это незаконно и неправильно.
  
  - А что правильно? Замерзнуть тут всем к черту? Ты, Саша, сегодня уже совершил правильный поступок, в результате которого мы остались без еды.
  
  - Не знаю, - Якушин раздраженно махнул руками. - Я устал от вас, от себя, от всего, что произошло, и понятия не имею, что делать дальше. Но, чтобы ни происходило, человек должен принимать взвешенные разумные решения и отвечать за свои поступки.
  
  - Поверь, у меня всегда всё под контролем.
  
  - По тебе заметно, - без тени иронии сказал он.
  
  - Короче, - мне не хотелось продолжать этот разговор. Бог знает, куда он мог завести. - Ты можешь подсадить меня на калитку? Я открою её с той стороны, мы зайдем и посмотрим, что там.
  
  - Говорю же, это нехорошо.
  
  - Тогда я полезу без тебя. Или позову Герасимова.
  
  - Ладно, - сдался Якушин. Видимо угроза с Герасимовым подействовала.
  
  Тогда я встала ему на руки, чуть-чуть подтянулась и повисла на животе. Калитка оказалась запертой на засов с другой стороны, и дотянуться до этого засова не получалось.
  
  - Я сейчас спрыгну и отопру тебе.
  
  - Не нужно, - запротестовал Якушин.
  
  Но я уже присмотрела сугроб побольше и сиганула прямо в него.
  Выбралась кое-как, немного помучилась с примерзшим засовом, но открыла.
  
  Якушин вошел, всё ещё осуждающе качая головой.
  
  - Как же я устал от ваших детских выходок.
  
  - Не хочешь, можешь не ходить, - сказала я, вытираясь от попавшего на лицо снега, - я тебя не заставляю. Просто подожди. Я постучу в дом, может, хозяева телевизор смотрят и не слышат.
  
   - Ну, вот ещё, - фыркнул он. - За кого ты меня принимаешь?
  Мы прошли немного вперед, и, сквозь деревья сада, увидели большой трехэтажный особняк.
  
  - Это Капищено? - на всякий случай уточнила я.
  
  - Похоже, - ответил Якушин.
  
  - О, класс! - в калитку заглянул Петров.
  
  Я обернулась, рядом с ним стоял ещё и Герасимов.
  
  
  
  
   Конец ознакомительного фрагмента.
Оценка: 7.71*22  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"